Пестрые рассказы

Книга II

1. Вот еще мелочь об отно­ше­ни­ях Сокра­та и Алки­ви­а­да: Сокра­ту одна­жды при­шлось уве­ще­вать это­го юно­шу, кото­рый робел и стра­шил­ся высту­пить с речью перед наро­дом. Чтобы обо­д­рить и успо­ко­ить его, Сократ спро­сил: «Раз­ве ты не пре­зи­ра­ешь вон того баш­мач­ни­ка?» — и фило­соф назвал его имя. Алки­ви­ад отве­тил утвер­ди­тель­но; тогда Сократ про­дол­жал: «Ну, а это­го раз­нос­чи­ка или масте­ра, шью­ще­го палат­ки?» Юно­ша под­твер­дил опять. «Так вот, — про­дол­жал Сократ, — афин­ский народ состо­ит из подоб­ных людей. Если ты пре­зи­ра­ешь каж­до­го в отдель­но­сти, тебе сле­ду­ет пре­зи­рать и всех куп­но». Так сын Софро­нис­ка и Фена­ре­ты вну­шал чув­ство соб­ст­вен­но­го досто­ин­ства сыну Кли­ния и Дино­ма­хи.

2. Одна­жды под­ма­сте­рья, рас­ти­рав­шие Зевк­си­су крас­ки, под­ня­ли на смех Мега­би­за за то, что он похва­лил посред­ст­вен­ные кар­ти­ны и не одоб­рил выпол­нен­ных с искус­ст­вом и тща­ни­ем. Зевк­сис же ска­зал: «Когда ты мол­чишь, Мега­биз, эти юно­ши вос­хи­ща­ют­ся тобою, так как видят твою бога­тую одеж­ду и слуг, а когда пус­ка­ешь­ся в рас­суж­де­ния об искус­стве, пре­зи­ра­ют тебя. Если хочешь сохра­нить к себе ува­же­ние, сдер­жи­вай язык и не суди о том, к чему не име­ешь каса­тель­ства».

3. Алек­сандр, рас­смат­ри­вая в Эфе­се свой порт­рет, нари­со­ван­ный Апел­ле­сом, не воздал подо­баю­щей хва­лы мастер­ству худож­ни­ка. Когда же при­веден­ный конь, точ­но живо­го, ржа­ни­ем при­вет­ст­во­вал изо­бра­жен­но­го на кар­тине, Апел­лес вос­клик­нул: «Вла­ды­ка, конь ока­зал­ся луч­шим зна­то­ком искус­ства, чем ты!»

4. Я хочу вам рас­ска­зать об очень стран­ном для Фала­рида поступ­ке¹. Он неопро­вер­жи­мо свиде­тель­ст­ву­ет о чело­ве­ко­лю­бии и поэто­му кажет­ся несвой­ст­вен­ным это­му мужу. Был некто Хари­тон, акра­ган­тя­нин родом, цени­тель все­го пре­крас­но­го, и кра­соты отро­ков в том чис­ле. В это вре­мя он страст­но любил Мела­нип­па, тоже акра­ган­тя­ни­на, испол­нен­но­го душев­ных досто­инств и при­вле­ка­тель­но­сти. Одна­жды тиран нанес Мела­нип­пу обиду: он потре­бо­вал, чтобы юно­ша пре­кра­тил судеб­ное дело, нача­тое им про­тив одно­го из дру­зей Фала­рида, а когда тот не стал под­чи­нять­ся, при­гро­зил, если ослу­ша­ет­ся, суро­вым нака­за­ни­ем. Про­тив­ник Мела­нип­па бла­го­да­ря вме­ша­тель­ству Фала­рида одер­жал вопре­ки спра­вед­ли­во­сти верх, и жало­бу Мела­нип­па уни­что­жи­ли в суде. Юно­ша был этим задет и, счи­тая себя тяже­ло оскорб­лен­ным, с гне­вом рас­ска­зы­ва­ет воз­люб­лен­но­му о пере­жи­той неспра­вед­ли­во­сти, про­сит его при­нять уча­стие в заго­во­ре про­тив тира­на и наде­ет­ся при­влечь на свою сто­ро­ну сверст­ни­ков, кото­рые, как он знал, пол­ны реши­мо­сти.

Хари­тон, видя силь­ное воз­буж­де­ние и гнев дру­га и будучи уве­рен, что ни один чело­век из стра­ха перед тира­ном не при­мкнет к ним, начи­на­ет гово­рить, как дав­но он жаж­дет осво­бо­дить роди­ну от гне­ту­ще­го ее раб­ства, но счи­та­ет небез­опас­ным посвя­щать в свои замыс­лы посто­рон­них. Он про­сит дать ему срок, чтобы все как сле­ду­ет обду­мать и выждать вре­мя, удоб­ное для реши­тель­но­го шага. Юно­ша согла­ша­ет­ся. Тогда Хари­тон — он поже­лал взять все на себя и ниче­го не гово­рить воз­люб­лен­но­му, чтобы в слу­чае неуда­чи он один понес нака­за­ние, а Мела­нипп остал­ся вне подо­зре­ния, — выбрав по сво­е­му усмот­ре­нию день и час, с мечом в руке про­ни­ка­ет к тира­ну. Это не укры­лось от бди­тель­ных стра­жей: Хари­то­на по при­ка­зу Фала­рида зато­чи­ли в тем­ни­цу и под пыт­кой тре­бо­ва­ли назвать име­на сообщ­ни­ков, но он дер­жал­ся твер­до, несмот­ря на муче­ния. Так как вре­мя шло, а его друг все не воз­вра­щал­ся, Мела­нипп пошел к тира­ну и ска­зал, что он не толь­ко сообщ­ник Хари­то­на, а зачин­щик все­го. Тут Фала­рид спро­сил, что же побуди­ло его к это­му, и юно­ша рас­ска­зал все с само­го нача­ла: как отверг­ли его жало­бу, и как это его обиде­ло. Фала­рид, вос­хи­щен­ный бла­го­род­ст­вом обо­их, осво­бо­дил их от нака­за­ния, но велел немед­лен­но уйти из Акра­ган­та и поки­нуть самые пре­де­лы Сици­лии, одна­ко сохра­нил за ними пра­во полу­чать дохо­ды со сво­его иму­ще­ства. Впо­след­ст­вии Пифия² таки­ми сти­ха­ми про­сла­ви­ла Хари­то­на и Мела­нип­па:

