Лурье С.

Ксенофонт и его «Греческая история»

Ксенофонт Афинский. Греческая история / Пер. С. Лурье. Ленинград: ОГИЗ Соцэкгиз — Ленинградское отделение, 1935.
Перевод, вступительная статья и комментарий С. Лурье.
Отв. ред. О. Крюгер. Тех. ред. Л. Вакуленко.

с. III Про­ис­хож­де­ние Афин­ско­го государ­ства и раз­ви­тие его демо­кра­ти­че­ско­го строя через рево­лю­ции Соло­на и Кли­сфе­на отчет­ли­во обри­со­ва­но в труде Ф. Энгель­са «Про­ис­хож­де­ние семьи, част­ной соб­ст­вен­но­сти и государ­ства». Одна­ко, не все антич­ные государ­ства раз­ви­ва­лись оди­на­ко­во, и к V веку в поли­ти­че­ском строе гре­че­ских горо­дов-государств суще­ст­во­ва­ло доволь­но мно­го раз­лич­ных оттен­ков. Два направ­ле­ния, одна­ко, мож­но выде­лить как основ­ные: демо­кра­тию и ари­сто­кра­тию.

Пер­вое, вырос­шее в свя­зи с ростом обме­на, при­зна­ет, что пра­вом на потреб­ле­ние про­из­во­ди­мых про­дук­тов поль­зу­ют­ся все корен­ные жите­ли общи­ны. Как пра­ви­ло, эта груп­па не тре­бу­ет рав­но­мер­но­го рас­пре­де­ле­ния иму­ще­ства меж­ду все­ми граж­да­на­ми общи­ны, но она тре­бу­ет, чтобы в прин­ци­пе государ­ство обес­пе­чи­ва­ло каж­до­му его корен­но­му жите­лю извест­ный про­жи­точ­ный мини­мум и не обла­га­ло неиму­щих ника­ки­ми нало­га­ми или побо­ра­ми. Она не счи­та­ет, подоб­но ее про­тив­ни­кам, вся­кую физи­че­скую работу уни­зи­тель­ной для сво­бод­но­го чело­ве­ка, а толь­ко наи­бо­лее тяже­лую. Она не воз­ра­жа­ет про­тив инсти­ту­та раб­ства, несмот­ря на кон­ку­рен­цию раб­ско­го труда со сво­бод­ным: наи­бо­лее тяже­лая работа, и по ее мне­нию, удел раба; и она, как и ее про­тив­ни­ки, видит в рабе глав­но­го про­из­во­ди­те­ля. Вся­кий корен­ной граж­да­нин в прин­ци­пе дол­жен полу­чать сред­ства к суще­ст­во­ва­нию от государ­ства, даже если он не работа­ет и не име­ет сво­его иму­ще­ства. Эти сред­ства долж­ны полу­чать­ся путем экс­плуа­та­ции рабов и ино­стран­цев (посе­лив­ших­ся в горо­де — мет­э­ков — и жите­лей под­власт­ных горо­дов). Народ­но­му собра­нию, состав­лен­но­му из всех сво­бод­ных граж­дан, при­над­ле­жит суве­рен­ная власть в государ­стве. Эта груп­па носи­ла назва­ние демо­кра­тии.

Дру­гая, более реак­ци­он­ная груп­па исхо­ди­ла из взгляда, что бед­ность и вся­ко­го рода физи­че­ская работа позор­ны и уни­зи­тель­ны, так как они лиша­ют чело­ве­ка эко­но­ми­че­ской, а вме­сте с ней и пра­во­вой неза­ви­си­мо­сти. Пра­во на про­дукт труда и на власть не при­над­ле­жит всем граж­да­нам поров­ну: оно долж­но рас­пре­де­лять­ся меж­ду ними в гео­мет­ри­че­ской про­пор­ции, в зави­си­мо­сти от знат­но­сти и богат­ства, при­чем льви­ную долю полу­ча­ет пра­вя­щая замкну­тая груп­па бога­тых ари­сто­кра­тов. Неиму­щие и бед­ня­ки не име­ют ника­ко­го пра­ва на эко­но­ми­че­скую под­держ­ку со сто­ро­ны государ­ства; рав­ным обра­зом они не долж­ны иметь ника­ких поли­ти­че­ских прав, ника­кой вла­сти в государ­стве. Раз­бо­га­тев­шие пред­ста­ви­те­ли про­сто­на­ро­дья полу­ча­ют при извест­ных усло­ви­ях те или иные пра­ва, но хозя­е­ва­ми государ­ства оста­ет­ся замкну­тый круг людей, при­над­ле­жа­щих к зна­ти или вла­де­ю­щих с. IV богат­ства­ми уже в ряде поко­ле­ний. В прин­ци­пе эта пар­тия не виде­ла боль­шой раз­ни­цы меж­ду людь­ми, зани­маю­щи­ми­ся физи­че­ским трудом, бед­ня­ка­ми и раба­ми. Ее скры­той целью было пре­вра­ще­ние этих людей фак­ти­че­ски в рабов; сред­ст­вом было дол­го­вое зака­ба­ле­ние. Это про­изо­шло бы и в Афи­нах, если бы рево­лю­ция Соло­на не изба­ви­ла Афи­ны от этой уча­сти; это про­изо­шло, может быть, в дей­ст­ви­тель­но­сти в Фес­са­лии и Спар­те. Эта груп­па носи­ла назва­ние ари­сто­кра­ти­че­ской.

Обе эти «пар­тии» име­ют пред­по­сыл­кой по́лис — неболь­шое замкну­тое государ­ство-город, для кото­ро­го каж­дый при­ез­жий житель сосед­не­го по́лиса явля­ет­ся уже бес­прав­ным посе­лен­цем, объ­ек­том экс­плуа­та­ции, сто­я­щим вне кад­ров государ­ства. При появ­ле­нии широ­ко­го меж­ду­на­род­но­го обме­на, при появ­ле­нии ряда государств, вво­зив­ших основ­ные пред­ме­ты потреб­ле­ния, напри­мер хлеб, из-за гра­ни­цы (так было в Афи­нах), нали­чие мас­сы мел­ких поли­сов и тамо­жен­ных рога­ток не мог­ло не ощу­щать­ся как тор­моз для даль­ней­ше­го эко­но­ми­че­ско­го раз­ви­тия. Неиз­беж­но дол­жен был появить­ся соци­аль­ный слой ново­го типа, не свя­зан­ный с отдель­ным поли­сом. Такая пра­вя­щая вер­хуш­ка и появ­ля­ет­ся с IV века, зна­ме­нуя нача­ло новой эпо­хи элли­низ­ма, в отли­чие от преды­ду­щей, назы­вае­мой эллин­ст­вом. Попыт­ки обра­зо­ва­ния сою­зов государств (наи­бо­лее типич­ные — Афин­ский мор­ской союз, Пело­пон­нес­ский союз и, нако­нец, Бео­тий­ский союз, насто­я­щее феде­ра­тив­ное государ­ство) ока­за­лись неудач­ны­ми: посколь­ку каж­дый сво­бод­ный грек рас­смат­ри­вал гре­ков из дру­гих поли­сов как нечто непол­но­цен­ное, здесь все­гда наблюда­лась тен­ден­ция пол­но­го под­чи­не­ния более сла­бых чле­нов сою­за наи­бо­лее силь­ным. Исто­ри­че­ской необ­хо­ди­мо­стью ока­за­лось появ­ле­ние неогра­ни­чен­ных вла­сти­те­лей: тот, кто был ари­сто­кра­том в сво­ем род­ном государ­стве, ино­гда ока­зы­вал­ся самым жал­ким про­сто­люди­ном за его гра­ни­цей; поэто­му новые вла­сти­те­ли, желав­шие иметь авто­ри­тет в ряде под­чи­нен­ных им государств, не мог­ли обос­но­вы­вать свое пра­во на власть при­над­леж­но­стью к родо­вой ари­сто­кра­тии; они иска­ли дру­гих обос­но­ва­ний (напр., в боже­ст­вен­но­сти их вла­сти и т. п.). Вво­дя того или ино­го чело­ве­ка в круг сво­их при­бли­жен­ных, они тем самым дела­ли его и ари­сто­кра­том и участ­ни­ком во вла­сти, хотя бы он и про­ис­хо­дил из рабов. Если по уче­нию тео­ре­ти­ков эллин­ской эпо­хи каж­дый граж­да­нин в боль­шей или мень­шей мере части­ца государ­ства и основ­ной целью его жиз­ни явля­ет­ся бла­го­по­лу­чие всей общи­ны, то новая элли­ни­сти­че­ская док­три­на учит, что поли­ти­ка — дело пра­ви­те­лей-спе­ци­а­ли­стов, а от рядо­во­го граж­да­ни­на тре­бу­ет­ся толь­ко, чтобы он пови­но­вал­ся зако­нам, акку­рат­но вно­сил нало­ги, испол­нял повин­но­сти и доб­ро­со­вест­но зани­мал­ся сво­и­ми лич­ны­ми дела­ми.

