Риторические наставления.

Книга VIII.

с.27

I. [VIII. prooem. 1] В преды­ду­щих пяти кни­гах изло­же­ны почти все пра­ви­ла, как изо­бре­тать мыс­ли и как потом рас­по­ла­гать оные. Знать все сии части в подроб­но­сти, без сомне­ния, нуж­но для совер­шен­но­го Ора­то­ра, но для начи­наю­щих изъ­яс­не­ние оных долж­но быть и коро­че и с.28 про­ще. [2] Ибо, или труд­но­стью мно­го­чис­лен­ных и пере­пу­тан­ных пра­вил теря­ют они охоту к уче­нию; или тогда, как юные умы их осо­бен­но тре­бу­ют неж­ней­шей пищи, от пре­по­да­ва­ния сухих подроб­но­стей стес­ня­ют­ся и малят­ся; или, набив голо­ву толь­ко сими мело­ча­ми, почи­та­ют себя уже доволь­но настав­лен­ны­ми в Крас­но­ре­чии; или, при­вя­зав­шись к пра­ви­лам, как к непре­лож­ным зако­нам, стра­шат­ся отсту­пить от них и употре­бить соб­ст­вен­ное свое уси­лие. [3] От того, по мне­нию мно­гих, Рито­ры, писав­шие о сей нау­ке с край­ней подроб­но­стью и точ­но­стью, нико­гда не были вели­ки­ми Ора­то­ра­ми.

Одна­ко нужен начи­наю­щим путь, но путь ров­ный и глад­кий, по кое­му бы и сле­до­вать и ука­зы­вать оный было удоб­но. Итак, опыт­ный и искус­ный настав­ник из все­го да изби­ра­ет луч­шее, и пре­по­да­ет то, что́ почтет за нуж­ней­шее, не оста­нав­ли­ва­ясь на опро­вер­же­нии излиш­не­го. Тогда уче­ни­ки лег­ко после­ду­ют за тобою. [4] По мере сил их будут умно­жать­ся и успе­хи. Но надоб­но, чтоб они тот путь, по кое­му ведут их, почи­та­ли спер­ва един­ст­вен­ным, и после при­зна­ли бы, что он есть и самый луч­ший. Не все тем­но и непо­нят­но, что Писа­те­ли, дер­жась упор­но раз­лич­ных мне­ний, запу­та­ли. [5] Посе­му-то в пре­по­да­ва­нии с.29 сей нау­ки труд­нее избрать, чему учить, неже­ли, как учить, когда избе­решь для сего луч­ший спо­соб: и осо­бен­но в сих двух частях нахо­дит­ся мало пра­вил, позна­ние коих весь­ма мно­го мог­ло бы спо­соб­ст­во­вать и ко все­му про­че­му.

II. [6] Ибо мы досе­ле ста­ра­лись по воз­мож­но­сти пока­зать, что Рито­ри­ка есть нау­ка крас­но гово­рить, что она полез­на, и что искус­ст­вом и доб­ро­де­те­лью почи­тать­ся долж­на: что пред­мет ее состав­ля­ют все вещи, какие в речь нашу вхо­дить могут: что они заклю­ча­ют­ся почти в трех родах, Изла­га­тель­ном, Сове­ща­тель­ном и Судеб­ном: что вся­кая речь состо­ит из мыс­лей и слов: что в мыс­лях надоб­но ста­рать­ся о изо­бре­те­нии, в сло­вах о точ­ном выра­же­нии, а в том и дру­гом о при­стой­ном рас­по­ло­же­нии: что для сего потреб­на память и хоро­шее про­из­но­ше­ние.

Мы ска­за­ли так­же, что долж­ность Ора­то­ра есть гово­рить вра­зу­ми­тель­но, [7] убеди­тель­но и при­ят­но: к вра­зум­ле­нию спо­соб­ст­ву­ют Изло­же­ние и Умст­во­ва­ние (ar­gu­men­ta­tio), а к убеж­де­нию воз­буж­де­ние стра­стей, о дви­же­нии кото­рых хотя в про­дол­же­нии и всей речи забы­вать не долж­но, но осо­бен­но при нача­ле и заклю­че­нии ста­рать­ся о сем нуж­но: при­ят­ным же делать­ся слу­ша­те­лям Ора­тор может и тем и с.30 дру­гим, но более все­го искус­ным сло­во­вы­ра­же­ни­ем: [8] что из тяжеб­ных дел иные суть неопре­де­лен­ные, иные опре­де­лен­ные, отно­ся­щи­е­ся пря­мо к лицам, местам, вре­ме­нам: что при вся­ком деле сле­ду­ет наблюдать три вопро­са: Суще­ст­ву­ет ли оно, в чем состо­ит, и како­во?

К сему при­ба­ви­ли мы, что род изла­га­тель­ный состо­ит из похва­лы и хулы: здесь рас­смат­ри­ва­ет­ся дея­ние того лица, о коем гово­рим, и про­ис­ше­ст­вия по смер­ти его: тут чест­ное и полез­ное состав­ля­ет пред­мет рас­суж­де­ний: [9] что к роду Сове­ща­тель­но­му при­со­еди­ня­ют­ся слу­чаи дога­доч­ные, где рас­смат­ри­ва­ет­ся, мог­ло ли стать­ся то дело, о коем рас­суж­да­ем, и мож­но ли наде­ять­ся, чтоб оно сбы­лось. Мы заме­ти­ли, что здесь особ­ли­во наблюдать над­ле­жит, кто, перед кем и о чем гово­рит: что из судеб­ных дел иные состо­ят из тяж­бы об одном пред­ме­те, а дру­гие о мно­гих… […] [11] Что вся­кая судеб­ная речь име­ет пять частей, из коих в При­сту­пе снис­ки­ва­ет­ся бла­го­склон­ность слу­ша­те­ля, в Повест­во­ва­нии изла­га­ет­ся дело, дово­да­ми под­твер­жда­ет­ся, опро­вер­же­ни­ем уни­что­жа­ют­ся воз­ра­же­ния, в Заклю­че­нии же или при­во­дит­ся на память судьям все выше­ска­зан­ное, или умы воз­буж­да­ют­ся в нашу поль­зу.

с.31 [12] Мы, сверх того, пока­за­ли источ­ни­ки, из коих заим­ст­ву­ют­ся дока­за­тель­ства и воз­буж­де­ние стра­стей, и так­же при­со­во­ку­пи­ли посо­бия, чрез кои мож­но или воз­буж­дать или уми­ло­стив­лять, или раз­вле­кать вни­ма­ние судьи при­ят­ным обра­зом. При­ло­жи­ли нако­нец спо­соб, как над­ле­жит разде­лять речь на извест­ные части. Но тот, кто будет читать сие сочи­не­ние с тем, чтоб научить­ся, да веда­ет, что есть некий извест­ный путь, по кото­ро­му и без помо­щи пра­вил, под руко­вод­ст­вом одной при­ро­ды идти мож­но: так что все ска­зан­ное мною не столь­ко за изо­бре­те­ние учи­те­лей, сколь­ко за след­ст­вие опы­тов и плод наблюде­ний почесть долж­но.

III. [13] Сле­дую­щие настав­ле­ния тре­бу­ют боль­ше­го вни­ма­ния и осмот­ри­тель­но­сти. Ибо мы будем гово­рить теперь о Сло­во­вы­ра­же­нии, кото­рое из всех частей сего сочи­не­ния, есть, по при­зна­нию всех Ора­то­ров, самая труд­ней­шая. И М. Анто­ний, о коем упо­мя­ну­то было выше, гово­рит, что он видел веле­ре­чи­вых мно­го, но ни одно­го крас­но­ре­чи­во­го; чтоб быть веле­ре­чи­вым, доволь­но и того, когда гово­рим, что́ долж­но: гово­рить же крас­но зна­чит быть истин­но крас­но­ре­чи­вым. [14] И еже­ли тако­во­го каче­ства не нахо­ди­ли мы до него ни в одном Ора­то­ре, даже ни в нем самом, ни в Л. с.32 Крас­се, то конеч­но не доста­ва­ло оно­го в них и в их пред­ше­ст­вен­ни­ках толь­ко пото­му, что при­об­ре­сти оное весь­ма труд­но. И М. Тул­лий Изо­бре­те­ние и Рас­по­ло­же­ние назы­ва­ет делом чело­ве­ка бла­го­ра­зум­но­го, [15] а Сло­во­вы­ра­же­ние долж­но­стью Ора­то­ра. Поче­му с осо­бен­ным тща­ни­ем трудил­ся он над изло­же­ни­ем пра­вил по сей части Рито­ри­ки. Самое назва­ние пред­ме­та, о коем идет речь, оправ­ды­ва­ет его пред­при­я­тие. Ибо быть крас­но­ре­чи­вым не иное что есть, как выра­жать сло­вом все то, что́ умом объ­ем­лем, и сооб­щать оное слу­ша­те­лям: без чего все выше­изъ­яс­нен­ные пра­ви­ла не при­не­сут ника­кой поль­зы, подоб­но мечу, неис­ход­но в сво­ем вла­га­ли­ще остаю­ще­му­ся.

[16] Итак, на сие обра­щать долж­но наи­боль­шее вни­ма­ние: сего ина­че достиг­нуть невоз­мож­но, как нау­кою: о сем над­ле­жит все­мер­но пещи­ся: Здесь-то потреб­ны и соб­ст­вен­ное упраж­не­ние и под­ра­жа­ние: сие-то при­об­ре­та­ет­ся труда­ми целой жиз­ни: сим-то Ора­тор Ора­то­ра пре­вос­хо­дит: сим нако­нец слог одно­го отли­ча­ет­ся в кра­со­те от сло­га дру­го­го. [17] Ибо и Ази­ат­цы и про­чие наро­ды^[1], у коих нахо­дим слог самым повреж­ден­ный, изо­бре­тать и рас­по­ла­гать мыс­ли уме­ли; даже и те Ора­то­ры, коих назы­ва­ет сухи­ми, не были бес­смыс­лен­ны, или бы хода дел не пони­ма­ли: но пер­вым с.33 недо­ста­ва­ло вку­са и уме­ния, а послед­ние не име­ли силы; из сего вид­но, чем состо­ит и порок и досто­ин­ство в сло­ве.

IV. [18] Из сего одна­ко не сле­ду­ет, чтобы об одних сло­вах помыш­лять над­ле­жа­ло. Здесь за нуж­ное почи­таю пред­ва­ри­тель­но оста­но­вить тех, кои захо­те­ли бы во зло употре­бить мое настав­ле­ние, и кои, воз­не­ра­дев о мыс­лях, кото­рые могут почесть­ся жила­ми вся­кой речи, ста­ра­ют­ся пона­прас­ну толь­ко о набо­ре слов; они дела­ют сие конеч­но с тем, чтобы при­дать речи сво­ей более про­стоты: такое изя­ще­ство, по мне­нию мое­му, весь­ма при­ят­но, но толь­ко тогда, когда оно быва­ет есте­ствен­но и непри­нуж­ден­но. [19] Тела здо­ро­вые, пока­зы­ваю­щие непо­вреж­ден­ную кровь и упраж­не­ни­ем укреп­ля­е­мые, от тех же при­чин заим­ст­ву­ют и бла­го­вид­ную наруж­ность и силы свои: от того же кра­си­вы, креп­ки и стат­ны: но те же тела, если будут пред­став­ле­ны под жено­по­доб­ным лож­ным нама­ще­ни­ем, пока­жут­ся нам гнус­ны­ми ради того само­го труда, какой употреб­лен на их укра­ше­ние. [20] Бла­го­при­стой­ная и вели­ко­леп­ная одеж­да, как вид­но из Гре­че­ско­го сти­ха, при­да­ет людям важ­ность: но щеголь­ское и жено­по­доб­ное убран­ство не укра­ша­ет тела, а обна­ру­жи­ва­ет ума сла­бость. Так рав­но бле­стя­щим и раз­но­цвет­ным сло­во­вы­ра­же­ни­ем с.34 неко­то­рых ослаб­ля­ют­ся самые мыс­ли, в тако­вую одеж­ду обле­чен­ные. Итак, помыш­ляя о выбо­ре слов, над­ле­жит, по мне­нию мое­му, наи­бо­лее зани­мать­ся мыс­ля­ми.

[21] Ибо луч­шие выра­же­ния почти нераз­луч­ны с мыс­ля­ми, и сами собою откры­ва­ют­ся. А мы ищем их, как буд­то бы они все­гда таи­лись и убе­га­ли от нас. И пото­му совсем не дума­ем, что то у нас под рука­ми, о чем гово­рить долж­но, а ищем того инуды, и дела­ем наси­лие уму сво­е­му. [22] Крас­но­ре­чие тре­бу­ет боль­шей бод­ро­сти духа: еже­ли оно всем телом здо­ро­во, то ни в обре­зы­ва­нии и чище­нии ног­тей, ни в при­чес­ке волос не име­ет нуж­ды.

А еще часто слу­ча­ет­ся, что от сего излиш­не­го раче­ния дела­ет­ся гораздо худ­шим. [23] Самые луч­шие выра­же­ния суть те, кото­рые не натя­ну­ты, а про­сты и самою вну­ше­ны исти­ною. Ибо те, кото­рые пока­зы­ва­ют нашу о выбо­ре их излиш­нюю заботу и наме­ре­ние блес­нуть ими, теря­ют и при­ят­ность и дове­рие, пото­му что затем­ня­ют смысл, и, как тер­ние, доб­рые семе­на заглу­ша­ют. [24] Ибо и там, где мож­но ска­зать пра­виль­но и про­сто, гоня­ем­ся за изя­ще­ст­вом слов, и повто­ря­ем без нуж­ды то, что́ уже объ­яс­не­но доста­точ­но: где доволь­но и одно­го сло­ва, там употреб­ля­ем мно­же­ство: и почи­та­ем за луч­шее иные с.35 пред­ме­ты опи­сы­вать, неже­ли выра­жать их без око­лич­но­стей.

И что еще? Не нра­вят­ся ныне даже рече­ния соб­ст­вен­ные, точ­ные, и уже почи­та­ют­ся кра­си­вы­ми, когда их и дру­гие употреб­ля­ют. [25] От Сти­хотвор­цев самых неис­прав­ных заим­ст­ву­ем неле­пые фигу­ры и мета­фо­ры, и почи­та­ем себя ост­ро­ум­ны­ми, когда к ура­зу­ме­нию нас потреб­но вели­кое про­ни­ца­ние. Цице­рон гово­рит весь­ма ясно, что вели­чай­ший порок в речи есть отступ­ле­ние от обще­го обра­за мыс­лей и выра­же­ния. [26] Но это Писа­тель, по мне­нию наше­му, гру­бый, вар­вар­ский: мы луч­ше его: мы отвер­га­ем все, что вну­ша­ет при­ро­да: мы ищем не суще­ст­вен­ных укра­ше­ний, а толь­ко при­крас лож­ных; как буд­то бы сло­ва могут иметь какое-нибудь досто­ин­ство, когда мыс­лям не соот­вет­ст­ву­ют. Еже­ли во всю жизнь над­ле­жит потеть толь­ко над тем, чтоб сло­ва были точ­ны, ясны, избран­ны, кра­си­во рас­по­ло­же­ны, то весь плод уче­ния наше­го для нас поте­рян.

[27] Одна­ко видим Ора­то­ров, кои на каж­дом сло­ве оста­нав­ли­ва­ют­ся, каж­дое взве­ши­ва­ют, меря­ют, при каж­дом недо­уме­ва­ют. Хотя бы они и все­гда нахо­ди­ли самые луч­шие выра­же­ния; но уже никуда не годит­ся та забота, кото­рая мед­ле­ни­ем и недо­вер­чи­во­стью к само­му себе с.36 пре­пят­ст­ву­ет стрем­ле­нию сло­ва и поту­ша­ет огнь вооб­ра­же­ния. [28] Бед­ный тот Ора­тор, кото­рый не может рав­но­душ­но решит­ся поте­рять ни одно­го сло­ва. Да и не поте­ря­ет­ся оно для того, кто преж­де научит­ся хоро­шо гово­рить, кто от при­леж­но­го и полез­но­го чте­ния запа­сет­ся богат­ст­вом выра­же­ний, кто при­ба­вит искус­ство рас­по­ла­гать их: потом все сие под­кре­пит непре­рыв­ным упраж­не­ни­ем, дабы все­гда иметь то в готов­но­сти и как бы пред гла­за­ми. [29] После сего мыс­ли при­дут нам в голо­ву вме­сте со сво­и­ми назва­ни­я­ми.

Но для дости­же­ния сего потреб­но дол­говре­мен­ное уче­ние; над­ле­жит преж­де снис­кать спо­соб­ность и, так ска­зать, иметь ее в запа­се. И сия забота сыс­ки­вать, судить, срав­ни­вать выра­же­ния, долж­на зани­мать нас тогда, когда еще учим­ся, а не тогда когда гово­рим. А ина­че с Ора­то­ром будет то же, что и с теми, кои, забла­говре­мен­но не помыш­ляя о стя­жа­нии, взду­ма­ют искать оно­го не свое вре­мя. [30] Еже­ли запа­сем­ся преж­де нуж­ны­ми посо­би­я­ми, то нико­гда затруд­нять­ся не будем; сло­ва и без того, чтоб мы иска­ли, встре­чать­ся будут сами собою, и после­ду­ют за мыс­ля­ми, как тень за телом.

[31] Одна­ко и сия самая забот­ли­вость име­ет свои пре­де­лы. Ибо когда сло­ва язы­ку с.37 свой­ст­вен­ны, выра­зи­тель­ны, чисты, зна­чи­тель­ны и меж­ду собою соот­вет­ст­вен­ны, то о чем еще забо­тить­ся? Есть одна­ко ж люди, кои в подоб­ном раз­бо­ре кон­ца себе не пола­га­ют, и почти каж­дый слог взве­ши­ва­ют: нашед даже самые луч­шие выра­же­ния, ищут еще таких, кото­рые отли­ча­лись ста­ри­ною и неожи­дан­ною стран­но­стью; они не пони­ма­ют, что там мало хоро­ших мыс­лей, где одни сло­ва похва­ля­ют­ся. [32] Итак, над­ле­жит все­мер­но ста­рать­ся о сло­во­вы­ра­же­нии, одна­ко так, чтоб не слиш­ком при­стра­щать­ся к выбо­ру слов, кото­рые и изо­бре­те­ны един­ст­вен­но ради объ­яс­не­ния мыс­лей; самые свой­ст­вен­ные рече­ния суть те, кото­рые наи­луч­шим обра­зом обна­ру­жи­ва­ют наши чув­ст­во­ва­ния, и в умах судей про­из­во­дят желае­мое нами дей­ст­вие. [33] Без сомне­ния, в устах Ора­то­ра рож­да­ют они в слу­ша­те­лях удо­воль­ст­вие и удив­ле­ние, но удив­ле­ние не такое, с каким смот­рим на чудо­вищ­ные пред­ме­ты, и не удо­воль­ст­вие, ощу­щае­мое низ­ки­ми душа­ми, а с похва­лою и досто­ин­ст­вом соеди­нен­ное.

с.38

[VIII. 1. 1] Итак то, что́ гре­ки разу­ме­ют под сло­вом φρά­σις, мы, Лати­няне, назы­ваем élo­cu­tio (сло­во­вы­ра­же­ние). Здесь смот­рим на рече­ния, взя­тые или порознь, или в их соеди­не­нии. В пер­вом слу­чае наблюда­ет­ся, чтоб они непро­тив­ны были свой­ству язы­ка, ясны, кра­си­вы, выра­зи­тель­ны: во вто­ром, чтоб соеди­не­ны были пра­виль­но, при­лич­но, вити­е­ва­то. О исправ­но­сти и чисто­те язы­ка я изло­жил все нуж­ное в пер­вой кни­ге, гово­ря о Грам­ма­ти­ке.

с.39 [2] Прав­да, мы там пока­за­ли толь­ко, как избе­гать погреш­но­стей в речи: здесь же неиз­лиш­но будет напо­мя­нуть, что долж­но вся­че­ски осте­ре­гать­ся чуже­стран­ных и област­ных выра­же­ний. Ибо видим мно­гих, кои, при доволь­ном искус­стве в сло­ве, гово­рят более стран­но, неже­ли свой­ст­вен­но язы­ку. Так напри­мер, Афин­ская ста­ру­ха, заме­тив, что Фео­фраст, чело­век впро­чем весь­ма крас­но­ре­чи­вый, употре­бил одно слиш­ком выис­кан­ное рече­ние, тот­час назва­ла его ино­стран­цем; и на вопрос, из чего она это заклю­ча­ет: Из того, отве­ча­ла, что слиш­ком отбор­но гово­рит. [3] И в Тите Ливии, муже уди­ви­тель­но­го крас­но­ре­чия, инде вид­но, по заме­ча­нию Пол­ли­о­на Ази­ния, оте­че­ст­вен­ное его Паду­ан­ское наре­чие. Поче­му и все сло­ва и про­из­но­ше­ние долж­ны являть чело­ве­ка вос­пи­та­ни­ем в Риме, дабы речь наша каза­лась речью пря­мо­го Рим­ля­ни­на, а не полу­чив­ше­го из мило­сти пра­во граж­да­ни­на.

