Текст приводится по изданию: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах, М.: издательство «Наука», 1994. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. II.
Перевод С. П. Маркиша, обработка перевода для настоящего переиздания — С. С. Аверинцева, переработка комментария — М. Л. Гаспарова.
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler, iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957—1973. V. I—III. Из существующих переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Römer / Eingel, und Übers, u. K. Ziegler. Stuttgart; Zürich, 1954. Bd. 1—6 и комментариями к нему.
Издание подготовили С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Ответственный редактор С. С. Аверинцев.

Plutarchi Vitae parallelae. C. Sintenis, Teubner, 1881.
Plutarchi Vitae parallelae, with Eng. transl. by B. Perrin, Loeb Classical Library, 1918/1961.

1. Симо­нид1 гово­рил, что Или­он не питал зло­бы к корин­фя­нам, участ­во­вав­шим в похо­де вме­сте с ахей­ца­ми, ибо Главк — корин­фя­нин по про­ис­хож­де­нию — отваж­но сра­жал­ся на сто­роне или­о­нян. Точ­но так же, Сосий Сене­ци­он, ни рим­ляне, ни гре­ки, по всей веро­ят­но­сти, не будут в обиде на Ака­де­мию, ибо в этой кни­ге, заклю­чаю­щей жиз­не­опи­са­ния Бру­та и Дио­на, и те, и дру­гие стя­жа­ют рав­ную хва­лу: Дион был уче­ни­ком само­го Пла­то­на, а Брут вос­пи­тан на Пла­то­но­вом уче­нии, и оба вышли на вели­кую и гроз­ную борь­бу слов­но бы из одной пале­ст­ры. А пото­му нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, если мно­же­ст­вом сход­ных и как бы род­ст­вен­ных дея­ний они под­твер­ди­ли мысль сво­его настав­ни­ка, что с муд­ро­стью и спра­вед­ли­во­стью долж­ны соеди­нять­ся сила и уда­ча — лишь тогда дея­тель­ность на государ­ст­вен­ном попри­ще обре­та­ет и кра­соту, и вели­чие. Как учи­тель гим­на­сти­ки Гип­по­мах, по его сло­вам, изда­ли узна­вал сво­их уче­ни­ков в любых обсто­я­тель­ствах, даже если видел толь­ко одно — как чело­век несет с рын­ка мясо, так вполне есте­ствен­но, чтобы люди, вос­пи­тан­ные в оди­на­ко­вых пра­ви­лах, сле­до­ва­ли усво­ен­ным ими нача­лам и в сво­их поступ­ках, кото­рые через это при­об­ре­та­ли бы вме­сте с досто­ин­ст­вом и строй­ную сла­жен­ность.

2. За всем тем еще боль­ше сход­ства жиз­нен­но­му пути того и дру­го­го при­да­ет судь­ба, а схо­жесть судь­бы зави­сит не столь­ко от разум­но­го выбо­ра, сколь­ко от непред­виден­ных слу­чай­но­стей. Оба погиб­ли безвре­мен­но, не сумев­ши, невзи­рая на все труды и уси­лия, достиг­нуть наме­чен­ной цели. И что самое пора­зи­тель­ное, боже­ство обо­им воз­ве­сти­ло близ­кую кон­чи­ну — и тому, и дру­го­му было зло­ве­щее виде­ние. Прав­да, есть люди, кото­рые вооб­ще отри­ца­ют подоб­но­го рода вещи, и гово­рят, что чело­ве­ку в здра­вом уме ника­кой дух, ника­кой при­зрак не явит­ся, но что лишь несмыш­ле­ные дети, жен­щи­ны да поме­шав­ши­е­ся вслед­ст­вие душев­но­го или же телес­но­го неду­га спо­соб­ны разде­лять эти пустые и неле­пые пред­рас­суд­ки и что зло­го духа они носят в себе самих: имя ему — суе­ве­рие. Но коль ско­ро Дион и Брут, мужи сте­пен­ные, фило­со­фы и ни в малой мере не склон­ные под­да­вать­ся обма­ну чувств, были так встре­во­же­ны виде­ни­ем, что даже рас­ска­зы­ва­ли о нем дру­гим, то уж не знаю, не при­дет­ся ли нам вер­нуть­ся к совер­шен­но неле­по­му пред­став­ле­нию очень дав­них вре­мен, буд­то злые и ковар­ные духи завиду­ют луч­шим людям, пре­пят­ст­ву­ют их дей­ст­ви­ям, сму­ща­ют и пуга­ют их в надеж­де рас­ша­тать и сокру­шить их доб­лесть — и все для того, чтобы люди, если они сохра­нят нрав­ст­вен­ную чистоту и пре­бу­дут вер­ны доб­рым сво­им наме­ре­ни­ям, не удо­сто­и­лись после кон­чи­ны более завид­ной уча­сти, неже­ли доля самих духов.

Но это уже пред­мет для ино­го сочи­не­ния, а теперь, в две­на­дца­той по сче­ту кни­ге срав­ни­тель­ных жиз­не­опи­са­ний, мы хотим рас­ска­зать спер­ва о том из двух назван­ных выше мужей, кото­рый жил рань­ше.

3. Дио­ни­сий Стар­ший, сра­зу же вслед за тем, как забрал власть в свои руки, женил­ся на доче­ри сира­ку­зя­ни­на Гер­мо­кра­та. Тиран­ния не успе­ла еще упро­чить­ся, и сира­ку­зяне вско­ре вос­ста­ли, а вос­став, учи­ни­ли над моло­дой жен­щи­ной страш­ное и чудо­вищ­ное наси­лие, так что она сама лиши­ла себя жиз­ни. Дио­ни­сий вновь захва­тил власть и утвер­дил­ся в ней, а затем взял двух жен сра­зу — локрий­ку по име­ни Дорида и свою зем­ляч­ку Ари­сто­ма­ху, дочь Гип­па­ри­на, одно­го из пер­вых людей в Сира­ку­зах и в про­шлом това­ри­ща Дио­ни­сия по долж­но­сти (вме­сте с Гип­па­ри­ном он был в пер­вый раз избран пол­ко­вод­цем с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми). Гово­рят, что обе свадь­бы он спра­вил в один день и никто не знал, с кото­рой из двух жен­щин он соче­тал­ся рань­ше, а в даль­ней­шем ока­зы­вал обе­им рав­ное вни­ма­ние, так что и та и дру­гая посто­ян­но обеда­ли вме­сте с супру­гом, ноча­ми же дели­ли с ним ложе по оче­реди. Сира­куз­ско­му наро­ду, разу­ме­ет­ся, хоте­лось, чтобы их сооте­че­ст­вен­ни­ца име­ла пре­иму­ще­ство перед чуже­зем­кой, но Дориде посчаст­ли­ви­лось пер­вою родить Дио­ни­сию сына и наслед­ни­ка и таким обра­зом надеж­но защи­тить­ся от напа­док на свое про­ис­хож­де­ние. Ари­сто­ма­ха, напро­тив, дол­гое вре­мя оста­ва­лась бес­плод­ной, хотя Дио­ни­сий до того жаж­дал иметь от нее детей, что даже обви­нил мать локрий­ки в кол­дов­стве над Ари­сто­ма­хою и каз­нил ее.

4. Дион был брат Ари­сто­ма­хи и вна­ча­ле поль­зо­вал­ся поче­том лишь бла­го­да­ря этой род­ст­вен­ной свя­зи, но затем, обна­ру­жив силу сво­его ума, и сам при­об­рел бла­го­склон­ность тиран­на, кото­рый, кро­ме всех про­чих мило­стей, при­ка­зал сво­им каз­на­че­ям выда­вать Дио­ну любые сум­мы, какие он ни попро­сит, но еже­днев­но докла­ды­вать об этих выда­чах ему, Дио­ни­сию. Дион и от при­ро­ды обла­дал нра­вом муже­ст­вен­ным, высо­ким и бла­го­род­ным, но еще более раз­ви­лись в нем эти каче­ства, когда в Сици­лию при­ехал Пла­тон — при­ехал един­ст­вен­но волею боже­ства, а не по чело­ве­че­ско­му рас­че­ту или же разу­ме­нию. Види­мо, некое боже­ство, загляды­вая дале­ко в гряду­щее, пола­га­ло осно­ва­ния сво­бо­ды для Сира­куз и уже гото­ви­ло гибель тиран­нии, когда, при­ведя Пла­то­на из Ита­лии, све­ло и позна­ко­ми­ло с ним Дио­на; в ту пору он был еще совсем юн, но сре­ди всех уче­ни­ков Пла­то­на ока­зал­ся наи­бо­лее спо­соб­ным и с небы­ва­лою жад­но­стью вни­мал сло­вам учи­те­ля о нрав­ст­вен­ном совер­шен­стве, — как пишет Пла­тон2 и свиде­тель­ст­ву­ет самый ход собы­тий. И вер­но, вырос­ший при дво­ре тиран­на, сре­ди все­об­щей при­ни­жен­но­сти и мало­ду­шия, при­вык­ший к жиз­ни, пол­ной стра­ха, к сви­те, чва­нив­шей­ся сво­им недав­но нажи­тым богат­ст­вом, к неуме­рен­ной рос­ко­ши, к низ­мен­но­му убеж­де­нию, что сча­стье заклю­ча­ет­ся в удо­воль­ст­ви­ях и стя­жа­тель­стве, и уже пре­сы­тив­ший­ся всем этим Дион, едва узнав­ши вкус фило­со­фии, веду­щей к нрав­ст­вен­но­му совер­шен­ству, вспых­нул всей душой и, судя по соб­ст­вен­ной вос­при­им­чи­во­сти к пре­крас­но­му, с юно­ше­ским про­сто­сер­ди­ем заклю­чил, что такое же дей­ст­вие уче­ние Пла­то­на долж­но ока­зать и на Дио­ни­сия, а пото­му не пожа­лел трудов и добил­ся, чтобы тиранн на досу­ге встре­тил­ся с Пла­то­ном и послу­шал его.

5. В нача­ле беседы речь шла о нрав­ст­вен­ных каче­ствах вооб­ще, и, глав­ным обра­зом, о муже­стве, и Пла­тон дока­зы­вал, что бед­нее всех муже­ст­вом тиран­ны, а затем обра­тил­ся к спра­вед­ли­во­сти и выска­зал мысль, что лишь жизнь спра­вед­ли­вых людей счаст­ли­ва, тогда как неспра­вед­ли­вые несчаст­ны. Тиранн был недо­во­лен, счи­тая, что сло­ва эти наце­ле­ны в него, и гне­вал­ся на при­сут­ст­во­вав­ших, кото­рые при­ни­ма­ли фило­со­фа с уди­ви­тель­ным вооду­шев­ле­ни­ем и были зача­ро­ва­ны его речью. В кон­це кон­цов, его тер­пе­ние иссяк­ло, и он рез­ко спро­сил Пла­то­на, чего ради тот явил­ся в Сици­лию. «Я ищу совер­шен­но­го чело­ве­ка» — отве­чал фило­соф. «Но кля­нусь бога­ми, ты его еще не нашел, это совер­шен­но ясно», — язви­тель­но воз­ра­зил Дио­ни­сий.

Дион боял­ся, что гнев тиран­на на том не кон­чит­ся, и помог Пла­то­ну, торо­пив­ше­му­ся поки­нуть Сира­ку­зы, сесть на три­е­ру, кото­рую уво­дил в Гре­цию спар­та­нец Пол­лид. Но Дио­ни­сий тай­но про­сил Пол­лида убить Пла­то­на во вре­мя пла­ва­ния или же, по край­ней мере, про­дать его в раб­ство, ибо фило­соф, дескать, не поне­сет от это­го ника­ко­го ущер­ба — чело­век спра­вед­ли­вый, он оста­нет­ся по-преж­не­му счаст­лив, даже пре­вра­тив­шись в раба! И, как рас­ска­зы­ва­ют, Пол­лид при­вез Пла­то­на на Эги­ну и про­дал его3, вос­поль­зо­вав­шись тем, что жите­ли это­го ост­ро­ва вое­ва­ли с Афи­на­ми и при­ня­ли поста­нов­ле­ние про­да­вать в раб­ство любо­го из афи­нян, кото­рый будет захва­чен на их зем­ле.

Этот слу­чай, одна­ко, не умень­шил ува­же­ния и дове­рия Дио­ни­сия к Дио­ну. Тиранн посы­лал его с важ­ней­ши­ми пору­че­ни­я­ми — сре­ди кото­рых было и посоль­ство в Кар­фа­ген — и настоль­ко отли­чал сре­ди всех про­чих сво­их при­бли­жен­ных, что от него лишь одно­го, пожа­луй, согла­шал­ся выслу­ши­вать откро­вен­ные речи, и Дион без­бо­яз­нен­но гово­рил все, что думал. Одна­жды, напри­мер, зашел раз­го­вор о Гелоне, и все напе­ре­бой изде­ва­лись над его прав­ле­ни­ем, а сам Дио­ни­сий заме­тил, что Гелон стал посме­ши­щем для всей Сици­лии. Осталь­ные при­ки­ну­лись, буд­то вос­хи­ще­ны этой шут­кой4, но Дион воз­му­щен­но вос­клик­нул: «А ведь вла­стью сво­ей ты обя­зан Гело­ну — толь­ко ради него тебе и пове­ри­ли! Зато ради тебя уже нико­му дове­рия не будет!» И вер­но, сколь­ко мож­но судить, Гелон пока­зал еди­но­вла­стие в его самом пре­крас­ном обли­ке, а Дио­ни­сий — в самом гнус­ном и позор­ном.

6. От локрий­ки у Дио­ни­сия было трое детей, от Ари­сто­ма­хи — чет­ве­ро, и из них две доче­ри, Соф­ро­си­на и Аре­та. Соф­ро­си­ну он выдал за сына сво­его Дио­ни­сия, Аре­ту — за Фео­рида, сво­его бра­та. После смер­ти Фео­рида Аре­ту взял в жены Дион, при­хо­див­ший­ся ей дядей.

Когда Дио­ни­сий захво­рал и, по обще­му суж­де­нию, был уже без­на­де­жен, Дион вся­че­ски пытал­ся пере­го­во­рить с ним о детях от Ари­сто­ма­хи, но вра­чи, в надеж­де уго­дить уже назна­чен­но­му пре­ем­ни­ку, поме­ша­ли Дио­ну испол­нить свое наме­ре­ние. А по сло­вам Тимея, когда Дио­ни­сий попро­сил снотвор­но­го, они дали ему тако­го зелья, кото­рое лиши­ло его чувств и сра­зу вслед за сном при­ве­ло смерть. И одна­ко в пер­вом же собра­нии дру­зей, кото­рое созвал Дио­ни­сий Млад­ший, Дион гово­рил о неот­лож­ных делах настоль­ко даль­но­вид­но и сме­ло, что все про­чие пока­за­лись про­тив него несмыш­ле­ны­ми маль­чиш­ка­ми и раба­ми тиран­нии, под­ло и трус­ли­во подаю­щи­ми лишь такие сове­ты, какие долж­ны были прий­тись по вку­су юно­му госуда­рю. Все они со стра­хом твер­ди­ли об опас­но­сти, кото­рою гро­зит Сира­куз­ской тиран­нии Кар­фа­ген, и пото­му были осо­бен­но пора­же­ны, услы­шав, что Дион вызы­ва­ет­ся, в слу­чае если Дио­ни­сий жела­ет мира, немед­лен­но плыть в Афри­ку и пре­кра­тить вой­ну на самых выгод­ных усло­ви­ях, какие удаст­ся выго­во­рить; если же он хочет вое­вать — Дион изъ­яв­лял готов­ность выста­вить и содер­жать на соб­ст­вен­ный счет пять­де­сят три­ер.

7. Дио­ни­сий до край­но­сти изу­мил­ся его щед­ро­сти и горя­чо бла­го­да­рил за усер­дие и пре­дан­ность. Но осталь­ные, счи­тая, что сла­ва Дио­на покры­ва­ет их позо­ром, а его сила — повер­га­ет в ничто­же­ство, сра­зу же, не щадя слов и убеж­де­ний, при­ня­лись чер­нить его в гла­зах моло­до­го тиран­на: они вну­ша­ли Дио­ни­сию, что, дей­ст­вуя на море, Дион мало-пома­лу лишит его вла­сти и, с помо­щью флота, пере­даст гла­вен­ство детям Ари­сто­ма­хи — сво­им пле­мян­ни­кам. Самой важ­ной и оче­вид­ной при­чи­ной зло­бы и нена­ви­сти к Дио­ну был его образ жиз­ни — замкну­тый и столь несхо­жий с нра­ва­ми и при­выч­ка­ми окру­жаю­щих. В самом деле, осталь­ные посред­ст­вом лести и все­воз­мож­ных удо­воль­ст­вий с само­го нача­ла суме­ли сде­лать­ся необ­хо­ди­мы­ми спут­ни­ка­ми и бли­жай­ши­ми при­я­те­ля­ми моло­до­го и пло­хо вос­пи­тан­но­го вла­сте­ли­на и посто­ян­но при­ду­мы­ва­ли для него все новые любов­ные поте­хи и бес­пут­ные уве­се­ле­ния. Бла­го­да­ря это­му тиран­ния, слов­но желе­зо в огне, раз­мяг­чи­лась, ста­ла казать­ся под­дан­ным крот­кой и как буд­то утра­ти­ла свою непо­мер­ную бес­че­ло­веч­ность — одна­ко же не по доб­ро­те пра­ви­те­ля, а по его лег­ко­мыс­лию. Вот поче­му рас­пу­щен­ность юно­ши, захо­дя посте­пен­но все даль­ше и даль­ше, рас­пла­ви­ла и сокру­ши­ла те ада­ман­то­вые5 цепи, кото­ры­ми Дио­ни­сий Стар­ший, по его сло­вам, скре­пил еди­но­дер­жа­вие, преж­де чем пере­дать его сво­е­му наслед­ни­ку. Пере­да­ют, напри­мер, что одна­жды новый тиранн пьян­ст­во­вал девя­но­сто дней под­ряд, и во все эти дни двор был заперт и непри­сту­пен ни для серь­ез­ных людей, ни для разум­ных речей — там цари­ли хмель, смех, пес­ни, пляс­ки и мерз­кое шутов­ство.

