О знаменитых людях

Фрагменты

Из книги «О грамматиках и риторах»

О ГРАММАТИКАХ

(1) Грам­ма­ти­ка в Риме в преж­ние вре­ме­на не поль­зо­ва­лась не толь­ко поче­том, но даже извест­но­стью, пото­му что народ, как мы зна­ем, был гру­бым и воин­ст­вен­ным и для бла­го­род­ных наук не хва­та­ло вре­ме­ни. И нача­ло ее было скром­ным: древ­ней­шие уче­ные, кото­рые в то же вре­мя были поэта­ми и напо­ло­ви­ну гре­ка­ми (я гово­рю о Ливии и Эннии¹, кото­рые, как извест­но, учи­ли в Риме и на родине на обо­их язы­ках), толь­ко пере­во­ди­ли гре­ков или же чита­ли пуб­лич­но соб­ст­вен­ные латин­ские сочи­не­ния. Прав­да, неко­то­рые сооб­ща­ют, что назван­ный Энний издал две кни­ги — «О бук­вах и сло­гах» и «О раз­ме­рах», но Луций Кот­та² спра­вед­ли­во рас­судил, что они при­над­ле­жат не поэту, а позд­ней­ше­му Эннию, кото­ро­му при­пи­сы­ва­ют­ся так­же кни­ги «О нау­ке авгу­ров».

(2) Пер­вым, как кажет­ся, ввел в Риме изу­че­ние грам­ма­ти­ки Кра­тес из Мал­ла, совре­мен­ник Ари­стар­ха; он был при­слан в сенат³ царем Атта­лом меж­ду Вто­рой и Третьей Пуни­че­ски­ми вой­на­ми, как раз око­ло того вре­ме­ни, как умер Энний. На Пала­тине он про­ва­лил­ся в отвер­стие кло­аки, сло­мал себе бед­ро и после это­го все вре­мя сво­его посоль­ства про­бо­лел; тут-то он стал часто устра­и­вать беседы, без уста­ли рас­суж­дая, и этим подал обра­зец для под­ра­жа­ния. Под­ра­жа­ние состо­я­ло в том, что хоро­шие, но еще мало извест­ные сти­хи, напи­сан­ные или умер­ши­ми дру­зья­ми, или еще кем-нибудь, тща­тель­но обра­ба­ты­ва­лись и в резуль­та­те чте­ний и тол­ко­ва­ний ста­но­ви­лись извест­ны­ми всем; так Гай Окта­вий Лам­па­ди­он разде­лил на семь книг «Пуни­че­скую вой­ну» Невия, напи­сан­ную в одном свит­ке без пере­ры­ва; так впо­след­ст­вии Квинт Вар­гун­тей обра­ботал «Анна­лы» Энния и по опре­де­лен­ным дням читал их пуб­лич­но, при боль­шом сте­че­нии наро­да; так обра­бота­ли Лелий Архе­лай и Вет­тий Фило­ком сати­ры сво­его дру­га Луци­лия, кото­рые, по их соб­ст­вен­но­му при­зна­нию, у Архе­лая слу­шал Пом­пей Леней, а у Вет­тия Фило­ко­ма — Вале­рий Катон.

(3) Упо­рядо­чи­ли и все­сто­ронне раз­ви­ли грам­ма­ти­ку Луций Элий из Лану­вия и его зять Сер­вий Кло­дий, оба — рим­ские всад­ни­ки, с бога­тым и мно­го­об­раз­ным опы­том в нау­ке и в государ­ст­вен­ных делах. Элий имел два про­зви­ща: его зва­ли Пре­ко­нин⁴, ибо отец его был пре­ко­ном, и Сти­лон⁵, ибо он обыч­но писал речи для всех знат­ней­ших граж­дан: к зна­ти был он настоль­ко при­вер­жен, что даже сопро­вож­дал в изгна­ние Метел­ла Нуми­дий­ско­го⁶. Сер­вий обма­ном при­сво­ил еще не издан­ную кни­гу сво­его тестя, и гони­мый сты­дом и пре­зре­ни­ем, уда­лил­ся из Рима; заболев подагрой и не будучи в силах тер­петь боль, он обма­зал себе ноги ядо­ви­тым зельем, и они у него отня­лись, так что он мог еще жить, меж тем как эта часть его тела была уже мерт­ва.

После это­го инте­рес к нау­ке и забота о ней уси­ли­ва­лись все боль­ше и боль­ше, так что даже извест­ные люди не отка­зы­ва­лись кое-что о ней писать, а в горо­де, по сведе­ни­ям, одно вре­мя было боль­ше два­дца­ти извест­ных школ. Цены на грам­ма­ти­ков и пла­та им были так вели­ки, что Лута­ций Даф­нис (тот самый, кото­ро­го Левий Мелисс, под­сме­и­ва­ясь над его име­нем, назы­вал «любим­цем Пана»⁷) был куп­лен Квин­том Кату­лом за семь­сот тысяч сестер­ци­ев и вско­ре отпу­щен на волю, а Луцию Апу­лею бога­тей­ший рим­ский всад­ник Эфи­ций Каль­вин пла­тил по четы­ре­ста тысяч в год за пре­по­да­ва­ние в Оске⁸. Дело в том, что грам­ма­ти­ка про­ник­ла и в про­вин­ции, и там пре­по­да­ва­ли неко­то­рые зна­ме­ни­тые уче­ные, осо­бен­но в Циз­аль­пин­ской Гал­лии: сре­ди них были Окта­вий Тевкр, Сес­цен­ний Якх и Оппий Харет, кото­рый зани­мал­ся пре­по­да­ва­ни­ем до глу­бо­кой ста­ро­сти, когда уже не толь­ко ноги, а и гла­за ему отка­зы­ва­ли.

