Философские трактаты

О государстве

Третий день
Книга VI

Пере­вод с латин­ско­го сде­лан по изда­ни­ям: диа­лог «О государ­стве»: M. Tul­lius Ci­ce­ro. De re pub­li­ca. Bib­lio­the­ca Teub­ne­ria­na (K. Zieg­ler). Lip­siae, 1958; M. Tul­lius Ci­ce­ro. Vom Ge­meinwe­sen. La­tei­ni­sch und deutsch (K. Büch­ner). Zü­rich, 1960; диа­лог «О зако­нах»: Ci­cé­ron. Trai­té des lois. Tex­te étab­li et tra­duit par G. de Plin­val. Col­lec­tion Bu­dé. Pa­ris, 1958. В при­ме­ча­ни­ях ссыл­ки на антич­ную лите­ра­ту­ру дают­ся по пара­гра­фам; хро­но­ло­ги­че­ские даты — до нашей эры. Сти­хи пере­веде­ны В. О. Горен­штей­ном, кро­ме слу­ча­ев, ого­во­рен­ных осо­бо. При ссыл­ках на пись­ма Цице­ро­на ука­зы­ва­ет­ся, поми­мо обще­при­ня­тых дан­ных, номер пись­ма по изда­нию: М. Тул­лий Цице­рон. Пись­ма к Атти­ку, близ­ким, бра­ту Квин­ту, М. Бру­ту. Пере­вод и ком­мен­та­рии В. О. Горен­штей­на, т. I—III, М.—Л., Изд. АН СССР, 1949—1951.

При­ме­ча­ния И. Н. Весе­лов­ско­го обо­зна­че­ны его ини­ци­а­ла­ми (И. В.).

Диа­лог «О государ­стве» был издан в пере­во­де и с при­ме­ча­ни­я­ми Б. П. Яблон­ко. (Баку, 1928), «Сно­виде­ние Сци­пи­о­на» («О государ­стве», VI, 9—29) — в пере­во­де А. Шар­бе (Казань, 1853) и в пере­во­де Ф. А. Пет­ров­ско­го (Москва, 1917). Диа­лог «О зако­нах» выхо­дит в пере­во­де на рус­ский язык впер­вые.

…Итак, ты ожи­да­ешь от это­го пра­ви­те­ля пол­но­го пред­виде­ния, кото­рое даже это свое наиме­но­ва­ние полу­чи­ло от сло­ва «пред­видеть» (Ноний, 42, 3).

…Вот поче­му этот граж­да­нин дол­жен под­гото­вить­ся, дабы все­гда быть во все­ору­жии про­тив все­го того, что колеб­лет государ­ст­вен­ный строй (Ноний, 256, 27).

…И этот раз­лад меж­ду граж­да­на­ми, когда они бредут врозь, — одни к одним, дру­гие к дру­гим, — назы­ва­ет­ся рас­прей (Ноний, 25, 3).

…И пра­во, при раздо­рах меж­ду граж­да­на­ми, когда чест­ные люди пред­став­ля­ют собой бо́льшую цен­ность, чем тол­па, граж­дан, пола­гаю я, сле­ду­ет оце­ни­вать по их весу, а не по их чис­лу (Ноний, 519, 17).

…Ибо жесто­кие вла­сти­тель­ни­цы помыш­ле­ний наших — стра­сти — повеле­ва­ют нами и тол­ка­ют нас на все, что угод­но; и так как стра­сти эти не воз­мож­но ни удо­вле­тво­рить, ни насы­тить, то тех, кого они вос­пла­ме­ни­ли сво­и­ми при­ман­ка­ми, они побуж­да­ют к любо­му пре­ступ­ле­нию (Ноний, 424, 31).

…кото­рый сло­мил его силу и эту необуздан­ную дикость (Ноний, 492, 1).

(II, 2) И это про­яв­ля­лось тем силь­нее еще и пото­му, что, хотя они как кол­ле­ги были в оди­на­ко­вом поло­же­нии, они не вызы­ва­ли оди­на­ко­вой нена­ви­сти к себе; более того, любовь к Грак­ху смяг­ча­ла нена­висть к Клав­дию¹ (Гел­лий, VII, 16, 11; Ноний, 290, 15).

…кто в этих выра­же­ни­ях обе­щал свою помощь мно­же­ству опти­ма­тов и пер­вен­ст­ву­ю­щих людей, тот утра­тил стро­гое и пол­ное досто­ин­ства зву­ча­ние сво­их речей и свое высо­кое поло­же­ние (Ноний, 409, 31).