8. Вполне понят­но, что Дион, реши­тель­но сто­ро­нив­ший­ся раз­вле­че­ний и юно­ше­ских забав, вызы­вал к себе непри­язнь, и вра­гам лег­ко было кле­ве­тать на него, назы­вая его луч­шие каче­ства име­на­ми поро­ков: сте­пен­ность — высо­ко­ме­ри­ем, пря­моту — само­на­де­ян­но­стью. Его уве­ща­ния зву­ча­ли обви­не­ни­я­ми, неуча­стие в гряз­ных про­дел­ках каза­лось зна­ком пре­зре­ния к дру­гим. Нель­зя, прав­да, отри­цать, что и от при­ро­ды он был не чужд гор­ды­ни, отли­чал­ся рез­ко­стью, необ­щи­тель­но­стью, непри­вет­ли­во­стью. Обще­ство его было тягост­но не толь­ко для моло­до­го чело­ве­ка, чей слух уже успе­ла раз­вра­тить лесть: мно­гие из близ­ких и вер­ных дру­зей Дио­на, любив­ших бла­го­род­ную цель­ность его нра­ва, пори­ца­ли его, одна­ко, за излиш­нюю суро­вость и рез­кость обра­ще­ния с теми, кто имел в нем нуж­ду, — суро­вость, в государ­ст­вен­ном муже недо­пу­сти­мую. Неда­ром и Пла­тон впо­след­ст­вии, слов­но про­видя буду­щее, писал Дио­ну6, чтобы он, насколь­ко воз­мож­но, осте­ре­гал­ся само­на­де­ян­но­сти, этой подру­ги оди­но­че­ства. И хотя в тогдаш­них обсто­я­тель­ствах Дион поль­зо­вал­ся вели­чай­шим вли­я­ни­ем и счи­тал­ся един­ст­вен­ным, или, во вся­ком слу­чае, пер­вым сре­ди тех, кто спо­со­бен под­дер­жать и спа­сти колеб­лю­щу­ю­ся тиран­нию, — все же он ясно созна­вал, что высо­кое свое место зани­ма­ет не по бла­го­склон­но­сти тиран­на, но вопре­ки его воле, вынуж­ден­ной сми­рять себя перед сооб­ра­же­ни­я­ми поль­зы.

9. При­чи­ною все­го зла Дион пола­гал неве­же­ство тиран­на и пото­му ста­рал­ся обра­тить его к заня­ти­ям, достой­ным сво­бод­но­го чело­ве­ка, при­охо­тить к нау­кам и кни­гам, воздей­ст­ву­ю­щим на душев­ный облик, чтобы он пере­стал боять­ся нрав­ст­вен­но совер­шен­но­го и при­учил­ся нахо­дить удо­воль­ст­вие в доб­ре и кра­со­те. По при­род­ным сво­им задат­кам Дио­ни­сий был не худ­шим из тиран­нов, но отец, опа­са­ясь, как бы из обще­ния с разум­ны­ми людь­ми он и сам не набрал­ся ума, не при­об­рел уве­рен­но­сти в сво­их силах и не лишил его вла­сти, дер­жал сына дома, вза­пер­ти, и от оди­но­че­ства, не зная ника­ких иных заня­тий, он, как рас­ска­зы­ва­ют, масте­рил повоз­ки, под­став­ки для све­тиль­ни­ков, дере­вян­ные крес­ла и сто­лы.

Стар­ший Дио­ни­сий и вооб­ще был до такой сте­пе­ни недо­вер­чив и подо­зри­те­лен, так тща­тель­но осте­ре­гал­ся зло­умыш­лен­ни­ков, что даже ножу цирюль­ни­ка не поз­во­лял кос­нуть­ся сво­ей голо­вы — ему опа­ля­ли воло­сы тле­ю­щим углем. Ни брат, ни сын не вхо­ди­ли к нему в ком­на­ту в сво­ем пла­тье, но каж­дый дол­жен был спер­ва пере­одеть­ся в при­сут­ст­вии кара­уль­ных, чтобы те удо­сто­ве­ри­лись, не спря­та­но ли где ору­жие. Когда брат Дио­ни­сия, Леп­тин, опи­сы­вая ему какую-то мест­ность, взял у одно­го из тело­хра­ни­те­лей копье и древ­ком стал чер­тить на зем­ле, тиранн жесто­ко раз­гне­вал­ся на бра­та, а вои­на, кото­рый дал копье, при­ка­зал умерт­вить. Он не раз объ­яс­нял, отче­го опа­са­ет­ся дру­зей: они, дескать, люди разум­ные, а пото­му пред­по­чи­та­ют сами быть тиран­на­ми, неже­ли под­чи­нять­ся вла­сти тиран­на. Неко­е­му Мар­сию, кото­ро­го он сам же воз­вы­сил и назна­чил началь­ни­ком в вой­ске, при­виде­лось во сне, буд­то он уби­ва­ет Дио­ни­сия, и тиранн немед­лен­но его каз­нил, рас­судив, что это ноч­ное виде­ние вызва­но днев­ны­ми разду­мья­ми и помыс­ла­ми. Вот как трус­лив был чело­век, него­до­вав­ший, когда Пла­тон не поже­лал при­знать его самым муже­ст­вен­ным на све­те, и от тру­со­сти душа его была пол­на неис­чис­ли­мых поро­ков.

10. Счи­тая нрав его сына, как уже ска­за­но, повреж­ден­ным и обез­обра­жен­ным неве­же­ст­вом, Дион убеж­дал моло­до­го чело­ве­ка обра­тить­ся к нау­кам и насто­я­тель­ней­шим обра­зом про­сить пер­во­го из фило­со­фов при­ехать в Сици­лию, а затем отдать себя в его руки, чтобы обра­зо­вать свой харак­тер в согла­сии с уче­ни­ем о нрав­ст­вен­ном совер­шен­стве и при­ме­ни­тель­но к тому само­му боже­ст­вен­но­му и само­му пре­крас­но­му образ­цу, сле­дуя кото­ро­му все сущее из неупо­рядо­чен­но­го хао­са ста­но­вит­ся строй­ным миро­зда­ни­ем, и даро­вать вели­чай­шее сча­стие не толь­ко себе, но и сво­им сограж­да­нам: при­ка­зы, кото­рые они теперь испол­ня­ют без вся­кой охоты, по необ­хо­ди­мо­сти, он пре­вра­тит в разум­ные, спра­вед­ли­вые и бла­го­же­ла­тель­ные оте­че­ские ука­за­ния и сам из тиран­на сде­ла­ет­ся царем. Ибо ада­ман­то­вые цепи — не страх и наси­лие, не гро­мад­ный флот и несмет­ная сви­та вар­ва­ров-тело­хра­ни­те­лей, как утвер­ждал его отец, но любовь, доб­ро­же­ла­тель­ство и пре­дан­ность, вну­шен­ные нрав­ст­вен­ным совер­шен­ст­вом и спра­вед­ли­во­стью, и эти цепи, хоть они и мяг­че тех, тугих и посты­лых, охра­ня­ют власть креп­че, надеж­нее. И нако­нец, поми­мо все­го про­че­го, нет ни често­лю­бия, ни вели­чия в пра­ви­те­ле, кото­рый обле­ка­ет свое тело в рос­кош­ные одеж­ды, щего­ля­ет пыш­ным убран­ст­вом сво­его жили­ща, но в обхож­де­нии и в речах нисколь­ко не выше любо­го из под­власт­ных и отнюдь не забо­тит­ся о том, чтобы достой­но, истин­но по-цар­ски укра­сить дво­рец сво­ей души.

11. Дион до тех пор повто­рял эти уве­ща­ния, при­ме­ши­вая к ним иные из мыс­лей само­го Пла­то­на, пока Дио­ни­сия не охва­ти­ло жгу­чее жела­ние увидеть Пла­то­на и услы­шать его речи. И тут в Афи­ны поле­те­ли пись­ма Дио­ни­сия, сопро­вож­дав­ши­е­ся прось­ба­ми не толь­ко Дио­на, но и ита­лий­ских пифа­го­рей­цев, кото­рые при­зы­ва­ли фило­со­фа при­ехать в Сира­ку­зы, чтобы при­нять на себя заботу о моло­дой душе, не выдер­жи­ваю­щей бре­ме­ни гро­мад­ной вла­сти, и здра­вы­ми убеж­де­ни­я­ми обе­речь ее от пагуб­ных оши­бок. И вот Пла­тон, кото­ро­му, как пишет он сам7, ста­но­ви­лось до край­но­сти совест­но при мыс­ли, что его сочтут масте­ром лишь глад­ко гово­рить, но к любо­му делу совер­шен­но без­участ­ным, при­нял при­гла­ше­ние — в надеж­де, что, осво­бо­див от неду­га одно­го, он исце­лит всю тяж­ко боль­ную Сици­лию, ибо этот один — как бы голо­ва цело­го ост­ро­ва.

Но про­тив­ни­ки Дио­на, стра­шась воз­мож­ной пере­ме­ны в Дио­ни­сии, убеди­ли послед­не­го вер­нуть из изгна­ния Фили­ста, чело­ве­ка и обра­зо­ван­но­го и отлич­но зна­ко­мо­го с нра­ва­ми тиран­нии, — уго­во­ри­ли ради того, чтобы при­об­ре­сти в нем сред­ство для борь­бы с Пла­то­ном и фило­со­фи­ей. Филист с само­го нача­ла выка­зал себя рев­ност­ней­шим при­вер­жен­цем тиран­ни­че­ско­го прав­ле­ния и дол­гое вре­мя коман­до­вал сто­ро­же­вым отрядом, зани­мав­шим сира­куз­скую кре­пость. Ходил слух, буд­то он состо­ял в близ­ких отно­ше­ни­ях с мате­рью Дио­ни­сия Стар­ше­го и тиран­ну это было извест­но. Но когда Леп­тин, при­жив­ший с чужою женой, кото­рую он соблаз­нил и увел от мужа, двух доче­рей, выдал одну из них за Фили­ста, не спро­сив­шись и не пред­у­предив Дио­ни­сия, тиранн рас­сви­ре­пел и жену Леп­ти­на зако­вал в кан­да­лы и бро­сил в тюрь­му, а Фили­ста изгнал из Сици­лии. Филист посе­лил­ся у каких-то сво­их госте­при­им­цев на бере­гу Адри­а­ти­ки и, по всей види­мо­сти, там, на досу­ге, соста­вил основ­ную часть сво­ей «Исто­рии». При жиз­ни стар­ше­го из Дио­ни­си­ев он так и не вер­нул­ся в оте­че­ство, но после его кон­чи­ны нена­висть к Дио­ну, как ска­за­но выше, воз­вра­ти­ла Фили­ста, в кото­ром осталь­ные при­двор­ные виде­ли силь­но­го еди­но­мыш­лен­ни­ка и твер­дую опо­ру тиран­нии.

12. И вер­но, сра­зу по воз­вра­ще­нии он высту­пил как надеж­ный защит­ник тиран­нии, а на Дио­на в это же вре­мя посы­па­лись гра­дом доно­сы, буд­то он всту­пил в сго­вор с Фео­до­том и Герак­лидом, замыш­ляя низ­верг­нуть суще­ст­ву­ю­щую власть. В самом деле, сколь­ко мож­но судить, он наде­ял­ся с помо­щью и через посред­ство Пла­то­на отнять у тиран­нии ее дес­по­ти­че­скую и ничем не огра­ни­чен­ную силу и сде­лать Дио­ни­сия уме­рен­ным и ува­жаю­щим зако­ны вла­сти­те­лем, одна­ко в слу­чае, если бы тиранн ока­зал сопро­тив­ле­ние и не сми­рил­ся, Дион решил низ­ло­жить его и вер­нуть Сира­ку­зам демо­кра­ти­че­ское устрой­ство — не пото­му, чтобы он вооб­ще одоб­рял демо­кра­тию, но отда­вая ей без­услов­ное пред­по­чте­ние перед тиран­ни­ей, коль ско­ро здра­во­го ари­сто­кра­ти­че­ско­го прав­ле­ния достиг­нуть не уда­ет­ся.

13. При таком-то поло­же­нии дел и при­ехал в Сици­лию Пла­тон и пона­ча­лу был встре­чен с небы­ва­лым поче­том и дру­же­лю­би­ем. И пыш­но укра­шен­ная цар­ская колес­ни­ца жда­ла его на при­ста­ни, когда он сошел с кораб­ля, и жерт­ву богам при­нес тиранн в озна­ме­но­ва­ние вели­кой уда­чи, выпав­шей на долю его государ­ства. Уме­рен­ность пир­шеств, скром­ное убран­ство дво­ра, мяг­кость само­го Дио­ни­сия в любом из дел, какие он раз­би­рал, вну­ша­ли граж­да­нам живей­шую надеж­ду на счаст­ли­вые пере­ме­ны. Все­ми овла­де­ло горя­чее рве­ние к нау­кам и фило­со­фии, дво­рец тиран­на, как пере­да­ют, был засы­пан пылью8 из-за мно­же­ства люби­те­лей гео­мет­рии. Немно­го дней спу­стя во двор­це справ­ля­ли ста­рин­ное празд­не­ство. Когда гла­ша­тай, по заведен­но­му обы­чаю, начал молит­ву о дол­го­веч­но­сти и неко­ле­би­мо­сти тиран­нии, Дио­ни­сий, кото­рый сто­ял с ним рядом, вос­клик­нул: «Дол­го ли ты еще будешь нас про­кли­нать?!» Это чрез­вы­чай­но огор­чи­ло Фили­ста и его дру­зей, кото­рые поня­ли, что вре­мя и при­выч­ка сде­ла­ют неодо­ли­мой силу Пла­то­на, если уже теперь, за такой корот­кий срок, он сумел про­из­ве­сти столь рази­тель­ную пере­ме­ну в мыс­лях моло­до­го чело­ве­ка.

14. Теперь вра­ги бра­ни­ли Дио­на уже не порознь и не вти­хо­мол­ку, но все хором и совер­шен­но откры­то твер­ди­ли, что Пла­то­но­вы­ми реча­ми он, не таясь, окол­до­вы­ва­ет и отрав­ля­ет Дио­ни­сия, чтобы, заста­вив того доб­ро­воль­но отречь­ся и отсту­пить­ся от вла­сти, пере­дать ее сыно­вьям Ари­сто­ма­хи, сво­им пле­мян­ни­кам. Иные при­киды­ва­лись воз­му­щен­ны­ми, вспо­ми­ная, как в былые годы афи­няне при­плы­ли в Сици­лию с огром­ны­ми мор­ски­ми и сухо­пут­ны­ми сила­ми, но погиб­ли, сги­ну­ли, так и не взяв Сира­ку­зы, — а тут, дескать, через одно­го-един­ст­вен­но­го софи­ста сокру­ша­ют тиран­нию Дио­ни­сия, уго­во­рив­ши его рас­стать­ся с деся­тью тыся­ча­ми лич­ной охра­ны, бро­сить четы­ре­ста три­ер, десять тысяч кон­ни­цы и искать неиз­ре­чен­но­го бла­га в Ака­де­мии, сча­стья — в заня­ти­ях гео­мет­ри­ей, а то сча­стье, что заклю­ча­ет­ся в наслаж­де­ни­ях, вла­сти и богат­стве, усту­пить Дио­ну и Дио­но­вым пле­мян­ни­кам!

След­ст­ви­ем этих напа­док были спер­ва подо­зре­ния, а потом нарас­таю­щая озлоб­лен­ность и пря­мой раз­лад, и как раз тогда Дио­ни­сию тай­но пере­да­ли пись­мо Дио­на кар­фа­ген­ским вла­стям, в кото­ром он сове­то­вал, если они решат искать мира с Дио­ни­си­ем, не начи­нать пере­го­во­ров без его, Дио­на, посред­ства, ибо с его помо­щью они без­оши­боч­но достиг­нут всех наме­чен­ных целей. Про­чтя пись­мо Фили­сту и спро­сив его сове­та, тиранн, как рас­ска­зы­ва­ет Тимей, обма­нул бди­тель­ность Дио­на лож­ным при­ми­ре­ни­ем. Объ­явив, что все преж­ние недо­ра­зу­ме­ния забы­ты, он под каким-то незна­ча­щим пред­ло­гом увел Дио­на, совсем одно­го, на берег моря, к под­но­жью хол­ма, на кото­ром сто­ит кре­пость, и здесь, пока­зав пись­мо, обви­нил его в пре­ступ­ном сго­во­ре с кар­фа­ге­ня­на­ми. Дион стал было оправ­ды­вать­ся, но тиранн отка­зал­ся слу­шать и рас­по­рядил­ся немед­лен­но бро­сить его в лод­ку, пере­вез­ти через про­лив и выса­дить в Ита­лии.

15. Рас­по­ря­же­ние это было испол­не­но, и все счи­та­ли его сви­ре­пым и бес­че­ло­веч­ным, так что даже дом тиран­на погру­зил­ся в скорбь — из-за жен­щин, — а город бур­лил, ожи­дая, что паде­ние Дио­на и все­об­щее недо­ве­рие к тиран­ну вызо­вут бес­по­ряд­ки, кото­рые быст­ро при­ве­дут к вос­ста­нию и государ­ст­вен­но­му пере­во­роту. Дио­ни­сий испу­гал­ся и при­нял­ся успо­ка­и­вать дру­зей и жен­щин, заве­ряя, буд­то не изгнал Дио­на, а про­сто отпра­вил его за гра­ни­цу, чтобы в раз­дра­же­нии, вызван­ном его при­сут­ст­ви­ем и само­на­де­ян­но­стью, не ока­зать­ся вынуж­ден­ным обой­тись с ним более кру­то. Роди­чам Дио­на он дал два кораб­ля и раз­ре­шил доста­вить изгнан­ни­ку в Пело­пон­нес его вещи и рабов по их соб­ст­вен­но­му выбо­ру и усмот­ре­нию. Дион вла­дел боль­шим иму­ще­ст­вом и мало чем усту­пал само­му тиран­ну в пыш­но­сти домаш­не­го убран­ства, кото­рое ему и пере­вез­ли цели­ком. К это­му при­со­еди­ни­лись щед­рые и мно­го­чис­лен­ные подар­ки, послан­ные супру­гою, сест­рой и дру­зья­ми, так что богат­ство его сде­ла­лось извест­но в Гре­ции и по бла­го­со­сто­я­нию изгнан­ни­ка суди­ли о могу­ще­стве тиран­нии.

16. Пла­то­на Дио­ни­сий сра­зу же пере­се­лил в кре­пость и, под пред­ло­гом госте­при­им­ства и осо­бо­го рас­по­ло­же­ния, окру­жил его почет­ною стра­жей, чтобы фило­соф не уехал вслед за Дио­ном и не высту­пил свиде­те­лем учи­нен­но­го над ним наси­лия. Вре­мя и посто­ян­ное обще­ние при­учи­ло Дио­ни­сия тер­петь беседы и речи Пла­то­на, как при­вы­ка­ет дикий зверь к при­кос­но­ве­нию чело­ве­че­ской руки. Мало того, он про­ник­ся к сво­е­му учи­те­лю любо­вью тиран­на и, тре­буя, чтобы и Пла­тон любил одно­го лишь его и вос­хи­щал­ся им боль­ше всех на све­те, был готов отдать фило­со­фу всю свою власть — лишь бы толь­ко друж­бе Дио­на он пред­по­чел его друж­бу. Для Пла­то­на, одна­ко, эта беше­ная страсть была насто­я­щим бед­ст­ви­ем, ибо Дио­ни­сий, подоб­но всем, без ума влюб­лен­ным, мучил­ся рев­но­стью и то ссо­рил­ся с Пла­то­ном, то мирил­ся с ним и умо­лял о про­ще­нии, горел жела­ни­ем слу­шать его и изу­чать фило­со­фию — и не был глух к уго­во­рам тех, кто ста­рал­ся отвра­тить его от этих заня­тий, твер­дя, что они дей­ст­ву­ют на него пагуб­но. В это вре­мя нача­лась какая-то вой­на, и Дио­ни­сий отпра­вил Пла­то­на домой, пообе­щав к весне воз­вра­тить Дио­на. Сло­ва сво­его он не сдер­жал, но дохо­ды с име­ний посы­лал Дио­ну исправ­но и про­сил у Пла­то­на про­ще­ния и отсроч­ки до кон­ца вой­ны: как толь­ко будет заклю­чен мир, он вернет Дио­на неза­мед­ли­тель­но, а до тех пор пусть изгнан­ник хра­нит спо­кой­ст­вие, не замыш­ля­ет ника­ких бес­по­ряд­ков и не чер­нит его в гла­зах гре­ков.

