Сравнительные жизнеописания

Тимолеонт

1. Поло­же­ние дел в Сира­ку­зах до посыл­ки Тимо­ле­он­та в Сици­лию было тако­во. Когда Дион, изгнав­ший тиран­на Дио­ни­сия, вско­ро­сти после это­го был ковар­но убит, меж­ду сто­рон­ни­ка­ми Дио­на, вме­сте с ним осво­бо­див­ши­ми Сира­ку­зы, нача­лись раздо­ры, и бес­чис­лен­ные бед­ст­вия едва вко­нец не опу­сто­ши­ли город, непре­рыв­но меняв­ший одно­го тиран­на на дру­го­го¹, вой­ны уже успе­ли разо­рить и обез­людить чуть ли не всю Сици­лию, бо́льшая часть горо­дов нахо­ди­лась в руках собрав­ших­ся ото­всюду вар­ва­ров и не полу­чаю­щих жало­ва­ния сол­дат, кото­рые нисколь­ко не воз­ра­жа­ли про­тив частой сме­ны вла­стей. И вот, спу­стя девять лет, Дио­ни­сий собрал наем­ни­ков, сверг Нисея, пра­вив­ше­го тогда Сира­ку­за­ми, и опять сде­лал­ся тиран­ном, и, если преж­де каза­лось неве­ро­ят­ным, что столь незна­чи­тель­ная сила мог­ла сокру­шить самую неко­ле­би­мую из всех когда-либо суще­ст­во­вав­ших тиран­ний, еще более неве­ро­ят­ным было это новое пре­вра­ще­ние жал­ко­го изгнан­ни­ка в гос­по­ди­на и вла­ды­ку тех, кто его изгнал. Сира­ку­зяне, кото­рые оста­лись в горо­де, сде­ла­лись раба­ми тиран­на, — и вооб­ще-то нра­вом не крот­ко­го, а тут еще до край­но­сти оже­сто­чив­ше­го­ся в бедах, — меж тем как самые луч­шие и знат­ные граж­дане обра­ти­лись к Гике­ту, пра­ви­те­лю Леон­тин², отда­лись под его покро­ви­тель­ство и выбра­ли сво­им вое­на­чаль­ни­ком — не пото­му, что он был луч­ше дру­гих тиран­нов, но пото­му, что ино­го выхо­да они не виде­ли, а Гикет сам был родом сира­ку­зя­нин и обла­дал доста­точ­ны­ми сила­ми для борь­бы с Дио­ни­си­ем; итак, они дове­ри­лись Гике­ту.

2. В это вре­мя боль­шой флот кар­фа­ге­нян подо­шел к бере­гам Сици­лии, и над ост­ро­вом навис­ла тяж­кая угро­за; испу­ган­ные сици­лий­цы реши­ли отпра­вить посоль­ство в Гре­цию, к корин­фя­нам, и про­сить их о помо­щи, не толь­ко пола­га­ясь на свое с ними род­ство³ и пом­ня о мно­го­чис­лен­ных бла­го­де­я­ни­ях, кото­рые и преж­де ока­зы­вал им Коринф, но зная, что этот город все­гда отли­чал­ся любо­вью к сво­бо­де и нена­ви­стью к тиран­нии и что он неод­но­крат­но вел жесто­чай­шие вой­ны не ради соб­ст­вен­но­го вла­ды­че­ства или обо­га­ще­ния, а ради сво­бо­ды гре­ков. Так как Гикет взял на себя коман­до­ва­ние, помыш­ляя не о сво­бо­де сира­ку­зян, а о тиран­ни­че­ской вла­сти над ними, он тай­но всту­пил в пере­го­во­ры с кар­фа­ге­ня­на­ми, но для вида во все­услы­ша­ние вос­хва­лял реше­ние сира­ку­зян и одно­вре­мен­но с ними отпра­вил посоль­ство в Пело­пон­нес; разу­ме­ет­ся, он отнюдь не желал, чтобы оттуда при­шла помощь, но наде­ял­ся, что если корин­фяне, заня­тые сму­та­ми и бес­по­ряд­ка­ми в самой Гре­ции, отка­жут про­си­те­лям, — а это­го вполне мож­но было ожи­дать, — он тем лег­че пере­мет­нет­ся на сто­ро­ну кар­фа­ге­нян и вос­поль­зу­ет­ся услу­га­ми новых союз­ни­ков в войне, но не про­тив тиран­на, а про­тив сира­ку­зян. Все эти замыс­лы немно­го спу­стя вышли нару­жу.

3. Когда посоль­ство при­бы­ло, корин­фяне, неиз­мен­но про­яв­ляв­шие заботу о сво­их коло­ни­ях, а боль­ше все­го — о Сира­ку­зах, и по счаст­ли­вой слу­чай­но­сти в ту пору не при­ни­мав­шие уча­стия в рас­прях меж­ду гре­ка­ми, но жив­шие в мире и покое, охот­но поста­но­ви­ли помочь сици­лий­цам. Ста­ли думать, кого назна­чить пол­ко­вод­цем, и долж­ност­ные лица пред­ла­га­ли раз­лич­ных граж­дан, желав­ших про­сла­вить­ся, как вдруг под­нял­ся кто-то из про­сто­го наро­да и назвал Тимо­ле­он­та, сына Тимо­де­ма, — чело­ве­ка, уже ото­шед­ше­го от обще­ст­вен­ных дел и не питав­ше­го ни надежд, ни склон­но­сти сно­ва к ним вер­нуть­ся, так что, веро­ят­но, имя это было про­из­не­се­но по наи­тию свы­ше: столь оче­вид­но и неза­мед­ли­тель­но про­яви­лось бла­го­во­ле­ние судь­бы к это­му избра­нию, столь неиз­мен­но сопро­вож­да­ли ее мило­сти все начи­на­ния Тимо­ле­он­та, укра­шая при­род­ную его доб­лесть.

Он был сыном име­ни­тых роди­те­лей — Тимо­де­ма и Дема­ри­сты, отли­чал­ся любо­вью к оте­че­ству и необык­но­вен­ною крото­стью нра­ва, но нена­видел тиран­нию и порок. Каче­ства вои­на соче­та­лись в нем так пре­крас­но и рав­но­мер­но, что юно­шей он обна­ру­жи­вал не мень­ше бла­го­ра­зу­мия, неже­ли ста­ри­ком — отва­ги. У Тимо­ле­он­та был стар­ший брат Тимо­фан, нисколь­ко на него не похо­жий — без­рас­суд­ный, испор­чен­ный стра­стью к еди­но­дер­жа­вию (эту страсть вну­ши­ли ему дур­ные дру­зья и наем­ни­ки-чуже­зем­цы, посто­ян­но его окру­жав­шие), но в боях стре­ми­тель­ный и отча­ян­но сме­лый. Этим он при­влек к себе вни­ма­ние сограж­дан, кото­рые, пола­га­ясь на его воин­ст­вен­ность и пред­при­им­чи­вость, несколь­ко раз назна­ча­ли его коман­дую­щим. В испол­не­нии долж­но­сти ему помо­гал Тимо­ле­онт: про­ма­хи бра­та он скры­вал или силь­но пре­умень­шал, а то, что было в нем от при­ро­ды при­вле­ка­тель­но­го, выстав­лял впе­ред и вся­че­ски воз­ве­ли­чи­вал.

4. Во вре­мя бит­вы корин­фян с арги­вя­на­ми⁴ и клео­ний­ца­ми, когда Тимо­ле­онт сра­жал­ся в рядах гопли­тов, Тимо­фан, коман­до­вав­ший кон­ни­цей, попал в беду: его конь был ранен и сбро­сил хозя­и­на пря­мо в гущу вра­гов, бо́льшая часть его спут­ни­ков в ужа­се рас­се­я­лась, а немно­гие остав­ши­е­ся, отра­жая натиск мно­го­чис­лен­но­го про­тив­ни­ка, уже едва дер­жа­лась. Заме­тив это, Тимо­ле­онт бро­сил­ся на под­мо­гу и, при­крыв рас­про­стер­то­го на зем­ле Тимо­фа­на щитом, под­ста­вил под уда­ры свои доспе­хи и само тело; весь изра­нен­ный стре­ла­ми и меча­ми, он тем не менее отбро­сил напа­дав­ших и спас бра­та.

Когда же корин­фяне, опа­са­ясь, как бы им сно­ва не потер­петь наси­лия от соб­ст­вен­ных союз­ни­ков и сно­ва не поте­рять сво­его горо­да⁵, реши­ли дер­жать на служ­бе четы­ре­ста наем­ни­ков и началь­ни­ком отряда назна­чи­ли Тимо­фа­на, послед­ний, забыв о чести и спра­вед­ли­во­сти, тот­час стал при­ни­мать меры к тому, чтобы под­чи­нить город сво­ей вла­сти, каз­нил без суда мно­гих вид­ней­ших граж­дан и, в кон­це кон­цов, откры­то про­воз­гла­сил себя тиран­ном. Для Тимо­ле­он­та это было насто­я­щей мукой, низ­кий посту­пок бра­та он счи­тал сво­им лич­ным несча­стьем и сна­ча­ла сам уго­ва­ри­вал Тимо­фа­на рас­стать­ся с безум­ным и несчаст­ным увле­че­ни­ем и най­ти какой-нибудь спо­соб загла­дить свою вину перед сограж­да­на­ми, а когда тот высо­ко­мер­но отверг все его уве­ща­ния, выждал несколь­ко дней и опять явил­ся к тиран­ну, на этот раз при­ведя с собою из род­ст­вен­ни­ков — Эсхи­ла, шури­на Тимо­фа­на, а из дру­зей — неко­е­го про­ри­ца­те­ля, кото­ро­го Фео­помп назы­ва­ет Сати­ром, а Эфор и Тимей Орфа­го­ром; втро­ем они обсту­пи­ли Тимо­фа­на и умо­ля­ли его хотя бы теперь опом­нить­ся и изме­нить образ дей­ст­вий. Тимо­фан вна­ча­ле насме­хал­ся над ними, но потом раз­гне­вал­ся и вышел из себя, и тогда Тимо­ле­онт ото­шел немно­го в сто­ро­ну и, покрыв голо­ву запла­кал, а двое осталь­ных обна­жи­ли мечи и уло­жи­ли тиран­на на месте⁶.

5. Слух об этом быст­ро раз­нес­ся по Корин­фу, и луч­шие граж­дане хва­ли­ли Тимо­ле­он­та за силу духа и нена­висть к поро­ку — за то, что при всей сво­ей доб­ро­те и люб­ви к близ­ким он тем не менее пред­по­чел оте­че­ство семье, честь и спра­вед­ли­вость — соб­ст­вен­ным инте­ре­сам и спас бра­та, когда тот храб­ро сра­жал­ся за роди­ну, но убил его, когда тот ковар­но замыс­лил лишить ее сво­бо­ды. Те же, кто не выно­сил демо­кра­ти­че­ско­го прав­ле­ния, кто при­вык ловить взо­ры вла­сти­те­ля, дела­ли вид, буд­то раду­ют­ся смер­ти тиран­на, но Тимо­ле­он­та осуж­да­ли, назы­ва­ли его посту­пок нече­сти­вым и гнус­ным и этим поверг­ли его в глу­бо­кое уны­ние. А когда, узнав, что и мать без­утеш­но горю­ет и при­зы­ва­ет на его голо­ву страш­ные и гроз­ные про­кля­тия, он пошел к ней, чтобы ее уте­шить, она же не захо­те­ла его видеть и запер­ла перед ним две­ри дома, Тимо­ле­онт окон­ча­тель­но пал духом, тро­нул­ся в уме и решил умо­рить себя голо­дом, но дру­зья поме­ша­ли его наме­ре­нию, пусти­ли в ход все сред­ства убеж­де­ния и наси­лия, и в кон­це кон­цов он согла­сил­ся остать­ся жить, но — в пол­ном оди­но­че­стве; и вот, бро­сив все государ­ст­вен­ные дела, он пер­вое вре­мя даже не пока­зы­вал­ся в горо­де, но, тоскуя и сокру­ша­ясь, бро­дил по самым без­люд­ным местам.

6. Вот каким обра­зом реше­ния, — если толь­ко они не чер­па­ют устой­чи­вость и силу в фило­со­фии и дово­дах рас­суд­ка, — уже осу­ще­ст­вив­шись, могут быть лег­ко поко­леб­ле­ны слу­чай­ны­ми похва­ла­ми и пори­ца­ни­я­ми или даже вовсе лиша­ют­ся сво­их внут­рен­них осно­ва­ний. Надо, по-види­мо­му, чтобы и само дей­ст­вие было пре­крас­ным и спра­вед­ли­вым, и суж­де­ние, из кото­ро­го оно про­ис­те­ка­ет, — проч­ным и неиз­мен­ным, вот тогда мы дей­ст­ву­ем вполне осо­знан­но и, если по нашей сла­бо­сти яркое пред­став­ле­ние о кра­со­те завер­шен­но­го дела меркнет, не при­хо­дим в отча­я­ние, точ­но обжо­ры, кото­рые с необык­но­вен­ной жад­но­стью спе­шат набить глот­ку все­воз­мож­ны­ми яст­ва­ми, но очень ско­ро наеда­ют­ся до отва­ла и начи­на­ют испы­ты­вать отвра­ще­ние к пище. Рас­ка­я­ние спо­соб­но и пре­крас­ный посту­пок пре­вра­тить в постыд­ный, меж тем как осмот­ри­тель­но и твер­до сде­лан­ный выбор не меня­ет­ся даже в слу­чае неуспе­ха само­го пред­при­я­тия. Вот поче­му афи­ня­нин Фоки­он, посто­ян­но высту­пав­ший про­тив начи­на­ний Леосфе­на⁷, когда тот, каза­лось, одер­жал верх над вра­гом, ска­зал, глядя, как афи­няне при­но­сят жерт­вы и хва­ста­ют­ся победой: «Быть винов­ни­ком это­го тор­же­ства я бы хотел, но выска­зать иное суж­де­ние, чем преж­де, ни за что не хотел бы». Еще реши­тель­нее выра­зил­ся друг Пла­то­на, локри­ец Ари­стид. Дио­ни­сий Стар­ший попро­сил у него в жены⁸ одну из доче­рей, тот отве­тил, что охот­нее увидит девуш­ку мерт­вой, неже­ли заму­жем за тиран­ном, и тогда Дио­ни­сий немно­го спу­стя умерт­вил детей Ари­сти­да и, глу­мясь над отцом, осве­до­мил­ся, все ли еще он при­дер­жи­ва­ет­ся преж­не­го мне­ния каса­тель­но выда­чи замуж сво­их доче­рей. «Я скорб­лю о слу­чив­шем­ся, — заявил Ари­стид, — но в сло­вах сво­их не рас­ка­и­ва­юсь». Такое поведе­ние свиде­тель­ст­ву­ет о ред­ком нрав­ст­вен­ном вели­чии и совер­шен­стве.