ибо бог назвал их любовь боже­ст­вен­ной друж­бой.

5. Лакеде­мо­няне чрез­вы­чай­но берег­ли вре­мя, сохра­няя его для важ­ных дел, и не поз­во­ля­ли нико­му из граж­дан тра­тить вре­мя рас­то­чи­тель­но и лег­ко­мыс­лен­но, чтобы оно не ухо­ди­ло попу­сту на недо­стой­ные заня­тия. Свиде­тель­ст­вом это­го может послу­жить, меж­ду про­чим, сле­дую­щее. Когда лакеде­мон­ским эфо­рам³ ста­ло извест­но, что вои­ны, заняв­шие Деке­лею⁴, вече­ра посвя­ща­ли про­гул­кам, они при­ка­за­ли: «Пре­кра­ти­те свои про­гул­ки», — так как, по мне­нию эфо­ров, это заня­тие было ско­рее раз­вле­че­ни­ем, чем упраж­не­ни­ем тела, лакеде­мо­ня­нам же над­ле­жит зака­лять свое здо­ро­вье не про­гул­ка­ми, а труда­ми.

6. Рас­ска­зы­ва­ют, что гим­наст⁵ Гип­по­мах одна­жды, когда его уче­ник вызвал в тол­пе зри­те­лей вос­тор­жен­ные кри­ки, уда­рил его посо­хом и ска­зал: «Ты борол­ся пло­хо и делал все не как сле­ду­ет; пока­жи ты насто­я­щее искус­ство — тебя бы здесь никто не похва­лил». Гип­по­мах наме­кал на то, что масте­ра сво­его дела долж­ны ждать одоб­ре­ния не тол­пы, а толь­ко истин­ных зна­то­ков. Точ­но так же Сократ не при­да­вал зна­че­ния суж­де­нию тол­пы, как это вид­но из его беседы с Кри­то­ном, при­шед­шим в тем­ни­цу и скло­няв­шим его бежать, чтобы спа­стись от смерт­но­го при­го­во­ра.

7. Весь­ма спра­вед­ли­вый и чело­веч­ный фиван­ский закон запре­ща­ет отцу семей­ства под­киды­вать ребен­ка или бро­сать его на про­из­вол судь­бы в пустын­ной мест­но­сти, обре­кая на вер­ную смерть. Если отец ребен­ка (без­раз­лич­но, маль­чи­ка или девоч­ки) до край­но­сти беден, он дол­жен, едва ново­рож­ден­ный появил­ся на свет, в пелен­ках пере­дать его вла­стям. Те в свою оче­редь отда­дут мла­ден­ца тому, кто пред­ло­жит за него мень­шую цену⁶, и заклю­чат с ним согла­ше­ние, что этот чело­век будет кор­мить мла­ден­ца, а когда он вырас­тет, в награ­ду за заботы сде­ла­ет сво­им рабом или рабы­ней.

8. Во вре­мя девя­но­сто пер­вой Олим­пи­а­ды⁷, когда победи­те­лем в беге был Эксенет из Акра­ган­та, Ксе­нокл и Еври­пид оспа­ри­ва­ли друг у дру­га победу. Пер­вое место занял Ксе­нокл тра­геди­я­ми «Эдип», «Лика­он», «Вак­хан­ки» и сати­ро­вой дра­мой «Ата­мант». Вто­рое — Еври­пид тра­геди­я­ми «Алек­сандр», «Пала­мед», «Тро­ян­ки» и сати­ро­вой дра­мой «Сисиф»⁸. Раз­ве не сме­хотвор­но, что Ксе­нокл победил, а Еври­пид, высту­пив­ший с таки­ми дра­ма­ми, — побеж­ден? По это­му пово­ду мож­но выска­зать два пред­по­ло­же­ния: либо судьи⁹ были несве­ду­щи в поэ­зии, ниче­го не смыс­ли­ли в ней и были неспо­соб­ны выне­сти пра­виль­ное суж­де­ние, либо их под­ку­пи­ли. То и дру­гое рав­но позор­но и рав­но недо­стой­но Афин.

