Текст приводится по изданию: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах, М.: издательство «Наука», 1994. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. II.
Перевод С. П. Маркиша, обработка перевода для настоящего переиздания — С. С. Аверинцева, переработка комментария — М. Л. Гаспарова.
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler, iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957—1973. V. I—III. Из существующих переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Römer / Eingel, und Übers, u. K. Ziegler. Stuttgart; Zürich, 1954. Bd. 1—6 и комментариями к нему.
Издание подготовили С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Ответственный редактор С. С. Аверинцев.

Plutarchi Vitae parallelae. C. Sintenis, Teubner, 1881.
Plutarchi Vitae parallelae, with Eng. transl. by B. Perrin, Loeb Classical Library, 1926/1962.

1. Арта­к­серкс Пер­вый, всех, кто цар­ст­во­вал в Пер­сии, пре­вос­хо­див­ший мило­сер­ди­ем и вели­чи­ем духа, носил про­зви­ще Дол­го­ру­ко­го, пото­му что пра­вая рука у него была длин­нее левой. Он был сыном Ксерк­са. Вто­рой Арта­к­серкс, по про­зви­щу Мне­мон, кото­ро­му посвя­щен этот рас­сказ, при­хо­дил­ся пер­во­му вну­ком по доче­ри. У Дария1 и Пари­са­ти­ды роди­лось чет­ве­ро сыно­вей: стар­ший Арта­к­серкс, сле­дую­щий за ним Кир, и двое млад­ших — Остан и Оксатр. Кир полу­чил имя в память о древ­нем Кире, а того, как рас­ска­зы­ва­ют, нарек­ли в честь Солн­ца2, ибо Солн­це по-пер­сид­ски «Кир». Что же каса­ет­ся Арта­к­серк­са, то он вна­ча­ле звал­ся Арсик. Прав­да, Динон при­во­дит дру­гое имя, Оарс, но труд­но себе пред­ста­вить, чтобы Кте­сий3 — при всем том, что сочи­не­ния его пол­ны неве­ро­ят­ней­ших и глу­пей­ших басен, — не знал име­ни царя, при дво­ре кото­ро­го жил, поль­зуя и само­го госуда­ря, и его супру­гу, и мать, и детей.

2. С самых ран­них лет Кир отли­чал­ся нра­вом настой­чи­вым и горя­чим, тогда как Арта­к­серкс во всех сво­их поступ­ках и устрем­ле­ни­ях казал­ся сдер­жан­нее и мяг­че бра­та. Пови­ну­ясь воле роди­те­лей, он взял в жены пре­крас­ную и достой­ную жен­щи­ну4, а впо­след­ст­вии сохра­нил этот брак в непри­кос­но­вен­но­сти уже вопре­ки их воле. Каз­нив бра­та этой жен­щи­ны, царь хотел пре­дать смер­ти и ее, но Арсик бро­сил­ся к мате­ри и, обли­ва­ясь сле­за­ми, до тех пор умо­лял поща­дить его супру­гу и не раз­лу­чать его с нею, пока нако­нец не вымо­лил у Пари­са­ти­ды согла­сия. Но вооб­ще мать боль­ше люби­ла Кира и хоте­ла, чтобы цар­ство уна­сле­до­вал он. Поэто­му, когда Дарий забо­лел и Кира вызва­ли из при­мор­ских обла­стей ко дво­ру, он ехал в твер­дой уве­рен­но­сти, что, забота­ми и ста­ра­ни­я­ми мате­ри, уже назна­чен наслед­ни­ком пре­сто­ла. В самом деле, Пари­са­ти­да выдви­га­ла тот же самый бла­го­вид­ный довод, кото­рым, в свое вре­мя, по сове­ту Дема­ра­та, вос­поль­зо­вал­ся Ксеркс5, а имен­но — что Арси­ка она роди­ла еще под­дан­но­му, а Кира — уже царю. Одна­ко уго­во­ры ее на Дария не подей­ст­во­ва­ли, и царем, под новым име­нем Арта­к­серк­са, был про­воз­гла­шен стар­ший, а Кир назна­чен сатра­пом Лидии и началь­ни­ком войск в при­мор­ских про­вин­ци­ях.

3. Вско­ре после смер­ти Дария новый государь отпра­вил­ся в Пасарга­ды, чтобы пер­сид­ские жре­цы совер­ши­ли над ним обряд посвя­ще­ния на цар­ство. Там сто­ит храм боги­ни вой­ны6, кото­рую мож­но, пожа­луй, отож­де­ст­вить с Афи­ною. Ищу­щий посвя­ще­ния вхо­дит в храм, сни­ма­ет свою одеж­ду и обла­ча­ет­ся в пла­тье, кото­рое носил Кир Древ­ний до того, как взо­шел на пре­стол, затем он отведы­ва­ет пасти­лы из пло­дов смо­ков­ни­цы, раз­гры­за­ет несколь­ко фисташ­ко­вых оре­хов и выпи­ва­ет неболь­шую чашу кис­ло­го моло­ка. При­со­еди­ня­ют­ся ли к это­му какие-либо иные дей­ст­вия, посто­рон­ним неиз­вест­но. Арта­к­серкс уже был готов при­сту­пить к испол­не­нию обряда, когда при­бли­зил­ся Тис­са­ферн7, ведя за собою одно­го жре­ца, кото­рый был настав­ни­ком Кира в дет­ские годы и открыл ему уче­ние магов, а ста­ло быть, боль­ше всех в Пер­сии сокру­шал­ся, видя, что цар­ство доста­лось дру­го­му. Вот поче­му его обви­не­ния про­тив Кира про­зву­ча­ли осо­бен­но вес­ко. Обви­нял же он сво­его уче­ни­ка в том, что тот наме­ре­вал­ся укрыть­ся в хра­ме и, когда царь разде­нет­ся дона­га, напасть на него и убить. Неко­то­рые утвер­жда­ют, что по это­му доно­су Кир был немед­лен­но схва­чен, дру­гие — что он сумел про­ник­нуть в свя­ти­ли­ще и там при­та­ить­ся, но жрец его выдал. Его при­го­во­ри­ли к смер­ти, и при­го­вор уже дол­жен был свер­шить­ся, но мать сжа­ла Кира в объ­я­ти­ях, оку­та­ла его сво­и­ми рас­пу­щен­ны­ми воло­са­ми и при­льну­ла шеей к шее сына8; нескон­чае­мы­ми моль­ба­ми и сле­за­ми она убеди­ла царя про­стить бра­та и отпра­вить его назад, к морю. Но не в радость была Киру его власть, не осво­бож­де­ние свое дер­жал он в памя­ти, но зато­че­ние и, кипя гне­вом, пуще преж­не­го жаж­дал цар­ства.

4. Иные писа­те­ли сооб­ща­ют, буд­то Кир под­нял­ся на царя из-за того, что ему недо­ста­ва­ло еже­днев­но­го содер­жа­ния, отпус­кав­ше­го­ся на стол, но это сущий вздор. Ведь, поми­мо все­го про­че­го, за спи­ною у него была мать, все­гда гото­вая выдать из соб­ст­вен­ных средств, сколь­ко бы он ни попро­сил. О богат­стве Кира свиде­тель­ст­ву­ют и отряды наем­ни­ков, кото­рые во мно­гих местах содер­жа­ли для него дру­зья и госте­при­им­цы, как об этом гово­рит­ся у Ксе­но­фон­та9. Ста­ра­ясь до поры до вре­ме­ни скрыть свои при­готов­ле­ния, он не сво­дил все наем­ное вой­ско воеди­но, но под все­воз­мож­ны­ми пред­ло­га­ми дер­жал вер­бов­щи­ков в раз­ных зем­лях и обла­стях. Подо­зре­ния царя в зна­чи­тель­ной мере усып­ля­ла мать, нахо­див­ша­я­ся при нем безот­луч­но, да и сам Кир неиз­мен­но писал бра­ту в тоне почти­тель­ном и подо­бо­страст­ном и либо о чем-нибудь его про­сил, либо взво­дил ответ­ные обви­не­ния на Тис­са­фер­на, слов­но бы цели­ком погло­щен­ный зави­стью и враж­дой к это­му чело­ве­ку.

Кро­ме того, в нату­ре царя была какая-то мед­ли­тель­ность, кото­рую боль­шин­ство при­ни­ма­ло за кротость и доб­роту. А в нача­ле его прав­ле­ния каза­лось даже, буд­то он горя­чо под­ра­жа­ет мило­сер­дию Арта­к­серк­са, сво­его соимен­ни­ка, — так дру­же­люб­но бесе­до­вал он с про­си­те­ля­ми, так щед­ро пре­сту­пал меру заслу­жен­но­го в награ­дах и поче­стях, так реши­тель­но изы­мал из нака­за­ний все, что было похо­же на изде­ва­тель­ство или зло­рад­ство. Он с оди­на­ко­вой обхо­ди­тель­но­стью и бла­го­же­ла­тель­но­стью и при­ни­мал подар­ки, и сам ода­ри­вал дру­гих, и не было дара настоль­ко мало­го и незна­чи­тель­но­го, чтобы царь не при­нял его с удо­воль­ст­ви­ем. Как-то раз некий Омис под­нес ему гра­нат — один, но необы­чай­но круп­ный, и царь вос­клик­нул: «Кля­нусь Мит­рой, доверь­те это­му чело­ве­ку город — и вы огля­нуть­ся не успе­е­те, как он пре­вра­тит вам его из мало­го в вели­кий!»

5. Во вре­мя како­го-то путе­ше­ст­вия, когда все напе­ре­бой под­но­си­ли ему раз­ные подар­ки, один бед­ный кре­стья­нин не успел най­ти вто­ро­пях ниче­го и, под­бе­жав к реке, зачерп­нул обе­и­ми гор­стя­ми воды и протя­нул царю. Арта­к­серк­са настоль­ко это пора­до­ва­ло, что он велел отпра­вить ему золотую чашу и тыся­чу дари­ков. Лакон­цу Эвклиду, кото­рый бывал с ним слиш­ком дер­зок, он пере­дал через одно­го из хили­ар­хов10: «Ты можешь что угод­но гово­рить, но я-то могу не толь­ко гово­рить, а и делать». Как-то на охо­те Тири­баз ска­зал царю, что его кан­дий11 разо­драл­ся. «Как же быть?» — спро­сил Арта­к­серкс. «Надень дру­гой, а этот отдай мне», — отве­чал Тири­баз. Царь испол­нил прось­бу сво­его при­бли­жен­но­го, одна­ко ж ска­зал ему: «Хоро­шо, Тири­баз, возь­ми, да толь­ко не взду­май носить». Тири­баз не обра­тил на эти сло­ва ника­ко­го вни­ма­ния — не по зло­му умыс­лу, а по все­гдаш­не­му сво­е­му лег­ко­мыс­лию и без­рас­суд­ству — и тут же обла­чил­ся в пода­рен­ный кан­дий да еще вдо­ба­вок наве­сил на шею золотые оже­ре­лья, каки­ми укра­ша­ют себя жен­щи­ны из цар­ско­го дома, и все гром­ко него­до­ва­ли, ибо это было запре­ще­но, но царь толь­ко посме­ял­ся и про­мол­вил: «Можешь носить и то и дру­гое: золотые побря­куш­ки — как жен­щи­на, цар­ское пла­тье — как безу­мец».

Преж­де тра­пе­зу с царем не разде­лял никто, кро­ме его мате­ри или жены, и пер­вая сиде­ла выше царя, а вто­рая — ниже. Арта­к­серкс, одна­ко ж, стал при­гла­шать к сво­е­му сто­лу млад­ших бра­тьев, Оста­на и Окса­т­ра. Но что вос­хи­ща­ло пер­сов все­го боль­ше, так это выезд Ста­ти­ры, цар­ской супру­ги, кото­рая все­гда появ­ля­лась в повоз­ке без зана­ве­сей, так что вся­кая жен­щи­на из наро­да мог­ла подой­ти и при­вет­ст­во­вать цари­цу, и она поль­зо­ва­лась все­об­щей любо­вью.