Борь­ба меж­ду ари­сто­кра­ти­ей и демо­кра­ти­ей при­ня­ла к кон­цу V в. крайне оже­сто­чен­ные фор­мы. Борь­ба меж­ду Спар­той, где у вла­сти сто­я­ла ари­сто­кра­тия, и Афи­на­ми, где у вла­сти сто­я­ла демо­кра­тия, посте­пен­но пре­вра­ща­лась из борь­бы меж­ду государ­ства­ми в борь­бу меж­ду клас­са­ми, вер­нее — груп­пи­ров­ка­ми: ари­сто­кра­ты в демо­кра­ти­че­ских государ­ствах были, как пра­ви­ло, государ­ст­вен­ны­ми измен­ни­ка­ми и не толь­ко сочув­ст­во­ва­ли, но и актив­но содей­ст­во­ва­ли Спар­те; так же посту­па­ли демо­кра­ты в ари­сто­кра­ти­че­ских государ­ствах. Эта борь­ба не кон­чи­лась победой ни одной из груп­пи­ро­вок, при­ведя обе кон­цеп­ции к пол­но­му банк­рот­ству, так как обанк­ро­ти­лась самая идея суве­рен­но­го поли­са; она при­ве­ла к кру­ше­нию все­го эллин­ско­го укла­да и с. V к замене его укла­дом элли­ни­сти­че­ским. Этот кри­зис рез­ко обо­зна­чил­ся уже в кон­це V века.

Ксе­но­фонт — инте­рес­ный и типич­ный про­дукт этой борь­бы, достиг­шей сво­его куль­ми­на­ци­он­но­го пунк­та в 404 г. Вряд ли мож­но сомне­вать­ся в том, что собы­тия 410 г. Ксе­но­фонт («Гре­че­ская исто­рия», кн. I, гл. 2) опи­сы­ва­ет по лич­ным вос­по­ми­на­ни­ям; поэто­му мож­но быть уве­рен­ным, что он родил­ся во вся­ком слу­чае ранее 430 г. и, сле­до­ва­тель­но, в эпо­ху наи­боль­ше­го оже­сто­че­ния этой борь­бы в Афи­нах он был уже взрос­лым чело­ве­ком. Самое его про­ис­хож­де­ние. — Ксе­но­фонт про­ис­хо­дил, как свиде­тель­ст­ву­ют Стра­бон и Дио­ген Лаэр­ций, из почтен­но­го и бога­то­го рода — долж­но было толк­нуть его в ари­сто­кра­ти­че­ский лагерь.

Моло­дость Ксе­но­фон­та про­те­ка­ла в эпо­ху Пело­пон­нес­ских войн, носив­ших, может быть, харак­тер не столь­ко меж­ду­по­лис­ной, сколь­ко меж­ду­пар­тий­ной борь­бы. Дей­ст­ви­тель­но, сто­и­ло спар­тан­цам при­бли­зить­ся к како­му-нибудь горо­ду, как мест­ная ари­сто­кра­тия начи­на­ла вся­че­ски содей­ст­во­вать им, а где уда­ва­лось, — и откры­то пере­хо­дить на их сто­ро­ну. Если ари­сто­кра­тия посту­па­ла ина­че, то при­чи­ной это­го был исклю­чи­тель­но страх пред мще­ни­ем демо­кра­тов. Прав­да, по уче­нию этих ари­сто­кра­тов, выс­шей доб­ро­де­те­лью граж­да­ни­на было без­услов­ное под­чи­не­ние государ­ст­вен­ным уста­нов­ле­ни­ям; одна­ко, при этом име­лось в виду толь­ко такое государ­ство, кото­рое соот­вет­ст­во­ва­ло их ари­сто­кра­ти­че­ским иде­а­лам; в про­тив­ном слу­чае насто­я­щий реак­ци­о­нер не толь­ко имел пра­во, но и был обя­зан сде­лать все воз­мож­ное для водво­ре­ния «спра­вед­ли­во­го» строя и уни­что­же­ния «злых демо­кра­тов». В Афи­нах все ари­сто­кра­ти­че­ское обще­ство было настро­е­но не толь­ко лако­но­филь­ски, но стра­да­ло насто­я­щей лако­но­ма­ни­ей: спар­тан­ские поряд­ки счи­та­лись вер­хом совер­шен­ства, детей сплошь и рядом посы­ла­ли на вос­пи­та­ние в Спар­ту. В такой обста­нов­ке жил и вос­пи­ты­вал­ся моло­дой Ксе­но­фонт. Он был для сво­его вре­ме­ни обра­зо­ван­ным чело­ве­ком, но такое вос­пи­та­ние счи­та­лось тогда необ­хо­ди­мым для бле­стя­ще­го свет­ско­го юно­ши; ост­ро­ум­ная харак­те­ри­сти­ка Пла­то­на — «преж­де все­го свет­ская без­упреч­ность, а затем уже исти­на» — отно­сит­ся преж­де все­го к нему.

Прав­да, в самые послед­ние годы V века Ксе­но­фонт был — в тече­ние очень корот­ко­го вре­ме­ни — уче­ни­ком Сокра­та. Но он пошел к Сокра­ту не пото­му, что хотел най­ти цель и смысл жиз­ни, и не из люб­ви к отвле­чен­но­му фило­соф­ст­во­ва­нию. Став­шее в то вре­мя мод­ным «выс­шее обра­зо­ва­ние» мож­но было полу­чить толь­ко у софи­стов, вро­де Про­та­го­ра, пред­ста­ви­те­ля демо­кра­ти­че­ско­го и мате­ри­а­ли­сти­че­ско­го тече­ния. Наобо­рот, Сократ под­вер­гал уни­что­жаю­щей кри­ти­ке демо­кра­ти­че­ские уста­нов­ле­ния, счи­тал, что во гла­ве государ­ства долж­ны сто­ять люди, с дет­ства гото­вив­ши­е­ся к делу управ­ле­ния государ­ст­вом, т. е., прак­ти­че­ски, ари­сто­кра­ты; он откры­то отда­вал пред­по­чте­ние ари­сто­кра­ти­че­ской Спар­те перед демо­кра­ти­че­ски­ми Афи­на­ми, где пра­вят «гор­шеч­ни­ки и кожев­ни­ки», и охот­но цити­ро­вал содер­жа­щий­ся в «Илиа­де» эпи­зод с Фер­си­том, пре­ис­пол­нен­ный пре­зре­ния к чер­ни. Разу­ме­ет­ся, более глу­бо­кий ана­лиз уче­ния Сокра­та пока­зы­ва­ет, что его нель­зя без даль­ней­ших око­лич­но­стей при­чис­лить к ари­сто­кра­ти­че­ско­му лаге­рю, но до это­го не было дела рядо­во­му афи­ня­ни­ну; неуди­ви­тель­но поэто­му, что Ари­сто­фан в сво­их «Пти­цах» употреб­ля­ет сло­ва «лако­но­ман» и «сокра­то­вец» как сино­ни­мы и что это с. VI же лако­но­филь­ство и враж­деб­ность к демо­кра­тии послу­жи­ли впо­след­ст­вии при­чи­ной осуж­де­ния Сокра­та.

Ска­зан­но­го доста­точ­но, чтобы понять, поче­му ари­сто­кра­ти­че­ская золотая моло­дежь пред­по­чла Сокра­та ради­каль­ным софи­стам. К нему валом пова­ли­ли юно­ши из луч­ших ари­сто­кра­ти­че­ских семей. Мно­гие из этих юно­шей при­шли к Сокра­ту с уже гото­вы­ми и вполне сло­жив­ши­ми­ся пред­взя­ты­ми взгляда­ми и вос­поль­зо­ва­лись его уро­ка­ми для того, чтобы округ­лить эти взгляды.

