Сравнительные жизнеописания

Дион

1. Симо­нид¹ гово­рил, что Или­он не питал зло­бы к корин­фя­нам, участ­во­вав­шим в похо­де вме­сте с ахей­ца­ми, ибо Главк — корин­фя­нин по про­ис­хож­де­нию — отваж­но сра­жал­ся на сто­роне или­о­нян. Точ­но так же, Сосий Сене­ци­он, ни рим­ляне, ни гре­ки, по всей веро­ят­но­сти, не будут в обиде на Ака­де­мию, ибо в этой кни­ге, заклю­чаю­щей жиз­не­опи­са­ния Бру­та и Дио­на, и те, и дру­гие стя­жа­ют рав­ную хва­лу: Дион был уче­ни­ком само­го Пла­то­на, а Брут вос­пи­тан на Пла­то­но­вом уче­нии, и оба вышли на вели­кую и гроз­ную борь­бу слов­но бы из одной пале­ст­ры. А пото­му нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, если мно­же­ст­вом сход­ных и как бы род­ст­вен­ных дея­ний они под­твер­ди­ли мысль сво­его настав­ни­ка, что с муд­ро­стью и спра­вед­ли­во­стью долж­ны соеди­нять­ся сила и уда­ча — лишь тогда дея­тель­ность на государ­ст­вен­ном попри­ще обре­та­ет и кра­соту, и вели­чие. Как учи­тель гим­на­сти­ки Гип­по­мах, по его сло­вам, изда­ли узна­вал сво­их уче­ни­ков в любых обсто­я­тель­ствах, даже если видел толь­ко одно — как чело­век несет с рын­ка мясо, так вполне есте­ствен­но, чтобы люди, вос­пи­тан­ные в оди­на­ко­вых пра­ви­лах, сле­до­ва­ли усво­ен­ным ими нача­лам и в сво­их поступ­ках, кото­рые через это при­об­ре­та­ли бы вме­сте с досто­ин­ст­вом и строй­ную сла­жен­ность.

2. За всем тем еще боль­ше сход­ства жиз­нен­но­му пути того и дру­го­го при­да­ет судь­ба, а схо­жесть судь­бы зави­сит не столь­ко от разум­но­го выбо­ра, сколь­ко от непред­виден­ных слу­чай­но­стей. Оба погиб­ли безвре­мен­но, не сумев­ши, невзи­рая на все труды и уси­лия, достиг­нуть наме­чен­ной цели. И что самое пора­зи­тель­ное, боже­ство обо­им воз­ве­сти­ло близ­кую кон­чи­ну — и тому, и дру­го­му было зло­ве­щее виде­ние. Прав­да, есть люди, кото­рые вооб­ще отри­ца­ют подоб­но­го рода вещи, и гово­рят, что чело­ве­ку в здра­вом уме ника­кой дух, ника­кой при­зрак не явит­ся, но что лишь несмыш­ле­ные дети, жен­щи­ны да поме­шав­ши­е­ся вслед­ст­вие душев­но­го или же телес­но­го неду­га спо­соб­ны разде­лять эти пустые и неле­пые пред­рас­суд­ки и что зло­го духа они носят в себе самих: имя ему — суе­ве­рие. Но коль ско­ро Дион и Брут, мужи сте­пен­ные, фило­со­фы и ни в малой мере не склон­ные под­да­вать­ся обма­ну чувств, были так встре­во­же­ны виде­ни­ем, что даже рас­ска­зы­ва­ли о нем дру­гим, то уж не знаю, не при­дет­ся ли нам вер­нуть­ся к совер­шен­но неле­по­му пред­став­ле­нию очень дав­них вре­мен, буд­то злые и ковар­ные духи завиду­ют луч­шим людям, пре­пят­ст­ву­ют их дей­ст­ви­ям, сму­ща­ют и пуга­ют их в надеж­де рас­ша­тать и сокру­шить их доб­лесть — и все для того, чтобы люди, если они сохра­нят нрав­ст­вен­ную чистоту и пре­бу­дут вер­ны доб­рым сво­им наме­ре­ни­ям, не удо­сто­и­лись после кон­чи­ны более завид­ной уча­сти, неже­ли доля самих духов.

Но это уже пред­мет для ино­го сочи­не­ния, а теперь, в две­на­дца­той по сче­ту кни­ге срав­ни­тель­ных жиз­не­опи­са­ний, мы хотим рас­ска­зать спер­ва о том из двух назван­ных выше мужей, кото­рый жил рань­ше.

3. Дио­ни­сий Стар­ший, сра­зу же вслед за тем, как забрал власть в свои руки, женил­ся на доче­ри сира­ку­зя­ни­на Гер­мо­кра­та. Тиран­ния не успе­ла еще упро­чить­ся, и сира­ку­зяне вско­ре вос­ста­ли, а вос­став, учи­ни­ли над моло­дой жен­щи­ной страш­ное и чудо­вищ­ное наси­лие, так что она сама лиши­ла себя жиз­ни. Дио­ни­сий вновь захва­тил власть и утвер­дил­ся в ней, а затем взял двух жен сра­зу — локрий­ку по име­ни Дорида и свою зем­ляч­ку Ари­сто­ма­ху, дочь Гип­па­ри­на, одно­го из пер­вых людей в Сира­ку­зах и в про­шлом това­ри­ща Дио­ни­сия по долж­но­сти (вме­сте с Гип­па­ри­ном он был в пер­вый раз избран пол­ко­вод­цем с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми). Гово­рят, что обе свадь­бы он спра­вил в один день и никто не знал, с кото­рой из двух жен­щин он соче­тал­ся рань­ше, а в даль­ней­шем ока­зы­вал обе­им рав­ное вни­ма­ние, так что и та и дру­гая посто­ян­но обеда­ли вме­сте с супру­гом, ноча­ми же дели­ли с ним ложе по оче­реди. Сира­куз­ско­му наро­ду, разу­ме­ет­ся, хоте­лось, чтобы их сооте­че­ст­вен­ни­ца име­ла пре­иму­ще­ство перед чуже­зем­кой, но Дориде посчаст­ли­ви­лось пер­вою родить Дио­ни­сию сына и наслед­ни­ка и таким обра­зом надеж­но защи­тить­ся от напа­док на свое про­ис­хож­де­ние. Ари­сто­ма­ха, напро­тив, дол­гое вре­мя оста­ва­лась бес­плод­ной, хотя Дио­ни­сий до того жаж­дал иметь от нее детей, что даже обви­нил мать локрий­ки в кол­дов­стве над Ари­сто­ма­хою и каз­нил ее.

4. Дион был брат Ари­сто­ма­хи и вна­ча­ле поль­зо­вал­ся поче­том лишь бла­го­да­ря этой род­ст­вен­ной свя­зи, но затем, обна­ру­жив силу сво­его ума, и сам при­об­рел бла­го­склон­ность тиран­на, кото­рый, кро­ме всех про­чих мило­стей, при­ка­зал сво­им каз­на­че­ям выда­вать Дио­ну любые сум­мы, какие он ни попро­сит, но еже­днев­но докла­ды­вать об этих выда­чах ему, Дио­ни­сию. Дион и от при­ро­ды обла­дал нра­вом муже­ст­вен­ным, высо­ким и бла­го­род­ным, но еще более раз­ви­лись в нем эти каче­ства, когда в Сици­лию при­ехал Пла­тон — при­ехал един­ст­вен­но волею боже­ства, а не по чело­ве­че­ско­му рас­че­ту или же разу­ме­нию. Види­мо, некое боже­ство, загляды­вая дале­ко в гряду­щее, пола­га­ло осно­ва­ния сво­бо­ды для Сира­куз и уже гото­ви­ло гибель тиран­нии, когда, при­ведя Пла­то­на из Ита­лии, све­ло и позна­ко­ми­ло с ним Дио­на; в ту пору он был еще совсем юн, но сре­ди всех уче­ни­ков Пла­то­на ока­зал­ся наи­бо­лее спо­соб­ным и с небы­ва­лою жад­но­стью вни­мал сло­вам учи­те­ля о нрав­ст­вен­ном совер­шен­стве, — как пишет Пла­тон² и свиде­тель­ст­ву­ет самый ход собы­тий. И вер­но, вырос­ший при дво­ре тиран­на, сре­ди все­об­щей при­ни­жен­но­сти и мало­ду­шия, при­вык­ший к жиз­ни, пол­ной стра­ха, к сви­те, чва­нив­шей­ся сво­им недав­но нажи­тым богат­ст­вом, к неуме­рен­ной рос­ко­ши, к низ­мен­но­му убеж­де­нию, что сча­стье заклю­ча­ет­ся в удо­воль­ст­ви­ях и стя­жа­тель­стве, и уже пре­сы­тив­ший­ся всем этим Дион, едва узнав­ши вкус фило­со­фии, веду­щей к нрав­ст­вен­но­му совер­шен­ству, вспых­нул всей душой и, судя по соб­ст­вен­ной вос­при­им­чи­во­сти к пре­крас­но­му, с юно­ше­ским про­сто­сер­ди­ем заклю­чил, что такое же дей­ст­вие уче­ние Пла­то­на долж­но ока­зать и на Дио­ни­сия, а пото­му не пожа­лел трудов и добил­ся, чтобы тиранн на досу­ге встре­тил­ся с Пла­то­ном и послу­шал его.

5. В нача­ле беседы речь шла о нрав­ст­вен­ных каче­ствах вооб­ще, и, глав­ным обра­зом, о муже­стве, и Пла­тон дока­зы­вал, что бед­нее всех муже­ст­вом тиран­ны, а затем обра­тил­ся к спра­вед­ли­во­сти и выска­зал мысль, что лишь жизнь спра­вед­ли­вых людей счаст­ли­ва, тогда как неспра­вед­ли­вые несчаст­ны. Тиранн был недо­во­лен, счи­тая, что сло­ва эти наце­ле­ны в него, и гне­вал­ся на при­сут­ст­во­вав­ших, кото­рые при­ни­ма­ли фило­со­фа с уди­ви­тель­ным вооду­шев­ле­ни­ем и были зача­ро­ва­ны его речью. В кон­це кон­цов, его тер­пе­ние иссяк­ло, и он рез­ко спро­сил Пла­то­на, чего ради тот явил­ся в Сици­лию. «Я ищу совер­шен­но­го чело­ве­ка» — отве­чал фило­соф. «Но кля­нусь бога­ми, ты его еще не нашел, это совер­шен­но ясно», — язви­тель­но воз­ра­зил Дио­ни­сий.

Дион боял­ся, что гнев тиран­на на том не кон­чит­ся, и помог Пла­то­ну, торо­пив­ше­му­ся поки­нуть Сира­ку­зы, сесть на три­е­ру, кото­рую уво­дил в Гре­цию спар­та­нец Пол­лид. Но Дио­ни­сий тай­но про­сил Пол­лида убить Пла­то­на во вре­мя пла­ва­ния или же, по край­ней мере, про­дать его в раб­ство, ибо фило­соф, дескать, не поне­сет от это­го ника­ко­го ущер­ба — чело­век спра­вед­ли­вый, он оста­нет­ся по-преж­не­му счаст­лив, даже пре­вра­тив­шись в раба! И, как рас­ска­зы­ва­ют, Пол­лид при­вез Пла­то­на на Эги­ну и про­дал его³, вос­поль­зо­вав­шись тем, что жите­ли это­го ост­ро­ва вое­ва­ли с Афи­на­ми и при­ня­ли поста­нов­ле­ние про­да­вать в раб­ство любо­го из афи­нян, кото­рый будет захва­чен на их зем­ле.

Этот слу­чай, одна­ко, не умень­шил ува­же­ния и дове­рия Дио­ни­сия к Дио­ну. Тиранн посы­лал его с важ­ней­ши­ми пору­че­ни­я­ми — сре­ди кото­рых было и посоль­ство в Кар­фа­ген — и настоль­ко отли­чал сре­ди всех про­чих сво­их при­бли­жен­ных, что от него лишь одно­го, пожа­луй, согла­шал­ся выслу­ши­вать откро­вен­ные речи, и Дион без­бо­яз­нен­но гово­рил все, что думал. Одна­жды, напри­мер, зашел раз­го­вор о Гелоне, и все напе­ре­бой изде­ва­лись над его прав­ле­ни­ем, а сам Дио­ни­сий заме­тил, что Гелон стал посме­ши­щем для всей Сици­лии. Осталь­ные при­ки­ну­лись, буд­то вос­хи­ще­ны этой шут­кой⁴, но Дион воз­му­щен­но вос­клик­нул: «А ведь вла­стью сво­ей ты обя­зан Гело­ну — толь­ко ради него тебе и пове­ри­ли! Зато ради тебя уже нико­му дове­рия не будет!» И вер­но, сколь­ко мож­но судить, Гелон пока­зал еди­но­вла­стие в его самом пре­крас­ном обли­ке, а Дио­ни­сий — в самом гнус­ном и позор­ном.

6. От локрий­ки у Дио­ни­сия было трое детей, от Ари­сто­ма­хи — чет­ве­ро, и из них две доче­ри, Соф­ро­си­на и Аре­та. Соф­ро­си­ну он выдал за сына сво­его Дио­ни­сия, Аре­ту — за Фео­рида, сво­его бра­та. После смер­ти Фео­рида Аре­ту взял в жены Дион, при­хо­див­ший­ся ей дядей.

Когда Дио­ни­сий захво­рал и, по обще­му суж­де­нию, был уже без­на­де­жен, Дион вся­че­ски пытал­ся пере­го­во­рить с ним о детях от Ари­сто­ма­хи, но вра­чи, в надеж­де уго­дить уже назна­чен­но­му пре­ем­ни­ку, поме­ша­ли Дио­ну испол­нить свое наме­ре­ние. А по сло­вам Тимея, когда Дио­ни­сий попро­сил снотвор­но­го, они дали ему тако­го зелья, кото­рое лиши­ло его чувств и сра­зу вслед за сном при­ве­ло смерть. И одна­ко в пер­вом же собра­нии дру­зей, кото­рое созвал Дио­ни­сий Млад­ший, Дион гово­рил о неот­лож­ных делах настоль­ко даль­но­вид­но и сме­ло, что все про­чие пока­за­лись про­тив него несмыш­ле­ны­ми маль­чиш­ка­ми и раба­ми тиран­нии, под­ло и трус­ли­во подаю­щи­ми лишь такие сове­ты, какие долж­ны были прий­тись по вку­су юно­му госуда­рю. Все они со стра­хом твер­ди­ли об опас­но­сти, кото­рою гро­зит Сира­куз­ской тиран­нии Кар­фа­ген, и пото­му были осо­бен­но пора­же­ны, услы­шав, что Дион вызы­ва­ет­ся, в слу­чае если Дио­ни­сий жела­ет мира, немед­лен­но плыть в Афри­ку и пре­кра­тить вой­ну на самых выгод­ных усло­ви­ях, какие удаст­ся выго­во­рить; если же он хочет вое­вать — Дион изъ­яв­лял готов­ность выста­вить и содер­жать на соб­ст­вен­ный счет пять­де­сят три­ер.

7. Дио­ни­сий до край­но­сти изу­мил­ся его щед­ро­сти и горя­чо бла­го­да­рил за усер­дие и пре­дан­ность. Но осталь­ные, счи­тая, что сла­ва Дио­на покры­ва­ет их позо­ром, а его сила — повер­га­ет в ничто­же­ство, сра­зу же, не щадя слов и убеж­де­ний, при­ня­лись чер­нить его в гла­зах моло­до­го тиран­на: они вну­ша­ли Дио­ни­сию, что, дей­ст­вуя на море, Дион мало-пома­лу лишит его вла­сти и, с помо­щью флота, пере­даст гла­вен­ство детям Ари­сто­ма­хи — сво­им пле­мян­ни­кам. Самой важ­ной и оче­вид­ной при­чи­ной зло­бы и нена­ви­сти к Дио­ну был его образ жиз­ни — замкну­тый и столь несхо­жий с нра­ва­ми и при­выч­ка­ми окру­жаю­щих. В самом деле, осталь­ные посред­ст­вом лести и все­воз­мож­ных удо­воль­ст­вий с само­го нача­ла суме­ли сде­лать­ся необ­хо­ди­мы­ми спут­ни­ка­ми и бли­жай­ши­ми при­я­те­ля­ми моло­до­го и пло­хо вос­пи­тан­но­го вла­сте­ли­на и посто­ян­но при­ду­мы­ва­ли для него все новые любов­ные поте­хи и бес­пут­ные уве­се­ле­ния. Бла­го­да­ря это­му тиран­ния, слов­но желе­зо в огне, раз­мяг­чи­лась, ста­ла казать­ся под­дан­ным крот­кой и как буд­то утра­ти­ла свою непо­мер­ную бес­че­ло­веч­ность — одна­ко же не по доб­ро­те пра­ви­те­ля, а по его лег­ко­мыс­лию. Вот поче­му рас­пу­щен­ность юно­ши, захо­дя посте­пен­но все даль­ше и даль­ше, рас­пла­ви­ла и сокру­ши­ла те ада­ман­то­вые⁵ цепи, кото­ры­ми Дио­ни­сий Стар­ший, по его сло­вам, скре­пил еди­но­дер­жа­вие, преж­де чем пере­дать его сво­е­му наслед­ни­ку. Пере­да­ют, напри­мер, что одна­жды новый тиранн пьян­ст­во­вал девя­но­сто дней под­ряд, и во все эти дни двор был заперт и непри­сту­пен ни для серь­ез­ных людей, ни для разум­ных речей — там цари­ли хмель, смех, пес­ни, пляс­ки и мерз­кое шутов­ство.