с.40

I. [VIII. 2. 1] Ясность в сло­вах име­ет осо­бен­ное свой­ство: но самое свой­ство не про­сто и не оди­на­ким обра­зом разу­меть долж­но.

Пер­вый свой­ст­вен­ный смысл сло­ва есть соб­ст­вен­ное каж­дой вещи назва­ние, кото­рое не все­гда употреб­ля­ем: ибо над­ле­жит избе­гать назва­ний срам­ных, гнус­ных и под­лых. [2] За под­лые почи­та­ют­ся те, кото­рые не соот­вет­ст­ву­ют досто­ин­ству вещей, о коих гово­рим, или лиц, пред кои­ми гово­рим. Мно­гие, избе­гая сего поро­ка, впа­да­ют часто не в мень­шую погреш­ность: не сме­ют употреб­лять рече­ний, при­ня­тых все­ми, хотя пред­мет речи их тре­бо­вал. Так один Ора­тор, гово­ря с.41 в собра­нии, про­из­нес: тра­вы Ибе­рий­ские, чего никто бы, кро­ме его само­го, никак не понял, если бы Кас­сий Север, в осме­я­ние такой сует­но­сти, тот­час не под­хва­тил, что Ора­тор разу­ме­ет под сим трост­ник… [3] Но в сем роде свой­ст­вен­но­сти, по кото­рой употреб­ля­ют­ся назва­ния каж­дой вещи, состо­ит не вели­кое досто­ин­ство: про­тив­ный же сему порок есть то, что́ мы назы­ваем несоб­ст­вен­но­стью, а Гре­ки ἄκυ­ρον; како­во есть выра­же­ние:

[4] Tan­tum spe­ra­re do­lo­rem… (4. Aen. 419).

Одна­ко рече­ние, будучи ино­гда не совсем соб­ст­вен­но, не может почесть­ся совер­шен­но за несоб­ст­вен­ное: поели­ку у Гре­ков и Латы­нян мно­гие вещи соб­ст­вен­но не наиме­но­ва­ны. [5] Ибо и бро­сать стре­лы есть соб­ст­вен­но стре­лять: но бро­сать, метать мяч или пал­ку, выра­зить одним соб­ст­вен­ным назва­ни­ем немож­но. Так и Латин­ское сло­во la­pi­da­re (поби­вать каме­ни­ем) весь­ма ясно: но дей­ст­вие бро­саю­ще­го в кого-нибудь глы­бы зем­ли или чере­пи­цу не име­ет сво­его соб­ст­вен­но­го име­ни. [6] Отсюда про­ис­хо­дит по необ­хо­ди­мо­сти зло­употреб­ле­ние, кото­рое назы­ва­ет­ся κα­τάχ­ρη­σις. Мета­фо­ра или пере­нос смыс­ла, состав­ля­ю­щий наи­луч­шее укра­ше­ние речи, сооб­ща­ет так­же име­на вещам, кото­рые их не име­ют. Поче­му соб­ст­вен­ность с.42 не к име­ни, а к силе зна­ме­но­ва­ния отно­сит­ся: и судить о нем долж­но не ухо, а рас­судок.

[7] Во-вто­рых, соб­ст­вен­ным назы­ва­ет­ся имя, кото­рое при­над­ле­жит одной из мно­гих вещей, от коей дру­гие полу­ча­ют свое назва­ние; как напри­мер, Латин­ское сло­во Ver­tex (водо­во­рот) есть клу­бя­ща­я­ся вода, или иное что-либо, подоб­ным обра­зом вра­щаю­ще­е­ся. Откуда тем же име­нем назва­на верх­няя часть голо­вы или маков­ка, по при­чине вью­щих­ся око­ло нее волос; а отсе­ле и самое воз­вы­шен­ное на горах место. Все сии вещи без­оши­боч­но назо­вешь Ver­tex; но соб­ст­вен­но при­над­ле­жит оно водо­во­роту. [8] Рав­но и рыбы so­lea (ско­ба) и tur­dus (голец) назва­ны по подо­бию, пер­вая с сапож­ною под­ко­вою, дру­гая с пти­цею дроздом.

В-третьих, есть соб­ст­вен­но наиме­но­ва­ние и то, кото­рое, при­над­ле­жа мно­гим вещам, при­сво­я­ет­ся в осо­бен­но­сти одной вещи: как то: над­гроб­ная песнь назы­ва­ет­ся Nae­nia, и палат­ка или шатер пол­ко­во­д­ца, Av­gu­ra­le. Так же есть име­на общие мно­гим дру­гим вещам, но под ними одна какая-нибудь вещь разу­ме­ет­ся осо­бен­но, как напри­мер, сло­во город берем за Рим, и за медь Коринф­скую (ve­na­les, no­vi­tios) покуп­ки за обно­вы, хотя есть и дру­гие мно­гие горо­да, и мно­гие дру­гие покуп­ки, и есть так­же золо­то и сереб­ро, как и медь с.43 Коринф­ская. Но не в этом состо­ит досто­ин­ство Ора­то­ра.

[9] А дела­ет его наи­бо­лее отлич­ным и похва­лы достой­ным такое выра­же­ние, како­во­го зна­чи­тель­нее и най­ти немож­но: как ска­зал Катон о К. Цеза­ре, что к нис­про­вер­же­нию Рес­пуб­ли­ки при­сту­пил он с трез­вою голо­вою; Вир­ги­лий: de­duc­tum car­men, пас­ту­ше­ское сти­хотво­ре­ние; и Гора­ций, ac­rem ti­biam, прон­зи­тель­ная сви­рель, Han­ni­ba­lem­que di­rum, лютый Анни­бал… […]

[11] …Впро­чем, отли­чи­тель­ные чер­ты како­го-нибудь пред­ме­та берут­ся ино­гда за наиме­но­ва­ния соб­ст­вен­ные: так Фабий из мно­гих воин­ских доб­ле­стей удер­жал назва­ние Мед­ли­те­ля (cuncta­tor).

Такие сло­ва, кото­рые озна­ча­ют более, чем выра­жа­ют собою, над­ле­жит, кажет­ся, отне­сти к ясно­сти: ибо помо­га­ют ура­зу­ме­нию. Но я хотел бы луч­ше сии силь­ные рече­ния поме­стить меж­ду укра­ше­ни­я­ми речи, поели­ку они дела­ют речь не толь­ко вра­зу­ми­тель­ною, а еще вра­зу­ми­тель­ней­шею, неже­ли сло­вом выра­зить мож­но.

II. [12] Напро­тив, тем­нота про­ис­хо­дит от слов, вышед­ших из обще­го употреб­ле­ния. Еже­ли кто взду­ма­ет рыть­ся в лето­пи­сях наших жре­цов, раз­би­рать ста­рин­ные мир­ные дого­во­ры, и углуб­лять­ся в тво­ре­ния с.44 древ­ней­ших Писа­те­лей, дабы извлечь из них какие-нибудь выра­же­ния, тот най­дет там толь­ко то, чего дру­гие разу­меть не могут. Ибо есть люди, кои из ока­за­тель­ства уче­но­сти сво­ей дают чув­ст­во­вать, что одни они зна­ют неко­то­рые вещи. [13] Обма­ны­ва­ют так­же сло­ва, или извест­ным стра­нам, или худо­же­ствам свой­ст­вен­ные, как то: Ata­bu­lus¹ и Sac­ca­ria². Поче­му и над­ле­жит или избе­гать их пред судьею, кое­му зна­ме­но­ва­ние оных не све­до­мо, или же объ­яс­нять. Тако­вая же пре­до­сто­рож­ность долж­на быть в сло­вах тож­де­имен­ных: напри­мер Tav­rus, бык, телец, было бы рече­ние невра­зу­ми­тель­ное, если не отли­чить, живот­ное ли то, или гора, или созвездие, или имя чело­ве­ка, или дре­вес­ный корень.

[14] Одна­ко тем­нота ско­рее слу­чить­ся может в свя­зи и про­дол­же­нии слов, т. е. в послед­ст­вии всей речи. Для сего пери­о­ды не долж­ны быть так длин­ны, чтоб не мог­ло сле­до­вать за ними наше вни­ма­ние, ниже пере­ста­нов­ка­ми рече­ний так пере­пу­та­ны, что преж­де окон­ча­ния ниче­го понять нель­зя. А еще хуже пере­ме­ше­ние слов, как в сле­дую­щем сти­хе (1. Aen. 113):

Sa­xa vo­cant Ita­li me­diis quae in fluc­ti­bus, aras.

с.45 [15] Рав­ным обра­зом и встав­ные речи, к кото­рым Ора­то­ры и Исто­ри­ки часто при­бе­га­ют, дабы поме­стить в ней какую-нибудь новую мысль, неред­ко затме­ва­ют насто­я­щий смысл, если встав­ка сия не будет самая крат­кая. Так погре­шил Вир­ги­лий (3. Georg. 79) в опи­са­нии моло­до­го коня; ибо ска­зав:

Nec va­nos hor­ret stre­pi­tus,…

и вста­вив меж­ду тем мно­го дру­гих мыс­лей, в пятом уже сти­хе воз­вра­ща­ет­ся к пер­вой мыс­ли:

…Tum, si qua so­num pro­cul ar­ma de­de­re, Sta­re lo­co nes­cit…

Осо­бен­но над­ле­жит избе­гать дво­е­смыс­лия, [16] не толь­ко тако­го, кото­рое наво­дит недо­уме­ние, как Chre­me­tem audi­vi per­cus­sis­se De­meam; но и тако­го, кото­рое хотя и не затме­ва­ет пря­мо­го смыс­ла, но может так­же быть при­чис­ле­но к недо­стат­кам худо­го рас­по­ло­же­ния слов. Напри­мер, еже­ли бы кто ска­зал: Vi­sum a se ho­mi­nen lib­rum scri­ben­tem, то хотя и вид­но, что чело­век писал пись­мо, одна­ко выра­же­ние все было бы погре­ши­тель­но, и содер­жа­ло бы в себе нечто дву­смыс­лен­ное.

[17] Нахо­дим еще во мно­гих кучу пустых слов. Тако­вые, как бы боясь обще­го употреб­ле­ния выра­же­ний, под видом кра­соты и изящ­но­сти, вся­кую мысль свою уси­ли­ва­ют­ся с.46 объ­яс­нять совсем ненуж­ным набо­ром слов, и чрез то самое, соеди­няя тако­вой набор с дру­гим набо­ром пусто­сло­вия, рас­тя­ги­ва­ют свои пери­о­ды так, что одним духом про­из­не­сти их невоз­мож­но.

[18] Есть даже и такие, кои нароч­но ста­ра­ют­ся быть тем­ны­ми: и порок сей не новый; ибо нахо­жу еще у Тита Ливия тако­го учи­те­ля, кото­рый вну­шал уче­ни­кам сво­им наблюдать тем­ноту в речах, при­го­ва­ри­вая по-гре­че­ски σκό­τισον. Отсюда роди­лась сия отмен­ная похва­ла: это пре­крас­но; [19] я и сам сего не понял.

Дру­гие до такой сте­пе­ни любят крат­кость, что и самые нуж­ные в речи сло­ва опус­ка­ют, и, лишь толь­ко бы сами себя разу­ме­ли, не заботят­ся нима­ло о том, пони­ма­ют ли их слу­ша­те­ли. А я почи­таю ту речь пустою и бес­по­лез­ною, кото­рой слу­ша­тель соб­ст­вен­ным умом ясно не пости­га­ет… […] [21] …Одна­ко мно­гие забра­ли себе в голо­ву, что то толь­ко, по их мне­нию, хоро­шо и ост­ро­ум­но ска­за­но, что́ тол­ко­вать еще надоб­но. Да неко­то­рым и из слу­ша­те­лей не непри­ят­на такая неяс­ность; ибо, про­ник­нув несколь­ко мрак сей, вос­хи­ща­ют­ся сво­им ост­ро­уми­ем и раду­ют­ся, что как буд­то бы не слы­ша­ли, а сами изо­бре­ли.

[22] Мы же долж­ны почи­тать за пер­вое в речи досто­ин­ство ясность, сло­ва в истин­ном с.47 их зна­ме­но­ва­нии, пра­виль­ный порядок, не слиш­ком дале­ко отне­сен­ное Заклю­че­ние, ясный и удо­бо­по­нят­ный смысл пери­о­дов, сло­вом: убе­гать недо­стат­ка и изли­ше­ства. Тогда слог наш будет одоб­рен людь­ми уче­ны­ми, и вня­тен для неуче­ных. Вот спо­соб соблю­сти в речи ясность: а как над­ле­жит оную соблю­сти в мыс­лях, мы пока­за­ли уже в пра­ви­лах о Повест­во­ва­нии. [23] Того же само­го нуж­но дер­жать­ся и во всем про­чем. Ибо, когда не ска­жем ни боль­ше ни мень­ше долж­но­го, когда сохра­нен будет порядок и опре­де­лен­ность, тогда речь неми­ну­е­мо сде­ла­ет­ся ясною, и даже невни­ма­тель­но­му слу­ша­те­лю удо­бо­по­нят­ною. При сем надоб­но взять в рас­суж­де­ние и то, что не все­гда может судья напря­гать свое вни­ма­ние до такой сте­пе­ни, чтобы сам был в состо­я­нии про­ни­цать в тем­ноту наших мыс­лей, и мрак речи нашей оза­рять све­том соб­ст­вен­но­го сво­его разу­ма; он часто раз­вле­ка­ем быва­ет раз­мыш­ле­ни­я­ми; для сего сло­ва наши долж­ны быть так ясны, чтобы они в душу его, как солн­це в гла­за, бро­са­лись сами собою, хотя бы не устрем­лял на них вни­ма­ния. [24] Итак, надоб­но ста­рать­ся, чтоб нас не толь­ко разу­ме­ли, но чтоб и не разу­меть не мог­ли. И для сего часто повто­ря­ем то, что́ почи­та­ем еще невнят­ным для судьи: Про­сти­те мне, вино­ват я, что с.48 дело кажет­ся несколь­ко тем­но­ва­то… Поче­му и осме­ли­ва­юсь при­бег­нуть к выра­же­ни­ям вра­зу­ми­тель­ней­шим и ясней­шим. Подоб­ное изви­не­ние все­гда при­ем­лет­ся с бла­го­склон­но­стью от слу­ша­те­лей. И то спо­соб­ст­ву­ет наше­му успе­ху, что́ сами ино­гда при­твор­но при­зна­ем без­успеш­ным.

с.49

[VIII. 3. 1] Теперь мне сле­ду­ет пред­ло­жить нечто о укра­ше­нии речи. Здесь Ора­тор, без сомне­ния, может ока­зать свои даро­ва­ния с боль­шею сво­бо­дою, неже­ли во всех про­чих частях с.50 Крас­но­ре­чия. Ибо гово­рить исправ­но и ясно еще не достав­ля­ет ему отлич­ной чести; еще не дока­зы­ва­ет вели­ко­го в нем досто­ин­ства, и зна­чит толь­ко, что он избег поро­ков, но не при­об­рел досто­инств. Изо­бре­те­ние есть часто общий удел с неуче­ны­ми: [2] Рас­по­ло­же­ние быть может след­ст­ви­ем и посред­ст­вен­ных сведе­ний: тон­ко­сти же Ритор­ские боль­шею частью скры­ва­ют­ся; ибо в сем-то и состо­ит искус­ство: впро­чем, все сие долж­но отно­сить­ся к одной поль­зе защи­щае­мо­го нами дела. Изя­ще­ст­вом и кра­сотою речи Ора­тор отли­ча­ет и сам себя; в дру­гих частях ищет он одоб­ре­ния уче­ных, а в сей — похва­лы обще­на­род­ной.

[3] Не одним креп­ким, но и бле­стя­щим ору­жи­ем сра­жал­ся Цице­рон за дело Кор­не­лия Баль­ба^[2]: еже­ли бы изло­жил он пред судья­ми пред­мет свой толь­ко ясно, пра­виль­но и язы­ком чистым, то конеч­но не достиг бы того, чтобы народ Рим­ский удив­ле­ние свое изъ­явил не толь­ко вос­кли­ца­ни­я­ми, но даже все­об­щи­ми руко­плес­ка­ни­я­ми. Нет сомне­ния, что воз­вы­шен­ность, вели­ко­ле­пие, кра­сота и сила крас­но­ре­чия исторг­ли столь тор­же­ст­вен­ное одоб­ре­ние. [4] Нико­гда бы не увен­ча­лась речь его толь необык­но­вен­ным успе­хом, если б была обык­но­вен­на и про­чим речам подоб­на. И я думаю, что при­сут­ст­во­вав­шие тогда в собра­нии не при­ме­ча­ли сами, что́ с.51 дела­ли, и руко­плес­ка­ние их не было след­ст­ви­ем ни воли, ни рас­суд­ка, но как бы от неко­е­го умо­ис­ступ­ле­ния, не смот­ря на вели­че­ст­вен­ность места, вырва­лись сии шум­ные свиде­тель­ства люб­ви к Ора­то­ру.

[5] Да и делу само­му мно­го спо­спе­ше­ст­ву­ет такое укра­ше­ние речи. Ибо те, кои охот­но слу­ша­ют, и вни­ма­тель­нее быва­ют, и удоб­нее верят, что слы­шат: одно удо­воль­ст­вие пле­ня­ет их; а удив­ле­ние ино­гда увле­ка­ет. И бле­стя­щий пред гла­за­ми меч уже неко­то­рый страх наво­дит, и самые гро­мы не столь­ко бы тре­пе­тать нас застав­ля­ли, еже­ли бы стра­ши­лись мы одной их силы, а не само­го бли­ста­ния. [6] И Цице­рон весь­ма спра­вед­ли­во в одном пись­ме к Бру­ту пишет: Крас­но­ре­чие, кото­рое не вну­ша­ет удив­ле­ния, не почи­таю за крас­но­ре­чие. И Ари­сто­тель постав­ля­ет дол­гом Ора­то­ра снис­кать удив­ле­ние.

Но сие укра­ше­ние, еще повто­ряю, долж­но быть муже­ст­вен­но, силь­но, неблаз­нен­но: оно не долж­но состо­ять в при­твор­ной, и негою отзы­ваю­щей­ся лег­ко­сти, в обман­чи­вых и под­дель­ных крас­ках; надоб­но, чтоб отли­ча­лось оно цве­том, так ска­зать, здо­ро­вой, чистой кро­ви и кре­по­стью соста­ва. [7] Весь­ма спра­вед­ли­во, что, еже­ли где, то здесь осо­бен­но, недо­стат­ки сбли­же­ны с досто­ин­ства­ми, так что те, кои с.52 под­вер­га­ют­ся недо­стат­кам, при­кры­ва­ют их одна­ко ж име­нем досто­ин­ства. Поче­му да не ска­жет никто из люби­те­лей иска­жен­но­го сло­га, что я враг Ора­то­рам, чисто, крас­но и при­ят­но гово­ря­щим: я почи­таю все сие за досто­ин­ство, но им оно­го не при­пи­сы­ваю. [8] Неуже­ли то поле, где увидел одни лилии, фиал­ки и про­зрач­ные источ­ни­ки^[3], дол­жен я пред­по­честь обиль­ным жат­вам, или насаж­де­ни­ям, пло­дов напол­нен­ным? Неуже­ли захо­тел бы я иметь луч­ше бес­плод­ный явор и искус­но под­стри­жен­ные мир­ты, неже­ли обви­тый вино­град­ны­ми лоза­ми вяз и мас­ли­ны, обре­ме­нен­ные пло­дом сво­им? Пусть будет все сие у людей бога­тых: я согла­сен. Но что было бы с ними, когда они, кро­ме сего, ниче­го дру­го­го не име­ли?

[9] Неуже­ли не надоб­но при­да­вать кра­соту дре­ву пло­до­твор­но­му? Кто отри­ца­ет сие? Я такие дре­ва рас­са­дил бы в поряд­ке и в извест­ном рас­сто­я­нии. Ибо что кра­си­вее дерев, рас­по­ло­жен­ных тре­уголь­ни­ком, кото­рый, куда бы я ни посмот­рел, пред­ста­вил бы пря­мую чер­ту гла­зам моим? Сие полез­но и пото­му, что они вла­гу из зем­ли извле­ка­ют все рав­но. Бегу­щие слиш­ком вверх мас­ли­ны я под­ре­зал бы: [10] они сде­ла­лись бы круг­лее и кра­си­вее, а меж­ду тем боль­шее чис­ло вет­вей было бы с с.53 пло­дом. Конь, у кое­го бока тон­ки, кра­си­вее; от того же он и быст­рее. При­ят­но посмот­реть на атле­та, у кое­го кре­пость чле­нов сде­ла­лась от упраж­не­ния при­мет­ною, и он от того же спо­соб­нее к сра­же­нию. [11] Нико­гда истин­ная кра­сота не отде­ля­ет­ся от поль­зы: для усмот­ре­ния сего не нуж­но даль­нее про­ни­ца­ние.