Одним из этих моло­дых людей был Ксе­но­фонт. Вырос­ший, как мы виде­ли, «в умст­вен­но-огра­ни­чен­ной среде лако­но­филь­ско­го атти­че­ско­го юнкер­ства» (Schmid W. u. Christ. Grie­chi­sche Li­te­ra­tur­ge­schich­te. I. Изд. 6. С. 494), в кото­рой инте­ре­со­ва­лись толь­ко гим­на­сти­кой, охотой, вер­хо­вой ездой и амур­ны­ми при­клю­че­ни­я­ми (Гре­че­ская исто­рия. Кн. V. Гл. 3. § 20), он не мог и не стре­мил­ся понять сущ­ность уче­ния Сокра­та. Его фило­соф­ские про­из­веде­ния («Вос­по­ми­на­ния о Сокра­те», «Апо­ло­гия Сокра­та», «Пир», «Домо­строй») пока­зы­ва­ют, что он лишь чисто внешне исполь­зо­вал отдель­ные поло­же­ния сокра­тов­ской эти­ки и новую введен­ную им диа­лек­ти­че­скую фор­му для про­па­ган­ды скуч­ной фили­стер­ской мора­ли и для демон­стра­ции сво­его крас­но­ре­чия. Одна­ко, при всей сво­ей тео­ре­ти­че­ской бес­по­мощ­но­сти, этот Тар­та­рен от фило­со­фии умел лов­ко вести защи­ту инте­ре­сов сво­его клас­са. Пусть в его язы­ке нет жест­кой кра­соты и суро­во­го вели­чия1 ста­рой атти­че­ской речи; пусть и в мане­ре пись­ма, как и во всем про­чем, он явля­ет­ся про­воз­вест­ни­ком новой элли­ни­сти­че­ской эпо­хи; его ров­ный, спо­кой­ный и выдер­жан­ный стиль был тем иде­а­лом, к кото­ро­му стре­мил­ся каж­дый хоро­шо вос­пи­тан­ный свет­ский чело­век того вре­ме­ни; неда­ром Ксе­но­фонт полу­чил про­зва­ние «атти­че­ской пче­лы».

Не успел Ксе­но­фонт сколь­ко-нибудь осно­ва­тель­но озна­ко­мить­ся с уче­ни­ем Сокра­та, как обсто­я­тель­ства напра­ви­ли его совсем в дру­гую сто­ро­ну. Его друг, бео­ти­ец Прок­сен, пред­ло­жил ему в 401 г. при­нять уча­стие в похо­де пер­сид­ско­го царе­ви­ча Кира про­тив сво­его бра­та, царя Арта­к­серк­са II, и Ксе­но­фон­ту при­шлось, не дол­го думая, бро­сить фило­со­фию, про­ме­няв скуч­ную нау­ку на пол­ную при­клю­че­ний жизнь наем­ни­ка. Дело в том, что поло­же­ние ари­сто­кра­тов в Афи­нах после свер­же­ния 30 тира­нов, несмот­ря на клят­вен­ное обе­ща­ние демо­са «не быть зло­па­мят­ным», ста­но­ви­лось с каж­дым днем все более нена­деж­ным; пря­мой же пере­ход к спар­тан­цам пре­вра­тил бы Ксе­но­фон­та в государ­ст­вен­но­го измен­ни­ка. Поступ­ле­ние на служ­бу к Киру, кото­рый, хотя и был дру­гом и союз­ни­ком Спар­ты, но не порвал и с Афи­на­ми, было срав­ни­тель­но наи­луч­шим выхо­дом из поло­же­ния. Вдо­ба­вок, служ­ба в каче­стве наем­ни­ка была весь­ма выгод­ной: хоро­шая гим­на­сти­че­ская и воен­ная под­готов­ка и ари­сто­кра­ти­че­ское про­ис­хож­де­ние обес­пе­чи­ва­ли Ксе­но­фон­ту быст­рое про­дви­же­ние по служ­бе; в слу­чае же ожи­дав­шей­ся победы Кира и вступ­ле­ния его на пре­стол поло­же­ние Ксе­но­фон­та мог­ло стать и совсем завид­ным.

Конеч­но, такой пере­ход Ксе­но­фон­та к дру­гу Спар­ты в тогдаш­ней обста­нов­ке являл­ся не вполне лояль­ным шагом; Сократ посо­ве­то­вал Ксе­но­фон­ту обра­тить­ся к Дель­фий­ско­му ора­ку­лу, зная, что в этот момент ора­кул не был с. VII настро­ен крайне лако­но­филь­ски и что дель­фий­ские жре­цы были боль­ши­ми дипло­ма­та­ми и не хоте­ли пор­тить отно­ше­ний ни с одним из гре­че­ских государств. Но Ксе­но­фонт не оста­но­вил­ся перед этим пре­пят­ст­ви­ем и лов­ко про­вел само­го Апол­ло­на. Желая полу­чить во что бы то ни ста­ло бла­го­при­ят­ный ответ, он не спро­сил у ора­ку­ла, при­нять ли ему уча­стие в похо­де Кира, а задал вопрос в такой (впро­чем, очень обыч­ной тогда) фор­ме: «Каким богам дол­жен я при­не­сти жерт­ву, чтобы бла­го­по­луч­но воз­вра­тить­ся?»

Вопре­ки ожи­да­ни­ям, поход этот кон­чил­ся неуда­чей: в бит­ве при Куна­к­се погиб сам Кир, после чего пер­сам уда­лось хит­ро­стью зама­нить и пере­бить гре­че­ских вое­на­чаль­ни­ков. Гре­кам не оста­лось ниче­го дру­го­го, как выбрать новых вое­на­чаль­ни­ков, в чис­ло кото­рых попал и Ксе­но­фонт, и начать на свой риск и страх труд­ное отступ­ле­ние к побе­ре­жью Малой Азии. Этот поход и отступ­ле­ние были опи­са­ны одним из участ­ни­ков похо­да, Софе­не­том из Стим­фа­ла (к кото­ро­му вос­хо­дит рас­сказ об этих собы­ти­ях в дошед­шей до нас исто­рии Дио­до­ра). При этом роль Ксе­но­фон­та, по-види­мо­му, вовсе не была отме­че­на; оби­жен­ный Ксе­но­фонт дол­гое вре­мя спу­стя после этих собы­тий, со сво­ей сто­ро­ны, опи­сал этот поход в дошед­шем до нас сочи­не­нии «Ана­ба­сис». Это сочи­не­ние было выпу­ще­но под псев­до­ни­мом — от име­ни Теми­сто­ге­на Сира­куз­ско­го, что дало авто­ру воз­мож­ность выдви­нуть на пер­вый план заслу­ги «неко­е­го Ксе­но­фон­та, нахо­див­ше­го­ся в гре­че­ском вой­ске». Эти заслу­ги, одна­ко, несо­мнен­но силь­но пре­уве­ли­че­ны.

При воз­вра­ще­нии из похо­да Кира, где Ксе­но­фонт дей­ст­во­вал в инте­ре­сах Спар­ты, ему и его вой­ску при­шлось встре­тить­ся с про­ти­во­дей­ст­ви­ем и недоб­ро­же­ла­тель­но­стью тех самых спар­тан­цев, кото­рые были его куми­ром: Ксе­но­фон­ту с его това­ри­ща­ми не дали воз­мож­но­сти вер­нуть­ся в мате­ри­ко­вую Гре­цию; когда он при­сту­пил к осно­ва­нию воен­ной коло­нии для посе­ле­ния сво­их вои­нов, спар­тан­цы власт­но потре­бо­ва­ли, чтобы при­готов­ле­ния к построй­ке ее были пре­кра­ще­ны; из Визан­тия быв­шим наем­ни­кам Кира, воз­глав­ля­е­мым Ксе­но­фон­том, было пред­ло­же­но немед­лен­но уда­лить­ся под угро­зой про­да­жи их в раб­ство. Одна­ко, Ксе­но­фонт про­дол­жа­ет наста­и­вать на сле­пом пови­но­ве­нии спар­тан­цам, гово­ря, что лакеде­мо­няне руко­во­дят всей Элла­дой «и каж­дый отдель­ный спар­та­нец может сде­лать все, что ему взду­ма­ет­ся, в любом гре­че­ском горо­де» (Ана­ба­сис. VI. 6. 12).

После дол­гих мытарств и уни­же­ний Ксе­но­фонт посту­па­ет, несмот­ря ни на что, на служ­бу в спар­тан­скую армию; уцелев­ших вои­нов он пере­да­ет в спар­тан­ское вой­ско. Вслед за этим он был объ­яв­лен в Афи­нах пре­да­те­лем и государ­ст­вен­ным пре­ступ­ни­ком и при­суж­ден к пожиз­нен­но­му изгна­нию. Изгна­ние окон­ча­тель­но пред­опре­де­ли­ло даль­ней­шую судь­бу Ксе­но­фон­та, навсе­гда при­вя­зав его к Спар­те. Когда в Малую Азию при­был заняв­ший неза­дол­го перед тем пре­стол спар­тан­ский царь Аге­си­лай и пере­нял коман­до­ва­ние над вой­ском, он дал Ксе­но­фон­ту пост при сво­ем шта­бе2: на Ксе­но­фон­та были воз­ло­же­ны обя­зан­но­сти дипло­ма­ти­че­ско­го харак­те­ра.