9. Какие жесто­кие поста­нов­ле­ния при­ни­мал афин­ский народ во вре­ме­на демо­кра­ти­че­ско­го строя, тре­буя, напри­мер, отру­бить жите­лям Эги­ны боль­шой палец пра­вой руки, чтобы они не мог­ли дер­жать копья, но не лиши­лись спо­соб­но­сти дей­ст­во­вать вес­ла­ми¹⁰. По пред­ло­же­нию Клео­на, сына Кле­е­не­та, были при­го­во­ре­ны к смер­ти все спо­соб­ные носить ору­жие мити­лен­цы¹¹; клей­мить лица плен­ных самос­цев изо­бра­же­ни­ем совы — тоже афин­ское поста­нов­ле­ние¹². Видят Афи­на Гра­до­дер­жи­ца, Зевс Осво­бо­ди­тель и все эллин­ские боги, как мне не хочет­ся, чтобы все это было делом рук афи­нян и свя­зы­ва­лось с ними!

10. Я слы­шал, что во вре­ме­на, когда сча­стье осо­бен­но улы­ба­лось афин­ско­му стра­те­гу Тимо­фею, сыну Коно­на, и он один за дру­гим поко­рял горо­да, а афи­няне из вос­хи­ще­ния перед доб­ле­стью это­го мужа не зна­ли уже, как пре­воз­но­сить его, он повстре­чал­ся с Пла­то­ном, сыном Ари­сто­на, в обще­стве несколь­ких собе­сед­ни­ков гуляв­шим за город­ски­ми сте­на­ми. Тимо­фей, увидев высо­кий лоб¹³ и доб­рое лицо фило­со­фа и слы­ша, что Пла­тон гово­рит не о пода­ти, не о три­е­рах¹⁴, не о нуж­дах флота и обес­пе­че­нии кораб­лей мат­ро­са­ми, не о согла­ше­ни­ях отно­си­тель­но воен­ной помо­щи, не о взно­сах, кото­рые пла­тят союз­ни­ки, не о жите­лях ост­ро­вов или дру­гих тако­го рода незна­чи­тель­ных вещах, но о том, о чем обыч­но рас­суж­дал и чем при­вык зани­мать­ся, сын Коно­на оста­но­вил­ся и вос­клик­нул: «Вот она насто­я­щая жизнь и под­лин­ное сча­стье!» Из этих слов вид­но, что Тимо­фей не чув­ст­во­вал себя вполне счаст­ли­вым, ибо был далек от подоб­ных мыс­лей, заня­тый сво­ей сла­вой и поче­стя­ми.

11. Видя, что пра­ви­тель­ство трид­ца­ти¹⁵ уби­ва­ет самых слав­ных граж­дан и пре­сле­ду­ет тех, кто обла­да­ет зна­чи­тель­ным богат­ст­вом, Сократ, повстре­чав­шись с Анти­сфе­ном, как пере­да­ют, ска­зал ему: «Тебе не досад­но, что мы не ста­ли вели­ки­ми и зна­ме­ни­ты­ми, каки­ми в тра­геди­ях изо­бра­жа­ют царей, вся­ких Атре­ев, Фие­стов, Ага­мем­но­нов и Эгис­фов? Ведь их зака­лы­ва­ют¹⁶, дела­ют геро­я­ми драм¹⁷ и застав­ля­ют на гла­зах все­го теат­ра вку­шать страш­ные яст­ва¹⁸. Одна­ко нико­гда не было столь отваж­но­го и дерз­ко­го тра­ги­че­ско­го поэта, кото­рый вывел бы на сце­ну обре­чен­ный на смерть хор!»

12. Не знаю, заслу­жи­ва­ет ли одоб­ре­ния то, что я сооб­щу о Феми­сток­ле, сыне Нео­к­ла. Лишен­ный отцом наслед­ства, он пре­кра­тил раз­гуль­ную жизнь, оду­мал­ся, бро­сил гетер и про­ник­ся новой стра­стью — стра­стью управ­лять сво­им горо­дом. Он искал государ­ст­вен­ных долж­но­стей и стре­мил­ся играть глав­ную роль. И вот, рас­ска­зы­ва­ют, Феми­стокл одна­жды спро­сил дру­зей: «Что вы за меня дади­те, если мне еще никто не завиду­ет?» Тот же, кто хочет вызы­вать зависть, стре­мит­ся, по сло­вам Еври­пида, при­вле­кать к себе вни­ма­ние, а это, соглас­но тому же Еври­пиду, недо­стой­но¹⁹.