…чтобы, как он пишет, изо дня в день тыся­ча чело­век в одеж­дах, окра­шен­ных пур­пу­ром, спус­ка­лась на форум² (Ноний, 501, 27).

…у них, как вы помни­те, при сте­че­нии жал­кой тол­пы, собрав­шей­ся за день­ги, неожи­дан­но были устро­е­ны похо­ро­ны³ (Ноний, 517, 35).

…Ведь пред­ки наши пове­ле­ли, чтобы бра­ки были проч­ны и неру­ши­мы (Ноний, 512, 27).

…Речь Лелия, кото­рая име­ет­ся у всех нас, о том, сколь по серд­цу бес­смерт­ным богам ков­ши пон­ти­фи­ков и, как он пишет, самос­ские чаши с руч­ка­ми…⁴ (Ноний, 398, 28).

кото­рый, когда его поло­жи­ли на костер, буд­то бы ожил и поведал людям мно­го тайн о под­зем­ном цар­стве⁵.

то, что гово­рят о бес­смер­тии души и о небе, не вымы­сел фило­со­фов-меч­та­те­лей, и не рос­сказ­ни, не заслу­жи­ваю­щие веры и высме­и­вае­мые эпи­ку­рей­ца­ми, а догад­ки муд­ре­цов (Fa­vo­nius Eulo­gius, Com­ment. ad Som­nium Scip., p. 1, 5 Hold.).

ско­рее шутил, чем хотел ска­зать, что его утвер­жде­ния истин­ны (Авгу­стин, «О государ­стве божьем», XXII, 28).

Хотя для муд­ре­цов само созна­ние того, что они совер­ши­ли выдаю­щи­е­ся дея­ния, есть выс­шая награ­да за доб­лесть, одна­ко эта бога­ми вну­шен­ная доб­лесть тре­бу­ет не ста­туй, скреп­лен­ных свин­цом, не три­ум­фов с сох­ну­щи­ми лав­ра­ми, но наград, более дол­го­веч­ных и невя­ну­щих.

ЛЕЛИЙ. — Какие же это награ­ды?

СЦИПИОН. — Поз­воль­те мне, так как уже насту­пил тре­тий день празд­неств, …

Сно­виде­ние Сци­пи­о­на

(IX, 9) СЦИПИОН. — Когда я при­был в Афри­ку под нача­ло кон­су­ла Мания Мани­лия⁶, в чет­вер­тый леги­он, как вы зна­е­те, в каче­стве воен­но­го три­бу­на⁷, ниче­го я так не хотел, как встре­тить­ся с царем Маси­нис­сой⁸, кото­рый с пол­ным на то осно­ва­ни­ем был луч­шим дру­гом нашей вет­ви рода. Как толь­ко я к нему явил­ся, ста­рец, обняв меня, про­сле­зил­ся; затем он обра­тил свой взор к небу и ска­зал: «Бла­го­да­рю тебя, Высо­кое Солн­це⁹, и вас, дру­гие небо­жи­те­ли, за то, что мне, преж­де чем я уйду из этой жиз­ни, дано увидеть в сво­ем цар­стве и под этим кро­вом Пуб­лия Кор­не­лия Сци­пи­о­на, чье одно уже имя воз­вра­ща­ет мне силы. Ведь в моей душе все­гда живы вос­по­ми­на­ния о том наи­луч­шем и совер­шен­но непо­беди­мом муже»¹⁰. Затем я рас­спро­сил его о его цар­стве, а он меня — о наших государ­ст­вен­ных делах, и весь этот день про­шел у нас в ожив­лен­ной беседе.

(X, 10) После это­го, когда я был при­нят с цар­ской пыш­но­стью, мы про­дол­жи­ли бесе­ду до глу­бо­кой ночи, при­чем ста­рец гово­рил толь­ко о Пуб­лии Афри­кан­ском и, как каза­лось, пом­нил все его не толь­ко дея­ния, но и выска­зы­ва­ния. Потом, едва мы рас­ста­лись и лег­ли спать, я, и утом­лен­ный доро­гой, и бодр­ст­во­вав­ший до глу­бо­кой ночи, заснул более глу­бо­ким сном, чем обыч­но. В нем мне — думаю, в свя­зи с тем, о чем мы бесе­до­ва­ли¹¹ (ведь вооб­ще быва­ет, что наши помыш­ле­ния и раз­го­во­ры порож­да­ют во сне нечто такое, о чем Энний пишет отно­си­тель­но Гоме­ра¹², о кото­ром он, по-види­мо­му, часто раз­мыш­лял и гово­рил наяву) — явил­ся Пуб­лий Афри­кан­ский в том виде, в каком он, по сво­е­му вос­ко­во­му изо­бра­же­нию, мне зна­ком боль­ше, чем по его живо­му обли­ку¹³. Как толь­ко я узнал его, я содрог­нул­ся, но он мол­вил: «Будь тверд, Сци­пи­он¹⁴, и отбрось страх, а то, что я тебе ска­жу, пере­дай потом­кам.