С этих пор Ксе­но­фонт стал близ­ким дру­гом и убеж­ден­ным поклон­ни­ком Аге­си­лая. Он был посвя­щен во все сек­ре­ты иезу­ит­ской поли­ти­ки это­го госуда­ря, в кото­ром изу­ми­тель­ная сила воли и вла­сто­лю­бие соче­та­лись с пол­ным отсут­ст­ви­ем нрав­ст­вен­ных прин­ци­пов, при­кры­вав­шим­ся нра­во­учи­тель­ным с. VIII резо­нер­ст­вом и напуск­ной рели­ги­оз­но­стью. Ксе­но­фонт не мог не видеть всех недо­стат­ков сво­его патро­на; но, испо­ве­дуя в глу­бине души тот же культ силы и успе­ха, как и Аге­си­лай, и видя, что в этом отно­ше­нии его патрон не име­ет себе подоб­ных, он при­нуж­ден был умыш­лен­но закры­вать гла­за на те при­е­мы, при помо­щи кото­рых Аге­си­лай доби­вал­ся уси­ле­ния спар­тан­ско­го могу­ще­ства, и настоль­ко про­ник­ся иде­я­ми это­го госуда­ря, что, читая «Гре­че­скую исто­рию», неред­ко кажет­ся, что уста­ми Ксе­но­фон­та гово­рит сам Аге­си­лай. Под вли­я­ни­ем послед­не­го Ксе­но­фонт отпра­вил сво­их сыно­вей в Спар­ту, чтобы они мог­ли полу­чить насто­я­щее спар­тан­ское вос­пи­та­ние, прой­дя всю ту мушт­ру, кото­рой под­вер­га­лась спар­тан­ская моло­дежь3.

Вслед­ст­вие все­го это­го Ксе­но­фонт не мог испы­ты­вать угры­зе­ний сове­сти при мыс­ли, что ему при­дет­ся под­нять ору­жие про­тив сво­его оте­че­ства. Дей­ст­ви­тель­но, когда раз­ра­зи­лась вой­на меж­ду Спар­тою и враж­деб­ной ей коа­ли­ци­ей, в кото­рую вхо­ди­ли и Афи­ны, и Аге­си­лай со сво­им вой­ском дви­нул­ся в мате­ри­ко­вую Гре­цию, Ксе­но­фонт пошел вме­сте с ним и участ­во­вал в Коро­ней­ской бит­ве (394 г.), нахо­дясь в чис­ле вра­гов сво­ей роди­ны. Во вре­мя после­до­вав­шей затем Коринф­ской вой­ны Ксе­но­фонт оста­вал­ся в лаге­ре Аге­си­лая, веро­ят­но, до само­го Антал­кидо­ва мира (387 г.).

Немно­го вре­ме­ни спу­стя Ксе­но­фон­ту, по неиз­вест­ным при­чи­нам, при­шлось бро­сить воен­ную и поли­ти­че­скую карье­ру и занять­ся сель­ским хозяй­ст­вом. Вза­мен земель, кон­фис­ко­ван­ных у него в Атти­ке, он при­об­рел име­ние в Элиде близ горо­да Скил­лун­та, непо­да­ле­ку от Олим­пии, пре­да­ва­ясь мир­ным сель­ским заня­ти­ям и лите­ра­ту­ре. Покой этот был пре­рван в 370 г., когда Скил­лунт ока­зал­ся в поло­се воен­ных дей­ст­вий меж­ду Спар­той и Фива­ми. Одна­ко, в это вре­мя афи­няне были уже на сто­роне Спар­ты; поэто­му Ксе­но­фон­ту уда­лось добить­ся амни­стии. Сам он уже был слиш­ком стар, но сыно­вья его сра­жа­лись в афин­ском вой­ске, при­чем один из них — Грилл — даже пал в бит­ве при Ман­ти­нее (в 362 г.). Обсто­я­тель­ства смер­ти Ксе­но­фон­та нам неиз­вест­ны.

Все эти фак­ты: про­ис­хож­де­ние из круп­но­земле­вла­дель­че­ской среды, свет­ское ари­сто­кра­ти­че­ское вос­пи­та­ние, служ­ба наем­ни­ком у Кира, служ­ба в сви­те спар­тан­ско­го царя Аге­си­лая и воору­жен­ное выступ­ле­ние про­тив сво­ей демо­кра­ти­че­ской роди­ны, пожиз­нен­ное изгна­ние из Афин, вла­де­ние круп­ной усадь­бой в Пело­пон­не­се, — вполне пред­опре­де­ля­ют духов­ный облик Ксе­но­фон­та: по спра­вед­ли­во­му заме­ча­нию Эд. Мей­е­ра, он был «типич­ным и убеж­ден­ным пред­ста­ви­те­лем реак­ции в лите­ра­ту­ре того вре­ме­ни: его иде­ал — порядок и дис­ци­пли­на, воен­ное вос­пи­та­ние и суб­ор­ди­на­ция, т. е. строй, гос­под­ст­во­вав­ший в Спар­те, кото­рая проч­но вла­де­ла эти­ми бла­га­ми в про­ти­во­по­лож­ность «под­лым демо­кра­ти­ям»… Но что пред­став­ля­ла собою Спар­та, совре­мен­ная Ксе­но­фон­ту? Она не толь­ко совер­шен­но не счи­та­лась с новы­ми вея­ни­я­ми и цеп­ля­лась за ста­рый отжив­ший уклад: самый этот уклад был совер­шен­но извра­щен в сво­ей осно­ве. «Доб­рые» и «луч­шие» граж­дане, кото­рым она всюду вве­ря­ет бразды прав­ле­ния, теперь уже не пред­ста­ви­те­ли ста­рин­ных родов, свя­зан­ные в сво­их дей­ст­ви­ях по рукам и по ногам тра­ди­ци­ей и обще­ст­вен­ным мне­ни­ем: теперь это про­сто более бога­тые граж­дане, кото­рые пра­вят, откры­то с. IX и цинич­но пре­сле­дуя инте­ре­сы сво­его клас­са и сво­их близ­ких. Не толь­ко Лисандр, но и кумир Ксе­но­фон­та Аге­си­лай с его «пар­ти­ей» стре­ми­лись к без­гра­нич­но­му рас­ши­ре­нию спар­тан­ско­го могу­ще­ства преж­де все­го пото­му, что в нем заклю­чал­ся источ­ник их соб­ст­вен­ной вла­сти, а для дости­же­ния этой цели они не брез­го­ва­ли ника­ки­ми сред­ства­ми. Эту поли­ти­ку, кото­рую вполне созна­тель­но про­во­дил Аге­си­лай, уже по само­му сво­е­му вос­пи­та­нию и обще­ст­вен­но­му поло­же­нию дол­жен был счи­тать вер­хом государ­ст­вен­ной муд­ро­сти и его пане­ги­рист Ксе­но­фонт. Един­ст­вен­ное искрен­нее чув­ство у это­го чело­ве­ка — нена­висть к демо­кра­тии.

Этих спра­вок из био­гра­фии Ксе­но­фон­та, я думаю, доста­точ­но для того, чтобы понять, поче­му повест­во­ва­ние Ксе­но­фон­та в его «Гре­че­ской исто­рии» про­из­во­дит под­час впе­чат­ле­ние спар­тан­ской офи­ци­оз­ной вер­сии гре­че­ской исто­рии. Как мы виде­ли, Ксе­но­фонт при­ни­мал без вся­ких ого­во­рок и счи­тал вер­хом совер­шен­ства строй и поряд­ки, царив­шие в Спар­те4. Далее, как мы видим, Аге­си­лай был лич­ным дру­гом писа­те­ля, и Ксе­но­фонт бла­го­го­вел перед поли­ти­кой это­го царя. Поэто­му и к исто­ри­че­ско­му тру­ду Ксе­но­фонт предъ­яв­лял те же тре­бо­ва­ния: воздей­ст­вие на дух чита­те­лей при помо­щи изо­бра­же­ния спар­тан­ско­го могу­ще­ства и дис­ци­пли­ны, вну­ше­ние люб­ви к Спар­те путем под­чер­ки­ва­ния хоро­ших на его взгляд сто­рон и умол­ча­ния дур­ных. Подоб­но тому как Аге­си­лай ста­вил сво­ей целью уси­ле­ние могу­ще­ства Спар­ты, не оста­нав­ли­ва­ясь для дости­же­ния этой цели ни перед каки­ми мера­ми, так и Ксе­но­фонт поста­вил сво­ей зада­чей апо­ло­гию и вос­хва­ле­ние этой могу­ще­ст­вен­ной Спар­ты во что бы то ни ста­ло. Вот поче­му рас­сказ его носит опре­де­лен­ный одно­сто­рон­ний и тен­ден­ци­оз­ный харак­тер.