8. Вполне понят­но, что Дион, реши­тель­но сто­ро­нив­ший­ся раз­вле­че­ний и юно­ше­ских забав, вызы­вал к себе непри­язнь, и вра­гам лег­ко было кле­ве­тать на него, назы­вая его луч­шие каче­ства име­на­ми поро­ков: сте­пен­ность — высо­ко­ме­ри­ем, пря­моту — само­на­де­ян­но­стью. Его уве­ща­ния зву­ча­ли обви­не­ни­я­ми, неуча­стие в гряз­ных про­дел­ках каза­лось зна­ком пре­зре­ния к дру­гим. Нель­зя, прав­да, отри­цать, что и от при­ро­ды он был не чужд гор­ды­ни, отли­чал­ся рез­ко­стью, необ­щи­тель­но­стью, непри­вет­ли­во­стью. Обще­ство его было тягост­но не толь­ко для моло­до­го чело­ве­ка, чей слух уже успе­ла раз­вра­тить лесть: мно­гие из близ­ких и вер­ных дру­зей Дио­на, любив­ших бла­го­род­ную цель­ность его нра­ва, пори­ца­ли его, одна­ко, за излиш­нюю суро­вость и рез­кость обра­ще­ния с теми, кто имел в нем нуж­ду, — суро­вость, в государ­ст­вен­ном муже недо­пу­сти­мую. Неда­ром и Пла­тон впо­след­ст­вии, слов­но про­видя буду­щее, писал Дио­ну⁶, чтобы он, насколь­ко воз­мож­но, осте­ре­гал­ся само­на­де­ян­но­сти, этой подру­ги оди­но­че­ства. И хотя в тогдаш­них обсто­я­тель­ствах Дион поль­зо­вал­ся вели­чай­шим вли­я­ни­ем и счи­тал­ся един­ст­вен­ным, или, во вся­ком слу­чае, пер­вым сре­ди тех, кто спо­со­бен под­дер­жать и спа­сти колеб­лю­щу­ю­ся тиран­нию, — все же он ясно созна­вал, что высо­кое свое место зани­ма­ет не по бла­го­склон­но­сти тиран­на, но вопре­ки его воле, вынуж­ден­ной сми­рять себя перед сооб­ра­же­ни­я­ми поль­зы.

9. При­чи­ною все­го зла Дион пола­гал неве­же­ство тиран­на и пото­му ста­рал­ся обра­тить его к заня­ти­ям, достой­ным сво­бод­но­го чело­ве­ка, при­охо­тить к нау­кам и кни­гам, воздей­ст­ву­ю­щим на душев­ный облик, чтобы он пере­стал боять­ся нрав­ст­вен­но совер­шен­но­го и при­учил­ся нахо­дить удо­воль­ст­вие в доб­ре и кра­со­те. По при­род­ным сво­им задат­кам Дио­ни­сий был не худ­шим из тиран­нов, но отец, опа­са­ясь, как бы из обще­ния с разум­ны­ми людь­ми он и сам не набрал­ся ума, не при­об­рел уве­рен­но­сти в сво­их силах и не лишил его вла­сти, дер­жал сына дома, вза­пер­ти, и от оди­но­че­ства, не зная ника­ких иных заня­тий, он, как рас­ска­зы­ва­ют, масте­рил повоз­ки, под­став­ки для све­тиль­ни­ков, дере­вян­ные крес­ла и сто­лы.

Стар­ший Дио­ни­сий и вооб­ще был до такой сте­пе­ни недо­вер­чив и подо­зри­те­лен, так тща­тель­но осте­ре­гал­ся зло­умыш­лен­ни­ков, что даже ножу цирюль­ни­ка не поз­во­лял кос­нуть­ся сво­ей голо­вы — ему опа­ля­ли воло­сы тле­ю­щим углем. Ни брат, ни сын не вхо­ди­ли к нему в ком­на­ту в сво­ем пла­тье, но каж­дый дол­жен был спер­ва пере­одеть­ся в при­сут­ст­вии кара­уль­ных, чтобы те удо­сто­ве­ри­лись, не спря­та­но ли где ору­жие. Когда брат Дио­ни­сия, Леп­тин, опи­сы­вая ему какую-то мест­ность, взял у одно­го из тело­хра­ни­те­лей копье и древ­ком стал чер­тить на зем­ле, тиранн жесто­ко раз­гне­вал­ся на бра­та, а вои­на, кото­рый дал копье, при­ка­зал умерт­вить. Он не раз объ­яс­нял, отче­го опа­са­ет­ся дру­зей: они, дескать, люди разум­ные, а пото­му пред­по­чи­та­ют сами быть тиран­на­ми, неже­ли под­чи­нять­ся вла­сти тиран­на. Неко­е­му Мар­сию, кото­ро­го он сам же воз­вы­сил и назна­чил началь­ни­ком в вой­ске, при­виде­лось во сне, буд­то он уби­ва­ет Дио­ни­сия, и тиранн немед­лен­но его каз­нил, рас­судив, что это ноч­ное виде­ние вызва­но днев­ны­ми разду­мья­ми и помыс­ла­ми. Вот как трус­лив был чело­век, него­до­вав­ший, когда Пла­тон не поже­лал при­знать его самым муже­ст­вен­ным на све­те, и от тру­со­сти душа его была пол­на неис­чис­ли­мых поро­ков.

10. Счи­тая нрав его сына, как уже ска­за­но, повреж­ден­ным и обез­обра­жен­ным неве­же­ст­вом, Дион убеж­дал моло­до­го чело­ве­ка обра­тить­ся к нау­кам и насто­я­тель­ней­шим обра­зом про­сить пер­во­го из фило­со­фов при­ехать в Сици­лию, а затем отдать себя в его руки, чтобы обра­зо­вать свой харак­тер в согла­сии с уче­ни­ем о нрав­ст­вен­ном совер­шен­стве и при­ме­ни­тель­но к тому само­му боже­ст­вен­но­му и само­му пре­крас­но­му образ­цу, сле­дуя кото­ро­му все сущее из неупо­рядо­чен­но­го хао­са ста­но­вит­ся строй­ным миро­зда­ни­ем, и даро­вать вели­чай­шее сча­стие не толь­ко себе, но и сво­им сограж­да­нам: при­ка­зы, кото­рые они теперь испол­ня­ют без вся­кой охоты, по необ­хо­ди­мо­сти, он пре­вра­тит в разум­ные, спра­вед­ли­вые и бла­го­же­ла­тель­ные оте­че­ские ука­за­ния и сам из тиран­на сде­ла­ет­ся царем. Ибо ада­ман­то­вые цепи — не страх и наси­лие, не гро­мад­ный флот и несмет­ная сви­та вар­ва­ров-тело­хра­ни­те­лей, как утвер­ждал его отец, но любовь, доб­ро­же­ла­тель­ство и пре­дан­ность, вну­шен­ные нрав­ст­вен­ным совер­шен­ст­вом и спра­вед­ли­во­стью, и эти цепи, хоть они и мяг­че тех, тугих и посты­лых, охра­ня­ют власть креп­че, надеж­нее. И нако­нец, поми­мо все­го про­че­го, нет ни често­лю­бия, ни вели­чия в пра­ви­те­ле, кото­рый обле­ка­ет свое тело в рос­кош­ные одеж­ды, щего­ля­ет пыш­ным убран­ст­вом сво­его жили­ща, но в обхож­де­нии и в речах нисколь­ко не выше любо­го из под­власт­ных и отнюдь не забо­тит­ся о том, чтобы достой­но, истин­но по-цар­ски укра­сить дво­рец сво­ей души.

11. Дион до тех пор повто­рял эти уве­ща­ния, при­ме­ши­вая к ним иные из мыс­лей само­го Пла­то­на, пока Дио­ни­сия не охва­ти­ло жгу­чее жела­ние увидеть Пла­то­на и услы­шать его речи. И тут в Афи­ны поле­те­ли пись­ма Дио­ни­сия, сопро­вож­дав­ши­е­ся прось­ба­ми не толь­ко Дио­на, но и ита­лий­ских пифа­го­рей­цев, кото­рые при­зы­ва­ли фило­со­фа при­ехать в Сира­ку­зы, чтобы при­нять на себя заботу о моло­дой душе, не выдер­жи­ваю­щей бре­ме­ни гро­мад­ной вла­сти, и здра­вы­ми убеж­де­ни­я­ми обе­речь ее от пагуб­ных оши­бок. И вот Пла­тон, кото­ро­му, как пишет он сам⁷, ста­но­ви­лось до край­но­сти совест­но при мыс­ли, что его сочтут масте­ром лишь глад­ко гово­рить, но к любо­му делу совер­шен­но без­участ­ным, при­нял при­гла­ше­ние — в надеж­де, что, осво­бо­див от неду­га одно­го, он исце­лит всю тяж­ко боль­ную Сици­лию, ибо этот один — как бы голо­ва цело­го ост­ро­ва.

Но про­тив­ни­ки Дио­на, стра­шась воз­мож­ной пере­ме­ны в Дио­ни­сии, убеди­ли послед­не­го вер­нуть из изгна­ния Фили­ста, чело­ве­ка и обра­зо­ван­но­го и отлич­но зна­ко­мо­го с нра­ва­ми тиран­нии, — уго­во­ри­ли ради того, чтобы при­об­ре­сти в нем сред­ство для борь­бы с Пла­то­ном и фило­со­фи­ей. Филист с само­го нача­ла выка­зал себя рев­ност­ней­шим при­вер­жен­цем тиран­ни­че­ско­го прав­ле­ния и дол­гое вре­мя коман­до­вал сто­ро­же­вым отрядом, зани­мав­шим сира­куз­скую кре­пость. Ходил слух, буд­то он состо­ял в близ­ких отно­ше­ни­ях с мате­рью Дио­ни­сия Стар­ше­го и тиран­ну это было извест­но. Но когда Леп­тин, при­жив­ший с чужою женой, кото­рую он соблаз­нил и увел от мужа, двух доче­рей, выдал одну из них за Фили­ста, не спро­сив­шись и не пред­у­предив Дио­ни­сия, тиранн рас­сви­ре­пел и жену Леп­ти­на зако­вал в кан­да­лы и бро­сил в тюрь­му, а Фили­ста изгнал из Сици­лии. Филист посе­лил­ся у каких-то сво­их госте­при­им­цев на бере­гу Адри­а­ти­ки и, по всей види­мо­сти, там, на досу­ге, соста­вил основ­ную часть сво­ей «Исто­рии». При жиз­ни стар­ше­го из Дио­ни­си­ев он так и не вер­нул­ся в оте­че­ство, но после его кон­чи­ны нена­висть к Дио­ну, как ска­за­но выше, воз­вра­ти­ла Фили­ста, в кото­ром осталь­ные при­двор­ные виде­ли силь­но­го еди­но­мыш­лен­ни­ка и твер­дую опо­ру тиран­нии.

12. И вер­но, сра­зу по воз­вра­ще­нии он высту­пил как надеж­ный защит­ник тиран­нии, а на Дио­на в это же вре­мя посы­па­лись гра­дом доно­сы, буд­то он всту­пил в сго­вор с Фео­до­том и Герак­лидом, замыш­ляя низ­верг­нуть суще­ст­ву­ю­щую власть. В самом деле, сколь­ко мож­но судить, он наде­ял­ся с помо­щью и через посред­ство Пла­то­на отнять у тиран­нии ее дес­по­ти­че­скую и ничем не огра­ни­чен­ную силу и сде­лать Дио­ни­сия уме­рен­ным и ува­жаю­щим зако­ны вла­сти­те­лем, одна­ко в слу­чае, если бы тиранн ока­зал сопро­тив­ле­ние и не сми­рил­ся, Дион решил низ­ло­жить его и вер­нуть Сира­ку­зам демо­кра­ти­че­ское устрой­ство — не пото­му, чтобы он вооб­ще одоб­рял демо­кра­тию, но отда­вая ей без­услов­ное пред­по­чте­ние перед тиран­ни­ей, коль ско­ро здра­во­го ари­сто­кра­ти­че­ско­го прав­ле­ния достиг­нуть не уда­ет­ся.

13. При таком-то поло­же­нии дел и при­ехал в Сици­лию Пла­тон и пона­ча­лу был встре­чен с небы­ва­лым поче­том и дру­же­лю­би­ем. И пыш­но укра­шен­ная цар­ская колес­ни­ца жда­ла его на при­ста­ни, когда он сошел с кораб­ля, и жерт­ву богам при­нес тиранн в озна­ме­но­ва­ние вели­кой уда­чи, выпав­шей на долю его государ­ства. Уме­рен­ность пир­шеств, скром­ное убран­ство дво­ра, мяг­кость само­го Дио­ни­сия в любом из дел, какие он раз­би­рал, вну­ша­ли граж­да­нам живей­шую надеж­ду на счаст­ли­вые пере­ме­ны. Все­ми овла­де­ло горя­чее рве­ние к нау­кам и фило­со­фии, дво­рец тиран­на, как пере­да­ют, был засы­пан пылью⁸ из-за мно­же­ства люби­те­лей гео­мет­рии. Немно­го дней спу­стя во двор­це справ­ля­ли ста­рин­ное празд­не­ство. Когда гла­ша­тай, по заведен­но­му обы­чаю, начал молит­ву о дол­го­веч­но­сти и неко­ле­би­мо­сти тиран­нии, Дио­ни­сий, кото­рый сто­ял с ним рядом, вос­клик­нул: «Дол­го ли ты еще будешь нас про­кли­нать?!» Это чрез­вы­чай­но огор­чи­ло Фили­ста и его дру­зей, кото­рые поня­ли, что вре­мя и при­выч­ка сде­ла­ют неодо­ли­мой силу Пла­то­на, если уже теперь, за такой корот­кий срок, он сумел про­из­ве­сти столь рази­тель­ную пере­ме­ну в мыс­лях моло­до­го чело­ве­ка.

14. Теперь вра­ги бра­ни­ли Дио­на уже не порознь и не вти­хо­мол­ку, но все хором и совер­шен­но откры­то твер­ди­ли, что Пла­то­но­вы­ми реча­ми он, не таясь, окол­до­вы­ва­ет и отрав­ля­ет Дио­ни­сия, чтобы, заста­вив того доб­ро­воль­но отречь­ся и отсту­пить­ся от вла­сти, пере­дать ее сыно­вьям Ари­сто­ма­хи, сво­им пле­мян­ни­кам. Иные при­киды­ва­лись воз­му­щен­ны­ми, вспо­ми­ная, как в былые годы афи­няне при­плы­ли в Сици­лию с огром­ны­ми мор­ски­ми и сухо­пут­ны­ми сила­ми, но погиб­ли, сги­ну­ли, так и не взяв Сира­ку­зы, — а тут, дескать, через одно­го-един­ст­вен­но­го софи­ста сокру­ша­ют тиран­нию Дио­ни­сия, уго­во­рив­ши его рас­стать­ся с деся­тью тыся­ча­ми лич­ной охра­ны, бро­сить четы­ре­ста три­ер, десять тысяч кон­ни­цы и искать неиз­ре­чен­но­го бла­га в Ака­де­мии, сча­стья — в заня­ти­ях гео­мет­ри­ей, а то сча­стье, что заклю­ча­ет­ся в наслаж­де­ни­ях, вла­сти и богат­стве, усту­пить Дио­ну и Дио­но­вым пле­мян­ни­кам!

След­ст­ви­ем этих напа­док были спер­ва подо­зре­ния, а потом нарас­таю­щая озлоб­лен­ность и пря­мой раз­лад, и как раз тогда Дио­ни­сию тай­но пере­да­ли пись­мо Дио­на кар­фа­ген­ским вла­стям, в кото­ром он сове­то­вал, если они решат искать мира с Дио­ни­си­ем, не начи­нать пере­го­во­ров без его, Дио­на, посред­ства, ибо с его помо­щью они без­оши­боч­но достиг­нут всех наме­чен­ных целей. Про­чтя пись­мо Фили­сту и спро­сив его сове­та, тиранн, как рас­ска­зы­ва­ет Тимей, обма­нул бди­тель­ность Дио­на лож­ным при­ми­ре­ни­ем. Объ­явив, что все преж­ние недо­ра­зу­ме­ния забы­ты, он под каким-то незна­ча­щим пред­ло­гом увел Дио­на, совсем одно­го, на берег моря, к под­но­жью хол­ма, на кото­ром сто­ит кре­пость, и здесь, пока­зав пись­мо, обви­нил его в пре­ступ­ном сго­во­ре с кар­фа­ге­ня­на­ми. Дион стал было оправ­ды­вать­ся, но тиранн отка­зал­ся слу­шать и рас­по­рядил­ся немед­лен­но бро­сить его в лод­ку, пере­вез­ти через про­лив и выса­дить в Ита­лии.

15. Рас­по­ря­же­ние это было испол­не­но, и все счи­та­ли его сви­ре­пым и бес­че­ло­веч­ным, так что даже дом тиран­на погру­зил­ся в скорбь — из-за жен­щин, — а город бур­лил, ожи­дая, что паде­ние Дио­на и все­об­щее недо­ве­рие к тиран­ну вызо­вут бес­по­ряд­ки, кото­рые быст­ро при­ве­дут к вос­ста­нию и государ­ст­вен­но­му пере­во­роту. Дио­ни­сий испу­гал­ся и при­нял­ся успо­ка­и­вать дру­зей и жен­щин, заве­ряя, буд­то не изгнал Дио­на, а про­сто отпра­вил его за гра­ни­цу, чтобы в раз­дра­же­нии, вызван­ном его при­сут­ст­ви­ем и само­на­де­ян­но­стью, не ока­зать­ся вынуж­ден­ным обой­тись с ним более кру­то. Роди­чам Дио­на он дал два кораб­ля и раз­ре­шил доста­вить изгнан­ни­ку в Пело­пон­нес его вещи и рабов по их соб­ст­вен­но­му выбо­ру и усмот­ре­нию. Дион вла­дел боль­шим иму­ще­ст­вом и мало чем усту­пал само­му тиран­ну в пыш­но­сти домаш­не­го убран­ства, кото­рое ему и пере­вез­ли цели­ком. К это­му при­со­еди­ни­лись щед­рые и мно­го­чис­лен­ные подар­ки, послан­ные супру­гою, сест­рой и дру­зья­ми, так что богат­ство его сде­ла­лось извест­но в Гре­ции и по бла­го­со­сто­я­нию изгнан­ни­ка суди­ли о могу­ще­стве тиран­нии.