17. Пыта­ясь испол­нить прось­бу Дио­ни­сия, Пла­тон обра­тил Дио­на к заня­ти­ям фило­со­фи­ей и слов­но при­ко­вал его к Ака­де­мии. В Афи­нах Дион жил у одно­го из сво­их зна­ком­цев по име­ни Кал­липп, а для отды­ха и раз­вле­че­ний купил за горо­дом усадь­бу. Впо­след­ст­вии, перед отплы­ти­ем в Сици­лию, он пода­рил это име­ние Спев­сип­пу, с кото­рым сре­ди афин­ских сво­их дру­зей сошел­ся осо­бен­но близ­ко и корот­ко, ибо Пла­тон рас­счи­ты­вал, что обще­ство чело­ве­ка любез­но­го, масте­ра удач­но и вовре­мя пошу­тить, смяг­чит харак­тер Дио­на. Имен­но эти­ми каче­ства­ми и обла­дал Спев­сипп — неда­ром Тимон в «Сил­лах» назы­ва­ет его заме­ча­тель­ным ост­ро­ум­цем. Когда Пла­тон гото­вил к состя­за­ни­ям хор маль­чи­ков, Дион обу­чал хорев­тов и при­нял на себя все рас­хо­ды, и Пла­тон не пре­пят­ст­во­вал ему обна­ру­жи­вать перед афи­ня­на­ми свою често­лю­би­вую щед­рость, пото­му что она ско­рее достав­ля­ла рас­по­ло­же­ние наро­да Дио­ну, неже­ли сла­ву — ему само­му.

Дион посе­щал и дру­гие горо­да, участ­во­вал в тор­же­ст­вен­ных празд­не­ствах и собра­ни­ях, сво­дил зна­ком­ства с луч­ши­ми и наи­бо­лее иску­шен­ны­ми в государ­ст­вен­ных делах людь­ми, и в поведе­нии его не было и следа гру­бо­сти, тиран­ни­че­ских зама­шек или изне­жен­но­сти, напро­тив, он бли­стал скром­но­стью, воз­держ­но­стью, муже­ст­вом и пре­крас­ны­ми позна­ни­я­ми в нау­ках и фило­со­фии. Везде поэто­му он при­об­ре­тал бла­го­склон­ность и вызы­вал вос­хи­ще­ние гре­ков, и мно­гие горо­да ока­зы­ва­ли ему поче­сти и выно­си­ли осо­бые поста­нов­ле­ния, про­слав­ляя его досто­ин­ства. Лакеде­мо­няне даже сде­ла­ли его пол­но­прав­ным граж­да­ни­ном Спар­ты, пре­не­брег­ши гне­вом Дио­ни­сия, хотя как раз в ту пору тиранн был их вер­ным и пре­дан­ным союз­ни­ком в борь­бе с фиван­ца­ми.

Рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды Дио­на при­гла­сил к себе мега­ря­нин Птео­дор. По-види­мо­му, это был один из самых бога­тых и вли­я­тель­ных людей в Мега­рах. Видя, что у две­рей его сто­ит целая тол­па и что к хозя­и­ну, обре­ме­нен­но­му и пере­гру­жен­но­му дела­ми, не под­сту­пить­ся, Дион обер­нул­ся к дру­зьям, кото­рые него­до­ва­ли и гром­ко воз­му­ща­лись, и ска­зал им: «Впра­ве ли мы пори­цать это­го чело­ве­ка? Раз­ве не то же самое тво­ри­лось и у нас в доме, пока мы были в Сира­ку­зах?»

18. С тече­ни­ем вре­ме­ни Дио­ни­сий начал завидо­вать люб­ви гре­ков к Дио­ну и боять­ся ее, а пото­му пре­кра­тил посы­лать ему его дохо­ды и пере­дал иму­ще­ство изгнан­ни­ка сво­им управ­ля­ю­щим. А чтобы как-то ути­шить дур­ную мол­ву, кото­рая пошла о нем сре­ди фило­со­фов из-за Пла­то­на, он собрал вокруг себя мно­же­ство людей, поль­зо­вав­ших­ся сла­вою уче­ных. Стре­мясь всех пре­взой­ти и одо­леть в искус­стве спо­ра, Дио­ни­сий был вынуж­ден вспо­ми­нать то, что кра­ем уха слы­шал от Пла­то­на, но повто­рял сло­ва учи­те­ля без тол­ку и нев­по­пад. Им сно­ва овла­де­ла тос­ка по Пла­то­ну, и он корил себя за то, что не извлек всей воз­мож­ной поль­зы из его пре­бы­ва­ния в Сира­ку­зах и часто про­пус­кал беседы, кото­рые были для него, Дио­ни­сия, столь важ­ны и полез­ны. А так как это был тиранн, без­удерж­ный во всех сво­их жела­ни­ях и сле­по сле­дую­щий любо­му из сво­их поры­вов, он решил вер­нуть Пла­то­на во что бы то ни ста­ло и, про­буя все сред­ства под­ряд, уго­во­рил пифа­го­рей­ца Архи­та высту­пить за него пору­чи­те­лем и при­гла­сить Пла­то­на в Сици­лию. (Дело в том, что пер­вое их зна­ком­ство состо­я­лось через Архи­та.) Архит послал к Пла­то­ну Археда­ма. Одно­вре­мен­но Дио­ни­сий отпра­вил в Афи­ны кораб­ли и сво­их при­бли­жен­ных, кото­рым нака­за­но было умо­лить и при­вез­ти Пла­то­на. Сам Дио­ни­сий напи­сал фило­со­фу ясно и опре­де­лен­но, что если он не согла­сит­ся при­ехать в Сици­лию, ника­ко­го снис­хож­де­ния Дио­ну не будет, если же согла­сит­ся — изгнан­ник будет вос­ста­нов­лен во всех пра­вах. К само­му Дио­ну при­шли пись­ма от сест­ры и супру­ги с насто­я­тель­ны­ми уве­ща­ни­я­ми убедить Пла­то­на, чтобы он усту­пил Дио­ни­сию и не давал ему пово­да к новым жесто­ко­стям. Таким-то вот обра­зом, пишет Пла­тон9, он в тре­тий раз ока­зал­ся на бере­гу Сици­лий­ско­го про­ли­ва, и


Сно­ва обрат­ной доро­гой его на Харибду помча­ло.

19. Его при­езд испол­нил вели­кою радо­стью Дио­ни­сия и новы­ми надеж­да­ми всю Сици­лию, кото­рая моли­лась и при­ла­га­ла все уси­лия к тому, чтобы Пла­тон одер­жал верх над Фили­стом и фило­со­фия над тиран­ни­ей. Боль­шую под­держ­ку ока­зы­ва­ли ему жен­щи­ны10 во двор­це тиран­на, и сам Дио­ни­сий почтил Пла­то­на неслы­хан­ным дове­ри­ем, каким не поль­зо­вал­ся боль­ше никто: фило­соф вхо­дил к нему, не под­вер­га­ясь обыс­ку. Дио­ни­сий неод­но­крат­но делал сво­е­му гостю бога­тые денеж­ные подар­ки, но Пла­тон не при­ни­мал ниче­го, и Ари­стипп из Кире­ны, кото­рый жил тогда в Сира­ку­зах, заме­тил: «Пра­во же, щед­рость нико­гда не разо­рит Дио­ни­сия: нам, кото­рые про­сят мно­го, он дает мало, а Пла­то­ну, кото­рый ниче­го не берет, — мно­го».

После пер­вых при­вет­ст­вий и любез­но­стей Пла­тон завел речь о Дионе, и спер­ва тиранн все откла­ды­вал этот раз­го­вор, а затем пошли спо­ры и упре­ки, о кото­рых, одна­ко, никто не дога­ды­вал­ся, ибо Дио­ни­сий ста­ра­тель­но скры­вал эти раз­но­гла­сия и все­воз­мож­ны­ми угож­де­ни­я­ми и поче­стя­ми пытал­ся заглу­шить любовь фило­со­фа к Дио­ну. Пла­тон с само­го нача­ла раз­га­дал его веро­лом­ство и лице­ме­рие, но тер­пел, не выда­вая себя ни сло­вом, ни взглядом. В то вре­мя как оба насто­ро­жен­но и недо­вер­чи­во следи­ли друг за дру­гом в пол­ной уве­рен­но­сти, что никто об этом не подо­зре­ва­ет, Гели­кон Кизик­ский, один из дру­зей Пла­то­на, пред­ска­зал сол­неч­ное затме­ние11. Пред­ска­за­ние его сбы­лось, и тиранн, изу­мив­шись, пода­рил Гели­ко­ну талант сереб­ра. Тогда Ари­стипп шут­ли­во объ­явил осталь­ным фило­со­фам, что и он, дескать, может пред­ска­зать кое-что неожи­дан­ное. Все ста­ли упра­ши­вать его открыть свое про­ро­че­ство, и он воз­ве­стил: «Пред­ре­каю вам, что в ско­ром вре­ме­ни Пла­тон и Дио­ни­сий ста­нут вра­га­ми!» В кон­це кон­цов, Дио­ни­сий пустил с тор­гов иму­ще­ство Дио­на, а выру­чен­ные день­ги оста­вил себе, Пла­то­на же, до тех пор жив­ше­го в саду под­ле двор­ца, посе­лил сре­ди наем­ни­ков, кото­рые уже дав­но его нена­виде­ли и хоте­ли убить за то, что он убеж­дал Дио­ни­сия отка­зать­ся от тиран­ни­че­ской вла­сти и рас­пу­стить тело­хра­ни­те­лей.

20. Об угро­зе, кото­рая навис­ла над Пла­то­ном, узна­ет Архит и, немед­ля сна­рядив трид­ца­ти­ве­сель­ный корабль, отправ­ля­ет к Дио­ни­сию посоль­ство с тре­бо­ва­ни­ем отпу­стить Пла­то­на к нему и напо­ми­на­ни­ем, что фило­соф при­плыл в Сира­ку­зы лишь после того, как он, Архит, пору­чил­ся за его без­опас­ность. Пыта­ясь оправ­дать­ся и скрыть свою враж­ду, тиранн давал пир за пиром в честь отъ­ез­жаю­ще­го и осы­пал его все­воз­мож­ны­ми зна­ка­ми вни­ма­ния, но одна­жды не вытер­пел и спро­сил: «Что же, Пла­тон, ты, вер­но, мно­го вся­ких ужа­сов нарас­ска­жешь о нас сво­им дру­зьям-фило­со­фам?» — «Поми­луй, навряд ли Ака­де­мия спо­соб­на ощу­тить такую нуж­ду в темах для раз­го­во­ра, чтобы кто-нибудь стал вспо­ми­нать о тебе», — воз­ра­зил Пла­тон, улыб­нув­шись. Вот как, судя по сооб­ще­ни­ям писа­те­лей, про­во­дил Пла­то­на Дио­ни­сий, но сам Пла­тон рас­ска­зы­ва­ет12 об этом несколь­ко ина­че.

21. Уже и эти собы­тия повер­га­ли Дио­на в ярость и него­до­ва­ние, а вско­ре он про­ник­ся непри­ми­ри­мой враж­дою к Дио­ни­сию — когда узнал о судь­бе сво­ей жены. (О супру­ге Дио­на наме­ка­ми гово­рит и Пла­тон в пись­ме к Дио­ни­сию13). Дело про­ис­хо­ди­ло сле­дую­щим обра­зом. Отпус­кая Пла­то­на в Гре­цию в пер­вый раз, Дио­ни­сий тай­но пору­чил ему выспро­сить у Дио­на, не будет ли он воз­ра­жать и пре­пят­ст­во­вать, если его жену выда­дут за дру­го­го: ходи­ла мол­ва — истин­ная или пущен­ная вра­га­ми Дио­на, неиз­вест­но, — буд­то брак этот был Дио­ну не по серд­цу и он не ладил с женою. Когда Пла­тон при­ехал в Афи­ны и пере­го­во­рил с Дио­ном, он напи­сал тиран­ну пись­мо, во всем осталь­ном ясное и понят­ное, но об этом деле выра­зил­ся так, чтобы никто, кро­ме Дио­ни­сия, понять не мог. Он бесе­до­вал, писал Пла­тон, об извест­ном Дио­ни­сию пред­ме­те, и совер­шен­но оче­вид­но, что Дион будет чрез­вы­чай­но раз­дра­жен, если Дио­ни­сий испол­нит свой план. В ту пору еще было мно­го надежд на при­ми­ре­ние, и тиранн не внес в жизнь сест­ры ника­ких пере­мен, но оста­вил ее по-преж­не­му вдво­ем с мла­ден­цем, кото­ро­го она роди­ла от Дио­на. Но теперь, отки­нув какую бы то ни было мысль о при­ми­ре­нии и враж­деб­но рас­став­шись с Пла­то­ном, он отда­ет Аре­ту, вопре­ки ее воле, одно­му из сво­их дру­зей, Тимо­кра­ту, хотя мог бы вспом­нить о мило­сер­дии, кото­рое в подоб­ном слу­чае обна­ру­жил Дио­ни­сий Стар­ший, и посту­пить по при­ме­ру отца.

У стар­ше­го из Дио­ни­си­ев, как рас­ска­зы­ва­ют, тоже был шурин, кото­рый сде­лал­ся его вра­гом; зва­ли его Полик­сен, и он был женат на сест­ре тиран­на Тесте. В стра­хе перед шури­ном Полик­сен бежал из Сици­лии. Дио­ни­сий велел при­ве­сти к себе сест­ру и обви­нил ее в том, что она зна­ла о бег­стве мужа, но не донес­ла ему, Дио­ни­сию. А Теста бес­страш­но и реши­тель­но отве­ча­ла: «Слиш­ком низ­ко ты обо мне судишь Дио­ни­сий! Не такая уж я сквер­ная и мало­душ­ная, чтобы, зная зара­нее о бег­стве мужа, не взой­ти вме­сте с ним на корабль и не разде­лить его участь! Нет, я ниче­го не зна­ла. Ибо несрав­нен­но луч­ше бы мне назы­вать­ся супру­гой изгнан­ни­ка Полик­се­на, неже­ли сест­рою тиран­на Дио­ни­сия!» Гово­рят, что тиранн был вос­хи­щен сме­лой речью Тесты. Доб­ле­стью этой жен­щи­ны вос­хи­ща­лись и сира­ку­зяне — настоль­ко, что даже после кру­ше­ния тиран­нии про­дол­жа­ли ока­зы­вать ей цар­ские поче­сти, а когда Теста умер­ла, за погре­баль­ным ложем шел весь город. Отступ­ле­ние, кото­рое я здесь себе поз­во­лил, отнюдь небес­по­лез­но, а пото­му оправ­да­но.

22. Теперь все помыс­лы Дио­на были устрем­ле­ны к войне. Сам Пла­тон, кото­рый чтил узы госте­при­им­ства, свя­зы­вав­шие его с Дио­ни­си­ем, и, кро­ме того, был уже слиш­ком стар, укло­нил­ся от уча­стия в его пла­нах, но Спев­сипп и осталь­ные дру­зья были заод­но с Дио­ном и при­зы­ва­ли его осво­бо­дить Сици­лию, про­сти­раю­щую к нему руки и с нетер­пе­ни­ем его ожи­даю­щую. Когда Пла­тон был в Сира­ку­зах, Спев­сипп, по-види­мо­му, мно­го вра­щал­ся сре­ди граж­дан, выведы­вая настро­е­ние умов. Спер­ва он опа­сал­ся откро­вен­ных раз­го­во­ров, подо­зре­вая, что они под­стро­е­ны тиран­ном, но потом пове­рил искрен­но­сти сво­их собе­сед­ни­ков, ибо у всех на устах было одно — все зва­ли и моли­ли Дио­на вер­нуть­ся, пусть даже без еди­но­го кораб­ля, без пехоты и кон­ни­цы, на утлой лод­чон­ке, толь­ко бы само­го себя и свое имя отдал он сици­лий­цам для борь­бы с Дио­ни­си­ем! Спев­сипп рас­ска­зы­вал об этом Дио­ну, и тот, утвер­див­шись в сво­ем реше­нии, но ста­ра­тель­но скры­вая его от посто­рон­них, при­нял­ся тай­но, через под­став­ных лиц, наби­рать наем­ни­ков. Ему помо­га­ли и мно­гие из государ­ст­вен­ных людей и фило­со­фов, как, напри­мер, Эвдем Кипр­ский, на смерть кото­ро­го Ари­сто­тель напи­сал «Раз­го­вор о душе»14, и Тимо­нид Лев­кад­ский. Све­ли с Дио­ном и фес­са­лий­ца Миль­та, про­ри­ца­те­ля, участ­ни­ка бесед и заня­тий в Ака­де­мии. Но из сира­ку­зян, изгнан­ных Дио­ни­си­ем, кото­рых было не мень­ше тыся­чи, к Дио­ну при­мкну­ли лишь два­дцать пять чело­век, все про­чие мало­душ­но отсту­пи­лись.

Исход­ною пози­ци­ей избра­ли ост­ров Закинф, куда и съе­ха­лись вои­ны. Чис­ло их не пре­вы­ша­ло вось­ми­сот, но все это были люди, испы­тан­ные во мно­гих и труд­ных похо­дах, отлич­но зака­лен­ные, не знав­шие себе рав­ных в отва­ге и воин­ском опы­те и спо­соб­ные вос­пла­ме­нить и вовлечь в дело вели­кое мно­же­ство еди­но­мыш­лен­ни­ков, кото­рых Дион рас­счи­ты­вал най­ти в Сици­лии.

23. Узнав, что их ведут про­тив Дио­ни­сия, наем­ни­ки спер­ва испу­га­лись и друж­но кля­ли Дио­на, кри­ча, что лишь в исступ­ле­нии и неистов­стве гне­ва или же вко­нец отча­яв­шись мог он пустить­ся в такое без­на­деж­ное пред­при­я­тие. Него­до­ва­ли они и на сво­их началь­ни­ков и вер­бов­щи­ков, кото­рые не ска­за­ли им зара­нее, с кем они будут вое­вать. Но когда Дион, обра­тив­шись к ним с речью, опи­сал, как гни­ла и немощ­на тиран­ния, и заве­рил их, что везет в Сици­лию не вои­нов, а ско­рее началь­ни­ков для сира­ку­зян и дру­гих сици­лий­цев, уже дав­но гото­вых взбун­то­вать­ся, когда после Дио­на перед ними высту­пил Алки­мен, самый зна­ме­ни­тый и знат­ный из ахей­цев, кото­рый так­же был участ­ни­ком похо­да, — они сми­ри­лись и успо­ко­и­лись.