Ксе­но­фонт обла­да­ет исклю­чи­тель­ным умом и ред­ким дипло­ма­ти­че­ским талан­том и гово­рит прав­ду толь­ко тогда, когда это выгод­но для его дела; умол­ча­ние об одних фак­тах и невер­ное осве­ще­ние дру­гих его нико­гда не оста­нав­ли­ва­ют. В боль­шин­стве слу­ча­ев Ксе­но­фонт не при­бе­га­ет к про­сто­му иска­же­нию фак­тов: его люби­мые при­е­мы — умол­ча­ние и отвле­че­ние вни­ма­ния чита­те­ля встав­ны­ми вто­ро­сте­пен­ны­ми эпи­зо­да­ми с целью осла­бить невы­год­ное впе­чат­ле­ние, вызван­ное теми или ины­ми поступ­ка­ми или неуда­ча­ми спар­тан­цев. Далее, само собой разу­ме­ет­ся, он посто­ян­но недо­оце­ни­ва­ет уда­чи вра­гов Спар­ты и пре­уве­ли­чи­ва­ет важ­ность и зна­че­ние спар­тан­ских успе­хов; сплошь и рядом, несмот­ря на то, что он сооб­ща­ет одну толь­ко прав­ду, впе­чат­ле­ние полу­ча­ет­ся как раз про­ти­во­по­лож­ное дей­ст­ви­тель­но­сти, бла­го­да­ря тому, что он подол­гу оста­нав­ли­ва­ет­ся на несу­ще­ст­вен­ных для обще­го хода дел вто­ро­сте­пен­ных собы­ти­ях, а о глав­ней­ших фак­тах упо­ми­на­ет лишь мимо­хо­дом.

Попро­бу­ем рас­по­ло­жить все умол­ча­ния Ксе­но­фон­та в хро­но­ло­ги­че­ском поряд­ке, и мы увидим, что нари­со­ван­ная им кар­ти­на зна­чи­тель­но отли­ча­ет­ся от исто­ри­че­ской дей­ст­ви­тель­но­сти.

Опи­сав собы­тия 404 г., наш автор пря­мо пере­хо­дит к похо­ду 10000 гре­ков, совер­шен­но опус­кая собы­тия 403—401 гг. Было бы наив­но думать, что этот про­пуск слу­ча­ен: он дает Ксе­но­фон­ту воз­мож­ность не оста­нав­ли­вать­ся на с. X воз­му­ти­тель­ной дея­тель­но­сти Лисанд­ра и декар­хий, учреж­ден­ных им в мало­азий­ских горо­дах и вызы­вав­ших все­об­щее воз­му­ще­ние в древ­но­сти5.

Важ­ней­шим фак­том даль­ней­шей исто­рии было сна­ря­же­ние пер­са­ми силь­но­го флота в Карии, имев­шее резуль­та­том пора­же­ние спар­тан­цев при Книде. Об этом сна­ря­же­нии Ксе­но­фонт вовсе не упо­ми­на­ет; по его сло­вам, спар­тан­цы узна­ли об этом слу­чай­но и толь­ко в 396 г. Меж­ду тем, скрыть такую вещь, как сна­ря­же­ние флота, совер­шен­но невоз­мож­но. Дей­ст­ви­тель­но, спар­тан­ское пра­ви­тель­ство неод­но­крат­но пред­пи­сы­ва­ло сво­им пол­ко­во­д­цам — Фиб­ро­ну, Дер­ки­лиду, Аге­си­лаю) — дви­нуть­ся на Карию6, чтобы поме­шать при­готов­ле­ни­ям пер­сов: в заня­тии Карии был залог успе­ха Спар­ты. Одна­ко, ни Аге­си­лай, ни его пред­ше­ст­вен­ни­ки не отва­жи­ва­лись на этот труд­ный поход и доволь­ст­во­ва­лись опе­ра­ци­я­ми во Фри­гии и Пафла­го­нии, ниче­го не давав­ши­ми для обще­го хода дел. Ксе­но­фонт умал­чи­ва­ет о мор­ских при­готов­ле­ни­ях пер­сов, и поэто­му он полу­ча­ет воз­мож­ность изо­бра­зить эти экс­пе­ди­ции как верх воен­но­го гения Аге­си­лая: про­сто­душ­ный Тис­са­ферн, гово­рит он, поче­му-то ждал, что Аге­си­лай дви­нет­ся в Карию… Но не тут-то было: Аге­си­лай пере­хит­рил его и пошел на север.

Точ­но так же Ксе­но­фонт ниче­го не гово­рит о мор­ских боях, пред­ше­ст­во­вав­ших бит­ве при Книде и быв­ших неудач­ны­ми для спар­тан­цев, чтобы не осла­бить впе­чат­ле­ния от лег­ких побед Аге­си­лая; даже о вели­ком пора­же­нии при Книде он упо­ми­на­ет лишь мимо­хо­дом. Вслед за этим Ксе­но­фонт пря­мо пере­хо­дит к удач­ной для спар­тан­цев бит­ве при Коро­нее, и таким обра­зом, подоб­но тому как, опу­стив собы­тия 403—401 гг., он пред­ста­вил нам поли­ти­ку Спар­ты в мир­ное вре­мя в виде ряда муд­рых и спра­вед­ли­вых меро­при­я­тий, — так и здесь ему уда­ет­ся ценой опу­ще­ния целой серии неудач пред­ста­вить совре­мен­ную воен­ную исто­рию Гре­ции в виде сплош­но­го три­ум­фа Спар­ты.

Далее, самое суще­ст­во­ва­ние тес­ных коа­ли­ций враж­деб­ных Спар­те гре­че­ских государств мог­ло свиде­тель­ст­во­вать о ее непо­пу­ляр­но­сти и дипло­ма­ти­че­ской неуме­ло­сти. Поэто­му Ксе­но­фонт совер­шен­но умал­чи­ва­ет о них: так, он ни сло­ва не гово­рит ни о воз­ник­но­ве­нии и пер­вых шагах Коринф­ско­го сою­за (394 г.), ни о вто­ром Афин­ском мор­ском сою­зе (378 г.); послед­ний всплы­ва­ет лишь впо­след­ст­вии (V. 4. 34), при­чем речь здесь идет толь­ко о сна­ря­же­нии флота.

На рыцар­ское бла­го­род­ство Спар­ты набра­сы­ва­ла самую густую тень ее бли­зость к Пер­сии. Ксе­но­фонт пони­мал это, поэто­му при опи­са­нии мир­ных пере­го­во­ров 374 и 371 гг. он ни сло­вом не обмол­вил­ся о посред­ни­че­стве Пер­сии7.

Но, если при опи­са­нии столк­но­ве­ний Спар­ты с Афи­на­ми Ксе­но­фонт еще несколь­ко щадит свою роди­ну и соблюда­ет извест­ную меру в стрем­ле­нии обе­лить Спар­ту, то в рас­ска­зе об эпо­хе пре­об­ла­да­ния нена­вист­ной ему Бео­тии его при­стра­стие про­яв­ля­ет­ся еще рез­че. Если мы сопо­ста­вим рас­сказ наше­го авто­ра о собы­ти­ях 374—373 гг. со свиде­тель­ст­вом Дио­до­ра (XV. 45. 46), с. XI то увидим, что о ряде подви­гов бео­тий­ско­го ору­жия Ксе­но­фонт умыш­лен­но умал­чи­ва­ет: он даже не упо­ми­на­ет о таких выдаю­щих­ся собы­ти­ях, как победа Исме­ния при Нарик­се и Пело­пида при Теги­ре. Вооб­ще име­на фиван­ских пол­ко­вод­цев Пело­пида и Эпа­ми­нон­да почти вовсе не встре­ча­ют­ся в его труде: они не упо­мя­ну­ты даже в рас­ска­зах об осво­бож­де­нии Фив и о Левк­тр­ской бит­ве. Пело­пид фигу­ри­ру­ет в «Гре­че­ской исто­рии» толь­ко один раз, и то в очень небла­го­вид­ной роли: в роли посла при пер­сид­ском дво­ре (VII. 1. 33). Имя Эпа­ми­нон­да встре­ча­ет­ся толь­ко в самом кон­це труда, при опи­са­нии третье­го похо­да в Пело­пон­нес (V. 1. 41), и здесь, в виде уступ­ки гос­под­ст­во­вав­ше­му обще­му мне­нию, у наше­го авто­ра выры­ва­ет­ся запозда­лая дань удив­ле­ния перед его воен­ны­ми талан­та­ми.

Осо­бен­но инте­рес­но в этом отно­ше­нии ксе­но­фон­то­во опи­са­ние Левк­тр­ской бит­вы, пред­став­ля­ю­щее собою, по спра­вед­ли­во­му заме­ча­нию Эд. Мей­е­ра8, самое сла­бое место во всей «Гре­че­ской исто­рии». Несмот­ря на то, что Ксе­но­фонт, по сво­им взглядам, не мог не при­да­вать решаю­ще­го зна­че­ния в сра­же­ни­ях воен­ной тех­ни­ке, он не упо­ми­на­ет ни сло­вом о пре­вос­ход­стве так­ти­ки Эпа­ми­нон­да, ни вооб­ще о послед­нем, а пыта­ет­ся объ­яс­нить пора­же­ние сте­че­ни­ем слу­чай­ных обсто­я­тельств, небла­го­при­ят­ных для Спар­ты.