(4) Обы­чай закре­пил за грам­ма­ти­ка­ми гре­че­ское назва­ние; пер­во­на­чаль­но же они назы­ва­лись «лите­ра­та­ми». Об этом гово­рит и Кор­не­лий Непот в книж­ке, где он уста­нав­ли­ва­ет раз­ли­чие меж­ду «лите­ра­том» и «уче­ным»: он утвер­жда­ет, что обыч­но «лите­ра­та­ми» зовут тех, кто уме­ет изящ­но, тон­ко и тол­ко­во гово­рить и писать, но соб­ст­вен­но так сле­ду­ет име­но­вать тех тол­ко­ва­те­лей поэтов, кото­рых гре­ки назы­ва­ют грам­ма­ти­ка­ми. Назы­ва­лись они так­же «лите­ра­то­ра­ми», как ука­зы­ва­ет в одном пись­ме Мес­са­ла Кор­вин, гово­ря, что ему нет дела до Фурия Биба­ку­ла, ни даже до Тици­ды или лите­ра­то­ра Като­на, — ибо здесь он, несо­мнен­но, име­ет в виду Вале­рия Като­на, извест­но­го поэта и зна­ме­ни­то­го грам­ма­ти­ка. Неко­то­рые раз­ли­ча­ют «лите­ра­та» и «лите­ра­то­ра» так же, как гре­ки — «грам­ма­ти­ка» и «грам­ма­ти­ста», т. е. счи­та­ют, что пер­вый — это чело­век высо­кой уче­но­сти, а вто­рой — лишь посред­ст­вен­ной. Орби­лий даже под­твер­жда­ет это мне­ние при­ме­ром и гово­рит: «Когда у пред­ков выво­ди­лись на про­да­жу чьи-нибудь рабы, то обык­но­вен­но тот из них, кто знал нау­ку кое-как, а не в совер­шен­стве, назы­вал­ся на таб­лич­ке лите­ра­том, а не лите­ра­то­ром».

В ста­ри­ну грам­ма­ти­ки обу­ча­ли так­же и рито­ри­ке: от мно­гих из них сохра­ни­лись руко­вод­ства по обе­им нау­кам. Отто­го-то, как кажет­ся, и поз­же, когда нау­ки уже разде­ли­лись, грам­ма­ти­ки все же сохра­ни­ли ста­рые упраж­не­ния для выра­бот­ки крас­но­ре­чия и сами вве­ли неко­то­рые новые — про­бле­мы, пара­фра­зы, обра­ще­ния, этио­ло­гии и тому подоб­ные⁹; конеч­но, это дела­лось затем, чтобы дети пере­хо­ди­ли в обу­че­ние к рито­рам не совсем неве­же­ст­вен­ны­ми и необ­ра­зо­ван­ны­ми. А если теперь кое-что из это­го и про­пус­ка­ет­ся, то лишь по ребя­че­ской нера­ди­во­сти неко­то­рых уче­ни­ков, а никак не из-за труд­но­сти. Еще в отро­че­стве моем пом­нит­ся мне некий Прин­цип, кото­рый имел обык­но­ве­ние по опре­де­лен­ным дням декла­ми­ро­вать и по опре­де­лен­ным — пре­по­да­вать, а ино­гда — утром учить, а после полу­дня — декла­ми­ро­вать, ото­дви­нув стол. Я даже слы­шал, что на памя­ти наших отцов неко­то­рые грам­ма­ти­ки пере­хо­ди­ли из шко­лы на форум и ста­но­ви­лись извест­ней­ши­ми адво­ка­та­ми.

Зна­ме­ни­тые пре­по­да­ва­те­ли, о кото­рых мы можем что-нибудь сооб­щить, были сле­дую­щие.

(5) Севий Ника­нор пер­вый достиг сла­вы и ува­же­ния сво­им пре­по­да­ва­ни­ем; он соста­вил руко­вод­ства, боль­шая часть кото­рых, одна­ко, погиб­ла, а так­же сати­ру, в кото­рой сле­дую­щим обра­зом ука­зы­ва­ет на то, что был он воль­ноот­пу­щен­ни­ком и носил двой­ное про­зви­ще¹⁰:

Неко­то­рые пере­да­ют, что из-за како­го-то бес­че­стия он уда­лил­ся в Сар­ди­нию и там кон­чил свои дни.

(6) Авре­лий Опилл, отпу­щен­ник неко­е­го эпи­ку­рей­ца, пре­по­да­вал спер­ва рито­ри­ку и, нако­нец, грам­ма­ти­ку; но потом рас­пу­стил шко­лу и после­до­вал за осуж­ден­ным Рути­ли­ем Руфом в Азию, где жил вме­сте с ним до ста­ро­сти в Смирне. Он напи­сал несколь­ко раз­но­го рода уче­ных трудов; из них одно сочи­не­ние в девя­ти кни­гах он, по его сло­вам, разум­но разде­лил и оза­гла­вил в соот­вет­ст­вии с чис­лом и име­на­ми Муз, так как под их покро­ви­тель­ст­вом нахо­дят­ся писа­те­ли и поэты. Про­зви­ще его, как я заме­тил, во мно­гих пере­ч­нях и загла­ви­ях пишет­ся с одной бук­вой Л¹¹, но сам он в акро­сти­хе книж­ки под загла­ви­ем «Таб­ли­ца» пишет его через две бук­вы.

(7) Марк Анто­ний Гни­фон родил­ся в Гал­лии в сво­бод­ной семье, но был под­ки­нут; вырас­тив­ший его отпу­стил при­е­мы­ша на волю и дал ему обра­зо­ва­ние; неко­то­рые пере­да­ют, что было это в Алек­сан­дрии, у Дио­ни­сия Ски­тобра­хи­о­на¹², но я это­му не верю, ибо это не согла­су­ет­ся с после­до­ва­тель­но­стью вре­ме­ни. Гово­рят, что он обла­дал боль­шим даро­ва­ни­ем, исклю­чи­тель­ной памя­тью, знал гре­че­ский язык не хуже, чем латин­ский, а кро­ме того, душою был добр и мягок, нико­гда не дого­ва­ри­вал­ся о пла­те, но тем боль­ше полу­чал от щед­ро­сти уче­ни­ков. Пре­по­да­вал он спер­ва в доме боже­ст­вен­но­го Юлия, когда тот был еще маль­чи­ком, потом — в сво­ем соб­ст­вен­ном. Пре­по­да­вал и рито­ри­ку, при­чем уро­ки крас­но­ре­чия давал еже­днев­но, а декла­ми­ро­вал толь­ко раз в неде­лю¹³. Гово­рят, что мно­гие извест­ные люди часто быва­ли у него в шко­ле, в их чис­ле и Марк Цице­рон, даже когда он уже был пре­то­ром. Напи­сал он мно­го, хотя жил не долее пяти­де­ся­ти лет. Впро­чем, Атей Фило­лог сооб­ща­ет, что он оста­вил толь­ко две кни­ги «О латин­ской речи», осталь­ные же сочи­не­ния при­над­ле­жат не ему, а его уче­ни­кам: кое-где в них встре­ча­ет­ся и его соб­ст­вен­ное имя, как напри­мер…¹⁴

(8) Марк Пом­пи­лий Анд­ро­ник, родом сири­ец, был при­вер­жен­цем эпи­ку­рей­ства, и поэто­му счи­та­лось, что и грам­ма­тик он небреж­ный, и к руко­вод­ству шко­лой неспо­со­бен. Поэто­му, когда он увидел, что в Риме его оттес­ня­ет не толь­ко Анто­ний Гни­фон, но и дру­гие, гораздо худ­шие грам­ма­ти­ки, то он пере­ехал в Кумы и там спо­кой­но жил и мно­го сочи­нял; но бед­ность и нище­та его была так вели­ка, что ему при­шлось про­дать кому-то свое глав­ное про­из­веде­ние, «Кри­ти­ку “Анна­лов” Энния», за 16 тысяч сестер­ци­ев; Орби­лий гово­рит, что это он выку­пил эти кни­ги и поза­бо­тил­ся, чтобы они ста­ли извест­ны под име­нем авто­ра.