6. Тем не менее горя­чие голо­вы и люби­те­ли пере­мен счи­та­ли, что поло­же­ние дел тре­бу­ет чело­ве­ка бле­стя­щих даро­ва­ний, очень воин­ст­вен­но­го и горя­чо при­вя­зан­но­го к дру­зьям — одним сло­вом, тако­го чело­ве­ка, как Кир, — и что гро­мад­ной дер­жа­ве необ­хо­дим государь, отли­чаю­щий­ся отва­гою и често­лю­би­ем. И вот Кир, воз­ла­гая на сво­их при­вер­жен­цев внут­ри стра­ны не мень­шие надеж­ды, чем на соб­ст­вен­ное вой­ско, реша­ет начать вой­ну. Он пишет лакеде­мо­ня­нам, при­зы­вая их ока­зать ему под­держ­ку и при­слать вои­нов, и тем, кто при­дет пешим, обе­ща­ет коней, кто явит­ся вер­хом — пар­ные запряж­ки, тем, у кого есть поле, он даст дерев­ню, у кого дерев­ня — даст город, а жало­ва­ние сол­да­там будет не отсчи­ты­вать, но отме­рять мер­кою! Себя он вос­хва­лял до небес и утвер­ждал, что и серд­цем он твер­же бра­та, и луч­ше зна­ком с фило­со­фи­ей, и в магии более све­дущ, и даже пьет боль­ше и лег­че пере­но­сит опья­не­ние. А брат, Арта­к­серкс, слиш­ком трус­лив и изне­жен не толь­ко для того, чтобы сидеть на пре­сто­ле в годи­ну опас­но­стей и бед­ст­вий, но даже для того, чтобы усидеть на коне во вре­мя охоты! В ответ на это лакеде­мо­няне посы­ла­ют Кле­ар­ху ски­та­лу12 с рас­по­ря­же­ни­ем во всем пови­но­вать­ся Киру.

Итак, Кир высту­пил про­тив царя во гла­ве огром­но­го вар­вар­ско­го вой­ска и без мало­го три­на­дца­ти тысяч гре­че­ских наем­ни­ков. Истин­ную цель похо­да он скры­вал, измыш­ляя то один, то иной пред­лог, но дол­го таить­ся ока­за­лось невоз­мож­ным, пото­му что Тис­са­ферн сам при­ехал к царю и рас­ска­зал ему обо всем. Во двор­це под­ня­лось смя­те­ние, и глав­ною винов­ни­цей вой­ны назы­ва­ли Пари­са­ти­ду, а ее при­бли­жен­ных подо­зре­ва­ли и даже откры­то вини­ли в измене. Боль­ше всех доса­жда­ла Пари­са­ти­де Ста­ти­ра. До край­но­сти встре­во­жен­ная надви­нув­шей­ся опас­но­стью, она кри­ча­ла: «Где же теперь твои клят­вы и заве­ре­ния?! Где слез­ные моль­бы, кото­ры­ми ты спас­ла зло­дея, поку­шав­ше­го­ся на жизнь бра­та, — спас­ла для того, чтобы ныне вверг­нуть нас в бед­ст­вия вой­ны?!» С тех пор Пари­са­ти­да воз­не­на­виде­ла Ста­ти­ру; гнев­ли­вая и по-вар­вар­ски зло­па­мят­ная от при­ро­ды, она заду­ма­ла изве­сти невест­ку. Динон пишет, что она испол­ни­ла свой замы­сел еще во вре­мя вой­ны, но, по сло­вам Кте­сия, это слу­чи­лось позд­нее, и мало веро­ят­но, чтобы Кте­сий, оче­видец все­го про­ис­хо­див­ше­го, не знал вре­ме­ни тако­го важ­но­го собы­тия, а с дру­гой сто­ро­ны, у него не было ника­ко­го осно­ва­ния наро­чи­то изме­нять эту дату в сво­ем рас­ска­зе (хотя часто его повест­во­ва­ние ухо­дит дале­ко от исти­ны и не раз обра­ща­ет­ся в бас­ню или же дра­му); поэто­му об убий­стве Ста­ти­ры и мы рас­ска­жем в том же месте, где Кте­сий.

7. Меж тем как Кир подви­гал­ся впе­ред, до него дохо­ди­ли и слу­хи и надеж­ные изве­стия, что царь не скло­нен дать ему бит­ву немед­лен­но и вооб­ще не торо­пит­ся всту­пить в сопри­кос­но­ве­ние с про­тив­ни­ком, но наме­рен оста­вать­ся в Пер­сиде до тех пор, пока все его вой­ска не сой­дут­ся к нему в эту про­вин­цию. Он велел про­ве­сти ров глу­би­ною в десять оргий13 и столь­ко же шири­ною, кото­рый протя­нул­ся по рав­нине на четы­ре­ста ста­ди­ев, но и за пре­де­лы это­го рва про­пу­стил Кира без сопро­тив­ле­ния, так что вско­ро­сти мятеж­ник ока­зал­ся невда­ле­ке от само­го Вави­ло­на. Нако­нец, как пере­да­ют, Тири­баз собрал­ся с духом и пер­вым дерз­нул заме­тить Арта­к­серк­су, что не надо избе­гать сра­же­ния и остав­лять вра­гу Мидию, и Вави­лон, и Сузы, а самим заби­рать­ся в Пер­сиду, когда они во мно­го раз пре­вос­хо­дят вра­га чис­лом и у царя тыся­чи сатра­пов и пол­ко­вод­цев и храб­рее и искус­нее Кира.

Тогда Арта­к­серкс решил сра­зить­ся с бра­том как мож­но ско­рее. И вот с девя­но­стоты­сяч­ным, пре­крас­но воору­жен­ным вой­ском он вне­зап­но появил­ся перед непри­я­те­ля­ми, кото­рые, твер­до пола­га­ясь на свои силы и пре­зи­рая вра­га, шага­ли как при­дет­ся и даже без ору­жия, и настоль­ко их испу­гал, что сре­ди все­об­ще­го заме­ша­тель­ства и отча­ян­ных кри­ков Киру едва уда­лось постро­ить сво­их в бое­вую линию. Кро­ме того цар­ские вои­ны шли впе­ред мол­ча и нето­роп­ли­во, и гре­ки толь­ко диви­лись стро­го­му поряд­ку в их рядах, — ведь при таком гро­мад­ном сте­че­нии вар­ва­ров они не ожи­да­ли ниче­го ино­го, кро­ме диких воплей, судо­рож­ных скач­ков, страш­ной нераз­бе­ри­хи и частых раз­ры­вов в бое­вой линии. И, нако­нец, Арта­к­серкс посту­пил вполне разум­но, раз­ме­стив самые мощ­ные из сер­по­нос­ных колес­ниц про­тив гре­ков, перед пехот­ным стро­ем сво­их, чтобы еще до руко­паш­ной стре­ми­тель­ный удар колес­ниц раз­ме­тал ряды наем­ни­ков Кира.

8. Бит­ва эта изо­бра­же­на у мно­гих писа­те­лей, а Ксе­но­фонт пока­зы­ва­ет ее чуть ли не воочию14 и силою сво­его опи­са­ния неиз­мен­но застав­ля­ет чита­те­ля ощу­щать себя участ­ни­ком всех тре­вог и опас­но­стей так, слов­но они при­над­ле­жат не про­шед­ше­му, но сего­дняш­не­му дню, а пото­му нера­зум­но изла­гать собы­тия сле­дом за ним еще раз, и я при­ве­ду лишь те заслу­жи­ваю­щие упо­ми­на­ния подроб­но­сти, кото­рые про­пу­стил Ксе­но­фонт.

Место, где про­тив­ни­ки выстро­и­лись для боя, назы­ва­ет­ся Куна­к­са и отсто­ит от Вави­ло­на на пять­сот ста­ди­ев. Перед самым сра­же­ни­ем Кле­арх, как сооб­ща­ют, убеж­дал Кира оста­вать­ся поза­ди бой­цов и не под­вер­гать себя опас­но­сти, но тот вос­клик­нул в ответ: «Что ты гово­ришь, Кле­арх! Я ищу цар­ства, а ты сове­ту­ешь мне пока­зать себя недо­стой­ным цар­ства?!» Кир совер­шил страш­ную ошиб­ку, когда, забыв обо всем на све­те, не щадя соб­ст­вен­ной жиз­ни, ринул­ся в самую гущу схват­ки, но не мень­шей, а, пожа­луй, даже боль­шей была ошиб­ка и вина Кле­ар­ха, кото­рый отка­зал­ся поста­вить гре­ков про­тив царя и, опа­са­ясь окру­же­ния, рас­тя­нул свой пра­вый фланг вплоть до реки. Если в первую оче­редь ты дума­ешь о соб­ст­вен­ной без­опас­но­сти и глав­ную зада­чу свою видишь в том, чтобы избег­нуть каких бы то ни было потерь, тогда уж оста­вай­ся луч­ше все­го дома, но прой­ти от моря в глубь Азии десять тысяч ста­ди­ев, без вся­ко­го при­нуж­де­ния, един­ст­вен­но чтобы поса­дить Кира на цар­ский пре­стол, а потом выис­ки­вать себе место пона­деж­нее и поти­ше, совер­шен­но не заботясь о спа­се­нии сво­его пол­ко­во­д­ца и нани­ма­те­ля, — это зна­чит во вла­сти минут­но­го стра­ха забыть обо всем начи­на­нии в целом и упу­стить из виду истин­ную цель похо­да. И вер­но, из собы­тий это­го дня вид­но, что силы, окру­жав­шие царя, ни в коем слу­чае не выдер­жа­ли бы натис­ка гре­ков, а если бы они были выби­ты со сво­их пози­ций и царь бежал вме­сте с ними или пал, победа доста­ви­ла бы Киру не толь­ко без­опас­ность, но и цар­ство. Вот поче­му в гибе­ли Кира и его дела повин­на ско­рее осто­рож­ность Кле­ар­ха, чем без­рас­суд­ная отва­га само­го Кира. Если бы даже не кто иной, как царь, выби­рал, где поста­вить гре­ков, чтобы удар наем­ни­ков ока­зал­ся наи­ме­нее для него чув­ст­ви­те­лен, он бы тоже поме­стил их как мож­но даль­ше от себя и сво­его окру­же­ния: ведь недоб­рые вести оттуда даже не достиг­ли его слу­ха, а Кир был убит преж­де, чем успел вос­поль­зо­вать­ся победой Кле­ар­ха. А меж­ду тем Кир отлич­но видел, в чем его выго­да, и пото­му имен­но при­ка­зы­вал Кле­ар­ху стать посредине. Но Кле­арх про­сил во всем поло­жить­ся на него — и погу­бил все дело.

9. Гре­ки одер­жа­ли над вар­ва­ра­ми пол­ную победу (пол­нее нель­зя было и желать) и, пре­сле­дуя бегу­щих, ушли очень дале­ко, а тем вре­ме­нем на Кира, кото­рый ска­кал на чисто­кров­ном, но слиш­ком горя­чем и поры­ви­стом коне по клич­ке Пасак (так сооб­ща­ет Кте­сий), нае­хал пред­во­ди­тель каду­си­ев Арта­герс и гром­ко крик­нул: «Эй, ты, опо­зо­рив­ший самое пре­крас­ное у пер­сов имя — имя Кира, ты, самый бес­чест­ный и без­рас­суд­ный чело­век на све­те, ты ведешь зло­де­ев-гре­ков на зло­дей­ский гра­беж пер­сид­ских сокро­вищ, да еще наде­ешь­ся убить гос­по­ди­на тво­е­го и бра­та, у кото­ро­го мил­ли­о­ны рабов луч­ше и храб­рее тебя. Сей же час ты в этом убедишь­ся! Ты сло­жишь голо­ву, рань­ше чем увидишь свет­лый лик царя!» С эти­ми сло­ва­ми он мет­нул в Кира копье. Пан­цирь выдер­жал, и Кир остал­ся невредим, но едва усидел на коне — такой силы был удар. Тут Арта­герс повер­нул, и Кир в свою оче­редь бро­сил копье, да так мет­ко, что ост­рие, прой­дя над самой клю­чи­цей, про­би­ло шею.