13. Дав­но извест­но, за что Анит и его сто­рон­ни­ки пре­сле­до­ва­ли Сокра­та и зло­умыш­ля­ли про­тив него. Не будучи уве­ре­ны в сочув­ст­вии граж­дан и не зная, как они отне­сут­ся к тому, если Сократ будет обви­нен по суду (ведь он поль­зо­вал­ся сла­вой, меж­ду про­чим, и за то, что обли­чал несо­сто­я­тель­ность зна­ний софи­стов и бес­по­лез­ность их речей), реши­ли сна­ча­ла опо­зо­рить его имя кле­ве­той. Эти люди не отва­жи­ва­лись дей­ст­во­вать откры­то и начать с судеб­ной жало­бы по уже упо­мя­ну­той мною при­чине, а так­же из опа­се­ния, что дру­зья Сокра­та, при­дя в него­до­ва­ние, настро­ят судей про­тив них, и им при­дет­ся жесто­ко попла­тить­ся за кле­ве­ту на чело­ве­ка, не толь­ко ни в чем не повин­но­го перед горо­дом, но слу­жа­ще­го, наобо­рот, истин­ным его укра­ше­ни­ем. Что же они при­ду­ма­ли? Уго­во­ри­ли коми­че­ско­го поэта Ари­сто­фа­на, вели­ко­го насмеш­ни­ка, чело­ве­ка ост­ро­ум­но­го и стре­мя­ще­го­ся слыть ост­ро­ум­ным, изо­бра­зить фило­со­фа пустым бол­ту­ном, кото­рый сла­бые дово­ды уме­ет делать силь­ны­ми, вво­дит каких-то новых богов, а в истин­ных не верит, скло­няя к тому же всех, с кем обща­ет­ся²⁰. И вот Ари­сто­фан берет­ся за эту зада­чу: рас­цве­чи­ва­ет все ост­ро­та­ми, обле­ка­ет в хоро­шие сти­хи и дела­ет мише­нью издев­ки муд­рей­ше­го из элли­нов (ведь ему сле­до­ва­ло пред­ста­вить не Клео­на, не лакеде­мо­нян, фиван­цев или Перик­ла, а мужа, любез­но­го всем богам, а осо­бен­но Апол­ло­ну²¹). Так как увидеть Сокра­та на коми­че­ской сцене неслы­хан­ное и уди­ви­тель­ное дело, «Обла­ка» сна­ча­ла при­влек­ли вни­ма­ние сво­ей необыч­но­стью, а затем вызва­ли вос­торг афи­нян, ибо те от при­ро­ды завист­ли­вы и любят высме­и­вать людей, выдаю­щих­ся на государ­ст­вен­ном и обще­ст­вен­ном попри­ще, а еще охот­нее тех, кто про­сла­вил­ся муд­ро­стью или доб­ро­де­тель­ной жиз­нью. Театр, как нико­гда преж­де, руко­плес­кал Ари­сто­фа­ну, зри­те­ли гром­ко кри­ча­ли, тре­буя при­знать за «Обла­ка­ми» пер­вое место, а име­нем поэта открыть спи­сок победи­те­лей²². Вот как воз­ник­ла эта комедия.

Сократ ред­ко посе­щал театр, раз­ве когда тра­ги­че­ский поэт Еври­пид высту­пал со сво­и­ми новы­ми дра­ма­ми; тогда он при­хо­дил даже в Пирей, если дра­мы Еври­пида ста­ви­лись там: фило­соф ценил его за муд­рость и поэ­ти­че­ский дар. Но как-то раз Алки­ви­ад, сын Кли­ния, и Кри­тий, сын Кал­лес­хра, заста­ви­ли Сокра­та пой­ти в театр послу­шать шут­ки коми­че­ских акте­ров. Он не одоб­рил это­го зре­ли­ща и как чело­век рас­суди­тель­ный, спра­вед­ли­вый, доб­ро­де­тель­ный и вдо­ба­вок муд­рый выка­зал толь­ко пре­зре­ние к шут­кам, дер­зо­стям и дура­че­ству, при­ня­тым в комедии. Это обиде­ло коми­че­ских поэтов, что так­же, поми­мо посу­лов Ани­та и Меле­та, послу­жи­ло при­чи­ной воз­ник­но­ве­ния «Обла­ков». Ари­сто­фан, конеч­но, полу­чил воз­на­граж­де­ние за свою комедию. Понят­но, что, бед­няк и отпе­тый чело­век, он взял день­ги за свою ложь, раз Анит и Мелет все­ми сила­ми стре­ми­лись окле­ве­тать Сокра­та. Так ли это, зна­ет он сам.

«Обла­ка» меж­ду тем име­ли успех. Как нико­гда под­твер­ди­лись сло­ва Кра­ти­на о том, что в теат­ре умол­ка­ет голос рас­суд­ка²³. Шли «Обла­ка» во вре­мя Дио­ни­сий²⁴, и в Афи­ны съе­ха­лось мно­го гре­ков из дру­гих обла­стей, чтобы посмот­реть на дра­ма­ти­че­ские состя­за­ния. Так как Сократ появ­лял­ся на сцене, неод­но­крат­но его назы­ва­ли по име­ни и, есте­ствен­но, узна­ва­ли сре­ди про­чих акте­ров (масте­ра, изготов­ляв­шие мас­ки, поза­бо­ти­лись, чтобы мас­ка Сокра­та сход­ство­ва­ла с лицом фило­со­фа), чуже­стран­цы (они ведь не зна­ли, о ком идет речь) зашу­ме­ли и ста­ли спра­ши­вать, кто такой Сократ. Он, услы­шав эти раз­го­во­ры (фило­соф при­шел в театр и занял одно из пер­вых мест, так как знал, что комедия посвя­ща­ет­ся ему), поже­лал раз­ре­шить воз­ник­шее недо­уме­ние, под­нял­ся и сто­ял во весь рост до само­го кон­ца пье­сы, пока акте­ры не кон­чи­ли играть. Столь силь­но было его пре­зре­ние к этой комедии и к сво­им сограж­да­нам.