7. Мука, кото­рую тер­пел Тимо­ле­онт, — было ли то сожа­ле­ние об уби­том или стыд перед мате­рью, — до такой сте­пе­ни сло­ми­ла и сокру­ши­ла его дух, что без мало­го два­дцать лет он не при­ни­мал уча­стия ни в еди­ном обще­ст­вен­ном деле. Но когда было про­из­не­се­но его имя, а народ охот­но при­нял это пред­ло­же­ние и про­го­ло­со­вал за него, под­нял­ся Телек­лид, в ту пору самый извест­ный и вли­я­тель­ный сре­ди граж­дан Корин­фа, и при­звал Тимо­ле­он­та выпол­нить свой долг, как подо­ба­ет храб­ро­му и бла­го­род­но­му чело­ве­ку. «Если ты выдер­жишь испы­та­ние, — ска­зал он, — мы будем счи­тать тебя тиран­но­убий­цей, не выдер­жишь — бра­то­убий­цей».

В то вре­мя как Тимо­ле­онт гото­вил­ся к отплы­тию и соби­рал вой­ско, к корин­фя­нам при­шло посла­ние от Гике­та, обна­ру­жив­шее его изме­ну и пре­да­тель­ство. Сра­зу после отправ­ки посоль­ства он откры­то при­мкнул к кар­фа­ге­ня­нам и вме­сте с ними борол­ся про­тив Дио­ни­сия, чтобы, изгнав его, само­му сде­лать­ся тиран­ном Сира­куз. Опа­са­ясь, что с преж­девре­мен­ным при­бы­ти­ем из Корин­фа вой­ска и пол­ко­во­д­ца все его надеж­ды могут рух­нуть, он напи­сал корин­фя­нам посла­ние, кото­рое гла­си­ло, что им вовсе ни к чему при­ни­мать на себя хло­поты и затра­ты — неза­чем сна­ря­жать опас­ный мор­ской поход в Сици­лию преж­де все­го по той при­чине, что это­му вос­пре­пят­ст­ву­ют кар­фа­ге­няне, мно­го­чис­лен­ные суда кото­рых пре­гра­дят путь их флоту; сам же он, Гикет, посколь­ку корин­фяне меш­ка­ли, был-де вынуж­ден всту­пить с кар­фа­ге­ня­на­ми в союз про­тив тиран­на. Если до тех пор иные из корин­фян с неко­то­рой про­хла­дой отно­си­лись к похо­ду, то это пись­мо так всех оже­сто­чи­ло про­тив Гике­та, что каж­дый охот­но помо­гал Тимо­ле­он­ту и вме­сте с ним ста­рал­ся уско­рить отплы­тие.

8. Суда были уже гото­вы и вои­ны снаб­же­ны всем необ­хо­ди­мым, когда жри­цам Пер­се­фо­ны при­снил­ся сон, буд­то боги­ни⁹ соби­ра­ют­ся в путь и гово­рят, что поплы­вут с Тимо­ле­он­том в Сици­лию. Поэто­му корин­фяне сна­ряди­ли еще один корабль — свя­щен­ную три­е­ру — и нарек­ли его име­нем обе­их богинь. Сам Тимо­ле­онт отпра­вил­ся в Дель­фы при­не­сти жерт­вы богу, и когда он спус­кал­ся в про­ри­ца­ли­ще, ему было зна­ме­ние. С одно­го из раз­ве­шан­ных по сте­нам при­но­ше­ний сле­те­ла повяз­ка¹⁰, рас­ши­тая вен­ка­ми и изо­бра­же­ни­я­ми Победы, и упа­ла на голо­ву Тимо­ле­он­ту, точ­но сам Апол­лон увен­чи­вал его, посы­лая на подви­ги.

Итак с семью коринф­ски­ми кораб­ля­ми, дву­мя кер­кир­ски­ми и деся­тым, пре­до­став­лен­ным в его рас­по­ря­же­ние лев­ка­дий­ца­ми¹¹, Тимо­ле­онт пустил­ся в пла­ва­ние. Ночью, когда, поль­зу­ясь попу­т­ным вет­ром, он вышел в откры­тое море, небо над его суд­ном вне­зап­но буд­то раз­верз­лось и оттуда вырва­лось огром­ное и яркое пла­мя. Из него воз­ник факел, похо­жий на те, какие носят во вре­мя мисте­рий, он дви­гал­ся вме­сте с фло­том и с такою же ско­ро­стью и опу­стил­ся как раз в той части Ита­лии, куда направ­ля­ли путь корм­чие. Про­ри­ца­те­ли объ­яви­ли, что это явле­ние под­твер­жда­ет вещий сон жриц и что свет в небе­сах яви­ли боги­ни, само­лич­но участ­ву­ю­щие в похо­де. Ведь Сици­лия посвя­ще­на Пер­се­фоне: там, по пре­да­нию, она была похи­ще­на, и этот ост­ров стал ее брач­ным даром.

9. Боже­ст­вен­ные зна­ме­ния вну­ша­ли бод­рость все­му флоту, кото­рый пере­се­кал море, спе­ша к бере­гам Ита­лии. Но вести из Сици­лии при­во­ди­ли Тимо­ле­он­та в заме­ша­тель­ство, а вои­нов погру­жа­ли в уны­ние. Гикет, раз­бив Дио­ни­сия в сра­же­нии, овла­дел боль­шею частью Сира­куз, загнал тиран­на в кре­пость и на так назы­вае­мый Ост­ров¹² и оса­ждал его там, воз­ведя вокруг сте­ну, кар­фа­ге­ня­нам же сове­то­вал поза­бо­тить­ся о том, чтобы Тимо­ле­онт не смог выса­дить­ся в Сици­лии, вну­шая им, что, отра­зив корин­фян, они спо­кой­но поде­лят меж­ду собою ост­ров. Кар­фа­ге­няне отпра­ви­ли в Регий два­дцать три­ер, на кото­рых плы­ли и послы Гике­та к Тимо­ле­он­ту. Они вез­ли с собою речи, зара­нее состав­лен­ные и соот­вет­ст­во­вав­шие поступ­кам послав­ше­го их: то были бла­го­вид­ные отго­вор­ки и уверт­ки, под кото­ры­ми скры­ва­лись ковар­ные замыс­лы. Тимо­ле­он­ту, если он того поже­ла­ет, пред­ла­га­лось одно­му при­быть к Гике­ту в каче­стве совет­ни­ка и разде­лить с ним все его успе­хи, а суда и вои­нов отпра­вить обрат­но в Коринф, так как вой­на-де уже почти завер­ше­на, а кар­фа­ге­няне не дадут ему совер­шить высад­ку и встре­тят его с ору­жи­ем в руках, если он попы­та­ет­ся нару­шить этот запрет силой. Когда корин­фяне, при­быв в Регий, заста­ли там это посоль­ство и увиде­ли пуний­цев, сто­я­щих на яко­ре непо­да­ле­ку, они сочли себя оскорб­лен­ны­ми, всех охва­тил гнев про­тив Гике­та и страх за сици­лий­цев, кото­рые, как они ясно виде­ли, обре­че­ны были стать награ­дою и пла­той Гике­ту за пре­да­тель­ство, а кар­фа­ге­ня­нам — за помощь в уста­нов­ле­нии тиран­нии. Каза­лось невоз­мож­ным одо­леть ни нахо­див­ший­ся здесь, в Регий, флот вар­ва­ров, чис­лен­но­стью вдвое пре­вос­хо­див­ший коринф­ский, ни там, в Сици­лии, — сухо­пут­ные силы Гике­та, кото­рые корин­фяне преж­де рас­счи­ты­ва­ли при­нять под свою коман­ду.

10. Тем не менее Тимо­ле­онт встре­тил­ся с посла­ми и с кар­фа­ген­ски­ми началь­ни­ка­ми и заявил им, что, разу­ме­ет­ся, под­чи­нит­ся их тре­бо­ва­ни­ям, — ведь вся­кое сопро­тив­ле­ние бес­по­лез­но! — но, преж­де чем уда­лить­ся, хотя бы выслу­ша­ет их усло­вия и отве­тить на них в при­сут­ст­вии граж­дан Регия — гре­че­ско­го горо­да, оди­на­ко­во дру­же­ски рас­по­ло­жен­но­го к обе­им сто­ро­нам: для него, Тимо­ле­он­та, это будет зало­гом без­опас­но­сти, а кар­фа­ге­няне тем вер­нее выпол­нят свои обе­ща­ния каса­тель­но сира­ку­зян, если свиде­те­лем согла­ше­ния будет народ Регия. Тимо­ле­онт сде­лал это пред­ло­же­ние лишь для отво­да глаз, замыс­лив пере­вез­ти сво­их людей втайне от про­тив­ни­ка, при­чем все вла­сти Регия были с ним заод­но: они жела­ли, чтобы верх в Сици­лии одер­жа­ли корин­фяне, и стра­ши­лись сосед­ства вар­ва­ров. Итак, созвав Народ­ное собра­ние и при­ка­зав запе­реть ворота, чтобы ника­кие посто­рон­ние дела не отвле­ка­ли граж­дан, долж­ност­ные лица вышли к собрав­шим­ся и, сме­няя друг дру­га, ста­ли про­из­но­сить длин­ней­шие речи все на одну и ту же тему и с одною целью — оття­нуть вре­мя, пока не сни­мут­ся с яко­ря коринф­ские три­е­ры, и удер­жать в Народ­ном собра­нии кар­фа­ге­нян, кото­рые ни о чем не подо­зре­ва­ли, видя рядом с собою Тимо­ле­он­та, делав­ше­го вид, буд­то и он вот-вот под­ни­мет­ся и начнет гово­рить. Когда же кто-то шеп­нул ему, что все три­е­ры уже ото­шли от бере­га и оста­лось толь­ко суд­но само­го Тимо­ле­он­та, кото­рое его ждет, он неза­мет­но, с помо­щью регий­цев, тол­пив­ших­ся вокруг воз­вы­ше­ния для ора­то­ра, зате­рял­ся в гуще наро­да, спу­стил­ся к морю и поспеш­но отплыл. Так коринф­ский флот при­шел к сици­лий­ско­му горо­ду Тав­ро­ме­нию и был госте­при­им­но встре­чен вла­сти­те­лем горо­да Анд­ро­ма­хом, уже дав­но при­гла­шав­шим к себе корин­фян. Этот Анд­ро­мах был отцом исто­ри­ка Тимея и, бес­спор­но, самым луч­шим из тогдаш­них сици­лий­ских вла­сти­те­лей; он спра­вед­ли­во пра­вил сограж­да­на­ми, стро­го соблюдал зако­ны и все­гда откры­то выка­зы­вал свою враж­ду и отвра­ще­ние к тиран­нам. Вот поче­му он раз­ре­шил Тимо­ле­он­ту вос­поль­зо­вать­ся Тав­ро­ме­ни­ем как исход­ною точ­кой для бое­вых дей­ст­вий и убедил граж­дан помо­гать корин­фя­нам и вме­сте с ними при­нять уча­стие в осво­бож­де­нии Сици­лии.

11. После отъ­езда Тимо­ле­он­та Народ­ное собра­ние было рас­пу­ще­но, и кар­фа­ге­няне, воз­му­ща­ясь тем, что их обма­ну­ли, дали повод поза­ба­вить­ся граж­да­нам Регия, кото­рые при­твор­но недо­уме­ва­ли, как может хит­рость не радо­вать пуний­цев¹³. В Тав­ро­ме­ний была отправ­ле­на три­е­ра с послом, кото­рый дол­го гово­рил с Анд­ро­ма­хом и гру­бо, как насто­я­щий вар­вар, угро­жал ему, тре­буя, чтобы он в крат­чай­ший срок заста­вил корин­фян уйти, а под конец вытя­нул руку ладо­нью вверх, пере­вер­нул ее и ска­зал: «То же будет и с тво­им горо­дом». В ответ Анд­ро­мах толь­ко рас­сме­ял­ся и, в точ­но­сти повто­рив дви­же­ние вар­ва­ра, посо­ве­то­вал ему поско­рее отча­лить, если он не жела­ет, чтобы то же слу­чи­лось и с его суд­ном.

Узнав о высад­ке Тимо­ле­он­та, Гикет в стра­хе при­звал на помощь мно­же­ство кар­фа­ген­ских три­ер. Тут сира­ку­зяне вовсе отча­я­лись в сво­ем спа­се­нии, видя, что гавань их захва­че­на кар­фа­ге­ня­на­ми, горо­дом вла­де­ет Гикет, а в кре­по­сти засел Дио­ни­сий, Тимо­ле­онт же едва дер­жит­ся в Сици­лии, заце­пив­шись за такую жал­кую полос­ку зем­ли, как горо­диш­ко Тав­ро­ме­ний; его надеж­ды на буду­щее весь­ма сомни­тель­ны, а силы ничтож­ны: все, что у него есть, — это тыся­ча вои­нов и необ­хо­ди­мое для них про­до­воль­ст­вие. И горо­да не пита­ли к нему дове­рия: изму­чен­ные бес­ко­неч­ны­ми несча­стья­ми, они были оже­сто­че­ны про­тив всех пол­ко­вод­цев без изъ­я­тия, глав­ным обра­зом из-за ковар­ства Кал­лип­па и Фара­ка. Пер­вый был афи­ня­нин, вто­рой — спар­та­нец, и оба утвер­жда­ли, буд­то при­бы­ли вос­ста­но­вить сво­бо­ду и низ­верг­нуть еди­но­дер­жав­ных пра­ви­те­лей, одна­ко они дока­за­ли сици­лий­цам, что бед­ст­вия тиран­нии — это еще золо­то, и вну­ши­ли им уве­рен­ность, что умер­шие в дни раб­ства счаст­ли­вее дожив­ших до неза­ви­си­мо­сти.