Если мы при­ба­вим сюда еще то, что Ксе­но­фонт совер­шен­но умал­чи­ва­ет о таких зна­чи­тель­ных, но, само собой разу­ме­ет­ся, щекот­ли­вых для него фак­тах, как воз­вра­ще­ние бео­тий­ца­ми авто­но­мии Мес­се­нии и осно­ва­ние Мес­се­ны и Мега­ло­по­ля, то вряд ли у нас может остать­ся сомне­ние, что умол­ча­ния Ксе­но­фон­та — не слу­чай­ные про­пус­ки, а вполне созна­тель­ный исто­ри­че­ский при­ем.

Точ­но так же не слу­чай­ность, что Ксе­но­фонт часто при рас­ска­зе о непри­ят­ных ему собы­ти­ях впа­да­ет в какой-то стран­ный тон: о самой сущ­но­сти собы­тия он рас­ска­зы­ва­ет настоль­ко крат­ко, что часто даже труд­но понять, в чем дело; зато он подол­гу оста­нав­ли­ва­ет­ся на несу­ще­ст­вен­ных и неин­те­рес­ных подроб­но­стях9. Тако­во, напр., опи­са­ние собы­тий 405 г. на Гел­лес­пон­те, или опи­са­ние пора­же­ния спар­тан­цев близ Фив в 377 г. или рас­сказ о заня­тии бео­тий­ца­ми Оро­па в 366 г. (VII. 4. 1).

Кро­ме умол­ча­ний, в рас­ска­зе Ксе­но­фон­та встре­ча­ют­ся кое-где и заве­до­мые извра­ще­ния. Я не гово­рю уже об умыш­лен­но непра­виль­ной оцен­ке собы­тий10; ино­гда Ксе­но­фонт созна­тель­но отсту­па­ет от исти­ны и при самом изло­же­нии фак­тов. Так, он рас­ска­зы­ва­ет, что вес­ной 396 г. Тис­са­ферн заклю­чил клят­вен­ный мир с Аге­си­ла­ем (III. 4. 5—6) и уже осе­нью ока­зал­ся клят­во­пре­ступ­ни­ком, открыв воен­ные дей­ст­вия. Меж­ду тем, из кни­ги «Аге­си­лай» наше­го же авто­ра мы узна­ем (I. 10), что это пере­ми­рие было заклю­че­но толь­ко на три меся­ца. Ясно, что Тис­са­ферн посту­пил вполне пра­виль­но, открыв с наступ­ле­ни­ем осе­ни воен­ные дей­ст­вия; ни о каком клят­во­пре­ступ­ле­нии не может быть и речи.

Далее, в 392 г. коринф­ские ари­сто­кра­ты, по-види­мо­му, дали знать с. XII Аге­си­лаю, что если он подой­дет к горо­ду, то они дадут ему воз­мож­ность про­рвать­ся в кре­пость. Аге­си­лай после­до­вал их сове­ту, но либо им по той или иной при­чине не уда­лось испол­нить сво­его обе­ща­ния, либо пред­ло­жен­ный ими спо­соб про­ник­нуть в город, по обсле­до­ва­нию на месте, ока­зал­ся слиш­ком рис­ко­ван­ным. Про­ждав корот­кое вре­мя, Аге­си­лай уда­лил­ся, и вско­ре затем ему уда­лось захва­тить коринф­ское укреп­ле­ние Пирей.

Ксе­но­фонт в раз­ных местах раз­лич­но гово­рит об этом собы­тии, и оба его рас­ска­за оди­на­ко­во курьез­ны. В «Гре­че­ской исто­рии» (IV. 5. 3; рас­сказ дослов­но повто­ря­ет­ся в «Аге­си­лае», II. 18—19) он опи­сы­ва­ет этот поход Аге­си­лая как искус­ный маневр: он, мол, нароч­но подо­шел к Корин­фу, чтобы вра­ги поду­ма­ли, что ари­сто­кра­ты сго­во­ри­лись с ним открыть ему ворота, ожи­дая, что в этом слу­чае про­тив­ни­ки пере­ве­дут свои пирей­ские вой­ска в Коринф и Пирей оста­нет­ся неза­щи­щен­ным. Так, по сло­вам Ксе­но­фон­та, и слу­чи­лось.

Не будем уже гово­рить о внут­рен­ней несо­сто­я­тель­но­сти это­го рас­ска­за: ни про­тив­ни­ки Аге­си­лая не реши­лись бы совер­шить такой пере­ход на виду у подав­ля­ю­ще­го чис­лен­но­стью вра­га, ни сам Аге­си­лай, пред­видев­ший этот пере­ход, не стал бы ждать, пока они вой­дут в город, а раз­бил бы их во вре­мя мар­ша. Ясно, что пирей­ский гар­ни­зон, узнав о наме­ре­нии город­ских ари­сто­кра­тов пре­дать Коринф, пере­шел в город рань­ше, чем Аге­си­лай подо­шел к его сте­нам… Сам же Ксе­но­фонт в дру­гом месте (Аге­си­лай. VII. 6) рас­ска­зы­ва­ет об этом слу­чае нечто совсем иное. Ока­зы­ва­ет­ся, что коринф­ские ари­сто­кра­ты, дей­ст­ви­тель­но, пред­ла­га­ли ему пре­дать город, если он поведет при­ступ на опре­де­лен­ные, ука­зан­ные ими места. Но «высо­ко­фи­лан­тро­пи­че­ские» убеж­де­ния Аге­си­лая не поз­во­ли­ли ему сде­лать попыт­ку пора­бо­тить эллин­ский город и тем содей­ст­во­вать вар­ва­рам, умень­шая чис­ло их вра­гов.

Итак, один и тот же неудач­ный маневр Аге­си­лая ока­зы­ва­ет­ся в одном месте вер­хом воен­ной муд­ро­сти, в дру­гом — вели­ко­душ­ной данью панэл­лин­ской идее.

Точ­но так­же из «Аге­си­лая» (IV. 6) мы узна­ем, что когда Тифравст пред­ло­жил это­му царю воз­на­граж­де­ние за уда­ле­ние из его обла­сти, Аге­си­лай гор­до отве­тил ему: «У нас счи­та­ет­ся более достой­ным, чтобы обо­га­ща­лось вой­ско, чем пол­ко­во­дец: мы охот­нее захва­ты­ва­ем у вра­гов добы­чу, чем полу­ча­ем у них подар­ки».

Конеч­но, наив­ный чита­тель поду­ма­ет, что Аге­си­лай отка­зал­ся уда­лить­ся из вла­де­ний Тифрав­ста… Ниче­го подоб­но­го! В таком виде Ксе­но­фонт пре­под­но­сит нам изве­стие о том, что Аге­си­лай потре­бо­вал с Тифрав­ста за уда­ле­ние из его обла­сти 30 талан­тов для разда­чи сво­е­му вой­ску (Гре­че­ская исто­рия. III. 4. 26).

Уже в «Ана­ба­си­се» Ксе­но­фонт в целях лич­ной защи­ты поз­во­ля­ет себе одно­сто­рон­ний под­бор и непра­виль­ное осве­ще­ние фак­тов; так, напр., он ниче­го не рас­ска­зы­ва­ет о наси­ли­ях Кле­ар­ха. Такой же харак­тер носит и его «Гре­че­ская исто­рия», толь­ко здесь цель авто­ра — не соб­ст­вен­ная апо­ло­гия, а апо­ло­гия Спар­ты. К сожа­ле­нию, мы име­ем очень мало парал­лель­ных исто­ри­че­ских рас­ска­зов, а име­ю­щи­е­ся (напр., труд Дио­до­ра) не настоль­ко досто­вер­ны, чтобы на них мож­но было везде и всюду опи­рать­ся при ана­ли­зе изве­стий наше­го авто­ра. Одна­ко, для 396—395 гг. мы име­ем такое парал­лель­ное свиде­тель­ство — папи­рус­ный отры­вок из исто­рии, най­ден­ный в Окси­рин­хе (он с. XIII дан нами в при­ло­же­нии). Срав­нив рас­сказ окси­ринх­ско­го исто­ри­ка с рас­ска­зом наше­го авто­ра о похо­де в Лидию и бит­ве при Сар­дах, Эд. Мей­ер11 при­шел к неоспо­ри­мо­му заклю­че­нию, что наш автор впа­да­ет здесь в заве­до­мо тен­ден­ци­оз­ное извра­ще­ние: его рас­сказ внут­ренне невоз­мо­жен, если при­нять во вни­ма­ние гео­гра­фи­че­ские усло­вия и фак­ти­че­ское поло­же­ние дел.