Была середи­на лета, на море дули эте­сии15, ночью све­ти­ла пол­ная луна. При­гото­вив щед­рую жерт­ву Апол­ло­ну, Дион и все его наем­ни­ки в пол­ном воору­же­нии тор­же­ст­вен­ным шест­ви­ем дви­ну­лись в храм. После жерт­во­при­но­ше­ния он задал на закинф­ском риста­ли­ще пир, и вои­ны, дивясь вели­ко­ле­пию сереб­ря­ных и золотых чаш и сто­лов, вели­ко­ле­пию, пре­вос­хо­див­ше­му вся­кое пред­став­ле­ние о богат­стве част­но­го лица, раз­мыш­ля­ли про себя, что чело­век уже в летах и вла­де­лец огром­но­го состо­я­ния едва ли решил­ся бы на такой опас­ный шаг, если бы не имел твер­дой надеж­ды на успех и не пола­гал­ся на дру­зей, кото­рые на месте ока­жут ему самую дей­ст­вен­ную и силь­ную под­держ­ку.

24. Когда были совер­ше­ны воз­ли­я­ния и закон­че­ны пред­пи­сан­ные обы­ча­ем молит­вы, вдруг затми­лась луна16. Дио­на, кото­рый был зна­ком с кру­го­во­рота­ми затме­ний и пони­мал, что зем­ля может засло­нить свет солн­ца и тень тогда пада­ет на луну, — Дио­на, повто­ряю, это нисколь­ко не изу­ми­ло, но вои­ны были встре­во­же­ны и пали духом. Тогда про­ри­ца­тель Мильт, вый­дя на сре­ди­ну, при­звал их мужать­ся и упо­вать на все самое луч­шее, ибо боже­ство воз­ве­ща­ет затме­ние чего-то ярко бли­стаю­ще­го ныне. А что бли­ста­ет ярче тиран­нии Дио­ни­сия? Ее-то блеск они и уга­сят, едва сту­пив­ши на сици­лий­скую зем­лю! Это Мильт объ­явил во все­услы­ша­ние, но в узком кру­гу пред­у­преж­дал Дио­на и его дру­зей, что опа­са­ет­ся, как бы дело их, бла­го­по­луч­но достиг­нув цели, затем, после крат­ко­го про­цве­та­ния, не погиб­ло. Стра­хи эти вну­шил про­ри­ца­те­лю рой пчел, кото­рый виде­ли над кор­мою Дио­но­ва кораб­ля.

Гово­рят, что и Дио­ни­сию боже­ство яви­ло мно­го уди­ви­тель­ных зна­ме­ний. Орел вырвал из рук тело­хра­ни­те­ля дро­тик, под­нял его высо­ко в воздух, а потом бро­сил в пучи­ну. В тече­ние одно­го дня вода в море у под­но­жия кре­по­сти была прес­ной и год­ной для питья, в этом убеж­дал­ся каж­дый, кто ее ни про­бо­вал. На скот­ном дво­ре у тиран­на сви­нья при­нес­ла поро­сят, вполне обык­но­вен­ных с виду, но без ушей. Про­ри­ца­те­ли объ­яви­ли, что это пред­ве­ща­ет непо­ви­но­ве­ние и мятеж — граж­дане не ста­нут боль­ше слу­шать­ся при­ка­зов тиран­на. Прес­ная вода в море, тол­ко­ва­ли они далее, озна­ча­ет, что печаль­ные и тягост­ные обсто­я­тель­ства пере­ме­нят­ся для сира­ку­зян к луч­ше­му. Орел — слу­га Зев­са, копье — сим­вол вла­сти и гос­под­ства, а ста­ло быть, вели­чай­ший из богов жела­ет исчез­но­ве­ния и гибе­ли тиран­нии. Об этом сооб­ща­ет Фео­помп.

25. Вои­ны раз­ме­сти­лись на двух тор­го­вых кораб­лях, сле­дом за кото­ры­ми шло одно неболь­шое суд­но и два трид­ца­ти­ве­сель­ных. Поми­мо того ору­жия, какое име­ли при себе сол­да­ты, Дион вез две тыся­чи щитов и мно­го стрел и копий; погру­зи­ли на борт и обиль­ный запас про­до­воль­ст­вия, чтобы ни в чем не нуж­дать­ся во вре­мя пути, кото­рый пред­сто­я­ло про­де­лать от нача­ла до кон­ца под пару­са­ми, вда­ли от суши17, ибо у бере­гов Япи­гии, как ста­ло извест­но, их под­сте­ре­гал целый флот во гла­ве с Фили­стом. Две­на­дцать дней они плы­ли под лег­ким и сла­бым вет­ром и на три­на­дца­тый ока­за­лись в виду Пахи­на — южной око­неч­но­сти Сици­лии. Корм­чий Прот сове­то­вал поспе­шить с высад­кой. В про­тив­ном слу­чае, гово­рил он, если их уне­сет от зем­ли или же они мину­ют мыс по соб­ст­вен­ной воле, при­дет­ся про­ве­сти в откры­том море мно­го дней и ночей, дожи­да­ясь неча­сто­го в лет­нюю пору южно­го вет­ра. Но Дион не решил­ся выса­жи­вать­ся в такой бли­зо­сти от непри­я­те­ля и желая выбрать место подаль­ше, про­шел мимо Пахи­на. И почти сра­зу же задул рез­кий ветер с севе­ра, раз­вел высо­кую вол­ну и погнал кораб­ли прочь от Сици­лии, а там и Арк­тур18 появил­ся на небо­склоне, и нача­лась страш­ная буря с гро­мом, с мол­нией, с про­лив­ным дождем. Моря­ки были в смя­те­нии и уже не мог­ли понять куда плы­вут, как вдруг убеди­лись, что валы мчат суда к Кер­кине, лежа­щей вбли­зи Афри­ки, — к той имен­но части ост­ро­ва, где берег осо­бен­но крут и обры­вист. Еще немно­го — и их бы выбро­си­ло на кам­ни и раз­би­ло о ска­лы, но, нале­гая из послед­них сил на баг­ры, они все же про­нес­лись мимо. Нако­нец, буря улег­лась, и, встре­тив­шись с каким-то кораб­лем, они узна­ли, что нахо­дят­ся невда­ле­ке от так назы­вае­мых Голов Боль­шо­го Сир­та19. На море опу­сти­лась пол­ная тишь, и вой­ско охва­ти­ли тре­во­га и уны­ние, но вне­зап­но с суши потя­нул вете­рок. Они не жда­ли южно­го вет­ра и не хоте­ли верить счаст­ли­вой пере­мене, одна­ко ветер креп­чал, наби­рал силу, и, поста­вив все пару­са, какие у них были, помо­лив­шись богам, они пусти­лись напря­мик от афри­кан­ско­го бере­га к сици­лий­ско­му. Пла­ва­ние было лег­ким и быст­рым, и на пятый день они бро­си­ли яко­ря под­ле Минои, неболь­шо­го город­ка в той поло­вине Сици­лии, что была под вла­стью Кар­фа­ге­на.

По слу­чай­но­сти там ока­зал­ся в ту пору кар­фа­ген­ский вое­на­чаль­ник Синал, госте­при­и­мец и друг Дио­на. Ниче­го не зная ни о целях похо­да, ни о том, кто его воз­глав­ля­ет, он попы­тал­ся вос­пре­пят­ст­во­вать высад­ке. С ору­жи­ем в руках вои­ны устре­ми­лись впе­ред и, хотя нико­го не уби­ли — тако­во было рас­по­ря­же­ние Дио­на, доро­жив­ше­го сво­ею друж­бой с кар­фа­ге­ня­ни­ном, — на пле­чах бегу­щих ворва­лись в город и заня­ли его. Когда же началь­ни­ки встре­ти­лись и обме­ня­лись при­вет­ст­ви­я­ми, Дион воз­вра­тил Сина­лу город, кото­ро­му не было при­чи­не­но ни малей­ше­го ущер­ба, а Синал ока­зал вои­нам радуш­ный при­ем и поста­рал­ся снаб­дить Дио­на всем, чего ему недо­ста­ва­ло.

26. Боль­ше все­го бод­ро­сти при­да­ло сол­да­там Дио­на одно — чисто слу­чай­ное — обсто­я­тель­ство: Дио­ни­сия в Сира­ку­зах не было. Неза­дол­го до того он отплыл с восе­мью­де­ся­тью кораб­ля­ми в Ита­лию. Вот поче­му, хотя Дион убеж­дал сво­их людей, изму­чен­ных труд­ным путе­ше­ст­ви­ем, отдох­нуть подоль­ше, они не согла­ша­лись и, боясь упу­стить счаст­ли­вый слу­чай, тре­бо­ва­ли, чтобы он вел их на Сира­ку­зы. Итак, сло­жив в Миное запас­ное ору­жие и лиш­ний груз и взяв­ши с Сина­ла сло­во отпра­вить все к нему, когда настанет срок, Дион дви­нул­ся к Сира­ку­зам. В пути к нему при­со­еди­ни­лись сна­ча­ла две­сти всад­ни­ков из чис­ла граж­дан Акра­ган­та, оби­тав­ших близ Экно­ма, а затем жите­ли Гелы.

Мол­ва о слу­чив­шем­ся быст­ро достиг­ла Сира­куз, и Тимо­крат, за кото­ро­го Дио­ни­сий выдал супру­гу Дио­на и кото­рый воз­глав­лял остав­ших­ся в горо­де дру­зей и сто­рон­ни­ков тиран­на, поспеш­но отпра­вил к нему гон­ца с пись­мом, а сам зор­ко следил за любым дви­же­ни­ем сре­ди сира­ку­зян, ибо весь город уже готов был под­нять­ся и лишь из стра­ха и неуве­рен­но­сти в успе­хе хра­нил спо­кой­ст­вие. Но с послан­цем Тимо­кра­та при­клю­чи­лась уди­ви­тель­ная исто­рия. Бла­го­по­луч­но пере­пра­вив­шись в Ита­лию и мино­вав на пути в Кав­ло­нию, к Дио­ни­сию, зем­лю регий­цев, он повстре­чал­ся с каким-то сво­им при­я­те­лем, кото­рый нес тушу толь­ко что зако­ло­то­го жерт­вен­но­го живот­но­го. Сира­ку­зя­нин взял у него кусок мяса и поспе­шил даль­ше. Он шел весь день и еще доб­рую часть ночи, пока уста­лость не заста­ви­ла его хоть немно­го вздрем­нуть, и, свер­нув с доро­ги в лес, он лег, как был — не сни­мая пла­тья и обу­ви. Но мяс­ной дух при­ма­нил вол­ка, зверь схва­тил мясо, при­вя­зан­ное к сум­ке, и убе­жал, вме­сте с добы­чею уно­ся и сум­ку, и пись­мо, кото­рое в ней было. Когда же гонец проснул­ся и обна­ру­жил про­па­жу и, сколь­ко ни блуж­дал по лесу, сколь­ко ни искал — ниче­го не нашел, он решил без пись­ма на гла­за тиран­ну не пока­зы­вать­ся, но луч­ше скрыть­ся совсем. 27. Вот как вышло, что Дио­ни­сий узнал о войне в Сици­лии слиш­ком позд­но и из вто­рых рук.

Дион меж­ду тем подви­гал­ся впе­ред. К нему при­мкну­ла Кама­ри­на, а затем ста­ли сте­кать­ся во мно­же­стве и сира­куз­ские граж­дане из дере­вень, вос­став­шие про­тив тиран­на. Сре­ди леон­тин­ских и кам­пан­ских вои­нов, кото­рые под началь­ст­вом Тимо­кра­та охра­ня­ли Эпи­по­лы, Дио­ну уда­лось рас­про­стра­нить лож­ный слух, буд­то в первую оче­редь он напа­дет на их горо­да, и наем­ни­ки, оста­вив Тимо­кра­та, бро­си­лись на помощь к сво­им. Когда эта весть дошла до Дио­на, раз­бив­ше­го лагерь под­ле горо­да Акры, он, не дожи­да­ясь утра, под­нял вои­нов и вышел к реке Ана­пу все­го в деся­ти ста­ди­ях от Сира­куз. На бере­гу он сде­лал при­вал и, помо­лив­шись вос­хо­дя­ще­му Солн­цу, стал при­но­сить жерт­вы. Про­ри­ца­те­ли объ­яви­ли, что боги сулят ему победу. Увидев на голо­ве Дио­на венок, наде­тый по слу­чаю жерт­во­при­но­ше­ния, все при­сут­ст­во­вав­шие, в еди­ном поры­ве, тоже укра­си­ли себя вен­ка­ми. Чис­ло при­со­еди­нив­ших­ся к нему в похо­де дости­га­ло теперь пяти тысяч. Воору­же­ны они были сквер­но, чем ни попа­дя, но недо­ста­чу эту с лих­вою вос­пол­ня­ли пла­мен­ным вооду­шев­ле­ни­ем, и когда колон­на тро­ну­лась с места, все побе­жа­ли сле­дом, гром­ко и радост­но при­зы­вая друг дру­га сра­зить­ся за сво­бо­ду.

28. Из тех сира­ку­зян, что были внут­ри город­ских стен, самые извест­ные и обра­зо­ван­ные вышли в белых одеж­дах навстре­чу, к воротам, а про­стой люд тем вре­ме­нем рас­прав­лял­ся с дру­зья­ми тиран­на и хва­тал так назы­вае­мых «осве­до­ми­те­лей» — нече­сти­вых, нена­вист­ных богам людей, кото­рые шны­ря­ли по горо­ду, сме­ши­ва­лись с тол­пой, все выспра­ши­ва­ли, выню­хи­ва­ли, а потом доно­си­ли тиран­ну, како­вы настро­е­ния и речи каж­до­го из граж­дан. Они-то и понес­ли заслу­жен­ную кару пер­вы­ми: кому бы в руки они ни попа­да­лись, их заби­ва­ли насмерть. Тимо­крат не смог про­брать­ся в кре­пость, под защи­ту сто­ро­же­во­го отряда, и, вско­чив на коня, уска­кал, повсюду на пути сво­его бег­ства сея страх и смя­те­ние, ибо наро­чи­то пре­уве­ли­чи­вал чис­лен­ность и мощь вра­га, чтобы никто не поду­мал, буд­то он поте­рял город, испу­гав­шись незна­чи­тель­ной опас­но­сти. А тут уже и Дион пока­зал­ся в голо­ве отряда. Он был в бога­тых, кра­си­вых доспе­хах, по одну руку от него шагал его брат Мегакл, по дру­гую — афи­ня­нин Кал­липп, оба в вен­ках. За ними сле­дом шла сот­ня наем­ни­ков — тело­хра­ни­те­ли Дио­на, осталь­ных сол­дат, в стро­гом поряд­ке, вели началь­ни­ки, а сира­ку­зяне любо­ва­лись этим зре­ли­щем, слов­но свя­щен­ным, поис­ти­не боже­ст­вен­ным шест­ви­ем, и при­вет­ст­во­ва­ли как бы самое Сво­бо­ду, воз­вра­щаю­щу­ю­ся к ним после соро­ка вось­ми лет раз­лу­ки.

29. Дион всту­пил в город Теме­нит­ски­ми ворота­ми и, когда зву­ки тру­бы вос­ста­но­ви­ли порядок и тиши­ну, при­ка­зал гла­ша­таю объ­явить, что Дион и Мегакл яви­лись низ­ло­жить тиран­нию, а пото­му отныне сира­ку­зяне и про­чие сици­лий­цы от вла­сти Дио­ни­сия сво­бод­ны. Дион хотел и сам обра­тить­ся к сограж­да­нам и дви­нул­ся вверх по горо­ду через Ахра­ди­ну, меж­ду тем как по обе сто­ро­ны ули­цы, кото­рою он шел, сира­ку­зяне уже ста­ви­ли сто­лы, выно­си­ли из домов мясо жерт­вен­ных живот­ных и чаши с вином и, едва завидев Дио­на, бро­са­ли ему под ноги цве­ты и листья и про­во­жа­ли молит­ва­ми, точ­но одно­го из богов. Пря­мо под кре­по­стью и Пяти­вра­ти­ем20 были сол­неч­ные часы, уста­нов­лен­ные Дио­ни­си­ем — высо­кие, хоро­шо ото­всюду замет­ные. Под­няв­шись на них, Дион про­из­нес речь, в кото­рой горя­чо убеж­дал народ не рас­ста­вать­ся с обре­тен­ною вновь сво­бо­дой. А народ, ликуя, избрал обо­их бра­тьев пол­ко­во­д­ца­ми с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми и, по их прось­бе и жела­нию, дал им в това­ри­щи два­дцать чело­век, из кото­рых поло­ви­ну состав­ля­ли изгнан­ни­ки, вер­нув­ши­е­ся вме­сте с Дио­ном. Про­ри­ца­те­ли усмот­ре­ли еще одно доб­рое пред­зна­ме­но­ва­ние в том, что Дион, гово­ря к наро­ду, попи­рал нога­ми дар тиран­на, плод его често­лю­би­вой рас­то­чи­тель­но­сти. Но, с дру­гой сто­ро­ны, они опа­са­лись ско­рой пере­ме­ны в счаст­ли­вом тече­нии дел — ведь в тот миг, когда Дио­на избра­ли пол­ко­вод­цем, под нога­ми у него были часы.

Затем Дион занял Эпи­по­лы, выпу­стил на волю граж­дан, кото­рые были запер­ты в тюрь­ме, и воз­вел сте­ну, отде­лив­шую кре­пость от горо­да21.

Дио­ни­сий при­был в кре­пость морем лишь шестью дня­ми поз­же, и в тот же день к Дио­ну при­шли повоз­ки с ору­жи­ем, кото­рое он оста­вил у Сина­ла. Ору­жие это Дион разде­лил сре­ди сира­куз­ских граж­дан, а про­чие воору­жа­лись, как мог­ли, но каж­дый рвал­ся в бой.