14. Дики были поступ­ки царя Ксерк­са: он не обра­щал вни­ма­ния на море и зем­лю, тво­ре­ния Зев­са, и создал для себя невидан­ную доро­гу и небы­ва­лую пере­пра­ву²⁵, но был рабом пла­та­на и обо­жа­те­лем это­го дере­ва. Рас­ска­зы­ва­ют, что, увидев в Лидии высо­кий пла­тан, ради того чтобы любо­вать­ся им, царь в пустыне раз­бил свой лагерь и целый день про­вел там. Он укра­сил пла­тан доро­ги­ми убо­ра­ми, оже­ре­лья­ми, брас­ле­та­ми и оста­вил при нем, как при воз­люб­лен­ной, сто­ро­жа. Но что за поль­за от это­го пла­та­ну? На нем висе­ли празд­ные укра­ше­ния, кото­рые не при­бав­ля­ли дере­ву кра­соты, ибо пре­лесть дере­вьям сооб­ща­ют бла­го­род­ные очер­та­ния вет­вей, густая лист­ва, мощ­ные кор­ни, колеб­лю­щий листья ветер, широ­кая тень, чере­до­ва­ние вре­мен года и вода, то питаю­щая их из кана­лов, то окроп­ля­ю­щая с небес. А оде­я­ния вар­вар­ско­го царя, золо­то и дру­гие дары не при­ста­ли ни это­му пла­та­ну, ни дру­гим дере­вьям.

15. Одна­жды какие-то кла­зо­мен­цы, при­быв в Спар­ту, совер­ши­ли наг­лый посту­пок — выма­за­ли сажей крес­ла эфо­ров²⁶, сидя на кото­рых те обыч­но вер­ши­ли дела. Узнав об этом, эфо­ры не пока­за­ли сво­его воз­му­ще­ния, а при­зва­ли гла­ша­тая и веле­ли ему объ­явить повсюду необыч­ный при­каз: «Кла­зо­мен­цам раз­ре­ша­ет­ся вести себя непри­стой­но²⁷».

16. Мне извест­ны сле­дую­щие мет­кие сло­ва Фоки­о­на, сына Фоки. Высту­пая в афин­ском народ­ном собра­нии, он стал упре­кать граж­дан в небла­го­вид­ных дей­ст­ви­ях и с ост­ро­уми­ем и тон­ко­стью заме­тил: «Я пред­по­чи­таю, чтобы вы обо­шлись со мной дур­но, чем я с вами».

17. Пер­сид­ские маги были умуд­ре­ны вся­че­ской пре­муд­ро­стью, в част­но­сти про­ро­че­ским искус­ст­вом²⁸. Маги, напри­мер, пред­ска­за­ли жесто­ко­сти и кро­во­жад­ность Оха²⁹, узнав это по каким-то им одним извест­ным зна­кам. Когда после смер­ти сво­его отца Арта­к­серк­са Ох всту­пил на пер­сид­ский пре­стол, они веле­ли одно­му из при­бли­жен­ных к царю евну­хов посмот­реть, что он преж­де все­го возь­мет со сто­ла. Евнух стал кара­у­лить Оха и увидел, что тот протя­нул обе руки — пра­вую за ножом, левую за самым боль­шим хле­бом, поверх кото­ро­го поло­жил кусок мяса, затем раз­ре­зал хлеб и стал жад­но есть. Маги, услы­шав об этом, пред­рек­ли на вре­мя его прав­ле­ния обиль­ные уро­жаи и жесто­кие каз­ни. Сло­ва их под­твер­ди­лись.

18. Одна­жды Тимо­фей, сын Коно­на, афин­ский стра­тег, оста­вил свою пыш­ную тра­пе­зу ради сим­по­сия³⁰ в Ака­де­мии Пла­то­на, где его уго­сти­ли про­сты­ми куша­нья­ми, но муд­ры­ми реча­ми. Воз­вра­тив­шись домой, он ска­зал, что гости Пла­то­на и на сле­дую­щий день чув­ст­ву­ют себя пре­крас­но. После это­го стра­тег отка­зал­ся от рос­ко­шеств в еде, кото­рые на дру­гой день угне­та­ют чело­ве­ка. Род­ст­вен упо­мя­ну­то­му сле­дую­щий рас­сказ о Тимо­фее, где ины­ми сло­ва­ми гово­рит­ся о том же. Тимо­фей наут­ро после пира встре­тил Пла­то­на и ска­зал ему: «Ваше уго­ще­ние луч­ше на дру­гой день, чем в нынеш­ний».

19. Победив Дария³¹ и заво­е­вав пер­сид­ское цар­ство, Алек­сандр испол­нил­ся гор­ды­ни и, опья­нен­ный неиз­мен­но сопут­ст­во­вав­шим ему сча­стьем, уве­ро­вал в свою боже­ст­вен­ную при­ро­ду и потре­бо­вал, чтобы элли­ны объ­яви­ли его богом. Это смеш­но, ибо чего царь был лишен от роду, он, несмот­ря на все насто­я­ния, не мог полу­чить у людей. Каж­дый народ по-сво­е­му отнес­ся к при­ка­зу царя, а лакеде­мо­няне вынес­ли поста­нов­ле­ние: «Если Алек­сан­дру угод­но быть богом, пусть будет», — истин­но по-лакон­ски насме­яв­шись над его без­рас­суд­ст­вом.