12. Пола­гая, что и коринф­ский вое­на­чаль­ник ничуть не луч­ше тех, что и он при­вез к ним ста­рые при­ман­ки и рас­счи­ты­ва­ет с помо­щью доб­рых надежд и щед­рых обе­ща­ний скло­нить их к пере­мене гос­по­ди­на, сици­лий­цы отнес­лись к пред­ло­же­ни­ям корин­фян с подо­зре­ни­ем и отверг­ли их; лишь адра­ни­ты, жите­ли малень­ко­го город­ка, посвя­щен­но­го богу Адра­ну¹⁴, кото­ро­го высо­ко чтут по всей Сици­лии, разо­шлись во мне­ни­ях, и одни при­зва­ли Гике­та с кар­фа­ге­ня­на­ми, а дру­гие обра­ти­лись к Тимо­ле­он­ту. И слу­чи­лось так, что оба поспе­ши­ли отклик­нуть­ся и при­бы­ли одно­вре­мен­но. Но с Гике­том при­шли пять тысяч вои­нов, тогда как у Тимо­ле­он­та было не боль­ше тыся­чи двух­сот чело­век. Он вел их из Тав­ро­ме­ния, отсто­я­ще­го от Адра­на на три­ста сорок ста­ди­ев, и в пер­вый день, прой­дя неболь­шую часть пути, зано­че­вал, на сле­дую­щий же день, напряг­ши все силы, сде­лал длин­ный и труд­ный пере­ход и уже под вечер полу­чил изве­стие, что Гикет под­сту­пил к город­ку и раз­би­ва­ет лагерь. Лоха­ги и так­си­ар­хи оста­но­ви­ли было пере­д­них, чтобы вои­ны, поев и отдох­нув, храб­рее дра­лись в пред­сто­я­щем бою, но Тимо­ле­онт про­сил их это­го не делать, а поско­рее вести вой­ско впе­ред — тогда они захва­тят врас­плох непри­я­те­ля, кото­рый теперь, без сомне­ния, отды­ха­ет с доро­ги и занят палат­ка­ми и ужи­ном. С эти­ми сло­ва­ми он под­нял щит и сам повел сол­дат, слов­но уже видя перед гла­за­ми победу. А те бес­страш­но дви­ну­лись за ним и, прой­дя еще око­ло трид­ца­ти ста­ди­ев, отде­ляв­ших их от про­тив­ни­ка, неожи­дан­но уда­ри­ли на него. Едва завидев их, люди Гике­та при­шли в смя­те­ние и бро­си­лись бежать; уби­то было око­ло трех­сот чело­век, взя­то в плен вдвое боль­ше и захва­чен лагерь. Адра­ни­ты откры­ли Тимо­ле­он­ту ворота и объ­яви­ли, что при­со­еди­ня­ют­ся к нему, а потом со стра­хом и изум­ле­ни­ем рас­ска­за­ли, что, когда нача­лась бит­ва, свя­щен­ные две­ри хра­ма сами собой рас­пах­ну­лись и мно­гие виде­ли, как дро­жа­ло ост­рие копья бога, а по лицу его обиль­но стру­ил­ся пот.

13. По-види­мо­му, зна­ме­ние пред­ве­ща­ло не толь­ко ту победу, но и после­до­вав­шие за нею успе­хи, кото­рым бит­ва при Адране поло­жи­ла счаст­ли­вое нача­ло. Тот­час горо­да нача­ли посы­лать к Тимо­ле­он­ту послов и пере­хо­дить на его сто­ро­ну; свою помощь пред­ло­жил ему и тиранн Ката­ны Мамерк, чело­век воин­ст­вен­ный, бога­тый и могу­ще­ст­вен­ный. А что важ­нее все­го — сам Дио­ни­сий, про­стив­шись со сво­и­ми надеж­да­ми и дер­жась из послед­них сил, но пре­зи­рая Гике­та за позор­ное пора­же­ние, Тимо­ле­он­том же вос­хи­ща­ясь, всту­пил с послед­ним в пере­го­во­ры и выра­зил наме­ре­ние сдать­ся ему и корин­фя­нам и сдать кре­пость. Вос­поль­зо­вав­шись неожи­дан­ной уда­чей, Тимо­ле­онт отпра­вил к нему в кре­пость двух корин­фян, Эвклида и Теле­ма­ха, с четырь­мя­ста­ми вои­нов — не всех разом и не откры­то (это было невоз­мож­но, так как в гава­ни сто­ял непри­я­тель), но тай­но, неболь­ши­ми отряда­ми. Эти вои­ны заня­ли кре­пость и дво­рец тиран­на со все­ми запа­са­ми и воен­ным сна­ря­же­ни­ем. В кре­по­сти ока­за­лось нема­лое чис­ло лоша­дей, маши­ны всех видов, мно­же­ство мета­тель­ных сна­рядов, хра­нив­ше­е­ся там с дав­них пор ору­жие, кото­ро­го хва­ти­ло бы на семь­де­сят тысяч чело­век, и, нако­нец, две тыся­чи вои­нов Дио­ни­сия; вои­нов он, как и все про­чее, пере­дал Тимо­ле­он­ту, а сам, забрав день­ги, тай­ком от Гике­та, с немно­ги­ми дру­зья­ми, отплыл. Он при­был в лагерь Тимо­ле­он­та и, впер­вые поте­ряв муже­ство, в каче­стве част­но­го лица, был отправ­лен в Коринф на одном-един­ст­вен­ном судне, с неболь­шою сум­мою денег, — он, чело­век, родив­ший­ся и вос­пи­тан­ный при дво­ре вели­чай­ше­го из тиран­нов, сам вла­дев­ший тиран­ни­че­ской вла­стью в тече­ние деся­ти лет¹⁵, сле­дую­щие две­на­дцать лет — после похо­да Дио­на — про­вед­ший в сра­же­ни­ях и вой­нах и пре­тер­пев­ший бед­ст­вия еще более горь­кие, неже­ли то зло, кото­рое тво­рил сам, будучи тиран­ном. Ему при­шлось стать свиде­те­лем того, как его взрос­лых сыно­вей уби­ли, рас­тли­ли деву­шек-доче­рей, а сест­ру, быв­шую вме­сте с тем и его женой, гнус­ней­шим обра­зом изна­си­ло­ван­ную вра­га­ми, с малы­ми детьми уто­пи­ли в море. Подроб­но об этом гово­рит­ся в жиз­не­опи­са­нии Дио­на¹⁶.

14. Когда Дио­ни­сий при­плыл в Коринф, не было в Гре­ции чело­ве­ка, кото­рый бы не стре­мил­ся увидеть его и с ним пого­во­рить. Одни радо­ва­лись его несча­стьям и с чув­ст­вом злоб­но­го удо­вле­тво­ре­ния при­хо­ди­ли слов­но для того, чтобы топ­тать нога­ми низ­верг­ну­то­го судь­бою; дру­гие, тро­ну­тые этой пере­ме­ной, жале­ли его и диви­лись вели­кой силе скры­тых боже­ст­вен­ных начал, столь явно ока­зы­ваю­щей себя в чело­ве­че­ской сла­бо­сти и бес­по­мощ­но­сти. И вер­но, в ту пору ни при­ро­да, ни искус­ство не явля­ли ниче­го подоб­но­го тому, что сотво­ри­ла судь­ба: тот, кто еще недав­но был тиран­ном Сици­лии, теперь, в Корин­фе, бро­дил на рын­ке по рыб­ным рядам, сидел в лав­ке у тор­гов­ца бла­го­во­ни­я­ми, пил вино, сме­шан­ное рукою кабат­чи­ка¹⁷, пере­ру­ги­вал­ся у всех на гла­зах с про­даж­ны­ми бабен­ка­ми, настав­лял певиц и до хри­поты спо­рил с ними о строе теат­раль­ных песен. Кое-кто пола­гал, что Дио­ни­сий ведет такую жизнь от ску­ки или по врож­ден­но­му лег­ко­мыс­лию и необуздан­но­сти, но дру­гие были уве­ре­ны, что он не хочет вну­шать корин­фя­нам страх или подо­зре­ние, буд­то тяго­тит­ся пере­ме­ною сво­ей уча­сти и сно­ва жаж­дет вла­сти, а пото­му ста­ра­ет­ся вызвать пре­зре­ние к себе и при­киды­ва­ет­ся, вопре­ки сво­ей при­ро­де, совер­шен­ней­шим глуп­цом и ничто­же­ст­вом.

15. Тем не менее сохра­ни­лись неко­то­рые его выска­зы­ва­ния, свиде­тель­ст­ву­ю­щие о том, что в сло­жив­ших­ся обсто­я­тель­ствах он дер­жал себя не без досто­ин­ства. Напри­мер, сой­дя на берег в Лев­ка­де, кото­рая, как и Сира­ку­зы, была осно­ва­на корин­фя­на­ми, он заме­тил, что испы­ты­ва­ет то же чув­ство, какое быва­ет у набедо­ку­рив­ших юнцов: они охот­но про­во­дят вре­мя с бра­тья­ми, но сты­дят­ся и избе­га­ют обще­ства роди­те­лей — так вот и он, сове­стясь горо­да-мате­ри, с удо­воль­ст­ви­ем бы остал­ся жить здесь, с лев­ка­д­ца­ми.

Или еще при­мер. В Корин­фе какой-то чуже­зе­мец, гру­бо под­тру­ни­вав­ший над зна­ком­ст­вом Дио­ни­сия с фило­со­фа­ми, кото­ро­го тот неиз­мен­но искал, пока был тиран­ном, спро­сил, нако­нец, что дала ему муд­рость Пла­то­на. «Неуже­ли тебе кажет­ся, что я ниче­го не взял от Пла­то­на, если так спо­кой­но пере­но­шу пре­врат­но­сти судь­бы?» — в свою оче­редь спро­сил его Дио­ни­сий.

А музы­кан­ту Ари­сток­се­ну и еще несколь­ким людям, осве­дом­ляв­шим­ся, что ста­вил он в упрек Пла­то­ну¹⁸ и с чего нача­лись эти упре­ки, Дио­ни­сий отве­тил: «Тиран­ния пре­ис­пол­не­на мно­же­ства зол, но нет сре­ди них боль­ше­го, неже­ли то, что ни один из так назы­вае­мых “дру­зей” не гово­рит с тобою откро­вен­но. По их вине я и лишил­ся рас­по­ло­же­ния Пла­то­на».

Один из тех, кто желал про­слыть за ост­ро­ум­ца, в насмеш­ку над Дио­ни­си­ем встря­хи­вал, вхо­дя к нему, свой гима­тий¹⁹ — ведь он вхо­дил к тиран­ну! — а тот, отве­чая на насмеш­ку насмеш­кой, сове­то­вал ему делать это выхо­дя: тогда мол будет ясно, что он ниче­го не стя­нул.

Как-то раз на пируш­ке Филипп Македон­ский²⁰, изде­ва­ясь, завел речь о пес­нях и тра­геди­ях, кото­рые оста­вил Дио­ни­сий Стар­ший, и при­твор­но недо­уме­вал, когда же у него нахо­дил­ся для это­го досуг. «Как раз тогда, когда ты, я и все про­чие, кого почи­та­ют счаст­ли­вы­ми, сиде­ли за вином», — не без ост­ро­умия отве­тил Дио­ни­сий.

Пла­тон не встре­тил­ся с Дио­ни­си­ем в Корин­фе — к тому вре­ме­ни он уже умер. Но Дио­ген Синоп­ский, увидев его в пер­вый раз, вос­клик­нул: «Сколь эта жизнь не заслу­же­на тобой, Дио­ни­сий!» «Спа­си­бо тебе, Дио­ген, — отве­чал тот, оста­но­вив­шись, — что ты состра­да­ешь нам в наших бед­ст­ви­ях». «Как? — ото­звал­ся Дио­ген. — Ты вооб­ра­зил, буд­то я тебе сочув­ст­вую?! Напро­тив — я воз­му­щен: такой отлич­ный раб, вполне достой­ный того, чтобы, подоб­но отцу, соста­рить­ся и уме­реть во двор­це тиран­на, забав­ля­ет­ся и весе­лит­ся здесь, вме­сте с нами!»

Вот поче­му, когда я срав­ни­ваю все это с воп­ля­ми Фили­ста, опла­ки­ваю­ще­го доче­рей Леп­ти­на²¹, кото­рым-де при­шлось про­ме­нять «вели­кие бла­га» тиран­ний на жал­кую нуж­ду, его сло­ва кажут­ся мне при­чи­та­ни­я­ми жен­щи­ны, горю­ю­щей об утра­чен­ных але­баст­ро­вых сосудах, пур­пу­ро­вых одеж­дах и золотых укра­ше­ни­ях. Мы пола­га­ем, что нето­роп­ли­вый и сосре­дото­чен­ный чита­тель не сочтет такие подроб­но­сти бес­по­лез­ны­ми или неумест­ны­ми в жиз­не­опи­са­ни­ях.

16. В той же мере, в какой несча­стье Дио­ни­сия пред­став­ля­лось неожи­дан­ным, вызы­ва­ли изум­ле­ние успе­хи Тимо­ле­он­та. Не про­шло и пяти­де­ся­ти дней после его высад­ки в Сици­лии, как он уже овла­дел кре­по­стью Сира­куз и отпра­вил тиран­на в Пело­пон­нес. Корин­фяне, вооду­шев­лен­ные таким нача­лом, посы­ла­ют ему две тыся­чи гопли­тов и две­сти всад­ни­ков; добрав­шись до Фурий и видя, что пере­пра­вить­ся в Сици­лию невоз­мож­но — мно­же­ство кар­фа­ген­ских кораб­лей борозди­ли море во всех направ­ле­ни­ях — и что при­дет­ся ждать удоб­но­го слу­чая, они употреб­ля­ют это вре­мя на пре­крас­ное и достой­ное дело: граж­дане Фурий высту­пи­ли в поход про­тив брут­ти­ев, и корин­фяне, при­няв город под охра­ну, берег­ли его без­уко­риз­нен­но чест­но, буд­то соб­ст­вен­ную отчиз­ну.