(XI, 11) Видишь ли ты вон тот город, кото­рый, хотя я и заста­вил его поко­рить­ся рим­ско­му наро­ду, сно­ва всту­па­ет на путь войн и не может оста­вать­ся мир­ным?»¹⁵ При этом он с како­го-то высо­ко нахо­дя­ще­го­ся и пол­но­го звезд, свет­ло­го и изда­ле­ка вид­но­го места¹⁶ ука­зал мне на Кар­фа­ген. «Оса­ждать этот город ты теперь явил­ся сюда чуть ли не как про­стой сол­дат¹⁷. Ты как кон­сул раз­ру­шишь его через два года, и у тебя будет тобой самим заслу­жен­ное про­зва­ние, кото­рое ты пока еще носишь как уна­сле­до­ван­ное от меня¹⁸. А после того, как ты раз­ру­шишь Кар­фа­ген, спра­вишь три­умф¹⁹, будешь цен­зо­ром, как посол отпра­вишь­ся в Еги­пет, в Сирию, в Азию, в Гре­цию, ты будешь вто­рич­но избран в кон­су­лы заоч­но²⁰, завер­шишь вели­чай­шую вой­ну и раз­ру­шишь Нуман­цию²¹. Но когда ты на колес­ни­це въедешь на Капи­то­лий, ты заста­нешь государ­ство потря­сен­ным замыс­ла­ми мое­го вну­ка²².

(XII, 12) Здесь имен­но ты, Пуб­лий Афри­кан­ский, дол­жен будешь явить оте­че­ству свет сво­его муже­ства, ума и муд­ро­сти. Но я вижу как бы дво­я­кий путь, опре­де­лен­ный роком на это вре­мя²³. Ибо, когда твой воз­раст совер­шит восе­мью семь обо­ротов и воз­вра­ще­ний солн­ца²⁴, а эти два чис­ла, из кото­рых одно по одной, дру­гое по дру­гой при­чине счи­та­ет­ся пол­ным²⁵, в сво­ем есте­ствен­ном обо­ро­те завер­шат чис­ло лет, назна­чен­ное тебе роком, то к тебе одно­му и к тво­е­му име­ни обра­тят­ся все граж­дане, на тебя будет смот­реть сенат, на тебя — все чест­ные люди, на тебя — союз­ни­ки, на тебя — лати­няне²⁶; ты будешь един­ст­вен­ным чело­ве­ком, от кото­ро­го будет зави­сеть бла­го­по­лу­чие государ­ства, и — буду кра­ток — ты дол­жен будешь как дик­та­тор уста­но­вить в государ­стве порядок, если толь­ко тебе удаст­ся спа­стись от нече­сти­вых рук сво­их близ­ких²⁷».

Тут у Лелия вырвал­ся воз­глас, а осталь­ные глу­бо­ко вздох­ну­ли, на что Сци­пи­он заме­тил с лас­ко­вой улыб­кой: «Пожа­луй­ста, соблюдай­те тиши­ну, а то вы меня раз­буди­те. Немно­го вни­ма­ния, дослу­шай­те до кон­ца».

(XIII, 13) «Но знай, Пуб­лий Афри­кан­ский, дабы тем реши­тель­нее защи­щать дело государ­ства: всем тем, кто сохра­нил оте­че­ство, помог ему, рас­ши­рил его пре­де­лы²⁸, назна­че­но опре­де­лен­ное место на небе, чтобы они жили там веч­но, испы­ты­вая бла­жен­ство. Ибо ничто так не угод­но выс­ше­му боже­ству, пра­вя­ще­му всем миром, — во вся­ком слу­чае, всем про­ис­хо­дя­щим на зем­ле, — как собра­ния и объ­еди­не­ния людей, свя­зан­ные пра­вом и назы­вае­мые государ­ства­ми²⁹; их пра­ви­те­ли и охра­ни­те­ли, отсюда отпра­вив­шись³⁰, сюда же и воз­вра­ща­ют­ся».