16. Пла­то­на Дио­ни­сий сра­зу же пере­се­лил в кре­пость и, под пред­ло­гом госте­при­им­ства и осо­бо­го рас­по­ло­же­ния, окру­жил его почет­ною стра­жей, чтобы фило­соф не уехал вслед за Дио­ном и не высту­пил свиде­те­лем учи­нен­но­го над ним наси­лия. Вре­мя и посто­ян­ное обще­ние при­учи­ло Дио­ни­сия тер­петь беседы и речи Пла­то­на, как при­вы­ка­ет дикий зверь к при­кос­но­ве­нию чело­ве­че­ской руки. Мало того, он про­ник­ся к сво­е­му учи­те­лю любо­вью тиран­на и, тре­буя, чтобы и Пла­тон любил одно­го лишь его и вос­хи­щал­ся им боль­ше всех на све­те, был готов отдать фило­со­фу всю свою власть — лишь бы толь­ко друж­бе Дио­на он пред­по­чел его друж­бу. Для Пла­то­на, одна­ко, эта беше­ная страсть была насто­я­щим бед­ст­ви­ем, ибо Дио­ни­сий, подоб­но всем, без ума влюб­лен­ным, мучил­ся рев­но­стью и то ссо­рил­ся с Пла­то­ном, то мирил­ся с ним и умо­лял о про­ще­нии, горел жела­ни­ем слу­шать его и изу­чать фило­со­фию — и не был глух к уго­во­рам тех, кто ста­рал­ся отвра­тить его от этих заня­тий, твер­дя, что они дей­ст­ву­ют на него пагуб­но. В это вре­мя нача­лась какая-то вой­на, и Дио­ни­сий отпра­вил Пла­то­на домой, пообе­щав к весне воз­вра­тить Дио­на. Сло­ва сво­его он не сдер­жал, но дохо­ды с име­ний посы­лал Дио­ну исправ­но и про­сил у Пла­то­на про­ще­ния и отсроч­ки до кон­ца вой­ны: как толь­ко будет заклю­чен мир, он вернет Дио­на неза­мед­ли­тель­но, а до тех пор пусть изгнан­ник хра­нит спо­кой­ст­вие, не замыш­ля­ет ника­ких бес­по­ряд­ков и не чер­нит его в гла­зах гре­ков.

17. Пыта­ясь испол­нить прось­бу Дио­ни­сия, Пла­тон обра­тил Дио­на к заня­ти­ям фило­со­фи­ей и слов­но при­ко­вал его к Ака­де­мии. В Афи­нах Дион жил у одно­го из сво­их зна­ком­цев по име­ни Кал­липп, а для отды­ха и раз­вле­че­ний купил за горо­дом усадь­бу. Впо­след­ст­вии, перед отплы­ти­ем в Сици­лию, он пода­рил это име­ние Спев­сип­пу, с кото­рым сре­ди афин­ских сво­их дру­зей сошел­ся осо­бен­но близ­ко и корот­ко, ибо Пла­тон рас­счи­ты­вал, что обще­ство чело­ве­ка любез­но­го, масте­ра удач­но и вовре­мя пошу­тить, смяг­чит харак­тер Дио­на. Имен­но эти­ми каче­ства­ми и обла­дал Спев­сипп — неда­ром Тимон в «Сил­лах» назы­ва­ет его заме­ча­тель­ным ост­ро­ум­цем. Когда Пла­тон гото­вил к состя­за­ни­ям хор маль­чи­ков, Дион обу­чал хорев­тов и при­нял на себя все рас­хо­ды, и Пла­тон не пре­пят­ст­во­вал ему обна­ру­жи­вать перед афи­ня­на­ми свою често­лю­би­вую щед­рость, пото­му что она ско­рее достав­ля­ла рас­по­ло­же­ние наро­да Дио­ну, неже­ли сла­ву — ему само­му.

Дион посе­щал и дру­гие горо­да, участ­во­вал в тор­же­ст­вен­ных празд­не­ствах и собра­ни­ях, сво­дил зна­ком­ства с луч­ши­ми и наи­бо­лее иску­шен­ны­ми в государ­ст­вен­ных делах людь­ми, и в поведе­нии его не было и следа гру­бо­сти, тиран­ни­че­ских зама­шек или изне­жен­но­сти, напро­тив, он бли­стал скром­но­стью, воз­держ­но­стью, муже­ст­вом и пре­крас­ны­ми позна­ни­я­ми в нау­ках и фило­со­фии. Везде поэто­му он при­об­ре­тал бла­го­склон­ность и вызы­вал вос­хи­ще­ние гре­ков, и мно­гие горо­да ока­зы­ва­ли ему поче­сти и выно­си­ли осо­бые поста­нов­ле­ния, про­слав­ляя его досто­ин­ства. Лакеде­мо­няне даже сде­ла­ли его пол­но­прав­ным граж­да­ни­ном Спар­ты, пре­не­брег­ши гне­вом Дио­ни­сия, хотя как раз в ту пору тиранн был их вер­ным и пре­дан­ным союз­ни­ком в борь­бе с фиван­ца­ми.

Рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды Дио­на при­гла­сил к себе мега­ря­нин Птео­дор. По-види­мо­му, это был один из самых бога­тых и вли­я­тель­ных людей в Мега­рах. Видя, что у две­рей его сто­ит целая тол­па и что к хозя­и­ну, обре­ме­нен­но­му и пере­гру­жен­но­му дела­ми, не под­сту­пить­ся, Дион обер­нул­ся к дру­зьям, кото­рые него­до­ва­ли и гром­ко воз­му­ща­лись, и ска­зал им: «Впра­ве ли мы пори­цать это­го чело­ве­ка? Раз­ве не то же самое тво­ри­лось и у нас в доме, пока мы были в Сира­ку­зах?»

18. С тече­ни­ем вре­ме­ни Дио­ни­сий начал завидо­вать люб­ви гре­ков к Дио­ну и боять­ся ее, а пото­му пре­кра­тил посы­лать ему его дохо­ды и пере­дал иму­ще­ство изгнан­ни­ка сво­им управ­ля­ю­щим. А чтобы как-то ути­шить дур­ную мол­ву, кото­рая пошла о нем сре­ди фило­со­фов из-за Пла­то­на, он собрал вокруг себя мно­же­ство людей, поль­зо­вав­ших­ся сла­вою уче­ных. Стре­мясь всех пре­взой­ти и одо­леть в искус­стве спо­ра, Дио­ни­сий был вынуж­ден вспо­ми­нать то, что кра­ем уха слы­шал от Пла­то­на, но повто­рял сло­ва учи­те­ля без тол­ку и нев­по­пад. Им сно­ва овла­де­ла тос­ка по Пла­то­ну, и он корил себя за то, что не извлек всей воз­мож­ной поль­зы из его пре­бы­ва­ния в Сира­ку­зах и часто про­пус­кал беседы, кото­рые были для него, Дио­ни­сия, столь важ­ны и полез­ны. А так как это был тиранн, без­удерж­ный во всех сво­их жела­ни­ях и сле­по сле­дую­щий любо­му из сво­их поры­вов, он решил вер­нуть Пла­то­на во что бы то ни ста­ло и, про­буя все сред­ства под­ряд, уго­во­рил пифа­го­рей­ца Архи­та высту­пить за него пору­чи­те­лем и при­гла­сить Пла­то­на в Сици­лию. (Дело в том, что пер­вое их зна­ком­ство состо­я­лось через Архи­та.) Архит послал к Пла­то­ну Археда­ма. Одно­вре­мен­но Дио­ни­сий отпра­вил в Афи­ны кораб­ли и сво­их при­бли­жен­ных, кото­рым нака­за­но было умо­лить и при­вез­ти Пла­то­на. Сам Дио­ни­сий напи­сал фило­со­фу ясно и опре­де­лен­но, что если он не согла­сит­ся при­ехать в Сици­лию, ника­ко­го снис­хож­де­ния Дио­ну не будет, если же согла­сит­ся — изгнан­ник будет вос­ста­нов­лен во всех пра­вах. К само­му Дио­ну при­шли пись­ма от сест­ры и супру­ги с насто­я­тель­ны­ми уве­ща­ни­я­ми убедить Пла­то­на, чтобы он усту­пил Дио­ни­сию и не давал ему пово­да к новым жесто­ко­стям. Таким-то вот обра­зом, пишет Пла­тон⁹, он в тре­тий раз ока­зал­ся на бере­гу Сици­лий­ско­го про­ли­ва, и

19. Его при­езд испол­нил вели­кою радо­стью Дио­ни­сия и новы­ми надеж­да­ми всю Сици­лию, кото­рая моли­лась и при­ла­га­ла все уси­лия к тому, чтобы Пла­тон одер­жал верх над Фили­стом и фило­со­фия над тиран­ни­ей. Боль­шую под­держ­ку ока­зы­ва­ли ему жен­щи­ны¹⁰ во двор­це тиран­на, и сам Дио­ни­сий почтил Пла­то­на неслы­хан­ным дове­ри­ем, каким не поль­зо­вал­ся боль­ше никто: фило­соф вхо­дил к нему, не под­вер­га­ясь обыс­ку. Дио­ни­сий неод­но­крат­но делал сво­е­му гостю бога­тые денеж­ные подар­ки, но Пла­тон не при­ни­мал ниче­го, и Ари­стипп из Кире­ны, кото­рый жил тогда в Сира­ку­зах, заме­тил: «Пра­во же, щед­рость нико­гда не разо­рит Дио­ни­сия: нам, кото­рые про­сят мно­го, он дает мало, а Пла­то­ну, кото­рый ниче­го не берет, — мно­го».

После пер­вых при­вет­ст­вий и любез­но­стей Пла­тон завел речь о Дионе, и спер­ва тиранн все откла­ды­вал этот раз­го­вор, а затем пошли спо­ры и упре­ки, о кото­рых, одна­ко, никто не дога­ды­вал­ся, ибо Дио­ни­сий ста­ра­тель­но скры­вал эти раз­но­гла­сия и все­воз­мож­ны­ми угож­де­ни­я­ми и поче­стя­ми пытал­ся заглу­шить любовь фило­со­фа к Дио­ну. Пла­тон с само­го нача­ла раз­га­дал его веро­лом­ство и лице­ме­рие, но тер­пел, не выда­вая себя ни сло­вом, ни взглядом. В то вре­мя как оба насто­ро­жен­но и недо­вер­чи­во следи­ли друг за дру­гом в пол­ной уве­рен­но­сти, что никто об этом не подо­зре­ва­ет, Гели­кон Кизик­ский, один из дру­зей Пла­то­на, пред­ска­зал сол­неч­ное затме­ние¹¹. Пред­ска­за­ние его сбы­лось, и тиранн, изу­мив­шись, пода­рил Гели­ко­ну талант сереб­ра. Тогда Ари­стипп шут­ли­во объ­явил осталь­ным фило­со­фам, что и он, дескать, может пред­ска­зать кое-что неожи­дан­ное. Все ста­ли упра­ши­вать его открыть свое про­ро­че­ство, и он воз­ве­стил: «Пред­ре­каю вам, что в ско­ром вре­ме­ни Пла­тон и Дио­ни­сий ста­нут вра­га­ми!» В кон­це кон­цов, Дио­ни­сий пустил с тор­гов иму­ще­ство Дио­на, а выру­чен­ные день­ги оста­вил себе, Пла­то­на же, до тех пор жив­ше­го в саду под­ле двор­ца, посе­лил сре­ди наем­ни­ков, кото­рые уже дав­но его нена­виде­ли и хоте­ли убить за то, что он убеж­дал Дио­ни­сия отка­зать­ся от тиран­ни­че­ской вла­сти и рас­пу­стить тело­хра­ни­те­лей.

20. Об угро­зе, кото­рая навис­ла над Пла­то­ном, узна­ет Архит и, немед­ля сна­рядив трид­ца­ти­ве­сель­ный корабль, отправ­ля­ет к Дио­ни­сию посоль­ство с тре­бо­ва­ни­ем отпу­стить Пла­то­на к нему и напо­ми­на­ни­ем, что фило­соф при­плыл в Сира­ку­зы лишь после того, как он, Архит, пору­чил­ся за его без­опас­ность. Пыта­ясь оправ­дать­ся и скрыть свою враж­ду, тиранн давал пир за пиром в честь отъ­ез­жаю­ще­го и осы­пал его все­воз­мож­ны­ми зна­ка­ми вни­ма­ния, но одна­жды не вытер­пел и спро­сил: «Что же, Пла­тон, ты, вер­но, мно­го вся­ких ужа­сов нарас­ска­жешь о нас сво­им дру­зьям-фило­со­фам?» — «Поми­луй, навряд ли Ака­де­мия спо­соб­на ощу­тить такую нуж­ду в темах для раз­го­во­ра, чтобы кто-нибудь стал вспо­ми­нать о тебе», — воз­ра­зил Пла­тон, улыб­нув­шись. Вот как, судя по сооб­ще­ни­ям писа­те­лей, про­во­дил Пла­то­на Дио­ни­сий, но сам Пла­тон рас­ска­зы­ва­ет¹² об этом несколь­ко ина­че.

21. Уже и эти собы­тия повер­га­ли Дио­на в ярость и него­до­ва­ние, а вско­ре он про­ник­ся непри­ми­ри­мой враж­дою к Дио­ни­сию — когда узнал о судь­бе сво­ей жены. (О супру­ге Дио­на наме­ка­ми гово­рит и Пла­тон в пись­ме к Дио­ни­сию¹³). Дело про­ис­хо­ди­ло сле­дую­щим обра­зом. Отпус­кая Пла­то­на в Гре­цию в пер­вый раз, Дио­ни­сий тай­но пору­чил ему выспро­сить у Дио­на, не будет ли он воз­ра­жать и пре­пят­ст­во­вать, если его жену выда­дут за дру­го­го: ходи­ла мол­ва — истин­ная или пущен­ная вра­га­ми Дио­на, неиз­вест­но, — буд­то брак этот был Дио­ну не по серд­цу и он не ладил с женою. Когда Пла­тон при­ехал в Афи­ны и пере­го­во­рил с Дио­ном, он напи­сал тиран­ну пись­мо, во всем осталь­ном ясное и понят­ное, но об этом деле выра­зил­ся так, чтобы никто, кро­ме Дио­ни­сия, понять не мог. Он бесе­до­вал, писал Пла­тон, об извест­ном Дио­ни­сию пред­ме­те, и совер­шен­но оче­вид­но, что Дион будет чрез­вы­чай­но раз­дра­жен, если Дио­ни­сий испол­нит свой план. В ту пору еще было мно­го надежд на при­ми­ре­ние, и тиранн не внес в жизнь сест­ры ника­ких пере­мен, но оста­вил ее по-преж­не­му вдво­ем с мла­ден­цем, кото­ро­го она роди­ла от Дио­на. Но теперь, отки­нув какую бы то ни было мысль о при­ми­ре­нии и враж­деб­но рас­став­шись с Пла­то­ном, он отда­ет Аре­ту, вопре­ки ее воле, одно­му из сво­их дру­зей, Тимо­кра­ту, хотя мог бы вспом­нить о мило­сер­дии, кото­рое в подоб­ном слу­чае обна­ру­жил Дио­ни­сий Стар­ший, и посту­пить по при­ме­ру отца.

У стар­ше­го из Дио­ни­си­ев, как рас­ска­зы­ва­ют, тоже был шурин, кото­рый сде­лал­ся его вра­гом; зва­ли его Полик­сен, и он был женат на сест­ре тиран­на Тесте. В стра­хе перед шури­ном Полик­сен бежал из Сици­лии. Дио­ни­сий велел при­ве­сти к себе сест­ру и обви­нил ее в том, что она зна­ла о бег­стве мужа, но не донес­ла ему, Дио­ни­сию. А Теста бес­страш­но и реши­тель­но отве­ча­ла: «Слиш­ком низ­ко ты обо мне судишь Дио­ни­сий! Не такая уж я сквер­ная и мало­душ­ная, чтобы, зная зара­нее о бег­стве мужа, не взой­ти вме­сте с ним на корабль и не разде­лить его участь! Нет, я ниче­го не зна­ла. Ибо несрав­нен­но луч­ше бы мне назы­вать­ся супру­гой изгнан­ни­ка Полик­се­на, неже­ли сест­рою тиран­на Дио­ни­сия!» Гово­рят, что тиранн был вос­хи­щен сме­лой речью Тесты. Доб­ле­стью этой жен­щи­ны вос­хи­ща­лись и сира­ку­зяне — настоль­ко, что даже после кру­ше­ния тиран­нии про­дол­жа­ли ока­зы­вать ей цар­ские поче­сти, а когда Теста умер­ла, за погре­баль­ным ложем шел весь город. Отступ­ле­ние, кото­рое я здесь себе поз­во­лил, отнюдь небес­по­лез­но, а пото­му оправ­да­но.

22. Теперь все помыс­лы Дио­на были устрем­ле­ны к войне. Сам Пла­тон, кото­рый чтил узы госте­при­им­ства, свя­зы­вав­шие его с Дио­ни­си­ем, и, кро­ме того, был уже слиш­ком стар, укло­нил­ся от уча­стия в его пла­нах, но Спев­сипп и осталь­ные дру­зья были заод­но с Дио­ном и при­зы­ва­ли его осво­бо­дить Сици­лию, про­сти­раю­щую к нему руки и с нетер­пе­ни­ем его ожи­даю­щую. Когда Пла­тон был в Сира­ку­зах, Спев­сипп, по-види­мо­му, мно­го вра­щал­ся сре­ди граж­дан, выведы­вая настро­е­ние умов. Спер­ва он опа­сал­ся откро­вен­ных раз­го­во­ров, подо­зре­вая, что они под­стро­е­ны тиран­ном, но потом пове­рил искрен­но­сти сво­их собе­сед­ни­ков, ибо у всех на устах было одно — все зва­ли и моли­ли Дио­на вер­нуть­ся, пусть даже без еди­но­го кораб­ля, без пехоты и кон­ни­цы, на утлой лод­чон­ке, толь­ко бы само­го себя и свое имя отдал он сици­лий­цам для борь­бы с Дио­ни­си­ем! Спев­сипп рас­ска­зы­вал об этом Дио­ну, и тот, утвер­див­шись в сво­ем реше­нии, но ста­ра­тель­но скры­вая его от посто­рон­них, при­нял­ся тай­но, через под­став­ных лиц, наби­рать наем­ни­ков. Ему помо­га­ли и мно­гие из государ­ст­вен­ных людей и фило­со­фов, как, напри­мер, Эвдем Кипр­ский, на смерть кото­ро­го Ари­сто­тель напи­сал «Раз­го­вор о душе»¹⁴, и Тимо­нид Лев­кад­ский. Све­ли с Дио­ном и фес­са­лий­ца Миль­та, про­ри­ца­те­ля, участ­ни­ка бесед и заня­тий в Ака­де­мии. Но из сира­ку­зян, изгнан­ных Дио­ни­си­ем, кото­рых было не мень­ше тыся­чи, к Дио­ну при­мкну­ли лишь два­дцать пять чело­век, все про­чие мало­душ­но отсту­пи­лись.