(9) Луций Орби­лий Пупилл из Бене­вен­та, оси­ро­тев­ший, когда коз­ни вра­гов в один день погу­би­ли обо­их его роди­те­лей, на пер­вых порах был мел­ким чинов­ни­ком при маги­ст­ра­тах, затем в Македо­нии дослу­жил­ся до кор­ни­ку­ла¹⁵, а потом и до всад­ни­че­ско­го зва­ния. По окон­ча­нии воен­ной служ­бы он вер­нул­ся к заня­ти­ям, к кото­рым питал нема­лую склон­ность еще в дет­стве; дол­гое вре­мя пре­по­да­вал на родине, и лишь на пяти­де­ся­том году, в кон­суль­ство Цице­ро­на, пере­ехал в Рим. Пре­по­да­ва­ни­ем сво­им он добил­ся ско­рее сла­вы, неже­ли выго­ды, судя по тому, что уже глу­бо­ким ста­ри­ком он пишет в одном сочи­не­нии, что живет в нище­те под самой кры­шей. Издал он так­же кни­гу под загла­ви­ем «Стра­да­ние»¹⁶, в кото­рой жалу­ет­ся на обиды, достав­ля­е­мые учи­те­лям пре­не­бре­же­ни­ем и над­мен­но­стью роди­те­лей. Нра­ва он был суро­во­го, и не толь­ко по отно­ше­нию к сопер­ни­кам уче­ным, кото­рых он поно­сил при каж­дом слу­чае, а и по отно­ше­нию к уче­ни­кам: о том свиде­тель­ст­ву­ет и Гора­ций, назы­вая его «драч­ли­вым»¹⁷, и Доми­ций Марс, когда пишет:

Даже выдаю­щих­ся людей не остав­лял он в покое: когда он, еще нахо­дясь в неиз­вест­но­сти, давал пока­за­ния в мно­го­люд­ном суде, и Варрон Муре­на, адво­кат про­тив­ной сто­ро­ны, спро­сил его, чем он зани­ма­ет­ся и каким ремеслом живет, то он отве­тил: «Пере­но­шу гор­ба­тых от солн­ца в тень», — пото­му что Муре­на был гор­бат¹⁸. Жил он почти до ста лет, а перед смер­тью поте­рял память, как пока­зы­ва­ет стих Биба­ку­ла:

В Бене­вен­те на капи­то­лии, с левой сто­ро­ны, пока­зы­ва­ют мра­мор­ную ста­тую, кото­рая изо­бра­жа­ет его сидя­щим, в гре­че­ском пла­ще, с дву­мя книж­ны­ми лар­ца­ми рядом. Он оста­вил сына Орби­лия, кото­рый так­же пре­по­да­вал грам­ма­ти­ку.

(10) Луций Атей Фило­лог, воль­ноот­пу­щен­ник, родил­ся в Афи­нах. Атей Капи­тон, извест­ный пра­во­вед, гово­рит, что он был ритор сре­ди грам­ма­ти­ков и грам­ма­тик сре­ди рито­ров. О нем же упо­ми­на­ет Ази­ний Пол­ли­он в той кни­ге, где он пори­ца­ет сочи­не­ния Сал­лю­стия за то, что они испор­че­ны наро­чи­то ста­рин­ны­ми сло­ва­ми: «В этом ему весь­ма содей­ст­во­вал Атей Пре­текстат, зна­ме­ни­тый латин­ский грам­ма­тик, впо­след­ст­вии — цени­тель и настав­ник декла­ма­то­ров, за все за это назвав­ший себя Фило­ло­гом». А сам он писал Лелию Гер­ме: «Я достиг боль­ших успе­хов в гре­че­ской нау­ке и неко­то­рых в латин­ской; я слу­шал Анто­ния Гни­фо­на и его наслед­ни­ка¹⁹, потом пре­по­да­вал; был настав­ни­ком мно­гих знат­ных моло­дых людей, в том чис­ле — бра­тьев Клав­ди­ев, Аппия и Пуль­х­ра, кото­рых я даже сопро­вож­дал в про­вин­цию». Имя Фило­ло­га, как кажет­ся, он при­нял пото­му, что напо­до­бие Эра­то­сфе­на, кото­рый впер­вые при­об­рел это про­зви­ще, он зани­мал­ся мно­ги­ми и раз­но­об­раз­ны­ми нау­ка­ми. Это ясно вид­но из его сочи­не­ний: сохра­ни­лось их очень немно­го, одна­ко об их оби­лии он свиде­тель­ст­ву­ет в дру­гом пись­ме к тому же Гер­ме: «Не забудь пере­дать осталь­ным нашу “Чащу”²⁰, где мы, как тебе извест­но, собра­ли в вось­ми­стах кни­гах мате­ри­ал раз­но­го рода». Он нахо­дил­ся в луч­ших отно­ше­ни­ях с Гаем Сал­лю­сти­ем и, после его смер­ти, с Ази­ни­ем Пол­ли­о­ном: когда они при­сту­па­ли к сочи­не­нию исто­рии, он соста­вил для одно­го крат­кое изло­же­ние собы­тий рим­ской исто­рии, из кото­рых тот отби­рал, что хотел, а для дру­го­го — руко­вод­ство, как пра­виль­но писать. Тем уди­ви­тель­нее мне­ние Ази­ния, что Атей обыч­но соби­рал для Сал­лю­стия ста­рин­ные сло­ва и выра­же­ния: ведь Ази­ний знал, что ему само­му Атей сове­то­вал поль­зо­вать­ся речью обыч­ной, обще­при­ня­той и есте­ствен­ной, осо­бен­но же избе­гать сал­лю­сти­ев­ской тем­ноты и сме­ло­сти обра­зов²¹.