Но достой­нее заме­ча­ния то, что укра­ше­ние самое бла­го­при­стой­ное долж­но изме­нять­ся, смот­ря по пред­ме­ту речи. И, чтоб начать обык­но­вен­ным разде­ле­ни­ем, ска­жу, что не одни и те же кра­соты при­ли­че­ст­ву­ют родам и Дока­за­тель­но­му, и Сове­ща­тель­но­му, и Судеб­но­му. Ибо пер­вый, кое­му свой­ст­вен­но ока­за­тель­ство, стре­мит­ся к одной цели: про­из­ве­сти в слу­ша­те­лях удо­воль­ст­вие: тут Ора­тор может явить все посо­бия искус­ства, и выста­вить все воз­мож­ные укра­ше­ния речи; поели­ку не име­ет в виду ни сопер­ни­че­ства с про­тив­ни­ком, ни выиг­ры­ша тяж­бы, а толь­ко ищет соб­ст­вен­ной похва­лы и сла­вы. [12] Посе­му он все, что ни есть рази­тель­но­го в мыс­лях, что ни есть удо­бо­по­нят­но­го в мыс­лях, бли­ста­тель­но­го в сло­вах, при­ят­но­го в фигу­рах, вели­ко­леп­но­го в пере­нос­ных рече­ни­ях, обра­ботан­но­го в сочи­не­нии, сло­вом, все сие может он, как бы некий торж­ник Крас­но­ре­чия, пред­ста­вить на суд и оцен­ку слу­ша­те­лям. Ибо здесь след­ст­вие все­го с.54 того отно­сит­ся к одно­му Ора­то­ру, а не к тяж­бе.

[13] Когда же быва­ет пред­ме­том дело тяжеб­ное и состо­ит в пре­пи­ра­тель­стве с про­тив­ни­ком, тогда уже сла­ва долж­на быть послед­нею целью для Ора­то­ра. И для того, кто при­ем­лет на себя важ­ное тяжеб­ное дело, худо дела­ет, если об одних выра­же­ни­ях забо­тит­ся. Я не гово­рю, чтобы тут вся­кое укра­ше­ние было не нуж­но: но надоб­но, чтоб оно было самое уме­рен­ное, самое скром­ное, и тем самым не столь при­мет­ное, а паче при­спо­соб­лен­ное к сво­е­му пред­ме­ту. [14] Ибо и в Сове­ща­ни­ях, когда оные про­ис­хо­дят в Сена­те, потре­бен род Крас­но­ре­чия воз­вы­шен­ней­ший, пред наро­дом стре­ми­тель­ней­ший, а при раз­би­ра­тель­стве дел обще­ст­вен­ных и уго­лов­ных, тща­тель­ней­ший. При сове­ща­ни­ях же част­ных и мало­важ­ных, как то неред­ко слу­ча­ет­ся, сдел­ках, при­лич­нее все­го речь про­стая и непри­нуж­ден­ная. Какой Ора­тор не посты­дил­ся бы тре­бо­вать в воз­врат ничтож­но­го дол­га мер­ны­ми пери­о­да­ми? или над­ры­вать­ся в спо­ре о сто­ке воды с сосед­ней крыш­ки, или потеть над дока­за­тель­ст­вом спра­вед­ли­вой пла­ты за про­дан­но­го слу­гу.

II. [15] …Поели­ку и кра­сота и ясность речи зави­сит от выра­же­ний, или взя­тых порознь, или соеди­нен­ных меж­ду собою, то рас­смот­рим, с.55 чего тре­бу­ют они в том и дру­гом слу­чае. Хотя спра­вед­ли­во пола­га­ют, что ясно­сти спо­соб­ст­ву­ют сло­ва, в соб­ст­вен­ном смыс­ле взя­тые, а кра­со­те — пере­нос­ные; одна­ко над­ле­жит знать, что вся­кое несоб­ст­вен­ное рече­ние не может слу­жить укра­ше­ни­ем. [16] Но как мно­гие сло­ва весь­ма часто озна­ча­ют одну и ту же вещь, и назы­ва­ют­ся подо­бо­зна­ча­щи­ми (Сино­ни­ма­ми), то в сем чис­ле иные почи­та­ют­ся бла­го­при­стой­ней­ши­ми, бла­го­род­ней­ши­ми, кра­си­вей­ши­ми, при­ят­ней­ши­ми, бла­го­звуч­ней­ши­ми. Ибо как бук­вы, к про­из­но­ше­нию удоб­ные, сооб­ща­ют ясней­ший звук сло­гам, из них состав­лен­ным, так и рече­ния от сло­гов заим­ст­ву­ют свою звуч­ность: и сло­ги чем более име­ют силы и зву­ка, тем при­ят­нее слу­ху. И какое дей­ст­вие про­ис­хо­дит от соеди­не­ния сло­гов, такое ж быва­ет и от соеди­не­ния слов; так что иное сло­вом нахо­дим бла­го­звуч­нее, когда поста­вит­ся наряду с таким, а не дру­гим сло­вом.

Одна­ко и рече­ния употреб­ля­ют­ся с раз­бо­ром. [17] Еже­ли гово­рим о про­ис­ше­ст­ви­ях насиль­ст­вен­ных, жесто­ких, то здесь и сло­ва при­ли­че­ст­ву­ют более гру­бые и для слу­ха про­тив­ные. Вооб­ще же меж­ду сло­ва­ми про­сты­ми те почи­та­ют­ся луч­ши­ми, кото­рые или явст­вен­нее про­из­но­сят­ся, или при­ят­нее для уха. Выра­же­ния скром­ные все­гда пред­по­чи­та­ют­ся с.56 небла­го­при­стой­ным; а срам­ные не долж­ны иметь и места в речи бла­го­ра­зум­но­го Ора­то­ра. [18] Даже сло­ва бле­стя­щие и высо­кие заим­ст­ву­ют досто­ин­ство свое по боль­шей части от пред­ме­та. Ибо то же рече­ние в одном месте пока­жет­ся вели­ко­леп­но, а в дру­гом наду­то, и выра­же­ние низ­кое для пред­ме­та важ­но­го будет при­лич­но пред­ме­ту, мень­ше воз­вы­шен­но­му. И как в речи чистой, исправ­ной, низ­кое сло­во, напо­до­бие пят­на, в гла­за бро­са­ет­ся; так и рече­ние высо­кое и отбор­ное быва­ет неумест­но и смеш­но в обык­но­вен­ном раз­го­во­ре.

[19] Есть выра­же­ния, изящ­ность кото­рых более чув­ст­во­вать, неже­ли изъ­яс­нить мож­но; как напри­мер у Вир­ги­лия:

Caesâ jun­ge­bant foe­de­ra porcâ, (8. Aen. 641).

Кра­сота состо­ит в употреб­ле­нии жен­ско­го име­ни вме­сто муж­ско­го: ска­зать por­co было бы слиш­ком низ­ко. А в неко­то­рых наме­ре­ние сочи­ни­те­ля уже оче­вид­но. Мы недав­но, да и спра­вед­ли­во, сме­я­лись над одним сти­хотвор­цем, кото­рый неудач­но ска­зал:

Prae­tex­tam in cis­ta mu­res ro­se­re Ca­mil­li.

Меж­ду тем как удив­ля­ем­ся сему полу­сти­шию Вир­ги­лия:

[20] Sae­pe exi­guus mus.

Ибо после при­ла­га­тель­но­го име­ни exi­guus, постав­лен­но­го толь при­лич­но и свой­ст­вен­но, нам с.57 ожи­дать ниче­го уже не оста­лось; чис­ло един­ст­вен­ное здесь гораздо выра­зи­тель­нее, и самое окон­ча­ние одно­слож­ным рече­ни­ем при­да­ет нема­лую кра­соту. По сей при­чине Гора­ций не усо­мнил­ся под­ра­жать тако­му при­ме­ру:

Nas­ce­tur ri­di­cu­lus mus.

[21] Не все­гда над­ле­жит воз­вы­шать слог; ино­гда нуж­но и пони­жать его. Часто и низ­кие рече­ния при­да­ют пред­ме­там еще более силы. Цице­рон, гово­ря Пизо­ну: Ты, кото­ро­го все семей­ство везе­но было на теле­ге, употре­бил, кажет­ся, низ­кое выра­же­ние; но не тем ли самым уве­ли­чил пре­зре­ние к чело­ве­ку, кото­ро­го погу­бить хотел?… […]

III. [24] Сло­ва суть или соб­ст­вен­ные, т. е. язы­ку свой­ст­вен­ные, корен­ные, или вновь состав­лен­ные, или мета­фо­ри­че­ские, т. е. пере­нос­ные. Соб­ст­вен­ные име­на заим­ст­ву­ют свое досто­ин­ство от древ­но­сти: они дела­ют речь и важ­нее и вели­че­ст­вен­нее тем, что их не вся­кий употреб­ля­ет. П. Вир­ги­лий часто при­бе­гал к ним, одна­ко с вели­чай­шею раз­бор­чи­во­стью, для укра­ше­ния сво­его сло­га. [25] Ol­li, Quia­nam, Mi, Po­ne^[4], и проч. встре­ча­ют­ся повсюду в его тво­ре­ни­ях, и пред­став­ля­ют ту непо­д­ра­жае­мую для искус­ства вели­че­ст­вен­ность древ­но­сти, кото­рая и в живо­пи­си нас толи­ко пле­ня­ет. Но потреб­на в сем уме­рен­ность; не надоб­но искать с.58 слов в веках слиш­ком отда­лен­ных. Гла­гол Quae­so доволь­но обвет­ша­лый; на что употреб­лять его ныне, когда мож­но заме­нить и дру­гим? Op­pi­do, кото­рое нахо­дим у наших недав­не­го вре­ме­ни Писа­те­лей, теперь едва ли снос­но. И An­ti­ge­rio, что зна­чит то же, раз­ве из пусто­го тще­сла­вия кто ска­жет или напи­шет. [26] …Av­tu­mo еще тер­пи­мо; но тра­ги­че­ские выра­же­ния, Pro­lem du­cen­dam, uni­ver­sam ejus pro­sa­piam, никуда не годят­ся^[5]. Что гово­рить мно­го? почти весь язык изме­нил­ся. [27] Неко­то­рые одна­ко рече­ния, по самой ста­рине сво­ей нра­вят­ся, неко­то­рые же по необ­хо­ди­мо­сти при­ем­лют­ся, как nun­cu­pa­re, и fa­ri; а есть и такие, кото­рые могут быть изред­ка употреб­ля­е­мы к удо­воль­ст­вию любо­пыт­ных слу­ша­те­лей, лишь бы толь­ко не было при­мет­но излиш­не­го к тому при­стра­стия или натяж­ки… […]

[30] …Состав­лять новые сло­ва, как я ска­зал в пер­вой кни­ге³, свой­ст­вен­нее Гре­кам, кои с.59 зву­ком и даже душев­ным неко­то­рым чув­ст­во­ва­ни­ям дава­ли сооб­раз­ные назва­ния, под­ра­жая в том пер­во­быт­ным чело­ве­кам. [31] Но мы как в состав­ле­нии одно­го сло­ва из мно­гих, так и в про­из­веде­нии одно­го от дру­го­го, ред­ко бра­ли с успе­хом подоб­ную воль­ность. Ибо пом­ню, и это было еще в моло­до­сти моей, как Пом­по­ний и Сене­ка спо­ри­ли меж­ду собою, пра­виль­но ли ска­зал Акций в сво­ей Тра­гедии Gra­dus eli­mi­nat. Напро­тив, древ­ние сме­ло употреб­ля­ли Ex­pec­to­rat, и подоб­ное сему Exa­mi­nat.

[32] Про­из­вод­ства слов нахо­дим при­мер у Цице­ро­на в Bea­ti­tas и Bea­ti­tu­do, кото­рые хотя и кажут­ся дики, но употреб­ле­ние может, по мне­нию его, позна­ко­мить с ними коро­че. И не толь­ко от слов, но даже и от имен соб­ст­вен­ных, про­из­веде­ны неко­то­рые гла­го­лы, как у Цице­ро­на Syl­la­tu­rit, у Ази­ния Fimbria­tu­rit и Fi­gu­la­tu­rit.

[33] У нас мно­го рече­ний, с Гре­че­ско­го язы­ка состав­лен­ных; и сие ново­введе­ние при­пи­сы­ва­ет­ся боль­шею частью Сер­гию Фла­вию. Неко­то­рые еще не все­ми одоб­ря­ют­ся, как то: Ens, Es­sen­tia; но я не вижу при­чи­ны, для чего пре­зи­ра­ем их; в сем слу­чае, кажет­ся, мы сами к себе неспра­вед­ли­вы: хотим луч­ше сно­сить бед­ность, неже­ли одол­жать­ся.

с.60 Иные одна­ко ж у нас удер­жа­лись. [34] Ибо те, кото­рые ныне кажут­ся обвет­ша­лы­ми, были неко­гда новы, а иные с недав­не­го вре­ме­ни вошли в употреб­ле­ние. Мес­са­ла употре­бил пер­вый Rea­tus, и Август Mu­ne­ra­rium. Мои учи­те­ли еще сомне­ва­лись, мож­но ли ска­зать Pi­ra­ti­cam, как гово­рим Mu­si­ca и Fab­ri­ca. Fa­vor и Ur­ba­nus почи­та­ет Цице­рон рече­ни­я­ми новы­ми. Ибо в пись­ме к Бру­ту гово­рит: Eum amo­rem, et eum (ut hoc ver­bo utar) fa­vo­rem in con­si­lium ad­vo­ca­bo. [35] И в пись­ме же к Аппию Пуль­х­ру: Te ho­mi­nem non so­lum sa­pien­tem, ve­rum etiam (ut nunc lo­quun­tur) ur­ba­num. Он же дума­ет, что Терен­ций употре­бил пер­вый Ob­se­qui­um; Целий, пиша к Сисенне, так­же пер­вый ска­зал Al­ben­ti coe­lo. Гор­тен­зий, Cer­vi­cem, кажет­ся, преж­де всех поста­вил в един­ст­вен­ном чис­ле; а древ­ние про­из­но­си­ли оное во мно­же­ст­вен­ном.

Итак, надоб­но быть посме­лее. Ибо я отнюдь не согла­сен с Цель­сом, кото­рый запре­ща­ет Ора­то­ру вся­кое новое выра­же­ние. [36] Поели­ку меж­ду сло­ва­ми язы­ка иные суть врож­ден­ные, na­ti­va, как Цице­рон назы­ва­ет, то есть, от пер­во­го чув­ст­вия наше­го про­ис­хо­дя­щие; иные вновь изо­бре­те­ны и состав­ле­ны из пер­вых; и как уже не в нашей вла­сти состо­ит заме­нять дру­ги­ми рече­ни­я­ми те, какие пер­вы­ми гру­бы­ми людь­ми даны пред­ме­там, то поче­му бы с.61 не поз­во­ля­лось потом­кам про­из­во­дить одно сло­во от дру­го­го, изме­нять окон­ча­ния, соеди­нять и состав­лять одно из мно­гих? [37] И еже­ли ново­вво­ди­мое выра­же­ние кажет­ся несколь­ко сме­лым, тогда нуж­ны неко­то­рые при­стой­ные ого­вор­ки, как то: Да так ска­жу, если мож­но ска­зать, неко­то­рым обра­зом, да поз­во­ле­но мне будет. Такая же пре­до­сто­рож­ность потреб­на и в рас­суж­де­нии пере­нос­ных рече­ний, когда на свой­ст­вен­ность пере­но­са не совсем наде­ем­ся. Сия забот­ли­вость пока­жет, что мы и сами чув­ст­во­ва­ли излиш­нюю сме­лость выра­же­ния. У гре­ков весь­ма выра­зи­тель­но назы­ва­ет­ся это (προεπιπ­λήσ­σειν τῇ ὑπερ­βολῇ) ого­вор­ка в употреб­ле­нии пре­уве­ли­че­ния.

[38] О досто­ин­стве пере­нос­ных слов судить ина­че немож­но, как в свя­зи целой речи. Итак, уже доволь­но гово­ре­но о сло­вах, порознь взя­тых, кото­рые сами по себе не состав­ля­ют ника­ко­го совер­шен­ства. Нель­зя одна­ко ска­зать, чтоб они не заклю­ча­ли в себе и неко­то­рой кра­соты, когда быва­ют не ниже выра­жае­мо­го пред­ме­та. Я не гово­рю здесь о пред­ме­тах срам­ных, кои пря­мы­ми, непри­кры­ты­ми име­на­ми озна­ча­ют­ся, [39] и не вхо­жу в спор с теми, кои с.62 дума­ют, что и срам­ных рече­ний избе­гать не надоб­но⁴, поели­ку нет, по мне­нию их, наиме­но­ва­ний, в суще­стве сво­ем зазор­ных, и, еже­ли пред­мет сра­мен, то и чрез дру­гое назва­ние ту же самую мысль вну­шит. Я, имея в виду цело­муд­рие Рим­ско­го наро­да, отмщу за оскорб­ле­ние обще­ст­вен­ных нра­вов моим мол­ча­ни­ем, как и во мно­гих слу­ча­ях то делал.

IV. [40] Итак перей­дем теперь к укра­ше­нию целой речи. Оно заклю­ча­ет­ся в наблюде­нии сих двух глав­ных пра­вил: При­ду­мать род сло­во­вы­ра­же­ния, а потом про­из­ве­сти оное на самом деле. Ибо, преж­де все­го, надоб­но знать, что́ нуж­но нам в речи уве­ли­чить или уни­зить, что́ про­из­не­сти стре­ми­тель­но или скром­но; забав­но, или важ­но; про­стран­но или крат­ко; гру­бо или неж­но; пыш­но или тон­ко; вели­ча­во или веж­ли­во; а после [41] рас­судить, каки­ми луч­ше ино­ска­за­ни­я­ми, каки­ми фигу­ра­ми, каки­ми мыс­ля­ми, в какой сте­пе­ни и в каком рас­по­ло­же­нии, можем достиг­нуть наше­го наме­ре­ния.

Но, пред­по­ло­жив гово­рить о укра­ше­нии речи, кос­нусь преж­де про­тив­ных сему недо­стат­ков: ибо пер­вое досто­ин­ство есть не иметь оных. [42] И во-пер­вых, нет надеж­ды, чтобы речь наша была крас­на, если не будет прав­до­по­доб­на. Прав­до­по­доб­ным же Цице­рон назы­ва­ет такой слог, коим ни боль­ше ни мень­ше с.63 долж­но­го что-либо выра­жа­ет­ся. Из сего не сле­ду­ет, чтобы о чисто­те оно­го радеть не над­ле­жа­ло; ибо и чистота есть часть укра­ше­ния; но разу­ме­ет­ся, что где изли­ше­ство, там везде порок. [43] Итак, Цице­рон хочет, чтоб в сло­вах была зна­чи­тель­ность и сила, а в мыс­лях или важ­ность или по край­ней мере сооб­раз­ность со мне­ни­я­ми людей и со нра­ва­ми. При сохра­не­нии тако­вых качеств, доз­во­ля­ет он при­бе­гать и к тем посо­би­ям, кото­рые речь могут сде­лать кра­си­вее: не без при­ят­но­сти употреб­ля­ют­ся мета­фо­ры, пре­вос­ход­ные сте­пе­ни, име­на при­ла­га­тель­ные, слож­ные и тож­де зна­ча­щие, и даже сло­ва, от под­ра­жа­ния дей­ст­вию и при­ро­де вещей взя­тые.

[44] Но поели­ку нача­ли мы гово­рить о поро­ках, заме­тим, что поро­ком почи­тать долж­но во-пер­вых сра­мо­сло­вие, κα­κόφα­τον… […]

[48] После сра­мо­сло­вия, мож­но поро­ком назвать низость выра­же­ний, кои­ми вели­кость или досто­ин­ство пред­ме­та ума­ля­ет­ся, как напри­мер, Sa­xea est ver­ru­ca in sum­mo mon­tis ver­ti­ce, ска­зал Катон. Порок сему про­тив­ный, но от такой же погре­ши­тель­но­сти про­ис­хо­дя­щий, есть давать пред­ме­там малым наиме­но­ва­ния несо­раз­мер­ные, еже­ли дела­ет­ся это толь­ко не для сме­ху. Поче­му отце­убий­цу нель­зя назвать него­дя­ем, а чело­ве­ка, при­ле­пив­ше­го­ся к с.64 непотреб­ной дев­ке, зло­де­ем: назва­ние для пер­во­го мало, для послед­не­го вели­ко. [49] Итак, быва­ет Сло­во­вы­ра­же­ние сла­бое, низ­кое, сухое, скуч­ное, небреж­ное, под­лое. Поро­ки сии обна­ру­жи­ва­ют­ся яснее про­ти­во­по­лож­ны­ми совер­шен­ства­ми. Ибо есть речь, отли­чаю­ща­я­ся ост­ро­тою, изящ­но­стью, оби­ли­ем, при­ят­но­стью, чистотою, воз­вы­шен­но­стью.