Исход­ною пози­ци­ей избра­ли ост­ров Закинф, куда и съе­ха­лись вои­ны. Чис­ло их не пре­вы­ша­ло вось­ми­сот, но все это были люди, испы­тан­ные во мно­гих и труд­ных похо­дах, отлич­но зака­лен­ные, не знав­шие себе рав­ных в отва­ге и воин­ском опы­те и спо­соб­ные вос­пла­ме­нить и вовлечь в дело вели­кое мно­же­ство еди­но­мыш­лен­ни­ков, кото­рых Дион рас­счи­ты­вал най­ти в Сици­лии.

23. Узнав, что их ведут про­тив Дио­ни­сия, наем­ни­ки спер­ва испу­га­лись и друж­но кля­ли Дио­на, кри­ча, что лишь в исступ­ле­нии и неистов­стве гне­ва или же вко­нец отча­яв­шись мог он пустить­ся в такое без­на­деж­ное пред­при­я­тие. Него­до­ва­ли они и на сво­их началь­ни­ков и вер­бов­щи­ков, кото­рые не ска­за­ли им зара­нее, с кем они будут вое­вать. Но когда Дион, обра­тив­шись к ним с речью, опи­сал, как гни­ла и немощ­на тиран­ния, и заве­рил их, что везет в Сици­лию не вои­нов, а ско­рее началь­ни­ков для сира­ку­зян и дру­гих сици­лий­цев, уже дав­но гото­вых взбун­то­вать­ся, когда после Дио­на перед ними высту­пил Алки­мен, самый зна­ме­ни­тый и знат­ный из ахей­цев, кото­рый так­же был участ­ни­ком похо­да, — они сми­ри­лись и успо­ко­и­лись.

Была середи­на лета, на море дули эте­сии¹⁵, ночью све­ти­ла пол­ная луна. При­гото­вив щед­рую жерт­ву Апол­ло­ну, Дион и все его наем­ни­ки в пол­ном воору­же­нии тор­же­ст­вен­ным шест­ви­ем дви­ну­лись в храм. После жерт­во­при­но­ше­ния он задал на закинф­ском риста­ли­ще пир, и вои­ны, дивясь вели­ко­ле­пию сереб­ря­ных и золотых чаш и сто­лов, вели­ко­ле­пию, пре­вос­хо­див­ше­му вся­кое пред­став­ле­ние о богат­стве част­но­го лица, раз­мыш­ля­ли про себя, что чело­век уже в летах и вла­де­лец огром­но­го состо­я­ния едва ли решил­ся бы на такой опас­ный шаг, если бы не имел твер­дой надеж­ды на успех и не пола­гал­ся на дру­зей, кото­рые на месте ока­жут ему самую дей­ст­вен­ную и силь­ную под­держ­ку.

24. Когда были совер­ше­ны воз­ли­я­ния и закон­че­ны пред­пи­сан­ные обы­ча­ем молит­вы, вдруг затми­лась луна¹⁶. Дио­на, кото­рый был зна­ком с кру­го­во­рота­ми затме­ний и пони­мал, что зем­ля может засло­нить свет солн­ца и тень тогда пада­ет на луну, — Дио­на, повто­ряю, это нисколь­ко не изу­ми­ло, но вои­ны были встре­во­же­ны и пали духом. Тогда про­ри­ца­тель Мильт, вый­дя на сре­ди­ну, при­звал их мужать­ся и упо­вать на все самое луч­шее, ибо боже­ство воз­ве­ща­ет затме­ние чего-то ярко бли­стаю­ще­го ныне. А что бли­ста­ет ярче тиран­нии Дио­ни­сия? Ее-то блеск они и уга­сят, едва сту­пив­ши на сици­лий­скую зем­лю! Это Мильт объ­явил во все­услы­ша­ние, но в узком кру­гу пред­у­преж­дал Дио­на и его дру­зей, что опа­са­ет­ся, как бы дело их, бла­го­по­луч­но достиг­нув цели, затем, после крат­ко­го про­цве­та­ния, не погиб­ло. Стра­хи эти вну­шил про­ри­ца­те­лю рой пчел, кото­рый виде­ли над кор­мою Дио­но­ва кораб­ля.

Гово­рят, что и Дио­ни­сию боже­ство яви­ло мно­го уди­ви­тель­ных зна­ме­ний. Орел вырвал из рук тело­хра­ни­те­ля дро­тик, под­нял его высо­ко в воздух, а потом бро­сил в пучи­ну. В тече­ние одно­го дня вода в море у под­но­жия кре­по­сти была прес­ной и год­ной для питья, в этом убеж­дал­ся каж­дый, кто ее ни про­бо­вал. На скот­ном дво­ре у тиран­на сви­нья при­нес­ла поро­сят, вполне обык­но­вен­ных с виду, но без ушей. Про­ри­ца­те­ли объ­яви­ли, что это пред­ве­ща­ет непо­ви­но­ве­ние и мятеж — граж­дане не ста­нут боль­ше слу­шать­ся при­ка­зов тиран­на. Прес­ная вода в море, тол­ко­ва­ли они далее, озна­ча­ет, что печаль­ные и тягост­ные обсто­я­тель­ства пере­ме­нят­ся для сира­ку­зян к луч­ше­му. Орел — слу­га Зев­са, копье — сим­вол вла­сти и гос­под­ства, а ста­ло быть, вели­чай­ший из богов жела­ет исчез­но­ве­ния и гибе­ли тиран­нии. Об этом сооб­ща­ет Фео­помп.

25. Вои­ны раз­ме­сти­лись на двух тор­го­вых кораб­лях, сле­дом за кото­ры­ми шло одно неболь­шое суд­но и два трид­ца­ти­ве­сель­ных. Поми­мо того ору­жия, какое име­ли при себе сол­да­ты, Дион вез две тыся­чи щитов и мно­го стрел и копий; погру­зи­ли на борт и обиль­ный запас про­до­воль­ст­вия, чтобы ни в чем не нуж­дать­ся во вре­мя пути, кото­рый пред­сто­я­ло про­де­лать от нача­ла до кон­ца под пару­са­ми, вда­ли от суши¹⁷, ибо у бере­гов Япи­гии, как ста­ло извест­но, их под­сте­ре­гал целый флот во гла­ве с Фили­стом. Две­на­дцать дней они плы­ли под лег­ким и сла­бым вет­ром и на три­на­дца­тый ока­за­лись в виду Пахи­на — южной око­неч­но­сти Сици­лии. Корм­чий Прот сове­то­вал поспе­шить с высад­кой. В про­тив­ном слу­чае, гово­рил он, если их уне­сет от зем­ли или же они мину­ют мыс по соб­ст­вен­ной воле, при­дет­ся про­ве­сти в откры­том море мно­го дней и ночей, дожи­да­ясь неча­сто­го в лет­нюю пору южно­го вет­ра. Но Дион не решил­ся выса­жи­вать­ся в такой бли­зо­сти от непри­я­те­ля и желая выбрать место подаль­ше, про­шел мимо Пахи­на. И почти сра­зу же задул рез­кий ветер с севе­ра, раз­вел высо­кую вол­ну и погнал кораб­ли прочь от Сици­лии, а там и Арк­тур¹⁸ появил­ся на небо­склоне, и нача­лась страш­ная буря с гро­мом, с мол­нией, с про­лив­ным дождем. Моря­ки были в смя­те­нии и уже не мог­ли понять куда плы­вут, как вдруг убеди­лись, что валы мчат суда к Кер­кине, лежа­щей вбли­зи Афри­ки, — к той имен­но части ост­ро­ва, где берег осо­бен­но крут и обры­вист. Еще немно­го — и их бы выбро­си­ло на кам­ни и раз­би­ло о ска­лы, но, нале­гая из послед­них сил на баг­ры, они все же про­нес­лись мимо. Нако­нец, буря улег­лась, и, встре­тив­шись с каким-то кораб­лем, они узна­ли, что нахо­дят­ся невда­ле­ке от так назы­вае­мых Голов Боль­шо­го Сир­та¹⁹. На море опу­сти­лась пол­ная тишь, и вой­ско охва­ти­ли тре­во­га и уны­ние, но вне­зап­но с суши потя­нул вете­рок. Они не жда­ли южно­го вет­ра и не хоте­ли верить счаст­ли­вой пере­мене, одна­ко ветер креп­чал, наби­рал силу, и, поста­вив все пару­са, какие у них были, помо­лив­шись богам, они пусти­лись напря­мик от афри­кан­ско­го бере­га к сици­лий­ско­му. Пла­ва­ние было лег­ким и быст­рым, и на пятый день они бро­си­ли яко­ря под­ле Минои, неболь­шо­го город­ка в той поло­вине Сици­лии, что была под вла­стью Кар­фа­ге­на.

По слу­чай­но­сти там ока­зал­ся в ту пору кар­фа­ген­ский вое­на­чаль­ник Синал, госте­при­и­мец и друг Дио­на. Ниче­го не зная ни о целях похо­да, ни о том, кто его воз­глав­ля­ет, он попы­тал­ся вос­пре­пят­ст­во­вать высад­ке. С ору­жи­ем в руках вои­ны устре­ми­лись впе­ред и, хотя нико­го не уби­ли — тако­во было рас­по­ря­же­ние Дио­на, доро­жив­ше­го сво­ею друж­бой с кар­фа­ге­ня­ни­ном, — на пле­чах бегу­щих ворва­лись в город и заня­ли его. Когда же началь­ни­ки встре­ти­лись и обме­ня­лись при­вет­ст­ви­я­ми, Дион воз­вра­тил Сина­лу город, кото­ро­му не было при­чи­не­но ни малей­ше­го ущер­ба, а Синал ока­зал вои­нам радуш­ный при­ем и поста­рал­ся снаб­дить Дио­на всем, чего ему недо­ста­ва­ло.

26. Боль­ше все­го бод­ро­сти при­да­ло сол­да­там Дио­на одно — чисто слу­чай­ное — обсто­я­тель­ство: Дио­ни­сия в Сира­ку­зах не было. Неза­дол­го до того он отплыл с восе­мью­де­ся­тью кораб­ля­ми в Ита­лию. Вот поче­му, хотя Дион убеж­дал сво­их людей, изму­чен­ных труд­ным путе­ше­ст­ви­ем, отдох­нуть подоль­ше, они не согла­ша­лись и, боясь упу­стить счаст­ли­вый слу­чай, тре­бо­ва­ли, чтобы он вел их на Сира­ку­зы. Итак, сло­жив в Миное запас­ное ору­жие и лиш­ний груз и взяв­ши с Сина­ла сло­во отпра­вить все к нему, когда настанет срок, Дион дви­нул­ся к Сира­ку­зам. В пути к нему при­со­еди­ни­лись сна­ча­ла две­сти всад­ни­ков из чис­ла граж­дан Акра­ган­та, оби­тав­ших близ Экно­ма, а затем жите­ли Гелы.

Мол­ва о слу­чив­шем­ся быст­ро достиг­ла Сира­куз, и Тимо­крат, за кото­ро­го Дио­ни­сий выдал супру­гу Дио­на и кото­рый воз­глав­лял остав­ших­ся в горо­де дру­зей и сто­рон­ни­ков тиран­на, поспеш­но отпра­вил к нему гон­ца с пись­мом, а сам зор­ко следил за любым дви­же­ни­ем сре­ди сира­ку­зян, ибо весь город уже готов был под­нять­ся и лишь из стра­ха и неуве­рен­но­сти в успе­хе хра­нил спо­кой­ст­вие. Но с послан­цем Тимо­кра­та при­клю­чи­лась уди­ви­тель­ная исто­рия. Бла­го­по­луч­но пере­пра­вив­шись в Ита­лию и мино­вав на пути в Кав­ло­нию, к Дио­ни­сию, зем­лю регий­цев, он повстре­чал­ся с каким-то сво­им при­я­те­лем, кото­рый нес тушу толь­ко что зако­ло­то­го жерт­вен­но­го живот­но­го. Сира­ку­зя­нин взял у него кусок мяса и поспе­шил даль­ше. Он шел весь день и еще доб­рую часть ночи, пока уста­лость не заста­ви­ла его хоть немно­го вздрем­нуть, и, свер­нув с доро­ги в лес, он лег, как был — не сни­мая пла­тья и обу­ви. Но мяс­ной дух при­ма­нил вол­ка, зверь схва­тил мясо, при­вя­зан­ное к сум­ке, и убе­жал, вме­сте с добы­чею уно­ся и сум­ку, и пись­мо, кото­рое в ней было. Когда же гонец проснул­ся и обна­ру­жил про­па­жу и, сколь­ко ни блуж­дал по лесу, сколь­ко ни искал — ниче­го не нашел, он решил без пись­ма на гла­за тиран­ну не пока­зы­вать­ся, но луч­ше скрыть­ся совсем. 27. Вот как вышло, что Дио­ни­сий узнал о войне в Сици­лии слиш­ком позд­но и из вто­рых рук.

Дион меж­ду тем подви­гал­ся впе­ред. К нему при­мкну­ла Кама­ри­на, а затем ста­ли сте­кать­ся во мно­же­стве и сира­куз­ские граж­дане из дере­вень, вос­став­шие про­тив тиран­на. Сре­ди леон­тин­ских и кам­пан­ских вои­нов, кото­рые под началь­ст­вом Тимо­кра­та охра­ня­ли Эпи­по­лы, Дио­ну уда­лось рас­про­стра­нить лож­ный слух, буд­то в первую оче­редь он напа­дет на их горо­да, и наем­ни­ки, оста­вив Тимо­кра­та, бро­си­лись на помощь к сво­им. Когда эта весть дошла до Дио­на, раз­бив­ше­го лагерь под­ле горо­да Акры, он, не дожи­да­ясь утра, под­нял вои­нов и вышел к реке Ана­пу все­го в деся­ти ста­ди­ях от Сира­куз. На бере­гу он сде­лал при­вал и, помо­лив­шись вос­хо­дя­ще­му Солн­цу, стал при­но­сить жерт­вы. Про­ри­ца­те­ли объ­яви­ли, что боги сулят ему победу. Увидев на голо­ве Дио­на венок, наде­тый по слу­чаю жерт­во­при­но­ше­ния, все при­сут­ст­во­вав­шие, в еди­ном поры­ве, тоже укра­си­ли себя вен­ка­ми. Чис­ло при­со­еди­нив­ших­ся к нему в похо­де дости­га­ло теперь пяти тысяч. Воору­же­ны они были сквер­но, чем ни попа­дя, но недо­ста­чу эту с лих­вою вос­пол­ня­ли пла­мен­ным вооду­шев­ле­ни­ем, и когда колон­на тро­ну­лась с места, все побе­жа­ли сле­дом, гром­ко и радост­но при­зы­вая друг дру­га сра­зить­ся за сво­бо­ду.

28. Из тех сира­ку­зян, что были внут­ри город­ских стен, самые извест­ные и обра­зо­ван­ные вышли в белых одеж­дах навстре­чу, к воротам, а про­стой люд тем вре­ме­нем рас­прав­лял­ся с дру­зья­ми тиран­на и хва­тал так назы­вае­мых «осве­до­ми­те­лей» — нече­сти­вых, нена­вист­ных богам людей, кото­рые шны­ря­ли по горо­ду, сме­ши­ва­лись с тол­пой, все выспра­ши­ва­ли, выню­хи­ва­ли, а потом доно­си­ли тиран­ну, како­вы настро­е­ния и речи каж­до­го из граж­дан. Они-то и понес­ли заслу­жен­ную кару пер­вы­ми: кому бы в руки они ни попа­да­лись, их заби­ва­ли насмерть. Тимо­крат не смог про­брать­ся в кре­пость, под защи­ту сто­ро­же­во­го отряда, и, вско­чив на коня, уска­кал, повсюду на пути сво­его бег­ства сея страх и смя­те­ние, ибо наро­чи­то пре­уве­ли­чи­вал чис­лен­ность и мощь вра­га, чтобы никто не поду­мал, буд­то он поте­рял город, испу­гав­шись незна­чи­тель­ной опас­но­сти. А тут уже и Дион пока­зал­ся в голо­ве отряда. Он был в бога­тых, кра­си­вых доспе­хах, по одну руку от него шагал его брат Мегакл, по дру­гую — афи­ня­нин Кал­липп, оба в вен­ках. За ними сле­дом шла сот­ня наем­ни­ков — тело­хра­ни­те­ли Дио­на, осталь­ных сол­дат, в стро­гом поряд­ке, вели началь­ни­ки, а сира­ку­зяне любо­ва­лись этим зре­ли­щем, слов­но свя­щен­ным, поис­ти­не боже­ст­вен­ным шест­ви­ем, и при­вет­ст­во­ва­ли как бы самое Сво­бо­ду, воз­вра­щаю­щу­ю­ся к ним после соро­ка вось­ми лет раз­лу­ки.

29. Дион всту­пил в город Теме­нит­ски­ми ворота­ми и, когда зву­ки тру­бы вос­ста­но­ви­ли порядок и тиши­ну, при­ка­зал гла­ша­таю объ­явить, что Дион и Мегакл яви­лись низ­ло­жить тиран­нию, а пото­му отныне сира­ку­зяне и про­чие сици­лий­цы от вла­сти Дио­ни­сия сво­бод­ны. Дион хотел и сам обра­тить­ся к сограж­да­нам и дви­нул­ся вверх по горо­ду через Ахра­ди­ну, меж­ду тем как по обе сто­ро­ны ули­цы, кото­рою он шел, сира­ку­зяне уже ста­ви­ли сто­лы, выно­си­ли из домов мясо жерт­вен­ных живот­ных и чаши с вином и, едва завидев Дио­на, бро­са­ли ему под ноги цве­ты и листья и про­во­жа­ли молит­ва­ми, точ­но одно­го из богов. Пря­мо под кре­по­стью и Пяти­вра­ти­ем²⁰ были сол­неч­ные часы, уста­нов­лен­ные Дио­ни­си­ем — высо­кие, хоро­шо ото­всюду замет­ные. Под­няв­шись на них, Дион про­из­нес речь, в кото­рой горя­чо убеж­дал народ не рас­ста­вать­ся с обре­тен­ною вновь сво­бо­дой. А народ, ликуя, избрал обо­их бра­тьев пол­ко­во­д­ца­ми с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми и, по их прось­бе и жела­нию, дал им в това­ри­щи два­дцать чело­век, из кото­рых поло­ви­ну состав­ля­ли изгнан­ни­ки, вер­нув­ши­е­ся вме­сте с Дио­ном. Про­ри­ца­те­ли усмот­ре­ли еще одно доб­рое пред­зна­ме­но­ва­ние в том, что Дион, гово­ря к наро­ду, попи­рал нога­ми дар тиран­на, плод его често­лю­би­вой рас­то­чи­тель­но­сти. Но, с дру­гой сто­ро­ны, они опа­са­лись ско­рой пере­ме­ны в счаст­ли­вом тече­нии дел — ведь в тот миг, когда Дио­на избра­ли пол­ко­вод­цем, под нога­ми у него были часы.