Гикет тем вре­ме­нем про­дол­жал оса­ду кре­по­сти, не давая судам про­тив­ни­ка под­во­зить про­до­воль­ст­вие нахо­див­шим­ся там корин­фя­нам, а к Тимо­ле­он­ту в Адран подо­слал двух наем­ни­ков, кото­рые долж­ны были пре­да­тель­ски его убить: Тимо­ле­онт и вооб­ще не дер­жал при себе тело­хра­ни­те­лей, а тут, в надеж­де на попе­че­ние бога, бес­печ­но и откры­то раз­гу­ли­вал по горо­ду. Узнав слу­чай­но, что он гото­вит­ся при­не­сти жерт­ву, убий­цы спря­та­ли под гима­ти­я­ми кин­жа­лы, яви­лись пря­мо в храм и заме­ша­лись в тол­пу, окру­жав­шую жерт­вен­ник. Посте­пен­но они при­дви­га­лись все бли­же и уже гото­вы были подать друг дру­гу знак при­сту­пить к делу, как вдруг какой-то чело­век уда­рил одно­го из них по голо­ве мечом, и когда тот упал, ни нанес­ший удар, ни това­рищ ране­но­го не оста­лись на месте: пер­вый, как был, с мечом в руке, бро­сил­ся бежать и забрал­ся на какую-то высо­кую ска­лу, а вто­рой охва­тил рука­ми жерт­вен­ник, молил Тимо­ле­он­та о поща­де и клял­ся все рас­ска­зать. Тимо­ле­онт обе­щал сохра­нить ему жизнь, и тогда он открыл, что они с това­ри­щем были подо­сла­ны убить пол­ко­во­д­ца корин­фян. В это вре­мя сня­ли со ска­лы и при­ве­ли третье­го; он кри­чал, что не совер­шил ника­ко­го пре­ступ­ле­ния, но лишь спра­вед­ли­во ото­мстил за смерть отца, зло­дей­ски умерщ­влен­но­го в Леон­ти­нах этим чело­ве­ком. Сре­ди при­сут­ст­во­вав­ших нашлись люди, засвиде­тель­ст­во­вав­шие его сло­ва и дивив­ши­е­ся изо­бре­та­тель­но­сти судь­бы, кото­рая при­во­дит в дви­же­ние одно посред­ст­вом дру­го­го, сбли­жа­ет вещи самые отда­лен­ные и пере­пле­та­ет собы­тия, каза­лось бы, ниче­го обще­го друг с дру­гом не име­ю­щие, так что исход одно­го ста­но­вит­ся в ее руках нача­лом дру­го­го. Корин­фяне дали убий­це в награ­ду десять мин, за то что свой спра­вед­ли­вый гнев он пре­до­ста­вил в рас­по­ря­же­ние гению-хра­ни­те­лю Тимо­ле­он­та и уже дав­но ско­пив­шу­ю­ся ярость не истра­тил преж­де, но сбе­рег до того дня, когда волею судь­бы она послу­жи­ла и его соб­ст­вен­ным целям и спа­се­нию Тимо­ле­он­та. Это про­ис­ше­ст­вие, так счаст­ли­во завер­шив­ше­е­ся, вну­ши­ло видев­шим его доб­рые надеж­ды на буду­щее, убеди­ло их в том, что Тимо­ле­онт — чело­век свя­той, волею бога явив­ший­ся осво­бо­дить Сици­лию, и побуди­ло чтить его и обе­ре­гать.

17. Обма­нув­шись в сво­их рас­че­тах и видя, что мно­гие при­ни­ма­ют сто­ро­ну Тимо­ле­он­та, Гикет стал бра­нить само­го себя за то, что до сих пор лишь поне­мно­гу, точ­но сове­стясь, поль­зо­вал­ся огром­ной силой кар­фа­ге­нян, нахо­див­шей­ся в его рас­по­ря­же­нии, и лишь тай­но, украд­кою при­вле­кал союз­ни­ков к делу, а пото­му при­звал в Сира­ку­зы вое­на­чаль­ни­ка Маго­на со всем фло­том. Тот не замед­лил при­быть, сто пять­де­сят кораб­лей гроз­но заня­ли гавань, на берег выса­ди­лись шесть­де­сят тысяч пехо­тин­цев и рас­по­ло­жи­лись в самом горо­де; и каж­дый решил: свер­ши­лось то, о чем уже дав­но гово­ри­ли и дума­ли, — Сици­лия попа­ла под власть вар­ва­ров. Ведь ни в одной еще из бес­чис­лен­ных войн, кото­рые вели в Сици­лии кар­фа­ге­няне, им не уда­ва­лось взять Сира­ку­зы, а тут Гикет сам при­нял ста­рин­но­го вра­га и соб­ст­вен­ны­ми рука­ми отдал ему город, кото­рый пре­вра­тил­ся в лагерь вар­ва­ров. Корин­фяне, удер­жи­вав­шие кре­пость, нахо­ди­лись в крайне стес­нен­ном и опас­ном поло­же­нии: они не толь­ко испы­ты­ва­ли нуж­ду в съест­ных при­па­сах — про­тив­ник неусып­но кара­у­лил гавань, — но без пере­дыш­ки бились на сте­нах и были вынуж­де­ны рас­пы­лять свои силы, про­ти­во­дей­ст­вуя всем хит­ро­стям и все­воз­мож­ным улов­кам оса­ждаю­щих.

18. Впро­чем, Тимо­ле­онт не оста­вил их без вся­кой помо­щи: он посы­лал им хлеб из Ката­ны на рыба­чьих лод­ках и лег­ких суде­ныш­ках, кото­рые неза­мет­но про­скаль­зы­ва­ли меж вра­же­ски­ми три­е­ра­ми, когда вол­не­ние на море раз­бра­сы­ва­ло кораб­ли вар­ва­ров в раз­ные сто­ро­ны. Видя это, Магон и Гикет реши­ли взять Ката­ну, откуда шло про­до­воль­ст­вие оса­жден­ным, и, ото­брав луч­ших вои­нов, высту­пи­ли с ними из Сира­куз. Корин­фя­нин Неон (так зва­ли началь­ни­ка оса­жден­ных), наблюдая из кре­по­сти за остав­ши­ми­ся и заме­тив, что они несут свою служ­бу лени­во и небреж­но, неожи­дан­но на них уда­рил, улу­чив вре­мя, когда те раз­бре­лись кто куда; мно­гие были уби­ты, осталь­ные обра­ще­ны в бег­ство, и корин­фяне овла­де­ли Ахра­ди­ной — так назы­ва­лась самая, по обще­му мне­нию, непри­ступ­ная часть горо­да Сира­куз, кото­рый состо­ит как бы из несколь­ких рас­по­ло­жен­ных рядом друг с дру­гом горо­дов. Обна­ру­жив там боль­шие запа­сы хле­ба и бога­тую каз­ну, Неон не очи­стил это место и не отсту­пил, но, укре­пив сте­ну вокруг Ахра­ди­ны и соеди­нив ее с кре­по­стью валом, рас­ста­вил повсюду свои кара­у­лы. Магон и Гикет уже при­бли­жа­лись к Катане, когда всад­ник из Сира­куз догнал их и сооб­щил о взя­тии Ахра­ди­ны. В силь­ной тре­во­ге они поспеш­но повер­ну­ли назад, не толь­ко не достиг­нув цели, ради кото­рой дви­ну­лись в поход, но и поте­ряв то, чем уже вла­де­ли.

19. Об этом успе­хе еще могут спо­рить меж­ду собой пред­у­смот­ри­тель­ность и доб­лесть Тимо­ле­он­та, с одной сто­ро­ны, и его удач­ли­вость, с дру­гой; но даль­ней­шие собы­тия сле­ду­ет, по-види­мо­му, при­пи­сать толь­ко счаст­ли­вой судь­бе. Корин­фяне в Фури­ях отча­сти из стра­ха перед кар­фа­ген­ским фло­том, кото­рый, под коман­дою Ган­но­на, их под­сте­ре­гал, отча­сти из-за мор­ских бурь, длив­ших­ся уже мно­го дней, при­ня­ли реше­ние про­дол­жить путь сушею, через Брут­тий, и, воздей­ст­вуя на вар­ва­ров где убеж­де­ни­ем, а где и силою, бла­го­по­луч­но достиг­ли Регия. Непо­го­да про­дол­жа­ла сви­реп­ст­во­вать, и Ган­нон, кото­рый не ждал от корин­фян реши­тель­ных дей­ст­вий и пола­гал, что мед­лит пона­прас­ну, в пол­ной уве­рен­но­сти, что измыс­лил тон­кий и хит­ро­ум­ный обман, при­ка­зал мат­ро­сам надеть вен­ки, укра­сил три­е­ры гре­че­ски­ми щита­ми и пур­пур­ны­ми тка­ня­ми и поплыл к Сира­ку­зам. Про­хо­дя мимо кре­по­сти, он, чтобы нагнать уны­ние на оса­жден­ных, велел сво­им людям бить вес­ла­ми по воде, хло­пать в ладо­ши и кри­чать, что, мол, они раз­би­ли и одо­ле­ли корин­фян, захва­тив их в море во вре­мя пере­пра­вы. Но пока он разыг­ры­вал эту вздор­ную игру, корин­фяне, при­быв­шие из Брут­тия в Регий, видя, что про­лив никто не охра­ня­ет, а что ветер вне­зап­но упал и вол­не­ние совсем улег­лось, быст­ро погру­зи­лись на плоты и рыба­чьи чел­но­ки, ока­зав­ши­е­ся под рукой, и напра­ви­лись к сици­лий­ско­му бере­гу; насколь­ко без­опас­ным было их пла­ва­ние и какая сто­я­ла тишь, мож­но судить по тому, что кони, пови­ну­ясь пово­ду, плы­ли рядом с суда­ми.

20. Когда все выса­ди­лись, Тимо­ле­онт, при­няв их под свою коман­ду, немед­лен­но взял Мес­се­ну и оттуда в стро­гом поряд­ке высту­пил к Сира­ку­зам, боль­ше пола­га­ясь на сча­стье и уда­чу, кото­рые ему до сих пор сопут­ст­во­ва­ли, чем на силу: все его вой­ско не пре­вы­ша­ло четы­рех тысяч чело­век. Весть о его при­бли­же­нии обес­по­ко­и­ла и испу­га­ла Маго­на, и эти недоб­рые пред­чув­ст­вия еще воз­рос­ли вот по какой при­чине. На отме­лях вокруг горо­да, где скап­ли­ва­ет­ся мно­го прес­ной воды из источ­ни­ков, болот и впа­даю­щих в море рек, водят­ся в несмет­ном коли­че­стве угри, и вся­кий желаю­щий может в любое вре­мя рас­счи­ты­вать на бога­тый улов. На досу­ге, во вре­мя пере­ми­рия, наем­ни­ки обе­их про­тив­ных сто­рон вме­сте про­мыш­ля­ли угрей. И те и дру­гие были гре­ки и не пита­ли друг к дру­гу лич­ной враж­ды, а пото­му, хотя в сра­же­ни­ях и бились в пол­ную силу, но когда заклю­ча­лось пере­ми­рие, часто и охот­но бесе­до­ва­ли. А тут вдо­ба­вок они зани­ма­лись одним делом — бок о бок лови­ли рыбу — и вот как-то раз­го­во­ри­лись, вос­хи­ща­ясь кра­сотою моря и выго­да­ми место­по­ло­же­ния Сира­куз. И кто-то из коринф­ских вои­нов ска­зал: «Как же это, сами вы гре­ки, и ста­ра­е­тесь город, такой огром­ный и обла­даю­щий таки­ми кра­сота­ми, под­чи­нить вар­ва­рам и тем самым при­бли­зить к нам этих злоб­ных, кро­во­жад­ных кар­фа­ге­нян, тогда как мож­но лишь поже­лать, чтобы меж­ду ними и Гре­ци­ей лежа­ла не одна, а мно­го Сици­лий! Неуже­ли, дума­е­те вы, они при­шли сюда с вой­ском от самых Гер­ку­ле­со­вых стол­пов и Атлан­ти­че­ско­го моря, чтобы тер­петь опас­но­сти ради Гике­та и его вла­сти? Нет, будь у Гике­та ум насто­я­ще­го пра­ви­те­ля, он бы нико­гда не выгнал сво­их родо­на­чаль­ни­ков и не при­вел бы на их место вра­гов оте­че­ства, но полу­чил бы все подо­баю­щие ему поче­сти и власть с согла­сия Тимо­ле­он­та и осталь­ных корин­фян». Эти сло­ва наем­ни­ки раз­гла­си­ли по все­му лаге­рю и вну­ши­ли Маго­ну, кото­рый уже дав­но искал пред­ло­га для раз­ры­ва, подо­зре­ния в пре­да­тель­стве. Вот поче­му, не слу­шая Гике­та, кото­рый умо­лял его остать­ся и дока­зы­вал, что они намно­го силь­нее про­тив­ни­ка, и счи­тая, что кар­фа­ге­няне в боль­шей мере усту­па­ют Тимо­ле­он­ту муже­ст­вом и удач­ли­во­стью, неже­ли пре­вос­хо­дят его чис­лен­но­стью, Магон немед­лен­но отплыл в Афри­ку, позор­но и бес­смыс­лен­но упу­стив Сици­лию, кото­рая уже была у него в руках.