(11) Пуб­лий Вале­рий Катон, по неко­то­рым сооб­ще­ни­ям, был воль­ноот­пу­щен­ни­ком неко­е­го Бур­се­на из Гал­лии; но сам он в книж­ке под назва­ни­ем «Него­до­ва­ние»²² утвер­жда­ет, что родил­ся сво­бод­ным, в дет­стве остал­ся сиротой и поэто­му во вре­ме­на про­из­во­ла при Сул­ле лишил­ся отцов­ско­го наслед­ства. Он учил мно­гих и знат­ных лиц и счи­тал­ся искус­ней­шим настав­ни­ком, осо­бен­но для тех, кто имел склон­ность к поэ­зии, что мож­но увидать хотя бы из таких стиш­ков:

Кро­ме грам­ма­ти­че­ских сочи­не­ний он писал так­же поэ­мы, из кото­рых осо­бен­но сла­вят­ся «Лидия» и «Диа­на». «Лидию» упо­ми­на­ет Тици­да:

«Диа­ну» — Цин­на:

Про­жил он до глу­бо­кой ста­ро­сти, но в вели­кой бед­но­сти, почти в нище­те, и ютил­ся в убо­гой хижине, после того как усту­пил свою туску­лан­скую вил­лу креди­то­рам, о чем пишет Биба­кул:

И потом:

(12) Кор­не­лий Эпи­кад, воль­ноот­пу­щен­ник дик­та­то­ра Луция Кор­не­лия Сул­лы и слу­жи­тель при свя­щен­но­дей­ст­ви­ях авгу­ров, был так­же любим­цем его сына Фав­ста, и поэто­му объ­яв­лял себя не ина­че как отпу­щен­ни­ком их обо­их. Послед­нюю кни­гу сочи­не­ния Сул­лы о его дея­ни­ях, остав­шу­ю­ся неза­вер­шен­ной, он допол­нил сам.

(13) Ста­бе­рий Эрот, родом сири­ец²⁴, куп­лен­ный с тор­гов и отпу­щен­ный бла­го­да­ря его уче­ным заня­ти­ям, обу­чал в чис­ле про­чих Бру­та и Кас­сия. Неко­то­рые сооб­ща­ют, что он был настоль­ко бла­го­ро­ден, что во вре­ме­на Сул­лы без­воз­мезд­но и без вся­ко­го воз­на­граж­де­ния при­ни­мал в обу­че­ние детей репрес­си­ро­ван­ных.

(14) Кур­ций Никий дол­го состо­ял при Гнее Пом­пее и Гае Мем­мии; но когда он пере­дал жене Пом­пея любов­ную запис­ку Мем­мия, и она его выда­ла, Пом­пей на него рас­сер­дил­ся и выгнал из сво­его дома. Он был бли­зок к Цице­ро­ну, в пись­ме кото­ро­го²⁵ к Дола­бел­ле вот что чита­ем о нем: «В Риме не про­ис­хо­дит ниче­го тако­го, что ты, как я пони­маю, желал бы знать, если толь­ко тебе не безын­те­рес­но, что я стал судьей меж­ду нашим Ники­ем и Види­ем. Один, как я пола­гаю, предъ­яв­ля­ет дол­го­вую рас­пис­ку в двух строч­ках, дру­гой, как Ари­старх, отме­ча­ет их обе­лом²⁶. Мне, слов­но древ­не­му кри­ти­ку, пред­сто­ит судить, под­лин­ные они или под­лож­ные». И к Атти­ку: «Ты пишешь о Никии; если бы я был в состо­я­нии наслаж­дать­ся его обра­зо­ван­но­стью, я хотел бы видеть его боль­ше, чем кого бы то ни было дру­го­го. Но уеди­не­ние и без­де­я­тель­ность — вот мой удел. Кро­ме того, ты зна­ешь сла­бость здо­ро­вья, изне­жен­ность, при­выч­ный образ жиз­ни наше­го Никия. Зачем же мне утом­лять его, если он не может меня обра­до­вать? Тем не менее, его жела­ние при­ят­но мне». Кни­гу Никия о Луци­лии одоб­рял даже Сан­тра.

(15) Леней, воль­ноот­пу­щен­ник Пом­пея Вели­ко­го и спут­ник его почти во всех похо­дах, после смер­ти его и его сыно­вей жил пре­по­да­ва­ни­ем; шко­ла его была в Кари­нах²⁷, воз­ле хра­ма Зем­ли, в тех местах, где рань­ше был дом Пом­пе­ев. Он был так пре­дан памя­ти сво­его патро­на, что исто­ри­ка Сал­лю­стия²⁸, напи­сав­ше­го, что с виду Пом­пей был скро­мен, а в душе бес­сты­ден, он обру­гал в жесто­кой сати­ре, заяв­ляя, что тот — обжо­ра, раз­врат­ник, него­дяй и бро­дя­га, чудо­ви­ще в жиз­ни и в сочи­не­ни­ях, а сверх того — неве­же­ст­вен­ный похи­ти­тель выра­же­ний Като­на и древ­них. Пере­да­ют, что его захва­ти­ли в раб­ство еще ребен­ком, но он бежал из оков на роди­ну, а потом, изу­чив бла­го­род­ные нау­ки, пред­ло­жил за себя выкуп, но за даро­ва­ния и уче­ность был отпу­щен на волю без­воз­мезд­но.