Затем Дион занял Эпи­по­лы, выпу­стил на волю граж­дан, кото­рые были запер­ты в тюрь­ме, и воз­вел сте­ну, отде­лив­шую кре­пость от горо­да²¹.

Дио­ни­сий при­был в кре­пость морем лишь шестью дня­ми поз­же, и в тот же день к Дио­ну при­шли повоз­ки с ору­жи­ем, кото­рое он оста­вил у Сина­ла. Ору­жие это Дион разде­лил сре­ди сира­куз­ских граж­дан, а про­чие воору­жа­лись, как мог­ли, но каж­дый рвал­ся в бой.

30. Пер­вым делом, испы­ты­вая Дио­на, Дио­ни­сий отпра­вил послов к нему лич­но. Но Дион пред­ло­жил тиран­ну обра­тить­ся ко всем граж­да­нам — ныне сво­бод­ным! — и Дио­ни­сий, через сво­их послан­цев, повел дру­же­люб­ные речи, обе­щая облег­чить бре­мя нало­гов и воен­ной служ­бы и при­зы­вать граж­дан в вой­ско лишь в тех слу­ча­ях, когда они сами поста­но­вят участ­во­вать в похо­де. Но сира­ку­зяне сме­я­лись послам в лицо, а Дион объ­явил им, что Дио­ни­сий дол­жен спер­ва отречь­ся от вла­сти, а потом уже пусть ведет пере­го­во­ры; он же, пом­ня об их свой­стве́, поза­бо­тит­ся не толь­ко о непри­кос­но­вен­но­сти тиран­на, но и об иных спра­вед­ли­вых усло­ви­ях пере­ми­рия — в пол­ную меру сво­их сил. Дио­ни­сий был удо­вле­тво­рен таким отве­том и отпра­вил новое посоль­ство с прось­бою, чтобы в кре­пость к нему яви­лись выбор­ные от сира­ку­зян, с кото­ры­ми он мог бы дого­во­рить­ся — к общей выго­де и на осно­ве вза­им­ных усту­пок. Народ отрядил несколь­ких чело­век, назна­чен­ных самим Дио­ном, и тут же из кре­по­сти в город пополз­ли упор­ные слу­хи буд­то Дио­ни­сий сла­га­ет с себя зва­ние и власть тиран­на, при­чем дела­ет это ско­рее по соб­ст­вен­но­му убеж­де­нию, неже­ли поко­ря­ясь тре­бо­ва­нию Дио­на. Но то было лишь ковар­ное при­твор­ство, сво­его рода воен­ная хит­рость, направ­лен­ная про­тив сира­ку­зян, ибо при­слан­ных к нему граж­дан Дио­ни­сий поса­дил под стра­жу, а на рас­све­те напо­ил наем­ни­ков несме­шан­ным вином и бро­сил их на при­ступ сте­ны, воз­двиг­ну­той сира­ку­зя­на­ми.

Напа­де­ние ока­за­лось совер­шен­но вне­зап­ным, и когда вар­ва­ры²², с беше­ной отва­гой, с оглу­ши­тель­ным ревом про­ло­мив сте­ну, рину­лись на вра­гов, никто не посмел ока­зать им сопро­тив­ле­ние, кро­ме сол­дат Дио­на, кото­рые, едва заслы­шав шум, поспе­ши­ли на выруч­ку. Но и они не мог­ли ничем помочь, сби­тые с тол­ку и оглу­шен­ные кри­ка­ми бегу­щих сира­ку­зян, кото­рые оша­ле­ло мета­лись, про­ры­вая и рас­стра­и­вая их ряды, пока Дион, убедив­шись, что рас­по­ря­же­ний его никто не слы­шит, и желая на соб­ст­вен­ном при­ме­ре пока­зать, как сле­ду­ет дей­ст­во­вать, не вру­бил­ся в гущу вар­ва­ров пер­вым. Вокруг него сра­зу же заго­ре­лась оже­сто­чен­ная сеча — вра­ги узна­ва­ли его с такою же лег­ко­стью, как и свои, и под гроз­ный бое­вой клич рва­лись ото­всюду разом. Дион был уже немо­лод и недо­ста­точ­но кре­пок для боя, столь напря­жен­но­го и упор­но­го, одна­ко ж стой­ко выдер­жи­вал натиск напа­даю­щих, но был ранен копьем в руку, да и пан­цирь, повреж­ден­ный бес­чис­лен­ны­ми копья­ми, про­би­вав­ши­ми щит насквозь, едва выдер­жи­вал уда­ры дро­ти­ков и мечей. В кон­це кон­цов, и щит и пан­цирь рас­ко­ло­лись, и Дион упал, но вои­ны вырва­ли его из рук вра­гов. Оста­вив вме­сто себя началь­ни­ком Тимо­нида, он про­ехал вер­хом через город, по пути успо­ка­и­вая бегу­щих, под­нял наем­ни­ков, кара­у­лив­ших Ахра­ди­ну, и повел этот пол­ный отва­ги и све­жих сил отряд про­тив вар­ва­ров — обес­си­лен­ных и уже теря­ю­щих веру в успех сво­его дерз­ко­го пред­при­я­тия. Ведь они рас­счи­ты­ва­ли захва­тить весь город с пер­во­го же натис­ка, но, вопре­ки ожи­да­ни­ям, столк­ну­лись с отлич­ны­ми, неуто­ми­мы­ми бой­ца­ми. Итак, они дрог­ну­ли и нача­ли отхо­дить назад, а гре­ки, видя, что непри­я­тель под­дал­ся, уда­ри­ли с удво­ен­ной яро­стью и стре­ми­тель­но загна­ли его в кре­пость, поте­ряв семь­де­сят четы­ре чело­ве­ка уби­ты­ми, но и вра­гу нане­ся суще­ст­вен­ный урон. После этой бле­стя­щей победы сира­ку­зяне дали наем­ни­кам в награ­ду сто мин, а наем­ни­ки под­нес­ли Дио­ну золо­той венок.

31. Вско­ре из кре­по­сти спу­сти­лись гон­цы от Дио­ни­сия и доста­ви­ли Дио­ну пись­ма от жены и сест­ры, и еще одно с над­пи­сью: «Отцу от Гип­па­ри­на». Так зва­ли сына Дио­на. Прав­да, если верить Тимею, он носил имя Аре­тей, в честь сво­ей мате­ри, Аре­ты, но я пола­гаю, что в этом слу­чае ско­рее сле­ду­ет поло­жить­ся на Тимо­нида, дру­га и сорат­ни­ка Дио­на. Все пись­ма, пол­ные жен­ских мольб, были огла­ше­ны пред сира­ку­зя­на­ми, и лишь то, кото­рое, по види­мо­сти, при­слал Дио­ну сын, граж­дане про­си­ли не вскры­вать у всех на гла­зах, одна­ко Дион, вопре­ки их насто­я­ни­ям, рас­пе­ча­тал и это пись­мо. Оно было от Дио­ни­сия, кото­рый на сло­вах обра­щал­ся к Дио­ну, а по суще­ству к сира­ку­зя­нам, ибо все его прось­бы и оправ­да­ния были направ­ле­ны лишь к тому, чтобы очер­нить Дио­на. Начи­на­лось пись­мо с напо­ми­на­ний, как мно­го сам Дион сде­лал для тиран­нии в свое вре­мя и с каким усер­ди­ем ей слу­жил, далее сле­до­ва­ли угро­зы рас­пра­вить­ся с теми, кто был ему доро­же все­го, — с его сест­рою, сыном и супру­гой, и, нако­нец, после жалоб­ных сето­ва­ний, пере­ме­шан­ных со страш­ны­ми закля­ти­я­ми, шло пред­ло­же­ние, кото­рое, по мыс­ли Дио­ни­сия, долж­но было подей­ст­во­вать на Дио­на все­го силь­нее, — пред­ло­же­ние не уни­что­жать тиран­нию, но сде­лать­ся тиран­ном само­му, не дарить сво­бо­ды людям, кото­рые пита­ют к нему дав­нюю зло­бу и нена­висть, но под­чи­нить их сво­ей вла­сти и тем выз­во­лить из беды дру­зей и роди­чей.

32. Каза­лось бы, что, слу­шая чте­ние этих писем, сира­ку­зяне долж­ны были вос­хи­щать­ся твер­до­стью и вели­чи­ем духа Дио­на, кото­рый ради добра и спра­вед­ли­во­сти отка­зы­ва­ет­ся внять голо­су бли­жай­ше­го род­ства, но вме­сто это­го в них заше­ве­ли­лись подо­зре­ния и стра­хи, как бы он, сми­рив­шись пред край­нею необ­хо­ди­мо­стью, не поща­дил тиран­на; они сра­зу же при­ня­лись высмат­ри­вать себе иных руко­во­ди­те­лей, и в осо­бен­ное воз­буж­де­ние их при­ве­ла весть, что воз­вра­тил­ся Герак­лид.

Этот Герак­лид был изгнан­ник, чело­век иску­шен­ный в деле вой­ны и про­сла­вив­ший­ся на посту пол­ко­во­д­ца, кото­рый он зани­мал при обо­их тиран­нах, но непо­сто­ян­ный, до край­но­сти лег­ко­мыс­лен­ный и в сов­мест­ных дей­ст­ви­ях, сопря­жен­ных с вла­стью и сла­вой, ни малей­ше­го дове­рия не заслу­жи­вав­ший. С Дио­ном он повздо­рил и разо­шел­ся в Пело­пон­не­се и решил высту­пить про­тив тиран­на сам, со сво­им соб­ст­вен­ным фло­том. И вот, при­плыв в Сира­ку­зы на семи три­е­рах и трех гру­зо­вых судах, он заста­ет Дио­ни­сия в оса­де, а граж­дан — в тре­во­ге и вол­не­ни­ях и немед­лен­но при­ни­ма­ет­ся искать рас­по­ло­же­ния наро­да. Вла­дея при­род­ным оба­я­ни­ем и даром увле­кать тол­пу, жаж­ду­щую лести, он без труда пере­ма­ни­вал на свою сто­ро­ну сира­ку­зян, кото­рые тер­петь не мог­ли неуступ­чи­во­сти Дио­на, видя в ней угрюм­ство, губи­тель­ное для государ­ст­вен­ных дел, и до такой сте­пе­ни обнаг­ле­ли после победы, что, не до кон­ца еще изба­вив­шись от раб­ства, уже сами тре­бо­ва­ли рабо­леп­ных угож­де­ний.

33. Преж­де все­го, сой­дясь по соб­ст­вен­но­му почи­ну в Собра­ние, они избра­ли Герак­лида началь­ни­ком флота. Но Дион высту­пил и с упре­ком заявил, что этим назна­че­ни­ем сира­ку­зяне уни­что­жа­ют власть, кото­рою преж­де облек­ли его, Дио­на, ибо неогра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия его кон­ча­ют­ся, коль ско­ро мор­ские силы отда­ны под нача­ло дру­го­го. И народ, хотя и про­тив воли, отме­нил свое реше­ние. После это­го Дион позвал Герак­лида к себе домой и выра­зил ему свое недо­воль­ство тем, что он зате­ва­ет непо­до­баю­щий и вред­ный спор из-за вла­сти в такое вре­мя, когда город сто­ит на краю гибе­ли. Сно­ва откры­лось собра­ние, и Дион — на этот раз уже сам — назна­чил Герак­лида началь­ни­ком флота и убедил сограж­дан дать ему тело­хра­ни­те­лей, кото­рых, кро­ме как у само­го Дио­на, не было ни у кого. На сло­вах Герак­лид ока­зы­вал Дио­ну пол­ное ува­же­ние, рас­сы­пал­ся в бла­го­дар­но­стях, повсюду сле­до­вал за ним с видом уни­жен­ным и сокру­шен­ным и неукос­ни­тель­но испол­нял его при­ка­зы, но втайне сби­вал с пути и под­стре­кал к воз­му­ще­нию тол­пу и, в осо­бен­но­сти, люби­те­лей пере­мен, и тем достав­лял Дио­ну неимо­вер­ные, нераз­ре­ши­мые труд­но­сти. В самом деле, сове­туя заклю­чить с Дио­ни­си­ем пере­ми­рие и выпу­стить его из кре­по­сти, Дион навле­кал на себя обви­не­ние, буд­то хочет спа­сти тиран­на, а про­дол­жая оса­ду — чтобы не раз­дра­жать народ, — он, по обще­му суж­де­нию, умыш­лен­но затя­ги­вал вой­ну с целью подоль­ше началь­ст­во­вать и дер­жать в стра­хе сограж­дан.

34. Жил в Сира­ку­зах некий Сосид, извест­ный все­му горо­ду мер­за­вец и наг­лец, пол­ную и совер­шен­ную сво­бо­ду пола­гав­ший лишь в край­ней рас­пу­щен­но­сти язы­ка. Соста­вив ковар­ный умы­сел про­тив Дио­на, он, преж­де все­го, высту­пил в Собра­нии и рез­ко обру­шил­ся на сира­ку­зян, кото­рые (так он кри­чал) не пони­ма­ют, что, изба­вив­шись от без­мозг­ло­го и пья­но­го тиран­на, они поса­ди­ли себе на шею ново­го вла­ды­ку — зор­ко­го и трез­во­го. Итак, заявив­ши себя в тот день пря­мым и откры­тым вра­гом Дио­на, он ушел с пло­ща­ди, а назав­тра про­мчал­ся по ули­цам горо­да совсем нагой, с окро­вав­лен­ной голо­вою и лицом, слов­но спа­са­ясь от пого­ни. Выско­чив на пло­щадь, он заво­пил, что наем­ни­ки Дио­на поку­ша­лись на его жизнь, и пока­зы­вал рану на голо­ве. Вокруг него быст­ро собра­лась целая тол­па него­дую­щих и воз­му­щав­ших­ся Дио­ном, кото­рый ведет себя с тиран­ни­че­ской сви­ре­по­стью и под угро­зою смер­ти лиша­ет граж­дан пра­ва сво­бод­но выра­жать свои мыс­ли. Тут же откры­лось Собра­ние, на ред­кость бес­по­рядоч­ное и шум­ное, но все-таки Дион смог про­из­не­сти речь, в кото­рой поста­рал­ся очи­стить себя от обви­не­ния и гово­рил, что брат Сосида — тело­хра­ни­тель у Дио­ни­сия и что это он надо­умил кле­вет­ни­ка посе­ять в горо­де мятеж, ибо ника­кой иной надеж­ды на спа­се­ние, кро­ме вза­им­но­го недо­ве­рия и раздо­ров сира­ку­зян, у тиран­на не оста­ет­ся. Сосида немед­лен­но осмот­ре­ли вра­чи и нашли, что рана не руб­ле­ная, а реза­ная, ибо удар мечом все­гда остав­ля­ет глу­бо­кую вмя­ти­ну посредине, а у Сосида рана поверх­ност­ная и нане­се­на не в один при­ем: веро­ят­но, от боли он то опус­кал руку, то сно­ва при­ни­мал­ся резать. В это вре­мя подо­спе­ли несколь­ко вид­ных граж­дан и при­нес­ли в Собра­ние брит­ву. Нын­че утром, рас­ска­за­ли они, им встре­тил­ся на доро­ге Сосид, весь в кро­ви, и крик­нул, что спа­са­ет­ся от наем­ни­ков Дио­на, кото­рые толь­ко что его рани­ли. Не теряя ни мгно­ве­ния, они бро­си­лись дого­нять зло­де­ев, но нико­го не пой­ма­ли, зато в том месте, откуда при­бли­зил­ся к ним Сосид, заме­ти­ли спря­тан­ную в полом камне брит­ву.

35. Дело сра­зу же при­ня­ло дур­ной для Сосида обо­рот. Когда же к этим ули­кам при­со­еди­ни­лись пока­за­ния рабов, сооб­щив­ших, что Сосид еще затем­но вышел из дому один, захва­тив брит­ву, обви­ни­те­ли Дио­на отсту­пи­лись, а народ вынес Сосиду смерт­ный при­го­вор и при­ми­рил­ся с Дио­ном.

К наем­ни­кам, одна­ко, сира­ку­зяне про­дол­жа­ли отно­сить­ся с недоб­ро­же­ла­тель­ст­вом, осо­бен­но воз­рос­шим после того, как на помощь Дио­ни­сию при­был из Япи­гии Филист с мно­го­чис­лен­ным фло­том и вой­на в основ­ном пере­шла с суши на море. Теперь граж­дане счи­та­ли, что пехо­тин­цы-наем­ни­ки им боль­ше не нуж­ны, а пото­му долж­ны бес­пре­ко­слов­но под­чи­нять­ся сира­ку­зя­нам — моря­кам, чья сила в судах. Еще боль­шим высо­ко­ме­ри­ем напол­ни­ло их удач­ное мор­ское сра­же­ние, в кото­ром они раз­би­ли Фили­ста и затем по-вар­вар­ски жесто­ко рас­пра­ви­лись с побеж­ден­ным. Прав­да, по сло­вам Эфо­ра, Филист, когда его корабль был захва­чен непри­я­те­лем, покон­чил с собою, но Тимо­нид, с само­го нача­ла участ­во­вав­ший в собы­ти­ях вме­сте с Дио­ном, пишет, обра­ща­ясь к фило­со­фу Спев­сип­пу, что три­е­ра Фили­ста выбро­си­лась на берег и он попал в руки сира­ку­зян живым. Вра­ги сорва­ли с него пан­цирь, разде­ли дона­га и вся­че­ски измы­ва­лись над ста­ри­ком, а потом отсек­ли ему голо­ву и отда­ли тело маль­чиш­кам с нака­зом про­во­ло­чить труп через Ахра­ди­ну и бро­сить в каме­но­лом­ни. Если же верить Тимею, над уби­тым над­ру­га­лись еще гнус­нее: маль­чиш­ки заце­пи­ли труп за хро­мую ногу и тас­ка­ли его по все­му горо­ду под зло­рад­ные насмеш­ки сира­ку­зян, кото­рые вспо­ми­на­ли, как этот самый чело­век поучал Дио­ни­сия, что не бежать ему нуж­но от тиран­нии и не коня запа­сать для бег­ства, но, напро­тив, дер­жать­ся у вла­сти до послед­не­го, покуда его не пота­щат за ногу. Впро­чем Филист гово­рил это Дио­ни­сию не от сво­его име­ни, а пере­ска­зы­вая чужие сло­ва.