21. На сле­дую­щий день появил­ся Тимо­ле­онт, уже гото­вый к бою. Когда корин­фяне узна­ли о бег­стве непри­я­те­ля и увиде­ли, что при­ста­ни пусты, они не мог­ли не посме­ять­ся над мало­ду­ши­ем Маго­на: обхо­дя ули­цы горо­да, они повсюду гром­ко обе­ща­ли награ­ду тому, кто ука­жет, куда скрыл­ся от них кар­фа­ген­ский флот. Тем не менее, посколь­ку Гикет про­дол­жал борь­бу и не хотел сдать город, но отча­ян­но цеп­лял­ся за те квар­та­лы, в кото­рых он засел, а они были отлич­но укреп­ле­ны и пото­му почти непри­ступ­ны, Тимо­ле­онт разде­лил свои силы и сам дви­нул­ся со сто­ро­ны реки Анап, где сопро­тив­ле­ние было осо­бен­но упор­ным, дру­го­му отряду, под коман­до­ва­ни­ем корин­фя­ни­на Исия, при­ка­зал насту­пать от Ахра­ди­ны, а тре­тий пове­ли на Эпи­по­лы Динарх и Дема­рет, кото­рые толь­ко что при­бы­ли в Сици­лию во гла­ве под­креп­ле­ния из Корин­фа²². Эти отряды, уда­рив со всех сто­рон одно­вре­мен­но, раз­гро­ми­ли и обра­ти­ли в бег­ство вой­ско Гике­та; захват горо­да, кото­рый сра­зу же после изгна­ния непри­я­те­ля поко­рил­ся, по досто­ин­ству сле­ду­ет при­пи­сать муже­ству бой­цов и искус­ству пол­ко­во­д­ца, но в том, что ни один из корин­фян не погиб и даже не был ранен, про­яви­ла себя един­ст­вен­но лишь счаст­ли­вая судь­ба Тимо­ле­он­та, кото­рая слов­но спо­ри­ла с доб­ле­стью это­го чело­ве­ка, чтобы, слы­ша о победе, люди боль­ше диви­лись его удач­ли­во­сти, неже­ли досто­ин­ствам. А ведь мол­ва о слу­чив­шем­ся не толь­ко сра­зу сде­ла­лась досто­я­ни­ем всей Сици­лии и Ита­лии, но, спу­стя немно­го дней, и Гре­ция огла­си­лась побед­ным лико­ва­ни­ем, так что корин­фяне, до той поры пре­бы­вав­шие в неуве­рен­но­сти, достиг ли их флот цели сво­его пла­ва­ния, одно­вре­мен­но узна­ли и о бла­го­по­луч­ной высад­ке и об одер­жан­ном успе­хе. Вот как быст­ро и удач­но раз­вер­ты­ва­лись собы­тия и вот какой яркий блеск сооб­щи­ла этим дея­ни­ям та стре­ми­тель­ность, с кото­рою их свер­ша­ла счаст­ли­вая судь­ба.

22. Овла­дев кре­по­стью, Тимо­ле­онт не под­дал­ся чув­ствам, кото­рым до него усту­пил Дион, и не поща­дил ни кра­соты это­го места, ни бога­тых постро­ек, но, осте­ре­га­ясь подо­зре­ний, кото­рые сна­ча­ла очер­ни­ли, а потом и погу­би­ли Дио­на, изве­стил сира­ку­зян, что оплот тиран­нов сры­ва­ет­ся до осно­ва­ния и каж­дый желаю­щий может прий­ти со сво­ею кир­кой и при­нять уча­стие в этой рабо­те. И все при­шли как один, счи­тая это изве­ще­ние и этот день допо­д­лин­ней­шим нача­лом сво­ей сво­бо­ды, и раз­ру­ши­ли, и сры­ли не толь­ко кре­пост­ные сте­ны²³, но и двор­цы тиран­нов, и памят­ни­ки на их моги­лах. И сра­зу же Тимо­ле­онт рас­по­рядил­ся выров­нять поч­ву и воз­двиг­нуть зда­ние суда, не про­сто угож­дая граж­да­нам, но с само­го нача­ла воз­но­ся демо­кра­тию над тиран­ни­ей.

Впро­чем, в руках Тимо­ле­он­та был толь­ко город, но не граж­дане: одних истре­би­ли вой­ны и мяте­жи, дру­гие бежа­ли от тиран­нов, и такое было в Сира­ку­зах без­людие, что город­ская пло­щадь зарос­ла высо­кой тра­вой, и там пас­лись лоша­ди, и в густой зеле­ни лежа­ли пас­ту­хи. Про­чие горо­да, кро­ме лишь очень немно­гих, ста­ли оби­та­ли­щем оле­ней и каба­нов, так что люди, кото­рым нечем было занять­ся, неред­ко охо­ти­лись в пред­ме­стьях и вокруг город­ских стен. Никто из жите­лей кре­по­стей не откли­кал­ся на зов и даже не думал пере­се­лять­ся в город, напро­тив, каж­дый испы­ты­вал страх и нена­висть к Народ­но­му собра­нию, государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, воз­вы­ше­нию для ора­то­ра — к тому, что чаще все­го порож­да­ло у них тиран­нов. Вот поче­му Тимо­ле­онт и сира­ку­зяне реши­ли напи­сать корин­фя­нам и про­сить, чтобы те при­сла­ли в Сира­ку­зы гре­че­ских посе­лен­цев. В про­тив­ном слу­чае стране гро­зи­ло запу­сте­ние, а кро­ме того они зна­ли, что из Афри­ки надви­га­ет­ся вели­кая вой­на: ста­ло извест­но, что кар­фа­ге­няне, разъ­ярен­ные неудач­ны­ми дей­ст­ви­я­ми Маго­на, рас­пя­ли на кре­сте его труп (он сам лишил себя жиз­ни) и теперь соби­ра­ют огром­ное вой­ско, чтобы вес­ною выса­дить­ся в Сици­лии.

23. Когда при­бы­ло это пись­мо Тимо­ле­он­та и одно­вре­мен­но послы из Сира­куз, умо­ляв­шие корин­фян при­нять на себя заботу об их горо­де и еще раз стать его осно­ва­те­ля­ми, корин­фяне не вос­поль­зо­ва­лись удоб­ным слу­ча­ем и не при­со­еди­ни­ли город к сво­им вла­де­ни­ям, но преж­де все­го, посе­щая свя­щен­ные игры и самые тор­же­ст­вен­ные из все­на­род­ных празд­неств, какие справ­ля­ют­ся в Гре­ции, ста­ли объ­яв­лять через гла­ша­та­ев, что корин­фяне, уни­что­жив тиран­нию в Сира­ку­зах и изгнав тиран­на, при­зы­ва­ют сира­ку­зян и осталь­ных сици­лий­цев — кто бы ни поже­лал — вновь обос­но­вать­ся на родине, поль­зу­ясь отныне сво­бо­дой и неза­ви­си­мо­стью и спра­вед­ли­во поде­лив меж­ду собою зем­лю. Затем они отпра­ви­ли гон­цов в Азию и на ост­ро­ва²⁴, где, как им ста­ло извест­но, была раз­бро­са­на зна­чи­тель­ная часть изгнан­ни­ков, и при­гла­си­ли всех при­ехать в Коринф, обе­щая пре­до­ста­вить за соб­ст­вен­ный счет надеж­ную охра­ну, суда и руко­во­ди­те­лей для воз­вра­ще­ния в Сира­ку­зы. Сде­лав такое изве­ще­ние, город Коринф стя­жал спра­вед­ли­вей­шие похва­лы и бла­го­род­ную зависть: ведь он не толь­ко изба­вил стра­ну от тиран­нов и спас от вар­ва­ров, но и вер­нул ее закон­ным вла­дель­цам.

Так как чис­ло собрав­ших­ся в Корин­фе бег­ле­цов ока­за­лось недо­ста­точ­ным, они про­си­ли раз­ре­ше­ния взять с собою посе­лен­цев из Корин­фа и осталь­ных земель Гре­ции и, когда набра­лось не менее деся­ти тысяч, отплы­ли в Сира­ку­зы. Кро­ме того, к Тимо­ле­он­ту уже нача­ли во мно­же­стве сте­кать­ся люди из Ита­лии и из самой Сици­лии, общее чис­ло граж­дан достиг­ло, как сооб­ща­ет Афа­нид, шести­де­ся­ти тысяч, и Тимо­ле­онт разде­лил меж­ду ними зем­лю, а дома про­дал, в целом за тыся­чу талан­тов, пре­до­ста­вив воз­мож­ность сира­куз­ским ста­ро­жи­лам выку­пить свои преж­ние жили­ща и в то же вре­мя най­дя спо­соб попол­нить каз­ну, кото­рая была до того исто­ще­на, что для покры­тия рас­хо­дов, преж­де все­го воен­ных, при­шлось про­дать даже ста­туи. Над каж­дой из них, точ­но над лица­ми, ули­чен­ны­ми в долж­ност­ных пре­ступ­ле­ни­ях, совер­ша­ли суд — про­из­но­си­ли обви­не­ние и пода­ва­ли голо­са. Гово­рят, что сира­ку­зяне осуди­ли их все, кро­ме ста­туи древ­не­го тиран­на Гело­на, кото­ро­го они цени­ли и ува­жа­ли за победу над кар­фа­ге­ня­на­ми при Гиме­ре.

24. Меж­ду тем как город сно­ва ожи­вал и напол­нял­ся при­бы­вав­ши­ми ото­всюду граж­да­на­ми, Тимо­ле­онт, желая осво­бо­дить и осталь­ные горо­да и до кон­ца иско­ре­нить тиран­нию в Сици­лии, дви­нул­ся на вла­де­ния тиран­нов. Гикет вынуж­ден был рас­торг­нуть союз с кар­фа­ге­ня­на­ми, обя­зал­ся срыть все свои кре­по­сти и на пра­вах част­но­го лица посе­лить­ся в Леон­ти­нах, Леп­ти­на же, тиран­на, пра­вив­ше­го Апол­ло­ни­ей и несколь­ки­ми дру­ги­ми горо­да­ми, кото­рый, ока­зав­шись в без­вы­ход­ном поло­же­нии, сдал­ся, Тимо­ле­онт, сохра­нив ему жизнь, выслал в Коринф, счи­тая важ­ным и полез­ным, чтобы сици­лий­ские тиран­ны вла­чи­ли в мет­ро­по­лии, на гла­зах у всех гре­ков, жал­кую участь изгнан­ни­ков. Сам он вслед за тем вер­нул­ся в Сира­ку­зы, чтобы вос­ста­но­вить их государ­ст­вен­ное устрой­ство и сов­мест­но с при­быв­ши­ми из Корин­фа зако­но­да­те­ля­ми Кефа­лом и Дио­ни­си­ем при­нять самые суще­ст­вен­ные и неот­лож­ные поста­нов­ле­ния, а Динар­ха и Дема­ре­та, желая, чтобы наем­ни­ки извле­ка­ли поль­зу из сво­его ремес­ла и не сиде­ли сло­жа руки, отпра­вил во вла­де­ния кар­фа­ге­нян, где они, скло­нив мно­гие горо­да к отпа­де­нию от вар­ва­ров, не толь­ко сами жили в пол­ном доволь­стве, но даже сбе­рег­ли из захва­чен­ной добы­чи какую-то сум­му денег для даль­ней­ше­го веде­ния вой­ны.

25. Тем вре­ме­нем кар­фа­ген­ский флот из двух­сот три­ер с семью­де­ся­тью тыся­ча­ми вои­нов и тыся­чи гру­зо­вых судов, на кото­рых вез­ли несмет­ные запа­сы хле­ба, осад­ные маши­ны, бое­вые колес­ни­цы и дру­гое сна­ря­же­ние, подо­шел к Лили­бею; на этот раз непри­я­тель не был наме­рен вести вой­ну про­тив отдель­ных горо­дов, но гото­вил­ся вооб­ще вытес­нить гре­ков из Сици­лии. И в самом деле, этой силы хва­ти­ло бы на то, чтобы одо­леть всех сици­лий­цев даже и тогда, когда бы их не истер­за­ли, не разо­ри­ли вко­нец вза­им­ные рас­при. Узнав, что их зем­ли под­верг­лись опу­сто­ше­нию, кар­фа­ге­няне под коман­дою Гасдру­ба­ла и Гамиль­ка­ра в лютой яро­сти немед­лен­но высту­пи­ли про­тив корин­фян²⁵. Весть об этом быст­ро достиг­ла Сира­куз, и граж­дане так испу­га­лись гро­мад­ных раз­ме­ров вра­же­ско­го вой­ска, что, несмот­ря на их мно­го­чис­лен­ность, едва нашлось три тыся­чи, отва­жив­ших­ся взять­ся за ору­жие и при­со­еди­нить­ся к Тимо­ле­он­ту. Наем­ни­ков было четы­ре тыся­чи, но и из это­го чис­ла тыся­ча мало­душ­но бро­си­ла сво­его пол­ко­во­д­ца еще в доро­ге, счи­тая, что Тимо­ле­онт поме­шал­ся, что он, — хотя и не так еще стар, — выжил из ума, если про­тив семи­де­ся­ти тысяч вра­гов идет с пятью тыся­ча­ми пехо­тин­цев²⁶ и тыся­чей всад­ни­ков да еще уво­дит их на рас­сто­я­ние вось­ми дней пути от Сира­куз — в такое место, где бег­ле­цам не спа­стись, а пав­шим остать­ся без погре­бе­ния. Впро­чем, Тимо­ле­онт счел уда­чей для себя, что тру­сость их обна­ру­жи­лась еще до бит­вы и, обо­д­рив осталь­ных, быст­ро повел их к реке Кри­ми­су, куда, как он слы­шал, стя­ги­ва­лись и кар­фа­ге­няне.

26. Когда он под­ни­мал­ся на холм, пере­ва­лив через кото­рый корин­фяне пред­по­ла­га­ли увидеть вра­же­ское вой­ско, ему навстре­чу попа­лись мулы с гру­зом сель­де­рея. Вои­ны реши­ли, что это дур­ной знак: ведь сель­де­ре­ем мы обык­но­вен­но увен­чи­ва­ем намо­гиль­ные памят­ни­ки. Отсюда и посло­ви­ца: о тяже­ло боль­ном гово­рят, что ему нужен сель­де­рей. Чтобы рас­се­ять суе­вер­ный страх и чув­ство обре­чен­но­сти, Тимо­ле­онт оста­но­вил сво­их людей и про­из­нес под­хо­дя­щую к слу­чаю речь; он ска­зал, что еще до победы в руки к ним сам собою попал венок, кото­рым корин­фяне вен­ча­ют победи­те­лей на Ист­мий­ских играх, счи­тая сель­де­рей свя­щен­ным с дав­них пор укра­ше­ни­ем. (В ту пору на Ист­мий­ских играх, как теперь на Немей­ских, награ­дою слу­жил сель­де­рей²⁷, и лишь недав­но его заме­ни­ли сос­но­вые вет­ви.) И с эти­ми сло­ва­ми Тимо­ле­онт пер­вый увен­чал себя сель­де­ре­ем, а затем его при­ме­ру после­до­ва­ли осталь­ные началь­ни­ки и даже про­стые вои­ны. В это вре­мя про­ри­ца­те­ли заме­ти­ли двух орлов, они при­бли­жа­лись к корин­фя­нам, и один нес в ког­тях рас­тер­зан­ную змею, а дру­гой летел поза­ди с гром­ким и вызы­ваю­щим кле­котом; про­ри­ца­те­ли ука­за­ли сол­да­там на птиц, и все с молит­вою ста­ли при­зы­вать богов.