Что Арта­герс погиб от руки Кира, соглас­но сооб­ща­ют почти все писа­те­ли. Но о кон­чине само­го Кира Ксе­но­фонт гово­рит немно­го­слов­но и как бы вскользь, что лег­ко объ­яс­ни­мо — ведь он не был оче­вид­цем этой кон­чи­ны; а ста­ло быть, ничто не пре­пят­ст­ву­ет мне изло­жить сна­ча­ла рас­сказ Дино­на, а потом Кте­сия.

10. Итак, Динон пишет, что Арта­герс испу­стил дух, а Кир ярост­но нале­тел на цар­ское охра­не­ние и ранил коня Арта­к­серк­са, а сам царь сва­лил­ся на зем­лю. Тири­баз тут же подал ему дру­го­го коня и помог сесть, про­мол­вив: «Запом­ни этот день, царь, его забы­вать не след!» Кир сно­ва ринул­ся на бра­та и сно­ва сшиб его, но когда он и в тре­тий раз погнал коня, царь при­шел в ярость и, крик­нув окру­жаю­щим: «Коли так, луч­ше вовсе не жить!» — сам поска­кал навстре­чу Киру, кото­рый уже нес­ся впе­ред, без­рас­суд­но под­став­ляя грудь ост­ри­ям вра­же­ских копий. Дро­тик мет­нул и сам Арта­к­серкс, копье за копьем мета­ли окру­жав­шие его сол­да­ты, и, в кон­це кон­цов, Кир упал, сра­жен­ный то ли царем, то ли, как утвер­жда­ют неко­то­рые, каким-то карий­цем. В награ­ду за подвиг царь пожа­ло­вал его осо­бым отли­чи­ем: во всех похо­дах этот воин дол­жен был воз­глав­лять строй, неся на копье золо­тое изо­бра­же­ние пету­ха, ибо пер­сы про­зва­ли карий­цев «пету­ха­ми» — по сул­та­нам из перьев, кото­ры­ми они укра­ша­ли свои шле­мы.

11. Рас­сказ Кте­сия — в силь­но сокра­щен­ном виде — сво­дит­ся к сле­дую­ще­му. Умерт­вив Арта­гер­са, Кир погнал коня на царя, а тот — на Кира, и оба хра­ни­ли мол­ча­ние. Пер­вым мет­нул копье друг Кира Ари­ей и про­мах­нул­ся. Копье царя, наце­лен­ное в Кира, тоже про­ле­те­ло мимо, но уго­ди­ло в Сати­фер­на, знат­но­го и пре­дан­но­го Киру чело­ве­ка, и лиши­ло его жиз­ни. Нако­нец, пустил копье и сам Кир и ранил царя сквозь пан­цирь, так что ост­рие вошло в грудь на два паль­ца. Удар сбро­сил Арта­к­серк­са с лоша­ди, и в сви­те его тут же нача­лось смя­те­ние и бег­ство, но царь под­нял­ся на ноги и с немно­ги­ми про­во­жа­ты­ми, сре­ди кото­рых был и сам Кте­сий, взо­шел на сосед­ний холм и там оста­но­вил­ся. Тем вре­ме­нем Кира, попав­ше­го в гущу непри­я­те­лей, горя­чий конь уно­сил все даль­ше. Было уже тем­но, и вра­ги не узна­ва­ли его, дру­зья же иска­ли повсюду, а он, гор­дясь сво­ею победой, пол­ный дерз­ко­го пыла, ска­кал впе­ред с кри­ком: «Прочь с доро­ги, обо­рван­цы!» Мно­го раз выкри­ки­вал он по-пер­сид­ски эти сло­ва, и все рас­сту­па­лись и скло­ня­лись ниц. Но вне­зап­но с голо­вы Кира упа­ла тиа­ра, и тут какой-то моло­дой перс, по име­ни Мит­ри­дат, под­бе­жал сбо­ку и, не зная, кто перед ним, мет­нул дро­тик, кото­рый попал Киру в висок, совсем рядом с гла­зом. Из раны хлы­ну­ла кровь, и Кир, оглу­шен­ный, упал на зем­лю. Конь его пря­нул в сто­ро­ну и зате­рял­ся во мгле, а зали­тый кро­вью чепрак, соскольз­нув­ший со спи­ны ска­ку­на, подо­брал слу­га Мит­ри­да­та. Когда после дол­го­го обмо­ро­ка Кир, нако­нец, очнул­ся и при­шел в себя, несколь­ко евну­хов, кото­рые ока­за­лись рядом, хоте­ли поса­дить его на дру­го­го коня и увез­ти в без­опас­ное место. Но он был не в силах удер­жать­ся на коне и захо­тел идти пеш­ком, и евну­хи пове­ли его, под­дер­жи­вая с обе­их сто­рон. Ноги у него под­ка­ши­ва­лись, голо­ва пада­ла на грудь, одна­ко он был уве­рен, что победил, слы­ша, как бегу­щие назы­ва­ют Кира царем и молят его о поща­де. Тем вре­ме­нем несколь­ко кав­ний­цев — убо­гие бед­ня­ки, кото­рые сле­до­ва­ли за цар­ским вой­ском, испол­няя самую чер­ную и гряз­ную работу, — слу­чай­но при­со­еди­ни­лись к про­во­жа­тым Кира, сочтя их за сво­их. Но, в кон­це кон­цов, они раз­гляде­ли крас­ные накид­ки поверх пан­ци­рей и, так как все вои­ны царя были в белых пла­щах, поня­ли, что перед ними вра­ги. Тогда один из них отва­жил­ся мет­нуть сза­ди дро­тик в Кира (кто это такой, он не знал) и рас­сек ему жилу под коле­ном. Кир сно­ва рух­нул наземь, уда­рил­ся ране­ным вис­ком о камень и умер. Таков рас­сказ Кте­сия, в кото­ром он уби­ва­ет Кира мед­лен­но и мучи­тель­но, слов­но режет тупым ножом.

12. Кир был уже мертв, когда Арта­сир — госуда­ре­во око, — про­ез­жая по слу­чай­но­сти мимо, услы­хал при­чи­та­ния евну­хов и спро­сил само­го вер­но­го сре­ди них: «Над кем это ты так уби­ва­ешь­ся, Париск?» — «Раз­ве ты сам не видишь — Кир погиб!» — отве­чал евнух. Пора­жен­ный Арта­сир про­сил Пари­с­ка не падать духом и зор­ко обе­ре­гать труп, а сам во весь опор поска­кал к Арта­к­серк­су, кото­рый был в пол­ном отча­я­нии и, вдо­ба­вок, жесто­ко стра­дал от жаж­ды и от раны, и радост­но сооб­щил царю, что соб­ст­вен­ны­ми гла­за­ми видел Кира мерт­вым. Царь хотел было немед­ля идти сам и уже при­ка­зал Арта­си­ру пока­зы­вать доро­гу, но так как все с ужа­сом, в один голос твер­ди­ли о гре­ках, о том, что они неуто­ми­мо гонят­ся за бегу­щи­ми и натиск их не в силах оста­но­вить никто, решил выслать на раз­вед­ку целый отряд, и трид­цать чело­век с факе­ла­ми дви­ну­лись сле­дом за Арта­си­ром.

Царь меж­ду тем уми­рал от жаж­ды, и евнух Сати­бар­зан рыс­кал повсюду в поис­ках како­го-нибудь питья: мест­ность была без­вод­ная, а лагерь остал­ся дале­ко. В кон­це кон­цов, ему встре­тил­ся один из тех же жал­ких кав­ний­цев, кото­рый в худом бур­дю­ке нес око­ло вось­ми котил гряз­ной и гни­лой воды. Эту воду Сати­бар­зан забрал и подал царю, а когда тот осу­шил мех до послед­ней кап­ли, спро­сил, не слиш­ком ли про­тив­но было ему пить. В ответ Арта­к­серкс поклял­ся бога­ми, что нико­гда в жиз­ни не пивал он с таким удо­воль­ст­ви­ем ни вина, ни самой лег­кой, самой чистой воды. «И если, — при­ба­вил он, — я не смо­гу разыс­кать и воз­на­гра­дить чело­ве­ка, кото­рый дал тебе эту воду, пусть сами боги дару­ют ему и сча­стье и богат­ство».

13. В это вре­мя воз­вра­ти­лись раз­вед­чи­ки и, вне себя от вос­тор­га, доло­жи­ли царю, что весть о неожи­дан­ной его уда­че вер­на. Вокруг Арта­к­серк­са уже сно­ва нача­ла соби­рать­ся тол­па при­двор­ных и вои­нов, и, обо­д­рив­шись, он спу­стил­ся с хол­ма, ярко осве­щен­ный пла­ме­нем мно­го­чис­лен­ных факе­лов. Он подо­шел к мерт­во­му Киру; по како­му-то пер­сид­ско­му обы­чаю тру­пу отсек­ли голо­ву и пра­вую руку, и Арта­к­серкс велел подать ему голо­ву бра­та. Ухва­тив ее за воло­сы, густые и длин­ные, он пока­зы­вал отруб­лен­ную голо­ву всем, кто еще сомне­вал­ся и бежал, и все диви­лись и скло­ня­лись ниц, так что в корот­кое вре­мя к Арта­к­серк­су стек­лось семь­де­сят тысяч чело­век, и с ними царь вер­нул­ся в свой лагерь.

По сло­вам Кте­сия, царь вывел на бит­ву четы­ре­ста тысяч, но Динон и Ксе­но­фонт назы­ва­ют чис­ло гораздо боль­шее15. Поте­ри уби­ты­ми, пишет Кте­сий далее, состав­ля­ли девять тысяч — так донес­ли Арта­к­серк­су, но, по мне­нию само­го Кте­сия, на поле сра­же­ния лег­ло не мень­ше два­дца­ти тысяч. Здесь, одна­ко, еще воз­мож­ны спо­ры, но когда Кте­сий заяв­ля­ет, буд­то он сам вме­сте с закин­фя­ни­ном Фали­ном и еще несколь­ки­ми послан­ца­ми ходил к гре­кам для пере­го­во­ров, — это уже оче­вид­ная ложь! Ведь Ксе­но­фонт отлич­но знал, что Кте­сий состо­ит при цар­ской осо­бе (в сво­ей кни­ге он и пря­мо упо­ми­на­ет о нем, и дает понять, что читал его сочи­не­ние), и конеч­но не обо­шел бы его мол­ча­ни­ем, если бы тот, в самом деле, явил­ся в гре­че­ский лагерь и высту­пал пере­вод­чи­ком в столь важ­ных пере­го­во­рах, — тем более, что и закин­фя­ни­на Фали­на Ксе­но­фонт назы­ва­ет по име­ни16. Но, по-види­мо­му, Кте­сий был без­гра­нич­но често­лю­бив и столь же без­гра­нич­но при­вер­жен к Спар­те и Кле­ар­ху, а пото­му во вся­ком разде­ле сво­его рас­ска­за отво­дит место само­му себе, чтобы с это­го места про­стран­но вос­хва­лять Кле­ар­ха и Лакеде­мон.