(XIV, 14) Здесь я, хотя и был охва­чен ужа­сом — не столь­ко перед смер­тью, сколь­ко перед коз­ня­ми род­ных, все же спро­сил, живы ли он сам, отец мой Павел и дру­гие, кото­рых мы счи­та­ем умер­ши­ми. «Разу­ме­ет­ся, — ска­зал он, — они живы; ведь они осво­бо­ди­лись от оков сво­его тела, слов­но это была тюрь­ма, а ваша жизнь, как ее назы­ва­ют, есть смерть³¹. Поче­му ты не взгля­нешь на отца сво­его Пав­ла, кото­рый при­бли­жа­ет­ся к тебе?» Как толь­ко я увидел его, я залил­ся сле­за­ми, но он, обняв и целуя меня, не давал мне пла­кать.

(XV, 15) Когда я, сдер­жав лив­ши­е­ся сле­зы, сно­ва смог гово­рить, я спро­сил его: «Ска­жи мне, отец, хра­ни­мый бога­ми и луч­ший из всех: так как имен­но это есть жизнь, как я узнал от Пуб­лия Афри­кан­ско­го, то поче­му же я и долее нахо­жусь на зем­ле? Поче­му мне не поспе­шить сюда к вам?» — «О, нет, — отве­тил он, — толь­ко в том слу­чае, если боже­ство, кото­ро­му при­над­ле­жит весь этот вот храм³², что ты видишь, осво­бо­дит тебя из этой тюрь­мы, тво­е­го тела, для тебя может быть открыт доступ сюда³³. Ведь люди рож­де­ны для того, чтобы не покидать вон того назы­вае­мо­го Зем­лей шара, кото­рый ты видишь посреди это­го хра­ма³⁴, и им дана душа из тех веч­ных огней, кото­рые вы назы­ва­е­те све­ти­лами и звезда­ми; огни эти, шаро­вид­ные и круг­лые, наде­лен­ные душа­ми и боже­ст­вен­ным умом³⁵, совер­ша­ют с изу­ми­тель­ной ско­ро­стью свои обо­роты и опи­сы­ва­ют кру­ги. Поэто­му и ты, Пуб­лий, и все люди, вер­ные сво­е­му дол­гу, долж­ны дер­жать душу в тюрь­ме сво­его тела, и вам — без доз­во­ле­ния того, кто вам эту душу дал, — уйти из чело­ве­че­ской жиз­ни нель­зя, дабы не укло­нить­ся от обя­зан­но­сти чело­ве­ка, воз­ло­жен­ной на вас боже­ст­вом³⁶. (XVI, 16) Но, подоб­но при­сут­ст­ву­ю­ще­му здесь деду тво­е­му, Сци­пи­он, подоб­но мне, поро­див­ше­му тебя, блюди и ты спра­вед­ли­вость и испол­ни свой долг, а этот долг, вели­кий по отно­ше­нию к роди­те­лям и близ­ким, по отно­ше­нию к оте­че­ству вели­чай­ший³⁷. Такая жизнь — путь на небо и к сон­му людей, кото­рые уже закон­чи­ли свою жизнь и, осво­бо­див­шись от сво­его тела, оби­та­ют в том месте, кото­рое ты видишь (это был круг с ярчай­шим блес­ком, све­тив­ший сре­ди звезд) и кото­рое вы, сле­дуя при­ме­ру гре­ков, назы­ва­е­те Млеч­ным кру­гом».

Когда я с того места, где я нахо­дил­ся, созер­цал все это, то и дру­гое пока­за­лось мне пре­крас­ным и изу­ми­тель­ным. Звезды были такие, каких мы отсюда³⁸ нико­гда не виде­ли, и все они были такой вели­чи­ны, какой мы у них нико­гда и не пред­по­ла­га­ли; наи­мень­шей из них была та, кото­рая, будучи наи­бо­лее уда­ле­на от неба и нахо­дясь бли­же всех к зем­ле, све­ти­ла чужим све­том³⁹. Звезд­ные шары вели­чи­ной сво­ей намно­го пре­вос­хо­ди­ли Зем­лю. Сама же Зем­ля пока­за­лась мне столь малой, что мне ста­ло обид­но за нашу дер­жа­ву, кото­рая зани­ма­ет как бы точ­ку на ее поверх­но­сти.