30. Пер­вым делом, испы­ты­вая Дио­на, Дио­ни­сий отпра­вил послов к нему лич­но. Но Дион пред­ло­жил тиран­ну обра­тить­ся ко всем граж­да­нам — ныне сво­бод­ным! — и Дио­ни­сий, через сво­их послан­цев, повел дру­же­люб­ные речи, обе­щая облег­чить бре­мя нало­гов и воен­ной служ­бы и при­зы­вать граж­дан в вой­ско лишь в тех слу­ча­ях, когда они сами поста­но­вят участ­во­вать в похо­де. Но сира­ку­зяне сме­я­лись послам в лицо, а Дион объ­явил им, что Дио­ни­сий дол­жен спер­ва отречь­ся от вла­сти, а потом уже пусть ведет пере­го­во­ры; он же, пом­ня об их свой­стве́, поза­бо­тит­ся не толь­ко о непри­кос­но­вен­но­сти тиран­на, но и об иных спра­вед­ли­вых усло­ви­ях пере­ми­рия — в пол­ную меру сво­их сил. Дио­ни­сий был удо­вле­тво­рен таким отве­том и отпра­вил новое посоль­ство с прось­бою, чтобы в кре­пость к нему яви­лись выбор­ные от сира­ку­зян, с кото­ры­ми он мог бы дого­во­рить­ся — к общей выго­де и на осно­ве вза­им­ных усту­пок. Народ отрядил несколь­ких чело­век, назна­чен­ных самим Дио­ном, и тут же из кре­по­сти в город пополз­ли упор­ные слу­хи буд­то Дио­ни­сий сла­га­ет с себя зва­ние и власть тиран­на, при­чем дела­ет это ско­рее по соб­ст­вен­но­му убеж­де­нию, неже­ли поко­ря­ясь тре­бо­ва­нию Дио­на. Но то было лишь ковар­ное при­твор­ство, сво­его рода воен­ная хит­рость, направ­лен­ная про­тив сира­ку­зян, ибо при­слан­ных к нему граж­дан Дио­ни­сий поса­дил под стра­жу, а на рас­све­те напо­ил наем­ни­ков несме­шан­ным вином и бро­сил их на при­ступ сте­ны, воз­двиг­ну­той сира­ку­зя­на­ми.

Напа­де­ние ока­за­лось совер­шен­но вне­зап­ным, и когда вар­ва­ры22, с беше­ной отва­гой, с оглу­ши­тель­ным ревом про­ло­мив сте­ну, рину­лись на вра­гов, никто не посмел ока­зать им сопро­тив­ле­ние, кро­ме сол­дат Дио­на, кото­рые, едва заслы­шав шум, поспе­ши­ли на выруч­ку. Но и они не мог­ли ничем помочь, сби­тые с тол­ку и оглу­шен­ные кри­ка­ми бегу­щих сира­ку­зян, кото­рые оша­ле­ло мета­лись, про­ры­вая и рас­стра­и­вая их ряды, пока Дион, убедив­шись, что рас­по­ря­же­ний его никто не слы­шит, и желая на соб­ст­вен­ном при­ме­ре пока­зать, как сле­ду­ет дей­ст­во­вать, не вру­бил­ся в гущу вар­ва­ров пер­вым. Вокруг него сра­зу же заго­ре­лась оже­сто­чен­ная сеча — вра­ги узна­ва­ли его с такою же лег­ко­стью, как и свои, и под гроз­ный бое­вой клич рва­лись ото­всюду разом. Дион был уже немо­лод и недо­ста­точ­но кре­пок для боя, столь напря­жен­но­го и упор­но­го, одна­ко ж стой­ко выдер­жи­вал натиск напа­даю­щих, но был ранен копьем в руку, да и пан­цирь, повреж­ден­ный бес­чис­лен­ны­ми копья­ми, про­би­вав­ши­ми щит насквозь, едва выдер­жи­вал уда­ры дро­ти­ков и мечей. В кон­це кон­цов, и щит и пан­цирь рас­ко­ло­лись, и Дион упал, но вои­ны вырва­ли его из рук вра­гов. Оста­вив вме­сто себя началь­ни­ком Тимо­нида, он про­ехал вер­хом через город, по пути успо­ка­и­вая бегу­щих, под­нял наем­ни­ков, кара­у­лив­ших Ахра­ди­ну, и повел этот пол­ный отва­ги и све­жих сил отряд про­тив вар­ва­ров — обес­си­лен­ных и уже теря­ю­щих веру в успех сво­его дерз­ко­го пред­при­я­тия. Ведь они рас­счи­ты­ва­ли захва­тить весь город с пер­во­го же натис­ка, но, вопре­ки ожи­да­ни­ям, столк­ну­лись с отлич­ны­ми, неуто­ми­мы­ми бой­ца­ми. Итак, они дрог­ну­ли и нача­ли отхо­дить назад, а гре­ки, видя, что непри­я­тель под­дал­ся, уда­ри­ли с удво­ен­ной яро­стью и стре­ми­тель­но загна­ли его в кре­пость, поте­ряв семь­де­сят четы­ре чело­ве­ка уби­ты­ми, но и вра­гу нане­ся суще­ст­вен­ный урон. После этой бле­стя­щей победы сира­ку­зяне дали наем­ни­кам в награ­ду сто мин, а наем­ни­ки под­нес­ли Дио­ну золо­той венок.

31. Вско­ре из кре­по­сти спу­сти­лись гон­цы от Дио­ни­сия и доста­ви­ли Дио­ну пись­ма от жены и сест­ры, и еще одно с над­пи­сью: «Отцу от Гип­па­ри­на». Так зва­ли сына Дио­на. Прав­да, если верить Тимею, он носил имя Аре­тей, в честь сво­ей мате­ри, Аре­ты, но я пола­гаю, что в этом слу­чае ско­рее сле­ду­ет поло­жить­ся на Тимо­нида, дру­га и сорат­ни­ка Дио­на. Все пись­ма, пол­ные жен­ских мольб, были огла­ше­ны пред сира­ку­зя­на­ми, и лишь то, кото­рое, по види­мо­сти, при­слал Дио­ну сын, граж­дане про­си­ли не вскры­вать у всех на гла­зах, одна­ко Дион, вопре­ки их насто­я­ни­ям, рас­пе­ча­тал и это пись­мо. Оно было от Дио­ни­сия, кото­рый на сло­вах обра­щал­ся к Дио­ну, а по суще­ству к сира­ку­зя­нам, ибо все его прось­бы и оправ­да­ния были направ­ле­ны лишь к тому, чтобы очер­нить Дио­на. Начи­на­лось пись­мо с напо­ми­на­ний, как мно­го сам Дион сде­лал для тиран­нии в свое вре­мя и с каким усер­ди­ем ей слу­жил, далее сле­до­ва­ли угро­зы рас­пра­вить­ся с теми, кто был ему доро­же все­го, — с его сест­рою, сыном и супру­гой, и, нако­нец, после жалоб­ных сето­ва­ний, пере­ме­шан­ных со страш­ны­ми закля­ти­я­ми, шло пред­ло­же­ние, кото­рое, по мыс­ли Дио­ни­сия, долж­но было подей­ст­во­вать на Дио­на все­го силь­нее, — пред­ло­же­ние не уни­что­жать тиран­нию, но сде­лать­ся тиран­ном само­му, не дарить сво­бо­ды людям, кото­рые пита­ют к нему дав­нюю зло­бу и нена­висть, но под­чи­нить их сво­ей вла­сти и тем выз­во­лить из беды дру­зей и роди­чей.

32. Каза­лось бы, что, слу­шая чте­ние этих писем, сира­ку­зяне долж­ны были вос­хи­щать­ся твер­до­стью и вели­чи­ем духа Дио­на, кото­рый ради добра и спра­вед­ли­во­сти отка­зы­ва­ет­ся внять голо­су бли­жай­ше­го род­ства, но вме­сто это­го в них заше­ве­ли­лись подо­зре­ния и стра­хи, как бы он, сми­рив­шись пред край­нею необ­хо­ди­мо­стью, не поща­дил тиран­на; они сра­зу же при­ня­лись высмат­ри­вать себе иных руко­во­ди­те­лей, и в осо­бен­ное воз­буж­де­ние их при­ве­ла весть, что воз­вра­тил­ся Герак­лид.

Этот Герак­лид был изгнан­ник, чело­век иску­шен­ный в деле вой­ны и про­сла­вив­ший­ся на посту пол­ко­во­д­ца, кото­рый он зани­мал при обо­их тиран­нах, но непо­сто­ян­ный, до край­но­сти лег­ко­мыс­лен­ный и в сов­мест­ных дей­ст­ви­ях, сопря­жен­ных с вла­стью и сла­вой, ни малей­ше­го дове­рия не заслу­жи­вав­ший. С Дио­ном он повздо­рил и разо­шел­ся в Пело­пон­не­се и решил высту­пить про­тив тиран­на сам, со сво­им соб­ст­вен­ным фло­том. И вот, при­плыв в Сира­ку­зы на семи три­е­рах и трех гру­зо­вых судах, он заста­ет Дио­ни­сия в оса­де, а граж­дан — в тре­во­ге и вол­не­ни­ях и немед­лен­но при­ни­ма­ет­ся искать рас­по­ло­же­ния наро­да. Вла­дея при­род­ным оба­я­ни­ем и даром увле­кать тол­пу, жаж­ду­щую лести, он без труда пере­ма­ни­вал на свою сто­ро­ну сира­ку­зян, кото­рые тер­петь не мог­ли неуступ­чи­во­сти Дио­на, видя в ней угрюм­ство, губи­тель­ное для государ­ст­вен­ных дел, и до такой сте­пе­ни обнаг­ле­ли после победы, что, не до кон­ца еще изба­вив­шись от раб­ства, уже сами тре­бо­ва­ли рабо­леп­ных угож­де­ний.

33. Преж­де все­го, сой­дясь по соб­ст­вен­но­му почи­ну в Собра­ние, они избра­ли Герак­лида началь­ни­ком флота. Но Дион высту­пил и с упре­ком заявил, что этим назна­че­ни­ем сира­ку­зяне уни­что­жа­ют власть, кото­рою преж­де облек­ли его, Дио­на, ибо неогра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия его кон­ча­ют­ся, коль ско­ро мор­ские силы отда­ны под нача­ло дру­го­го. И народ, хотя и про­тив воли, отме­нил свое реше­ние. После это­го Дион позвал Герак­лида к себе домой и выра­зил ему свое недо­воль­ство тем, что он зате­ва­ет непо­до­баю­щий и вред­ный спор из-за вла­сти в такое вре­мя, когда город сто­ит на краю гибе­ли. Сно­ва откры­лось собра­ние, и Дион — на этот раз уже сам — назна­чил Герак­лида началь­ни­ком флота и убедил сограж­дан дать ему тело­хра­ни­те­лей, кото­рых, кро­ме как у само­го Дио­на, не было ни у кого. На сло­вах Герак­лид ока­зы­вал Дио­ну пол­ное ува­же­ние, рас­сы­пал­ся в бла­го­дар­но­стях, повсюду сле­до­вал за ним с видом уни­жен­ным и сокру­шен­ным и неукос­ни­тель­но испол­нял его при­ка­зы, но втайне сби­вал с пути и под­стре­кал к воз­му­ще­нию тол­пу и, в осо­бен­но­сти, люби­те­лей пере­мен, и тем достав­лял Дио­ну неимо­вер­ные, нераз­ре­ши­мые труд­но­сти. В самом деле, сове­туя заклю­чить с Дио­ни­си­ем пере­ми­рие и выпу­стить его из кре­по­сти, Дион навле­кал на себя обви­не­ние, буд­то хочет спа­сти тиран­на, а про­дол­жая оса­ду — чтобы не раз­дра­жать народ, — он, по обще­му суж­де­нию, умыш­лен­но затя­ги­вал вой­ну с целью подоль­ше началь­ст­во­вать и дер­жать в стра­хе сограж­дан.

34. Жил в Сира­ку­зах некий Сосид, извест­ный все­му горо­ду мер­за­вец и наг­лец, пол­ную и совер­шен­ную сво­бо­ду пола­гав­ший лишь в край­ней рас­пу­щен­но­сти язы­ка. Соста­вив ковар­ный умы­сел про­тив Дио­на, он, преж­де все­го, высту­пил в Собра­нии и рез­ко обру­шил­ся на сира­ку­зян, кото­рые (так он кри­чал) не пони­ма­ют, что, изба­вив­шись от без­мозг­ло­го и пья­но­го тиран­на, они поса­ди­ли себе на шею ново­го вла­ды­ку — зор­ко­го и трез­во­го. Итак, заявив­ши себя в тот день пря­мым и откры­тым вра­гом Дио­на, он ушел с пло­ща­ди, а назав­тра про­мчал­ся по ули­цам горо­да совсем нагой, с окро­вав­лен­ной голо­вою и лицом, слов­но спа­са­ясь от пого­ни. Выско­чив на пло­щадь, он заво­пил, что наем­ни­ки Дио­на поку­ша­лись на его жизнь, и пока­зы­вал рану на голо­ве. Вокруг него быст­ро собра­лась целая тол­па него­дую­щих и воз­му­щав­ших­ся Дио­ном, кото­рый ведет себя с тиран­ни­че­ской сви­ре­по­стью и под угро­зою смер­ти лиша­ет граж­дан пра­ва сво­бод­но выра­жать свои мыс­ли. Тут же откры­лось Собра­ние, на ред­кость бес­по­рядоч­ное и шум­ное, но все-таки Дион смог про­из­не­сти речь, в кото­рой поста­рал­ся очи­стить себя от обви­не­ния и гово­рил, что брат Сосида — тело­хра­ни­тель у Дио­ни­сия и что это он надо­умил кле­вет­ни­ка посе­ять в горо­де мятеж, ибо ника­кой иной надеж­ды на спа­се­ние, кро­ме вза­им­но­го недо­ве­рия и раздо­ров сира­ку­зян, у тиран­на не оста­ет­ся. Сосида немед­лен­но осмот­ре­ли вра­чи и нашли, что рана не руб­ле­ная, а реза­ная, ибо удар мечом все­гда остав­ля­ет глу­бо­кую вмя­ти­ну посредине, а у Сосида рана поверх­ност­ная и нане­се­на не в один при­ем: веро­ят­но, от боли он то опус­кал руку, то сно­ва при­ни­мал­ся резать. В это вре­мя подо­спе­ли несколь­ко вид­ных граж­дан и при­нес­ли в Собра­ние брит­ву. Нын­че утром, рас­ска­за­ли они, им встре­тил­ся на доро­ге Сосид, весь в кро­ви, и крик­нул, что спа­са­ет­ся от наем­ни­ков Дио­на, кото­рые толь­ко что его рани­ли. Не теряя ни мгно­ве­ния, они бро­си­лись дого­нять зло­де­ев, но нико­го не пой­ма­ли, зато в том месте, откуда при­бли­зил­ся к ним Сосид, заме­ти­ли спря­тан­ную в полом камне брит­ву.

35. Дело сра­зу же при­ня­ло дур­ной для Сосида обо­рот. Когда же к этим ули­кам при­со­еди­ни­лись пока­за­ния рабов, сооб­щив­ших, что Сосид еще затем­но вышел из дому один, захва­тив брит­ву, обви­ни­те­ли Дио­на отсту­пи­лись, а народ вынес Сосиду смерт­ный при­го­вор и при­ми­рил­ся с Дио­ном.

К наем­ни­кам, одна­ко, сира­ку­зяне про­дол­жа­ли отно­сить­ся с недоб­ро­же­ла­тель­ст­вом, осо­бен­но воз­рос­шим после того, как на помощь Дио­ни­сию при­был из Япи­гии Филист с мно­го­чис­лен­ным фло­том и вой­на в основ­ном пере­шла с суши на море. Теперь граж­дане счи­та­ли, что пехо­тин­цы-наем­ни­ки им боль­ше не нуж­ны, а пото­му долж­ны бес­пре­ко­слов­но под­чи­нять­ся сира­ку­зя­нам — моря­кам, чья сила в судах. Еще боль­шим высо­ко­ме­ри­ем напол­ни­ло их удач­ное мор­ское сра­же­ние, в кото­ром они раз­би­ли Фили­ста и затем по-вар­вар­ски жесто­ко рас­пра­ви­лись с побеж­ден­ным. Прав­да, по сло­вам Эфо­ра, Филист, когда его корабль был захва­чен непри­я­те­лем, покон­чил с собою, но Тимо­нид, с само­го нача­ла участ­во­вав­ший в собы­ти­ях вме­сте с Дио­ном, пишет, обра­ща­ясь к фило­со­фу Спев­сип­пу, что три­е­ра Фили­ста выбро­си­лась на берег и он попал в руки сира­ку­зян живым. Вра­ги сорва­ли с него пан­цирь, разде­ли дона­га и вся­че­ски измы­ва­лись над ста­ри­ком, а потом отсек­ли ему голо­ву и отда­ли тело маль­чиш­кам с нака­зом про­во­ло­чить труп через Ахра­ди­ну и бро­сить в каме­но­лом­ни. Если же верить Тимею, над уби­тым над­ру­га­лись еще гнус­нее: маль­чиш­ки заце­пи­ли труп за хро­мую ногу и тас­ка­ли его по все­му горо­ду под зло­рад­ные насмеш­ки сира­ку­зян, кото­рые вспо­ми­на­ли, как этот самый чело­век поучал Дио­ни­сия, что не бежать ему нуж­но от тиран­нии и не коня запа­сать для бег­ства, но, напро­тив, дер­жать­ся у вла­сти до послед­не­го, покуда его не пота­щат за ногу. Впро­чем Филист гово­рил это Дио­ни­сию не от сво­его име­ни, а пере­ска­зы­вая чужие сло­ва.

36. Пре­дан­ность Фили­ста тиран­нии — бес­спор­но, спра­вед­ли­вый повод для напа­док, но Тимей не зна­ет в бра­ни ни гра­ни­цы, ни меры, а меж­ду тем, если пря­мым жерт­вам тогдаш­них без­за­ко­ний, быть может, еще и про­сти­тель­но выме­щать свой гнев даже на бес­чув­ст­вен­ных остан­ках, то писа­те­лям, повест­ву­ю­щим о делах про­шло­го, не потер­пев­шим от умер­ше­го ника­кой обиды, мало того — исполь­зу­ю­щим его сочи­не­ния, таким писа­те­лям забота о соб­ст­вен­ном доб­ром име­ни вос­пре­ща­ет глу­мить­ся или поте­шать­ся над несча­сти­я­ми, от кото­рых, по воле слу­чая, не защи­щен даже самый пре­крас­ный и достой­ный чело­век. С дру­гой сто­ро­ны, не по разу­му усерд­ст­ву­ет и Эфор, вос­хва­ля­ю­щий Фили­ста, кото­рый при всем сво­ем мастер­стве отыс­ки­вать бла­го­вид­ные изви­не­ния и звуч­ные сло­ва для неспра­вед­ли­вых поступ­ков и низ­ких нра­вов, при всей сво­ей изво­рот­ли­во­сти, и сам не в силах снять с себя упрек в бес­при­мер­ном пре­кло­не­нии перед тиран­ни­ей, в том, что он посто­ян­но пре­вы­ше все­го ста­вил и ценил рос­кошь тиран­нов, их силу, богат­ство и семей­ные свя­зи. Нет, самое пра­виль­ное и надеж­ное — и не хва­лить дел Фили­ста, и не глу­мить­ся над его уча­стью.