14. После бит­вы царь отпра­вил бога­тей­шие подар­ки сыну Арта­гер­са, пав­ше­го в поедин­ке с Киром, и щед­ро награ­дил Кте­сия и осталь­ных. Най­дя кав­ний­ца, кото­рый дал евну­ху бур­дюк с водой, он из ничтож­но­го бед­ня­ка сде­лал его знат­ным и бога­тым. Со вни­ма­ни­ем отнес­ся он и к нака­за­нию про­ви­нив­ших­ся. Одно­го мидий­ца по име­ни Арбак, кото­рый во вре­мя бит­вы пере­бе­жал к Киру, а когда тот пал, воз­вра­тил­ся на сто­ро­ну царя, Арта­к­серкс при­знал винов­ным не в измене и даже не в злом умыс­ле, а толь­ко в тру­со­сти и при­ка­зал ему поса­дить себе на шею голую потас­ку­ху и целый день ходить по пло­ща­ди с этой ношей. Дру­гой пере­беж­чик лгал, что сра­зил двух непри­я­те­лей, и царь рас­по­рядил­ся про­ткнуть ему язык тре­мя игла­ми. Желая, чтобы все гово­ри­ли и дума­ли, буд­то он убил Кира сво­ею рукой, Арта­к­серкс отпра­вил Мит­ри­да­ту — тому пер­су, что нанес Киру первую рану, — дары и велел ска­зать ему так: «Царь награж­да­ет тебя эти­ми подар­ка­ми за то, что ты нашел и при­нес чепрак Кира». Награ­ды про­сил и кари­ец, кото­рый ранил Кира под коле­но и сва­лил его с ног. Арта­к­серкс и ему не отка­зал и велел пере­дать: «Царь ода­ря­ет тебя за вто­рую весть: пер­вым о смер­ти Кира сооб­щил Арта­сир, вто­рым — ты». Мит­ри­дат зата­ил обиду, но смол­чал, а зло­по­луч­но­го карий­ца быст­ро постиг­ла обыч­ная и общая для всех глуп­цов беда. Ослеп­лен­ный бла­га­ми, кото­ры­ми он был вдруг осы­пан, чело­век этот наду­мал искать иных, несов­мест­ных с ничтож­ным его поло­же­ни­ем, и не поже­лал счи­тать того, что полу­чил, награ­дою за доб­рую весть, но в него­до­ва­нии кри­чал и клял­ся, что Кира убил он, и никто иной, и что его неспра­вед­ли­во лиша­ют высо­кой сла­вы. Узнав об этом, царь страш­но раз­гне­вал­ся и велел его обез­гла­вить, но Пари­са­ти­да, кото­рая была при этом, ска­за­ла сыну: «Не каз­ни, царь, него­дяя-карий­ца такою лег­кою каз­нью, отдай его луч­ше мне, а уж я поза­бо­чусь, чтобы он полу­чил по заслу­гам за свои дерз­кие речи». Царь согла­сил­ся, и Пари­са­ти­да при­ка­за­ла пала­чам пытать несчаст­но­го десять дней под­ряд, а потом выко­лоть ему гла­за и вли­вать в глот­ку рас­плав­лен­ную медь, пока он не испу­стит дух.

15. Немно­го спу­стя погиб жесто­кою смер­тью и Мит­ри­дат — все из-за той же глу­по­сти. Его при­гла­си­ли на пир, и он при­шел в дра­го­цен­ном пла­тье и золотых укра­ше­ни­ях, пожа­ло­ван­ных царем. На пиру были и цар­ские евну­хи, и евну­хи Пари­са­ти­ды, и после еды, за вином, глав­ный из евну­хов цари­цы-мате­ри про­мол­вил: «Что за пре­крас­ное оде­я­ние, Мит­ри­дат, пода­рил тебе царь, что за оже­ре­лья и брас­ле­ты, и какую дра­го­цен­ную саб­лю! Какой же ты, пра­во, счаст­ли­вец, все взо­ры так и тянут­ся к тебе!» А Мит­ри­дат, уже захмелев­ший, в ответ: «Это все пустя­ки, Спа­ра­миз! В тот день я ока­зал царю услу­гу, достой­ную и более щед­рых и более пре­крас­ных даров». — «Я нисколь­ко тебе не завидую, Мит­ри­дат, — заме­тил с улыб­кою Спа­ра­миз, — но если вер­но гово­рят гре­ки, что исти­на — в вине, объ­яс­ни мне, друг, неужто и в самом деле такой слав­ный и вели­кий подвиг подо­брать и при­не­сти чепрак, сва­лив­ший­ся со спи­ны у коня?» Вопрос свой евнух задал не пото­му, что сам не знал исти­ны, но, желая обна­ру­жить ее перед все­ми при­сут­ст­во­вав­ши­ми, под­стрек­нул лег­ко­мыс­лие моло­до­го чело­ве­ка, кото­ро­му уже и так раз­вя­за­ло язык вино. Не сдер­жав­шись, Мит­ри­дат отве­ча­ет: «Може­те сколь­ко угод­но бол­тать про вся­кие там чепра­ки, а я гово­рю вам опре­де­лен­но: Кир был убит вот этою рукой! Я не то, что Арта­герс, — я пустил копье не зря, не впу­стую! Метил я в глаз, да чуть-чуть про­мах­нул­ся, но висок про­бил насквозь и сва­лил Кира с лоша­ди. От этой раны он и умер». Все осталь­ные, уже видя беду и злой конец Мит­ри­да­та, уста­ви­ли гла­за в пол, и толь­ко хозя­ин дома ска­зал: «Друг Мит­ри­дат, будем-ка луч­ше пить и есть, пре­кло­ня­ясь перед гени­ем царя, а речи, пре­вы­шаю­щие наше разу­ме­ние, луч­ше оста­вим».

16. Евнух пере­дал этот раз­го­вор Пари­са­ти­де, а та царю. Царь был вне себя от гне­ва. Еще бы, ведь его ули­ча­ли во лжи и лиша­ли самой пре­крас­ной и самой сла­дост­ной доли в победе: он хотел, чтобы все — и вар­ва­ры, и гре­ки — вери­ли, буд­то в столк­но­ве­нии и схват­ке с бра­том он обме­нял­ся с ним уда­ра­ми и, полу­чив рану сам, сра­зил про­тив­ни­ка. Итак, Арта­к­серкс при­ка­зы­ва­ет умерт­вить Мит­ри­да­та корыт­ною пыт­кой. Казнь эта заклю­ча­ет­ся в сле­дую­щем. Берут два в точ­но­сти при­гнан­ных друг к дру­гу коры­та и в одно из них навз­ничь укла­ды­ва­ют осуж­ден­но­го, а свер­ху накры­ва­ют вто­рым коры­том, так что нару­же оста­ют­ся голо­ва и ноги, а все туло­ви­ще скры­то внут­ри. Потом чело­ве­ку дают есть, и если он отка­зы­ва­ет­ся, колют игол­кой в гла­за и так застав­ля­ют глотать. Когда он поест, в рот ему вли­ва­ют моло­ко, сме­шан­ное с медом, и эту же смесь раз­ма­зы­ва­ют по все­му лицу. Коры­то все вре­мя повер­ты­ва­ют так, чтобы солн­це посто­ян­но све­ти­ло пытае­мо­му в гла­за, и неис­чис­ли­мое мно­же­ство мух облеп­ля­ет ему лицо. А так как сам он дела­ет все то, что неиз­беж­но делать чело­ве­ку, кото­рый ест и пьет, в гни­ю­щих нечи­стотах ско­ро заво­дят­ся чер­ви, кото­рые запол­за­ют в киш­ки и при­ни­ма­ют­ся грызть живое тело. Когда же нако­нец при­хо­дит смерть и верх­нее коры­то сни­ма­ют, все мясо ока­зы­ва­ет­ся уже съе­ден­ным, а внут­рен­но­сти так и кишат эти­ми тва­ря­ми, неуто­ми­мо пожи­раю­щи­ми свою добы­чу. Так мучил­ся Мит­ри­дат сем­на­дцать дней и лишь на восем­на­дца­тый умер.

17. Теперь непо­ра­жен­ною оста­ва­лась лишь одна, послед­няя цель — цар­ский евнух Маса­бат, кото­рый отсек Киру голо­ву и руку. Но поведе­ние его было без­уко­риз­нен­но, и тогда вот какую при­ду­ма­ла Пари­са­ти­да хит­рость. Она и вооб­ще отли­ча­лась умом и спо­соб­но­стя­ми, и, меж­ду про­чим, мастер­ски игра­ла в кости, и до вой­ны царь неред­ко с нею играл. Когда вой­на была окон­че­на и Пари­са­ти­да вновь при­ми­ри­лась с сыном, она не толь­ко не избе­га­ла его обще­ства, но вся­че­ски выка­зы­ва­ла Арта­к­серк­су свое дру­же­лю­бие, разде­ля­ла его заба­вы, ока­зы­ва­ла помощь во всех любов­ных делах, одним сло­вом — почти не остав­ля­ла его наедине со Ста­ти­рой, кото­рую нена­виде­ла, как нико­го в целом све­те, желая сама играть первую роль при госуда­ре. Одна­жды Арта­к­серкс томил­ся без­де­ли­ем и хотел раз­влечь­ся, и, застав его в таком рас­по­ло­же­нии духа, Пари­са­ти­да пред­ло­жи­ла бро­сить кости, сде­лав став­ку в тыся­чу дари­ков. Спер­ва она умыш­лен­но про­иг­ра­ла и тут же отсчи­та­ла день­ги, но при­ки­ну­лась огор­чен­ной и жаж­ду­щей про­дол­жить борь­бу и про­си­ла царя сыг­рать еще раз — на како­го-нибудь евну­ха. Царь согла­сил­ся. Уго­во­ри­лись, что каж­дый дела­ет исклю­че­ние для пяти самых вер­ных сво­их евну­хов, из чис­ла же осталь­ных победи­тель впра­ве выбрать любо­го, а побеж­ден­ный обя­зан отдать, и на этих усло­ви­ях сно­ва ста­ли метать кости. На этот раз Пари­са­ти­да была само вни­ма­ние и сама сосре­дото­чен­ность, да и кости лег­ли удач­но. Она выиг­ра­ла и тут же взя­ла Маса­ба­та, кото­рый в пятер­ку вер­ней­ших вклю­чен не был. И не успел царь запо­до­зрить недоб­рое, как она уже пере­да­ла евну­ха пала­чам, при­ка­зав­ши содрать с него живьем кожу и тело при­ко­ло­тить к трем стол­бам — попе­рек, — а кожу рас­пя­лить отдель­но. Эта рас­пра­ва воз­му­ти­ла царя, и он раз­гне­вал­ся на мать, а Пари­са­ти­да с изде­ва­тель­ской усмеш­кой ска­за­ла сыну: «Какой ты у меня, пра­во стран­ный — сер­дишь­ся из-за ста­ро­го мерз­ко­го евну­ха. А я вот про­иг­ра­ла целую тыся­чу дари­ков — и мол­чу, ни сло­ва». Царь рас­ка­и­вал­ся, что поз­во­лил так себя про­ве­сти, одна­ко ж сдер­жи­вал­ся, но Ста­ти­ра, кото­рая и во всем про­чем откры­то враж­до­ва­ла со све­к­ро­вью, не таи­ла сво­его воз­му­ще­ния тем, что Пари­са­ти­да мстит за Кира, жесто­ко и без­за­кон­но истреб­ляя евну­хов — вер­ней­ших слуг царя.