(XVII, 17) В то вре­мя как я про­дол­жал при­сталь­но смот­реть на Зем­лю, Пуб­лий Афри­кан­ский ска­зал: «Доко­ле же помыс­лы твои будут обра­ще­ны вниз, к Зем­ле? Неуже­ли ты не видишь, в какие хра­мы ты при­шел? Все свя­за­но девя­тью кру­га­ми, вер­нее, шара­ми, один из кото­рых — небес­ный внеш­ний; он объ­ем­лет все осталь­ные⁴⁰; это — само́ выс­шее боже­ство, удер­жи­ваю­щее и заклю­чаю­щее в себе осталь­ные шары. В нем укреп­ле­ны вра­щаю­щи­е­ся кру­ги, веч­ные пути звезд; под ним рас­по­ло­же­ны семь кру­гов, вра­щаю­щи­е­ся вспять, в направ­ле­нии, про­ти­во­по­лож­ном вра­ще­нию неба⁴¹; одним из этих кру­гов вла­де­ет звезда, кото­рую на Зем­ле назы­ва­ют Сатур­но­вой. Далее сле­ду­ет све­ти­ло, при­но­ся­щее чело­ве­ку сча­стье и бла­го­по­лу­чие; его назы­ва­ют Юпи­те­ром. Затем — крас­ное све­ти­ло, наво­дя­щее на Зем­лю ужас⁴²; его вы зове­те Мар­сом. Далее вни­зу, мож­но ска­зать, сред­нюю область зани­ма­ет Солн­це, вождь, гла­ва и пра­ви­тель осталь­ных све­тил, разум и мери­ло все­лен­ной; оно столь вели­ко, что све­том сво­им осве­ща­ет и запол­ня­ет все. За Солн­цем сле­ду­ют как спут­ни­ки по одно­му пути Вене­ра, по дру­го­му Мер­ку­рий, а по низ­ше­му кру­гу обра­ща­ет­ся Луна, зажжен­ная луча­ми Солн­ца. Но ниже уже нет ниче­го, кро­ме смерт­но­го и тлен­но­го, за исклю­че­ни­ем душ, мило­стью богов дан­ных чело­ве­че­ско­му роду; выше Луны все веч­но. Ибо девя­тое све­ти­ло, нахо­дя­ще­е­ся в середине, — Зем­ля — недви­жи­мо и нахо­дит­ся ниже всех про­чих, и все весо­мое несет­ся к ней в силу сво­ей тяже­сти»⁴³.

(XVIII, 18) С изум­ле­ни­ем глядя на все это, я, едва при­дя в себя, спро­сил: «А что это за звук, такой гром­кий и такой при­ят­ный, кото­рый напол­ня­ет мои уши?»⁴⁴ — «Звук этот, — ска­зал он, — разде­лен­ный про­ме­жут­ка­ми нерав­ны­ми, но все же разум­но рас­по­ло­жен­ны­ми в опре­де­лен­ных соот­но­ше­ни­ях, воз­ни­ка­ет от стре­ми­тель­но­го дви­же­ния самих кру­гов и, сме­ши­вая высо­кое с низ­ким, созда­ет раз­лич­ные урав­но­ве­шен­ные созву­чия. Ведь в без­мол­вии такие дви­же­ния воз­буж­дать­ся не могут, и при­ро­да дела­ет так, что все, нахо­дя­ще­е­ся в край­них точ­ках⁴⁵, дает на одной сто­роне низ­кие, на дру­гой высо­кие зву­ки. По этой при­чине вон тот наи­выс­ший небес­ный круг, несу­щий на себе звезды и вра­щаю­щий­ся более быст­ро, дви­жет­ся, изда­вая высо­кий и рез­кий звук; с самым низ­ким зву­ком дви­жет­ся этот вот лун­ный и низ­ший круг; ведь Зем­ля, девя­тая по сче­ту, все­гда нахо­дит­ся в одном и том же месте, дер­жась посреди мира. Но восемь путей, два из кото­рых обла­да­ют оди­на­ко­вой силой⁴⁶, изда­ют семь зву­ков, разде­лен­ных про­ме­жут­ка­ми, како­вое чис­ло, мож­но ска­зать, есть узел всех вещей. Вос­про­из­ведя это на стру­нах и посред­ст­вом пения, уче­ные люди откры­ли себе путь для воз­вра­ще­ния в это место — подоб­но дру­гим людям, кото­рые, бла­го­да­ря сво­е­му выдаю­ще­му­ся даро­ва­нию, в зем­ной жиз­ни посвя­ти­ли себя нау­кам, вну­шен­ным бога­ми⁴⁷. (19) Люди, чьи уши напол­не­ны эти­ми зву­ка­ми, оглох­ли. Ведь у нас нет чув­ства, более сла­бо­го, чем слух. И вот там, где Нил низ­вер­га­ет­ся с высо­чай­ших гор к так назы­вае­мым Ката­ду­пам⁴⁸, народ, живу­щий вбли­зи это­го места, ввиду гром­ко­сти воз­ни­каю­ще­го там зву­ка лишен слу­ха. Но звук, о кото­ром гово­ри­лось выше, про­из­во­ди­мый необы­чай­но быст­рым кру­го­вра­ще­ни­ем все­го мира, столь силен, что чело­ве­че­ское ухо не может его вос­при­нять, — подоб­но тому, как вы не може­те смот­реть пря­мо на Солн­це, когда ост­ро­та ваше­го зре­ния побеж­да­ет­ся его луча­ми».