37. После гибе­ли Фили­ста Дио­ни­сий при­слал к Дио­ну новое посоль­ство, обе­щая сдать кре­пость со все­ми запа­са­ми ору­жия, со все­ми наем­ни­ка­ми и пяти­ме­сяч­ным жало­ва­ни­ем для них, при усло­вии, что ему пре­до­ста­вят пра­во сво­бод­но уехать и жить в Ита­лии, поль­зу­ясь дохо­да­ми с Гиа­та — так назы­ва­лась боль­шая и пло­до­род­ная область в сира­куз­ских вла­де­ни­ях, тянув­ша­я­ся от моря в глубь ост­ро­ва. Дион вести пере­го­во­ры отка­зал­ся и пред­ло­жил Дио­ни­сию обра­тить­ся со сво­ею прось­бой к сира­ку­зя­нам, а сира­ку­зяне, наде­ясь взять вра­га живым, про­гна­ли послов, и тогда Дио­ни­сий, пору­чив началь­ство над кре­по­стью стар­ше­му из сво­их сыно­вей, Апол­ло­кра­ту, дождал­ся попу­т­но­го вет­ра, поса­дил на кораб­ли тех из сво­его окру­же­ния, кто был ему осо­бен­но дорог, погру­зил самые цен­ные вещи и уплыл, обма­нув бди­тель­ность Герак­лида. Сира­ку­зяне гром­ко и на все лады про­кли­на­ли сво­его началь­ни­ка флота, и, чтобы поло­жить это­му конец, Герак­лид выпу­стил неко­е­го Гип­по­на, одно­го из народ­ных вожа­ков, кото­рый при­звал народ устро­ить пере­дел зем­ли, ибо нача­ло сво­бо­ды — это равен­ство, а бед­ность для неиму­щих — нача­ло раб­ства. Герак­лид под­дер­жал это пред­ло­же­ние и, пре­одоле­вая упор­ное про­ти­во­дей­ст­вие Дио­на, убедил сограж­дан его одоб­рить, а заод­но — лишить наем­ни­ков жало­ва­ния и выбрать новых пол­ко­вод­цев, чтобы раз и навсе­гда изба­вить­ся от Дио­на и его тяже­ло­го нра­ва. Слов­но чело­век, кото­рый после дол­го­го неду­га сра­зу же пыта­ет­ся встать на ноги, сира­ку­зяне, едва изба­вив­шись от тиран­нии, слиш­ком ско­ро захо­те­ли дей­ст­во­вать по при­ме­ру и подо­бию неза­ви­си­мых наро­дов и в начи­на­ни­ях сво­их тер­пе­ли неуда­чу за неуда­чей, а Дио­на, кото­рый, точ­но врач, пытал­ся назна­чить горо­ду стро­гие и воз­держ­ные пра­ви­ла поведе­ния, — нена­виде­ли.

38. Была сре­ди­на лета, и в тече­ние пят­на­дца­ти дней под­ряд неслы­хан­ной силы гром и дру­гие зло­ве­щие зна­ме­ния меша­ли сира­ку­зя­нам назна­чить новых пол­ко­вод­цев: они схо­ди­лись в Собра­ние, но вся­кий раз, во вла­сти суе­вер­но­го стра­ха, рас­хо­ди­лись ни с чем. Когда же, нако­нец, выда­лась ясная и устой­чи­вая пого­да и народ­ные вожа­ки откры­ли голо­со­ва­ние, слу­чи­лось так, что какой-то вол, ходив­ший в упряж­ке и при­выч­ный к тол­пе, вдруг нивесть поче­му разо­злил­ся на погон­щи­ка, вырвал шею из ярма и опро­ме­тью помчал­ся к теат­ру. Народ тут же повска­кал со сво­их мест и бро­сил­ся врас­сып­ную, а вол, в неисто­вой яро­сти, про­бе­жал по ули­цам той имен­но части горо­да, кото­рая впо­след­ст­вии была захва­че­на вра­гом. На сей раз, одна­ко, сира­ку­зяне пре­не­брег­ли недоб­рым пред­зна­ме­но­ва­ни­ем и выбра­ли два­дцать пять пол­ко­вод­цев, в чис­ле кото­рых был Герак­лид. Тай­но под­сы­лая сво­их людей к наем­ни­кам, они зва­ли их к себе на служ­бу и уго­ва­ри­ва­ли оста­вить Дио­на, а в награ­ду сули­ли не толь­ко жало­ва­ние, но и пра­во граж­дан­ства. Но те даже не удо­сто­и­ли их отве­та; хра­ня вер­ность началь­ни­ку, они постро­и­лись, при­ня­ли Дио­на под охра­ну сво­их мечей и копий и дви­ну­лись прочь из горо­да, нико­му не чиня вреда, но жесто­ко кля­ня каж­до­го, кто ни попа­дал­ся им на пути, за небла­го­дар­ность и под­лое веро­лом­ство. Тем не менее граж­дане, кото­рым вну­ши­ло пре­зре­ние и малое чис­ло наем­ни­ков и то, что они не напа­ли пер­вы­ми, собра­лись тол­пой куда более мно­го­люд­ной, чем отряд Дио­на, и сами кину­лись впе­ред, рас­счи­ты­вая без труда одо­леть их еще в пре­де­лах горо­да и уло­жить на месте всех до послед­не­го.

39. Ока­зав­шись пред роко­вою необ­хо­ди­мо­стью либо всту­пить в сра­же­ние с сограж­да­на­ми, либо погиб­нуть вме­сте с наем­ни­ка­ми-чуже­зем­ца­ми, Дион умо­лял сира­ку­зян обра­зу­мить­ся, про­сти­рая к ним руки и ука­зы­вая на сте­ны кре­по­сти, пол­ной вра­гов, следив­ших за тем, что тво­ри­лось вни­зу. Но тол­па была глу­ха к убеж­де­ни­ям, ибо речи свое­ко­рыст­ных льсте­цов наро­да воз­му­ти­ли весь город, как буря до дна воз­му­ща­ет пучи­ну, и Дион при­ка­зал сво­им дать тол­пе отпор, одна­ко ж уда­ров не нано­сить. И сто­и­ло сол­да­там с бое­вым кли­чем и бря­ца­ни­ем ору­жия сде­лать рывок в сто­ро­ну граж­дан, как ни один из них не остал­ся на месте — все опро­ме­тью понес­лись по ули­цам, хотя никто за ними не гнал­ся: Дион немед­ля повер­нул наем­ни­ков и повел отряд к Леон­ти­нам. Но сира­куз­ские вла­сти, кото­рые сде­ла­лись посме­ши­щем даже для жен­щин, рва­лись загла­дить свой позор, а пото­му, воору­жив граж­дан еще раз, поспе­ши­ли вслед за Дио­ном, настиг­ли его у пере­пра­вы через какую-то реку и пусти­ли впе­ред кон­ни­цу с наме­ре­ни­ем завя­зать бой. Видя, одна­ко, что он более не рас­по­ло­жен с оте­че­ской снис­хо­ди­тель­но­стью тер­петь их наг­лость, но в гне­ве раз­вер­ты­ва­ет бое­вую линию, все обра­ти­лись в бег­ство позор­нее преж­не­го и, поне­ся незна­чи­тель­ные поте­ри уби­ты­ми, вер­ну­лись в город.

40. Леон­тин­цы при­ня­ли Дио­на с вели­чай­шим поче­том, наем­ни­кам пред­ло­жи­ли жало­ва­ние и пра­ва граж­дан­ства, а к сира­ку­зя­нам отпра­ви­ли послов с тре­бо­ва­ни­ем по спра­вед­ли­во­сти рас­счи­тать­ся с наем­ни­ка­ми. Сира­ку­зяне, в свою оче­редь, при­сла­ли посоль­ство с обви­не­ни­я­ми про­тив Дио­на. Тогда в Леон­ти­ны собра­лись все союз­ни­ки, и состо­ял­ся совет, на кото­ром винов­ни­ка­ми обиды были при­зна­ны сира­ку­зяне. Сира­ку­зяне, одна­ко, уже изба­ло­вав­ши­е­ся и пол­ные гор­ды­ни, — еще бы, ведь народ теперь нико­му не под­чи­нял­ся, напро­тив, сам дер­жал в стра­хе и раб­ской покор­но­сти сво­их пол­ко­вод­цев! — сира­ку­зяне оста­ви­ли без вни­ма­ния при­го­вор союз­ни­ков.

41. Вско­ре к Сира­ку­зам при­шли три­е­ры от Дио­ни­сия, кото­рый послал оса­жден­ным день­ги и хлеб. Коман­до­вал суда­ми неа­по­ли­та­нец Нип­сий. Состо­я­лось сра­же­ние, и сира­ку­зяне, одер­жав верх и захва­тив четы­ре кораб­ля, при­над­ле­жав­ших тиран­ну, так дико бес­чин­ст­во­ва­ли по слу­чаю победы, а по слу­чаю без­на­ча­лия выра­жа­ли свое лико­ва­ние в таких чудо­вищ­ных попой­ках, что совер­шен­но забы­ли об осто­рож­но­сти и, видя себя уже вла­ды­ка­ми кре­по­сти, поте­ря­ли и самый город. Убедив­шись, что весь город обу­ян безу­ми­ем, что народ с утра до позд­ней ночи пьян­ст­ву­ет под пение флейт, а из пол­ко­вод­цев кто сам от души наслаж­да­ет­ся этим празд­не­ством, кто про­сто боит­ся напо­ми­нать пья­ным о деле и обя­зан­но­стях, Нип­сий как нель­зя луч­ше вос­поль­зо­вал­ся счаст­ли­вым слу­ча­ем и напал на укреп­ле­ния. Захва­тив сте­ну и про­бив брешь, он выпус­ка­ет в город вар­ва­ров с раз­ре­ше­ни­ем не щадить нико­го и дей­ст­во­вать как при­дет­ся. Сира­ку­зяне быст­ро сооб­ра­зи­ли, какая стряс­лась беда, но навстре­чу вра­гу под­ни­ма­лись мед­лен­но и с огром­ным трудом — слиш­ком вели­ко было их заме­ша­тель­ство, ибо то, что про­ис­хо­ди­ло, по пра­ву мож­но было назвать гибе­лью горо­да: муж­чин уби­ва­ли, сно­си­ли сте­ны, истош­но вопив­ших жен­щин и детей уго­ня­ли в кре­пость. Пол­ко­вод­цы сира­ку­зян не мог­ли даже собрать и выстро­ить сво­их людей, — вар­ва­ры повсюду пере­ме­ша­лись с граж­да­на­ми, — и в отча­я­нии отка­за­лись от борь­бы.

42. В таком поло­же­нии нахо­дил­ся город, и опас­ность уже при­дви­га­лась к Ахра­дине — и мыс­ли всех устрем­ля­лись к тому чело­ве­ку, кто был их послед­ней и един­ст­вен­ной надеж­дой, но стыд за соб­ст­вен­ную небла­го­дар­ность и без­рас­суд­ство не дава­ли нико­му выго­во­рить его имя. И все же нуж­да одо­ле­ла стыд: сре­ди союз­ни­ков и всад­ни­ков разда­лись голо­са, что надо вер­нуть Дио­на и позвать из Леон­тин пело­пон­нес­цев. И едва лишь про­зву­ча­ло завет­ное имя, как сира­ку­зяне раз­ра­зи­лись радост­ны­ми кри­ка­ми и сле­за­ми, моли­ли богов, чтобы Дион явил­ся поско­рее, меч­та­ли увидеть его сно­ва, вспо­ми­на­ли его неис­ся­кае­мое муже­ство в гроз­ных обсто­я­тель­ствах, кото­рое не толь­ко его само­го дела­ло неустра­ши­мым, но и им вну­ша­ло бес­стра­шие и уве­рен­ность в сво­их силах перед лицом непри­я­те­ля. Неза­мед­ли­тель­но отря­жа­ет­ся посоль­ство — Архо­нид и Теле­сид от союз­ни­ков, а от всад­ни­ков Гел­ла­ник и еще чет­ве­ро. Они ска­ка­ли во весь опор и при­бы­ли в Леон­ти­ны уже под вечер. Соско­чив с коней, они бро­си­лись пря­мо к Дио­ну и, обли­ва­ясь сле­за­ми, ста­ли рас­ска­зы­вать о беде, постиг­шей сира­ку­зян. Меж­ду тем под­хо­ди­ли и жите­ли Леон­тин, во мно­же­стве соби­ра­лись вокруг Дио­на и пело­пон­нес­цы, по стре­ми­тель­но­сти, с кото­рою при­мча­лись гон­цы, и по их уни­жен­ным моль­бам дога­ды­вав­ши­е­ся, что собы­тия при­ня­ли совер­шен­но неожи­дан­ный обо­рот. Не тра­тя вре­ме­ни даром, Дион напра­вил­ся вме­сте с при­ехав­ши­ми в Собра­ние. Быст­ро сошел­ся народ, и Архо­нид с Гел­ла­ни­ком, в крат­ких сло­вах обри­со­вав леон­тин­цам раз­ме­ры бед­ст­вия, обра­ти­лись к наем­ни­кам с при­зы­вом не пом­нить зла и защи­тить сира­ку­зян, кото­рые уже понес­ли кару куда более суро­вую, неже­ли та, какую жела­ли бы нало­жить на них сами оби­жен­ные.

43. Послы умолк­ли, и глу­бо­кая тиши­на объ­яла театр. Тогда под­нял­ся Дион, но обиль­ные сле­зы души­ли его и не дава­ли гово­рить. Сол­да­ты кри­ча­ли ему, чтобы он не падал духом, и пла­ка­ли вме­сте с ним. Нако­нец, несколь­ко опра­вив­шись от вол­не­ния, Дион ска­зал: «Пело­пон­нес­цы и союз­ни­ки, я собрал вас сюда дер­жать совет о ваших делах. О себе же в час, когда гиб­нут Сира­ку­зы, мне думать не при­ста­ло: я дол­жен их спа­сти, а в слу­чае неуда­чи уйду, чтобы най­ти моги­лу в пла­ме­ни и раз­ва­ли­нах сво­его род­но­го горо­да. Если вы согла­си­тесь еще и на сей раз помочь нам, самым без­рас­суд­ным и несчаст­ным из смерт­ных, и это будет делом ваших рук, вы под­ни­ме­те Сира­ку­зы из пра­ха! Ну, а если вы не про­сти­те сира­ку­зя­нам про­шло­го и оста­ви­те без вни­ма­ния их моль­бу, пусть за всю вашу храб­рость, за всю вашу былую пре­дан­ность достой­но возда­дут вам боги. Не забы­вай­те же Дио­на, кото­рый спер­ва не поки­нул вас, когда вы ста­ли жерт­вою неспра­вед­ли­во­сти, а потом — сограж­дан, когда они попа­ли в беду». Он еще не кон­чил свою речь, как наем­ни­ки, с кри­ком вско­чив­ши с мест, уже тре­бо­ва­ли, чтобы он ско­рее вел их на выруч­ку, а послы сира­ку­зян обни­ма­ли его и цело­ва­ли, и моли­ли у богов щед­рых мило­стей и для Дио­на и для его сол­дат. Когда шум улег­ся, Дион велел разой­тись и гото­вить­ся к похо­ду, а после ужи­на явить­ся в пол­ном воору­же­нии сюда же, к теат­ру: он решил высту­пать, не дожи­да­ясь утра.

44. Меж­ду тем в Сира­ку­зах пол­ко­вод­цы Дио­ни­сия, при­чи­нив горо­ду за день гро­мад­ный ущерб и сами поне­ся неко­то­рые — весь­ма, впро­чем, незна­чи­тель­ные — поте­ри, к ночи отсту­пи­ли в кре­пость. Тут народ­ные вожа­ки вос­пря­ну­ли духом и в надеж­де, что вра­ги успо­ко­ят­ся на достиг­ну­том, при­ня­лись уго­ва­ри­вать народ сно­ва отка­зать­ся от помо­щи и услуг Дио­на и, если он подой­дет со сво­и­ми наем­ни­ка­ми, не при­ни­мать их, не усту­пать чужа­кам пер­вен­ства и гла­вен­ства в доб­ле­сти, но спа­сти город и сво­бо­ду соб­ст­вен­ны­ми сила­ми. И сно­ва к Дио­ну отправ­ля­ют­ся послы — от пол­ко­вод­цев с тре­бо­ва­ни­ем повер­нуть назад, от всад­ни­ков и вид­ных граж­дан с прось­бою поспе­шить. По этой при­чине он подви­гал­ся впе­ред то мед­лен­нее, то ско­рее.

Глу­бо­кой ночью, в то вре­мя как нена­вист­ни­ки Дио­на кара­у­ли­ли ворота, чтобы пре­гра­дить ему доступ в Сира­ку­зы, Нип­сий опять выслал из кре­по­сти наем­ни­ков, кото­рые были теперь и сме­лее и мно­го­чис­лен­нее и, в один миг срав­няв­ши с зем­лею весь вал, бро­си­лись опу­сто­шать город. Теперь уже уби­ва­ли не толь­ко муж­чин, но и жен­щин и мла­ден­цев, и гра­бе­жей было немно­го, зато жесто­чай­ших раз­ру­ше­ний — без чис­ла. Отча­яв­шись в успе­хе и люто нена­видя сира­ку­зян, сын Дио­ни­сия слов­но заду­мал похо­ро­нить изды­хаю­щую тиран­нию под руи­на­ми горо­да. А чтобы упредить при­бли­жаю­ще­го­ся с под­мо­гою Дио­на, вра­ги обра­ти­лись к ско­рей­ше­му сред­ству пре­дать все уни­что­же­нию и гибе­ли — к огню; те зда­ния, что сто­я­ли вбли­зи, они под­жи­га­ли факе­ла­ми и пла­ме­нем све­тиль­ни­ков, а вдаль пус­ка­ли зажи­га­тель­ные стре­лы. Сира­ку­зяне в ужа­се бежа­ли, но на ули­цах бег­ле­цов насти­гал и бес­по­щад­но истреб­лял непри­я­тель, а дру­гих, искав­ших спа­се­ния в домах, сно­ва гнал нару­жу огонь, ибо мно­гие стро­е­ния уже пыла­ли и руши­лись.

45. Глав­ным обра­зом это бед­ст­вие и откры­ло Дио­ну ворота с еди­но­душ­но­го одоб­ре­ния граж­дан. Полу­чив спер­ва изве­стие, что непри­я­тель запер­ся в кре­по­сти, Дион рас­по­рядил­ся уба­вить шаг, но затем, уже днем, при­ска­ка­ли всад­ни­ки и сооб­щи­ли о новом захва­те горо­да, а затем появил­ся даже кое-кто из про­тив­ни­ков Дио­на, и все в один голос про­си­ли пото­ро­пить­ся. Опас­ность ста­но­ви­лась все более гроз­ной, и Герак­лид послал сво­его бра­та, а сле­дом дядю, Фео­до­та, умо­лять Дио­на о помо­щи и ска­зать, что непри­я­тель уже нигде не встре­ча­ет сопро­тив­ле­ния, что Герак­лид ранен, а город в самом ско­ром вре­ме­ни будет раз­ру­шен и сожжен дотла.