36. Пре­дан­ность Фили­ста тиран­нии — бес­спор­но, спра­вед­ли­вый повод для напа­док, но Тимей не зна­ет в бра­ни ни гра­ни­цы, ни меры, а меж­ду тем, если пря­мым жерт­вам тогдаш­них без­за­ко­ний, быть может, еще и про­сти­тель­но выме­щать свой гнев даже на бес­чув­ст­вен­ных остан­ках, то писа­те­лям, повест­ву­ю­щим о делах про­шло­го, не потер­пев­шим от умер­ше­го ника­кой обиды, мало того — исполь­зу­ю­щим его сочи­не­ния, таким писа­те­лям забота о соб­ст­вен­ном доб­ром име­ни вос­пре­ща­ет глу­мить­ся или поте­шать­ся над несча­сти­я­ми, от кото­рых, по воле слу­чая, не защи­щен даже самый пре­крас­ный и достой­ный чело­век. С дру­гой сто­ро­ны, не по разу­му усерд­ст­ву­ет и Эфор, вос­хва­ля­ю­щий Фили­ста, кото­рый при всем сво­ем мастер­стве отыс­ки­вать бла­го­вид­ные изви­не­ния и звуч­ные сло­ва для неспра­вед­ли­вых поступ­ков и низ­ких нра­вов, при всей сво­ей изво­рот­ли­во­сти, и сам не в силах снять с себя упрек в бес­при­мер­ном пре­кло­не­нии перед тиран­ни­ей, в том, что он посто­ян­но пре­вы­ше все­го ста­вил и ценил рос­кошь тиран­нов, их силу, богат­ство и семей­ные свя­зи. Нет, самое пра­виль­ное и надеж­ное — и не хва­лить дел Фили­ста, и не глу­мить­ся над его уча­стью.

37. После гибе­ли Фили­ста Дио­ни­сий при­слал к Дио­ну новое посоль­ство, обе­щая сдать кре­пость со все­ми запа­са­ми ору­жия, со все­ми наем­ни­ка­ми и пяти­ме­сяч­ным жало­ва­ни­ем для них, при усло­вии, что ему пре­до­ста­вят пра­во сво­бод­но уехать и жить в Ита­лии, поль­зу­ясь дохо­да­ми с Гиа­та — так назы­ва­лась боль­шая и пло­до­род­ная область в сира­куз­ских вла­де­ни­ях, тянув­ша­я­ся от моря в глубь ост­ро­ва. Дион вести пере­го­во­ры отка­зал­ся и пред­ло­жил Дио­ни­сию обра­тить­ся со сво­ею прось­бой к сира­ку­зя­нам, а сира­ку­зяне, наде­ясь взять вра­га живым, про­гна­ли послов, и тогда Дио­ни­сий, пору­чив началь­ство над кре­по­стью стар­ше­му из сво­их сыно­вей, Апол­ло­кра­ту, дождал­ся попу­т­но­го вет­ра, поса­дил на кораб­ли тех из сво­его окру­же­ния, кто был ему осо­бен­но дорог, погру­зил самые цен­ные вещи и уплыл, обма­нув бди­тель­ность Герак­лида. Сира­ку­зяне гром­ко и на все лады про­кли­на­ли сво­его началь­ни­ка флота, и, чтобы поло­жить это­му конец, Герак­лид выпу­стил неко­е­го Гип­по­на, одно­го из народ­ных вожа­ков, кото­рый при­звал народ устро­ить пере­дел зем­ли, ибо нача­ло сво­бо­ды — это равен­ство, а бед­ность для неиму­щих — нача­ло раб­ства. Герак­лид под­дер­жал это пред­ло­же­ние и, пре­одоле­вая упор­ное про­ти­во­дей­ст­вие Дио­на, убедил сограж­дан его одоб­рить, а заод­но — лишить наем­ни­ков жало­ва­ния и выбрать новых пол­ко­вод­цев, чтобы раз и навсе­гда изба­вить­ся от Дио­на и его тяже­ло­го нра­ва. Слов­но чело­век, кото­рый после дол­го­го неду­га сра­зу же пыта­ет­ся встать на ноги, сира­ку­зяне, едва изба­вив­шись от тиран­нии, слиш­ком ско­ро захо­те­ли дей­ст­во­вать по при­ме­ру и подо­бию неза­ви­си­мых наро­дов и в начи­на­ни­ях сво­их тер­пе­ли неуда­чу за неуда­чей, а Дио­на, кото­рый, точ­но врач, пытал­ся назна­чить горо­ду стро­гие и воз­держ­ные пра­ви­ла поведе­ния, — нена­виде­ли.

38. Была сре­ди­на лета, и в тече­ние пят­на­дца­ти дней под­ряд неслы­хан­ной силы гром и дру­гие зло­ве­щие зна­ме­ния меша­ли сира­ку­зя­нам назна­чить новых пол­ко­вод­цев: они схо­ди­лись в Собра­ние, но вся­кий раз, во вла­сти суе­вер­но­го стра­ха, рас­хо­ди­лись ни с чем. Когда же, нако­нец, выда­лась ясная и устой­чи­вая пого­да и народ­ные вожа­ки откры­ли голо­со­ва­ние, слу­чи­лось так, что какой-то вол, ходив­ший в упряж­ке и при­выч­ный к тол­пе, вдруг нивесть поче­му разо­злил­ся на погон­щи­ка, вырвал шею из ярма и опро­ме­тью помчал­ся к теат­ру. Народ тут же повска­кал со сво­их мест и бро­сил­ся врас­сып­ную, а вол, в неисто­вой яро­сти, про­бе­жал по ули­цам той имен­но части горо­да, кото­рая впо­след­ст­вии была захва­че­на вра­гом. На сей раз, одна­ко, сира­ку­зяне пре­не­брег­ли недоб­рым пред­зна­ме­но­ва­ни­ем и выбра­ли два­дцать пять пол­ко­вод­цев, в чис­ле кото­рых был Герак­лид. Тай­но под­сы­лая сво­их людей к наем­ни­кам, они зва­ли их к себе на служ­бу и уго­ва­ри­ва­ли оста­вить Дио­на, а в награ­ду сули­ли не толь­ко жало­ва­ние, но и пра­во граж­дан­ства. Но те даже не удо­сто­и­ли их отве­та; хра­ня вер­ность началь­ни­ку, они постро­и­лись, при­ня­ли Дио­на под охра­ну сво­их мечей и копий и дви­ну­лись прочь из горо­да, нико­му не чиня вреда, но жесто­ко кля­ня каж­до­го, кто ни попа­дал­ся им на пути, за небла­го­дар­ность и под­лое веро­лом­ство. Тем не менее граж­дане, кото­рым вну­ши­ло пре­зре­ние и малое чис­ло наем­ни­ков и то, что они не напа­ли пер­вы­ми, собра­лись тол­пой куда более мно­го­люд­ной, чем отряд Дио­на, и сами кину­лись впе­ред, рас­счи­ты­вая без труда одо­леть их еще в пре­де­лах горо­да и уло­жить на месте всех до послед­не­го.

39. Ока­зав­шись пред роко­вою необ­хо­ди­мо­стью либо всту­пить в сра­же­ние с сограж­да­на­ми, либо погиб­нуть вме­сте с наем­ни­ка­ми-чуже­зем­ца­ми, Дион умо­лял сира­ку­зян обра­зу­мить­ся, про­сти­рая к ним руки и ука­зы­вая на сте­ны кре­по­сти, пол­ной вра­гов, следив­ших за тем, что тво­ри­лось вни­зу. Но тол­па была глу­ха к убеж­де­ни­ям, ибо речи свое­ко­рыст­ных льсте­цов наро­да воз­му­ти­ли весь город, как буря до дна воз­му­ща­ет пучи­ну, и Дион при­ка­зал сво­им дать тол­пе отпор, одна­ко ж уда­ров не нано­сить. И сто­и­ло сол­да­там с бое­вым кли­чем и бря­ца­ни­ем ору­жия сде­лать рывок в сто­ро­ну граж­дан, как ни один из них не остал­ся на месте — все опро­ме­тью понес­лись по ули­цам, хотя никто за ними не гнал­ся: Дион немед­ля повер­нул наем­ни­ков и повел отряд к Леон­ти­нам. Но сира­куз­ские вла­сти, кото­рые сде­ла­лись посме­ши­щем даже для жен­щин, рва­лись загла­дить свой позор, а пото­му, воору­жив граж­дан еще раз, поспе­ши­ли вслед за Дио­ном, настиг­ли его у пере­пра­вы через какую-то реку и пусти­ли впе­ред кон­ни­цу с наме­ре­ни­ем завя­зать бой. Видя, одна­ко, что он более не рас­по­ло­жен с оте­че­ской снис­хо­ди­тель­но­стью тер­петь их наг­лость, но в гне­ве раз­вер­ты­ва­ет бое­вую линию, все обра­ти­лись в бег­ство позор­нее преж­не­го и, поне­ся незна­чи­тель­ные поте­ри уби­ты­ми, вер­ну­лись в город.

40. Леон­тин­цы при­ня­ли Дио­на с вели­чай­шим поче­том, наем­ни­кам пред­ло­жи­ли жало­ва­ние и пра­ва граж­дан­ства, а к сира­ку­зя­нам отпра­ви­ли послов с тре­бо­ва­ни­ем по спра­вед­ли­во­сти рас­счи­тать­ся с наем­ни­ка­ми. Сира­ку­зяне, в свою оче­редь, при­сла­ли посоль­ство с обви­не­ни­я­ми про­тив Дио­на. Тогда в Леон­ти­ны собра­лись все союз­ни­ки, и состо­ял­ся совет, на кото­ром винов­ни­ка­ми обиды были при­зна­ны сира­ку­зяне. Сира­ку­зяне, одна­ко, уже изба­ло­вав­ши­е­ся и пол­ные гор­ды­ни, — еще бы, ведь народ теперь нико­му не под­чи­нял­ся, напро­тив, сам дер­жал в стра­хе и раб­ской покор­но­сти сво­их пол­ко­вод­цев! — сира­ку­зяне оста­ви­ли без вни­ма­ния при­го­вор союз­ни­ков.

41. Вско­ре к Сира­ку­зам при­шли три­е­ры от Дио­ни­сия, кото­рый послал оса­жден­ным день­ги и хлеб. Коман­до­вал суда­ми неа­по­ли­та­нец Нип­сий. Состо­я­лось сра­же­ние, и сира­ку­зяне, одер­жав верх и захва­тив четы­ре кораб­ля, при­над­ле­жав­ших тиран­ну, так дико бес­чин­ст­во­ва­ли по слу­чаю победы, а по слу­чаю без­на­ча­лия выра­жа­ли свое лико­ва­ние в таких чудо­вищ­ных попой­ках, что совер­шен­но забы­ли об осто­рож­но­сти и, видя себя уже вла­ды­ка­ми кре­по­сти, поте­ря­ли и самый город. Убедив­шись, что весь город обу­ян безу­ми­ем, что народ с утра до позд­ней ночи пьян­ст­ву­ет под пение флейт, а из пол­ко­вод­цев кто сам от души наслаж­да­ет­ся этим празд­не­ством, кто про­сто боит­ся напо­ми­нать пья­ным о деле и обя­зан­но­стях, Нип­сий как нель­зя луч­ше вос­поль­зо­вал­ся счаст­ли­вым слу­ча­ем и напал на укреп­ле­ния. Захва­тив сте­ну и про­бив брешь, он выпус­ка­ет в город вар­ва­ров с раз­ре­ше­ни­ем не щадить нико­го и дей­ст­во­вать как при­дет­ся. Сира­ку­зяне быст­ро сооб­ра­зи­ли, какая стряс­лась беда, но навстре­чу вра­гу под­ни­ма­лись мед­лен­но и с огром­ным трудом — слиш­ком вели­ко было их заме­ша­тель­ство, ибо то, что про­ис­хо­ди­ло, по пра­ву мож­но было назвать гибе­лью горо­да: муж­чин уби­ва­ли, сно­си­ли сте­ны, истош­но вопив­ших жен­щин и детей уго­ня­ли в кре­пость. Пол­ко­вод­цы сира­ку­зян не мог­ли даже собрать и выстро­ить сво­их людей, — вар­ва­ры повсюду пере­ме­ша­лись с граж­да­на­ми, — и в отча­я­нии отка­за­лись от борь­бы.

42. В таком поло­же­нии нахо­дил­ся город, и опас­ность уже при­дви­га­лась к Ахра­дине — и мыс­ли всех устрем­ля­лись к тому чело­ве­ку, кто был их послед­ней и един­ст­вен­ной надеж­дой, но стыд за соб­ст­вен­ную небла­го­дар­ность и без­рас­суд­ство не дава­ли нико­му выго­во­рить его имя. И все же нуж­да одо­ле­ла стыд: сре­ди союз­ни­ков и всад­ни­ков разда­лись голо­са, что надо вер­нуть Дио­на и позвать из Леон­тин пело­пон­нес­цев. И едва лишь про­зву­ча­ло завет­ное имя, как сира­ку­зяне раз­ра­зи­лись радост­ны­ми кри­ка­ми и сле­за­ми, моли­ли богов, чтобы Дион явил­ся поско­рее, меч­та­ли увидеть его сно­ва, вспо­ми­на­ли его неис­ся­кае­мое муже­ство в гроз­ных обсто­я­тель­ствах, кото­рое не толь­ко его само­го дела­ло неустра­ши­мым, но и им вну­ша­ло бес­стра­шие и уве­рен­ность в сво­их силах перед лицом непри­я­те­ля. Неза­мед­ли­тель­но отря­жа­ет­ся посоль­ство — Архо­нид и Теле­сид от союз­ни­ков, а от всад­ни­ков Гел­ла­ник и еще чет­ве­ро. Они ска­ка­ли во весь опор и при­бы­ли в Леон­ти­ны уже под вечер. Соско­чив с коней, они бро­си­лись пря­мо к Дио­ну и, обли­ва­ясь сле­за­ми, ста­ли рас­ска­зы­вать о беде, постиг­шей сира­ку­зян. Меж­ду тем под­хо­ди­ли и жите­ли Леон­тин, во мно­же­стве соби­ра­лись вокруг Дио­на и пело­пон­нес­цы, по стре­ми­тель­но­сти, с кото­рою при­мча­лись гон­цы, и по их уни­жен­ным моль­бам дога­ды­вав­ши­е­ся, что собы­тия при­ня­ли совер­шен­но неожи­дан­ный обо­рот. Не тра­тя вре­ме­ни даром, Дион напра­вил­ся вме­сте с при­ехав­ши­ми в Собра­ние. Быст­ро сошел­ся народ, и Архо­нид с Гел­ла­ни­ком, в крат­ких сло­вах обри­со­вав леон­тин­цам раз­ме­ры бед­ст­вия, обра­ти­лись к наем­ни­кам с при­зы­вом не пом­нить зла и защи­тить сира­ку­зян, кото­рые уже понес­ли кару куда более суро­вую, неже­ли та, какую жела­ли бы нало­жить на них сами оби­жен­ные.

43. Послы умолк­ли, и глу­бо­кая тиши­на объ­яла театр. Тогда под­нял­ся Дион, но обиль­ные сле­зы души­ли его и не дава­ли гово­рить. Сол­да­ты кри­ча­ли ему, чтобы он не падал духом, и пла­ка­ли вме­сте с ним. Нако­нец, несколь­ко опра­вив­шись от вол­не­ния, Дион ска­зал: «Пело­пон­нес­цы и союз­ни­ки, я собрал вас сюда дер­жать совет о ваших делах. О себе же в час, когда гиб­нут Сира­ку­зы, мне думать не при­ста­ло: я дол­жен их спа­сти, а в слу­чае неуда­чи уйду, чтобы най­ти моги­лу в пла­ме­ни и раз­ва­ли­нах сво­его род­но­го горо­да. Если вы согла­си­тесь еще и на сей раз помочь нам, самым без­рас­суд­ным и несчаст­ным из смерт­ных, и это будет делом ваших рук, вы под­ни­ме­те Сира­ку­зы из пра­ха! Ну, а если вы не про­сти­те сира­ку­зя­нам про­шло­го и оста­ви­те без вни­ма­ния их моль­бу, пусть за всю вашу храб­рость, за всю вашу былую пре­дан­ность достой­но возда­дут вам боги. Не забы­вай­те же Дио­на, кото­рый спер­ва не поки­нул вас, когда вы ста­ли жерт­вою неспра­вед­ли­во­сти, а потом — сограж­дан, когда они попа­ли в беду». Он еще не кон­чил свою речь, как наем­ни­ки, с кри­ком вско­чив­ши с мест, уже тре­бо­ва­ли, чтобы он ско­рее вел их на выруч­ку, а послы сира­ку­зян обни­ма­ли его и цело­ва­ли, и моли­ли у богов щед­рых мило­стей и для Дио­на и для его сол­дат. Когда шум улег­ся, Дион велел разой­тись и гото­вить­ся к похо­ду, а после ужи­на явить­ся в пол­ном воору­же­нии сюда же, к теат­ру: он решил высту­пать, не дожи­да­ясь утра.