18. Тис­са­ферн обма­нул Кле­ар­ха17 и осталь­ных гре­че­ских началь­ни­ков и, веро­лом­но нару­шив клят­ву, схва­тил их и в око­вах отпра­вил к царю. Кле­арх попро­сил Кте­сия раздо­быть ему гре­бень и, когда прось­ба его была испол­не­на и он при­брал воло­сы, в бла­го­дар­ность за услу­гу пода­рил Кте­сию пер­стень — чтобы тот когда-нибудь предъ­явил это свиде­тель­ство друж­бы дру­зьям и роди­чам Кле­ар­ха в Лакеде­моне. На перстне был выре­зан свя­щен­ный танец в честь Арте­ми­ды Карий­ской. Все это рас­ска­зы­ва­ет сам Кте­сий. Пищу, кото­рую посы­ла­ли Кле­ар­ху, отби­ра­ли и съе­да­ли вои­ны — това­ри­щи по заклю­че­нию, Кле­ар­ху же доста­ва­лась лишь самая малость, но Кте­сий, по его сло­вам, помог и этой беде, добив­шись, чтобы Кле­ар­ху при­сы­ла­ли боль­ше, а осталь­ным назна­чи­ли осо­бое содер­жа­ние. Ока­зать гре­кам эту помощь ему уда­лось мило­стью и забота­ми Пари­са­ти­ды. Каж­дый день, кро­ме про­чей еды, Кле­арх полу­чал целый око­рок, и он горя­чо убеж­дал Кте­сия вло­жить в мясо малень­кий ножи­чек и тай­но пере­дать ему, не дожи­да­ясь кон­ца, кото­рый гото­вит узни­ку жесто­кость Арта­к­серк­са, но Кте­сий боял­ся и не согла­сил­ся. Меж­ду тем царь, скло­нив­шись на прось­бы мате­ри, поклял­ся ей поща­дить Кле­ар­ха, но затем послу­шал­ся Ста­ти­ры и, изме­нив сво­е­му сло­ву, каз­нил всех, кро­ме Мено­на. С этих пор, утвер­жда­ет Кте­сий, и замыс­ли­ла Пари­са­ти­да изве­сти Ста­ти­ру и вско­ро­сти ее отра­ви­ла, но утвер­жде­ние это неправ­до­по­доб­но и даже неле­по — мож­но ли пове­рить, чтобы из-за Кле­ар­ха Пари­са­ти­да реши­лась на такой страш­ный и опас­ный шаг и уби­ла закон­ную супру­гу царя, роди­тель­ни­цу наслед­ни­ков пре­сто­ла?! Нет ника­ко­го сомне­ния, что Кте­сий силь­но пре­уве­ли­чи­ва­ет, желая почтить память Кле­ар­ха. В самом деле, он сооб­ща­ет далее, буд­то после каз­ни тру­пы осталь­ных началь­ни­ков рас­тер­за­ли соба­ки и хищ­ные пти­цы, а тело Кле­ар­ха невесть откуда нале­тев­ший вихрь засы­пал зем­лею и скрыл под боль­шим кур­га­ном, на кото­ром, спу­стя недол­гое вре­мя, из несколь­ких фини­ко­вых косто­чек под­ня­лась густая паль­мо­вая роща и осе­ни­ла весь холм тенью сво­их вет­вей, так что даже сам царь горь­ко рас­ка­и­вал­ся, что погу­бил Кле­ар­ха — угод­но­го богам мужа.

19. Пари­са­ти­да, кото­рая с само­го нача­ла была пол­на нена­ви­сти и рев­но­сти к Ста­ти­ре, виде­ла, что соб­ст­вен­ная ее власть поко­ит­ся лишь на сынов­нем ува­же­нии царя, тогда как Ста­ти­ра силь­на любо­вью и дове­ри­ем Арта­к­серк­са. Вот тогда-то, счи­тая, что все глав­ней­шее и основ­ное в ее жиз­ни постав­ле­но под удар, она реши­лась покон­чить с невест­кой. У нее была вер­ная слу­жан­ка, по име­ни Гигия, поль­зо­вав­ша­я­ся чрез­вы­чай­ным вли­я­ни­ем на свою гос­по­жу; эта Гигия, по сло­вам Дино­на, и помог­ла ей отра­вить цари­цу, но Кте­сий пишет, что она лишь была посвя­ще­на в замыс­лы Пари­са­ти­ды, да и то вопре­ки сво­ей воле. Того, кто достал яд, Кте­сий назы­ва­ет Бели­та­ром, Динон — Мелан­фом.

После преж­них раздо­ров и откры­тых подо­зре­ний обе жен­щи­ны нача­ли сно­ва встре­чать­ся и обедать вме­сте, но, по-преж­не­му опа­са­ясь друг дру­га, ели одни и те же куша­нья и с одних блюд и таре­лок. Родит­ся в Пер­сии малень­кая птич­ка, у кото­рой во внут­рен­но­стях нет ника­ких нечи­стот, но один толь­ко жир, и поэто­му все счи­та­ют, что она пита­ет­ся лишь вет­ром и росой. Назва­ние ее — рин­так. Эту птич­ку, как ска­за­но у Кте­сия, Пари­са­ти­да раз­ре­за­ла ножом, кото­рый с одной сто­ро­ны был сма­зан ядом, и, обтер­ши отра­ву об одну из поло­ви­нок, вто­рую — чистую и нетро­ну­тую — поло­жи­ла в рот и ста­ла жевать, а отрав­лен­ную протя­ну­ла Ста­ти­ре. Но, если верить Дино­ну, пти­цу делил Меланф, а не Пари­са­ти­да, и он же поста­вил перед Ста­ти­рою смер­то­нос­ное уго­ще­ние. Уми­рая в жесто­ких муках и страш­ных судо­ро­гах, цари­ца и сама обо всем дога­да­лась, и царю успе­ла вну­шить подо­зре­ние про­тив мате­ри, чей зве­ри­ный, неумо­ли­мый нрав был Арта­к­серк­су хоро­шо изве­стен. Царь тут же нарядил след­ст­вие и при­ка­зал схва­тить и пытать при­служ­ни­ков Пари­са­ти­ды, в первую оче­редь тех, что пода­ва­ли к сто­лу. Гигию Пари­са­ти­да дол­го пря­та­ла у себя и не выда­ва­ла, несмот­ря на все тре­бо­ва­ния сына, но поз­же, когда слу­жан­ка сама упро­си­ла отпу­стить ее домой, царь, про­знав об этом, устро­ил заса­ду, пой­мал Гигию и осудил на смерть. Отра­ви­те­лей у пер­сов каз­нят по зако­ну так. Голо­ву осуж­ден­но­го кла­дут на плос­кий камень и давят и бьют дру­гим кам­нем до тех пор, пока не рас­плю­щат и череп и лицо. Вот какою смер­тью умер­ла Гигия. Пари­са­ти­де же Арта­к­серкс и не ска­зал, и не сде­лал ниче­го дур­но­го и толь­ко, в согла­сии с ее же соб­ст­вен­ным жела­ни­ем, ото­слал мать в Вави­лон, объ­явив, что, пока она жива, его гла­за Вави­ло­на не увидят. Тако­вы были семей­ные обсто­я­тель­ства царя пер­сов.

20. Захва­тить гре­ков, участ­во­вав­ших в похо­де Кира, царь счи­тал не менее важ­ным, чем одо­леть бра­та и сохра­нить за собою пре­стол, одна­ко ж цели сво­ей достиг­нуть не смог. Поте­ряв глав­но­ко­ман­дую­ще­го и соб­ст­вен­ных началь­ни­ков и все-таки бла­го­по­луч­но вырвав­шись чуть ли не из само­го цар­ско­го двор­ца, гре­ки обна­ру­жи­ли и дока­за­ли, что власть пер­сов и их царя — это груды золота, рос­кошь, да жен­ская пре­лесть, а в осталь­ном лишь спесь и бахваль­ство, и вся Гре­ция вос­пря­ну­ла духом и сно­ва испол­ни­лась пре­зре­ния к вар­ва­рам, а лакеде­мо­ня­нам пред­став­ля­лось пря­мым позо­ром хотя бы теперь не поло­жить конец раб­ству и наг­ло­му при­тес­не­нию, кото­рое тер­пе­ли азий­ские гре­ки. Спер­ва спар­тан­цы вое­ва­ли под коман­дою Фим­бро­на[1], потом — Дер­кил­лида, но ника­ких важ­ных успе­хов не достиг­ли и тогда пору­чи­ли вести вой­ну царю Аге­си­лаю18. Пере­пра­вив­шись с фло­том в Азию, Аге­си­лай сра­зу же взял­ся за дело со всею реши­мо­стью. Он раз­бил Тис­са­фер­на в откры­том бою, скло­нил к отпа­де­нию от пер­сов мно­гие горо­да и при­об­рел гром­кую сла­ву. Толь­ко тут Арта­к­серкс сооб­ра­зил, каким обра­зом луч­ше все­го бороть­ся с лакеде­мо­ня­на­ми, и отпра­вил в Гре­цию родос­ца Тимо­кра­та с боль­шою сум­мою денег, чтобы под­ку­пить самых вли­я­тель­ных людей в раз­ных горо­дах и под­нять про­тив Спар­ты всю Гре­цию. Усерд­но испол­няя цар­ский наказ, Тимо­крат сумел спло­тить круп­ней­шие горо­да, так что в Пело­пон­не­се нача­лись силь­ные вол­не­ния и вла­сти ото­зва­ли Аге­си­лая из Азии. Пере­да­ют, буд­то отплы­вая в обрат­ный путь, он ска­зал дру­зьям, что царь изго­ня­ет его из Азии с помо­щью трид­ца­ти тысяч луч­ни­ков: на пер­сид­ских моне­тах был отче­ка­нен луч­ник.

21. Арта­к­серкс очи­стил от лакеде­мо­нян и море, вос­поль­зо­вав­шись служ­бою афи­ня­ни­на Коно­на, кото­ро­го, вме­сте с Фар­на­ба­зом, поста­вил во гла­ве сво­их сил. После мор­ской бит­вы при Эгос­пота­мах Конон задер­жал­ся на Кип­ре — не пото­му, чтобы искал места поти­ше и поспо­кой­нее, но дожи­да­ясь пере­ме­ны обсто­я­тельств, слов­но попу­т­но­го вет­ра. Пони­мая, что его замыс­лы тре­бу­ют зна­чи­тель­ных сил, а цар­ские силы нуж­да­ют­ся в разум­ном руко­во­ди­те­ле, он напи­сал царю пись­мо, в кото­ром изло­жил свои пла­ны и наме­ре­ния, и велел гон­цу пере­дать его Арта­к­серк­су луч­ше все­го через кри­тя­ни­на Зено­на или Поли­кри­та из Мен­ды, — Зенон был тан­цов­щи­ком, а Поли­крит вра­чом, — если же ни того ни дру­го­го при дво­ре не ока­жет­ся, то через вра­ча Кте­сия. Рас­ска­зы­ва­ют, что Кте­сий, при­няв пись­мо, при­пи­сал к прось­бам Коно­на еще одну — чтобы к нему отпра­ви­ли Кте­сия, кото­рый, дескать, будет поле­зен в дей­ст­ви­ях на море; но сам Кте­сий утвер­жда­ет, буд­то царь дал ему это пору­че­ние по соб­ст­вен­но­му почи­ну.

Когда Фар­на­баз и Конон выиг­ра­ли Арта­к­серк­су сра­же­ние при Книде и царь лишил лакеде­мо­нян вла­ды­че­ства на море, он обра­тил к себе взо­ры чуть ли не всей Гре­ции, так что смог даже уста­но­вить меж гре­ка­ми тот пре­сло­ву­тый мир, кото­рый носит назва­ние Антал­кидо­ва. Антал­кид был спар­та­нец, сын Леон­та. Усерд­но слу­жа царю, он добил­ся того, что все гре­че­ские горо­да в Азии и все ост­ро­ва, лежа­щие близ азий­ско­го бере­га, сде­ла­лись дан­ни­ка­ми Арта­к­серк­са с согла­сия лакеде­мо­нян, а гре­ки заклю­чи­ли меж­ду собою мир — если толь­ко мож­но назы­вать миром изме­ну Элла­де и ее бес­че­стие, ибо ни одна вой­на не при­нес­ла столь­ко позо­ра побеж­ден­ным, сколь­ко этот мир его участ­ни­кам.