20. Рас­ска­зы­ва­ют, что царь Анти­гон³² отли­чал­ся дру­же­лю­би­ем и мяг­ко­стью нра­ва. Люди, у кото­рых есть досуг позна­ко­мить­ся с его жиз­нью во всех подроб­но­стях, обра­тят­ся к дру­гим кни­гам, я же наме­ре­ва­юсь рас­ска­зать толь­ко один слу­чай, гово­ря­щий о его мяг­ко­сти и про­сто­те. Анти­гон, заме­тив, что его сын само­вла­стен и дер­зок в обра­ще­нии с под­дан­ны­ми, ска­зал: «Раз­ве ты не зна­ешь, маль­чик, что наша с тобой власть — почет­ное раб­ство?» С такой вели­кой чело­веч­но­стью Анти­гон поучал сво­его сына. Кто не одоб­ря­ет его суж­де­ния, нико­гда, мне дума­ет­ся, не знал чело­ве­ка, мыс­ля­ще­го как под­лин­ный царь и пра­ви­тель, а стал­ки­вал­ся лишь с людь­ми, кото­рые рас­суж­да­ют как тира­ны.

21. Пав­са­ний из Кера­ми­ка³³ был влюб­лен в поэта Ага­фо­на. Это все зна­ют. Одна­ко я рас­ска­жу о них слу­чай мало­из­вест­ный. Одна­жды оба, люби­мый и любя­щий, при­шли к царю Архе­лаю, мужу в рав­ной мере пре­дан­но­му Эроту и Музам. Царь обра­тил вни­ма­ние на то, что Ага­фон и Пав­са­ний все вре­мя пре­ре­ка­ют­ся друг с дру­гом и, подо­зре­вая, что Ага­фон рав­но­ду­шен к влюб­лен­но­му, спро­сил, зачем он напа­да­ет на дру­га, кото­рый любит его боль­ше, чем кто бы то ни было. Ага­фон отве­тил: «Сей­час объ­яс­ню тебе, царь, я не сер­жусь на него и посту­паю так не по душев­ной гру­бо­сти. Но так как я знаю людей, мне из соб­ст­вен­но­го жиз­нен­но­го опы­та и из книг поэтов откры­лось, что любя­щим нра­вит­ся, поссо­рив­шись с воз­люб­лен­ным, мирить­ся с ним вновь, — ничто не может доста­вить им боль­ше­го удо­воль­ст­вия. Поэто­му, стре­мясь как мож­но чаще достав­лять Пав­са­нию радость, я с ним посто­ян­но ссо­рюсь, а он неиз­мен­но счаст­лив, когда насту­па­ет при­ми­ре­ние. Если я буду обхо­дить­ся с ним все­гда ров­но, Пав­са­ний лишит­ся этой отра­ды». Как пере­да­ют, ответ Ага­фо­на понра­вил­ся царю. В это­го само­го Ага­фо­на был влюб­лен поэт Еври­пид и даже напи­сал в его честь тра­гедию «Хри­сипп»³⁴. Я не знаю, досто­вер­ны ли эти сведе­ния, но они очень рас­про­стра­не­ны.

22. Ман­ти­ней­цы, как я слы­шал, руко­вод­ст­во­ва­лись зако­но­да­тель­ст­вом, не усту­пав­шим спра­вед­ли­во­стью зако­но­да­тель­ству локрий­цев, кри­тян и даже лакеде­мо­нян и афи­нян. Солон ведь сде­лал вели­кое дело, хотя впо­след­ст­вии афи­няне мало-пома­лу отка­за­лись от неко­то­рых его зако­нов.

23. Кулач­ный боец Нико­дор при­над­ле­жал к чис­лу самых про­слав­лен­ных ман­ти­ней­цев; оста­вив свое преж­нее ремес­ло, он уже в зре­лом воз­расте стал зако­но­да­те­лем и так послу­жил отчизне гораздо луч­ше, чем победа­ми на состя­за­ни­ях. Счи­та­ют, одна­ко, что влюб­лен­ный в него Диа­гор с Мело­са соста­вил для Нико­до­ра зако­ны. Я бы мог подроб­нее рас­ска­зать о Нико­до­ре, но, чтобы не пока­за­лось, буд­то моя хва­ла рас­про­стра­ня­ет­ся и на Диа­го­ра, доста­точ­но ска­зан­но­го. Ведь этот Диа­гор был про­тив богов, и мне непри­ят­но гово­рить о нем.

24. Мно­гие люди берут под сомне­ние зна­ме­ни­тую силу Мило­на из Крото­на, рас­ска­зы­вая сле­дую­щую исто­рию: никто из про­тив­ни­ков не мог отнять зажа­то­го в руке Мило­на гра­на­то­во­го ябло­ка, а его воз­люб­лен­ная в состя­за­ни­ях с ним не раз без труда доби­ва­лась это­го. Отсюда мож­но заклю­чить, что Милон был мощен телом, но слаб духом.

25. Шестой день меся­ца тар­ге­лия³⁵, как гово­рят, был счаст­ли­вым не толь­ко для афи­нян³⁶, но и для дру­гих элли­нов. В этот день родил­ся Сократ, пер­сы потер­пе­ли пора­же­ние и афи­няне по обе­ту Миль­ти­а­да³⁷ при­нес­ли в жерт­ву Агро­те­ре³⁸ три­ста коз; шесто­го тар­ге­лия гре­ки одер­жа­ли победу над пер­са­ми в бит­ве при Пла­те­ях³⁹ (до это­го пер­сы были раз­би­ты при Арте­ми­сии⁴⁰). Этот же день, как извест­но, даро­вал элли­нам победу при мысе Мика­ле и отме­чен, таким обра­зом, двой­ным успе­хом, при Мика­ле и при Пла­те­ях. Шесто­го тар­ге­лия, гово­рят, Алек­сандр Македон­ский, сын Филип­па, обра­тил в бег­ство пол­чи­ща вар­ва­ров⁴¹. Этот же день при­нес смерть царю Дарию⁴², а сам Алек­сандр, как гово­рят, и родил­ся, и ушел из жиз­ни шесто­го тар­ге­лия.