(16) Квинт Цеци­лий Эпи­рот, уро­же­нец Туску­ла, был отпу­щен­ни­ком рим­ско­го всад­ни­ка Атти­ка, с кото­рым пере­пи­сы­вал­ся Цице­рон, и учи­те­лем его доче­ри, жены Мар­ка Агрип­пы. Отстра­нен­ный по подо­зре­нию в недо­стой­ных сно­ше­ни­ях с ней, он пере­се­лил­ся к Кор­не­лию Гал­лу и жил с ним в боль­шой бли­зо­сти; Август видел в этом одно из тяг­чай­ших пре­ступ­ле­ний Гал­ла. После осуж­де­ния и смер­ти Гал­ла он открыл шко­лу, но брал в обу­че­ние лишь немно­гих, и не под­рост­ков, а толь­ко юно­шей²⁹, — кро­ме тех слу­ча­ев, когда поло­же­ние отца не поз­во­ля­ло отка­зать. Гово­рят, что он пер­вый начал без под­готов­ки спо­рить по-латы­ни и пер­вый стал читать с уче­ни­ка­ми Вер­ги­лия и дру­гих новых поэтов, о чем свиде­тель­ст­ву­ет и сти­шок Доми­ция Мар­са³⁰:

(17) Марк Веррий Флакк, воль­ноот­пу­щен­ник, осо­бен­но про­сла­вил­ся спо­со­бом сво­его пре­по­да­ва­ния. Чтобы раз­вить спо­соб­но­сти уче­ни­ков, он имел обык­но­ве­ние устра­и­вать состя­за­ния меж­ду ними, под­би­рая рав­ных по даро­ва­нию, при­чем пред­ла­гал не толь­ко пред­мет для сочи­не­ния, но и награ­ду для победи­те­ля; награ­дой быва­ла какая-нибудь древ­няя кни­га, пре­крас­ная или ред­кая. Поэто­му Август избрал его настав­ни­ком для сво­их вну­ков, и он со всей шко­лой пере­брал­ся на Пала­тин, но с усло­ви­ем боль­ше не при­ни­мать новых уче­ни­ков; пре­по­да­вал он там в атрии дома Кату­лов, кото­рый состав­лял тогда часть двор­ца, и полу­чал в год сто тысяч сестер­ци­ев. Умер он в пре­клон­ном воз­расте при Тибе­рии. Ста­туя его нахо­дит­ся в Пре­не­сте в верх­ней часта фору­ма, невда­ле­ке от полу­круг­ло­го пор­ти­ка, где он выре­зал для обо­зре­ния на мра­мор­ной дос­ке состав­лен­ный им кален­дарь.

(18) Луций Крас­си­ций из Тарен­та, воль­ноот­пу­щен­ник, имел про­зви­ще Пасикл, но вско­ре пере­име­но­вал себя в Пан­су. Сна­ча­ла он был бли­зок к сцене и помо­гал мимо­гра­фам, затем пре­по­да­вал в шко­ле³¹ и, нако­нец, издав ком­мен­та­рий к «Смирне»³², про­сла­вил­ся настоль­ко, что об этом писа­ли так:

Одна­ко, будучи уже настав­ни­ком мно­гих знат­ных особ, в том чис­ле Юла Анто­ния, сына три­ум­ви­ра, и сопер­ни­чая уже с самим Верри­ем Флак­ком, он вдруг рас­пу­стил шко­лу и при­мкнул к уче­ни­кам фило­со­фа Квин­та Секс­тия.

(19) Скри­бо­ний Афро­ди­сий, раб и уче­ник Орби­лия, впо­след­ст­вии был выкуп­лен и отпу­щен на волю Скри­бо­ни­ей, доче­рью Либо­на, раз­веден­ной женой Авгу­ста; он пре­по­да­вал одно­вре­мен­но с Верри­ем и даже напи­сал воз­ра­же­ние на его кни­ги «О пра­во­пи­са­нии», не упу­стив слу­чая задеть его нрав и науч­ные заня­тия.

(20) Гай Юлий Гигин, воль­ноот­пу­щен­ник Авгу­ста, по про­ис­хож­де­нию испа­нец (хотя неко­то­рые счи­та­ют, что он был алек­сан­дрий­цем и что его при­вез ребен­ком в Рим Цезарь после взя­тия Алек­сан­дрии), был при­леж­ным слу­ша­те­лем и под­ра­жа­те­лем гре­че­ско­го грам­ма­ти­ка Кор­не­лия Алек­сандра, кото­ро­го мно­гие назы­ва­ют Поли­ги­сто­ром за его осве­дом­лен­ность в обла­сти древ­но­стей, а неко­то­рые — Исто­ри­ей. Он заве­до­вал Пала­тин­ской биб­лио­те­кой³³, но это не меша­ло ему иметь мно­го уче­ни­ков. Был он очень бли­зок с поэтом Овиди­ем и исто­ри­ком Кло­ди­ем Лици­ном, кон­су­ля­ром; послед­ний сооб­ща­ет, что Гигин умер в край­ней бед­но­сти и что он до послед­них дней помо­гал ему сво­и­ми сред­ства­ми. Отпу­щен­ни­ком его был Юлий Модест, сле­до­вав­ший по сто­пам патро­на в уче­но­сти и в заня­ти­ях.

(21) Гай Мелисс из Спо­ле­ция был сво­бод­но­рож­ден­ным, но его роди­те­ли, поссо­рив­шись, под­ки­ну­ли его. Ста­ра­ни­я­ми и заботой вос­пи­та­те­ля он при­об­рел глу­бо­кие зна­ния и был пода­рен Меце­на­ту в каче­стве грам­ма­ти­ка. Когда он увидел, что Меце­нат к нему бла­го­во­лит и отно­сит­ся дру­же­ски, то, хотя мать и при­зна­ла его, он остал­ся в раб­стве, пред­по­чи­тая насто­я­щее свое поло­же­ние тому, какое сле­до­ва­ло ему по про­ис­хож­де­нию. За это он вско­ре был отпу­щен на волю и даже вошел в дове­рие к Авгу­сту. По рас­по­ря­же­нию Авгу­ста он при­нял на себя при­веде­ние к порядок биб­лио­те­ки в пор­ти­ке Окта­вии³⁴. На шести­де­ся­том году, по его соб­ст­вен­ным сло­вам, он решил сочи­нить книж­ки «Без­де­лок», кото­рые теперь назы­ва­ют­ся «Шут­ка­ми», и соста­вил их сто пять­де­сят, а впо­след­ст­вии при­ба­вил к ним и новые, раз­лич­но­го содер­жа­ния. Он создал и новый род тогат, назвав их тра­бе­а­та­ми³⁵.