22. За это Арта­к­серкс, нена­видев­ший спар­тан­цев и счи­тав­ший их, как пишет Динон, самы­ми наг­лы­ми людь­ми на све­те, выка­зал чрез­вы­чай­ную бла­го­склон­ность Антал­киду, когда тот при­ехал в Пер­сию. Одна­жды за пиром он взял венок из цве­тов, оку­нул его в дра­го­цен­ней­шие бла­го­во­ния и послал Антал­киду; и все диви­лись цар­ской мило­сти и рас­по­ло­же­нию. Но, как вид­но, чело­век, над­ру­гав­ший­ся в при­сут­ст­вии пер­сов над памя­тью Лео­нида и Кал­ли­кра­ти­да, заме­ча­тель­но под­хо­дил для всей этой вар­вар­ской рос­ко­ши, и бла­го­вон­ный венок был ему к лицу. Прав­да, Аге­си­лай в ответ на чьи-то сло­ва: «Горе тебе, Гре­ция, раз уже и спар­тан­цы ста­но­вят­ся пер­са­ми», — заме­тил: «А не наобо­рот ли: пер­сы — спар­тан­ца­ми?» Одна­ко ж ост­ро­ум­ные сло­ва не иску­па­ют позор­ных дел, а лакеде­мо­няне в неудач­ной бит­ве при Левк­трах поте­ря­ли свою власть и пер­вен­ство, сла­ву же Спар­ты сгу­би­ли еще рань­ше — Антал­кидо­вым миром. Пока Спар­та оста­ва­лась самым могу­ще­ст­вен­ным государ­ст­вом Гре­ции, царь хра­нил узы госте­при­им­ства, свя­зы­вав­шие его с Антал­кидом, и назы­вал лакеде­мо­ня­ни­на сво­им дру­гом. Но когда после пора­же­ния при Левк­трах обсто­я­тель­ства рез­ко изме­ни­лись и спар­тан­цы, нуж­да­ясь в день­гах, отпра­ви­ли Аге­си­лая в Еги­пет, а Антал­кид сно­ва при­ехал к Арта­к­серк­су и про­сил ока­зать помощь Лакеде­мо­ну, царь отнес­ся к нему с таким невни­ма­ни­ем и пре­не­бре­же­ни­ем, так суро­во его оттолк­нул, что, вер­нув­шись домой, он умо­рил себя голо­дом — стра­шась эфо­ров и не выне­ся насме­шек вра­гов.

У царя побы­ва­ли так­же19 фива­нец Исме­ний и Пело­пид, неза­дол­го до того выиг­рав­ший бит­ву при Левк­трах. Пело­пид дер­жал себя с без­уко­риз­нен­ным досто­ин­ст­вом, а Исме­ний, когда ему при­ка­за­ли покло­нить­ся царю, уро­нил перед собою наземь пер­стень, а затем нагнул­ся и под­нял, пер­сы же реши­ли, буд­то он отдал зем­ной поклон. Афи­ня­нин Тима­гор пере­дал через пис­ца Белу­рида запис­ку с тай­ны­ми вестя­ми, и Арта­к­серкс был до того обра­до­ван, что дал ему десять тысяч дари­ков, а так как Тима­гор хво­рал и лечил­ся коро­вьим моло­ком, при­ка­зал гнать за ним сле­дом восемь­де­сят дой­ных коров. Кро­ме того, царь пода­рил ему ложе с посте­лью и рабов, чтобы ее пости­лать, — точ­но сами гре­ки гото­вить посте­ли не уме­ют! — а так­же носиль­щи­ков, кото­рые нес­ли боль­но­го до само­го моря. Пока же он нахо­дил­ся при дво­ре, ему посы­ла­ли необык­но­вен­но бога­тые и обиль­ные уго­ще­ния, так что одна­жды брат царя Остан про­мол­вил: «Помни, Тима­гор, этот обед: не за малую, вид­но, служ­бу так пыш­но тебя пот­чу­ют». Сло­ва эти были ско­рее уко­ром измен­ни­ку, чем напо­ми­на­ни­ем об ока­зан­ных мило­стях. Впо­след­ст­вии афи­няне осуди­ли мздо­им­ца на смерть.

23. Чиня гре­кам бес­чис­лен­ные обиды и при­тес­не­ния, Арта­к­серкс доста­вил им радость лишь одна­жды — когда каз­нил Тис­са­фер­на, закля­то­го их вра­га. Каз­нил же его царь после того, как Пари­са­ти­да искус­но уве­ли­чи­ла бре­мя уже и преж­де лежав­ших на нем обви­не­ний. Царь недол­го гне­вал­ся на мать, но при­ми­рил­ся с нею и сно­ва при­бли­зил к себе: он ценил ум Пари­са­ти­ды и ее цар­ст­вен­ную гор­дость, а ника­ких при­чин, спо­соб­ных вызвать вза­им­ные подо­зре­ния или обиды, более не суще­ст­во­ва­ло. С тех пор Пари­са­ти­да во всем угож­да­ла царю, не про­ти­ви­лась ни еди­но­му из его дей­ст­вий и таким обра­зом при­об­ре­ла гро­мад­ную силу, ибо сын испол­нял любое ее жела­ние. И вот она обна­ру­жи­ва­ет, что Арта­к­серкс безум­но влюб­лен в одну из сво­их доче­рей, Атос­су, но пря­чет и подав­ля­ет эту страсть (в основ­ном из-за нее, Пари­са­ти­ды), хотя, — как сооб­ща­ют неко­то­рые писа­те­ли, — уже всту­пил с девуш­кой в тай­ную связь. Едва дога­дав­шись о чув­ствах сына, Пари­са­ти­да дела­ет­ся к Атос­се при­вет­ли­вее преж­не­го, начи­на­ет рас­хва­ли­вать Арта­к­серк­су ее кра­соту и нрав — поис­ти­не-де подо­баю­щие цари­це, и, в кон­це кон­цов, убеж­да­ет царя женить­ся на доче­ри и назвать ее закон­ной супру­гой, пре­не­брег­ши суж­де­ни­я­ми и зако­на­ми гре­ков, ибо для пер­сов он, по воле бога, сам и закон и судья, и сам впра­ве решать, что пре­крас­но и что постыд­но. Иные — и сре­ди них Герак­лид из Кимы — утвер­жда­ют, буд­то Арта­к­серкс взял в жены не толь­ко Атос­су, но и дру­гую дочь, Аме­ст­риду, о кото­рой мы рас­ска­жем немно­го ниже. Атос­су же он любил так силь­но, что, хотя по все­му телу у нее шли белые лишаи, нима­ло ею не брез­гал и не гну­шал­ся, но молил Геру об ее исце­ле­нии и един­ст­вен­но пред этою боги­нею скло­нил­ся ниц, кос­нув­шись рука­ми зем­ли, а сатра­пы и дру­зья, пови­ну­ясь цар­ско­му при­ка­зу, при­сла­ли богине столь­ко даров, что все шест­на­дцать ста­ди­ев, отде­ляв­шие храм Геры от двор­ца, были усы­па­ны золо­том и сереб­ром, устла­ны пур­пу­ром и устав­ле­ны лошадь­ми.

24. Арта­к­серкс начал вой­ну с Егип­том20, но потер­пел неуда­чу из-за раздо­ра меж­ду пол­ко­во­д­ца­ми, воз­глав­ляв­ши­ми поход, — Фар­на­ба­зом и Ифи­кра­том. Про­тив каду­си­ев царь высту­пил сам с тре­мя­ста­ми тыся­ча­ми пеших и деся­тью тыся­ча­ми кон­ни­цы. Вторг­нув­шись в их зем­лю, гори­стую, туман­ную и дикую, не родя­щую ника­ко­го хле­ба, но питаю­щую сво­их воин­ст­вен­ных и непо­кор­ных оби­та­те­лей гру­ша­ми, ябло­ка­ми и ины­ми подоб­ны­ми пло­да­ми, он неза­мет­но для себя попал в очень труд­ное и опас­ное поло­же­ние: ни достать про­до­воль­ст­вие на месте, ни под­вез­ти извне было невоз­мож­но, так что пита­лись толь­ко мясом вьюч­ных живот­ных и за осли­ную голо­ву охот­но дава­ли шесть­де­сят драхм. Цар­ские тра­пезы пре­кра­ти­лись. Лоша­дей оста­лось совсем немно­го — осталь­ных заби­ли и съе­ли.

Спас в ту пору и царя и вой­ско Тири­баз, чело­век, кото­рый, бла­го­да­ря сво­им подви­гам и отва­ге, часто зани­мал самое высо­кое поло­же­ние и столь же часто его терял из-за соб­ст­вен­но­го лег­ко­мыс­лия и тогда про­зя­бал в ничто­же­стве. У каду­си­ев было два царя, и каж­дый имел свой осо­бый лагерь. И вот Тири­баз, пере­го­во­рив­ши с Арта­к­серк­сом и открыв ему свой замы­сел, едет к одно­му из царей, а ко вто­ро­му тай­но отправ­ля­ет сво­его сына, и оба при­ни­ма­ют­ся обман­но вну­шать обо­им каду­си­ям, буд­то дру­гой царь уже отря­жа­ет к Арта­к­серк­су посоль­ство с прось­бою о друж­бе и сою­зе, но — толь­ко для себя одно­го. А ста­ло быть, един­ст­вен­но разум­ный шаг — пред­у­предить собы­тия и всту­пить в пере­го­во­ры пер­вым, при­чем оба пер­са обе­ща­ли все­мер­но содей­ст­во­вать успе­ху этих пере­го­во­ров. Каду­сии дались в обман, оба спе­ши­ли опе­ре­дить друг дру­га, и один отпра­вил послов с Тири­ба­зом, а дру­гой — с сыном Тири­ба­за.

Все это заня­ло нема­ло вре­ме­ни, в про­дол­же­ние кото­ро­го вра­ги Тири­ба­за вся­че­ски чер­ни­ли его пред Арта­к­серк­сом и успе­ли заро­нить подо­зре­ния в душу царя: он пал духом, рас­ка­и­вал­ся, что ока­зал дове­рие Тири­ба­зу, и бла­го­склон­но при­слу­ши­вал­ся к речам его нена­вист­ни­ков. Но когда, ведя за собою каду­си­ев, появил­ся и сам Тири­баз, и его сын, когда с обо­и­ми посоль­ства­ми был заклю­чен мир, Тири­баз про­сла­вил­ся и воз­вы­сил­ся. Он дви­нул­ся в путь вме­сте с царем, кото­рый в тогдаш­них обсто­я­тель­ствах убеди­тель­но пока­зал, что тру­сость и изне­жен­ность порож­да­ют­ся не рос­ко­шью и богат­ст­вом, как при­ня­то думать, но низ­кой, небла­го­род­ной и сле­дую­щей дур­ным пра­ви­лам нату­рой. Ни золо­то, ни кан­дий, ни дра­го­цен­ный, в две­на­дцать тысяч талан­тов, убор, посто­ян­но укра­шав­ший осо­бу царя, не меша­ли ему пере­но­сить все труды и тяготы наравне с любым из вои­нов. Спе­шив­шись, с кол­ча­ном на пере­вя­зи, со щитом в руке, он сам шагал во гла­ве вой­ска по кру­тым гор­ным доро­гам, и осталь­ные, видя его бод­рость и силы, испы­ты­ва­ли такое облег­че­ние, слов­но бы за пле­ча­ми у них вырос­ли кры­лья. Таким обра­зом, они еже­днев­но про­хо­ди­ли две­сти ста­ди­ев, а то и более.

25. Нако­нец Арта­к­серкс при­бли­зил­ся к цар­ской сто­ян­ке с изу­ми­тель­ны­ми, вели­ко­леп­но разу­кра­шен­ны­ми сада­ми21, и, так как уда­рил мороз, а места вокруг были пустын­ные и без­ле­сые, он раз­ре­шил вои­нам запа­сать­ся дро­ва­ми в садах и рубить все под­ряд, не щадя ни сос­ны, ни кипа­ри­са. Но вои­ны жале­ли дере­вья, дивясь их вышине и кра­со­те, и тогда Арта­к­серкс взял топор и соб­ст­вен­ны­ми рука­ми сва­лил самое высо­кое и самое кра­си­вое дере­во. Тут все при­ня­лись за дело и, раз­ведя мно­же­ство кост­ров, с удоб­ст­вом про­ве­ли ночь.