[50] Так же избе­гать надоб­но извест­но­го недо­стат­ка, по кото­ро­му выра­же­ния наши кажут­ся непол­ны­ми; и дей­ст­ви­тель­но чего-то в них недо­ста­ет к ясно­му ура­зу­ме­нию. Сие одна­ко ж отне­сти спра­вед­ли­вее мож­но к речи тем­ной, неже­ли небреж­ной; но когда выра­жа­ем­ся таким обра­зом с осо­бен­ным наме­ре­ни­ем, тогда назы­ва­ет­ся сие фигу­рою, так как и повто­ре­ние одно­го и того же сло­ва. [51] Хотя вели­кие Писа­те­ли и немно­го ста­ра­лись избе­гать сего недо­стат­ка, но он не пере­станет казать­ся поро­ком, в кото­рый и сам Цице­рон часто впа­дал, не опа­са­ясь от кого-либо толь лег­ко­го заме­ча­ния; напри­мер, в речи за Клу­ен­ция (N. 9) ска­зал: Итак не толь­ко суд сей не был, судьи, похож на суд.

[52] Но порок боль­шей важ­но­сти есть еди­но­об­ра­зие в выра­же­ни­ях, кото­рое, идя одним и тем же шагом, не может облег­чить ску­ки ника­кою ново­стью, и, будучи, так ска­зать, с.65 одно­го цве­та, ясно пока­зы­ва­ет недо­ста­ток Ора­тор­ско­го искус­ства. Оно и по холод­но­сти мыс­лей, и по повто­ре­нию тех же обо­ротов, и по длине пери­о­дов, не толь­ко для ума, но и для уха быва­ет весь­ма непри­ят­но.

[53] Еще осте­ре­гать­ся над­ле­жит без нуж­ды рас­тя­ги­вать свои выра­же­ния, как нахо­дим у Ливия: Послы, не мог­ши испро­сить мира, воз­вра­ти­лись восво­я­си, откуда при­шли. Но похо­жая на сие Пери­фра­зис почи­та­ет­ся за кра­соту.

И πλεονασ­μός есть порок, когда речь обре­ме­ня­ет­ся излиш­ни­ми сло­ва­ми: Я видел соб­ст­вен­ны­ми мои­ми гла­за­ми; ибо доволь­но ска­зать, видел. [54] Подоб­ную погреш­ность ост­ро и забав­но осме­ял Цице­рон в Гир­ции, кото­рый в речи сво­ей про­тив Пан­сы ска­зал об одной жен­щине, что она десять меся­цев носи­ла сына сво­его в утро­бе. Как? под­хва­тил он, неуже­ли дру­гие носят в кар­мане. Одна­ко образ выра­же­ния, при­мер кое­го при­веден выше, употреб­ля­ет­ся ино­гда для боль­ше­го под­твер­жде­ния, как здесь:

…Vo­cem­que his auri­bus hau­si. (4. Aen. 359).

[55] Но будет порок, когда дела­ет­ся то без вся­кой нуж­ды, попу­сту.

К сим недо­стат­кам мож­но при­ба­вить и ту дея­тель­ность, но тщет­ную, забот­ли­вость, коею от рачи­тель­но­го раз­нит­ся любо­пыт­ный, с.66 и от бла­го­че­сти­во­го суе­вер­ный. Коро­че ска­зать, вся­кое сло­во, кото­рое ни ясно­сти, ни укра­ше­нию речи не спо­соб­ст­ву­ет, может назвать­ся погре­ши­тель­ным.

[56] Κα­κόζη­λον, то есть, при­нуж­ден­ная выис­кан­ность, есть порок, иска­жаю­щий вся­кую речь вооб­ще. Ибо выра­же­ния наду­тые, и слиш­ком тон­кие, и неж­ные, и избы­то­че­ст­ву­ю­щие, и сжа­тые, и весе­лые, разу­ме­ют­ся под сим име­нем. Нако­нец, κα­κόζη­λον назы­ва­ет­ся все то, что́ выхо­дит за пре­де­лы совер­шен­ства, когда разум, не утвер­жда­ясь на рас­суд­ке, обма­ны­ва­ет­ся мни­мою кра­сотою. Нет поро­ка хуже и опас­нее в Крас­но­ре­чии: ибо дру­гих избе­га­ем, а сего ищем, [57] и он состо­ит соб­ст­вен­но в Сло­во­вы­ра­же­нии. Мыс­ли наши быва­ют худы пото­му, что или неосно­ва­тель­ны, или слиш­ком обык­но­вен­ны, или пусты, или про­ти­во­ре­ча­щи меж­ду собою: а недо­ста­ток сло­га заклю­ча­ет­ся наи­бо­лее в несоб­ст­вен­но­сти рече­ния, в бес­по­лез­ном их оби­лии, в тем­ных обо­ротах, в изло­же­нии сла­бом, в дет­ском при­стра­стии к сло­вам дво­е­смыс­лен­ным, или подоб­ное окон­ча­ние име­ю­щим. [58] Все же при­нуж­ден­но выис­кан­ное есть лож­но, хотя лож­ное не все­гда быва­ет выис­кан­но, как напри­мер, когда гово­рим о чем-нибудь ина­че, неже­ли оно было на самом деле, или ина­че, неже­ли долж­но, или менее, неже­ли с.67 сколь­ко долж­но. Сло­вом, есть столь­ко же слу­ча­ев, по кото­рым речь пор­тит­ся, и по кото­рым укра­ша­ет­ся. Но о сем изло­же­но про­стран­нее в дру­гом моем сочи­не­нии⁵, и здесь, по при­ли­чию, мно­гое из него заим­ст­во­вать будем. Ибо гово­ря о укра­ше­нии речи, поста­ра­юсь озна­чить и дру­гие поро­ки, коих избе­гать над­ле­жит, пока­зав сход­ство их с совер­шен­ства­ми… […]

V. [61] Еще нель­зя назвать укра­ше­ни­ем речи, когда она толь­ко ясна и прав­до­по­доб­на. Пер­вые сте­пе­ни к ее совер­шен­ству есть в точ­но­сти обнять умом пред­мет свой, потом уметь изо­бра­зить его сло­вом: третья же, дать сему при­лич­ный блеск; вот что есть, соб­ст­вен­но гово­ря, пря­мое укра­ше­ние.

Итак, поели­ку ἐνάρ­γειαν, о кото­рой я упо­ми­нал, гово­ря о Повест­во­ва­нии, есть нечто более, неже­ли ясность, или, как дру­гие гово­рят, есть пред­став­ле­ние паче, неже­ли ясность; ибо сия неко­то­рым обра­зом ока­зы­ва­ет­ся, а дру­гое так явно, что и не видеть его немож­но: то и поме­стим оное в чис­ло укра­ше­ний. [62] Вели­кое досто­ин­ство есть выра­жать вещи сло­вом так живо, чтоб они пред­став­ля­лись нам как пред гла­за­ми. Ибо речь про­из­во­дит с.68 недо­воль­но дей­ст­вия, и не тор­же­ст­ву­ет совер­шен­но, как бы над­ле­жа­ло, когда пора­жа­ет толь­ко ухо, или когда судья дума­ет, что слы­шит одно про­стое повест­во­ва­ние, а не видит, как бы, пред собою дела, о кото­ром мы гово­рим. [63] Но поели­ку такое изя­ще­ство речи разде­ля­ет­ся на мно­гие виды, чис­ло коих еще неко­то­ры­ми уве­ли­чи­ва­ет­ся из одно­го сла­во­лю­бия, то я кос­нусь толь­ко нуж­ней­ших.

Итак, первую кра­соту в сем роде состав­ля­ет живое изо­бра­же­ние вещей, как на кар­тине, напри­мер:

Con­sti­tit in di­gi­tos ex­templo ar­rec­tus uter­que. (2. Aen. 426). Вдруг оба мыш­ца­ми вверх раз­ма­хи дают, И вытя­ня­ся, ног на пер­сты при­вста­ют.

И сле­дую­щие затем сти­хи поло­же­ние сошед­ших­ся бой­цов пред­став­ля­ют нам так, как бы мы сами их виде­ли. [64] Читая в речи Цице­ро­на (7. Verr. n. 85) про­тив Верре­са сие место: Пре­тор Рим­ско­го наро­да, оде­тый и обу­тый по Гре­че­ско­му обы­чаю, в пур­пу­ро­вой ман­тии, в длин­ном ниж­нем пла­тье, сто­ит на бере­гу моря, опер­шись на пле­чо непотреб­ной жен­щи­ны, кто бы имел толь холод­ное вооб­ра­же­ние, чтобы не мог пред­ста­вить себе не толь­ко осан­ки Верре­са, или места, где про­ис­хо­ди­ло дей­ст­вие, с.69 но и не при­ба­вить чего-нибудь в уме к тому, о чем умол­че­но Ора­то­ром? [65] Я по край­ней мере вооб­ра­жаю себе живо и лица и взо­ры, и гнус­ные обо­их лас­ки, и тай­ное него­до­ва­ние и оскорб­лен­ное цело­муд­рие тех, кои при том нахо­ди­лись.

[66] Так же из собра­ния мно­гих обсто­я­тельств состав­ля­ет­ся живая кар­ти­на како­го-либо дей­ст­вия; чему при­мер опять нахо­дим у Цице­ро­на, кото­рый, не гово­ря о дру­гих, может и один слу­жить доста­точ­ным образ­цом укра­ше­ния речи. Вот как опи­сы­ва­ет он рос­кош­ное и буй­ное пир­ше­ство: Мне кажет­ся, вижу иных вхо­дя­щих, иных исхо­дя­щих, одних шатаю­щих­ся от вина, дру­гих дрем­лю­щих и зеваю­щих от вче­раш­не­го изли­ше­ства. Меж­ду ними нахо­дил­ся Гал­лий, нама­щен­ный бла­го­во­ни­я­ми и цве­та­ми увен­чан­ный. Пол хра­ми­ны покрыт вся­кою нечи­стотою, улит вином, усы­пан изо­рван­ны­ми цве­точ­ны­ми вен­ка­ми; везде валя­лись рыбьи кости. [67] Что увидел бы более сего вдруг туда вошед­ший?

Таким же обра­зом воз­буж­да­ет­ся состра­да­ние при рас­ска­зе о раз­граб­ле­нии како­го ни есть горо­да. Конеч­но, повест­во­ва­ние о взя­том непри­я­те­ля­ми горо­де пода­ет неко­то­рое поня­тие о бед­ст­ви­ях, нераз­луч­ных с тако­вы­ми слу­ча­я­ми; но крат­кое изве­стие нас мень­ше тро­га­ет. [68] А когда изло­жим в подроб­но­сти то, с.70 что в одном сло­ве заклю­ча­ет­ся, тогда пред­ста­вит­ся пожи­раю­щее дома и хра­мы пла­мя, треск падаю­щих кро­вель, из раз­лич­ных воплей воеди­но слив­ший­ся крик и шум; пред­ста­вят­ся граж­дане, бегу­щие, не зная сами, куда, объ­ем­лю­щие в послед­ний раз род­ных сво­их; отда­дут­ся в ушах рыда­ния жен и детей, сте­на­ния стар­цев, по несча­стью до горест­но­го дня сего дожив­ших; [69] вооб­ра­зит­ся хище­ние все­го мир­ско­го и свя­щен­но­го стя­жа­ния; как бы наяву узрят­ся непри­я­тель­ские вои­ны, то выно­ся­щие свою добы­чу, то за нею опять воз­вра­щаю­щи­е­ся; плен­ни­ки, заклю­чен­ные в око­вы, и гони­мые каж­дый пред сво­им победи­те­лем; мате­ри, силя­щи­е­ся спа­сать мла­ден­цев при грудях сво­их; нако­нец, остер­ве­не­ние вра­гов, по мере надеж­ды на бо́льшие при­об­ре­те­ния все­гда воз­рас­таю­щее. Хотя все сие заклю­ча­ет­ся [70] в поня­тии о взя­том при­сту­пом горо­де, одна­ко подроб­ное опи­са­ние ощу­ти­тель­нее, неже­ли про­стое изве­стие.

Но тако­вые подроб­но­сти будут ощу­ти­тель­ны толь­ко тогда, когда они прав­до­по­доб­ны: впро­чем, мож­но пред­по­ло­жить, чего и не было в подоб­ном слу­чае, одна­ко быть лег­ко может. Такая же ясность выхо­дит от посто­рон­них слу­чай­но­стей:

. . . . . Mi­hi fri­gi­dus hor­ror Membra qua­tit, ge­li­dus­que coit for­mi­di­ne san­guis.

с.71 Т. е.

Все уды мое­го оце­пе­не­ли тела, И хлад­на в жилах кровь от ужа­са густе­ла.

И,

…Tre­pi­dae mat­res pres­se­re ad pec­to­ra na­tos.

Т. е.

И мате­ри к сос­цам вздрог­нув­ши чад при­жа­ли.

Сего высо­ко­го совер­шен­ства достиг­нуть, по мне­нию мое­му, [71] весь­ма нетруд­но. Надоб­но толь­ко иметь в виду при­ро­ду и ей сле­до­вать. Крас­но­ре­чие не иное что есть, как изо­бра­же­ние дел житей­ских: всяк отно­сит к себе, что́ слы­шит, и то удоб­нее в уме внед­ря­ет­ся, что́ для него уже не ново.

[72] Но для раз­ли­я­ния све­та на пред­ме­ты, о коих гово­рить нам слу­ча­ет­ся, весь­ма удач­но изо­бре­те­ны упо­доб­ле­ния, из кото­рых иные слу­жат к под­твер­жде­нию, и пото­му в чис­ло дово­дов пола­га­ют­ся, а дру­гие употреб­ля­ют­ся для живей­ше­го пред­став­ле­ния обра­за пред­ле­жа­ще­го нам пред­ме­та; о како­вых здесь идет речь.

. . . . . In­de lu­pi ceu Rap­to­res at­ra in ne­bu­la. (2. Aen. 355).

Т. е.

Как вол­ки хищ­ные, сквозь мглу, со тощим чре­вом, С отвер­стым на корысть, какую встре­тят, зевом, и проч.

И,

	. . . . . avi si­mi­lis, quae cir­cum lit­to­ra, cir­cum
с.72	Pis­co­sos sco­pu­los hu­mi­lis vo­lat aequo­ra jux­ta. (4. Aen. 254).

Т. е.

Как пти­ца вдоль бре­гов, где отме­ли рыб пол­ны, Меж кам­ней носит­ся, ложа­ща­ся на вол­ны.

При сем крайне осте­ре­гать­ся надоб­но, [73] чтоб при­во­ди­мое для подо­бия не было тем­но и мало извест­но. Ибо то, что́ при­во­дит­ся для пояс­не­ния мыс­ли, долж­но быть яснее той самой мыс­ли. Поче­му оста­вим Сти­хотвор­цам тако­го рода упо­доб­ле­ния:

Qua­lis, ubi hi­ber­nam Ly­ciam, Xan­thi­que fluen­ta De­se­rit, aut De­lon ma­ter­nam in­vi­sit Apol­lo. (4. Aen. 143).

Т. е.

Коль кра­сен Феб, когда Ликий­скую стра­ну И Ксан­фа глад­кую оста­вя быст­ри­ну, В оте­че­ст­вен­ный Дил путь паки направ­ля­ет.

Ора­то­ру непри­лич­но объ­яс­нять мысль свою толь скрыт­ны­ми упо­доб­ле­ни­я­ми.

[74] Но и тот срав­не­ния род, о коем мы гово­ри­ли в ста­тье о Дово­дах, мно­го кра­сит речь, и при­да­ет ей некое бла­го­род­ство, при­ят­ность и даже вели­че­ст­вен­ность. Ибо чем из даль­ней­ше­го источ­ни­ка почер­па­ют­ся они, тем новее кажут­ся и более пора­жа­ют сво­ею неча­ян­но­стью. [75] Сле­дую­щие срав­не­ния могут с.73 пока­зать­ся слиш­ком обык­но­вен­ны­ми, одна­ко и спо­соб­ст­ву­ют мно­го к уве­ре­нию: Как зем­ля от возде­лы­ва­ния, так разум от уче­ния ста­но­вит­ся луч­ше и пло­до­нос­нее. И, как вра­чи отни­ма­ют гни­ю­щие чле­ны от тела, так и пороч­ных и вред­ных граж­дан, хотя они с нами род­ст­вом соеди­не­ны были, щадить не долж­но. У Цице­ро­на в речи за Архию нахо­дим при­ме­ры в сло­ге воз­вы­шен­ней­шем: Камен­ные ска­лы и пусты­ни голо­су ответ­ст­ву­ют; дикие зве­ри часто слад­ким пени­ем умяг­ча­ют­ся и дела­ют­ся руч­ны­ми, и проч. [76] Но сей род упо­доб­ле­ний мно­го иска­жа­ет­ся от свое­воль­ства наших Декла­ма­то­ров. Они или при­во­дят при­ме­ры несо­об­раз­ные, или худо при­но­рав­ли­ва­ют их к сво­е­му пред­ме­ту. Я пом­ню, как, в моло­до­сти моей, все удив­ля­лись сим срав­не­ни­ям: Вели­кие реки судо­ход­ны и в сво­их исхо­ди­щах. И, доброе дере­во лишь поса­дишь, то плод увидишь.

[77] Но во вся­ком срав­не­нии или пред­ше­ст­ву­ет подо­бие, а потом вещь сле­ду­ет, или пред­ше­ст­ву­ет вещь, а подо­бие затем сле­ду­ет. Ино­гда же подо­бие сто­ять может и отдель­но. Одна­ко гораздо луч­ше, если поста­вит­ся оно вме­сте с вещью, кото­рую изо­бра­жа­ет; чрез сие яснее пока­жет­ся их меж­ду собою отно­ше­ние; и такое соеди­не­ние их назы­ва­ет­ся ἀντα­πόδο­σις. с.74 [78] Подо­бие пред­ше­ст­ву­ет в выше­при­веден­ном при­ме­ре:

Как вол­ки хищ­ные, и проч.

А в пер­вой кни­ге Геор­гик (V. 512) оно после­ду­ет, когда Сти­хотво­рец, опла­кав бед­ст­вия меж­до­усоб­ной и внеш­ней вой­ны, заклю­ча­ет:

Ut, cum car­ce­ri­bus se­se ef­fu­de­re quad­ri­gae, Ad­dunt se in spa­tia; et frustra re­ti­na­cu­la ten­dens Fer­tur equis auri­ga, ne­que audit cur­rus ha­be­nas.

Но в том и дру­гом при­ме­ре пря­мо не вид­но свя­зи или сно­ше­ния.

[79] Сно­ше­ние же сие состо­ит в том, когда две срав­ни­вае­мые вещи как буд­то пред гла­за пред­став­ля­ем, пока­зы­вая и ту и дру­гую в одно вре­мя. Я нахо­жу у Вир­ги­лия мно­го пре­крас­ных сему при­ме­ров; но луч­ше брать их из Ора­то­ров. В речи за Муре­ну Цице­рон гово­рит: Как ска­зы­ва­ют, что у Гре­ков те, кои не могут играть на лире, при­ни­ма­ют­ся обык­но­вен­но за флей­ту: так и у нас те, кои не мог­ли сде­лать­ся Ора­то­ра­ми, берут на себя долж­ность Пра­во­вед­цев. [80] Он на дру­гом месте в той же речи почти уже сти­хотвор­че­ски выра­жа­ет­ся, одна­ко не опус­кая и Апта­подо­си­са или про­ти­во­по­ло­же­ния; от чего еще бо́льшая кра­сота рож­да­ет­ся: Как бури и непо­го­ды воз­дви­га­ют­ся часто извест­ным неко­им созвезди­ем, часто вдруг с.75 и неча­ян­но, от сокро­вен­ной и неве­до­мой при­чи­ны: так и мятеж­ные вол­не­ния в народ­ных собра­ни­ях рож­да­ют­ся ино­гда от види­мо­го вли­я­ния; ино­гда же дви­жи­тель их столь пота­ен­но дей­ст­ву­ет, что над­ле­жит, кажет­ся, при­пи­сать оные одно­му сле­по­му слу­чаю. К сему же роду при­чис­ля­ют­ся и крат­кие упо­доб­ле­ния: [81] Ски­та­ют­ся по лесам, как дикие зве­ри. И употреб­лен­ное Цице­ро­ном про­тив Кло­дия: После суда сего, как после пожа­ра, наг остал­ся. И мно­же­ство подоб­ных встре­ча­ет­ся даже в обык­но­вен­ных раз­го­во­рах.