27. Начи­на­лось лето, месяц фар­ге­ли­он²⁸ был на исхо­де, и бли­зил­ся солн­це­во­рот. Густой пар, кото­рый под­ни­мал­ся над рекой, вна­ча­ле закры­вал рав­ни­ну мглою, так что непри­я­те­ля вовсе не было вид­но, и до вер­ши­ны хол­ма доно­сил­ся сни­зу лишь невнят­ный, сме­шан­ный гул пере­дви­гаю­ще­го­ся вда­ли огром­но­го вой­ска. Когда же, взой­дя на холм, корин­фяне оста­но­ви­лись и поло­жи­ли наземь щиты, чтобы пере­ве­сти дух, солн­це, совер­шая свой путь, погна­ло туман вверх, мгла под­ня­лась, сгу­сти­лась и оку­та­ла вер­ши­ны гор, воздух очи­стил­ся, и пока­за­лись рав­ни­на у под­но­жия, река Кри­мис и непри­я­тель, кото­рый пере­прав­лял­ся через реку: впе­ре­ди — запря­жен­ные чет­вер­кой гроз­ные бое­вые колес­ни­цы²⁹, а за ними десять тысяч гопли­тов с белы­ми щита­ми. По богат­ству воору­же­ния, мед­лен­ной посту­пи и стро­го­му поряд­ку в рядах корин­фяне дога­да­лись, что это сами кар­фа­ге­няне. За ними тол­пою тек­ли осталь­ные наро­ды; тес­ня друг дру­га, они тоже при­сту­па­ли к пере­пра­ве, и тогда Тимо­ле­онт, сооб­ра­зив, что река пре­до­став­ля­ет корин­фя­нам воз­мож­ность отде­лить от сил непри­я­те­ля любую часть, с какою они сами най­дут целе­со­об­раз­ным сра­зить­ся, и пока­зав сво­им, что вой­ско вра­гов рас­чле­не­но вода­ми Кри­ми­са, что одни уже пере­пра­ви­лись, а дру­гие сто­ят на про­ти­во­по­лож­ном бере­гу, отдал рас­по­ря­же­ние Дема­ре­ту с кон­ни­цею уда­рить на кар­фа­ге­нян и при­ве­сти их в заме­ша­тель­ство, пока они еще не заня­ли каж­дый сво­его места в бое­вой линии. Затем он и сам спу­стил­ся на рав­ни­ну и оба кры­ла пору­чил сици­лий­цам из раз­ных горо­дов, при­со­еди­нив к ним лишь незна­чи­тель­ное чис­ло ино­зем­ных сол­дат, а сира­ку­зян и самых храб­рых из наем­ни­ков оста­вил при себе — посредине; в таком поло­же­нии он немно­го помед­лил, наблюдая за дей­ст­ви­я­ми сво­ей кон­ни­цы, а когда увидел, что из-за колес­ниц, разъ­ез­жаю­щих перед стро­ем кар­фа­ге­нян, всад­ни­ки не могут всту­пить с ними в бой и — чтобы не поте­рять поряд­ка в соб­ст­вен­ных рядах — вынуж­де­ны то и дело отхо­дить, пово­ра­чи­вать­ся и повто­рять свой бро­сок, схва­тил щит и закри­чал, при­зы­вая пехо­тин­цев сме­ло сле­до­вать за ним. Звук его голо­са пока­зал­ся вои­нам необы­чай­но, сверхъ­есте­ствен­но гром­ким: то ли страсть и вооду­шев­ле­ние пред­сто­я­щей бит­вы при­да­ли ему такую силу, то ли (как дума­ло тогда боль­шин­ство) вме­сте с Тимо­ле­он­том крик­нул какой-то бог. Сол­да­ты разом под­хва­ти­ли клич и сами потре­бо­ва­ли, чтобы их немед­лен­но вели впе­ред, и Тимо­ле­онт, подав знак кон­ни­це очи­стить место перед колес­ни­ца­ми и напасть на вра­га сбо­ку, при­ка­зал пере­до­вым бой­цам сомкнуть­ся и сдви­нуть щиты; затру­би­ла тру­ба и они бро­си­лись на кар­фа­ге­нян.

28. Пер­вый натиск кар­фа­ге­няне выдер­жа­ли стой­ко: тело у них было защи­ще­но желез­ным пан­ци­рем, голо­ва покры­та мед­ным шле­мом, и, выстав­ляя впе­ред огром­ные щиты, они лег­ко отби­ва­ли уда­ры копий. Но когда от копий пере­шли к мечам и нача­лась руко­паш­ная, кото­рая тре­бу­ет лов­ко­сти и уме­ния не в мень­шей мере, неже­ли силы, неожи­дан­но со сто­ро­ны гор разда­лись оглу­ши­тель­ные рас­ка­ты гро­ма и сверк­ну­ли мол­нии. Густой туман, окру­жав­ший вер­ши­ны хол­мов и гор, опу­стил­ся на поле сра­же­ния, неся с собою ливень, ветер и град; гре­ков буря уда­ри­ла в спи­ну, а вар­ва­рам била пря­мо в лицо и сле­пи­ла гла­за, пото­му что из туч хле­ста­ли пото­ки дождя и то и дело выры­ва­лось пла­мя. Эти обсто­я­тель­ства были чре­ва­ты мно­ги­ми опас­ны­ми послед­ст­ви­я­ми, осо­бен­но для неопыт­ных вои­нов, но, пожа­луй, боль­ше все­го вреда при­чи­ня­ли уда­ры гро­ма и ярост­ный стук гра­да и дождя о доспе­хи, заглу­шав­ший при­ка­зы началь­ни­ков. Кар­фа­ге­ня­нам, воору­жен­ным, как уже гово­ри­лось, отнюдь не лег­ко, но зако­ван­ным в пан­ци­ри, меша­ли и грязь, и насквозь про­мок­шие хито­ны, кото­рые, отя­желев, стес­ня­ли дви­же­ния бой­цов; гре­ки без труда сби­ва­ли их с ног, а упав, они не в силах были сно­ва под­нять­ся из гря­зи с таким гру­зом на пле­чах. Вдо­ба­вок Кри­мис, и без того уже силь­но вздув­ший­ся от дождей, пере­пра­вою вой­ска был выведен из бере­гов, а доли­на реки, в кото­рую выхо­ди­ли мно­го­чис­лен­ные уще­лья, напол­ни­лась бур­ны­ми пото­ка­ми, бес­пре­рыв­но меняв­ши­ми свое рус­ло, кар­фа­ге­няне бес­по­мощ­но барах­та­лись в них, с трудом выби­ра­ясь из воды. Нако­нец, исхле­стан­ные бурей, поте­ряв четы­ре­ста вои­нов, пав­ших в пер­вом ряду, осталь­ные обра­ти­лись в бег­ство. Мно­гие были настиг­ну­ты и уби­ты еще на рав­нине, мно­гих унес­ла и погу­би­ла река, стал­ки­вая их с теми, кто еще пере­прав­лял­ся, но боль­ше все­го пере­би­ла лег­кая пехота на скло­нах хол­мов. Гово­рят, что из деся­ти тысяч пав­ших три тыся­чи были кар­фа­ге­няне — к вели­кой скор­би их горо­да. Ни знат­но­стью рода, ни богат­ст­вом, ни сла­вою никто не мог срав­нить­ся с погиб­ши­ми, а с дру­гой сто­ро­ны, не было еще на памя­ти кар­фа­ге­нян слу­чая, когда бы в одной бит­ве они лиши­лись столь­ких граж­дан: поль­зу­ясь обыч­но услу­га­ми наем­ни­ков — ливий­цев, испан­цев и нуми­дий­цев, — они рас­пла­чи­ва­лись за свои пора­же­ния чужою бедой.

29. О высо­ком поло­же­нии уби­тых гре­ки узна­ли по сня­тым с них доспе­хам: соби­рая добы­чу, никто и смот­реть не хотел на медь и желе­зо — так мно­го было сереб­ра, так мно­го золота. Перей­дя реку, гре­ки захва­ти­ли лагерь и обоз. Из плен­ных мно­гие были тай­ком рас­хи­ще­ны сол­да­та­ми, и все же в поль­зу государ­ства посту­пи­ло пять тысяч чело­век. Нако­нец, в руки победи­те­лей попа­ло две­сти колес­ниц. Вели­че­ст­вен­ное зре­ли­ще явля­ла собою палат­ка Тимо­ле­он­та, окру­жен­ная груда­ми все­воз­мож­но­го ору­жия, сре­ди кото­ро­го была тыся­ча заме­ча­тель­ных, тон­чай­шей работы пан­ци­рей и десять тысяч щитов. Так как тру­пов было мно­го, а победи­те­лей мало, богат­ство же им доста­лось огром­ное, они воз­двиг­ли тро­фей толь­ко на тре­тий день после бит­вы.

Вме­сте с изве­ще­ни­ем о слу­чив­шем­ся Тимо­ле­онт отпра­вил в Коринф самые кра­си­вые из захва­чен­ных доспе­хов, наде­ясь доста­вить оте­че­ству зависть и вос­хи­ще­ние все­го мира, когда увидят, что сре­ди горо­дов Гре­ции в одном лишь Корин­фе глав­ней­шие хра­мы не укра­ше­ны добы­чей, взя­тою в Гре­ции, и не про­буж­да­ют горь­ких вос­по­ми­на­ний об убий­стве сопле­мен­ни­ков, но убра­ны вар­вар­ским ору­жи­ем с заме­ча­тель­ны­ми над­пи­ся­ми, рас­ска­зы­ваю­щи­ми о муже­стве и спра­вед­ли­во­сти победи­те­лей, — о том, как корин­фяне и их пол­ко­во­дец Тимо­ле­онт, осво­бо­див сици­лий­ских гре­ков от кар­фа­ге­нян, посвя­ти­ли богам свое бла­годар­ст­вен­ное при­но­ше­ние.

30. Оста­вив наем­ни­ков разо­рять вра­же­ские вла­де­ния, Тимо­ле­онт вер­нул­ся в Сира­ку­зы. Тыся­чу сол­дат, поки­нув­ших его перед бит­вой, он при­го­во­рил к изгна­нию из Сици­лии и заста­вил их уйти из Сира­куз еще до зака­та солн­ца. Они пере­пра­ви­лись в Ита­лию и там были веро­лом­но пере­би­ты брут­ти­я­ми; вот какую кару за пре­да­тель­ство назна­чи­ло им боже­ство.

Тем вре­ме­нем Мамерк, тиранн Ката­ны, и Гикет, то ли завидуя успе­хам Тимо­ле­он­та, то ли стра­шась его, как люто­го вра­га тиран­нов, и пото­му ни в чем ему не дове­ряя, заклю­чи­ли союз с кар­фа­ге­ня­на­ми и насто­я­тель­но про­си­ли их при­слать новое вой­ско, если они не жела­ют вовсе поте­рять Сици­лию. В резуль­та­те из Афри­ки отплы­ли семь­де­сят судов во гла­ве с Гис­ко­ном, кото­рый взял с собою и гре­че­ских наем­ни­ков: до тех пор кар­фа­ге­няне гре­ков на служ­бу не бра­ли, но тут долж­ны были с вос­хи­ще­ни­ем при­знать, что нет на све­те людей неодо­ли­мее и воин­ст­вен­нее. Союз­ни­ки собра­лись в зем­ле Мес­се­ны и истре­би­ли отряд вспо­мо­га­тель­ных войск из четы­рех­сот чело­век, послан­ный туда Тимо­ле­он­том. Дру­гой отряд наем­ни­ков, под коман­до­ва­ни­ем лев­ка­дий­ца Эвфи­ма, они зама­ни­ли в заса­ду и пере­би­ли во вла­де­ни­ях кар­фа­ге­нян, близ горо­да, назы­вае­мо­го Иеты. Два послед­ние слу­чая осо­бен­но широ­ко про­сла­ви­ли удач­ли­вость Тимо­ле­он­та: это были те самые сол­да­ты, кото­рые вме­сте с фокей­цем Фило­ме­лом и Оно­мар­хом захва­ти­ли Дель­фы и раз­гра­би­ли их сокро­ви­ща³⁰. Под­верг­шись про­кля­тию, окру­жен­ные все­об­щей нена­ви­стью и отчуж­де­ни­ем, они бро­ди­ли по Пело­пон­не­су до тех пор, пока их — за недо­стат­ком дру­гих сол­дат — не нанял Тимо­ле­онт. В Сици­лии они выиг­ра­ли все бит­вы, в кото­рых сра­жа­лись под его коман­до­ва­ни­ем; но теперь, когда глав­ные опас­но­сти оста­лись поза­ди и Тимо­ле­онт отпра­вил их на помощь дру­гим горо­дам, они погиб­ли и были уни­что­же­ны — не все разом, но посте­пен­но: кара, кото­рую они понес­ли, слов­но ста­ра­лась не повредить счаст­ли­вой судь­бе Тимо­ле­он­та, так чтобы нака­за­ние зло­де­ев не при­чи­ни­ло ни малей­ше­го ущер­ба порядоч­ным людям. Поис­ти­не и в неуда­чах Тимо­ле­он­та бла­го­склон­ность к нему богов заслу­жи­ва­ла не мень­ше­го изум­ле­ния, неже­ли в его успе­хах.