44. Меж­ду тем в Сира­ку­зах пол­ко­вод­цы Дио­ни­сия, при­чи­нив горо­ду за день гро­мад­ный ущерб и сами поне­ся неко­то­рые — весь­ма, впро­чем, незна­чи­тель­ные — поте­ри, к ночи отсту­пи­ли в кре­пость. Тут народ­ные вожа­ки вос­пря­ну­ли духом и в надеж­де, что вра­ги успо­ко­ят­ся на достиг­ну­том, при­ня­лись уго­ва­ри­вать народ сно­ва отка­зать­ся от помо­щи и услуг Дио­на и, если он подой­дет со сво­и­ми наем­ни­ка­ми, не при­ни­мать их, не усту­пать чужа­кам пер­вен­ства и гла­вен­ства в доб­ле­сти, но спа­сти город и сво­бо­ду соб­ст­вен­ны­ми сила­ми. И сно­ва к Дио­ну отправ­ля­ют­ся послы — от пол­ко­вод­цев с тре­бо­ва­ни­ем повер­нуть назад, от всад­ни­ков и вид­ных граж­дан с прось­бою поспе­шить. По этой при­чине он подви­гал­ся впе­ред то мед­лен­нее, то ско­рее.

Глу­бо­кой ночью, в то вре­мя как нена­вист­ни­ки Дио­на кара­у­ли­ли ворота, чтобы пре­гра­дить ему доступ в Сира­ку­зы, Нип­сий опять выслал из кре­по­сти наем­ни­ков, кото­рые были теперь и сме­лее и мно­го­чис­лен­нее и, в один миг срав­няв­ши с зем­лею весь вал, бро­си­лись опу­сто­шать город. Теперь уже уби­ва­ли не толь­ко муж­чин, но и жен­щин и мла­ден­цев, и гра­бе­жей было немно­го, зато жесто­чай­ших раз­ру­ше­ний — без чис­ла. Отча­яв­шись в успе­хе и люто нена­видя сира­ку­зян, сын Дио­ни­сия слов­но заду­мал похо­ро­нить изды­хаю­щую тиран­нию под руи­на­ми горо­да. А чтобы упредить при­бли­жаю­ще­го­ся с под­мо­гою Дио­на, вра­ги обра­ти­лись к ско­рей­ше­му сред­ству пре­дать все уни­что­же­нию и гибе­ли — к огню; те зда­ния, что сто­я­ли вбли­зи, они под­жи­га­ли факе­ла­ми и пла­ме­нем све­тиль­ни­ков, а вдаль пус­ка­ли зажи­га­тель­ные стре­лы. Сира­ку­зяне в ужа­се бежа­ли, но на ули­цах бег­ле­цов насти­гал и бес­по­щад­но истреб­лял непри­я­тель, а дру­гих, искав­ших спа­се­ния в домах, сно­ва гнал нару­жу огонь, ибо мно­гие стро­е­ния уже пыла­ли и руши­лись.

45. Глав­ным обра­зом это бед­ст­вие и откры­ло Дио­ну ворота с еди­но­душ­но­го одоб­ре­ния граж­дан. Полу­чив спер­ва изве­стие, что непри­я­тель запер­ся в кре­по­сти, Дион рас­по­рядил­ся уба­вить шаг, но затем, уже днем, при­ска­ка­ли всад­ни­ки и сооб­щи­ли о новом захва­те горо­да, а затем появил­ся даже кое-кто из про­тив­ни­ков Дио­на, и все в один голос про­си­ли пото­ро­пить­ся. Опас­ность ста­но­ви­лась все более гроз­ной, и Герак­лид послал сво­его бра­та, а сле­дом дядю, Фео­до­та, умо­лять Дио­на о помо­щи и ска­зать, что непри­я­тель уже нигде не встре­ча­ет сопро­тив­ле­ния, что Герак­лид ранен, а город в самом ско­ром вре­ме­ни будет раз­ру­шен и сожжен дотла.

Когда эти гон­цы встре­ти­ли Дио­на, он был еще в шести­де­ся­ти ста­ди­ях от город­ских ворот. Он рас­ска­зал наем­ни­кам о слу­чив­шем­ся, при­звал их напрячь все силы и повел свой отряд уже не шагом, но бегом, меж тем как все новые гон­цы убеж­да­ли и уве­ще­ва­ли его не мед­лить. Во гла­ве сол­дат, выка­зав­ших изу­ми­тель­ное усер­дие и про­вор­ство, он дости­га­ет ворот и вры­ва­ет­ся в так назы­вае­мый Гека­том­пед. Лег­ко­во­ору­жен­ных он выпус­ка­ет на вра­га тут же, рас­счи­ты­вая, что самый вид их все­лит в сира­ку­зян бод­рость и надеж­ду, тяже­лую пехоту стро­ит в бое­вой порядок, а граж­дан, сте­каю­щих­ся к нему ото­всюду, раз­би­ва­ет на колон­ны и во гла­ве каж­дой колон­ны ста­вит осо­бо­го началь­ни­ка, чтобы уда­рить со мно­гих сто­рон разом и мгно­вен­но поверг­нуть непри­я­те­ля в ужас.

46. Когда, закон­чив при­готов­ле­ния и помо­лив­шись богам, он дви­нул­ся через город навстре­чу про­тив­ни­ку, сре­ди сира­ку­зян, видев­ших это, зазву­ча­ли гром­кие кри­ки радо­сти, сме­ши­вав­ши­е­ся с доб­ры­ми поже­ла­ни­я­ми и обо­д­ря­ю­щи­ми напут­ст­ви­я­ми; Дио­на они назы­ва­ли спа­си­те­лем и богом, наем­ни­ков — бра­тья­ми и сограж­да­на­ми. И не было чело­ве­ка настоль­ко себя­лю­би­во­го, настоль­ко доро­жа­ще­го соб­ст­вен­ною жиз­нью, кото­рый бы в тот миг не тре­во­жил­ся об одном Дионе более, неже­ли обо всех осталь­ных вме­сте, — Дионе, во гла­ве вой­ска шагав­шем сквозь огонь, по ули­цам, зали­тым кро­вью и зава­лен­ным тру­па­ми. Нема­лую опас­ность пред­став­лял собою и вко­нец озве­рев­ший непри­я­тель, кото­рый успел занять силь­ней­шую, почти непри­ступ­ную пози­цию под­ле раз­ру­шен­ных укреп­ле­ний, но еще опас­нее было пла­мя, — оно рас­стра­и­ва­ло ряды наем­ни­ков и пре­граж­да­ло им путь. Повсюду кру­гом полы­хал огонь, пожи­рав­ший дома. Идя по дымя­щим­ся раз­ва­ли­нам, про­бе­гая с опас­но­стью для жиз­ни под гра­дом гро­мад­ных облом­ков, в густых тучах дыма и пыли, сол­да­ты еще ста­ра­лись не рас­тя­ги­вать­ся и не раз­мы­кать строя. Когда же, нако­нец, они сошлись с вра­гом грудь на грудь, всту­пить в руко­паш­ную, из-за тес­ноты и неров­но­сти пози­ции, смог­ли лишь немно­гие, но сира­ку­зяне сво­и­ми кри­ка­ми и вооду­шев­ле­ни­ем при­да­ли пело­пон­нес­цам столь­ко отва­ги, что наем­ни­ки Нип­сия не высто­я­ли. Бо́льшая часть их укры­лась в кре­по­сти, под сте­на­ми кото­рой про­ис­хо­дил этот бой, а тех, что оста­лись сна­ру­жи и рас­се­я­лись по горо­ду, пело­пон­нес­цы выло­ви­ли и пере­би­ли. Одна­ко ж насла­дить­ся победою на месте, отдать­ся радо­сти и вза­им­ным поздрав­ле­ни­ям, каких заслу­жи­вал столь слав­ный и заме­ча­тель­ный успех, не поз­во­ли­ли обсто­я­тель­ства. Сира­ку­зяне разо­шлись по домам, труди­лись не покла­дая рук всю ночь напро­лет и к утру пога­си­ли пожар.

47. На дру­гой день ни еди­но­го из народ­ных вожа­ков в горо­де уже не было — все бежа­ли, сами осудив себя на изгна­ние, — и толь­ко Герак­лид и Фео­дот яви­лись к Дио­ну с повин­ной и отда­ли себя на его милость, умо­ляя посту­пить с ними не так жесто­ко, как они ранее посту­пи­ли с ним: Дио­ну, чело­ве­ку недо­ся­гае­мой нрав­ст­вен­ной высоты, сле­ду­ет и в гне­ве быть выше сво­их обид­чи­ков, кото­рые преж­де хоте­ли состя­зать­ся с ним в доб­ле­сти, а ныне при­хо­дят к нему затем, чтобы при­знать свое пора­же­ние. Так молил Герак­лид, а дру­зья сове­то­ва­ли Дио­ну не щадить этих злоб­ных завист­ни­ков, но выдать Герак­лида сол­да­там и изба­вить государ­ство от свое­ко­рыст­ных заис­ки­ва­ний перед наро­дом — от это­го беше­но­го неду­га, ничуть не менее опас­но­го, неже­ли тиран­ния! Дион, одна­ко, вну­шал им, что если все про­чие пол­ко­вод­цы обу­ча­ют­ся глав­ным обра­зом одно­му — вла­деть ору­жи­ем и вести вой­ны, то он в Ака­де­мии дол­гое вре­мя пости­гал искус­ство укро­щать гнев, зависть и вся­че­ское недоб­ро­же­ла­тель­ство. Искус­ство же это обна­ру­жи­ва­ет себя не в доб­ро­те к дру­зьям и людям порядоч­ным, но в уме­нии про­щать обиды и в снис­хо­ди­тель­но­сти к про­ви­нив­шим­ся перед тобой, а пото­му он хочет для каж­до­го сде­лать ясным, что пре­вос­хо­дит Герак­лида не столь­ко силою или умом, сколь­ко крото­стью и спра­вед­ли­во­стью. Истин­ное пре­вос­ход­ство заклю­че­но един­ст­вен­но лишь в этих каче­ствах, ибо сла­вою воен­ных подви­гов неиз­мен­но при­хо­дит­ся делить­ся — если не с людь­ми, то с Судь­бой. Если Герак­лид веро­ло­мен и поро­чен из зави­сти, это отнюдь не зна­чит, что и Дио­ну сле­ду­ет пят­нать свою нрав­ст­вен­ную чистоту, усту­пая гне­ву и запаль­чи­во­сти. Вер­но, зако­ном уста­нов­ле­но, что мстить обид­чи­ку спра­вед­ли­вее, чем нано­сить обиду пер­вым, но по при­ро­де вещей и то и дру­гое — след­ст­вие одной и той же сла­бо­сти. А чело­ве­че­ская пороч­ность, хотя и упор­на, но не столь уже без­на­деж­но неукро­ти­ма, чтобы не пре­воз­мочь ее мило­стью и част­ны­ми^[1] бла­го­де­я­ни­я­ми.

48. Рас­суж­дая подоб­ным обра­зом, Дион про­стил Герак­лида. Затем он занял­ся отстрой­кой раз­ру­шен­но­го укреп­ле­ния и рас­по­рядил­ся, чтобы каж­дый из сира­ку­зян выру­бил кол и при­нес его к раз­ва­ли­нам сте­ны, а ночью наем­ни­ки взя­лись за дело и, пока сира­ку­зяне спа­ли, отго­ро­ди­ли кре­пость от горо­да пали­са­дом, так что на рас­све­те и непри­я­тель, и ни о чем не подо­зре­вав­шие граж­дане диви­лись быст­ро­те, с какою была испол­не­на эта работа. Похо­ро­нив уби­тых сира­ку­зян и выку­пив плен­ных, кото­рых было не мень­ше двух тысяч, Дион созвал Собра­ние. Высту­пил Герак­лид и пред­ло­жил назна­чить Дио­на пол­ко­вод­цем с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми на суше и на море. Луч­шие граж­дане бла­го­склон­но выслу­ша­ли его сло­ва и тре­бо­ва­ли открыть голо­со­ва­ние, но моря­ки и ремес­лен­ни­ки гром­ко зароп­та­ли, недо­воль­ные тем, что Герак­лид теря­ет началь­ство над фло­том: не слиш­ком высо­ко ценя все про­чие его каче­ства, они зна­ли, что он, во вся­ком слу­чае, бли­же к наро­ду, чем Дион, и с боль­шею охотой под­чи­ня­ет­ся жела­ни­ям тол­пы. Дион, одна­ко, усту­пил им и пере­дал власть над мор­ски­ми сила­ми Герак­лиду, но разо­ча­ро­вал и озло­бил народ, вос­про­ти­вив­шись его пла­нам поде­лить зано­во поля и дома и отме­нив все преж­ние поста­нов­ле­ния, касав­ши­е­ся пере­де­ла. Герак­лид немед­лен­но вос­поль­зо­вал­ся этим пред­ло­гом и, стоя с фло­том в Мес­сене, начал под­стре­кать вои­нов и моря­ков к воз­му­ще­нию, вос­ста­нав­ли­вая их про­тив Дио­на, — кото­рый, яко­бы, ищет тиран­нии, — а сам через спар­тан­ца Фара­ка всту­пил в тай­ный сго­вор с Дио­ни­си­ем. Вид­ней­шие из граж­дан про­веда­ли об его коз­нях, дело дошло до пря­мо­го вос­ста­ния в лаге­ре, кото­рое, в свою оче­редь, при­ве­ло к нуж­де и нехват­ке хле­ба в Сира­ку­зах, и Дион был в край­нем затруд­не­нии, а дру­зья рез­ко упре­ка­ли его за то, что, себе на горе, он воз­вы­сил и уси­лил тако­го неис­пра­ви­мо­го и злоб­но­го него­дяя, как Герак­лид.

49. Вско­ре Дион с сира­ку­зя­на­ми высту­пил в поход про­тив Фара­ка, кото­рый сто­ял лаге­рем близ Неа­по­ля в акра­гант­ских вла­де­ни­ях. Сна­ча­ла Дион хотел дать сра­же­ние несколь­ко поз­же, но Герак­лид и его моря­ки кри­ча­ли, что коман­дую­щий не жела­ет закон­чить вой­ну реши­тель­ной бит­вой, но наме­рен тянуть ее веч­но — лишь бы не выпус­кать из рук вла­сти, и он ока­зал­ся вынуж­ден сой­тись с вра­гом и потер­пел неуда­чу. Пора­же­ние было не слиш­ком тяже­лым да и вызва­но не столь­ко силою непри­я­те­ля, сколь­ко раздо­ра­ми меж­ду сво­и­ми, и Дион гото­вил­ся к новой бит­ве и ста­рал­ся вос­ста­но­вить в вой­ске порядок, обо­д­ряя сол­дат. Одна­ко в нача­ле ночи ему донес­ли, что Герак­лид с фло­том снял­ся с яко­ря и плы­вет к Сира­ку­зам, наме­ре­ва­ясь захва­тить город и запе­реть ворота перед Дио­ном и пешим вой­ском. Дион немед­лен­но выбрал самых креп­ких и пре­дан­ных из чис­ла сво­их людей, ска­кал всю ночь напро­лет и око­ло третье­го часа дня был у стен Сира­куз, покрыв за эту ночь семь­сот ста­ди­ев. Герак­лид, как ни торо­пил­ся, при­был слиш­ком позд­но, а пото­му повер­нул назад и ски­тал­ся по морю без вся­кой цели, когда ему встре­ти­лось суд­но спар­тан­ца Геси­ла. Гесил ска­зал, что плы­вет из Лакеде­мо­на при­нять началь­ство над сици­лий­ца­ми, как неко­гда Гилипп. Сра­зу усмот­рев в этом чело­ве­ке сво­его рода про­ти­во­ядие для борь­бы с Дио­ном, Герак­лид с радо­стью за него ухва­тил­ся и пред­ста­вил союз­ни­кам, а затем отпра­вил в Сира­ку­зы гон­ца с сове­том выбрать в началь­ни­ки это­го спар­тан­ца. Дион отве­чал, что началь­ни­ков у сира­ку­зян доста­точ­но, а коль ско­ро обсто­я­тель­ства вооб­ще тре­бу­ют уча­стия в деле спар­тан­ца, так он и сам полу­чил в Лакеде­моне пра­во граж­дан­ства. Тогда Гесил отка­зал­ся от надеж­ды на власть и, при­плыв к Дио­ну, при­ми­рил его с Герак­лидом, кото­рый под вели­чай­ши­ми клят­ва­ми при­сяг­нул в неру­ши­мой вер­но­сти, а Гесил обя­зал­ся соб­ст­вен­ной рукой ото­мстить за Дио­на и пока­рать Герак­лида, если тот сно­ва начнет пле­сти свои коз­ни.

50. После это­го сира­ку­зяне рас­пу­сти­ли мор­ские силы, кото­рые теперь не при­но­си­ли ника­кой поль­зы, но лишь тре­бо­ва­ли гро­мад­ных рас­хо­дов и слу­жи­ли посто­ян­ным источ­ни­ком раз­но­гла­сий меж­ду началь­ни­ка­ми. Напро­тив, оса­да кре­по­сти про­дол­жа­лась. Стро­и­тель­ство укреп­ле­ний было завер­ше­но, и, так как помо­щи оса­жден­ным никто не ока­зы­вал, а запа­сы хле­ба у них вышли и наем­ни­ки гото­вы были взбун­то­вать­ся, сын Дио­ни­сия, отча­яв­шись в успе­хе, заклю­чил с Дио­ном пере­ми­рие и сдал ему кре­пость со всем ору­жи­ем и про­чим сна­ря­же­ни­ем, а сам, забрав­ши мать и сестер, на пяти гру­же­ных три­е­рах отплыл к отцу. Дион поза­бо­тил­ся о том, чтобы ника­ких пре­пят­ст­вий отъ­ез­жаю­щим не чини­лось, но не было в Сира­ку­зах чело­ве­ка, кото­рый бы не вышел полю­бо­вать­ся этим зре­ли­щем, и все гром­ко выкли­ка­ли име­на отсут­ст­ву­ю­щих, скор­бя о тех, кто не дожил до это­го дня и не видит солн­ца, вос­хо­дя­ще­го над сво­бод­ны­ми Сира­ку­за­ми. Если и по сю пору бег­ство Дио­ни­сия счи­та­ет­ся самым зна­ме­ни­тым и самым убеди­тель­ным при­ме­ром непроч­но­сти чело­ве­че­ско­го сча­стья, то какою же без­гра­нич­ной была тогда радость и гор­дость людей, кото­рые, начав борь­бу с самы­ми ничтож­ны­ми сред­ства­ми, низ­верг­ли тиран­нию, самую могу­ще­ст­вен­ную из всех, когда-либо суще­ст­во­вав­ших!