26. Ари­сто­тель сооб­ща­ет, что жите­ли Крото­на назы­ва­ли Пифа­го­ра гипер­бо­рей­ским Апол­ло­ном. В один и тот же день и час его, как при­бав­ля­ет фило­соф, мно­гие виде­ли одно­вре­мен­но в Мета­пон­тии и Кротоне…⁴³ Во вре­мя состя­за­ния, под­няв­шись с места, Пифа­гор пока­зал там свое золо­тое бед­ро⁴⁴. По сло­вам того же Ари­сто­те­ля, с Пифа­го­ром заго­во­ри­ла река Кос, через кото­рую он пере­прав­лял­ся, при­чем мно­гие слы­ша­ли это сво­и­ми уша­ми.

27. Анни­ке­рид из Кире­ны гор­дил­ся уме­ни­ем ска­кать вер­хом и управ­лять колес­ни­цей. Одна­жды он поже­лал пока­зать свое искус­ство Пла­то­ну. Запряг­ши коней, юно­ша дол­го кру­жил в саду Ака­де­мии, столь неукос­ни­тель­но при­дер­жи­ва­ясь избран­но­го направ­ле­ния, что без­оши­боч­но попа­дал в соб­ст­вен­ную колею. Все, есте­ствен­но, были пора­же­ны, один Пла­тон неодоб­ри­тель­но отнес­ся к ста­ра­ни­ям Анни­ке­рида, заме­тив: «Чело­ве­ку, пре­дан­но­му таким пустя­кам, невоз­мож­но зани­мать­ся чем-нибудь серь­ез­ным, ибо ум его, погло­щен­ный ничтож­ны­ми веща­ми, неиз­беж­но не заме­ча­ет того, что поис­ти­не достой­но удив­ле­ния».

28. После победы афи­нян над пер­са­ми⁴⁵ было поста­нов­ле­но еже­год­но в тече­ние одно­го дня устра­и­вать в теат­ре пету­ши­ные бои. Я пояс­ню про­ис­хож­де­ние это­го поста­нов­ле­ния. Ведя сво­их вои­нов на вра­га, Феми­стокл заме­тил схва­тив­ших­ся друг с дру­гом пету­хов; он не остал­ся рав­но­ду­шен к это­му зре­ли­щу, но заста­вил свое вой­ско оста­но­вить­ся и ска­зал: «Смот­ри­те, они сра­жа­ют­ся не за роди­ну, не за отчих богов, не за гро­ба сво­их пред­ков, при­ни­ма­ют муку не ради сла­вы, сво­бо­ды или бла­га детей, но един­ст­вен­но ради того, чтобы победить и пре­взой­ти муже­ст­вом про­тив­ни­ка». Эти­ми сло­ва­ми Феми­стокл вооду­ше­вил афи­нян. Было реше­но сохра­нить пету­ши­ный бой, вос­пла­ме­нив­ший дух афин­ских вои­нов, дабы и впредь он слу­жил подоб­ным целям.

29. Пит­так Мити­лен­ский укра­сил хра­мы лест­ни­ца­ми, кото­рые не были пред­на­зна­че­ны для обыч­ной цели, явля­ясь толь­ко посвя­ще­ни­ем богам. Эти­ми лест­ни­ца­ми Пит­так наме­кал на взле­ты и паде­ния люд­ско­го сча­стья — удач­ли­вые как бы под­ни­ма­ют­ся, зло­счаст­ные спус­ка­ют­ся вниз.

30. Сын Ари­сто­на Пла­тон в юно­сти пре­да­вал­ся поэ­ти­че­ско­му искус­ству и писал эпи­че­ские поэ­мы, а затем с пре­зре­ни­ем сжег их, увидев, насколь­ко при срав­не­нии с гоме­ров­ски­ми они усту­па­ют им. После это­го Пла­тон обра­тил­ся к тра­гедии и сочи­нил тет­ра­ло­гию⁴⁶, с кото­рой соби­рал­ся высту­пить на состя­за­ни­ях, и уже пере­дал свои дра­мы акте­рам, но тут, до наступ­ле­ния празд­ни­ка Дио­ни­сий⁴⁷, ему слу­чай­но дове­лось услы­шать Сокра­та. Пла­тон сра­зу пле­нил­ся фило­со­фом и не толь­ко отка­зал­ся в этот раз высту­пать на дра­ма­ти­че­ских состя­за­ни­ях, но совер­шен­но забро­сил поэ­зию и посвя­тил себя фило­со­фии.