Когда эти гон­цы встре­ти­ли Дио­на, он был еще в шести­де­ся­ти ста­ди­ях от город­ских ворот. Он рас­ска­зал наем­ни­кам о слу­чив­шем­ся, при­звал их напрячь все силы и повел свой отряд уже не шагом, но бегом, меж тем как все новые гон­цы убеж­да­ли и уве­ще­ва­ли его не мед­лить. Во гла­ве сол­дат, выка­зав­ших изу­ми­тель­ное усер­дие и про­вор­ство, он дости­га­ет ворот и вры­ва­ет­ся в так назы­вае­мый Гека­том­пед. Лег­ко­во­ору­жен­ных он выпус­ка­ет на вра­га тут же, рас­счи­ты­вая, что самый вид их все­лит в сира­ку­зян бод­рость и надеж­ду, тяже­лую пехоту стро­ит в бое­вой порядок, а граж­дан, сте­каю­щих­ся к нему ото­всюду, раз­би­ва­ет на колон­ны и во гла­ве каж­дой колон­ны ста­вит осо­бо­го началь­ни­ка, чтобы уда­рить со мно­гих сто­рон разом и мгно­вен­но поверг­нуть непри­я­те­ля в ужас.

46. Когда, закон­чив при­готов­ле­ния и помо­лив­шись богам, он дви­нул­ся через город навстре­чу про­тив­ни­ку, сре­ди сира­ку­зян, видев­ших это, зазву­ча­ли гром­кие кри­ки радо­сти, сме­ши­вав­ши­е­ся с доб­ры­ми поже­ла­ни­я­ми и обо­д­ря­ю­щи­ми напут­ст­ви­я­ми; Дио­на они назы­ва­ли спа­си­те­лем и богом, наем­ни­ков — бра­тья­ми и сограж­да­на­ми. И не было чело­ве­ка настоль­ко себя­лю­би­во­го, настоль­ко доро­жа­ще­го соб­ст­вен­ною жиз­нью, кото­рый бы в тот миг не тре­во­жил­ся об одном Дионе более, неже­ли обо всех осталь­ных вме­сте, — Дионе, во гла­ве вой­ска шагав­шем сквозь огонь, по ули­цам, зали­тым кро­вью и зава­лен­ным тру­па­ми. Нема­лую опас­ность пред­став­лял собою и вко­нец озве­рев­ший непри­я­тель, кото­рый успел занять силь­ней­шую, почти непри­ступ­ную пози­цию под­ле раз­ру­шен­ных укреп­ле­ний, но еще опас­нее было пла­мя, — оно рас­стра­и­ва­ло ряды наем­ни­ков и пре­граж­да­ло им путь. Повсюду кру­гом полы­хал огонь, пожи­рав­ший дома. Идя по дымя­щим­ся раз­ва­ли­нам, про­бе­гая с опас­но­стью для жиз­ни под гра­дом гро­мад­ных облом­ков, в густых тучах дыма и пыли, сол­да­ты еще ста­ра­лись не рас­тя­ги­вать­ся и не раз­мы­кать строя. Когда же, нако­нец, они сошлись с вра­гом грудь на грудь, всту­пить в руко­паш­ную, из-за тес­ноты и неров­но­сти пози­ции, смог­ли лишь немно­гие, но сира­ку­зяне сво­и­ми кри­ка­ми и вооду­шев­ле­ни­ем при­да­ли пело­пон­нес­цам столь­ко отва­ги, что наем­ни­ки Нип­сия не высто­я­ли. Бо́льшая часть их укры­лась в кре­по­сти, под сте­на­ми кото­рой про­ис­хо­дил этот бой, а тех, что оста­лись сна­ру­жи и рас­се­я­лись по горо­ду, пело­пон­нес­цы выло­ви­ли и пере­би­ли. Одна­ко ж насла­дить­ся победою на месте, отдать­ся радо­сти и вза­им­ным поздрав­ле­ни­ям, каких заслу­жи­вал столь слав­ный и заме­ча­тель­ный успех, не поз­во­ли­ли обсто­я­тель­ства. Сира­ку­зяне разо­шлись по домам, труди­лись не покла­дая рук всю ночь напро­лет и к утру пога­си­ли пожар.

47. На дру­гой день ни еди­но­го из народ­ных вожа­ков в горо­де уже не было — все бежа­ли, сами осудив себя на изгна­ние, — и толь­ко Герак­лид и Фео­дот яви­лись к Дио­ну с повин­ной и отда­ли себя на его милость, умо­ляя посту­пить с ними не так жесто­ко, как они ранее посту­пи­ли с ним: Дио­ну, чело­ве­ку недо­ся­гае­мой нрав­ст­вен­ной высоты, сле­ду­ет и в гне­ве быть выше сво­их обид­чи­ков, кото­рые преж­де хоте­ли состя­зать­ся с ним в доб­ле­сти, а ныне при­хо­дят к нему затем, чтобы при­знать свое пора­же­ние. Так молил Герак­лид, а дру­зья сове­то­ва­ли Дио­ну не щадить этих злоб­ных завист­ни­ков, но выдать Герак­лида сол­да­там и изба­вить государ­ство от свое­ко­рыст­ных заис­ки­ва­ний перед наро­дом — от это­го беше­но­го неду­га, ничуть не менее опас­но­го, неже­ли тиран­ния! Дион, одна­ко, вну­шал им, что если все про­чие пол­ко­вод­цы обу­ча­ют­ся глав­ным обра­зом одно­му — вла­деть ору­жи­ем и вести вой­ны, то он в Ака­де­мии дол­гое вре­мя пости­гал искус­ство укро­щать гнев, зависть и вся­че­ское недоб­ро­же­ла­тель­ство. Искус­ство же это обна­ру­жи­ва­ет себя не в доб­ро­те к дру­зьям и людям порядоч­ным, но в уме­нии про­щать обиды и в снис­хо­ди­тель­но­сти к про­ви­нив­шим­ся перед тобой, а пото­му он хочет для каж­до­го сде­лать ясным, что пре­вос­хо­дит Герак­лида не столь­ко силою или умом, сколь­ко крото­стью и спра­вед­ли­во­стью. Истин­ное пре­вос­ход­ство заклю­че­но един­ст­вен­но лишь в этих каче­ствах, ибо сла­вою воен­ных подви­гов неиз­мен­но при­хо­дит­ся делить­ся — если не с людь­ми, то с Судь­бой. Если Герак­лид веро­ло­мен и поро­чен из зави­сти, это отнюдь не зна­чит, что и Дио­ну сле­ду­ет пят­нать свою нрав­ст­вен­ную чистоту, усту­пая гне­ву и запаль­чи­во­сти. Вер­но, зако­ном уста­нов­ле­но, что мстить обид­чи­ку спра­вед­ли­вее, чем нано­сить обиду пер­вым, но по при­ро­де вещей и то и дру­гое — след­ст­вие одной и той же сла­бо­сти. А чело­ве­че­ская пороч­ность, хотя и упор­на, но не столь уже без­на­деж­но неукро­ти­ма, чтобы не пре­воз­мочь ее мило­стью и част­ны­ми[1] бла­го­де­я­ни­я­ми.

48. Рас­суж­дая подоб­ным обра­зом, Дион про­стил Герак­лида. Затем он занял­ся отстрой­кой раз­ру­шен­но­го укреп­ле­ния и рас­по­рядил­ся, чтобы каж­дый из сира­ку­зян выру­бил кол и при­нес его к раз­ва­ли­нам сте­ны, а ночью наем­ни­ки взя­лись за дело и, пока сира­ку­зяне спа­ли, отго­ро­ди­ли кре­пость от горо­да пали­са­дом, так что на рас­све­те и непри­я­тель, и ни о чем не подо­зре­вав­шие граж­дане диви­лись быст­ро­те, с какою была испол­не­на эта работа. Похо­ро­нив уби­тых сира­ку­зян и выку­пив плен­ных, кото­рых было не мень­ше двух тысяч, Дион созвал Собра­ние. Высту­пил Герак­лид и пред­ло­жил назна­чить Дио­на пол­ко­вод­цем с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми на суше и на море. Луч­шие граж­дане бла­го­склон­но выслу­ша­ли его сло­ва и тре­бо­ва­ли открыть голо­со­ва­ние, но моря­ки и ремес­лен­ни­ки гром­ко зароп­та­ли, недо­воль­ные тем, что Герак­лид теря­ет началь­ство над фло­том: не слиш­ком высо­ко ценя все про­чие его каче­ства, они зна­ли, что он, во вся­ком слу­чае, бли­же к наро­ду, чем Дион, и с боль­шею охотой под­чи­ня­ет­ся жела­ни­ям тол­пы. Дион, одна­ко, усту­пил им и пере­дал власть над мор­ски­ми сила­ми Герак­лиду, но разо­ча­ро­вал и озло­бил народ, вос­про­ти­вив­шись его пла­нам поде­лить зано­во поля и дома и отме­нив все преж­ние поста­нов­ле­ния, касав­ши­е­ся пере­де­ла. Герак­лид немед­лен­но вос­поль­зо­вал­ся этим пред­ло­гом и, стоя с фло­том в Мес­сене, начал под­стре­кать вои­нов и моря­ков к воз­му­ще­нию, вос­ста­нав­ли­вая их про­тив Дио­на, — кото­рый, яко­бы, ищет тиран­нии, — а сам через спар­тан­ца Фара­ка всту­пил в тай­ный сго­вор с Дио­ни­си­ем. Вид­ней­шие из граж­дан про­веда­ли об его коз­нях, дело дошло до пря­мо­го вос­ста­ния в лаге­ре, кото­рое, в свою оче­редь, при­ве­ло к нуж­де и нехват­ке хле­ба в Сира­ку­зах, и Дион был в край­нем затруд­не­нии, а дру­зья рез­ко упре­ка­ли его за то, что, себе на горе, он воз­вы­сил и уси­лил тако­го неис­пра­ви­мо­го и злоб­но­го него­дяя, как Герак­лид.

49. Вско­ре Дион с сира­ку­зя­на­ми высту­пил в поход про­тив Фара­ка, кото­рый сто­ял лаге­рем близ Неа­по­ля в акра­гант­ских вла­де­ни­ях. Сна­ча­ла Дион хотел дать сра­же­ние несколь­ко поз­же, но Герак­лид и его моря­ки кри­ча­ли, что коман­дую­щий не жела­ет закон­чить вой­ну реши­тель­ной бит­вой, но наме­рен тянуть ее веч­но — лишь бы не выпус­кать из рук вла­сти, и он ока­зал­ся вынуж­ден сой­тись с вра­гом и потер­пел неуда­чу. Пора­же­ние было не слиш­ком тяже­лым да и вызва­но не столь­ко силою непри­я­те­ля, сколь­ко раздо­ра­ми меж­ду сво­и­ми, и Дион гото­вил­ся к новой бит­ве и ста­рал­ся вос­ста­но­вить в вой­ске порядок, обо­д­ряя сол­дат. Одна­ко в нача­ле ночи ему донес­ли, что Герак­лид с фло­том снял­ся с яко­ря и плы­вет к Сира­ку­зам, наме­ре­ва­ясь захва­тить город и запе­реть ворота перед Дио­ном и пешим вой­ском. Дион немед­лен­но выбрал самых креп­ких и пре­дан­ных из чис­ла сво­их людей, ска­кал всю ночь напро­лет и око­ло третье­го часа дня был у стен Сира­куз, покрыв за эту ночь семь­сот ста­ди­ев. Герак­лид, как ни торо­пил­ся, при­был слиш­ком позд­но, а пото­му повер­нул назад и ски­тал­ся по морю без вся­кой цели, когда ему встре­ти­лось суд­но спар­тан­ца Геси­ла. Гесил ска­зал, что плы­вет из Лакеде­мо­на при­нять началь­ство над сици­лий­ца­ми, как неко­гда Гилипп. Сра­зу усмот­рев в этом чело­ве­ке сво­его рода про­ти­во­ядие для борь­бы с Дио­ном, Герак­лид с радо­стью за него ухва­тил­ся и пред­ста­вил союз­ни­кам, а затем отпра­вил в Сира­ку­зы гон­ца с сове­том выбрать в началь­ни­ки это­го спар­тан­ца. Дион отве­чал, что началь­ни­ков у сира­ку­зян доста­точ­но, а коль ско­ро обсто­я­тель­ства вооб­ще тре­бу­ют уча­стия в деле спар­тан­ца, так он и сам полу­чил в Лакеде­моне пра­во граж­дан­ства. Тогда Гесил отка­зал­ся от надеж­ды на власть и, при­плыв к Дио­ну, при­ми­рил его с Герак­лидом, кото­рый под вели­чай­ши­ми клят­ва­ми при­сяг­нул в неру­ши­мой вер­но­сти, а Гесил обя­зал­ся соб­ст­вен­ной рукой ото­мстить за Дио­на и пока­рать Герак­лида, если тот сно­ва начнет пле­сти свои коз­ни.

50. После это­го сира­ку­зяне рас­пу­сти­ли мор­ские силы, кото­рые теперь не при­но­си­ли ника­кой поль­зы, но лишь тре­бо­ва­ли гро­мад­ных рас­хо­дов и слу­жи­ли посто­ян­ным источ­ни­ком раз­но­гла­сий меж­ду началь­ни­ка­ми. Напро­тив, оса­да кре­по­сти про­дол­жа­лась. Стро­и­тель­ство укреп­ле­ний было завер­ше­но, и, так как помо­щи оса­жден­ным никто не ока­зы­вал, а запа­сы хле­ба у них вышли и наем­ни­ки гото­вы были взбун­то­вать­ся, сын Дио­ни­сия, отча­яв­шись в успе­хе, заклю­чил с Дио­ном пере­ми­рие и сдал ему кре­пость со всем ору­жи­ем и про­чим сна­ря­же­ни­ем, а сам, забрав­ши мать и сестер, на пяти гру­же­ных три­е­рах отплыл к отцу. Дион поза­бо­тил­ся о том, чтобы ника­ких пре­пят­ст­вий отъ­ез­жаю­щим не чини­лось, но не было в Сира­ку­зах чело­ве­ка, кото­рый бы не вышел полю­бо­вать­ся этим зре­ли­щем, и все гром­ко выкли­ка­ли име­на отсут­ст­ву­ю­щих, скор­бя о тех, кто не дожил до это­го дня и не видит солн­ца, вос­хо­дя­ще­го над сво­бод­ны­ми Сира­ку­за­ми. Если и по сю пору бег­ство Дио­ни­сия счи­та­ет­ся самым зна­ме­ни­тым и самым убеди­тель­ным при­ме­ром непроч­но­сти чело­ве­че­ско­го сча­стья, то какою же без­гра­нич­ной была тогда радость и гор­дость людей, кото­рые, начав борь­бу с самы­ми ничтож­ны­ми сред­ства­ми, низ­верг­ли тиран­нию, самую могу­ще­ст­вен­ную из всех, когда-либо суще­ст­во­вав­ших!

51. Когда три­е­ры Апол­ло­кра­та ото­шли от бере­га, Дион отпра­вил­ся в кре­пость. Жен­щи­ны во двор­це не снес­ли ожи­да­ния, но выбе­жа­ли к кре­пост­ным воротам. Ари­сто­ма­ха вела сына Дио­на, а Аре­та сле­до­ва­ла за нею в сле­зах и сму­ще­нии, не зная, как встре­тить и при­вет­ст­во­вать мужа, после того как она была в бра­ке с дру­гим. Дион обнял спер­ва сест­ру, потом ребен­ка, а потом Ари­сто­ма­ха под­ве­ла к нему Аре­ту и ска­за­ла: «Мы все были несчаст­ны, Дион, пока ты нахо­дил­ся в изгна­нии. Твое воз­вра­ще­ние и победа избав­ля­ет от скор­би и печа­ли всех — кро­ме нее. Мне, горе­мыч­ной, дове­лось увидеть, как твою жену, при живом супру­ге, силою заста­ви­ли вый­ти за дру­го­го. Теперь, когда судь­ба сде­ла­ла тебя нашим гос­по­ди­ном и вла­ды­кою, как рас­це­нишь ты наси­лие, кото­рое над нею учи­ни­ли? При­вет­ст­во­вать ли ей тебя как дядю или же как супру­га?» После этих слов Ари­сто­ма­хи Дион залил­ся сле­за­ми и неж­но при­влек к себе жену. Пере­дав Аре­те сына, он велел ей идти в свой дом, где остал­ся жить и сам, всю кре­пость цели­ком пре­до­ста­вив в рас­по­ря­же­ние сира­ку­зян.

52. Итак, нача­тое Дио­ном дело бла­го­по­луч­но завер­ши­лось, но он не поже­лал вку­сить пло­дов сво­ей уда­чи, пока не отбла­го­да­рил дру­зей и не ода­рил союз­ни­ков, а в осо­бен­но­сти, пока не почтил заслу­жен­ны­ми награ­да­ми и поче­стя­ми сво­их бли­жай­ших дру­зей в Афи­нах и пело­пон­нес­ских наем­ни­ков — с вели­ко­ду­ши­ем и широтою, пре­вос­хо­див­ши­ми его воз­мож­но­сти. Сам он жил про­сто и воз­держ­но, вполне доволь­ст­ву­ясь тем, что имел, и вызы­вая все­об­щее изум­ле­ние: меж тем как не толь­ко Сици­лия, не толь­ко Кар­фа­ген, но и вся Гре­ция почти­тель­но взи­ра­ли на его сча­стье, меж тем как совре­мен­ни­ки Дио­на не зна­ли ниче­го более пре­крас­но­го, неже­ли его подви­ги, и не мог­ли назвать пол­ко­во­д­ца отваж­нее или удач­ли­вее, он обна­ру­жи­вал такую скром­ность в одеж­де, сто­ле и при­слу­ге, слов­но разде­лял тра­пезы с Пла­то­ном в Ака­де­мии, а не вра­щал­ся сре­ди наем­ных сол­дат и их началь­ни­ков, кото­рые нахо­дят отдых от трудов и опас­но­стей в каж­до­днев­ных пирах и наслаж­де­ни­ях. Пла­тон писал ему23, что ныне взгляды всех людей устрем­ле­ны на него, но сам Дион, по-види­мо­му, глядел, не отры­ва­ясь, на один уго­лок одно­го горо­да — на Ака­де­мию, зная, что тамош­ние зри­те­ли и судьи не дивят­ся ни подви­гам, ни отва­ге, ни победам, но следят лишь за тем, насколь­ко разум­но и достой­но рас­по­ря­жа­ет­ся он сво­им сча­стьем и не нару­ша­ет ли гра­ниц спра­вед­ли­во­сти, взой­дя на вер­ши­ну сла­вы и вла­сти. Одна­ко ж он и не думал смяг­чить или осла­бить суро­вую над­мен­ность в обхож­де­нии и стро­гость к наро­ду, хотя и обсто­я­тель­ства тре­бо­ва­ли от него мило­сер­дия, и Пла­тон, как мы уже упо­ми­на­ли24, пори­цал его в пись­ме, гово­ря, что само­на­де­ян­ность — подру­га оди­но­че­ства. Но, мне кажет­ся, Дион и по нату­ре был чужд искус­ству мяг­ко­го убеж­де­ния, и, кро­ме того, горел жела­ни­ем обуздать без­мер­ную рас­пу­щен­ность и испор­чен­ность сира­ку­зян.