Так воз­вра­тил­ся царь, поне­ся тяже­лые поте­ри в людях и лишив­шись почти всех коней. Пола­гая, что неудач­ный поход вызвал чув­ство пре­зре­ния к госуда­рю, он стал подо­зре­вать вид­ней­ших сво­их при­бли­жен­ных и мно­гих каз­нил в гне­ве, но еще боль­ше — от стра­ха. Ибо глав­ная при­чи­на кро­во­жад­но­сти тиран­нов — это тру­сость, тогда как источ­ник доб­ро­же­ла­тель­ства и спо­кой­ст­вия — отва­га, чуж­дая подо­зри­тель­но­сти. Вот и сре­ди живот­ных хуже все­го под­да­ют­ся при­ру­че­нию роб­кие и трус­ли­вые, а бла­го­род­ные — сме­лы и пото­му довер­чи­вы и не бегут от чело­ве­че­ской лас­ки.

26. Арта­к­серкс был уже стар, когда впер­вые заме­тил, что сыно­вья зара­нее оспа­ри­ва­ют друг у дру­га пре­стол и каж­дый ищет под­держ­ки сре­ди дру­зей царя и могу­ще­ст­вен­ных при­двор­ных. Люди спра­вед­ли­вые и рас­суди­тель­ные выска­зы­ва­ли мне­ние, что ему сле­ду­ет оста­вить власть Дарию — по пра­ву пер­во­род­ства, ибо и сам он полу­чил цар­ство в согла­сии с этим пра­вом[2]. Но млад­ший сын, Ох, отли­чав­ший­ся нра­вом горя­чим и рез­ким, имел нема­ло при­вер­жен­цев во двор­це, а глав­ное, рас­счи­ты­вал скло­нить отца на свою сто­ро­ну с помо­щью Атос­сы. Он домо­гал­ся ее бла­го­склон­но­сти и обе­щал взять ее в жены и сде­лать сво­ею сопра­ви­тель­ни­цей после смер­ти отца, но ходил слух, буд­то он состо­ял с Атос­сой в тай­ной свя­зи еще при жиз­ни Арта­к­серк­са. До сведе­ния царя, одна­ко же, это не дошло.

Желая разом лишить Оха вся­кой надеж­ды, чтобы он не взду­мал повто­рить того, на что неко­гда отва­жил­ся Кир, и цар­ство не ока­за­лось бы еще раз вверг­ну­тым в жесто­кую вой­ну, Арта­к­серкс про­воз­гла­сил Дария, — кото­ро­му шел уже пяти­де­ся­тый год, — царем и поз­во­лил ему носить так назы­вае­мую пря­мую кита­ру22. По пер­сид­ско­му обы­чаю вновь назна­чен­ный наслед­ник пре­сто­ла мог про­сить любо­го подар­ка, а царь, назна­чав­ший наслед­ни­ка, был обя­зан испол­нить любую его прось­бу, если толь­ко это ока­зы­ва­лось воз­мож­ным, и Дарий попро­сил Аспа­сию, — в про­шлом первую сре­ди воз­люб­лен­ных Кира, а теперь налож­ни­цу царя. Она была из Фокеи в Ионии, роди­лась от сво­бод­ных роди­те­лей и полу­чи­ла хоро­шее вос­пи­та­ние. Вме­сте с дру­ги­ми жен­щи­на­ми ее при­ве­ли к Киру, когда он обедал, и осталь­ные сра­зу же сели под­ле и без вся­ко­го неудо­воль­ст­вия при­ни­ма­ли его шут­ки, при­кос­но­ве­ния и лас­ки, Аспа­сия же мол­ча оста­но­ви­лась у ложа и, когда Кир велел ей подой­ти бли­же, не послу­ша­лась. Слу­ги хоте­ли под­ве­сти ее насиль­но, но она вос­клик­ну­ла: «Горе тому, кто тронет меня хотя бы паль­цем!» Все при­сут­ст­во­вав­шие поду­ма­ли, что она гру­ба и неоте­са­на, а Кир был дово­лен, засме­ял­ся и ска­зал чело­ве­ку, кото­рый при­вел жен­щин[3]: «Вот видишь, из всех, что ты мне доста­вил, толь­ко одна сво­бод­ная и неис­пор­чен­ная!» С тех пор он ока­зы­вал Аспа­сии осо­бое вни­ма­ние и вско­ре полю­бил ее боль­ше всех дру­гих и про­звал Умни­цей. Она была захва­че­на после смер­ти Кира на поле бит­вы, когда победи­те­ли гра­би­ли лагерь.

27. Ее-то Дарий и попро­сил и прось­бою сво­ей раздо­са­до­вал отца. Вар­вар­ские наро­ды рев­ни­вы до послед­ней край­но­сти — настоль­ко, что смерть гро­зит не тому даже, кто при­бли­зит­ся и при­кос­нет­ся к какой-нибудь из цар­ских налож­ниц, но тому, кто хотя бы обго­нит на доро­ге повоз­ку, в кото­рой они едут. Царь был женат на Атос­се, взяв ее за себя по люб­ви и нару­шив при этом все обы­чаи, — и все же он содер­жал при дво­ре три­ста шесть­де­сят налож­ниц заме­ча­тель­ной кра­соты. Итак, он отве­чал сыну, что Аспа­сия не рабы­ня, а сво­бод­ная, и, если она изъ­явит на то свое согла­сие, Дарий может ее взять, силу же употреб­лять не сле­ду­ет. Посла­ли за Аспа­си­ей, и, вопре­ки ожи­да­ни­ям царя, она избра­ла Дария. Скре­пя серд­це Арта­к­серкс под­чи­нил­ся обы­чаю и отдал налож­ни­цу, но вско­ро­сти сно­ва ото­брал — чтобы назна­чить жри­цею чти­мой в Экба­та­нах Арте­ми­ды, кото­рую назы­ва­ют Ана­и­ти­дой23, и чтобы оста­ток сво­их дней она про­ве­ла в чисто­те и непо­роч­но­сти. Царь счи­тал, что нака­зы­ва­ет сына не суро­во, а очень мяг­ко и как бы шутя, но Дарий был в яро­сти, то ли пото­му, что без памя­ти любил Аспа­сию, то ли пола­гая, что отец жесто­ко его оскор­бил и насме­ял­ся над ним.

Тири­баз уга­дал настро­е­ние царе­ви­ча и поста­рал­ся оже­сто­чить его еще силь­нее, в уча­сти Дария узна­вая соб­ст­вен­ную участь. Дело заклю­ча­лось в сле­дую­щем. У царя было несколь­ко доче­рей, и он обе­щал отдать Апа­му Фар­на­ба­зу, Родо­гу­ну — Орон­ту, а за Тири­ба­за выдать Аме­ст­риду. Два пер­вых обе­ща­ния он сдер­жал, но Тири­ба­за обма­нул и женил­ся на Аме­ст­риде сам, а с Тири­ба­зом помол­вил самую млад­шую дочь — Атос­су. Когда же он взял в жены и эту свою дочь, вспых­нув­ши к ней стра­стью, как уже рас­ска­за­но выше, Тири­баз оже­сто­чил­ся окон­ча­тель­но. Он и вооб­ще-то не обла­дал твер­дым харак­те­ром, но был чело­век неурав­но­ве­шен­ный и неров­ный и, то ста­но­вясь в один ряд с пер­вы­ми людь­ми в государ­стве, то впа­дая в неми­лость и тер­пя уни­же­ние, ни одну из таких пере­мен не сно­сил с подо­баю­щею сдер­жан­но­стью: нахо­дясь в чести, вызы­вал все­об­щее недоб­ро­же­ла­тель­ство сво­им высо­ко­ме­ри­ем, а в пору неудач выка­зы­вал не сми­ре­ние и спо­кой­ст­вие, но неукро­ти­мую гор­ды­ню.

28. Мас­лом в огонь были для занос­чи­во­го Дария речи Тири­ба­за, упор­но твер­див­ше­го, что бес­по­лез­но водру­жать на голо­ву пря­мую кита­ру тому, кто сам не стре­мит­ся вер­но напра­вить свои дела, и что глу­бо­ко заблуж­да­ет­ся Дарий, если твер­до рас­счи­ты­ва­ет полу­чить пре­стол в то вре­мя, как бра­тец его кра­дет­ся к вла­сти через гине­кей, а харак­тер отца столь пере­мен­чив и нена­де­жен. Ради какой-то гре­чан­ки он веро­лом­но нару­шил неру­ши­мый у пер­сов закон — кто же пове­рит, что он, и в самом деле, испол­нит уго­вор о вещах пер­во­сте­пен­ной важ­но­сти? И при­том, не достиг­нуть цар­ско­го досто­ин­ства — совсем не то же самое, что лишить­ся его, ибо Оху никто не вос­пре­пят­ст­ву­ет жить счаст­ли­во и част­ным лицом, а ему, Дарию, уже про­воз­гла­шен­но­му царем, не оста­ет­ся ниче­го ино­го, как либо цар­ст­во­вать, либо вовсе не жить.

Да, без­услов­но спра­вед­ли­вы сло­ва Софок­ла:


Совет поспеш­ный нас ведет доро­гой зла24,

ибо легок и гла­док путь к тому, чего мы хотим, а боль­шин­ство — по незна­нию и неведе­нию пре­крас­но­го — хочет дур­но­го. Прав­да, во мно­гом помог­ли Тири­ба­зу соблаз­ни­тель­ное вели­чие цар­ской вла­сти и страх Дария перед Охом; не без вины ока­за­лась и Кипри­да — я имею в виду уда­ле­ние Аспа­сии.

29. Итак, Дарий пол­но­стью дове­рил­ся Тири­ба­зу. Когда в заго­вор были вовле­че­ны уже очень мно­гие25, какой-то евнух открыл Арта­к­серк­су все их пла­ны, в точ­но­сти выведав, что они реши­ли ночью про­ник­нуть в спаль­ню царя и убить его в посте­ли. Отне­стись без­раз­лич­но к навис­шей угро­зе и про­пу­стить донос мимо ушей Арта­к­серкс счи­тал опас­ным, но еще более опас­ным пред­став­ля­лось ему пове­рить донос­чи­ку без вся­ких дока­за­тельств. И вот как он посту­пил. Евну­ху он велел оста­вать­ся при заго­вор­щи­ках и зор­ко за ними следить, а в спальне рас­по­рядил­ся про­бить сте­ну поза­ди ложа, наве­сить дверь и при­крыть ее ков­ром. Когда срок поку­ше­ния настал, евнух изве­стил об этом царя. Арта­к­серкс не под­нял­ся с посте­ли до тех пор, пока не при­ме­тил и не раз­глядел каж­до­го из вошед­ших, и толь­ко увидев, что они обна­жи­ли мечи и рину­лись к нему, мгно­вен­но отки­нул ковер, про­скольз­нул во внут­рен­ний покой и с кри­ком захлоп­нул за собою дверь. Убий­цы, так и не испол­нив­шие сво­его замыс­ла, но узнан­ные царем, выбе­жа­ли в те же две­ри, кото­ры­ми про­кра­лись в спаль­ню. Тири­ба­зу все сове­то­ва­ли спа­сать­ся, пото­му что вина его откры­лась; рас­сы́пались кто куда и осталь­ные. Тири­баз был настиг­нут, поло­жил в схват­ке мно­гих цар­ских тело­хра­ни­те­лей и, в кон­це кон­цов, пал сам, сра­жен­ный бро­шен­ным изда­ли копьем.