Сюда же отно­сит­ся искус­ство не толь­ко изо­бра­жать вещи живо, но изо­бра­жать при­том крат­ко и рази­тель­но. [82] Спра­вед­ли­во похва­ля­ет­ся крат­кость без недо­стат­ка; одна­ко мы не мно­го похва­лы заслу­жи­ва­ем, когда ска­жем толь­ко то, что ска­зать долж­но. Это назы­ва­ет­ся βρα­χυλο­γία: мы упо­мя­нем о сем в гла­ве о фигу­рах. Самая же изящ­ная крат­кость есть, когда в немно­гих сло­вах нечто вели­кое заклю­ча­ет­ся, как у Сал­лю­стия: Mith­ri­da­tes cor­po­re in­gen­ti, pe­rin­de ar­ma­tus. Одна­ко, под­ра­жая сему, мож­но сде­лать­ся ино­гда и тем­ным.

[83] К выше­ска­зан­но­му роду кра­сот близ­ко под­хо­дит род выра­же­ний, гораздо пре­вос­ход­ней­ший, назы­вае­мый ἒμφα­σις, в кото­ром более под­ра­зу­ме­ва­ем, неже­ли сло­ва сами по себе с.76 озна­ча­ют. Он разде­ля­ет­ся на два вида: то есть, ино­гда боль­ше озна­ча­ет, неже­ли ска­за­но; а ино­гда озна­ча­ет то, чего и не ска­за­но.

[84] При­мер пер­во­го нахо­дим у Гоме­ра (4. Odyss. 272), когда Мене­лай гово­рит, что Гре­ки засе­ли в брю­хе коня: ибо вели­чи­ну оно­го одним сло­вом пока­зы­ва­ет. И у Вир­ги­лия:

De­mis­sum lap­si per fu­nem… (2. Aen. 262).

Т. е.

По вер­ви пада­ют с стрем­ле­ни­ем на низ:

А сим озна­ча­ет­ся выши­на его. Тот же Сти­хотво­рец, гово­ря о Цик­ло­пе, что он без­мер­ным телом вдоль пеще­ры протя­нул­ся, про­стран­ст­вом места пока­зал меру огром­но­го тела.

[85] Сле­дую­щий вид состо­ит в одном сло­ве, кото­рое или не дого­ва­ри­ва­ем, или вовсе отбра­сы­ва­ем, как дела­ет Цице­рон (N. 15) в речи за Лига­рия: Еже­ли бы на толь высо­кой сте­пе­ни сча­стья и могу­ще­ства не был ты, Цезарь, мило­серд сам по себе, так, сам по себе; и я знаю, что гово­рю. Ибо здесь Ора­тор не дого­ва­ри­ва­ет, одна­ко ж вся­ко­му понят­но, что были люди, кои воз­буж­да­ли его на жесто­кость. Совсем же отбра­сы­ва­ет­ся сло­во чрез фигу­ру умол­ча­ние, ἀπο­σιώπη­σις; о чем будем гово­рить на сво­ем месте.

[86] Емфа­зис быва­ет даже в самых про­сто­на­род­ных выра­же­ни­ях, как напри­мер: с.77 Надоб­но быть чело­ве­ком. И, Так­же и он чело­век. И, Надоб­но жить. Вот как близ­ка при­ро­да к искус­ству!

Одна­ко для истин­но­го Крас­но­ре­чия еще недо­воль­но того, чтоб речь наша сопро­вож­да­лась живо­стью и ясно­стью: потреб­ны дру­гие и мно­гие посо­бия к ее укра­ше­нию. [87] Ибо и слог про­стой, непри­нуж­ден­ный и непри­твор­ный име­ет свою кра­соту, но кра­соту чистую, есте­ствен­ную, како­вая нра­вит­ся и в жен­ском поле. Есть выра­же­ния кра­си­вые, но точ­ные, соб­ст­вен­ные, без при­мет­но­го раче­ния избран­ные. Есть так­же иные богат­ст­вом, иные цве­та­ми обиль­ные. [88] Не одно сред­ство уси­лить наше сло­во. Ибо все, что́ про­из­веде­но в сво­ем роде без недо­стат­ка, не может не иметь сво­его дей­ст­вия…

VI. [89] …Но вели­чай­шее посо­бие Ора­то­ра состо­ит в уве­ли­че­нии и умень­ше­нии пред­ме­тов. Для того и дру­го­го мож­но най­ти мно­го средств; я кос­нусь глав­ней­ших: осталь­ные сход­ны с ними. А поели­ку сред­ства сии заклю­ча­ют­ся в сло­вах и мыс­лях, [90] то, как о изо­бре­те­нии послед­них уже гово­ре­но было, теперь изъ­яс­ним, как воз­вы­ша­ет­ся вещь, или пони­жа­ет­ся сло­во­вы­ра­же­ни­ем.

с.78

[VIII. 4. 1] Пер­вый спо­соб уве­ли­чить или умень­шить вещь заклю­ча­ет­ся в назва­нии оной; напри­мер, когда гово­ря о чело­ве­ке, кото­рый был толь­ко бит, ска­жем, что он убит; или худо­го поведе­ния чело­ве­ка назо­вем раз­бой­ни­ком; и напро­тив о чело­ве­ке, кото­рый бил, ска­жем, что толк­нул, кото­рый пора­нил, что толь­ко осад­нил. Того и дру­го­го рода при­мер нахо­дим в речи (N. 38) за М. Целия: Еже­ли какая-нибудь вдо­ва воль­но­го поведе­ния, бес­стыд­ная, дерз­кая, с.79 любо­страст­ная, ведет себя, как пуб­лич­ная зазор­ная жен­щи­на, неуже­ли назвать любо­де­ем чело­ве­ка, сде­лав­ше­го ей несколь­ко воль­ное при­вет­ст­вие? [2] Ибо здесь Цице­рон бес­стыд­ни­цу назвал непотреб­ною, а о моло­дом чело­ве­ке ска­зал, что он сде­лал ей несколь­ко воль­ное при­вет­ст­вие.

Сей род уве­ли­че­ния ста­но­вит­ся еще силь­нее и явнее, когда про­стым име­нам вещей про­ти­во­по­ла­га­ем еще назва­ния выра­зи­тель­ней­шие; как Цице­рон про­тив Верре­са: Не вора, ни хищ­ни­ка; не любо­дея, но откры­то­го вра­га цело­муд­рия; не свя­тотат­ца, но неисто­во­го пре­зри­те­ля вся­кой свя­ты­ни; не убий­цу, но жесто­чай­ше­го пала­ча граж­дан и союз­ни­ков, пред вами, судьи, теперь обви­ня­ем. [3] Ибо здесь одним спо­со­бом мыс­ли умно­жа­ют­ся, а дру­гим уве­ли­чи­ва­ют­ся.

Итак, мне кажет­ся, что вся­кое рас­про­стра­не­ние или уве­ли­че­ние состо­ит из четы­рех родов: Нара­ще­ния, Срав­не­ния, Выво­дов или Заклю­че­ний, Собра­ния или Сово­куп­но­сти мыс­лей.

I. Нара­ще­ние, incre­men­tum, есть самое силь­ное сред­ство; тогда и малые пред­ме­ты пред­став­ля­ют­ся вели­ки­ми. Оно состо­ит или из одной сте­пе­ни или мно­гих. По оным вос­хо­дим не толь­ко на самый верх, но ино­гда с.80 неко­то­рым обра­зом и того выше. Для сего доволь­но одно­го при­ме­ра; Цице­рон гово­рит: [4] Дело важ­ное обло­жить уза­ми граж­да­ни­на Рим­ско­го, пре­ступ­ле­ние сечь роз­га­ми, почти отце­убий­ство умерт­вить; а что ска­жу, пове­сить? Еже­ли бы Ора­тор ска­зал, что граж­да­нин толь­ко сечен роз­га­ми, то уже уве­ли­чил бы одною сте­пе­нью жесто­кость Верре­са; ибо и обло­жить око­ва­ми есть дело важ­ное, но не столь винов­ное. [5] А еже­ли бы ска­зал, что граж­да­нин сей про­сто умерщ­влен, то Ора­тор уве­ли­чил бы вину Пре­то­ра мно­ги­ми сте­пе­ня­ми. Ска­зав же, что умерт­вить есть почти отце­убий­ство, чего зако­но­пре­ступ­нее нет уже ниче­го, при­ба­вил: что ска­жу, на кре­сте пове­сить? Таким обра­зом, доведя посту­пок Верре­са до послед­ней сте­пе­ни зло­де­я­ния, по нуж­де не нашел слов для даль­ней­ше­го изъ­яс­не­ния.

[6] Мож­но так­же при­бав­лять нечто и сверх пре­вос­ход­ной сте­пе­ни, как у Вир­ги­лия о Лавсе:

. . . . . Quo pulchrior al­ter Non fuit, ex­cep­to Lau­ren­tis cor­po­re Tur­ni. (7. Aen. 649). Лавс, сын его, По Турне кра­сотой всех высит до еди­на.

Пре­вос­ход­ная сте­пень здесь есть всех высит кра­сотой. Но Сти­хотво­рец дает под­ра­зу­ме­вать нечто выше сего.

с.81 [7] Есть и тре­тий спо­соб уве­ли­че­ния, кото­рое идет не по сте­пе­ням; оно пред­став­ля­ет пред­ме­ты самы­ми вели­ки­ми, но таки­ми, каких боль­ше и быть не может. Ты убил мать свою. Что ска­зать более? Ты убил мать свою. Сей род уве­ли­че­ния пока­зы­ва­ет толь­ко, что про­сти­рать­ся далее немож­но.

[8] Речь рас­про­стра­ня­ет­ся еще не так явно, не так види­мо, но тем, кажет­ся, рази­тель­нее, когда без разде­ле­ния в соста­ве и про­дол­же­нии оной, непре­рыв­но сле­ду­ют мыс­ли одна за дру­гой важ­ней­шие. Так обли­ча­ет Цице­рон (2. Phi­lip. 63) М. Анто­ния в пьян­стве, по слу­чаю рвоты, после­до­вав­шей от того все­на­род­но: Да и в собра­нии Рим­ско­го наро­да, отправ­ля­ю­щий обще­ст­вен­ную долж­ность, началь­ник кон­ных вои­нов. Каж­дое сло­во есть нара­ще­ние. Дей­ст­вие рвоты само по себе отвра­ти­тель­ное и не в собра­нии: и в собра­нии не наро­да: наро­да даже не Рим­ско­го: после­до­вав­шее с чело­ве­ком и долж­ност­ным, и не государ­ст­вен­ным, и не началь­ни­ком всад­ни­ков. [9] Дру­гой бы все сие разде­лил, и при вся­кой сте­пе­ни оста­но­вил­ся: а Цице­рон идет сво­им путем, и дости­га­ет послед­ней сте­пе­ни не удво­ен­ным уси­ли­ем, но как бы стре­ми­тель­ным поле­том.

II. Как сей род уве­ли­че­ния все­гда стре­мит­ся от мень­ших к выс­шим мыс­лям, с.82 так уве­ли­че­ние чрез срав­не­ние нара­ща­ет­ся от мень­ших. Ибо чем боль­ше веще­ства соби­ра­ет­ся вни­зу, тем более под­ни­ма­ет­ся верх. Вот при­мер из той же речи (2. Phi­lip. 63) и места: [10] Еже­ли бы слу­чи­лось сие с тобою за сто­лом, в каких-нибудь пьян­ст­вен­ных беседах, пир­ше­ствах, кто бы не почел того за постыд­ную непри­стой­ность? В собра­нии же Рим­ско­го наро­да! И про­тив Кати­ли­ны: Если бы рабы мои и слу­жи­те­ли боя­лись меня так, как тебя боят­ся все твои сограж­дане, то поис­ти­не бежал бы я сво­его дома.

[11] Ино­гда, при­ла­гая при­мер, как буд­то для срав­не­ния, надоб­но меж­ду тем ста­рать­ся, чтобы оный был силь­нее, неже­ли то, что́ уве­ли­чить наме­ре­ва­ем­ся. Так посту­пил Цице­рон, гово­ря за Клу­ен­ция: рас­ска­зав исто­рию об одной Милет­ской жен­щине, кото­рая, будучи под­куп­ле­на от даль­них наслед­ни­ков сво­его мужа, истре­би­ла плод еще во чре­ве сво­ем, не боль­ше­го ли, вос­клик­нул, нака­за­ния досто­ин Оппи­а­ник, в подоб­ном же зло­де­я­нии обли­чен­ный? Та, делая наси­лие телу сво­е­му, сама себя мучи­ла: а сей то же самое сде­лал, нане­ся наси­лие и муку чужо­му телу.

[12] Да не поду­ма­ет кто, что я здесь гово­рю то же, о чем было уже ска­за­но в гла­ве о Дово­дах, кои долж­ны рас­по­ла­гать­ся так, чтобы с.83 за сла­бей­ши­ми сле­до­ва­ли все­гда силь­ней­шие. Хотя в сем и есть неко­то­рое сход­ство; но там ста­ра­ем­ся толь­ко дока­зать, а здесь уве­ли­чить: как в при­веден­ном срав­не­нии про­тив Оппи­а­ни­ка не о том идет дело, что он сде­лал худо, но сде­лал хуже. Одна­ко и в вещах раз­лич­ных встре­ча­ет­ся неко­то­рое сход­ство и сбли­жен­ность.

Итак, повто­ряю здесь тот же при­мер, кото­рый и там при­веден мною, но с дру­гим наме­ре­ни­ем. [13] Ибо я хочу пока­зать, что для уве­ли­че­ния мыс­лей, срав­ни­ва­ет­ся не одно целое с целым, но и части с частя­ми, как напри­мер: Неуже­ли П. Сци­пи­он, муж зна­ме­ни­тый и почтен­ный, достой­ный пер­во­свя­щен­ник, но чело­век част­ный, усо­мнил­ся бы соб­ст­вен­ною рукою пора­зить Грак­ха, воз­му­тив­ше­го несколь­ко тиши­ну Рес­пуб­ли­ки? Мы ли Кон­су­лы, мы ли потер­пим Кати­ли­ну, желаю­ще­го мечом и огнем опу­сто­шить все­лен­ную. [14] Здесь срав­ни­ва­ет­ся и Кати­ли­на с Грак­хом, и Рес­пуб­ли­ка со все­лен­ною, и лег­кое потря­се­ние ее с опу­сто­ше­ни­ем от меча и огня, и част­ный чело­век с Кон­су­ла­ми. Вот обиль­ные источ­ни­ки, если бы кто хотел рас­про­стра­нять­ся.

III. [15] Я ска­зал, что есть род уве­ли­че­ния, кото­рое дела­ет­ся чрез Выво­ды: рас­смот­рим, доволь­но ли зна­чи­тель­но мое выра­же­ние. с.84 Впро­чем, я мало о сем забо­чусь, лишь толь­ко бы меня пони­ма­ли желаю­щие полез­ных настав­ле­ний. Одна­ко я употре­бил оное пото­му, что такое уве­ли­че­ние инде встре­ча­ет­ся, а инде и свое дей­ст­вие про­из­во­дит: чтоб уве­ли­чить один пред­мет, ино­гда уве­ли­чи­ва­ем дру­гой, и из того извле­ка­ем послед­ст­вие для воз­вы­ше­ния пер­во­го. [16] Цице­рон, упре­кая Анто­ния пьян­ст­вом и рвотою, гово­рит: Воз­мож­но ли, чтоб ты с такою глот­кою, с таким про­стран­ным чре­вом, с таким гла­ди­а­тор­ским вели­ко­те­ле­си­ем и кре­по­стью не мог выне­сти учи­нен­но­го тобою изли­ше­ства! Какое, ска­же­те, здесь отно­ше­ние глот­ки и чре­ва к пьян­ству? Весь­ма близ­кое; ибо судить по сему можем, сколь­ко дол­жен был Анто­ний выпить вина на свадь­бе Гип­пии, когда и с гла­ди­а­тор­скою кре­по­стью тела не вынес послед­ст­вий, бываю­щих от изли­ше­ства. Итак, еже­ли от одной вещи дела­ет­ся заклю­че­ние о дру­гой, то выра­же­ния Вывод нель­зя почесть несоб­ст­вен­ным и неупотре­би­тель­ным.

[17] Тако­го рода уве­ли­че­ние берет­ся ино­гда от после­дую­щих обсто­я­тельств, как в выше­при­веден­ном при­ме­ре дела­ет­ся Вывод или Заклю­че­ние, что Анто­ний выпил непо­мер­ное коли­че­ство вина; поели­ку рвота сия про­изо­шла не от слу­чая, не от лег­кой внут­рен­ней тош­ноты, но по самой необ­хо­ди­мо­сти и в таком с.85 месте, где наи­бо­лее отвра­ти­тель­на по сво­ей при­стой­но­сти; да и пища и питие, не вновь при­ня­тые, но чрез целую ночь обре­ме­няв­шие желудок, были извер­же­ны.

[18] Ино­гда же выхо­дит уве­ли­че­ние от обсто­я­тельств пред­ше­ст­во­вав­ших. Ибо, когда Еол, по прось­бе Юно­ны,

. . . . . Ca­vum con­ver­sa cus­pi­de mon­tem Im­pu­lit in la­tus, ac ven­ti, ve­lut ag­mi­ne fac­to, Qua da­ta por­ta, ruunt: (1. Aen. 81).

Т. е.

И ски­пет­ра одним уда­ром вмиг Бок тощей горы вла­сти­тель­но раз­двиг; Отвер­стьем вет­ры сим, рать наг­ла, выле­та­ют:

и уже вид­но, коль ужас­на долж­на быть буря.

[19] Не есть ли так­же уве­ли­че­ние чрез Вывод, когда, изло­жив дея­ния самые гнус­ные, и обра­тив на них него­до­ва­ние слу­ша­те­лей, потом изви­ня­ем их, дабы после­дую­щие за тем сде­лать еще нена­вист­ней­ши­ми? Такая улов­ка вид­на в речи Цице­ро­на про­тив Верре­са: Зло­де­я­ния в пре­ступ­ни­ке сем мало­важ­ные: началь­ник кораб­ля, при­над­ле­жа­щий к зна­ме­ни­тей­ше­му горо­ду, от сече­ния роз­га­ми отку­пил­ся золо­том: это дело почти обык­но­вен­ное. Дру­гой, чтоб сбе­речь свою голо­ву, отку­пил­ся золо­том: и сему дивить­ся нече­го. [20] Не употре­бил ли здесь Ора­тор умст­во­ва­ния, из кото­ро­го долж­ны были с.86 слу­ша­те­ли заклю­чить, сколь вели­ко име­ет быть пре­ступ­ле­ние, о коем гово­рить будет далее, когда преж­де­объ­яв­лен­ное назва­но неваж­ным и обык­но­вен­ным?

Сюда же отно­сит­ся уве­ли­че­ние, когда, воз­но­ся одну вещь, воз­но­сим дру­гую, как напри­мер, выхва­ляя воин­ские подви­ги Анни­ба­ла, воз­вы­ша­ем доб­ле­сти Сци­пи­о­на. Удив­ля­ем­ся муже­ству Гал­лов и Гер­ман­цев, и тем более уве­ли­чи­ва­ем сла­ву Цеза­ря.

[21] Род уве­ли­че­ния выхо­дит так­же из отно­ше­ния одно­го пред­ме­та к дру­го­му, когда кажет­ся, что речь наша совсем не каса­ет­ся пред­ме­та, о коем гово­рим, но в самом деле кло­нит­ся к его уве­ли­че­нию. Напри­мер: Тро­ян­ские вое­на­чаль­ни­ки (3. Il. 246 etc.) не вме­ня­ют ни себе, ни Гре­кам в бес­сла­вие, что толи­ко бед­ст­вий и чрез толь дол­гое вре­мя пре­тер­пе­ва­ют за кра­соту Еле­ны. Како­ва же быть долж­на сия кра­сота? Гово­рит это не Парис, ее похи­тив­ший: ни пыл­кий юно­ша, или чело­век мало­зна­ча­щий: но стар­цы муд­рые, и совет При­а­мов состав­ля­ю­щие. [22] Да и сам Царь, изну­рен­ный деся­ти­лет­нею вой­ною, поте­ряв­ший боль­шую часть детей сво­их, угро­жае­мый вели­чай­шею опас­но­стью, кое­му кра­сота сия, источ­ник толи­ких слез, дол­жен­ст­во­ва­ла быть нена­вист­на и неснос­на, все сие слы­шит, назы­ва­ет Еле­ну сво­ею с.87 дще­рью, сажа­ет под­ле себя, и не хочет верить, чтоб она была виною пре­тер­пе­вае­мых им бед­ст­вий… […]

[24] Мы даже по ору­жию древ­них геро­ев можем судить о вели­ком росте и силе их. Пред­ста­вим себе щит Аяк­са и копье Ахил­ле­са, и будем иметь поня­тие о тех, кои употреб­ля­ли их. Такое пре­крас­ное уве­ли­че­ние нахо­дим у Вир­ги­лия в опи­са­нии Цик­ло­па. Ибо что поду­мать надоб­но о таком вели­кане, кото­рый, вме­сто пал­ки огром­ным пнем под­пи­рал­ся.