(XIX, 20) Изум­ля­ясь все­му это­му, я все же то и дело пере­во­дил взор на Зем­лю. Тогда Пуб­лий Афри­кан­ский ска­зал: «Я вижу, ты даже и теперь созер­ца­ешь оби­тель и жили­ще людей. Если жили­ще это кажет­ся тебе малым, како­во оно и в дей­ст­ви­тель­но­сти, то на эти небес­ные края все­гда смот­ри, а те зем­ные пре­зи­рай. В самом деле, какой извест­но­сти можешь ты достиг­нуть бла­го­да­ря люд­ской мол­ве, вер­нее, какой сла­вы, достой­ной того, чтобы ее сто­и­ло доби­вать­ся? Ты видишь — на Зем­ле люди живут на ред­ко рас­по­ло­жен­ных и тес­ных участ­ках, и в эти, так ска­зать, пят­на, где они живут, вкрап­ле­ны обшир­ные пусты­ни, при­чем люди, насе­ля­ю­щие Зем­лю, не толь­ко разде­ле­ны настоль­ко, что совер­шен­но не могут общать­ся друг с дру­гом, но и нахо­дят­ся одни в косом, дру­гие в попе­ре­ч­ном поло­же­нии по отно­ше­нию к вам, а третьи даже с про­ти­во­по­лож­ной сто­ро­ны⁴⁹. Ожи­дать от них сла­вы, вы конеч­но, не може­те.

(XX, 21) Но ты видишь, что эта же Зем­ля охва­че­на и окру­же­на как бы поя­са­ми⁵⁰, два из кото­рых, наи­бо­лее уда­лен­ные один от дру­го­го и с обе­их сто­рон упи­раю­щи­е­ся в вер­ши­ны неба, ско­ва­ны льда­ми; сред­ний же и наи­боль­ший пояс высу­ши­ва­ет­ся жаром Солн­ца. Два поя­са оби­тае­мы; из них южный, жите­ли кото­ро­го, сту­пая, обра­ще­ны к вам подош­ва­ми ног, не име­ет отно­ше­ния к ваше­му наро­ду; что каса­ет­ся дру­го­го поя­са, обра­щен­но­го к севе­ру, то смот­ри, какой узкой поло­сой он сопри­ка­са­ет­ся с вами. Ведь вся та зем­ля, кото­рую вы насе­ля­е­те, сужен­ная с севе­ра на юг и более широ­кая в сто­ро­ны, есть, так ска­зать, неболь­шой ост­ров, омы­вае­мый морем, кото­рое вы на Зем­ле назы­ва­е­те Атлан­ти­че­ским, Боль­шим морем, Оке­а­ном; но как он, при сво­ем столь зна­чи­тель­ном име­ни, все же мал, ты видишь. (22) Раз­ве сла­ва твоя или сла­ва, при­над­ле­жа­щая кому-либо из нас, мог­ла из этих насе­лен­ных и извест­ных людям земель либо пере­ле­теть через этот вот Кав­каз, кото­рый ты видишь, либо пере­плыть через вон тот Ганг?⁵¹ Кто в осталь­ных стра­нах вос­хо­дя­ще­го или захо­дя­ще­го солн­ца или в стра­нах севе­ра и юга услы­шит твое имя? Если отсечь их, то сколь тес­ны, как ты, конеч­но, видишь, будут пре­де­лы, в кото­рых ваша сла­ва смо­жет рас­про­стра­нять­ся! А что каса­ет­ся даже тех, кто о нас гово­рит теперь, то сколь­ко вре­ме­ни они еще будут гово­рить?