31. Меж­ду тем тиран­ны дали волю сво­е­му чван­ству и высо­ко­ме­рию, и это оскорб­ля­ло боль­шин­ство сира­ку­зян. Так, напри­мер, Мамерк, чрез­вы­чай­но гор­див­ший­ся тем, что сочи­ня­ет сти­хи и тра­гедии, победив наем­ни­ков, при­нес в дар богам их щиты со сле­дую­щим изде­ва­тель­ским дву­сти­ши­ем:

Вско­ре Тимо­ле­онт высту­пил похо­дом на Калаврию³¹, и тогда Гикет вторг­ся в пре­де­лы Сира­куз­ской зем­ли, взял бога­тую добы­чу и после жесто­ких бес­чинств и гра­бе­жей дви­нул­ся в обрат­ный путь мимо самой Калав­рии, чтобы выка­зать пре­не­бре­же­ние к Тимо­ле­он­ту и его мало­чис­лен­но­му отряду. Тимо­ле­онт дал ему прой­ти, а сам с кон­ни­цею и лег­кою пехотой пустил­ся сле­дом. Гикет обна­ру­жил это, уже пере­пра­вив­шись через Дами­рий, и оста­но­вил­ся у реки, чтобы дать про­тив­ни­ку бой; ему при­да­ва­ли отва­ги труд­но­сти пере­пра­вы и кру­тиз­ны обо­их бере­гов. Тут сре­ди илар­хов³² Тимо­ле­он­та вспых­нул уди­ви­тель­ный спор, задер­жав­ший нача­ло бит­вы. Ни один из них не согла­шал­ся усту­пить дру­го­му пра­во пер­вым перей­ти реку и схва­тить­ся с вра­гом, но каж­дый тре­бо­вал, чтобы эту честь пре­до­ста­ви­ли ему; поэто­му пере­пра­ва не мог­ла совер­шить­ся в долж­ном поряд­ке — вся­кий ста­рал­ся бы оттес­нить и обо­гнать това­ри­ща. Желая решить дело жре­би­ем, Тимо­ле­онт взял у каж­до­го началь­ни­ка пер­стень, бро­сил все в полу сво­его пла­ща, пере­ме­шал, и на пер­вом выну­том им перстне слу­чай­но ока­за­лась печать с изо­бра­же­ни­ем тро­фея. Увидев это, моло­дые илар­хи закри­ча­ли от радо­сти; они не ста­ли дожи­дать­ся сле­дую­ще­го жре­бия, но, со всею поспеш­но­стью, на какую были спо­соб­ны, устре­ми­лись к про­ти­во­по­лож­но­му бере­гу и, вый­дя из воды, рину­лись на про­тив­ни­ка. А тот не выдер­жал их натис­ка и бежал, оста­вив на поле боя все ору­жие и тыся­чу уби­тых.

32. Немно­го спу­стя Тимо­ле­онт всту­пил в зем­лю леон­тин­цев и взял живы­ми Гике­та, его сына Эвпо­ле­ма и началь­ни­ка кон­ни­цы Эвфи­ма — их схва­ти­ли и выда­ли соб­ст­вен­ные сол­да­ты. Гикет и юно­ша были каз­не­ны как тиран­ны и измен­ни­ки; не полу­чил поща­ды и Эвфим, хоть это был отлич­ный воин и чело­век ред­ко­го муже­ства. Его обви­ни­ли в том, что он зло­сло­вил корин­фян: когда те дви­ну­лись в поход, он буд­то бы высту­пил перед леон­тин­ца­ми и ска­зал, что ника­кой опас­но­сти нет и что нече­го боять­ся, если

Тако­во боль­шин­ство людей: злые сло­ва огор­ча­ют их силь­нее, чем злые поступ­ки, они лег­че пере­но­сят пря­мой ущерб, неже­ли глум­ле­ние. Во вре­мя вой­ны про­тив­ни­кам по необ­хо­ди­мо­сти раз­ре­ше­но при­ме­нять дей­ст­вен­ные сред­ства для сво­ей защи­ты, но зло­сло­вие, порож­дае­мое чрез­мер­ною нена­ви­стью и зло­бой, все­ми почи­та­ет­ся излиш­ним.

33. Когда Тимо­ле­онт вер­нул­ся, сира­ку­зяне в Народ­ном собра­нии суди­ли жен и доче­рей Гике­та и при­го­во­ри­ли их к смер­ти. Мне кажет­ся, что из всех дей­ст­вий Тимо­ле­он­та это — самое небла­го­вид­ное: сто­и­ло ему толь­ко вме­шать­ся — и эти жен­щи­ны оста­лись бы живы. Но, види­мо, он не захо­тел при­нять в них уча­стия и усту­пил гне­ву граж­дан, кото­рые мсти­ли за Дио­на, неко­гда изгнав­ше­го Дио­ни­сия: ведь это Гикет при­ка­зал уто­пить в море жену Дио­на Аре­ту, сест­ру Ари­сто­ма­ху и малень­ко­го сына, о чем рас­ска­зы­ва­ет­ся в жиз­не­опи­са­нии Дио­на³⁴.

34. Затем Тимо­ле­онт дви­нул­ся к Катане про­тив Мамер­ка, кото­рый встре­тил его у реки Абол, при­нял бой, но был раз­гром­лен и бежал, поте­ряв уби­ты­ми боль­ше двух тысяч чело­век, нема­лую часть кото­рых состав­ля­ли пуний­цы, послан­ные Гис­ко­ном ему на помощь. Сра­зу же вслед за этим пора­же­ни­ем кар­фа­ге­няне заклю­чи­ли с Тимо­ле­он­том мир; им уда­лось сохра­нить зем­ли за рекою Лик³⁵ при усло­вии, что они поз­во­лят всем, желаю­щим пере­се­лить­ся оттуда в Сира­ку­зы, забрать свое иму­ще­ство и семьи и рас­торг­нут союз с тиран­на­ми. Мамерк, отча­яв­шись в сво­их надеж­дах, отплыл в Ита­лию, чтобы под­нять про­тив Тимо­ле­он­та и Сира­куз лука­нов. Но его спут­ни­ки повер­ну­ли три­е­ры назад, воз­вра­ти­лись в Сици­лию и сда­ли Ката­ну Тимо­ле­он­ту, а Мамер­ку при­шлось бежать в Мес­се­ну, где пра­вил тиранн Гип­пон. Тимо­ле­онт подо­шел к горо­ду и оса­дил его с суши и с моря, Гип­пон пытал­ся бежать на кораб­ле, но был схва­чен мес­сен­ца­ми, кото­рые пре­да­ли его мучи­тель­ной смер­ти в теат­ре, при­ведя туда из школ детей, чтобы пока­зать им самое пре­крас­ное и бла­го­род­ное из зре­лищ — казнь тиран­на. Мамерк сдал­ся Тимо­ле­он­ту, выго­во­рив себе пра­во пред­стать перед судом сира­ку­зян, с тем чтобы сам Тимо­ле­онт ника­ко­го уча­стия в обви­не­нии не при­ни­мал. Он был достав­лен в Сира­ку­зы, высту­пил перед наро­дом и уже начал про­из­но­сить речь, зара­нее им состав­лен­ную, одна­ко, встре­чен­ный недо­воль­ным ропотом, видя, что собра­ние настро­е­но непре­клон­но, сбро­сил с плеч гима­тий, про­мчал­ся через весь театр и с раз­бе­га уда­рил­ся голо­вой о какое-то камен­ное сиде­ние, чтобы лишить себя жиз­ни. Но ему не повез­ло: он остал­ся жив, его уве­ли и каз­ни­ли той смер­тью, какою каз­нят раз­бой­ни­ков³⁶.

35. Таким обра­зом Тимо­ле­онт иско­ре­нил тиран­нию и поло­жил конец вой­нам. Ост­ров, кото­рый он застал оди­чав­шим от бед­ст­вий и глу­бо­ко нена­вист­ным для его соб­ст­вен­ных оби­та­те­лей, он уми­ротво­рил и сде­лал кра­ем до того для каж­до­го желан­ным, что ино­зем­цы поплы­ли туда, откуда преж­де раз­бе­га­лись корен­ные жите­ли. В ту пору вновь засе­ли­лись Акра­гант и Гела, боль­шие горо­да, раз­ру­шен­ные кар­фа­ге­ня­на­ми после Атти­че­ской вой­ны³⁷; собрав преж­них оби­та­те­лей, в Акра­гант при­бы­ли Мегелл и Ферист из Элеи, а в Гелу — Горг с Кео­са. Этим посе­лен­цам Тимо­ле­онт не толь­ко доста­вил покой и без­опас­ность после столь изну­ри­тель­ной вой­ны, но и вооб­ще при­ни­мал такое горя­чее уча­стие во всех их делах, что они люби­ли и почи­та­ли его, слов­но осно­ва­те­ля сво­их горо­дов. Так же отно­си­лись к нему и осталь­ные сици­лий­цы: ни заклю­че­ние мира, ни изда­ние новых зако­нов, ни раздел зем­ли, ни пере­ме­ны в государ­ст­вен­ном устрой­стве не счи­та­лись завер­шен­ны­ми бла­го­по­луч­но, если к это­му не при­ла­гал руку Тимо­ле­онт, точ­но худож­ник, послед­ни­ми при­кос­но­ве­ни­я­ми сооб­щаю­щий уже гото­во­му про­из­веде­нию пре­лесть, любез­ную богам и радую­щую людей.

36. Хотя в то вре­мя в Гре­ции было мно­го вели­ких мужей, про­сла­вив­ших себя вели­ки­ми дела­ми, как, напри­мер, Тимо­фей, Аге­си­лай, Пело­пид, нако­нец, Эпа­ми­нонд, кото­рый более дру­гих слу­жил для Тимо­ле­он­та образ­цом, блеск их подви­гов в какой-то мере затме­ва­ет­ся наси­ли­ем и тяж­ки­ми мука­ми, так что иным из этих подви­гов сопут­ст­во­ва­ло пори­ца­ние и рас­ка­я­ние, меж тем как сре­ди поступ­ков Тимо­ле­он­та — не счи­тая лишь вынуж­ден­но­го убий­ства бра­та — нет ни одно­го, о кото­ром, как гово­рит Тимей, нель­зя было бы вос­клик­нуть сло­ва­ми Софок­ла:

Подоб­но тому, как поэ­зия Анти­ма­ха Коло­фон­ско­го и живо­пись его зем­ля­ка Дио­ни­сия, отли­ча­ясь силой и внут­рен­ним напря­же­ни­ем, все же про­из­во­дят впе­чат­ле­ние чего-то наро­чи­то­го и выму­чен­но­го рядом с кар­ти­на­ми Нико­ма­ха и сти­ха­ми Гоме­ра, кото­рые при всей сво­ей мощи и пре­ле­сти кажут­ся создан­ны­ми без малей­ше­го труда, точ­но так же, если с похо­да­ми Эпа­ми­нон­да и Аге­си­лая, пол­ны­ми труд­но­стей и мучи­тель­ных уси­лий, здра­во и бес­при­страст­но срав­нить воен­ные пред­при­я­тия Тимо­ле­он­та, соче­таю­щие кра­соту с чрез­вы­чай­ною лег­ко­стью, каж­дый ска­жет, что они — ско­рее дело муже­ства, кото­ро­му спо­спе­ше­ст­во­ва­ло сча­стье, неже­ли одно­го толь­ко сча­стья.

Впро­чем, сам Тимо­ле­онт все свои успе­хи при­пи­сы­вал счаст­ли­вой судь­бе: в пись­мах к дру­зьям на роди­ну, в сво­их речах к сира­ку­зя­нам он любил повто­рять, что бла­го­да­рен богу, кото­рый, поже­лав спа­сти Сици­лию, назна­чил для этой цели имен­но его. У себя в доме он устро­ил храм богине Авто­ма­тии³⁹ и при­но­сил ей жерт­вы, а сам дом посвя­тил Свя­щен­но­му Гению. Жил он в доме, кото­рый ему пода­ри­ли сира­ку­зяне в награ­ду за служ­бу, и в заме­ча­тель­но кра­си­вом поме­стье; там, наслаж­да­ясь досу­гом, он про­во­дил бо́льшую часть вре­ме­ни вме­сте с женою и детьми, кото­рых вызвал из Корин­фа. Ибо сам он на роди­ну не вер­нул­ся, решив не вме­ши­вать­ся в сму­ты Гре­ции и не обре­кать себя нена­ви­сти сограж­дан, в водо­во­рот кото­рой бро­са­ет почти всех пол­ко­вод­цев чрез­мер­ная жаж­да поче­стей и вла­сти, но оста­вал­ся в Сира­ку­зах, вку­шая пло­ды сво­их трудов, из кото­рых самым слад­ким было видеть столь­ко горо­дов и столь­ко десят­ков тысяч людей, обя­зан­ных сво­им бла­го­ден­ст­ви­ем ему, Тимо­ле­он­ту.

37. Но так как, по всей веро­ят­но­сти, не толь­ко у каж­до­го жаво­рон­ка дол­жен появить­ся хохо­лок (по сло­ву Симо­нида), но и в каж­дом демо­кра­ти­че­ском государ­стве — сико­фан­ты-донос­чи­ки, то и Тимо­ле­онт под­верг­ся напад­кам двух свое­ко­рыст­ных иска­те­лей народ­ной бла­го­склон­но­сти, Лафи­стия и Деме­не­та. Когда пер­вый из них, наме­ре­ва­ясь при­влечь его к суду, тре­бо­вал пору­чи­тель­ства, а народ воз­му­щен­но шумел, Тимо­ле­онт сам не поз­во­лил сограж­да­нам мешать ора­то­ру. «Для того я и пере­нес доб­ро­воль­но столь­ко трудов и опас­но­стей, — ска­зал он, — чтобы каж­дый сира­ку­зя­нин мог при жела­нии поль­зо­вать­ся сво­и­ми закон­ны­ми пра­ва­ми». Деменет высту­пил в Народ­ном собра­нии с про­стран­ны­ми обви­не­ни­я­ми и ста­рал­ся очер­нить Тимо­ле­он­та как пол­ко­во­д­ца, но тот не удо­сто­ил его отве­та и лишь заме­тил, что бла­го­да­рен богам, кото­рые вня­ли его молит­вам и дали ему увидеть сира­ку­зян сво­бод­но выска­зы­ваю­щи­ми свое суж­де­ние.