Дарий, взя­тый под стра­жу вме­сте с детьми, пред­стал перед цар­ски­ми судья­ми — так рас­по­рядил­ся отец. Сам Арта­к­серкс на суде не при­сут­ст­во­вал, и с обви­не­ни­ем высту­пи­ли дру­гие, но слу­жи­те­лям при­ка­зал запи­сать мне­ние каж­до­го из судей и запи­си подать ему. Все выска­за­лись еди­но­душ­но и при­го­во­ри­ли Дария к смер­ти. При­служ­ни­ки взя­ли его и отве­ли в тем­ни­цу по сосед­ству с двор­цом. На зов их явил­ся палач с ост­рым как брит­ва ножом, кото­рым отре­за­ют голо­вы осуж­ден­ным, одна­ко ж, увидев Дария, в ужа­се отсту­пил, огляды­ва­ясь на дверь и слов­но не имея ни сил ни муже­ства нало­жить руку на царя. Но судьи сна­ру­жи гроз­но при­ка­зы­ва­ли ему делать свое дело, и тогда, отвер­нув­шись, он схва­тил Дария за воло­сы, запро­ки­нул ему голо­ву и пере­ре­зал ножом гор­ло. Неко­то­рые писа­те­ли сооб­ща­ют, что суд про­ис­хо­дил в при­сут­ст­вии само­го Арта­к­серк­са и что Дарий, под бре­ме­нем улик, пал ниц и молил отца о поща­де, но царь в гне­ве вско­чил, выта­щил из ножен саб­лю и зару­бил сына. Потом он вышел на пере­д­ний двор, помо­лил­ся Солн­цу и про­мол­вил: «Сту­пай­те пер­сы, сту­пай­те с радо­стью и рас­ска­жи­те осталь­ным, что вели­кий Оро­мазд пока­рал замыс­лив­ших ужас­ное пре­ступ­ле­ние!»

30. Таков был исход это­го заго­во­ра. Ох, кото­ро­го под­дер­жи­ва­ла Атос­са, питал теперь самые свет­лые надеж­ды на буду­щее, но все еще опа­сал­ся Ари­ас­па — един­ст­вен­но­го остав­ше­го­ся в живых закон­но­го царе­ви­ча, а из побоч­ных бра­тьев — Арса­ма. Ари­ас­па пер­сы счи­та­ли достой­ным пре­сто­ла не пото­му, что он был стар­ше Оха, но за его мяг­кий, про­стой и доб­рый нрав, Арсам же сла­вил­ся умом и был осо­бен­но мил и дорог отцу, о чем Ох отлич­но знал. Заду­мав погу­бить обо­их, Ох, отли­чав­ший­ся разом и кро­во­жад­но­стью и ковар­ст­вом, про­тив Арса­ма пустил в ход при­род­ную свою жесто­кость, а про­тив Ари­ас­па под­лую хит­рость. Он стал под­сы­лать к Ари­ас­пу одно­го за дру­гим цар­ских евну­хов и дру­зей, вся­кий раз при­но­сив­ших гроз­ные и пугаю­щие вести, буд­то царь решил пре­дать его мучи­тель­ной и позор­ной каз­ни. Что ни день достав­ляя с таин­ст­вен­ным видом тако­го рода сооб­ще­ния и то нашеп­ты­вая, что царь откла­ды­ва­ет свой при­го­вор, то — что вот-вот при­ведет его в испол­не­ние, они до пре­де­ла запу­га­ли несчаст­но­го, сме­ша­ли все его мыс­ли, напол­ни­ли душу робо­стью и уны­ни­ем, и, в кон­це кон­цов, он раздо­был смер­то­нос­но­го яда, выпил и поло­жил конец всем сво­им тре­во­гам. Узнав о том, как он скон­чал­ся, царь горь­ко опла­кал сына. Он дога­ды­вал­ся, кто пови­нен в гибе­ли Ари­ас­па, но, по ста­ро­сти лет, был не в состо­я­нии рас­сле­до­вать дело до кон­ца. Тем горя­чее полю­бил он теперь Арса­ма и откры­то выка­зы­вал ему вели­чай­шее дове­рие. Тогда Ох при­шел к убеж­де­нию, что мед­лить нель­зя, и под­го­во­рил Арпа­та, сына Тири­ба­за, убить Арса­ма. Арта­к­серкс был уже в таком пре­клон­ном воз­расте, когда любое огор­че­ние может ока­зать­ся роко­вым. Узнав о страш­ной уча­сти Арса­ма, он в самый корот­кий срок угас от печа­ли и горя. Он про­жил девя­но­сто четы­ре года, пра­вил цар­ст­вом шесть­де­сят два и оста­вил по себе сла­ву доб­ро­го, любя­ще­го сво­их под­дан­ных госуда­ря — глав­ным обра­зом, в срав­не­нии с сыном сво­им Охом, кото­рый всех пре­взо­шел кро­во­жад­но­стью и стра­стью к убий­ствам.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Арта­к­серкс Пер­вый… и далее — Арта­к­серкс I пра­вил в 465—423 гг., Дарий II Неза­кон­но­рож­ден­ный в 423—404, Арта­к­серкс II Мне­мон(«памят­ли­вый») в 404—359.
  • 2в честь Солн­ца… — Народ­ная пер­сид­ская эти­мо­ло­гия (Ku­rash «Кир» от зенд. hva­re).
  • 3Динон… Кте­сий… — Динон Коло­фон­ский и Кте­сий Книд­ский, 20 лет жив­ший при­двор­ным вра­чом при Арта­к­серк­се II (и стя­жав­ший худую сла­ву выдум­щи­ка и пер­со­фи­ла), — глав­ные источ­ни­ки гре­че­ских зна­ний о Пер­сии IV в.
  • 4взял в жены… достой­ную жен­щи­ну… — Т. е. Ста­ти­ру, дочь гир­кан­ско­го сатра­па Гидар­на; брат ее Тери­те­вхм под­нял вос­ста­ние и был каз­нен.
  • 5довод, кото­рым… вос­поль­зо­вал­ся Ксеркс… — Ксеркс убедил Дария пере­дать пре­стол не стар­ше­му из всех сыно­вей, а стар­ше­му из сыно­вей, рож­ден­ных после воца­ре­ния, т. е. ему, Ксерк­су.
  • 6храм боги­ни вой­ны… — Т. е. Ана­и­ти­ды, о кото­рой см. ниже, гл. 27.
  • 7Тис­са­ферн — сатрап Лидии, несколь­ко лет был фак­ти­че­ским пра­ви­те­лем всей Малой Азии, но око­ло 407 г. в этой долж­но­сти над ним был постав­лен Кир; отсюда их вза­им­ная нена­висть.
  • 8при­льну­ла шеей к шее сына… — Оче­вид­но, Киру была назна­че­на казнь через отсе­че­ние голо­вы — такая же, какая опи­са­на ниже, гл. 29.
  • 9у Ксе­но­фон­та. — «Ана­ба­сис», I, 1, 6 сл.
  • 10Хили­арх — «тыся­че­на­чаль­ник», гре­че­ская пере­да­ча пер­сид­ско­го зва­ния.
  • 11Кан­дий — пер­сид­ская верх­няя одеж­да с рука­ва­ми.
  • 12посы­ла­ют Кле­ар­ху ски­та­лу… — Ски­та­ла — см.: Лис, 19. Кле­арх, началь­ник гре­че­ских наем­ни­ков Кира, был спар­тан­ским намест­ни­ком Визан­тия, попы­тал­ся захва­тить в горо­де тиран­ни­че­скую власть и после это­го ока­зал­ся в изгна­нии. О том, что на служ­бе Кира он про­дол­жал полу­чать сек­рет­ные инструк­ции из Спар­ты, Ксе­но­фонт в «Ана­ба­си­се» не упо­ми­на­ет.
  • 13ров глу­би­ною в десять оргий… (ок. 18,5 м) — Циф­ры фан­та­зе­ра-Кте­сия; Ксе­но­фонт («Ана­ба­сис», I, 7, 14) гово­рит: «шири­ной в 5 оргий, а глу­би­ною в 3».
  • 14Ксе­но­фонт пока­зы­ва­ет… ее чуть ли не воочию… — «Ана­ба­сис», I, 8. Кир хотел поста­вить Кле­ар­ха с гре­че­ски­ми наем­ни­ка­ми в цен­тре, чтобы уда­рить на царя, одна­ко Кле­арх, при­вык­нув к гре­че­ско­му обы­чаю выстав­лять луч­шие силы на пра­вое кры­ло, занял эту пози­цию, опро­ки­нул вра­га, но тем вре­ме­нем Кир погиб в цен­тре боя, и победа ока­за­лась бес­по­лез­ной.
  • 15чис­ло гораздо боль­шее. — По Ксе­но­фон­ту, I, 7, 11—12, в бит­ве участ­во­ва­ло око­ло 900 тысяч цар­ско­го вой­ска, а все­го было под­ня­то более мил­ли­о­на (обыч­ные гре­че­ские пре­уве­ли­че­ния пер­сид­ских сил).
  • 16назы­ва­ет по име­ни. Ксе­но­фонт назы­ва­ет Кте­сия в I, 8, 26—27, а Фали­на в II, 1.
  • 17Тис­са­ферн обма­нул Кле­ар­ха… — Тис­са­ферн вызвал на пере­го­во­ры 5 стар­ших и 20 млад­ших гре­че­ских вое­на­чаль­ни­ков, и все были веро­лом­но аре­сто­ва­ны и каз­не­ны (Ксе­но­фонт, II, 5).
  • 18царю Аге­си­лаю. — см.: Агес., 6.
  • 19побы­ва­ли так­же… — При Арта­к­серк­се в Сузах было два съезда гре­че­ских послов — в 387 г., когда был выра­ботан «Цар­ский мир» («Антал­кидов»), и в 367, когда в нем участ­во­ва­ли Пело­пид и Исме­ний.
  • 20начал вой­ну с Егип­том… — Еги­пет вновь отло­жил­ся от Пер­сии еще в 404 г. и был окон­ча­тель­но поко­рен толь­ко к 343 г. Поход ста­ро­го Фар­на­ба­за и афи­ня­ни­на Ифи­кра­та на Еги­пет отно­сит­ся к 379 г.; одно­вре­мен­но царю при­хо­ди­лось вое­вать с Эва­го­ром Кипр­ским и с гор­ца­ми-каду­си­я­ми. Плу­тарх оста­нав­ли­ва­ет­ся толь­ко на послед­ней кам­па­нии, пото­му что Арта­к­серкс в ней участ­во­вал лич­но.
  • 21сада­ми… — раз­веде­ние пар­ков было неиз­вест­но в Гре­ции, само сло­во для них при­шло из пер­сид­ско­го язы­ка (pa­ra­dei­sos — спер­ва «сад», потом «рай»).
  • 22пря­мую кита­ру. — Т. е. тиа­ру; см.: Фем., при­меч. 49.
  • 23Ана­и­ти­да — боги­ня пло­до­ро­дия и сти­хий­ных сил при­ро­ды; ста­но­вит­ся попу­ляр­на в Иране имен­но при Арта­к­серк­се (как и Мит­ра, упо­ми­нае­мый в гл. 4).
  • 24Совет поспеш­ный нас ведет доро­гой зла… — Сло­ва из неиз­вест­ной тра­гедии Софок­ла.
  • 25в заго­вор были вовле­че­ны уже очень мно­гие… — Т. е. 50 сыно­вей Арта­к­серк­са от его налож­ниц, не имев­шие сами пра­ва на пре­стол. Все­го у царя было 115 сыно­вей, но от Ста­ти­ры толь­ко трое: Дарий, Ари­асп и Ох.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]В изд. 1964: «Тимбро­на», в изд. 1994: «Фиб­ро­на». В ори­ги­на­ле: Θίμβρω­νος — Тим­брон/Фим­брон. Выпав­шая «м» вос­ста­нов­ле­на.
  • [2]В изд. 1964: «пра­вом», в изд. 1994: «пра­ви­лом». В ори­ги­на­ле: ὡς ἔλα­βεν αὐτός, досл. «так же, как полу­чил сам»; воз­мож­ны оба вари­ан­та пере­во­да. Исправ­ле­но по изд. 1964.
  • [3]В изд. 1964: «жен­щин», в изд. 1994: «жен­щи­ну». В ори­ги­на­ле: τὰς γυ­ναῖκας, «жен­щин». Исправ­ле­но по изд. 1964.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004412 1364004413 1364004421 1439004600 1439004700 1439004800