Trun­ca ma­num pi­nus re­git?

[25] И когда тот же Сти­хотво­рец гово­рит о коль­чу­ге, кото­рую Фегей и Сага­рис едва дер­жа­ли всей силою рамен, то мож­но вооб­ра­зить, каков был Димо­лей, кото­рый в ней

. . . . . Cur­su pa­lan­tes Troas age­bat, Сре­ди кро­ва­ва бою, Рас­сы­пан­ных Тро­ян гонял перед собою.

И Цице­рон не мог ничем силь­нее изо­бра­зить рос­ко­ши М. Анто­ния, как ска­зав: Ты увидел бы и в жили­ще рабов его сте­ны, укра­шен­ные дра­го­цен­ны­ми обо­я­ми Кн. Пом­пея. Дра­го­цен­ные обои, и дра­го­цен­ные обои Пом­пея Вели­ко­го, и в жили­ще рабов: более ска­зать нель­зя. Что ж надоб­но поду­мать о доме само­го гос­по­ди­на?

с.88 [26] Сие похо­дит на то, что назы­ва­ет­ся ἒμφα­σις: но раз­ни­ца в том, что ἒμφα­σις в сло­ве, а это в самом пред­ме­те заклю­ча­ет­ся, и тем одно дру­го­го рази­тель­нее, что вещь все­гда силь­нее слов.

IV. Мож­но при­честь к уве­ли­че­нию так­же извест­ный набор мыс­лей и выра­же­ний, то же озна­чаю­щих. Ибо, хотя они и не посте­пен­но воз­вы­ша­ют­ся, состав­ля­ют одна­ко неко­то­рую, так ска­зать, мас­су. [27] На кого ты, Тубе­рон, (Pro Lig. N. 9) обна­жал меч свой во вре­мя Фар­саль­ской бит­вы? Кого ты им прон­зить хотел? С каким наме­ре­ни­ем при­нял ты ору­жие? Куда ты устрем­лял тогда мыс­ли, очи, руки, все твое рве­ние? Чего ты желал? Чего искал? Сие похо­дит несколь­ко на фигу­ру, συ­ναθ­ροισ­μὸν назы­вае­мую: но в ней быва­ют собра­ны в одно место мно­гие вещи, а здесь одна и та же толь­ко уве­ли­чи­ва­ет­ся. Одна­ко и здесь мож­но воз­вы­шать мысль сло­ва­ми, посте­пен­но выра­зи­тель­ней­ши­ми: При нем все­гда нахо­дил­ся страж тем­нич­ный, орудие жесто­ко­стей Пре­то­ра, стра­ши­ли­ще и смерть Рим­ских граж­дан и наших союз­ни­ков, Лик­тор его Секс­тий.

[28] Таким же почти обра­зом вещи ума­ля­ют­ся и пони­жа­ют­ся. Ибо вос­хо­дим и нис­хо­дим обык­но­вен­но по тому же чис­лу сте­пе­ней. Поче­му доволь­но будет и одно­го при­ме­ра из с.89 Цице­ро­на о речи Рул­ла: Немно­гие, сто­яв­шие по слу­чаю вбли­зи, подо­зре­ва­ли, что он хотел что-то гово­рить о законе о разде­ле­нии полей. И дей­ст­ви­тель­но, еже­ли Цице­рон сими сло­ва­ми хотел дать знать, что Рул­ла слу­ша­те­ли не поня­ли, то будет пони­же­ние; а еже­ли отне­сти их к неяс­но­сти речи, то будет уве­ли­че­ние.

[29] Я знаю, что Ипер­бо­ла может пока­зать­ся так­же видом уве­ли­че­ния: ибо она слу­жит и к уве­ли­че­нию и к ума­ле­нию вещей. Но, поели­ку Ипер­бо­ла пере­сту­па­ет за пре­де­лы исти­ны и свой­ства вещей, как то и назва­ние ее пока­зы­ва­ет, то и отне­сем ее к тро­пам, о кото­рых мож­но бы было гово­рить теперь же непо­сред­ст­вен­но, если бы они не состав­ля­ли осо­бен­но­го рода Сло­во­вы­ра­же­ния, кото­рое состо­ит не в рече­ни­ях соб­ст­вен­ных, а пере­нос­ных. Итак, удо­вле­тво­рим преж­де почти все­об­ще­му жела­нию: не прейдем мол­ча­ни­ем и того рода укра­ше­ний, кото­рые от боль­шей части людей почи­та­ют­ся ныне глав­ною и почти един­ст­вен­ною при­над­леж­но­стью Ора­тор­ско­го досто­ин­ства.

с.90

I. [VIII. 5. 1] Древ­ние назы­ва­ли Мне­ни­ем (Sen­ten­tia) все то, что́ у нас на уме, что́ мыс­лим. В сем же точ­но смыс­ле весь­ма часто при­ни­ма­ли оное не толь­ко Ора­то­ры, но и в обык­но­вен­ной речи неко­то­рые следы того зна­ме­но­ва­ния оста­лись. Ибо, и утвер­ждая что-либо клят­вою, и поздрав­ляя кого-нибудь со счаст­ли­вым успе­хом, при­бав­ля­ем, что гово­рим от душев­но­го чув­ст­вия, ex ani­mi sen­ten­tia. Одна­ко и сло­во Sen­sa ино­гда в том же зна­че­нии употреб­ля­лось: а сло­во sen­sus, чув­ства, отно­си­лось толь­ко к телу. с.91 [2] Но обык­но­ве­ние сде­ла­ло, что уже все умо­на­чер­та­ния ста­ли назы­вать sen­sus, чув­ства­ми: а ост­рые, рез­кие и бле­стя­щие мыс­ли, и особ­ли­во при кон­це пери­о­дов речи пола­гае­мые, мне­ни­я­ми (sen­ten­tiae). В ста­ри­ну они изред­ка употреб­ля­лись, ныне же без меры рас­то­ча­ют­ся. Посе­му и почи­таю не за излиш­нее пока­зать вкрат­це раз­лич­ные роды их и пря­мое их употреб­ле­ние.

[3] Самые древ­ние суть те, кото­рые мы общим име­нем, хотя оно и всем родам при­над­ле­жит, назы­ваем Мне­ни­я­ми, Sen­ten­tiae, а гре­ки Gno­ma. Так наиме­но­ва­ны они пото­му, что почи­та­ют­ся за пра­ви­ла, или паче зако­ны отно­си­тель­но нрав­ст­вен­но­сти. Сле­до­ва­тель­но Sen­ten­tiae есть изре­че­ние, вооб­ще истин­ное, и похваль­ное, даже и вне свя­зи с пред­ме­том, к кое­му при­ла­га­ем оное. Отно­сит­ся такое изре­че­ние ино­гда к вещи, како­во сие: Ничто так не при­вле­ка­ет сер­дец, как доб­ро­ду­шие. А ино­гда к лицу, как у Афра Доми­ция: Государь, кото­рый хочет все знать, постав­ля­ет себя в необ­хо­ди­мость мно­гое про­щать.

[4] Мне­ния быва­ют или про­стые, т. е. одну мысль заклю­чаю­щие, как выше­при­веден­ное; или содер­жа­щие и при­чи­ну к сво­е­му утвер­жде­нию: Во вся­ком спор­ном деле силь­ней­ший, хотя бы и оби­жен был, кажет­ся обид­чи­ком пото­му, что он силь­нее. Или слож­ные, как: с.92 Услуж­ли­вость рож­да­ет дру­зей, а прав­да вра­гов… [5] …При­ме­ча­тель­нее всех мне­ние, из про­тив­ных состо­я­щее: Смерть не есть бед­ст­вие, но при­бли­же­ние к смер­ти есть бед­ст­вен­но. Иные выра­жа­ют­ся про­сто и пря­мо, напри­мер: [6] Ску­по­му из того, что он име­ет, недо­ста­ет столь­ко же, сколь­ко чего не име­ет.

Но они гораздо силь­нее быва­ют, когда выра­же­ны чрез фигу­ру, как:

Us­que adeo­ne mo­ri mi­se­rum est? (12. Aen. 646). Неуже­ли впрямь беда толи­ка есть умре­ти?

Ибо ска­зать про­сто, смерть не беда, было бы гораздо сла­бее. Так же когда мысль общая пре­вра­ща­ет­ся в част­ную. Ибо ска­зан­ное вооб­ще: Вредить лег­че, неже­ли делать доб­ро, Медея у Овидия силь­нее выра­зи­ла; ска­зав:

Ser­va­re po­tui, per­de­re an pos­sim, ro­gas?

Цице­рон (Pro Lig. 38) обра­ща­ет мысль на лицо: [7] В высо­ком сча­стии тво­ем, Цезарь, нет ниче­го боль­ше­го, как воз­мож­ность спа­сать несчаст­ных, ниже в душев­ных каче­ствах тво­их ниче­го луч­ше­го, как жела­ние про­из­во­дить то на самом деле. Таким обра­зом отно­сит к чело­ве­ку то, что вещам при­над­ле­жит.

При сем осте­ре­гать­ся надоб­но слиш­ком часто­го подоб­ных мне­ний употреб­ле­ния и види­мой в них несо­об­раз­но­сти… Они не у каж­до­го в устах име­ют свое досто­ин­ство, и с.93 [8] более про­из­во­дят дей­ст­вия, когда слы­шим их от особ почтен­ных: тогда важ­но­стью лица под­креп­ля­ет­ся важ­ность мыс­ли. Ибо не пока­за­лось ли бы неумест­но и смеш­но, если бы дитя, или неопыт­ный юно­ша, или чело­век мало­зна­ча­щий взду­мал в речь свою вме­ши­вать высо­кие рас­суж­де­ния, и давать неко­то­рым обра­зом настав­ле­ния?

[9] Енти­ме­мою назы­ва­ет­ся так­же все то, что умом пости­га­ем: одна­ко имя сие дает­ся свой­ст­вен­нее мыс­ли, из про­тив­ных выво­ди­мой, поели­ку она все про­чие пре­вос­хо­дит: так под име­нем Сти­хотвор­ца разу­ме­ем Гоме­ра, под име­нем горо­да, Рим; ибо меж­ду Сти­хотвор­ца­ми Гомер, а меж­ду горо­да­ми Рим всех пре­вос­ход­нее. Но сей род Енти­ме­мы слу­жит ино­гда не столь­ко дово­дом и утвер­жде­ни­ем речи, сколь­ко укра­ше­ни­ем, как здесь (Pro Lig. 10): [10] Итак те, кои обя­за­ны сво­ею нена­ка­зан­но­стью тво­е­му, Цезарь, мило­сер­дию, те самые будут поощ­рять тебя на жесто­кость? Ибо Цице­рон при­во­дит здесь не новую при­чи­ну; но ска­зав все про­чее пред­ва­ри­тель­но, хочет толь­ко яснее пока­зать неспра­вед­ли­вость тако­го поступ­ка; [11] он при кон­це речи при­ба­вил мысль, раз­мыш­ле­ние в виде Епи­фо­не­мы, не для под­твер­жде­ния, а более для посрам­ле­ния сво­его сопер­ни­ка. Ибо Епи­фо­не­ма есть напря­жен­ное вос­кли­ца­ние, с.94 употреб­ля­е­мое при кон­це како­го-нибудь повест­во­ва­ния или при­веден­ных дока­за­тельств, как напри­мер:

Tan­tae mo­lis erat Ro­ma­nam con­de­re gen­tem! (1. Aen. 37). Толи­ких сто­и­ло боре­ний и труда Власть Рима осно­вать цве­ту­щу навсе­гда!

Или у Цице­ро­на (Pro Mil. 9): Итак, бла­го­нрав­ный юно­ша захо­тел луч­ше под­верг­нуть себя опас­но­сти, неже­ли сне­сти пору­га­ние.

[12] Есть нечто и такое, что ныне назы­ва­ет­ся νόημα, под како­вым назва­ни­ем мож­но разу­меть вся­кое поня­тие. Наши ост­ро­ум­ные сло­вес­ни­ки пожа­ло­ва­ли тит­лом сим такие вещи, о кото­рых не гово­рят, а хотят меж­ду тем, чтобы все их пони­ма­ли. Вот при­мер: Один моло­дой чело­век, кото­ро­го неод­но­крат­но избав­ля­ла сест­ра от обя­за­тель­ства всту­пить в обще­ство Гла­ди­а­то­ров, про­сил в суде, чтобы с нею поступ­ле­но было по зако­ну рав­но­го возда­я­ния (ta­lio); поели­ку она, не при­ду­мав ино­го сред­ства отвра­тить его от постыд­но­го ремес­ла сего, отре­за­ла у него спя­ще­го боль­шой на руке палец, дабы при­ве­сти его в несо­сто­я­ние сра­жать­ся. Защит­ник сест­ры ска­зал бра­ту: Ты заслу­жи­вал, чтобы все паль­цы были у тебя на руке целы. Ибо здесь под­ра­зу­ме­ва­ет­ся: чтобы ты на всю жизнь остал­ся гла­ди­а­то­ром.

с.95 [13] Они назы­ва­ют нечто так­же стран­но Заклю­че­ни­ем, Clau­su­la. Еже­ли бы они разу­ме­ли под сим име­нем обык­но­вен­ное заклю­че­ние речи, то и мы бы на сие согла­си­лись: ибо так­же заклю­че­ние быва­ет ино­гда нуж­но, как здесь: Поче­му, Тубе­рон (Pro Lig. N. 2), само­му тебе над­ле­жит при­знать­ся в сво­ем пре­ступ­ле­нии преж­де, неже­ли будешь обви­нять Лига­рия. Но о том толь­ко ста­ра­ют­ся, чтобы вся­кое место, вся­кая мысль при кон­це речи пора­жа­ли ухо какою-нибудь выис­кан­ною стран­но­стью. [14] Ора­тор, по мне­нию их, не дол­жен давать слу­ша­те­лям отды­ху; ему нуж­ны бес­пре­рыв­ные руко­плес­ка­ния. А отсюда рож­да­ют­ся мелоч­ные, лож­ные и к пред­ме­ту не при­над­ле­жа­щие пого­вор­ки. Ибо нель­зя най­ти столь­ко хоро­ших мыс­лей, сколь­ко встре­тить­ся может подоб­ных заклю­че­ний в про­дол­же­ние речи… […]

[18] Неко­то­рые мне­ния заим­ст­ву­ют цену свою толь­ко от усу­губ­ле­ния или удво­е­ния мыс­ли; как в сочи­нен­ном Сене­кою от име­ни Неро­на посла­нии к Сена­ту, когда, по уби­е­нии мате­ри, тиран сей при­тво­рил­ся, что и его жизнь была в опас­но­сти: Еще и теперь не верю и не раду­юсь, что уже мино­ва­лось про­тив меня зло­умыш­ле­ние. Они заклю­ча­ют в себе боль­ше кра­соты, когда состав­ле­ны из про­ти­во­по­ло­же­ний, как ска­зал Цице­рон (Lib. 8. Ep. 7), пиша с.96 к Атти­ку о Пом­пее и Цеза­ре: Вижу, кого убе­гать дол­жен, но за кем после­до­вать, не вижу… […]

[22] Кро­ме сего, мно­гие гоня­ют­ся за самы­ми мелоч­ны­ми поня­ти­я­ми, кото­рые с пер­во­го виду пока­зы­ва­ют ост­ро­ту ума, а если разо­брать их, най­дут­ся сме­ха достой­ны­ми. Напри­мер, о чело­ве­ке, кото­рый пре­тер­пел кораб­ле­кру­ше­ние, и кото­рый, видя бес­пло­дие полей сво­их, уда­вил­ся, в шко­лах гово­рят: Кого не при­ни­ма­ет ни зем­ля, ни море, тому при­шлось висеть. Рав­но [23] и о нахо­див­шем­ся в бешен­стве, кото­рый разди­рал зуба­ми соб­ст­вен­ные свои чле­ны, и кото­ро­му отец при­нуж­ден был дать выпить яду: Кто ест это, дол­жен и это выпить. И на рас­пут­но­го, кото­рый, про­мотав все свое име­ние, воз­на­ме­рил­ся умо­рить себя голо­дом: При­ми яду, пья­ни­ца дол­жен уме­реть от питья… […] [25] Исчис­лить немож­но всех образ­цов толь непра­виль­но­го и смеш­но­го выра­же­ния мыс­лей. Обра­тим луч­ше вни­ма­ние наше на нуж­ней­шее.

II. О употреб­ле­нии ост­рых, рази­тель­ных мыс­лей, вот два совсем про­тив­ные мне­ния: одни пола­га­ют, что чем боль­ше их в речи, тем речь быва­ет кра­си­вее; а дру­гие их вовсе отвер­га­ют. Я ни того, ни дру­го­го не одоб­ряю.

Ост­рые мыс­ли, одна под­ле дру­гой, вза­им­но отни­ма­ют у себя и блеск и силу, еже­ли часто с.97 и близ­ко одна от дру­гой постав­ля­е­мы будут. [26] Как видим на рас­те­ни­ях и пло­дах дре­вес­ных, что до насто­я­щей вели­чи­ны и зре­ло­сти ничто не дости­га­ет, когда нет доста­точ­но­го к сему про­стран­ства. И живо­пись не име­ет сво­его блес­ку, если ничто в ней не отли­че­но. Пото­му-то худож­ни­ки, хотя и мно­го пред­ме­тов на кар­тине поме­ща­ют, но ста­ра­ют­ся остав­лять меж­ду ними неко­то­рое рас­сто­я­ние, дабы тени на тела не пада­ли.

[27] Это же самое дела­ет речь пре­ры­ви­стою. Ибо каж­дая Сен­тен­ция заклю­ча­ет в себе соб­ст­вен­ную пол­ную мысль, после кото­рой долж­на необ­хо­ди­мо начи­нать­ся дру­гая. А тогда речь, будучи как бы раз­дроб­ле­на на мно­гие части­цы, а не из чле­нов состав­ле­на, не будет иметь над­ле­жа­щей свя­зи сво­ей; как и тела, со всех сто­рон округ­лен­ные, не могут плот­но соеди­нять­ся меж­ду собою.

[28] Сверх того и слог, хотя и воз­вы­шен­ный, будет пест­рить­ся, так ска­зать, раз­ны­ми пят­на­ми. И дей­ст­ви­тель­но, как пур­пу­ро­вые бан­ты (cla­vus)⁶, на сво­ем месте поло­жен­ные, при­да­ют вели­кую кра­соту одеж­де, так и мно­ги­ми раз­лич­ных цве­тов убо­ра­ми выло­жен­ное пла­тье с.98 поте­ря­ет всю бла­го­при­стой­ность. [29] Поче­му хотя такие места и кажут­ся бли­ста­тель­ны, одна­ко блеск сей подо­бен не огню, а паче искрам, в дыму свер­каю­щим; да их совсем не вид­но будет, еже­ли вся речь бле­стя­ща, как при солн­це звезды сами собою пере­ста­ют быть види­мы: и еже­ли места сии часты­ми и малы­ми уси­ли­я­ми ино­гда воз­вы­ша­ют­ся, зато дела­ют речь толь­ко неров­ною и как бы ска­чу­щею, так что, теряя при­ят­ность про­стоты, не при­об­ре­та­ют удив­ле­ния сво­ею высо­ко­стью.

[30] К сему при­ба­вить долж­но, что тот, кто пле­ня­ет­ся тако­го рода мыс­ля­ми, не может избе­жать, чтобы не употре­бить, по необ­хо­ди­мо­сти, изре­че­ний мало­важ­ных, холод­ных, несо­об­ра­зи­мых; ибо там изби­рать нель­зя, где вели­ко чис­ло потреб­но­стей. Поче­му и видим, что зара­жен­ные такою стра­стью и разде­ле­нию дают вид отбор­но­го мне­ния, и дока­за­тель­ствам, при­ду­мы­вая какое-нибудь рази­тель­ное изре­че­ние. Ты, будучи сам пре­лю­бо­дей, убил жену свою: [31] если бы ты и раз­вел­ся толь­ко с нею, то и тогда был бы неиз­ви­ни­те­лен. Вот образ их разде­ле­ния. Хочешь знать, не яд ли это любов­ный? Еже­ли бы сей несчаст­ный не при­нял его, то бы в живых остал­ся. Вот их довод. Меж­ду тем немно­го ост­рых мыс­лей от них услы­шишь, одна­ко они выда­ют их за тако­вые.