В поли­ти­че­ском смыс­ле Ксе­но­фонт был убеж­ден­ным сто­рон­ни­ком оли­гар­хии, дале­ким от стрем­ле­ния к каким бы то ни было соци­аль­ным или поли­ти­че­ским рефор­мам для облег­че­ния уча­сти низ­ших сло­ев насе­ле­ния. Поэто­му, как мы видим из «Ана­ба­си­са» и дру­гих его про­из­веде­ний, он пытал­ся достиг­нуть «охот­но­го под­чи­не­ния» масс мяг­ко­стью, лас­кой, про­стотой обра­ще­ния и т. д., т. е., в сущ­но­сти, обма­ном и дема­го­ги­ей. Одна­ко меж­ду этой дема­го­ги­ей и дема­го­ги­ей лиде­ров антич­ных демо­кра­тий раз­ни­ца гро­мад­ная. Ксе­но­фонт нико­гда не опус­ка­ет­ся до наро­да, не рав­ня­ет­ся с ним: он смот­рит на него свы­со­ка и хочет быть толь­ко «доб­рым бари­ном». Так, напр., как мы узна­ем из «Ана­ба­си­са» (V. 8. 18), Ксе­но­фон­та обви­ни­ли в том, что он бьет вои­нов. Он с него­до­ва­ни­ем отбра­сы­ва­ет это обви­не­ние: ему, прав­да, слу­ча­лось уда­рять вои­нов, но «для их же поль­зы». К дема­го­гам, ста­вя­щим себя на одну дос­ку с демо­сом, он отно­сит­ся с глу­бо­чай­шим пре­зре­ни­ем и само­го вид­но­го из них, Клео­фон­та, умыш­лен­но ни разу не назы­ва­ет по име­ни. Эти взгляды и при­ве­ли Ксе­но­фон­та к тому, что на ста­ро­сти лет он в сво­ей «Киро­пе­дии» счи­та­ет иде­а­лом разум­но­го прав­ле­ния могу­ще­ст­вен­но­го и неогра­ни­чен­но­го, но в то же вре­мя доб­ро­го и спра­вед­ли­во­го царя.

Дж. Магаф­фи12 спра­вед­ли­во назвал Ксе­но­фон­та «пер­вым пред­те­чей элли­низ­ма». Харак­тер­ная осо­бен­ность элли­ни­сти­че­ской исто­рио­гра­фии — пре­кло­не­ние перед лич­но­стью — была основ­ной чер­той и миро­по­ни­ма­ния Ксе­но­фон­та. Всю эту эпо­ху харак­те­ри­зу­ет культ лич­но­сти; Ксе­но­фонт, как дитя сво­его века, в боль­шой мере стра­да­ет этим недо­стат­ком. Он не видит, что все его любим­цы, вклю­чая и Аге­си­лая, толь­ко орудия сво­его вре­ме­ни и сво­ей среды, что они тво­рят лишь то, к чему вынуж­да­ет их ход вещей. Он дума­ет, что эти лица тво­рят исто­рию по сво­е­му про­из­во­лу; это при­во­дит его к логи­че­ской необ­хо­ди­мо­сти закры­вать гла­за на их мел­кие чело­ве­че­ские недо­стат­ки и пре­вра­щать их в геро­ев и тита­нов.

Все эти Лисанд­ры, Аге­си­лаи и Кле­ар­хи, пред­ше­ст­вен­ни­ки элли­ни­сти­че­ских дина­стов, были убеж­де­ны в сво­ей сверх­че­ло­ве­че­ской гени­аль­но­сти и нуж­да­лись в сво­их исто­рио­гра­фах; так же дума­ли окру­жав­шие их поклон­ни­ки и люди сле­дую­ще­го за ними поко­ле­ния. Разу­ме­ет­ся, для про­слав­ле­ния их нуж­ны были не пер­вые попав­ши­е­ся исто­ри­ки, а достой­ные пре­ем­ни­ки вели­ко­го Фукидида. За про­дол­же­ние труда Фукидида, как извест­но, довед­ше­го исто­рию Пело­пон­нес­ской вой­ны толь­ко до 411 г., взял­ся ряд исто­ри­ков, из кото­рых наи­бо­лее извест­ны, кро­ме Ксе­но­фон­та, его совре­мен­ник Кра­типп и жив­ший одним поко­ле­ни­ем поз­же Фео­помп; одно­вре­мен­но с Фео­пом­пом исто­рию это­го же пери­о­да с про­ти­во­по­лож­ной, афи­но­филь­ской, точ­ки зре­ния вклю­чил в свой труд и Эфор, напи­сав­ший первую уни­вер­саль­ную исто­рию. Всех этих исто­ри­ков харак­те­ри­зу­ет одна общая чер­та: они повест­ву­ют не о борь­бе меж­ду собой отдель­ных обще­ст­вен­ных групп и государств, как это было у Фукидида, а исклю­чи­тель­но с. XIV о борь­бе меж­ду отдель­ны­ми выдаю­щи­ми­ся лич­но­стя­ми и груп­пи­ров­ка­ми их при­спеш­ни­ков. Вот поче­му, когда в Окси­рин­хе (в Егип­те) был най­ден папи­рус­ный отры­вок исто­ри­че­ско­го про­из­веде­ния, посвя­щен­ный той же эпо­хе, то труд­но было решить, кому имен­но из пере­чис­лен­ных выше исто­ри­ков он может при­над­ле­жать: Фео­пом­пу, Кра­тип­пу или даже Эфо­ру. К сожа­ле­нию, ни афи­но­фоб­ских ни афи­но­филь­ских мест в сохра­нив­шем­ся отрыв­ке не нашлось; а вся раз­ни­ца меж­ду Фео­пом­пом и Кра­тип­пом, с одной сто­ро­ны, и Эфо­ром, с дру­гой, состо­я­ла лишь в том, что, в то вре­мя как пер­вые пре­воз­но­си­ли до небес Лисанд­ра, Алки­ви­а­да и Аге­си­лая, Эфор вся­че­ски поно­сил этих дея­те­лей, а пре­воз­но­сил Коно­на и Эпа­ми­нон­да. Общий же харак­тер и стиль всех этих про­из­веде­ний был один и тот же, и неуди­ви­тель­но, что до сих пор одни при­пи­сы­ва­ют новый отры­вок Фео­пом­пу, дру­гие — Кра­тип­пу, третьи — Эфо­ру.

Одна­ко, посколь­ку мы можем судить по дошед­шим до нас сооб­ще­ни­ям, ни у одно­го из этих авто­ров замал­чи­ва­ние суще­ст­вен­ней­ших фак­тов не шло так дале­ко, как у Ксе­но­фон­та. При этом надо при­нять во вни­ма­ние, что в «Гре­че­ской исто­рии» Ксе­но­фонт все же боль­ше счи­та­ет­ся с исти­ной, чем в дру­гих сво­их исто­ри­че­ских про­из­веде­ни­ях — в «Ана­ба­си­се», в «Лакеде­мон­ской поли­тии»13, в «Аге­си­лае» (частич­но дослов­но сов­па­даю­щем с «Гре­че­ской исто­ри­ей» и пред­став­ля­ю­щем собой пане­ги­рик это­му царю) и в «Вос­пи­та­нии Кира». В этом послед­нем про­из­веде­нии мы име­ем уже дело с исто­ри­че­ским рома­ном; исто­рия для Ксе­но­фон­та толь­ко фон, кото­рым автор рас­по­ря­жа­ет­ся по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию.

Впро­чем, несмот­ря на то, что непо­сред­ст­вен­ной целью работы Ксе­но­фон­та явля­ет­ся преж­де все­го про­слав­ле­ние его высо­ко­по­став­лен­ных покро­ви­те­лей и дру­гих счаст­ли­вых удач­ни­ков, выплыв­ших на поверх­ность обще­ст­вен­ной жиз­ни, он пыта­ет­ся дать что-то вро­де соб­ст­вен­ной фило­со­фии исто­рии. При­чи­ны это­го фило­соф­ско­го само­углуб­ле­ния вполне понят­ны и, к сожа­ле­нию, слиш­ком чело­ве­че­ские: Ксе­но­фонт рас­счи­ты­вал, что его усерд­ная работа при силь­ных мира сего даст ему завид­ное поло­же­ние, а в кон­це кон­цов заслу­жен­ное доволь­ство и спо­кой­ную ста­рость. Но это­го не слу­чи­лось: ряд неза­слу­жен­ных обид ему при­шлось пре­тер­петь от спар­тан­цев уже в 400 году, а при­мер­но в 385 г. он при­нуж­ден был уда­лить­ся от дел и занять­ся сель­ским хозяй­ст­вом; в 370 г. он при­нуж­ден был, как мы виде­ли, бро­сить свою усадь­бу и ока­зал­ся без­дом­ным изгнан­ни­ком. Ему при­шлось, нако­нец, искать при­ют на сво­ей ста­рой родине, в стране «про­кля­тых демо­кра­тов». Разу­ме­ет­ся, он не пошел бы по это­му пути, если бы спар­тан­цы награ­ди­ли сво­его поклон­ни­ка так, как он, по его мне­нию, это­го заслу­жи­вал.