Итак, по обще­му при­зна­нию, вели­чи­ем и кра­сотою подви­гов он пре­взо­шел всех сво­их совре­мен­ни­ков-гре­ков: он один пре­успел в тех дея­ни­ях, к кото­рым неиз­мен­но при­зы­ва­ли гре­ков софи­сты на все­на­род­ных празд­не­ствах, бла­го­да­ря счаст­ли­вой судь­бе он не запят­нал себя кро­вью в бед­ст­ви­ях, тер­зав­ших Гре­цию в древ­ние вре­ме­на, и вышел из них чистым, вар­ва­рам и тиран­нам он дал дока­за­тель­ства сво­его муже­ства и гроз­но­го вели­чия, гре­кам и союз­ни­кам — сво­ей спра­вед­ли­во­сти и мило­сер­дия, он поста­вил мно­же­ство тро­фе­ев, кото­рые не сто­и­ли граж­да­нам ни слез, ни горя, менее чем за восемь лет он изба­вил Сици­лию от ее заста­ре­лых, уже став­ших при­выч­ны­ми зол и неду­гов и, очи­щен­ною, пере­дал преж­ним оби­та­те­лям.

Уже в ста­ро­сти у него нача­ло при­туп­лять­ся зре­ние, и вско­ре он совер­шен­но ослеп — не по соб­ст­вен­ной вине и не по буй­ной при­хо­ти судь­бы, но, вер­нее все­го, вслед­ст­вие какой-то врож­ден­ной болез­ни, с года­ми обост­рив­шей­ся. Гово­рят, что мно­гие из его рода в ста­ро­сти посте­пен­но теря­ли зре­ние. Афа­нид сооб­ща­ет, что при­зна­ки сле­поты у Тимо­ле­он­та появи­лись еще во вре­мя вой­ны с Гип­по­ном и Мамер­ком, когда он сто­ял под Мила­ми, и, хотя это было замет­но каж­до­му, Тимо­ле­онт оса­ду не снял, но про­дол­жал вой­ну до тех пор, пока не захва­тил обо­их тиран­нов. Затем, вер­нув­шись в Сира­ку­зы, он немед­лен­но сло­жил с себя вер­хов­ную власть и про­сил сограж­дан осво­бо­дить его от дел, при­веден­ных ныне к счаст­ли­во­му завер­ше­нию.

38. Не сле­ду­ет, пожа­луй, осо­бен­но удив­лять­ся тому, как спо­кой­но пере­но­сил Тимо­ле­онт свое несча­стье, — вос­хи­ще­ния достой­ны ско­рее зна­ки поче­та и при­зна­тель­но­сти, кото­рые ока­зы­ва­ли ему сира­ку­зяне: они и сами часто посе­ща­ли сле­по­го, и при­во­ди­ли к нему в дом или в име­ние чуже­стран­цев, про­ездом ока­зав­ших­ся в Сира­ку­зах, чтобы пока­зать им сво­его бла­го­де­те­ля, кото­рый — и это было пред­ме­том осо­бен­ной их гор­до­сти — пре­не­брег вели­ко­леп­ным при­е­мом, ожи­дав­шим его в Гре­ции, и не вер­нул­ся в Коринф, но пред­по­чел с ними дожи­вать свои дни. Сре­ди мно­гих важ­ных поста­нов­ле­ний и дей­ст­вий в его честь пер­вое место сле­ду­ет отве­сти реше­нию сира­куз­ско­го наро­да вся­кий раз, как у них слу­чит­ся вой­на с ино­зем­ца­ми, при­гла­шать пол­ко­во­д­ца из Корин­фа. Пре­крас­ным зре­ли­щем, так­же слу­жив­шим к его про­слав­ле­нию, быва­ло и обсуж­де­ние дел в Народ­ном собра­нии. Вопро­сы мало­важ­ные сира­ку­зяне рас­смат­ри­ва­ли сами, но в слож­ных обсто­я­тель­ствах вся­кий раз при­зы­ва­ли Тимо­ле­он­та. На колес­ни­це, запря­жен­ной парою, он про­ез­жал через пло­щадь к теат­ру и в той же повоз­ке, не под­ни­ма­ясь с места, пред­ста­вал перед наро­дом, кото­рый еди­но­глас­но его при­вет­ст­во­вал; отве­тив на при­вет­ст­вия и подо­ждав, пока утих­нут вос­хва­ле­ния и сла­во­сло­вия, он выслу­ши­вал дело и пода­вал свое мне­ние. Народ одоб­рял его под­ня­ти­ем рук, и затем слу­жи­те­ли вез­ли колес­ни­цу через театр назад, а граж­дане, про­во­див Тимо­ле­он­та кри­ка­ми и руко­плес­ка­ни­я­ми, реша­ли остав­ши­е­ся вопро­сы само­сто­я­тель­но.

39. Так он про­во­дил свою ста­рость, окру­жен­ный все­об­щим поче­том и бла­го­же­ла­тель­ст­вом, точ­но каж­до­му из сира­ку­зян при­хо­дил­ся отцом, и умер от лег­кой болез­ни, в его пре­клон­ные годы ока­зав­шей­ся, одна­ко, смер­тель­ной. По про­ше­ст­вии несколь­ких дней, в тече­ние кото­рых сира­ку­зяне успе­ли сде­лать все нуж­ные при­готов­ле­ния к похо­ро­нам, а соседи и чуже­зем­цы — собрать­ся в Сира­ку­зы, состо­я­лось погре­бе­ние, отли­чав­ше­е­ся пыш­но­стью и тор­же­ст­вен­но­стью. Избран­ные по жре­бию юно­ши про­нес­ли бога­то укра­шен­ные носил­ки с телом через место, где когда-то сто­ял дво­рец Дио­ни­сия. За носил­ка­ми шли десят­ки тысяч муж­чин и жен­щин, все в вен­ках и чистых, свет­лых одеж­дах⁴⁰ — так что с виду про­цес­сия несколь­ко напо­ми­на­ла празд­нич­ное шест­вие; горест­ные вопли и сле­зы впе­ре­меш­ку с похва­ла­ми покой­но­му выра­жа­ли непод­дель­ную скорбь, при­зна­тель­ность истин­ной люб­ви, и ни в какой мере не были рав­но­душ­ным выпол­не­ни­ем зара­нее взя­тых на себя обя­за­тельств. Нако­нец, носил­ки поста­ви­ли на погре­баль­ный костер, и Демет­рий, самый голо­си­стый сре­ди тогдаш­них гла­ша­та­ев, про­чи­тал сле­дую­щее объ­яв­ле­ние: «Похо­ро­ны лежа­ще­го здесь мужа — Тимо­ле­он­та, сына Тимо­де­ма, корин­фя­ни­на — народ сира­куз­ский при­нял на свой счет, отпу­стив для этой цели две­сти мин, и решил на веч­ные вре­ме­на чтить его память муси­че­ски­ми, кон­ны­ми и гим­на­сти­че­ски­ми состя­за­ни­я­ми, за то что он низ­ло­жил тиран­нов, одо­лел вар­ва­ров, отстро­ил и вновь засе­лил глав­ные горо­да Сици­лии и вер­нул сици­лий­цам их зако­ны». Остан­ки сира­ку­зяне пре­да­ли зем­ле на пло­ща­ди; поз­же они обнес­ли моги­лу пор­ти­ком, устро­и­ли в нем пале­ст­ру для заня­тий моло­де­жи и назва­ли все это место «Тимо­ле­он­тий». Сохра­няя государ­ст­вен­ное устрой­ство и зако­ны, кото­рые им дал Тимо­ле­онт, они дол­гое вре­мя⁴¹ жили счаст­ли­во и без­мя­теж­но.

[Сопо­став­ле­ние]

40 [1]. При­по­ми­ная все, изло­жен­ное выше, мож­но зара­нее утвер­ждать, что чер­ты несход­ства и раз­ли­чия в этом сопо­став­ле­нии будут весь­ма немно­го­чис­лен­ны. Оба мужа вели вой­ну с про­слав­лен­ным непри­я­те­лем, один — с македо­ня­на­ми, дру­гой — с кар­фа­ге­ня­на­ми, оба одер­жа­ли бли­ста­тель­ную победу, один — поко­рив Македо­нию и пре­сек­ши дина­стию Анти­го­на на седь­мом от ее осно­ва­те­ля царе, дру­гой — иско­ре­нив тиран­нию по всей Сици­лии и вер­нув ост­ро­ву сво­бо­ду. Прав­да, мне могут, кля­нусь Зев­сом, воз­ра­зить, что Эми­лий уда­рил на Пер­сея, когда тот был полон сил и успеш­но дей­ст­во­вал про­тив рим­лян, тогда как Дио­ни­сий, про­тив­ник Тимо­ле­он­та, был уже слом­лен и нахо­дил­ся в отча­ян­ном поло­же­нии, но с дру­гой сто­ро­ны, Тимо­ле­онт победил мно­го­чис­лен­ных тиран­нов и боль­шую кар­фа­ген­скую армию, коман­дуя наспех собран­ным вой­ском, и это­го нель­зя не поста­вить ему в заслу­гу: ведь если Эми­лий имел в сво­ем рас­по­ря­же­нии опыт­ных и уме­ю­щих пови­но­вать­ся сол­дат, то под нача­лом Тимо­ле­он­та были наем­ни­ки, рас­пу­щен­ные, при­вык­шие нести служ­бу лишь ради соб­ст­вен­но­го удо­воль­ст­вия. А рав­ный успех, достиг­ну­тый при нерав­ных сред­ствах, свиде­тель­ст­ву­ет о заслу­гах пол­ко­во­д­ца.

41 [2]. Оба были спра­вед­ли­вы и без­уко­риз­нен­но чест­ны в сво­их дей­ст­ви­ях, но в Эми­лии эти каче­ства воз­ник­ли, по-види­мо­му, сыз­маль­ства, бла­го­да­ря оте­че­ским зако­нам, Тимо­ле­онт же при­об­рел их сам, соб­ст­вен­ны­ми уси­ли­я­ми. И вот дока­за­тель­ство: в то вре­мя все рим­ляне без изъ­я­тия отли­ча­лись стро­гой воз­держ­но­стью, чти­ли обы­чаи, боя­лись зако­нов и ува­жа­ли сограж­дан, а у гре­ков, кро­ме Дио­на, нель­зя назвать ни еди­но­го вое­на­чаль­ни­ка, кото­рый бы не испор­тил­ся, сту­пив­ши на зем­лю Сици­лии; впро­чем, и Дио­на мно­гие подо­зре­ва­ли в том, что он стре­мил­ся к еди­но­вла­стию и меч­тал о цар­стве, устро­ен­ном на спар­тан­ский лад. Тимей сооб­ща­ет, что сира­ку­зяне с позо­ром изгна­ли вое­на­чаль­ни­ка Гилип­па, ули­чив его в нена­сыт­ной алч­но­сти. Мно­гие писа­ли о бес­чин­ствах и ковар­стве спар­тан­ца Фара­ка и афи­ня­ни­на Кал­лип­па, наде­яв­ших­ся захва­тить власть над Сици­ли­ей. Кто же были эти люди, питав­шие столь сме­лые надеж­ды, каки­ми сила­ми они рас­по­ла­га­ли? Пер­вый при­слу­жи­вал изгнан­но­му из Сира­куз Дио­ни­сию, а Кал­липп преж­де коман­до­вал отрядом наем­ни­ков у Дио­на. Напро­тив, Тимо­ле­он­ту, послан­но­му с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми по неот­ступ­ной прось­бе самих сира­ку­зян, не при­шлось бы домо­гать­ся вла­сти — он мог про­сто удер­жать ту, кото­рую ему вру­ча­ли доб­ро­воль­но; и все же одно­вре­мен­но с низ­ло­же­ни­ем неза­кон­ных пра­ви­те­лей, он сло­жил с себя вся­кое руко­вод­ство.

Сре­ди поступ­ков Эми­лия осо­бо­го вос­хи­ще­ния заслу­жи­ва­ет то, что поко­рив огром­ное цар­ство, он ни еди­ной драх­мы не при­ба­вил к сво­е­му состо­я­нию, не поже­лал ни при­кос­нуть­ся, ни даже взгля­нуть на захва­чен­ные сокро­ви­ща, хотя щед­ро разда­вал их дру­гим. Я не хочу ска­зать, что Тимо­ле­онт, при­няв­ший в пода­рок от сира­ку­зян дом и хоро­шее поме­стье, заслу­жи­ва­ет пори­ца­ния; при­ни­мать награ­ду за подоб­ные дея­ния отнюдь не позор­но, и все же луч­ше не при­ни­мать ниче­го, ибо доб­лесть тогда дости­га­ет сво­ей выс­шей сту­пе­ни, когда она ясно пока­зы­ва­ет, что даже в том, что при­над­ле­жит ей по пра­ву, она не нуж­да­ет­ся.

Но, как тело, лег­ко пере­но­ся­щее толь­ко холод или толь­ко зной, ока­зы­ва­ет­ся сла­бее дру­го­го тела, оди­на­ко­во при­спо­соб­лен­но­го к любым пере­ме­нам, так неодо­ли­мы силы лишь той души, кото­рую сча­стье не усып­ля­ет и не отрав­ля­ет высо­ко­ме­ри­ем, а горе не уби­ва­ет уны­ни­ем. Вот поче­му более совер­шен­ным нам пред­став­ля­ет­ся Эми­лий, кото­рый в тяж­ком бед­ст­вии и глу­бо­чай­шей скор­би, поте­ряв сыно­вей, выка­зал ничуть не мень­шее вели­чие духа, неже­ли в пору удач и успе­хов. А Тимо­ле­онт, хоть он и посту­пил бла­го­род­но, не смог после смер­ти бра­та одо­леть скорбь дово­да­ми рас­суд­ка, но, слом­лен­ный печа­лью и рас­ка­я­ни­ем, целых два­дцать лет не в силах был видеть пло­щадь и воз­вы­ше­ние для ора­то­ра. Нет слов — позо­ра долж­но избе­гать и сты­дить­ся, неза­чем, одна­ко, бояз­ли­во при­слу­ши­вать­ся к любо­му пори­ца­нию — это свой­ство чело­ве­ка совест­ли­во­го и мяг­ко­го, но не обла­даю­ще­го под­лин­ным вели­чи­ем.