53. В самом деле, Герак­лид опять при­нял­ся за ста­рое. Во-пер­вых, он не поже­лал ходить в Совет: он-де ника­ких долж­но­стей не зани­ма­ет и пото­му наме­рен участ­во­вать и высту­пать толь­ко в Народ­ном собра­нии, наравне со все­ми граж­да­на­ми. Во все­услы­ша­ние пори­цал он Дио­на за то, что тот не срыл кре­пость, запре­тил наро­ду раз­ру­шить гроб­ни­цу Дио­ни­сия Стар­ше­го и выбро­сить вон остан­ки тиран­на и, нако­нец, — из пре­не­бре­же­ния к сограж­да­нам — при­звал совет­ни­ков и помощ­ни­ков из Корин­фа. И вер­но, Дион при­гла­сил корин­фян, наде­ясь, что с ними лег­че введет новое государ­ст­вен­ное устрой­ство, кото­рое заду­мы­вал уста­но­вить. А заду­мы­вал он, огра­ни­чив пол­ную демо­кра­тию (ибо вме­сте с Пла­то­ном25 счи­тал ее не прав­ле­ни­ем, но крик­ли­вым тор­жи­щем всех видов прав­ле­ния), вве­сти нечто вро­де лакон­ско­го или крит­ско­го строя, то есть сме­шать власть наро­да с цар­скою вла­стью, так чтобы вопро­сы пер­во­сте­пен­ной важ­но­сти рас­смат­ри­ва­лись и реша­лись луч­ши­ми граж­да­на­ми; при этом он заме­чал, что весь­ма близ­ки к оли­гар­хи­че­ско­му устрой­ству и корин­фяне, у кото­рых лишь немно­гие из государ­ст­вен­ных дел посту­па­ют в Народ­ное собра­ние. Пред­видя, что Герак­лид будет самым упор­ным про­тив­ни­ком его пла­нов, и вооб­ще хоро­шо зная пере­мен­чи­вый, буй­ный и мятеж­ный нрав это­го чело­ве­ка, Дион дал, нако­нец, волю тем, кто уже дав­но хотел убить Герак­лида и кого он преж­де удер­жи­вал от это­го шага. Они ворва­лись к Герак­лиду в дом и умерт­ви­ли его. Эта смерть поверг­ла сира­ку­зян в глу­бо­кую скорбь. Но так как Дион устро­ил уби­то­му пыш­ные похо­ро­ны и вме­сте с вой­ском участ­во­вал в погре­баль­ном шест­вии, а затем обра­тил­ся к наро­ду с речью, сира­ку­зяне успо­ко­и­лись, согла­сив­шись, что невоз­мож­но было поло­жить пре­дел сму­там, пока Герак­лид и Дион оста­ва­лись на государ­ст­вен­ном попри­ще вме­сте.

54. Сре­ди дру­зей Дио­на был афи­ня­нин Кал­липп, с кото­рым, как гово­рит Пла­тон26, его све­ли и сбли­зи­ли не сов­мест­ные заня­тия фило­со­фи­ей, но посвя­ще­ния в таин­ства и повсе­днев­ное обще­ние. Он при­нял уча­стие в похо­де, и Дион ценил его так высо­ко, что Кал­липп пер­вым из дру­зей всту­пил вме­сте с ним в Сира­ку­зы, с вен­ком на голо­ве. Посто­ян­но отли­чал­ся он и в боях. Но после того, как луч­ших дру­зей Дио­на похи­ти­ла вой­на, а Герак­лид умер насиль­ст­вен­ной смер­тью, Кал­липп, видя, что народ в Сира­ку­зах лишен вожа­ка и что сре­ди наем­ни­ков никто не поль­зу­ет­ся бо́льшим вли­я­ни­ем, неже­ли он, обер­нул­ся вне­зап­но гнус­ней­шим из смерт­ных и начал вос­ста­нав­ли­вать про­тив Дио­на часть сол­дат, в твер­дой уве­рен­но­сти, что награ­дою за убий­ство дру­га ему будет вся Сици­лия, а судя по неко­то­рым сооб­ще­ни­ям — еще и пото­му, что полу­чил от вра­гов Дио­на два­дцать талан­тов в упла­ту за зло­де­я­ние. Он при­сту­пил к делу самым под­лым и ковар­ным обра­зом, посто­ян­но пере­ска­зы­вая Дио­ну раз­го­во­ры сол­дат, либо дей­ст­ви­тель­но под­слу­шан­ные, либо даже вымыш­лен­ные им самим, и бла­го­да­ря дове­рию, кото­рое питал к нему Дион, забрал такую власть, что мог встре­чать­ся наедине и вести откро­вен­ные беседы с кем забла­го­рас­судит­ся: тако­во было рас­по­ря­же­ние само­го Дио­на, желав­ше­го, чтобы ни один из тай­ных вра­гов не укрыл­ся от его взо­ра. Так Кал­лип­пу в корот­кое вре­мя уда­лось выис­кать и спло­тить всех недо­воль­ных и про­сто него­дя­ев, а если кто отвер­гал его испы­ту­ю­щие речи и доно­сил о них Дио­ну, послед­ний и не гне­вал­ся, и даже не тре­во­жил­ся, пола­гая, что Кал­липп толь­ко выпол­ня­ет его при­каз.

55. Когда заго­вор созрел, Дио­ну явил­ся гро­мад­ный и жут­кий при­зрак. День уже кло­нил­ся к вече­ру, и Дион, погру­жен­ный в свои думы, сидел один во внут­рен­нем дво­ре дома. Вдруг в про­ти­во­по­лож­ном кон­це гале­реи раздал­ся шум, Дион повер­нул голо­ву и в послед­них лучах зака­та увидел высо­кую жен­щи­ну, пла­тьем и лицом ничем не отли­чав­шу­ю­ся от Эрин­нии на сцене. Она мела мет­лою пол. Дион оце­пе­нел от ужа­са. Он послал за дру­зья­ми, рас­ска­зал им о виде­нии и умо­лял не ухо­дить и про­ве­сти ночь вме­сте с ним, смер­тель­но боясь, как бы зна­ме­ние не повто­ри­лось, если он оста­нет­ся в оди­но­че­стве. Одна­ко при­зрак боль­ше не пока­зы­вал­ся. А спу­стя несколь­ко дней сын Дио­на, едва вышед­ший из дет­ско­го воз­рас­та, огор­чен­ный и раз­гне­ван­ный какою-то пустяч­ной шут­кой, бро­сил­ся вниз голо­вою с кры­ши27 и раз­бил­ся насмерть.

56. Меж тем как Дион был в таком горе, Кал­липп дви­нул­ся к цели еще реши­тель­нее и рас­пу­стил сре­ди сира­ку­зян слух, буд­то Дион, остав­шись без­дет­ным, решил вер­нуть и сде­лать сво­им пре­ем­ни­ком сына Дио­ни­сия, Апол­ло­кра­та, кото­рый супру­ге его при­хо­дит­ся пле­мян­ни­ком, а сест­ре — вну­ком. Теперь уже и сам Дион, и обе жен­щи­ны дога­ды­ва­лись о том, что про­ис­хо­дит вокруг, да и доно­сы сыпа­лись гра­дом. Но Дион, по-види­мо­му, сожа­лея об убий­стве Герак­лида, кото­рое ложи­лось пят­ном на всю его жизнь и дея­ния, и посто­ян­но хра­ня угрю­мую оза­бо­чен­ность, гово­рил, что готов тыся­чу раз уме­реть и под­ста­вить гор­ло под любой нож, коль ско­ро при­хо­дит­ся жить, хоро­нясь не толь­ко от вра­гов, но и от дру­зей. Зато жен­щи­ны ста­ра­тель­но иска­ли и рас­пу­ты­ва­ли нити заго­во­ра, и Кал­липп, испу­гав­шись, явил­ся к ним сам, отри­цал свою вину и со сле­за­ми на гла­зах вызы­вал­ся дать любое руча­тель­ство, како­го бы они ни поже­ла­ли. Они тре­бо­ва­ли, чтобы он при­нес тор­же­ст­вен­ную клят­ву. Обряд ее совер­ша­ет­ся в хра­ме Зако­но­да­тель­ниц28: после осо­бых свя­щен­но­дей­ст­вий надо облечь­ся в баг­ря­ни­цу боги­ни, взять в руку горя­щий факел и так про­из­не­сти сло­ва клят­вы. Кал­липп испол­нил весь обряд от нача­ла до кон­ца и поклял­ся, как над­ле­жа­ло, чтобы поз­же кощун­ст­вен­но насме­ять­ся над боги­ня­ми. В самом деле, он дождал­ся празд­ни­ка Коры, кото­рою клял­ся, и как раз тогда совер­шил убий­ство, пре­зрев высо­кое досто­ин­ство ее дня. Впро­чем в какое бы вре­мя ни убил он миста29 боги­ни, кото­ро­го сам же посвя­тил в ее таин­ства, это было бы чудо­вищ­ным нече­сти­ем.

57. Заго­вор­щи­ки (чис­ло их успе­ло зна­чи­тель­но воз­рас­ти) окру­жи­ли дом, вста­ли у окон и две­рей, а сами убий­цы — несколь­ко сол­дат с Закин­фа — без мечей, в одних хито­нах, ворва­лись в ком­на­ту с застоль­ны­ми ложа­ми, где нахо­дил­ся Дион и его дру­зья. В тот же миг их сообщ­ни­ки плот­но запер­ли две­ри сна­ру­жи, а закин­фяне бро­си­лись на Дио­на и попы­та­лись при­кон­чить его голы­ми рука­ми, но без­успеш­но. Тогда они ста­ли кри­чать, чтобы им пода­ли меч, одна­ко никто нару­же не решал­ся отво­рить дверь, пото­му что в доме с Дио­ном было мно­го людей. Ни один из них, впро­чем, не захо­тел прий­ти ему на помощь, в надеж­де, что, пре­до­ста­вив дру­га его уча­сти, спа­сет соб­ст­вен­ную жизнь. После недол­гой замин­ки сира­ку­зя­нин Ликон протя­нул кому-то из закин­фян кин­жал через окно, и этим кин­жа­лом они, слов­но жерт­ву у алта­ря, заре­за­ли Дио­на, кото­рый уже дав­но пере­стал бороть­ся и с тре­пе­том ждал смер­ти.

Сра­зу же вслед за тем сест­ру и бере­мен­ную жену уби­то­го бро­си­ли в тюрь­му. Там эта несчаст­ная и роди­ла, раз­ре­шив­шись от бре­ме­ни маль­чи­ком, кото­ро­му жен­щи­ны отва­жи­лись сохра­нить жизнь и выкор­ми­ли его, зару­чив­шись согла­си­ем стра­жи, что ока­за­лось нетруд­ным, ибо Кал­липп был уже нака­нуне сво­его паде­ния.

58. Вна­ча­ле после убий­ства он при­об­рел огром­ное вли­я­ние в Сира­ку­зах и креп­ко дер­жал власть. Он даже обра­тил­ся с пись­мом в Афи­ны, хотя после тако­го гнус­но­го зло­де­я­ния имен­но этот город — наравне с сами­ми бога­ми — дол­жен был бы вну­шать ему и страх, и стыд. Но, вид­но, неда­ром ходит пого­вор­ка, что доб­лест­ные люди, кото­рых про­из­во­дят на свет Афи­ны, не зна­ют себе рав­ных в доб­ле­сти, а пороч­ные — в поро­ке, так же точ­но как зем­ля Атти­ки при­но­сит и луч­ший в Гре­ции мед и силь­ней­ший из ядов — цику­ту. Недол­го, впро­чем, оста­вал­ся Кал­липп уко­ром судь­бе и богам, кото­рые, дескать, попу­с­ка­ют нече­стив­цу поль­зо­вать­ся вла­стью и могу­ще­ст­вом, при­об­ре­тен­ны­ми столь гнус­но. Заслу­жен­ная кара постиг­ла его неза­мед­ли­тель­но. Высту­пив в поход на Ката­ну, он поте­рял Сира­ку­зы. Тогда-то он и ска­зал, что отдал город, а вза­мен полу­чил скре­бок для сыра30. Потом он напал на мес­сен­цев, но лишил­ся почти всех сво­их сол­дат — в чис­ле погиб­ших были и убий­цы Дио­на, — и так как ни один из сици­лий­ских горо­дов его не при­ни­мал, но все с нена­ви­стью гна­ли прочь, он из послед­них сил захва­тил Регий. Там он бед­ст­во­вал сам и застав­лял бед­ст­во­вать наем­ни­ков, и, в кон­це кон­цов, был убит Леп­ти­ном и Пол­ис­пер­хон­том, и по слу­чай­но­сти — тем же самым кин­жа­лом, кото­рым, как гово­рят, пере­ре­за­ли гор­ло Дио­ну. Его узна­ли по длине (он был корот­кий, спар­тан­ско­го образ­ца) и по искус­ной, бога­той отдел­ке. Вот какое воз­мездие понес Кал­липп.

Ари­сто­ма­ху и Аре­ту, когда их выпу­сти­ли из тюрь­мы, взял к себе в дом сира­ку­зя­нин Гикет, один из дру­зей Дио­на, и пона­ча­лу обхо­дил­ся с ними пре­крас­но, с искрен­ним рас­по­ло­же­ни­ем и сочув­ст­ви­ем. Но затем, скло­нив­шись на уго­во­ры вра­гов Дио­на, он сна­рядил для обе­их жен­щин суд­но и ска­зал, что отправ­ля­ет их в Пело­пон­нес, а моря­кам велел обе­их в пути умерт­вить и бро­сить тела в море. Неко­то­рые даже сооб­ща­ют, что они были утоп­ле­ны живы­ми, и вме­сте с ними ребе­нок. Одна­ко ж и Гикет спра­вед­ли­вою ценою запла­тил за свое зло­де­я­ние: его само­го захва­тил в плен и каз­нил Тимо­ле­онт, а двух его доче­рей, мстя за Дио­на, уби­ли сира­ку­зяне, о чем подроб­но рас­ска­за­но в жиз­не­опи­са­нии Тимо­ле­он­та31.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Симо­нид — отры­вок из несо­хра­нив­шей­ся оды, веро­ят­но, в честь коринф­ско­го героя. Встре­ча на поле боя наслед­ст­вен­ных дру­зей Глав­ка и Дио­меда, сра­жав­ших­ся один за тро­ян, дру­гой за гре­ков, — зна­ме­ни­тый эпи­зод в «Илиа­де», VI, 119—234.
  • 2пишет Пла­тон… — «Пись­ма», VII, 327a. Это авто­био­гра­фи­че­ское пись­мо (под­лин­ность кото­ро­го ино­гда оспа­ри­ва­ет­ся) было одним из глав­ных источ­ни­ков Плу­тар­ха в этой био­гра­фии.
  • 3и про­дал его… — Исто­рия, по-види­мо­му, леген­дар­ная или силь­но пре­уве­ли­чен­ная.
  • 4шут­кой… — Gelōs по-гре­че­ски «смех», отсюда калам­бур Дио­ни­сия.
  • 5ада­ман­то­вые… — Ада­ман­том гре­ки назы­ва­ли какой-то ска­зоч­ный твер­дый металл или сплав.
  • 6Пла­тон… писал Дио­ну… — «Пись­ма», IV, 321b (к Дио­ни­сию после захва­та им вла­сти); это пись­мо обыч­но счи­та­ет­ся непо­д­лин­ным.
  • 7пишет он сам… — Пла­тон, «Пись­ма», VII, 328c.
  • 8засы­пан пылью… — Гео­мет­ри­че­ские чер­те­жи дела­лись на тон­ком пес­ке.
  • 9пишет Пла­тон… — «Пись­ма», VII, 345e; здесь же цита­та из Гоме­ра, «Одис­сея», XII, 428.
  • 10жен­щи­ны… — Т. е. сест­ра Дио­на, Ари­сто­ма­ха, и его супру­га Аре­та.
  • 11сол­неч­ное затме­ние. — 12 мая 361 г.
  • 12сам Пла­тон рас­ска­зы­ва­ет… — «Пись­ма», VII, 350a—c: Пла­тон сам напи­сал Архи­ту с прось­бой выру­чить его.
  • 13в пись­ме к Дио­ни­сию. — «Пись­ма», XIII (непо­д­лин­ное), 362e, пере­сказ — ниже.
  • 14«Раз­го­вор о душе, или Эвдем» — это зна­ме­ни­тое сочи­не­ние моло­до­го Ари­сто­те­ля не сохра­ни­лось.
  • 15Эте­сии — см.: Циц., при­меч. 58.
  • 16затми­лась луна. — Лун­ное затме­ние 9 авгу­ста 357 г.
  • 17вда­ли от суши… — Был про­де­лан путь не вдоль бере­гов, как при­вык­ли гре­ки (чтобы избе­жать встре­чи с Фили­стом у бере­гов Ита­лии), а через Ионий­ское море пря­мо к Сира­ку­зам.
  • 18Арк­тур (в созвездии Воло­па­са) — звезда, вос­ход кото­рой при­хо­дит­ся на первую поло­ви­ну сен­тяб­ря.
  • 19Голо­вы Боль­шо­го Сир­та — побе­ре­жье нынеш­ней Ливии.
  • 20Пяти­вра­тие — ворота с пятью про­ема­ми, закры­вав­шие, по-види­мо­му, доро­гу в сира­куз­скую кре­пость.
  • 21воз­вел сте­ну, отде­лив­шую кре­пость от горо­да. — Сте­на была воз­веде­на попе­рек дам­бы, веду­щей к кре­по­сти на ост­ро­ве, где еще дер­жа­лись сто­рон­ни­ки Дио­ни­сия.
  • 22вар­ва­ры… — Име­ют­ся в виду наем­ни­ки сици­лий­ских тиран­нов — пре­иму­ще­ст­вен­но не гре­ки, а ита­лий­цы раз­ных пле­мен (напр., кам­пан­цы, упо­ми­нае­мые в гл. 27).
  • 23Пла­тон писал ему… — «Пись­ма», IV, 320d.
  • 24как мы уже упо­ми­на­ли… — В гл. 8.
  • 25вме­сте с Пла­то­ном… — «Государ­ство», VIII, 557d.
  • 26гово­рит Пла­тон… — «Пись­ма», VII, 333e.
  • 27бро­сил­ся… с кры­ши… — «Этот под­ро­сток Гип­па­рин вырос в изне­жен­ном доме Дио­ни­сия; теперь суро­вое отцов­ское вос­пи­та­ние поверг­ло его в отча­я­ние и дове­ло до само­убий­ства» (комм. К. Циг­ле­ра).
  • 28Зако­но­да­тель­ни­цы (Фесмо­фо­ры) — Демет­ра и Пер­се­фо­на-Кора, покро­ви­тель­ни­цы Сици­лии.
  • 29Мист — посвя­щен­ный, участ­ву­ю­щий в мисте­ри­ях.
  • 30скре­бок для сыра. — Веро­ят­но, обыг­ры­ва­ние какой-то народ­ной эти­мо­ло­гии назва­ния Ката­на.
  • 31в жиз­не­опи­са­нии Тимо­ле­он­та. — Тим., 32—33.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]В изд. 1964: «часты­ми», в изд. 1994: «част­ны­ми». В ори­ги­на­ле πολ­λά­κις, «часты­ми».
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004323 1364004404 1364004409 1439004400 1439004500 1439004600