с.99 [32] Есть, напро­тив, люди, кои не тер­пят и тща­тель­но убе­га­ют сих, по их мне­нию, опас­ных при­крас речи; им более нра­вит­ся слог ров­ный, про­стой, без вся­ко­го напря­же­ния. И для того, боясь ино­гда не упасть, все­гда пре­смы­ка­ют­ся. Но что нахо­дят они пороч­но­го в замыс­ло­ва­том изре­че­нии, когда употреб­ле­но будет у места? Неуже­ли испор­тят дело? Неуже­ли судья не обра­тит на него сво­его вни­ма­ния? Неуже­ли не послу­жит к чести само­го Ора­то­ра?

[33] Ска­жут мне, что сей род укра­ше­ний не был в употреб­ле­нии у древ­них. Но к какой древ­но­сти хотят обра­тить нас? Еже­ли до самой глу­бо­кой, то и Димо­сфен мно­го пра­вил при­ба­вил, до него нико­му не извест­ных. Может ли Цице­рон полю­бить­ся тому, кто дума­ет, что не долж­но нима­ло отсту­пать от сло­га Като­на и Грак­хов? Но до них слог был еще про­стее.

[34] Что каса­ет­ся до меня, я осме­ли­ва­юсь такие бле­стя­щие в речи мыс­ли упо­до­бить гла­зам Крас­но­ре­чия. Но не хочу, чтоб гла­за сии были по все­му телу, дабы и про­чие чле­ны мог­ли отправ­лять свою долж­ность. И еже­ли это было бы необ­хо­ди­мо, то я луч­ше согла­сил­ся бы ту ста­рин­ную гру­бость пред­по­честь нынеш­ней непо­мер­ной воль­но­сти. Есть одна­ко ж во всем с.100 сре­ди­на: как в обра­зе пищи и одеж­ды про­изо­шла уже неко­то­рая, непредо­суди­тель­ная впро­чем, пере­ме­на и опрят­ность, то и нуж­но толь­ко хоро­шее новое соеди­нять со ста­рин­ны­ми доб­ро­де­те­ля­ми. Но преж­де все­го ста­рать­ся надоб­но не иметь поро­ков, дабы, желая сде­лать­ся луч­ши­ми древ­них образ­цов, не отсту­пить от них вовсе.

[35] Теперь обра­тим­ся к Тро­пам. Сим име­нем луч­шие наши Писа­те­ли назы­ва­ют неко­то­рые извест­ные изме­не­ния в сло­во­вы­ра­же­нии. На сей пред­мет пра­ви­ла­ми обык­но­вен­но зани­ма­ют­ся Грам­ма­ти­ки. Но я, гово­ря о долж­но­сти их, (Том I, стр. 41) не рас­про­стра­нял­ся там по оной части, для того, что здесь пока­за­лось мне для нее место гораздо при­лич­нее.

с.101

[VIII. 6. 1] Троп есть выра­зи­тель­ная пере­ме­на или искус­ный пере­нос сло­ва или речи от соб­ст­вен­но­го зна­че­ния на дру­гое. Меж­ду Грам­ма­ти­ка­ми, и даже меж­ду Фило­со­фа­ми, про­ис­хо­дит некон­чае­мый спор о родах, видах, чис­ле тро­пов и о их меж­ду собою отно­ше­нии. [2] Оста­вив все тон­ко­сти, кото­рые к настав­ле­нию Ора­то­ра нима­ло не при­над­ле­жат, пока­жем толь­ко нуж­ней­шие и употре­би­тель­ней­шие тро­пы. При сем доволь­но заме­тить, что иные из них употреб­ля­ют­ся для силь­ней­ше­го с.102 выра­же­ния, а иные для одно­го укра­ше­ния речи; что состо­ят в соб­ст­вен­ных рече­ни­ях, иные в пере­нос­ных, и что не толь­ко образ слов, но и образ мыс­лей и сло­во­со­чи­не­ния, ими ино­гда пре­вра­ща­ет­ся. [3] Поче­му, кажет­ся мне, те оши­ба­лись, кои дума­ли, что толь­ко насто­я­щий троп быва­ет, когда одно сло­во пола­га­ет­ся вме­сто дру­го­го. Я знаю и то, что нахо­дит­ся кра­сота и в тех тро­пах, кои для силь­ней­ше­го толь­ко выра­же­ния употреб­ля­ют­ся; но употреб­ля­е­мые для одно­го укра­ше­ния не могут иметь рав­ной зна­чи­тель­но­сти.

I. [4] Итак, нач­нем с само­го употре­би­тель­ней­ше­го и с само­го кра­си­вей­ше­го: то есть, с пере­нос­но­го зна­ме­но­ва­ния; что у Гре­ков назы­ва­ет­ся Мета­фо­рою. Она так врож­ден­на чело­ве­ку, что у самых невежд выры­ва­ет­ся нечув­ст­ви­тель­ным обра­зом: но еще при­ят­нее и кра­си­вее быва­ет, когда в высо­кой речи соб­ст­вен­ным све­том сия­ет. [5] Ибо когда она со вку­сом выис­ка­на, не может иметь ниче­го слиш­ком обык­но­вен­но­го, низ­ко­го и непри­ят­но­го. Она умно­жа­ет так­же оби­лие вся­ко­го язы­ка, или изме­няя, или заим­ст­вуя инуды, чего в нем недо­ста­ет: и, что все­го важ­нее, про­из­во­дит то, что, кажет­ся, нет ни одной вещи, кото­рая не име­ла бы сво­его име­ни.

с.103 Поче­му имя или сло­во пере­но­сит­ся от одно­го места, где оно свой­ст­вен­но, на такое, где или нет свой­ст­вен­но­го, или пере­не­сен­ное луч­ше свой­ст­вен­но­го. [6] Мы дела­ем сие или по нуж­де, или пото­му, что пере­нос­ное сло­во выра­зи­тель­нее, или, как я ска­зал, кра­си­вее. А где не достиг­нем сих трех усло­вий, там не будет пра­виль­ной Мета­фо­ры. По нуж­де назы­ва­ет селя­нин вися­щий на вино­град­ной лозе плод кистью, ибо как может он назвать ина­че? Так­же по нуж­де гово­рит поля жаж­дут, и пло­ды чах­нут. По нуж­де назы­ваем чело­ве­ка неми­ло­сти­во­го жесто­ким; поели­ку нет соб­ст­вен­но­го име­ни для озна­че­ния подоб­ных рас­по­ло­же­ний души. [7] Когда же гово­рим о чело­ве­ке, что он горит гне­вом, вос­пла­ме­нен стра­стью, или впал в заблуж­де­ние, тогда, ищем силь­ней­ше­го выра­же­ния. Ибо все сие пере­нос­ны­ми сло­ва­ми объ­яс­ня­ет­ся более, неже­ли соб­ст­вен­ны­ми. А для кра­соты гово­рим: Све­ти­ло Витий­ства, Пре­свет­лый род, бур­ные дви­же­ния народ­ных собра­ний, реки крас­но­ре­чия: так Цице­рон в речи за Мило­на назы­ва­ет Кло­дия источ­ни­ком Мило­но­вой сла­вы, и на дру­гом месте, жат­вою и веще­ст­вом…

[8] …Вооб­ще Мета­фо­ру мож­но почесть за сокра­щен­ное подо­бие: раз­ность меж­ду ними состо­ит толь­ко в том, что подо­би­ем срав­ни­ва­ет­ся с.104 вещь, кото­рую выра­зить хотим, а в пер­вой постав­ля­ет­ся сама вещь, с кото­рою срав­ни­ва­ем. [9] Так, напри­мер, когда гово­рю, что этот чело­век сра­жал­ся, как лев, делаю срав­не­ние: а когда ска­жу, этот чело­век лев, будет Мета­фо­ра.

Я все Мета­фо­ры разде­ляю на четы­ре рода: пер­вый, когда меж­ду оду­шев­лен­ны­ми суще­ства­ми одно постав­ля­ет­ся вме­сто дру­го­го; как у Сти­хотвор­цев воз­ни­ца употреб­ля­ет­ся вме­сто пра­ви­те­ля:

Gu­ber­na­tor mag­na con­tor­sit equ­um vi,

и как Тит Ливий гово­рит, что Катон непре­стан­но лаял на Сци­пи­о­на. [10] Вто­рой, когда вещь неоду­шев­лен­ная берет­ся за дру­гую того же рода, как у Вир­ги­лия:

Clas­si­que im­mit­tit ha­be­nas.

Тре­тий, когда вме­сто вещей оду­шев­лен­ных, ста­вим неоду­шев­лен­ные:

Fer­ro an fa­to vir­tus Ar­givûm oc­ci­dit. Желе­зом или роком пало муже­ство Гре­ков.

Нако­нец чет­вер­тый род, когда для озна­че­ния вещи неоду­шев­лен­ной употреб­ля­ем выра­же­ния, суще­ства­ми оду­шев­лен­ным при­сво­ен­ные:

Se­det insci­us al­to Ac­ci­piens so­ni­tum sa­xi de ver­ti­ce pas­tor. (2. Aen. 307). Пас­тух с кру­той ска­лы незап­ный внем­ля рев.

И особ­ли­во из послед­не­го источ­ни­ка с.105 рож­да­ют­ся высо­кие и уди­ви­тель­ные кра­соты, [11] когда сме­лы­ми и почти дерз­ки­ми Мета­фо­ра­ми воз­вы­ша­ем­ся до того, что вещам бес­чув­ст­вен­ным даем как бы душу и чув­ст­вие; при­мер у Вир­ги­лия:

Pon­tem in­dig­na­tus Ara­xes. (8. Aen. 728). Аракс бун­ту­ю­щий высо­ко мечет вал, Ярясь, что креп­кий мост бре­га его ско­вал.

И как дела­ет Цице­рон на сем месте в речи за Лига­рия: [12] На кого устрем­лял­ся обна­жен­ный меч твой, Тубе­рон, на Фар­саль­ском поле? Кого прон­зить хотел ост­ри­ем сво­им? Какая цель была тво­е­го ору­жия? Ино­гда Мета­фо­ра сия удво­я­ет­ся, как у Вир­ги­лия в сле­дую­щем сти­хе:

Fer­rum­que ar­ma­re ve­ne­no. (9. Aen. 773). (Рас­т­во­рять желе­зо ядов соком).

Ибо и ядом воору­жать, и желе­зо воору­жать, есть двой­ная мета­фо­ра… […]

[14] Но как уме­рен­ное и умест­ное употреб­ле­ние сего тро­па дела­ет сло­во­вы­ра­же­ние ясным: так излиш­ний набор подоб­ных ино­ска­за­ний про­из­во­дит в нем тем­ноту и утруж­да­ет вни­ма­ние слу­ша­те­ля: а про­дол­жен­ный далее меры пре­вра­ща­ет речь в Алле­го­рию и загад­ку. Есть так­же Мета­фо­ры низ­кие, како­ва выше­при­веден­ная мною: Sa­xea est ver­ru­ca, Камен­ная боро­дав­ка. Есть и небла­го­при­стой­ные. [15] Хотя Цице­рон и доволь­но кста­ти употре­бил с.106 выра­же­ние Sen­ti­na Rei­pub­li­cae, Сток нечи­стоты, для озна­че­ния ско­пи­ща людей раз­вра­щен­ных и вред­ных обще­ству; но из сего не сле­ду­ет, чтобы мож­но было похва­лить и оное одно­го из древ­них Ора­то­ров ино­ска­за­ние: Per­se­cuis­ti Rei­pub­li­cae vo­mi­cas, Ты про­ре­зал веред Рес­пуб­ли­ки. И сам Цице­рон сове­ту­ет вся­че­ски осте­ре­гать­ся небла­го­при­стой­ных Мета­фор, како­ва при­веде­на им в при­мер: Ster­cus cu­riae Glav­cia. Глав­ция есть помет Сена­та. [16] Над­ле­жит так­же избе­гать и слиш­ком уве­ли­чи­ваю­щих, и, что чаще слу­ча­ет­ся, слиш­ком ума­ля­ю­щих, или осно­ван­ных на лож­ном подо­бии. Мно­го при­ме­ров сему най­дем, когда узна­ем, что это порок. Рав­но и оби­лие ино­ска­за­ний, из меры вышед­шее, поро­ком почи­та­ет­ся, и особ­ли­во, когда они одно­го и того же рода: [17] так­же непри­ят­ны быва­ют, когда выво­дят­ся, берут­ся от отда­лен­но­го сход­ства, как (Ho­rat. 1. 4. Od. 13) Ca­pi­tis ni­ves, Сне­ги голо­вы; и (Id. 1. 2. Sat. 5) Jupi­ter hy­ber­nas ca­na ni­ve con­spuit Al­pes. Юпи­тер седым сне­гом усы­пал зим­ние Аль­пы.

Наи­бо­лее же погре­ша­ют те, кои дума­ют, что им поз­во­ле­но брать в про­зе ту же воль­ность, какую берут Сти­хотвор­цы, кои все отно­сят к услаж­де­нию ума, и, будучи стес­ня­е­мы мерою сти­ха, при­нуж­де­ны быва­ют при­бе­гать к стран­ным выра­же­ни­ям. [18] Но я в с.107 судеб­ной речи не назвал бы Царя (2. Il. 5 etc.) Пас­ту­хом наро­да, после­дуя Гоме­ру, и не ска­зал бы, что (Georg. 41. Aen. 6. 19) Пти­цы пла­ва­ют по возду­ху, и что гре­бут кры­лья­ми. Хотя Вир­ги­лий, гово­ря о пче­лах и Деда­ле, употре­бил сию Мета­фо­ру с вели­ко­го кра­сотою. Ибо Мета­фо­ра долж­на или зани­мать празд­ное место, или, заняв чужое, заклю­чать в себе более силы, неже­ли име­ло соб­ст­вен­ное рече­ние.

[19] О Синек­до­хе пред­ло­жу несколь­ко про­стран­нее. Ибо Мета­фо­ра употреб­ля­ет­ся по боль­шей части для пора­же­ния ума, для силь­ней­ше­го озна­че­ния пред­ме­тов и для пред­став­ле­ния их как бы пред самые гла­за: а Синек­до­ха может изме­нять речь, то постав­ляя един­ст­вен­ное чис­ло вме­сто мно­же­ст­вен­но­го, часть за целое, вид за род, преды­ду­щее вме­сто после­дую­ще­го; и напро­тив: како­вые обо­роты поз­во­ли­тель­ны более Сти­хотвор­цам, неже­ли Ора­то­рам. [20] И дей­ст­ви­тель­но, как в про­зе мож­но ска­зать ост­рие вме­сто меча, и крыш­ка вме­сто дома, так нель­зя поста­вить кор­му за целый корабль, ни же сос­ны за дос­ку. И хотя вме­сто меча поз­во­ли­тель­но ска­зать желе­зо, но вме­сто лоша­ди ска­зать живот­ное чет­ве­ро­но­гое, было бы про­тив здра­во­го рас­суд­ка.

Но гораздо сво­бод­нее может Ора­тор пере­ме­нять чис­ла един­ст­вен­ное на мно­же­ст­вен­ное, с.108 и напро­тив. Тит Ливий часто гово­рит: Ro­ma­nus prae­lio vic­tor, Рим­ля­нин остал­ся победи­те­лем, вме­сто Рим­ляне победи­ли. И напро­тив, как Цице­рон пишет к Бру­ту: Немно­го пыли бро­си­ли мы в гла­за наро­ду, и ста­ли при­чте­ны к чис­лу Ора­то­ров, хотя разу­ме­ет здесь себя одно­го. [21] Сей образ выра­же­ния при­да­ет кра­соту не толь­ко сочи­не­ни­ям, но и в обык­но­вен­ных раз­го­во­рах непро­ти­вен… […]

[23] От Синек­до­хи немно­го раз­нит­ся Мето­ни­мия, в кото­рой постав­ля­ет­ся одно имя вме­сто дру­го­го; а ино­гда при­чи­на вме­сто само­го дей­ст­вия, изо­бре­та­тель вме­сто изо­бре­те­ния, и обла­да­тель вме­сто обла­дае­мо­го; как Цере­ра берет­ся за пло­ды зем­ные, Неп­тун за море. Но в пре­вра­щен­ном поряд­ке выра­же­ние будет не так при­ят­но.

[24] Впро­чем надоб­но знать, когда и как сей троп дол­жен употреб­лять Ора­тор. Ибо в речи уче­ной мы хотя и гово­рим Вул­кан вме­сто огня, и Марс вме­сто вой­ны; но едва ли сов­мест­но с важ­но­стью судеб­но­го сло­га ска­зать Вакх и Цере­ра для озна­че­ния вина и хле­ба: так как содер­жа­щее берет­ся ино­гда за содер­жи­мое; напри­мер: Бла­го­че­сти­вый город, выпить бутыл­ку, счаст­ли­вый век; [25] а напро­тив ред­ко кто, кро­ме Сти­хотвор­ца, ска­зать осме­лит­ся

с.109

Jam pro­xi­mus ar­det Uca­le­gon. (2. Aen. 311). Уже горит Ука­ле­гон.

Одна­ко гово­рит­ся: Это­го чело­ве­ка с голо­вы до ног съе­ли, вме­сто име­ние его рас­то­чи­ли или раз­гра­би­ли… […]

[27] Сти­хотвор­цы и Ора­то­ры часто употреб­ля­ют сей троп, и озна­ча­ют при­чи­ну дей­ст­ви­ем, ею про­из­во­ди­мым. Ибо и Сти­хотвор­цы гово­рят:

Pal­li­da mors aequo pul­sat pe­de pau­pe­rum ta­ber­nas Re­gum­que tur­res. (Hor. l. 1. Od. 4)

И

Pal­len­tes­que ha­bi­tant mor­bi, tris­tis­que se­nec­tus. (6. Aen. 275). При гроз­ном вхо­де ада, Лежат рыда­ние и мсти­тель­на доса­да, Болез­ни блед­ны, Печа­лей Ста­рость мать…

И Ора­тор может ска­зать: Без­рас­суд­ный гнев, Весе­лая юность, Лени­вая празд­ность… […]

[29] Анто­но­ма­сия есть троп, когда вме­сто име­ни пола­га­ет­ся что-нибудь ему рав­но­зна­ча­щее. Троп сей свой­ст­вен Сти­хотвор­цам. Они употреб­ля­ют его, или при­ла­га­ют к лицу имя оте­че­ст­вен­ное (pat­ro­ni­mi­que), кото­рое слу­жит вме­сто умол­чен­но­го име­ни, как Ty­di­des, Pe­li­des, т. е. сын Тидея, Пелея; или взи­мая какое-нибудь осо­бен­ное лица свой­ство и каче­ство:

с.110

. . . . Divûm pa­ter at­que ho­mi­num rex. О веч­ный и богов и чело­ве­ков царь. (1. Aen. 69).

Или нако­нец, упо­ми­ная какое ни есть дея­ние того лица, кото­рое хотят озна­чить:

. . . . Tha­la­mo quae fi­xa re­li­quit Im­pius. (4. Aen. 495). И все, что он зло­дей в чер­то­гах ни оста­вил.

Ора­то­ры, хотя ред­ко, [30] но могут ино­гда троп сей употреб­лять с доволь­ным при­ли­чи­ем. Прав­да, не ска­жут они Тидид, Пелид; а могут ска­зать, Раз­ру­ши­тель Кар­фа­ге­на и Нуман­ции вме­сто Сци­пи­о­на, гла­ва Рим­ских ора­то­ров вме­сто Цице­ро­на. Да и сам Цице­рон (N. 60) употре­бил сию воль­ность в речи за Муре­ну: Тебе не срод­ни вели­кие ошиб­ки, гово­рит вели­ко­душ­но­му мужу опыт­ней­ший ста­рец; а еже­ли и погре­шишь, я могу тебя попра­вить. Ни того, ни дру­го­го име­ни не пока­за­но, одна­ко оба под­ра­зу­ме­вать мож­но.

[31] Оно­ма­то­пея, то есть, нало­же­ние новых, вновь при­ду­ман­ных имен вещам, почи­та­лось меж­ду пер­вы­ми пре­иму­ще­ства­ми Гре­че­ско­го язы­ка; а нам едва ли оное поз­во­ли­тель­но. Прав­да, есть мно­го имен, кото­рые пер­вы­ми винов­ни­ка­ми язы­ка наше­го нало­же­ны вещам сход­ствен­но свой­ствам оных, как то рычать, мычать, сви­стать, роп­тать, и проч. [32] Но ныне, когда уже, кажет­ся, исчер­пан сей источ­ник, мы ниче­го с.111 ново­го про­из­во­дить не сме­ем, а меж­ду тем мно­гие, от древ­них изо­бре­тен­ные сло­ва каж­до­днев­но выхо­дят из употреб­ле­ния. Мы едва себе поз­во­ля­ем даже про­из­во­дить их и от тех, кото­рые дав­но нами при­ня­ты, како­вы суть Syl­la­tu­rit, Proscrip­tu­rit и Lav­rea­ti (лав­ро­вые) pos­tes, стол­пы вме­сто lav­ro co­ro­na­ti (лав­ром обви­тые)… […]

[34] Для сего то тем нуж­нее Катахре­зис, троп, кото­рый спра­вед­ли­во назы­ваем мы зло­употреб­ле­ни­ем, abu­sio, и по кото­ро­му вещам, не име­ю­щим сво­его соб­ст­вен­но­го назва­ния, даем при­бли­жен­ней­шее, как

. . . . Equ­um di­vi­na Pal­la­dis ar­te Aedi­fi­cant (2. Aen. 15). Устро­и­ли коня вели­чи­ны огром­ной, Минер­вой Гре­ки в том самой умуд­ре­ны.