(22) Марк Пом­по­ний Мар­целл, докуч­ней­ший блю­сти­тель латин­ско­го язы­ка, в одной защи­ти­тель­ной речи (ибо ино­гда он вел и судеб­ные дела) так дол­го раз­би­рал допу­щен­ную про­тив­ни­ком погреш­ность в язы­ке, что Кас­сий Север, обра­тясь к судьям, попро­сил отсроч­ки, чтобы его под­за­щит­ный мог нанять себе дру­го­го грам­ма­ти­ка, так как, по-види­мо­му, пред­ме­том даль­ней­ших пре­ний будет не спра­вед­ли­вость, а погреш­ность в язы­ке. Он же ска­зал, пори­цая одно выра­же­ние в речи Тибе­рия, тогда как Атей Капи­тон утвер­ждал, что оно истин­но латин­ское, а если и нет, то бла­го­да­ря импе­ра­то­ру станет тако­вым: «Лжет Капи­тон; ты можешь, Цезарь, дать пра­во граж­дан­ства людям, но не сло­ву». На то, что когда-то он был кулач­ным бой­цом, ука­зы­ва­ет Ази­ний Галл в эпи­грам­ме на него:

(23) Квинт Рем­мий Пале­мон из Вицен­ции был домо­ро­щен­ным рабом одной жен­щи­ны; гово­рят, что сна­ча­ла он был тка­чом, а потом при­об­рел зна­ния, сопро­вож­дая хозяй­ско­го сына в шко­лу. Впо­след­ст­вии, отпу­щен­ный на волю, он пре­по­да­вал в Риме и счи­тал­ся пер­вым сре­ди грам­ма­ти­ков, хотя был запят­нан все­ми поро­ка­ми и хотя Тибе­рий, а затем Клав­дий во все­услы­ша­нье пред­у­преж­да­ли, что ему мень­ше, чем кому-нибудь, мож­но дове­рить вос­пи­та­ние маль­чи­ков и юно­шей. Но он при­вле­кал людей как ост­рой памя­тью, так и лег­ко­стью речи; он даже сочи­нял сти­хи без под­готов­ки и писал их раз­ны­ми необыч­ны­ми раз­ме­ра­ми. Был он так занос­чив, что Мар­ка Варро­на обзы­вал сви­ньей; про­воз­гла­шал, что с ним нау­ки роди­лись и с ним умрут; что имя его упо­ми­на­ет­ся в «Буко­ли­ках» не слу­чай­но, ибо Вер­ги­лий пред­у­га­ды­вал, что будет некий Пале­мон³⁷ судьей всех поэтов и поэм; хва­стал­ся даже тем, что одна­жды раз­бой­ни­ки не тро­ну­ли его из ува­же­ния к его сла­ве. Он вел настоль­ко рос­кош­ную жизнь, что при­ни­мал ван­ну по несколь­ко раз в день, и ему даже не хва­та­ло дохо­дов, хотя он и полу­чал четы­ре­ста тысяч в год от шко­лы и почти столь­ко же от лич­но­го иму­ще­ства: о послед­нем он очень забо­тил­ся, содер­жал несколь­ко порт­няж­ных мастер­ских и обра­ба­ты­вал свои поля так, что поса­жен­ные его рукой лозы при­но­си­ли, как извест­но, по 360 гроз­дьев³⁸. Он пылал исклю­чи­тель­ной, вплоть до непри­ли­чия³⁹ стра­стью к жен­щи­нам; гово­рят так­же, что один чело­век, кото­ро­го он пре­сле­до­вал поце­лу­я­ми, когда тот не мог убе­жать от него в тол­пе, так съяз­вил ему в ответ: «Раз­ве ты хочешь, учи­тель, обса­сы­вать каж­до­го, как толь­ко увидишь, что он торо­пит­ся?»

(24) Марк Вале­рий Проб из Бери­та дол­гое вре­мя доби­вал­ся чина цен­ту­ри­о­на и, нако­нец, наску­ча этим, занял­ся нау­ка­ми. В про­вин­ции у грам­ма­ти­ста он про­чи­тал когда-то несколь­ко ста­рых книг — там до сих пор жива память о древ­них, еще не совсем исчез­нув­шая, как в Риме. Теперь он при­леж­но вер­нул­ся к ним, а затем поже­лал позна­ко­мить­ся и с дру­ги­ми; и хотя все отно­си­лись к это­му пре­зри­тель­но и счи­та­ли чте­ние ско­рее позо­ром, чем сла­вой и поль­зой, он остал­ся при сво­ем реше­нии. Собрав мно­го руко­пи­сей, он их тща­тель­но испра­вил, раз­ме­тил и снаб­дил при­ме­ча­ни­я­ми; зани­мал­ся он толь­ко этой и ника­кой дру­гой отрас­лью грам­ма­ти­ки. У него было несколь­ко ско­рее после­до­ва­те­лей, чем уче­ни­ков⁴⁰: он нико­гда не пре­по­да­вал так, чтобы слыть учи­те­лем, а вме­сто того обыч­но бесе­до­вал с одним-дву­мя, самое боль­шее с тре­мя-четырь­мя из них, отды­хая с ними в после­по­лу­ден­ные часы и меж­ду дол­ги­ми и скуч­ны­ми беседа­ми что-нибудь читая, да и то ред­ко. Издан­ные им работы немно­го­чис­лен­ны, неве­ли­ки и посвя­ще­ны мел­ким част­ным вопро­сам. Впро­чем, он оста­вил отлич­ный сбор­ник наблюде­ний над речью древ­них.

О РИТОРАХ

(25) Рито­ри­ка у нас вошла в употреб­ле­ние позд­но, как и грам­ма­ти­ка, и даже с боль­шим трудом, так как извест­но, что одно вре­мя зани­мать­ся ею было пря­мо вос­пре­ще­но. Чтобы никто не усо­мнил­ся в этом, при­ве­ду ста­рин­ное поста­нов­ле­ние сена­та и далее цен­зор­ский эдикт⁴¹: «В кон­суль­ство Гая Фан­ния Стра­бо­на и Мар­ка Вале­рия Мес­са­лы пре­тор Марк Пом­по­ний внес в сенат пред­ло­же­ние; обсудив вопрос о фило­со­фах и рито­рах, поста­но­ви­ли об этом, чтобы пре­тор Марк Пом­по­ний поза­бо­тил­ся и обес­пе­чил, как того тре­бу­ют инте­ре­сы государ­ства и его при­ся­га, чтобы их боль­ше не было в Риме». О том же самом спу­стя неко­то­рое вре­мя цен­зо­ры Гней Доми­ций Аге­но­барб и Луций Лици­ний Красс изда­ли такой эдикт: «Дошло до нас, что есть люди, кото­рые заве­ли нау­ку ново­го рода, к ним в шко­лы соби­ра­ет­ся юно­ше­ство, они при­ня­ли имя латин­ских рито­ров, и там-то моло­дые люди без­дель­ни­ча­ют целы­ми дня­ми. Пред­ка­ми наши­ми уста­нов­ле­но, чему детей учить и в какие шко­лы ходить; нов­ше­ства же, тво­ри­мые вопре­ки обы­чаю и нра­ву пред­ков, пред­став­ля­ют­ся непра­виль­ны­ми и неже­ла­тель­ны­ми. Поэто­му счи­та­ем необ­хо­ди­мым выска­зать наше мне­ние для тех, кто содер­жит шко­лы, и для тех, кто при­вык посе­щать их, что нам это не угод­но».