(XXI, 23) Но что я гово­рю! Если отда­лен­ные поко­ле­ния поже­ла­ют пере­дать сво­им потом­кам сла­ву, полу­чен­ную каж­дым из нас от отцов, то все-таки, вслед­ст­вие пото­пов и сго­ра­ния зем­ли⁵² (а это неми­ну­е­мо про­ис­хо­дит в опре­де­лен­ное вре­мя⁵³), мы не можем достиг­нуть, не гово­рю уже — веч­ной, нет — даже про­дол­жи­тель­ной сла­вы. Какое име­ет зна­че­ние, если те, кто родит­ся впо­след­ст­вии, будут о тебе гово­рить, когда о тебе ниче­го не ска­за­ли те, кто родил­ся в твое вре­мя? (XXII, 24) А ведь они были и не менее мно­го­чис­лен­ны­ми и, конеч­но, луч­ши­ми мужа­ми — тем более, что ни один из тех самых мужей, кото­рые мог­ли услы­шать наше имя, не смог добить­ся памя­ти о себе хотя бы в тече­ние года. Ведь люди обык­но­вен­но изме­ря­ют год по воз­вра­ще­нию одно­го толь­ко Солн­ца, то есть одно­го све­ти­ла; но в дей­ст­ви­тель­но­сти толь­ко тогда, когда все све­ти­ла воз­вра­тят­ся в то место, откуда они неко­гда вышли в путь, и по исте­че­нии боль­шо­го про­ме­жут­ка вре­ме­ни при­не­сут с собой тот же рас­по­рядок на всем небе, толь­ко тогда это мож­но будет по спра­вед­ли­во­сти назвать сме­ной года⁵⁴. Сколь­ко поко­ле­ний людей при­хо­дит­ся на такой год, я не реша­юсь и гово­рить. Ведь Солн­це неко­гда, как пока­за­лось людям, померк­ло и погас­ло, когда душа Рому­ла пере­се­ли­лась имен­но в эти хра­мы⁵⁵; когда оно вто­рич­но померкнет с той же сто­ро­ны и в то же самое вре­мя, вот тогда и сле­ду­ет счи­тать, что, по воз­вра­ще­нии всех созвездий и све­тил в их исход­ное поло­же­ние, истек год. Но — знай это — еще не про­шло даже и два­дца­той части это­го года.

(XXIII, 25) Поэто­му, если ты утра­тишь надеж­ду воз­вра­тить­ся в это место, где все пред­на­зна­че­но для вели­ких и выдаю­щих­ся мужей, то какую же цен­ность пред­став­ля­ет собой ваша чело­ве­че­ская сла­ва, кото­рая едва может сохра­нить­ся на про­тя­же­нии ничтож­ной части одно­го года? Итак, если ты захо­чешь смот­реть ввысь и обо­зре­вать эти оби­те­ли и веч­ное жили­ще, то не при­слу­ши­вай­ся к тол­кам чер­ни и не свя­зы­вай осу­щест­вле­ния сво­их надежд с награ­да­ми, полу­чае­мы­ми от людей; сама доб­лесть, досто­ин­ства­ми сво­и­ми, долж­на тебя увле­кать на путь истин­ной сла­вы; что́ гово­рят о тебе дру­гие, о том пусть дума­ют они сами; гово­рить они во вся­ком слу­чае будут.

Одна­ко все их тол­ки огра­ни­че­ны тес­ны­ми пре­де­ла­ми тех стран, кото­рые ты видишь, и нико­гда не быва­ют дол­го­веч­ны­ми, к кому бы они ни отно­си­лись; они ока­зы­ва­ют­ся похо­ро­нен­ны­ми со смер­тью людей, а от забве­ния потом­ка­ми гас­нут».

(XXIV, 26) После того, как он про­из­нес эти сло­ва, я ска­зал: «Да, Пуб­лий Афри­кан­ский, раз для людей с заслу­га­ми перед оте­че­ст­вом как бы откры­та тро­па для досту­па на небо, то — хотя я, с дет­ства пой­дя по сто­пам отца и тво­им, не изме­нял вашей сла­ве — теперь, когда меня ждет столь вели­кая награ­да, я буду еще более неусы­пен в сво­их стрем­ле­ни­ях».

Он отве­тил: «Да, дер­зай и запом­ни: не ты смер­тен, а твое тело⁵⁶. Ибо ты не то, что пере­да­ет твой образ; нет, разум каж­до­го — эти и есть чело­век, а не тот внеш­ний вид его, на кото­рый воз­мож­но ука­зать паль­цем. Знай же, ты — бог⁵⁷, коль ско­ро бог — тот, кто живет, кто чув­ст­ву­ет, кто пом­нит, кто пред­видит, кто повеле­ва­ет, управ­ля­ет и дви­жет телом, кото­рое ему дано, так же, как этим вот миром дви­жет выс­шее боже­ство. И подоб­но тому, как миром, в неко­то­ром смыс­ле смерт­ным, дви­жет само́ выс­шее боже­ство, так брен­ным телом дви­жет извеч­ный дух.