И у древ­них Тра­ги­ков нахо­дим: Et jam leo pa­riet, хотя leo есть назва­ние муж­ско­го рода (Leae­na было сло­во еще неупотре­би­тель­ное)^[6]. [35] Есть сему тыся­чи при­ме­ров. Назы­ваем Ace­ta­bu­la, уксус­ни­цею, вся­кий сосуд, чтобы ни содер­жал в себе: и Py­xi­des, коро­боч­ка­ми, из како­го бы веще­ства они сде­ла­ны ни были: и Par­ri­ci­da, отце­убий­цею, хотя бы он убил мать свою или бра­та. Троп сей отли­ча­ет­ся от Мета­фо­ры тем, что им ста­вит­ся имя, где совсем его не было, а Мета­фо­рою одно дру­гим толь­ко заме­ня­ет­ся… […]

с.112 II. [40] Про­чие тро­пы употреб­ля­ют­ся более для укра­ше­ния речи, неже­ли для выра­зи­тель­но­сти и силы.

Сло­во­вы­ра­же­ние укра­ша­ют Епи­те­ты, кото­рые назы­ваем мы При­ло­га­ми, при­кла­да­ми (Ap­po­si­tum), а неко­то­рые, Сопро­вож­де­ни­я­ми (Se­quens). Сти­хотвор­цы употреб­ля­ют сей троп и чаще и с боль­шею воль­но­стью. Для них доволь­но, чтоб Епи­тет толь­ко при­ли­че­ст­во­вал сло­ву, к кое­му при­кла­ды­ва­ет­ся: поче­му им мож­но про­стить, когда гово­рят белые зубы и влаж­ное вино. У Ора­то­ра же почи­та­ет­ся все то излиш­ним, что не про­из­во­дит дей­ст­вия: а про­из­во­дит оное тогда, когда без него вещь, о коей гово­рим, пред­став­ля­лась бы в мень­шем виде, [41] как напри­мер: О ужас­ное зло­де­я­ние! О неисто­вое похо­те­ние! Но наи­бо­лее кра­соты дела­ют Епи­те­ты пере­нос­ные: Необуздан­ные стра­сти, безум­ные зда­ния. И часто в Епи­те­ты вхо­дят и дру­гие тро­пы, как у Вир­ги­лия: Постыд­ная нище­та, печаль­ная страсть.

Тако­го рода при­ло­ги так нуж­ны, что без них речь кажет­ся голою и как бы небреж­ною. Одна­ко и обре­ме­нять ее подоб­ны­ми при­кра­са­ми не долж­но. [42] Ибо тогда мно­го­сло­ви­ем сво­им и затруд­ни­тель­но­стью будет она похо­дить на пол­чи­ще, кото­рое име­ет столь­ко же мар­ки­тан­тов, сколь­ко и вои­нов: толь­ко с.113 чис­ло, а не силы удво­ят­ся. Несмот­ря на то, при­ла­га­ет­ся ино­гда не одно, но и мно­гие сло­ва: как

Conju­gio, An­chi­sa, Ve­ne­ris dig­na­te su­per­bo. Люби­мец, рек, богов, бла­жен пре­вы­ше меры, О удо­сто­ен­ный уз брач­ных от Вене­ры.

[43] Так соеди­нен­ные вме­сте епи­те­ты не дела­ют кра­соты и в сти­хах.

Епи­тет или неко­то­ры­ми совсем исклю­ча­ет­ся из чис­ла тро­пов, поели­ку он ниче­го не пре­вра­ща­ет и не пере­ме­ня­ет. Ибо вся­кий епи­тет, если отде­лишь от сло­ва, к кое­му он при­ло­жен, необ­хо­ди­мо дол­жен что-нибудь озна­чать сам собою, и делать Анто­но­ма­сию; еже­ли ска­жешь: Тот, кто раз­ру­шил Кар­фа­ген и Нуман­цию, будет Анто­но­ма­сия; если при­ба­вишь Сци­пи­он, будет уже При­лог. Итак, епи­тет все­гда при­став­ля­ет­ся к дру­го­му сло­ву.

[44] Алле­го­рия, кото­рую мож­но назвать Извра­ще­ни­ем, иное сло­ва­ми, иное смыс­лом, а ино­гда и про­тив­ное озна­ча­ет. При­мер пер­во­го:

O na­vis, re­fe­rent in ma­re te no­vi Fluc­tus. O quid agis? For­ti­ter oc­cu­pa Por­tum. (Hor. I. 1. Od. 14).

Здесь у Гора­ция корабль зна­чит Рес­пуб­ли­ку, вол­ны меж­до­усоб­ную вой­ну, при­ста­ни­ще мир­ную тиши­ну и согла­сие… […]

с.114 [47] …Такая Алле­го­рия часто употреб­ля­ет­ся Ора­то­ра­ми; но ред­ко чистая: по боль­шей части вме­ши­ва­ют­ся и выра­же­ния, кото­рые дела­ют ее откры­тою, ясною. Вот чистая Алле­го­рия у Цице­ро­на: Удив­ля­юсь и болез­ную вме­сте, что чело­век так скло­нен зло­сло­вить подоб­но­го себе, что даже не пожа­ле­ет для сего раз­бить корабль, на кото­ром сам пла­ва­ет. А здесь сме­шан­ная (Pro Mil. n. 5): [48] Что каса­ет­ся до дру­гих непо­год и бурь, я все­гда думал, что Мило­ну боять­ся их над­ле­жа­ло толь­ко на сем мятеж­ном море и в вол­не­ни­ях народ­но­го собра­ния. Если бы не при­ба­вил Цице­рон вол­не­ний народ­но­го собра­ния, была бы Алле­го­рия чистая: он сме­шал ее. От тако­го сме­ше­ния выра­же­ния заим­ст­ву­е­мые про­из­во­дят кра­соту, а соб­ст­вен­ные ясность.

[49] Но ничто так не укра­ша­ет речи, как подо­бие, Алле­го­рия и Мета­фо­ра, вме­сте соеди­нен­ные; напри­мер (Pro Mur. 35): Какой про­лив моря, какой Еврип, дума­е­те вы, име­ет столь­ко раз­ных дви­же­ний, столь­ко пере­мен, столь­ко поры­вов, сколь­ко непо­сто­ян­ства, смя­те­ния и про­ти­во­ре­чий нахо­дит­ся в народ­ных собра­ни­ях? Часто один день и одна ночь все­му дает иной вид; ино­гда самый лег­кий ветер, дуно­ве­ние мол­вы, все умы нис­про­вер­га­ет.

с.115 Здесь во-пер­вых надоб­но наблюдать, [50] чтобы речь тем же родом Мета­фо­ры окан­чи­ва­лась, каким нача­та. В самом деле, мно­гие взяв Мета­фо­ру от бури, кон­чат выра­же­ни­я­ми, заим­ст­во­ван­ны­ми от пожа­ра или раз­ру­ше­ния: что пока­зы­ва­ет нестер­пи­мую несо­об­ра­зи­мость.

[51] Впро­чем Алле­го­рия не чуж­да и про­стым людям; употреб­ля­ет­ся еже­днев­но и в общих раз­го­во­рах. Ибо и в судеб­ных речах встре­чае­мые выра­же­ния, pe­dem con­fer­re, jugu­lum pe­te­re, san­gui­nem mit­te­re, суть рече­ния Алле­го­ри­че­ские, и хотя слиш­ком обык­но­вен­ны, одна­ко непро­тив­ны. Ибо новость и изме­не­ние в сло­ве при­ят­ны, и еще более пле­ня­ют, когда их не ожи­да­ешь. Посе­му-то мы ныне поте­ря­ли в том всю меру, и кра­соту тро­па иска­зи­ли излиш­ним к нему при­стра­сти­ем.

[52] Алле­го­рия ино­гда заклю­ча­ет­ся и в при­ме­рах, если они без пред­ва­ри­тель­но­го объ­яс­не­ния при­во­дят­ся. Как напри­мер, у Гре­ков вошло в посло­ви­цу: Дио­ни­сий в Корин­фе. И есть мно­же­ство подоб­ных сему изре­че­ний.

Когда же Алле­го­рия быва­ет несколь­ко тем­но­ва­та, то назы­ва­ет­ся Загад­кою, Aenig­ma: но это, по мое­му мне­нию, есть порок, поели­ку совер­шен­ство речи состо­ит в ясно­сти. Одна­ко нахо­дим такие загад­ки у Сти­хотвор­цев (3. Ecl. 104):

с.116

Dic, qui­bus in ter­ris, et eris mi­hi mag­nus Apol­lo, Tres pa­teat coe­li spa­tium non ampli­us ul­nas?

А ино­гда и Ора­то­ры, как Целий назвал Кли­тем­не­стру Квад­ран­та­ри­ей^[7]… […]

[54] К сему же роду отно­сит­ся Иро­ния, кото­рою озна­ча­ем про­тив­ное тому, что гово­рим; сие назы­ва­ет­ся так­же и насмеш­кою, кото­рую разу­меть мож­но или по про­из­но­ше­нию голо­са, или по лицу, или по свой­ству вещи, о коей гово­рит­ся. Ибо, когда сло­ва им не при­ли­че­ст­ву­ют, то и зна­чит, что наме­ре­ние гово­ря­ще­го есть пока­зать сему про­тив­ное… […]

[59] …Когда мно­ги­ми сло­ва­ми изъ­яс­ня­ем то, что мож­но ска­зать в крат­чай­ших, сие назы­ва­ет­ся Пери­фра­зис, обо­рот речи, ино­гда по нуж­де для соблюде­ния бла­го­при­стой­но­сти употреб­ля­е­мый, как у Сал­лю­стия, ad re­qui­si­ta na­tu­rae, для есте­ствен­ных нужд. [60] Ино­гда же к укра­ше­нию речи слу­жит, и осо­бен­но в сти­хах; напри­мер:

Tem­pus erat, quo pri­ma quies mor­ta­li­bus aeg­ris In­ci­pit, et do­no Divûm gra­tis­si­ma ser­pit. (2. Aen. 268). Лете­ло оное бла­го­при­ят­но вре­мя, Когда рас­се­ян­но повсюду смерт­ных пле­мя Почив от бде­ния, вку­ша­ет сла­дость сна, Кото­рая трудов в осла­бу им дана.

Употреб­ле­ние тро­па сего и Ора­то­рам не воз­бра­ня­ет­ся, но у них он дол­жен быть, так с.117 ска­зать, сжа­тее. [61] Ибо все то, что мож­но выра­зить коро­че, и что рас­про­стра­ня­ет­ся толь­ко для кра­соты, есть Пери­фра­зис, кое­му на Латин­ском язы­ке дано имя не совсем свой­ст­вен­ное Cir­cum­lo­cu­tio, ого­вор­ка. Но как сей самый, когда при­да­ет неко­то­рую изящ­ность речи, назы­ва­ет­ся Пери­фра­зис, так, употреб­лен будучи неис­кус­но, неудач­но, уже пре­вра­тит­ся в Периссо­ло­гию, Мно­го­сло­вие. Ибо в сло­во­вы­ра­же­нии все бес­по­лез­ное ста­но­вит­ся вред­ным.

[62] Ипер­ба­тон, или пере­нос слов, чего тре­бу­ет ино­гда рас­по­ло­же­ние и кра­сота речи, есть так­же троп, хоро­ше­му сло­во­вы­ра­же­нию спо­соб­ст­ву­ю­щий. Ибо весь­ма часто дела­ет­ся пери­од неглад­ким, затруд­ни­тель­ным для выго­во­ра, худо­звуч­ным, когда рече­ния ста­вят­ся в них по есте­ствен­но­му их поряд­ку, и какое преж­де при­дет на мысль, хотя бы одно с дру­гим не име­ло вза­им­но­го при­ли­чия. [63] Итак, над­ле­жит иные подви­гать назад, дру­гие выстав­лять напе­ред, как дела­ет­ся при стро­е­ни­ях из кам­ней нете­сан­ных, где каж­дый камень кла­дет­ся на сво­ем месте по удоб­но­сти. И дей­ст­ви­тель­но не в нашей вла­сти состо­ит обте­сы­вать сло­ва сии и ров­нять их так, чтоб они плот­нее соеди­ня­лись меж­ду собою: надоб­но употреб­лять их, како­вы они есть; наше дело изби­рать с.118 для них при­стой­ное место. [64] Нет дру­го­го сред­ства сде­лать речь плав­ною, бла­го­звуч­ною, при­ят­ною, как наблюдая при­лич­ную в сло­вах пере­ста­нов­ку…

[65] …Такая пере­ста­нов­ка, если каса­ет­ся толь­ко двух слов, назы­ва­ет­ся anastro­phi, т. е. неко­то­рое пре­вра­ще­ние поряд­ка, как в про­сто­ре­чии me­cum, se­cum, или qui­bus de re­bus; что нахо­дим у Ора­то­ров и Исто­ри­ков. Когда сло­во, для боль­шей кра­соты, далее отно­сит­ся, тогда быва­ет Ипер­ба­тон, соб­ст­вен­но так назы­вае­мый, как здесь у Цице­ро­на: Ani­mad­ver­ti, judi­ces, om­nem ac­cu­sa­to­ris ora­tio­nem in duas di­vi­sam es­se par­tes. (Pro Cluent. n. 1). Над­ле­жа­ло бы, сле­дуя поряд­ку, ска­зать: In duas par­tes di­vi­sam es­se; но это было бы неплав­но и без при­ят­но­сти. [66] Сти­хотвор­цы не толь­ко пере­став­ля­ют сло­ва, но и разде­ля­ют их мно­ги­ми дру­ги­ми:

Hy­per­bo­reo sep­tem sub­jec­ta trio­ni.

Такая воль­ность Ора­то­ру непоз­во­ли­тель­на…

[67] Ипер­бо­лу, как троп сме­лей­ший, поме­щаю при кон­це. Она есть из меры выхо­дя­щее пре­уве­ли­че­ние: слу­жить может рав­но и для рас­про­стра­не­ния и для ума­ле­ния: употреб­ля­ет­ся мно­ги­ми обра­за­ми. [68] Ино­гда боль­ше гово­рим, неже­ли что было: Vo­mens frus­tis es­cu­len­tis gre­mium suum et to­tum tri­bu­nal imple­vit (2. Phi­lipp. 63) и

	. . . . Ge­mi­ni­que mi­nan­tur
с.119	In coe­lum sco­pu­li (Aen. I. 1. 166). Два огром­ных кам­ня небе­сам угро­жа­ют.

Ино­гда уве­ли­чи­ва­ем пред­мет подо­би­ем:

. . . . Cre­das in­na­re re­vul­sas Cyc­la­das. (3. Aen. 691). Воз­мнишь, то пла­ва­ют вос­тор­жен­ны Цик­ла­ды.

[69] Ино­гда срав­не­ние:

. . . . Ful­mi­nis ocyor alis. (5. Aen. 319).

Ино­гда как бы неко­то­ры­ми зна­ка­ми:

Il­la vel in­tac­tae se­ge­tis per sum­ma vo­la­ret Gra­mi­na, nec te­ne­ras cur­su lae­sis­set aris­tas. (7. Aen. 808). Она пере­ле­тит чрез нивы и луга, И не помнет ее ни жнив, ни трав, нога.

Ино­гда Мета­фо­рою, как здесь: пере­ле­тит.

[70] Ино­гда еще более воз­рас­та­ет Ипер­бо­ла, соеди­нясь с дру­гою Ипер­бо­лою, как у Цице­ро­на про­тив Анто­ния: Есть ли Харибда толи­ко все­по­жи­раю­щая? Что я гово­рю, Харибда? Еже­ли суще­ст­во­ва­ла она, то была по край­ней мере одно живот­ное. Едва ли сам Оке­ан, при сво­ей нена­сы­ти­мо­сти, может, кажет­ся, погло­тить толи­кое мно­же­ство вещей, рас­се­ян­ных по раз­ным местам и друг от дру­га толь дале­ко отсто­я­щих.

[71] Но пре­крас­ней­шую из Ипер­бол нахо­жу у непо­д­ра­жае­мо­го Лири­че­ско­го Сти­хотвор­ца с.120 Пин­да­ра в одном сочи­не­нии под загла­ви­ем Имнов. Чтоб дать поня­тие, с какою стре­ми­тель­но­стью напал Гер­ку­лес на Меро­пов, кои оби­та­ли, как ска­зы­ва­ют, на ост­ро­ве Косе, он не срав­ни­ва­ет его ни с огнем, ни с вет­ра­ми, ни с морем, как буд­то одно послед­нее срав­не­ние было доста­точ­но. [72] В под­ра­жа­ние сему и Цице­рон гово­рит в речи про­тив Верре­са (7. Verr. 144): Явил­ся в Сици­лии не Дио­ни­сий, не Фала­рид, ибо на сем ост­ро­ве было мно­го жесто­ких тира­нов; но, несмот­ря на рас­сто­я­ние вре­мен, увиде­ли некое новое чудо­ви­ще, состав­лен­ное из той древ­ней люто­сти, и на тех же местах оби­тав­шее. Не думаю, чтоб Сцил­ла или Харибда были кораб­лям так опас­ны, как Веррес сде­лал­ся стра­шен в том же про­ли­ве.

[73] Пред­ме­ты как уве­ли­чи­ва­ют­ся, так и ума­ля­ют­ся Ипер­бо­лою, как напри­мер, Вир­ги­лий вла­га­ет в уста пас­ту­ху сей троп для озна­че­ния худо­сти стад:

. . . . Vix os­si­bus hae­rent. Едва кости дер­жат­ся.

И Цице­рон в одной эпи­грам­ме употре­бил подоб­ную Ипер­бо­лу⁷:

с.121

Fun­dum Var­ro vo­cat, quem pos­sim mit­te­re fun­da: Ni ta­men ex­ci­de­rit, qua ca­va fun­da pa­tet.

Но и в самих Ипер­бо­лах над­ле­жит хра­нить неко­то­рую меру. Ибо вся­кая Ипер­бо­ла, хотя пре­вы­ша­ет веро­я­тие, одна­ко не долж­на выхо­дить совсем из пре­де­лов: а ина­че, лег­ко мож­но впасть в порок худой раз­бор­чи­во­сти, ca­co­zi­lon. [74] Я не ста­ну исчис­лять недо­стат­ков, отсюда рож­даю­щих­ся; их чув­ст­во­вать вся­кий может. Доволь­но заме­тить, что Ипер­бо­ла лжет, одна­ко не в наме­ре­нии обма­нуть. Поче­му тем осмот­ри­тель­нее долж­ны быть в уве­ли­че­нии пред­ме­та, чем извест­нее, что нам во всем не пове­рят. Ипер­бо­лою весь­ма часто воз­буж­да­ет­ся смех: еже­ли она употреб­ля­ет­ся под­лин­но для воз­буж­де­ния сме­ха, то назы­ва­ет­ся забав­ною замыс­ло­ва­то­стью, а в про­тив­ном слу­чае, глу­по­стью.

[75] Впро­чем, Ипер­бо­ла меж­ду неуче­ны­ми и невеж­да­ми в вели­ком употреб­ле­нии: как буд­то бы самою при­ро­дою вло­же­на во всех склон­ность уве­ли­чи­вать или ума­лять пред­ме­ты, и никто не доволь­ст­ву­ет­ся истин­ным их изо­бра­же­ни­ем. Нам про­ща­ют ее, поели­ку мы ее не утвер­жда­ем. [76] Но пря­мую кра­соту Ипер­бо­ла состав­ля­ет тогда, когда самый пред­мет, о коем гово­рим, пре­вос­хо­дит есте­ствен­ную меру. Ибо доз­во­ля­ет­ся ска­зать тогда нечто с.122 и более, когда не нахо­дим рав­но­силь­ных выра­же­ний для такой без­мер­но­сти: одна­ко луч­ше ска­зать боль­ше, неже­ли мень­ше. Но о сем гово­ре­но про­стран­нее в той кни­ге, где изло­же­ны мною при­чи­ны упад­ка нынеш­не­го Крас­но­ре­чия.