Посте­пен­но рито­ри­ка ока­за­лась полез­ной и чест­ной нау­кой, и мно­гие ста­ли искать в ней опо­ры и сла­вы. Цице­рон декла­ми­ро­вал по-гре­че­ски до само­го сво­его пре­тор­ства⁴², а по-латы­ни — даже в более пожи­лом воз­расте, вме­сте с кон­су­ла­ми Гир­ци­ем и Пан­сой, кото­рых он назы­вал сво­и­ми уче­ни­ка­ми и взрос­лы­ми детьми. Гней Пом­пей, как пере­да­ют неко­то­рые исто­ри­ки, перед самой граж­дан­ской вой­ной повто­рял декла­ма­ци­он­ные при­е­мы, чтобы ему лег­че было высту­пать про­тив Гая Кури­о­на, дерз­ко­го юно­ши, защи­щав­ше­го дело Цеза­ря; и Марк Анто­ний и Август⁴³ не отка­зы­ва­лись от это­го даже во вре­мя Мутин­ской вой­ны. Импе­ра­тор Нерон декла­ми­ро­вал перед наро­дом в пер­вый же год сво­его прав­ле­ния и еще два раза до того. Мно­гие ора­то­ры даже изда­ва­ли свои декла­ма­ции. Все это воз­буди­ло у людей нема­лое усер­дие, яви­лось огром­ное мно­же­ство уче­ных и пре­по­да­ва­те­лей, и они име­ли такой успех, что иные за низ­мен­но­го состо­я­ния дости­га­ли сенат­ско­го сосло­вия и выс­ших долж­но­стей.

Но спо­соб пре­по­да­ва­ния не был оди­на­ко­вым у всех и неиз­мен­ным у каж­до­го, пото­му что вся­кий упраж­нял уче­ни­ков на раз­ные лады. Был обы­чай каж­дый раз по-раз­но­му укра­шать рече­ния обра­за­ми, при­ме­ра­ми⁴⁴ и прит­ча­ми, а повест­во­ва­ние вести то вкрат­це и сжа­то, то мно­го­слов­но и обиль­но; ино­гда пере­ла­га­ли гре­че­ские сочи­не­ния и вос­хва­ля­ли или пори­ца­ли вели­ких мужей: даже ука­зы­ва­ли на неко­то­рые поряд­ки обще­ст­вен­ной жиз­ни как на полез­ные и необ­хо­ди­мые или как ненуж­ные и пагуб­ные; часто обос­но­вы­ва­ли или опро­вер­га­ли досто­вер­ность ска­за­ний — гре­ки назы­ва­ют упраж­не­ния тако­го рода «ана­ске­ва­ми» и «катас­ке­ва­ми»; нако­нец, все это посте­пен­но вышло из употреб­ле­ния, будучи вытес­не­но кон­тро­вер­си­я­ми⁴⁵.

Темы ста­рин­ных кон­тро­вер­сий извле­ка­лись или из исто­рии, как ино­гда дела­ет­ся до сих пор, или из дей­ст­ви­тель­ных собы­тий недав­ней совре­мен­но­сти; обыч­но, пред­ла­гая их, сохра­ня­ли даже назы­ва­ния мест­но­стей. По край­ней мере, тако­вы те из них, кото­рые были собра­ны и изда­ны; из их чис­ла не лиш­ним будет при­ве­сти один-два при­ме­ра дослов­но.

«Одна­жды летом моло­дые люди при­шли из Рима в Остию, вышли на берег, встре­ти­ли рыба­ков, вытя­ги­вав­ших сеть, и дого­во­ри­лись, что купят улов за столь­ко-то. Запла­ти­ли день­ги, дол­го жда­ли, пока вытя­нут сеть; когда вытя­ну­ли, в сети ока­за­лась не рыба, а заши­тая кор­зи­на с золо­том. Поку­па­те­ли утвер­жда­ют, что улов при­над­ле­жит им, рыба­ки — что им».

«Рабо­тор­го­вец, сго­няя с кораб­ля в Брун­ди­зии пар­тию рабов, из стра­ха перед сбор­щи­ка­ми пошли­ны надел на кра­си­во­го и доро­го сто­ив­ше­го маль­чи­ка бул­лу и пре­тек­сту⁴⁶; обман лег­ко уда­лось скрыть. При­шли в Рим, дело рас­кры­лось, маль­чик тре­бу­ет сво­бо­ды, так как он-де полу­чил ее по воле гос­по­ди­на».

В ста­ри­ну такие упраж­не­ния назы­ва­лись по-гре­че­ски «син­те­сы», потом ста­ли назы­вать­ся кон­тро­вер­си­я­ми. Темы их или выду­мы­ва­лись, или заим­ст­во­ва­лись из судеб­ной прак­ти­ки.

Зна­ме­ни­тые пре­по­да­ва­те­ли, о кото­рых сохра­ни­лась память, были, как кажет­ся, толь­ко сле­дую­щие.

(26) Луций Пло­тий Галл. О нем так сооб­ща­ет Цице­рон в пись­ме к Мар­ку Титин­нию⁴⁷: «Пом­ню, когда мы были детьми, некий Пло­тий впер­вые начал обу­чать по-латы­ни. К нему сте­ка­лись уче­ни­ки, пото­му что все, кто отли­чал­ся при­ле­жа­ни­ем, зани­ма­лись у него, и я жалел, что для меня это невоз­мож­но. Впро­чем, уте­ша­ло меня мне­ние вид­ней­ших уче­ных, что гре­че­ские упраж­не­ния могут раз­вить даро­ва­ние еще луч­ше». На него же — ибо жил он очень дол­го — ука­зы­ва­ет Марк Целий в той речи, где он защи­щал­ся от обви­не­ния в наси­лии; он заяв­ля­ет, что Пло­тий соста­вил для Атра­ти­на, Цели­е­ва обви­ни­те­ля, но не упо­ми­на­ет его име­ни, а обзы­ва­ет его ячмен­ным рито­ром и изде­ва­ет­ся над его напы­щен­но­стью, пустотой и убо­же­ст­вом.