51. Когда три­е­ры Апол­ло­кра­та ото­шли от бере­га, Дион отпра­вил­ся в кре­пость. Жен­щи­ны во двор­це не снес­ли ожи­да­ния, но выбе­жа­ли к кре­пост­ным воротам. Ари­сто­ма­ха вела сына Дио­на, а Аре­та сле­до­ва­ла за нею в сле­зах и сму­ще­нии, не зная, как встре­тить и при­вет­ст­во­вать мужа, после того как она была в бра­ке с дру­гим. Дион обнял спер­ва сест­ру, потом ребен­ка, а потом Ари­сто­ма­ха под­ве­ла к нему Аре­ту и ска­за­ла: «Мы все были несчаст­ны, Дион, пока ты нахо­дил­ся в изгна­нии. Твое воз­вра­ще­ние и победа избав­ля­ет от скор­би и печа­ли всех — кро­ме нее. Мне, горе­мыч­ной, дове­лось увидеть, как твою жену, при живом супру­ге, силою заста­ви­ли вый­ти за дру­го­го. Теперь, когда судь­ба сде­ла­ла тебя нашим гос­по­ди­ном и вла­ды­кою, как рас­це­нишь ты наси­лие, кото­рое над нею учи­ни­ли? При­вет­ст­во­вать ли ей тебя как дядю или же как супру­га?» После этих слов Ари­сто­ма­хи Дион залил­ся сле­за­ми и неж­но при­влек к себе жену. Пере­дав Аре­те сына, он велел ей идти в свой дом, где остал­ся жить и сам, всю кре­пость цели­ком пре­до­ста­вив в рас­по­ря­же­ние сира­ку­зян.

52. Итак, нача­тое Дио­ном дело бла­го­по­луч­но завер­ши­лось, но он не поже­лал вку­сить пло­дов сво­ей уда­чи, пока не отбла­го­да­рил дру­зей и не ода­рил союз­ни­ков, а в осо­бен­но­сти, пока не почтил заслу­жен­ны­ми награ­да­ми и поче­стя­ми сво­их бли­жай­ших дру­зей в Афи­нах и пело­пон­нес­ских наем­ни­ков — с вели­ко­ду­ши­ем и широтою, пре­вос­хо­див­ши­ми его воз­мож­но­сти. Сам он жил про­сто и воз­держ­но, вполне доволь­ст­ву­ясь тем, что имел, и вызы­вая все­об­щее изум­ле­ние: меж тем как не толь­ко Сици­лия, не толь­ко Кар­фа­ген, но и вся Гре­ция почти­тель­но взи­ра­ли на его сча­стье, меж тем как совре­мен­ни­ки Дио­на не зна­ли ниче­го более пре­крас­но­го, неже­ли его подви­ги, и не мог­ли назвать пол­ко­во­д­ца отваж­нее или удач­ли­вее, он обна­ру­жи­вал такую скром­ность в одеж­де, сто­ле и при­слу­ге, слов­но разде­лял тра­пезы с Пла­то­ном в Ака­де­мии, а не вра­щал­ся сре­ди наем­ных сол­дат и их началь­ни­ков, кото­рые нахо­дят отдых от трудов и опас­но­стей в каж­до­днев­ных пирах и наслаж­де­ни­ях. Пла­тон писал ему²³, что ныне взгляды всех людей устрем­ле­ны на него, но сам Дион, по-види­мо­му, глядел, не отры­ва­ясь, на один уго­лок одно­го горо­да — на Ака­де­мию, зная, что тамош­ние зри­те­ли и судьи не дивят­ся ни подви­гам, ни отва­ге, ни победам, но следят лишь за тем, насколь­ко разум­но и достой­но рас­по­ря­жа­ет­ся он сво­им сча­стьем и не нару­ша­ет ли гра­ниц спра­вед­ли­во­сти, взой­дя на вер­ши­ну сла­вы и вла­сти. Одна­ко ж он и не думал смяг­чить или осла­бить суро­вую над­мен­ность в обхож­де­нии и стро­гость к наро­ду, хотя и обсто­я­тель­ства тре­бо­ва­ли от него мило­сер­дия, и Пла­тон, как мы уже упо­ми­на­ли²⁴, пори­цал его в пись­ме, гово­ря, что само­на­де­ян­ность — подру­га оди­но­че­ства. Но, мне кажет­ся, Дион и по нату­ре был чужд искус­ству мяг­ко­го убеж­де­ния, и, кро­ме того, горел жела­ни­ем обуздать без­мер­ную рас­пу­щен­ность и испор­чен­ность сира­ку­зян.

53. В самом деле, Герак­лид опять при­нял­ся за ста­рое. Во-пер­вых, он не поже­лал ходить в Совет: он-де ника­ких долж­но­стей не зани­ма­ет и пото­му наме­рен участ­во­вать и высту­пать толь­ко в Народ­ном собра­нии, наравне со все­ми граж­да­на­ми. Во все­услы­ша­ние пори­цал он Дио­на за то, что тот не срыл кре­пость, запре­тил наро­ду раз­ру­шить гроб­ни­цу Дио­ни­сия Стар­ше­го и выбро­сить вон остан­ки тиран­на и, нако­нец, — из пре­не­бре­же­ния к сограж­да­нам — при­звал совет­ни­ков и помощ­ни­ков из Корин­фа. И вер­но, Дион при­гла­сил корин­фян, наде­ясь, что с ними лег­че введет новое государ­ст­вен­ное устрой­ство, кото­рое заду­мы­вал уста­но­вить. А заду­мы­вал он, огра­ни­чив пол­ную демо­кра­тию (ибо вме­сте с Пла­то­ном²⁵ счи­тал ее не прав­ле­ни­ем, но крик­ли­вым тор­жи­щем всех видов прав­ле­ния), вве­сти нечто вро­де лакон­ско­го или крит­ско­го строя, то есть сме­шать власть наро­да с цар­скою вла­стью, так чтобы вопро­сы пер­во­сте­пен­ной важ­но­сти рас­смат­ри­ва­лись и реша­лись луч­ши­ми граж­да­на­ми; при этом он заме­чал, что весь­ма близ­ки к оли­гар­хи­че­ско­му устрой­ству и корин­фяне, у кото­рых лишь немно­гие из государ­ст­вен­ных дел посту­па­ют в Народ­ное собра­ние. Пред­видя, что Герак­лид будет самым упор­ным про­тив­ни­ком его пла­нов, и вооб­ще хоро­шо зная пере­мен­чи­вый, буй­ный и мятеж­ный нрав это­го чело­ве­ка, Дион дал, нако­нец, волю тем, кто уже дав­но хотел убить Герак­лида и кого он преж­де удер­жи­вал от это­го шага. Они ворва­лись к Герак­лиду в дом и умерт­ви­ли его. Эта смерть поверг­ла сира­ку­зян в глу­бо­кую скорбь. Но так как Дион устро­ил уби­то­му пыш­ные похо­ро­ны и вме­сте с вой­ском участ­во­вал в погре­баль­ном шест­вии, а затем обра­тил­ся к наро­ду с речью, сира­ку­зяне успо­ко­и­лись, согла­сив­шись, что невоз­мож­но было поло­жить пре­дел сму­там, пока Герак­лид и Дион оста­ва­лись на государ­ст­вен­ном попри­ще вме­сте.

54. Сре­ди дру­зей Дио­на был афи­ня­нин Кал­липп, с кото­рым, как гово­рит Пла­тон²⁶, его све­ли и сбли­зи­ли не сов­мест­ные заня­тия фило­со­фи­ей, но посвя­ще­ния в таин­ства и повсе­днев­ное обще­ние. Он при­нял уча­стие в похо­де, и Дион ценил его так высо­ко, что Кал­липп пер­вым из дру­зей всту­пил вме­сте с ним в Сира­ку­зы, с вен­ком на голо­ве. Посто­ян­но отли­чал­ся он и в боях. Но после того, как луч­ших дру­зей Дио­на похи­ти­ла вой­на, а Герак­лид умер насиль­ст­вен­ной смер­тью, Кал­липп, видя, что народ в Сира­ку­зах лишен вожа­ка и что сре­ди наем­ни­ков никто не поль­зу­ет­ся бо́льшим вли­я­ни­ем, неже­ли он, обер­нул­ся вне­зап­но гнус­ней­шим из смерт­ных и начал вос­ста­нав­ли­вать про­тив Дио­на часть сол­дат, в твер­дой уве­рен­но­сти, что награ­дою за убий­ство дру­га ему будет вся Сици­лия, а судя по неко­то­рым сооб­ще­ни­ям — еще и пото­му, что полу­чил от вра­гов Дио­на два­дцать талан­тов в упла­ту за зло­де­я­ние. Он при­сту­пил к делу самым под­лым и ковар­ным обра­зом, посто­ян­но пере­ска­зы­вая Дио­ну раз­го­во­ры сол­дат, либо дей­ст­ви­тель­но под­слу­шан­ные, либо даже вымыш­лен­ные им самим, и бла­го­да­ря дове­рию, кото­рое питал к нему Дион, забрал такую власть, что мог встре­чать­ся наедине и вести откро­вен­ные беседы с кем забла­го­рас­судит­ся: тако­во было рас­по­ря­же­ние само­го Дио­на, желав­ше­го, чтобы ни один из тай­ных вра­гов не укрыл­ся от его взо­ра. Так Кал­лип­пу в корот­кое вре­мя уда­лось выис­кать и спло­тить всех недо­воль­ных и про­сто него­дя­ев, а если кто отвер­гал его испы­ту­ю­щие речи и доно­сил о них Дио­ну, послед­ний и не гне­вал­ся, и даже не тре­во­жил­ся, пола­гая, что Кал­липп толь­ко выпол­ня­ет его при­каз.

55. Когда заго­вор созрел, Дио­ну явил­ся гро­мад­ный и жут­кий при­зрак. День уже кло­нил­ся к вече­ру, и Дион, погру­жен­ный в свои думы, сидел один во внут­рен­нем дво­ре дома. Вдруг в про­ти­во­по­лож­ном кон­це гале­реи раздал­ся шум, Дион повер­нул голо­ву и в послед­них лучах зака­та увидел высо­кую жен­щи­ну, пла­тьем и лицом ничем не отли­чав­шу­ю­ся от Эрин­нии на сцене. Она мела мет­лою пол. Дион оце­пе­нел от ужа­са. Он послал за дру­зья­ми, рас­ска­зал им о виде­нии и умо­лял не ухо­дить и про­ве­сти ночь вме­сте с ним, смер­тель­но боясь, как бы зна­ме­ние не повто­ри­лось, если он оста­нет­ся в оди­но­че­стве. Одна­ко при­зрак боль­ше не пока­зы­вал­ся. А спу­стя несколь­ко дней сын Дио­на, едва вышед­ший из дет­ско­го воз­рас­та, огор­чен­ный и раз­гне­ван­ный какою-то пустяч­ной шут­кой, бро­сил­ся вниз голо­вою с кры­ши²⁷ и раз­бил­ся насмерть.

56. Меж тем как Дион был в таком горе, Кал­липп дви­нул­ся к цели еще реши­тель­нее и рас­пу­стил сре­ди сира­ку­зян слух, буд­то Дион, остав­шись без­дет­ным, решил вер­нуть и сде­лать сво­им пре­ем­ни­ком сына Дио­ни­сия, Апол­ло­кра­та, кото­рый супру­ге его при­хо­дит­ся пле­мян­ни­ком, а сест­ре — вну­ком. Теперь уже и сам Дион, и обе жен­щи­ны дога­ды­ва­лись о том, что про­ис­хо­дит вокруг, да и доно­сы сыпа­лись гра­дом. Но Дион, по-види­мо­му, сожа­лея об убий­стве Герак­лида, кото­рое ложи­лось пят­ном на всю его жизнь и дея­ния, и посто­ян­но хра­ня угрю­мую оза­бо­чен­ность, гово­рил, что готов тыся­чу раз уме­реть и под­ста­вить гор­ло под любой нож, коль ско­ро при­хо­дит­ся жить, хоро­нясь не толь­ко от вра­гов, но и от дру­зей. Зато жен­щи­ны ста­ра­тель­но иска­ли и рас­пу­ты­ва­ли нити заго­во­ра, и Кал­липп, испу­гав­шись, явил­ся к ним сам, отри­цал свою вину и со сле­за­ми на гла­зах вызы­вал­ся дать любое руча­тель­ство, како­го бы они ни поже­ла­ли. Они тре­бо­ва­ли, чтобы он при­нес тор­же­ст­вен­ную клят­ву. Обряд ее совер­ша­ет­ся в хра­ме Зако­но­да­тель­ниц²⁸: после осо­бых свя­щен­но­дей­ст­вий надо облечь­ся в баг­ря­ни­цу боги­ни, взять в руку горя­щий факел и так про­из­не­сти сло­ва клят­вы. Кал­липп испол­нил весь обряд от нача­ла до кон­ца и поклял­ся, как над­ле­жа­ло, чтобы поз­же кощун­ст­вен­но насме­ять­ся над боги­ня­ми. В самом деле, он дождал­ся празд­ни­ка Коры, кото­рою клял­ся, и как раз тогда совер­шил убий­ство, пре­зрев высо­кое досто­ин­ство ее дня. Впро­чем в какое бы вре­мя ни убил он миста²⁹ боги­ни, кото­ро­го сам же посвя­тил в ее таин­ства, это было бы чудо­вищ­ным нече­сти­ем.

57. Заго­вор­щи­ки (чис­ло их успе­ло зна­чи­тель­но воз­рас­ти) окру­жи­ли дом, вста­ли у окон и две­рей, а сами убий­цы — несколь­ко сол­дат с Закин­фа — без мечей, в одних хито­нах, ворва­лись в ком­на­ту с застоль­ны­ми ложа­ми, где нахо­дил­ся Дион и его дру­зья. В тот же миг их сообщ­ни­ки плот­но запер­ли две­ри сна­ру­жи, а закин­фяне бро­си­лись на Дио­на и попы­та­лись при­кон­чить его голы­ми рука­ми, но без­успеш­но. Тогда они ста­ли кри­чать, чтобы им пода­ли меч, одна­ко никто нару­же не решал­ся отво­рить дверь, пото­му что в доме с Дио­ном было мно­го людей. Ни один из них, впро­чем, не захо­тел прий­ти ему на помощь, в надеж­де, что, пре­до­ста­вив дру­га его уча­сти, спа­сет соб­ст­вен­ную жизнь. После недол­гой замин­ки сира­ку­зя­нин Ликон протя­нул кому-то из закин­фян кин­жал через окно, и этим кин­жа­лом они, слов­но жерт­ву у алта­ря, заре­за­ли Дио­на, кото­рый уже дав­но пере­стал бороть­ся и с тре­пе­том ждал смер­ти.

Сра­зу же вслед за тем сест­ру и бере­мен­ную жену уби­то­го бро­си­ли в тюрь­му. Там эта несчаст­ная и роди­ла, раз­ре­шив­шись от бре­ме­ни маль­чи­ком, кото­ро­му жен­щи­ны отва­жи­лись сохра­нить жизнь и выкор­ми­ли его, зару­чив­шись согла­си­ем стра­жи, что ока­за­лось нетруд­ным, ибо Кал­липп был уже нака­нуне сво­его паде­ния.

58. Вна­ча­ле после убий­ства он при­об­рел огром­ное вли­я­ние в Сира­ку­зах и креп­ко дер­жал власть. Он даже обра­тил­ся с пись­мом в Афи­ны, хотя после тако­го гнус­но­го зло­де­я­ния имен­но этот город — наравне с сами­ми бога­ми — дол­жен был бы вну­шать ему и страх, и стыд. Но, вид­но, неда­ром ходит пого­вор­ка, что доб­лест­ные люди, кото­рых про­из­во­дят на свет Афи­ны, не зна­ют себе рав­ных в доб­ле­сти, а пороч­ные — в поро­ке, так же точ­но как зем­ля Атти­ки при­но­сит и луч­ший в Гре­ции мед и силь­ней­ший из ядов — цику­ту. Недол­го, впро­чем, оста­вал­ся Кал­липп уко­ром судь­бе и богам, кото­рые, дескать, попу­с­ка­ют нече­стив­цу поль­зо­вать­ся вла­стью и могу­ще­ст­вом, при­об­ре­тен­ны­ми столь гнус­но. Заслу­жен­ная кара постиг­ла его неза­мед­ли­тель­но. Высту­пив в поход на Ката­ну, он поте­рял Сира­ку­зы. Тогда-то он и ска­зал, что отдал город, а вза­мен полу­чил скре­бок для сыра³⁰. Потом он напал на мес­сен­цев, но лишил­ся почти всех сво­их сол­дат — в чис­ле погиб­ших были и убий­цы Дио­на, — и так как ни один из сици­лий­ских горо­дов его не при­ни­мал, но все с нена­ви­стью гна­ли прочь, он из послед­них сил захва­тил Регий. Там он бед­ст­во­вал сам и застав­лял бед­ст­во­вать наем­ни­ков, и, в кон­це кон­цов, был убит Леп­ти­ном и Пол­ис­пер­хон­том, и по слу­чай­но­сти — тем же самым кин­жа­лом, кото­рым, как гово­рят, пере­ре­за­ли гор­ло Дио­ну. Его узна­ли по длине (он был корот­кий, спар­тан­ско­го образ­ца) и по искус­ной, бога­той отдел­ке. Вот какое воз­мездие понес Кал­липп.

Ари­сто­ма­ху и Аре­ту, когда их выпу­сти­ли из тюрь­мы, взял к себе в дом сира­ку­зя­нин Гикет, один из дру­зей Дио­на, и пона­ча­лу обхо­дил­ся с ними пре­крас­но, с искрен­ним рас­по­ло­же­ни­ем и сочув­ст­ви­ем. Но затем, скло­нив­шись на уго­во­ры вра­гов Дио­на, он сна­рядил для обе­их жен­щин суд­но и ска­зал, что отправ­ля­ет их в Пело­пон­нес, а моря­кам велел обе­их в пути умерт­вить и бро­сить тела в море. Неко­то­рые даже сооб­ща­ют, что они были утоп­ле­ны живы­ми, и вме­сте с ними ребе­нок. Одна­ко ж и Гикет спра­вед­ли­вою ценою запла­тил за свое зло­де­я­ние: его само­го захва­тил в плен и каз­нил Тимо­ле­онт, а двух его доче­рей, мстя за Дио­на, уби­ли сира­ку­зяне, о чем подроб­но рас­ска­за­но в жиз­не­опи­са­нии Тимо­ле­он­та³¹.