И вот, с точ­ки зре­ния Ксе­но­фон­та ока­зы­ва­ет­ся, что, в про­ти­во­по­лож­ность бле­стя­щей эпо­хе спра­вед­ли­во­го гос­под­ства Спар­ты и Аге­си­лая до 382 г., с это­го момен­та начи­на­ет­ся целый ряд оши­боч­ных и неудач­ных дей­ст­вий спар­тан­цев. И все это, по Ксе­но­фон­ту, — нака­за­ние за един­ст­вен­ное пре­ступ­ле­ние спар­тан­цев про­тив богов: «Мож­но было бы, — гово­рит Ксе­но­фонт, — при­ве­сти мно­го собы­тий как из жиз­ни элли­нов, так и из жиз­ни вар­ва­ров, из кото­рых вид­но, что боги не остав­ля­ют без­на­ка­зан­ны­ми тво­ря­щих нече­сти­вые и без­бож­ные дела. Теперь же я ска­жу сле­дую­щее. Лакеде­мо­няне, покляв­шись с. XV оста­вить государ­ства авто­ном­ны­ми, захва­ти­ли, несмот­ря на это, фиван­ский акро­поль. Вот поче­му и вышло так, что они были нака­за­ны, тогда как до тех пор их не мог победить никто из людей» (ниже, кн. V, гл. 4, § 1).

Разу­ме­ет­ся, и до 382 г. Лисандр и Аге­си­лай посту­па­ли так же на каж­дом шагу, и Ксе­но­фонт не мог не знать это­го. Но тогда Ксе­но­фонт смот­рел на это сквозь паль­цы. Дру­гое дело теперь, когда он испы­тал на себе неспра­вед­ли­вость и небла­го­дар­ность спар­тан­цев: теперь он убеж­ден, что эти наси­лия мог­ли про­изой­ти толь­ко пото­му, что с 385 г. бог пому­тил разум спар­тан­цев.

Труд Ксе­но­фон­та явля­ет­ся, в сущ­но­сти, не исто­ри­ей, а исто­ри­че­ски­ми мему­а­ра­ми, напи­сан­ны­ми одним из актив­ней­ших исто­ри­че­ских дея­те­лей эпо­хи. Вдо­ба­вок, это по суще­ству един­ст­вен­ная исто­рия этой эпо­хи, напи­сан­ная совре­мен­ни­ком: от Фео­пом­па, Кра­тип­па и Эфо­ра до нас дошли, как мы виде­ли, толь­ко жал­кие обрыв­ки, а Дио­дор, Трог Пом­пей и Плу­тарх, писав­шие через несколь­ко сто­ле­тий после этих собы­тий, хотя и вос­хо­дят частич­но к этим утра­чен­ным источ­ни­кам, но боль­шо­го дове­рия не заслу­жи­ва­ют, так как заим­ст­ву­ют мате­ри­ал из третьих рук и при­том вовсе не обла­да­ют каче­ства­ми, нуж­ны­ми для исто­ри­ка.

Но, кро­ме того, Ксе­но­фонт как писа­тель име­ет целый ряд досто­инств. Это пре­крас­ный зна­ток воен­но­го дела; с дру­гой сто­ро­ны, это весь­ма интел­ли­гент­ный чело­век, к тому же сто­яв­ший в близ­ких лич­ных отно­ше­ни­ях с вер­ши­те­ля­ми судеб тогдаш­ней Гре­ции. Неле­по­стей или несу­раз­но­стей, подоб­ных тем, какие мы встре­ча­ем в ком­би­на­ци­ях позд­ней­ших исто­ри­ков, он не напи­шет. Пря­мых извра­ще­ний или иска­же­ний фак­тов у него очень мало. Прав­да, как мы уже гово­ри­ли, нуж­но­го ему впе­чат­ле­ния Ксе­но­фонт дости­га­ет дру­ги­ми, не вполне доб­ро­со­вест­ны­ми при­е­ма­ми: умол­ча­ни­ем или очень крат­ким упо­ми­на­ни­ем о непри­ят­ных ему собы­ти­ях, разду­ва­ни­ем нуж­ных ему фак­тов и при­да­ва­ни­ем им того зна­че­ния, кото­ро­го они не име­ли, отвле­че­ни­ем вни­ма­ния чита­те­ля в опас­ных для его идей­ных постро­е­ний местах все­воз­мож­ны­ми мораль­ны­ми рас­суж­де­ни­я­ми, диа­ло­га­ми, свое­об­раз­ным осве­ще­ни­ем и т. д. Одна­ко, все эти недо­стат­ки в извест­ной мере урав­но­ве­ши­ва­ют­ся тем, что Ксе­но­фонт — пре­крас­но осве­дом­лен­ный свиде­тель, точ­но и с пони­ма­ни­ем дела сооб­щаю­щий чита­те­лю те фак­ты, оче­вид­цем кото­рых ему при­шлось быть.

При­ба­вим еще к это­му, что эпо­ха, опи­сы­вае­мая Ксе­но­фон­том, как мы виде­ли, сто­ит как раз на рубе­же двух пери­о­дов: с одной сто­ро­ны, эллин­ства с его малень­ки­ми само­до­вле­ю­щи­ми поли­са­ми, харак­те­ри­зу­ю­щи­ми­ся еще в зна­чи­тель­ной мере замкну­тым хозяй­ст­вом и соот­вет­ст­вен­но замкну­той пси­хо­ло­ги­ей, и со зна­чи­тель­ны­ми эле­мен­та­ми кол­лек­ти­виз­ма как в эко­но­ми­че­ской, так и в пси­хо­ло­ги­че­ской обла­сти; с дру­гой сто­ро­ны, элли­низ­ма с его огром­ны­ми монар­хи­я­ми, широ­ким денеж­ным обме­ном и тор­гов­лей, насквозь инди­виду­а­ли­сти­че­ской пси­хо­ло­ги­ей, вынуж­ден­ным апо­ли­тиз­мом обы­ва­те­ля и куль­том вели­кой лич­но­сти. Поэто­му сочи­не­ние Ксе­но­фон­та при­об­ре­та­ет осо­бое зна­че­ние как один из важ­ней­ших источ­ни­ков для реше­ния труд­но­го вопро­са о гене­зи­се элли­низ­ма.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Отзыв У. Вила­мо­ви­ца о сти­ле Ксе­но­фон­та (Die Kul­tur der Ge­genwart. 1. 82. С. 32), как и вооб­ще о Ксе­но­фон­те, пожа­луй, слиш­ком суров: «Он при­учил себя к умыш­лен­но наив­но­му сти­лю, неред­ко пере­хо­дя­ще­му в дет­ский язык».
  • 2Meyer Ed. Theo­pomps Hel­le­ni­ka. 107.
  • 3Спар­тан­ское государ­ство охот­но при­ни­ма­ло к себе детей ино­стран­цев и дава­ло им такое же вос­пи­та­ние, как и моло­дым спар­тан­цам. Эти юно­ши обра­зо­вы­ва­ли в Спар­те осо­бую груп­пу, назы­вав­шу­ю­ся «тро­фи­ма­ми», т. е. вос­пи­тан­ни­ка­ми.
  • 4Его трак­тат «О Лакеде­мон­ском государ­ст­вен­ном устрой­стве» — пане­ги­рик это­му строю.
  • 5О «подви­гах» Лисанд­ра в Миле­те и Фасо­се мы узна­ем толь­ко из дру­гих источ­ни­ков.
  • 6См. Meyer Ed. Theo­pomps Hel­le­ni­ka, pas­sim.
  • 7Глав­ным источ­ни­ком для вос­пол­не­ния умол­ча­ний Ксе­но­фон­та слу­жит Дио­дор.
  • 8Ge­sch. d. Alt. V. 414.
  • 9При­ем, хоро­шо нам извест­ный из офи­ци­аль­ных реля­ций вре­мен Евро­пей­ской вой­ны, когда в слу­чае пора­же­ния сооб­ща­лось толь­ко «о герой­ском подви­ге каза­ка N».
  • 10Так, напр., разум­ные и осто­рож­ные меро­при­я­тия Пав­са­ния и его сына Аге­си­по­лида Ксе­но­фонт объ­яс­ня­ет зави­стью или даже пре­да­тель­ст­вом.
  • 11Theo­pomps Hel­le­ni­ka. 13.
  • 12Ma­haf­fy J. P. The prog­ress of Hel­le­nism in Ale­xan­der’s Em­pi­re. Chi­ca­go, 1905. Гл. 1.
  • 13Трак­тат об афин­ской поли­тии, дошед­ший до нас в собра­нии сочи­не­ний Ксе­но­фон­та, как дока­за­но теперь исто­ри­че­ской кри­ти­кой, при­над­ле­жать ему не может: он напи­сан гораздо рань­ше Ксе­но­фон­та, в нача­ле Пело­пон­нес­ской вой­ны.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004323 1364004404 1364004409 1371290001 1371290002 1371290003