(27) Луций Воль­та­ци­лий Пилут, как рас­ска­зы­ва­ют, был рабом-при­врат­ни­ком и даже, по древ­не­му обы­чаю, был при­ко­ван на цепь; потом, осво­бож­ден­ный за даро­ва­ния и любовь к нау­кам, он помо­гал сво­е­му патро­ну состав­лять судеб­ные обви­не­ния. Затем, заняв­шись рито­ри­кой, он учил Гнея Пом­пея Вели­ко­го, и во мно­гих кни­гах изло­жил дея­ния его отца и его соб­ст­вен­ные. По мне­нию Кор­не­лия Непота, он пер­вый из всех воль­ноот­пу­щен­ни­ков взял­ся за сочи­не­ние исто­рии, а до того вре­ме­ни этим обыч­но зани­ма­лись толь­ко высо­ко­по­став­лен­ные лица.

(28) Марк Эпидий, слыв­ший кле­вет­ни­ком, открыл рито­ри­че­скую шко­лу и обу­чал в чис­ле про­чих Мар­ка Анто­ния и Авгу­ста; одна­жды, когда послед­ние упре­ка­ли Гая Кан­ну­ция в том, что в государ­ст­вен­ных делах он был рев­ност­ным при­вер­жен­цем кон­су­ля­ра Исав­ри­ка, Кан­ну­ций отве­тил: «Пред­по­чи­таю быть уче­ни­ком Исав­ри­ка, чем кле­вет­ни­ка Эпидия». Этот Эпидий хва­стал­ся про­ис­хож­де­ни­ем от Гая Эпидия Нуце­ри­на⁴⁸, кото­рый, по древ­не­му пре­да­нию, бро­сил­ся в реку Сарн и исчез, а потом вдруг явил­ся с золоты­ми рога­ми и был при­чис­лен к богам.

(29) Секст Кло­дий из Сици­лии, пре­по­да­ва­тель как латин­ско­го, так и гре­че­ско­го крас­но­ре­чия, под­сле­по­ва­тый и ост­рый на язык, утвер­ждал, что испор­тил себе гла­за⁴⁹ из-за друж­бы с три­ум­ви­ром Мар­ком Анто­ни­ем; он же гово­рил, что Фуль­вия, жена Анто­ния, одна щека кото­рой была при­пух­лой, иску­ша­ет его испы­тать ост­ро­ту сво­его сти­ля⁵⁰. Но Анто­ний от это­го любил его не мень­ше, если не боль­ше. Когда он стал вско­ре кон­су­лом, Кло­дий полу­чил от него бога­тый пода­рок, судя по тому, что гово­рит про­тив него Цице­рон в Филип­пи­ках⁵¹: «Шут­ки ради ты при­зы­ва­ешь учи­те­ля, кото­ро­го ты и твои собу­тыль­ни­ки счи­та­ют рито­ром и кото­ро­му ты доз­во­лил гово­рить про­тив тебя что угод­но, — бес­спор­но, чело­ве­ка ядо­ви­то­го, хотя не так уж труд­но гово­рить речи про­тив тебя и тво­их, — и какая же это­му рито­ру дана награ­да? Слу­шай­те, слу­шай­те, отцы сена­то­ры, узна­вай­те о язвах государ­ства! Две тыся­чи юге­ров леон­тин­ско­го поля⁵² назна­чил ты рито­ру Секс­ту Кло­дию, да еще сво­бод­но­го от пода­тей, так что даже за такую цену не научил­ся ты здра­во­му смыс­лу».

(30) Гай Аль­бу­ций Сил⁵³ из Нова­рии, будучи в род­ном горо­де эди­лом, одна­жды пра­вил суд; но те, про­тив кого он вынес реше­ние, согна­ли его с судей­ско­го места пин­ка­ми. Воз­му­щен­ный этим, он тот­час отпра­вил­ся за ворота и далее в Рим. Там он был при­нят в круж­ке ора­то­ра План­ка, кото­рый имел обык­но­ве­ние перед сво­ей декла­ма­ци­ей выпус­кать како­го-нибудь дру­го­го ора­то­ра; взяв эту роль на себя, Аль­бу­ций так ее выпол­нил, что Планк вынуж­ден был мол­чать, не смея с ним сопер­ни­чать. Про­сла­вив­шись этим, он завел соб­ст­вен­ную шко­лу и обыч­но, объ­явив тему кон­тро­вер­сии, при­сту­пал к ней сидя, а затем посте­пен­но раз­го­ря­чал­ся и закан­чи­вал стоя. Декла­ми­ро­вал он на раз­ный лад — то пыш­но и с блес­ком, то сжа­то, неиз­мен­но и чуть ли не пло­щад­ны­ми сло­ва­ми, чтобы не пока­зать­ся педан­том. Вел он и судеб­ные дела, но очень ред­ко, высту­пая толь­ко в важ­ней­ших про­цес­сах и толь­ко с заклю­чи­тель­ны­ми реча­ми. Потом он поки­нул форум, отча­сти из сты­да, отча­сти из бояз­ни. Дело в том, что одна­жды перед цен­тум­ви­ра­ми, бра­ня про­тив­ни­ка за нече­стие по отно­ше­нию к роди­те­лям, он вос­клик­нул фигу­раль­но, как бы пред­ла­гая ему воз­мож­ность поклясть­ся⁵⁴: «Кля­нись остан­ка­ми отца тво­е­го и мате­ри, кото­рые лежат без погре­бе­ния!» — и так далее в этом духе. Тот при­нял пред­ло­же­ние, судьи не воз­ра­жа­ли, и Аль­бу­ций про­иг­рал дело, за что и под­верг­ся жесто­ким напад­кам. В дру­гой раз в Медио­лане, перед про­кон­су­лом Луци­ем Пизо­ном, защи­щая обви­ня­е­мо­го в убий­стве с таким успе­хом, что лик­то­рам при­хо­ди­лась сдер­жи­вать вос­торг при­сут­ст­ву­ю­щих, он раз­го­ря­чил­ся до того, что стал опла­ки­вать участь Ита­лии, как бы сно­ва обра­щен­ной в про­вин­цию, и воз­звал к Мар­ку Бру­ту, ста­туя кото­ро­го сто­я­ла тут же, име­нуя его «зако­нов и сво­бо­ды зижди­те­лем и блю­сти­те­лем», за что едва не попла­тил­ся. Уже в ста­ро­сти, стра­дая язвою, он вер­нул­ся в Нова­рию; созвав народ и объ­яс­нив ему в длин­ной и неле­пой речи, поче­му он решил уме­реть, он умо­рил себя голо­дом.