(XXV, 27) Ибо то, что все­гда дви­жет­ся, веч­но⁵⁸; но то, что сооб­ща­ет дви­же­ние дру­го­му, а само полу­ча­ет тол­чок откуда-нибудь, неми­ну­е­мо пере­ста­ет жить, когда пере­ста­ет дви­гать­ся. Толь­ко одно то, что само дви­жет себя, нико­гда не пере­ста­ет дви­гать­ся, так как нико­гда не изме­ня­ет себе; более того, даже для про­чих тел, кото­рые дви­жут­ся, оно — источ­ник, оно — пер­во­на­ча­ло дви­же­ния. Но само пер­во­на­ча­ло ни из чего не воз­ни­ка­ет; ведь из пер­во­на­ча­ла воз­ни­ка­ет все, но само оно не может воз­ник­нуть ни из чего дру­го­го; ибо не было бы нача­лом то, что было бы порож­де­но чем-либо дру­гим. И если оно нико­гда не воз­ни­ка­ет, то оно и нико­гда не исче­за­ет. Ведь с уни­что­же­ни­ем нача­ла оно и само не воз­ро­дит­ся из дру­го­го, и из себя не создаст ника­ко­го дру­го­го нача­ла, если толь­ко необ­хо­ди­мо, чтобы все воз­ни­ка­ло из нача­ла. Таким обра­зом, дви­же­ние начи­на­ет­ся из того, что дви­жет­ся само собой, а это не может ни рож­дать­ся, ни уми­рать. В про­тив­ном слу­чае неми­ну­е­мо погибнет все небо, и оста­но­вит­ся вся при­ро­да, и они уже боль­ше не обре­тут силы, кото­рая с само­го нача­ла дала бы им тол­чок к дви­же­нию.

(XXVI, 28) Итак, коль ско­ро явст­ву­ет, что веч­но лишь то, что дви­жет­ся само собой, то кто станет отри­цать, что такие свой­ства даро­ва­ны духу? Ведь духа лише­но все то, что при­во­дит­ся в дви­же­ние толч­ком извне: но то, что обла­да­ет духом, воз­буж­да­ет­ся дви­же­ни­ем внут­рен­ним и сво­им соб­ст­вен­ным; ибо тако­ва соб­ст­вен­ная при­ро­да и сила духа. Если она — един­ст­вен­ная из всех, кото­рая сама себя дви­жет, то она, конеч­но, не порож­де­на, а веч­на. (29) Упраж­няй ее в наи­луч­ших делах! Самые бла­го­род­ные помыш­ле­ния — о бла­ге оте­че­ства; ими побуж­дае­мый и ими испы­тан­ный дух быст­рее пере­не­сет­ся в эту оби­тель и в свое жили­ще. И он совер­шит это быст­рее, если он еще тогда, когда будет заклю­чен в теле, вырвет­ся нару­жу и, созер­цая все нахо­дя­ще­е­ся вне его, воз­мож­но боль­ше отде­лит­ся от тела⁵⁹. Ибо дух тех, кто пре­да­вал­ся чув­ст­вен­ным наслаж­де­ни­ям, пре­до­ста­вил себя в их рас­по­ря­же­ние как бы в каче­стве слу­ги и, по побуж­де­нию стра­стей, пови­ну­ю­щих­ся наслаж­де­нию, оскор­бил пра­ва богов и людей, носит­ся, вый­дя из их тел, вокруг само́й Зем­ли⁶⁰ и воз­вра­ща­ет­ся в это место толь­ко после блуж­да­ний в тече­ние мно­гих веков»⁶¹.

Он уда­лил­ся, а я про­будил­ся от сна.

Фраг­мен­ты из неиз­вест­ных книг

1.

Если кому дано в небо­жи­те­лей веси под­нять­ся, На небо мне одно­му вход широ­чай­ший открыт62.

…это вер­но, Пуб­лий Афри­кан­ский! Ведь так­же и для Гер­ку­ле­са этот же вход ока­зал­ся откры­тым (Лак­тан­ций, «Instit. div.», I, 18, 11).

2. Для Фан­ния труд­ная зада­ча — хва­лить маль­чи­ка; ведь хва­лить при­хо­дит­ся не уже совер­шен­ное, а еще ожи­дае­мое (Сер­вий, Ком­мен­та­рии к «Эне­иде», VI, 875).

3. …так как его репли­ка отвлек­ла нас от само́й цели, … (Сене­ка, Пись­ма, 108, 32).