31. Кто бы отва­жил­ся отка­зать вар­ва­рам⁴⁸ в муд­ро­сти? Ведь никто из них не был без­бож­ни­ком, нико­гда они не под­вер­га­ли сомне­нию того, суще­ст­ву­ют боги или нет и про­яв­ля­ют ли они попе­че­ние о людях; нико­гда ни жите­лю Индии, ни кель­ту, ни егип­тя­ни­ну не при­хо­ди­ло на ум то, что утвер­жда­ли Евге­мер из Мес­се­ны, Дио­ген из Фри­гии, Гип­пон, Диа­гор, Сосий или Эпи­кур⁴⁹. Нет, напро­тив того, они вери­ли в суще­ст­во­ва­ние богов, в то, что боги обе­ре­га­ют нас, пред­ве­ща­ют нам буду­щее и его мож­но про­честь по поле­ту птиц, по раз­лич­ным зна­кам, по внут­рен­но­стям живот­ных и ины­ми спо­со­ба­ми, кото­рые люди пости­га­ют бла­го­да­ря забо­те о них небо­жи­те­лей. Вар­ва­ры гово­рят так­же, что сны и звезды могут откры­вать буду­щее. Твер­до веря во все это, они совер­ша­ют чистые жерт­во­при­но­ше­ния, бла­го­го­вей­но соблюда­ют запре­ты, совер­ша­ют таин­ства, блюдут устав празд­неств и выпол­ня­ют все осталь­ное, из чего явст­ву­ет, сколь глу­бо­ко они чтут богов.

32. Соглас­но неко­то­рым дель­фий­ским пре­да­ни­ям, Геракл, сын Зев­са и Алк­ме­ны, преж­де звал­ся Алке­ем. Одна­жды он при­шел в Дель­фы за ора­ку­лом и полу­чил не толь­ко то, ради чего сюда отпра­вил­ся, но услы­шал вдо­ба­вок и сле­дую­щие сло­ва:

33. Мы сво­и­ми гла­за­ми видим реки, одна­ко люди, кото­рые обо­готво­ря­ют их и вопло­ща­ют в ста­ту­ях, пред­став­ля­ют себе реки в чело­ве­че­ском обли­ке или усва­и­ва­ют им обли­чие быка. Стим­фа­лий­цы, напри­мер, упо­доб­ля­ют быку реку Эра­син и источ­ник Мето­пу, лакеде­мо­няне — Еврот, сики­он­цы и фли­а­сий­цы — Асоп, арги­вяне — Кефис. Дру­гие пред­став­ля­ют себе реки в чело­ве­че­ском обли­ке, напри­мер, псо­фидий­цы — Эри­мант, герей­цы — Алфей, жите­ли Хер­со­не­са Книд­ско­го — тот же самый Алфей. Афи­няне ста­вят пояс­ные изо­бра­же­ния реки Кефи­са; они пред­став­ля­ют его муж­чи­ной, одна­ко с рога­ми, сира­ку­зяне упо­доб­ля­ют сици­лий­скую реку Анап мужу, а источ­ник Киа­ну чтят в обли­ке жен­щи­ны, эге­стий­цы покло­ня­ют­ся Пор­па­ку, Кри­ми­су и Тель­мес­су, кото­рых они пред­став­ля­ют себе в виде муж­чин, жите­ли Акра­ган­та при­но­сят жерт­вы соимен­ной горо­ду реке, пред­став­ляя Акра­гант цве­ту­щим отро­ком; они посвя­ти­ли в Дель­фий­ское свя­ти­ли­ще ста­тую сло­но­вой кости, на кото­рой напи­са­ли назва­ние сво­ей реки. Ста­туя изо­бра­жа­ет отро­ка.

34. Рас­ска­зы­ва­ют, что Эпи­харм уже глу­бо­ким ста­ри­ком сидел как-то с таки­ми же ста­ри­ка­ми в лесхе⁵¹. Его собе­сед­ни­ки напе­ре­бой гово­ри­ли: «мне надо про­жить еще пять лет», «мне три», «а мне четы­ре». Тогда Эпи­харм ска­зал: «Дру­зья, зачем вы спо­ри­те и ссо­ри­тесь из-за каких-то дней? Все мы нена­ро­ком сошед­ши­е­ся здесь уже сто­им у пре­де­ла сво­ей жиз­ни, так что всем нам пора соби­рать­ся в путь, пока мы не почув­ст­во­ва­ли тягот ста­ро­сти».

35. На склоне дней, будучи уже очень ста­рым, Гор­гий из Леон­тин впал в силь­ную сла­бость и лежал в дре­мо­те. Кто-то из дру­зей при­шел наве­стить его и спро­сил: «Что слыш­но?»; на это Гор­гий отве­тил: «Мой сон начи­на­ет уже упо­доб­лять­ся сво­е­му двой­ни­ку»⁵².

36. Когда в ста­ро­сти Сократ захво­рал и кто-то спро­сил его, как идут дела, фило­соф отве­тил: «Пре­крас­но во всех смыс­лах: если мне удаст­ся попра­вить­ся, я нажи­ву боль­ше завист­ни­ков, а если умру — боль­ше дру­зей».

37. Залевк из Локр ввел мно­же­ство спра­вед­ли­вых и полез­ных зако­нов, один из них таков: буде во вре­мя болез­ни житель Эпи­зе­фи­рий­ских Локр без сове­та вра­ча выпьет нераз­бав­лен­но­го вина, даже если выздо­ро­ве­ет, будет нака­зан смер­тью, так как отведал того, что ему не было пред­пи­са­но.

38. У мас­са­лиотов был такой закон: жен­щи­на не име­ла пра­ва пить вино и всю свою жизнь долж­на была доволь­ст­во­вать­ся водой. Тео­фраст сооб­ща­ет, что подоб­ный закон суще­ст­во­вал и у жите­лей Миле­та и тамош­ние жен­щи­ны стро­го при­дер­жи­ва­лись его. Но поче­му в этой свя­зи я не упо­ми­наю о рим­ля­нах? Не заслу­жи­ваю ли я спра­вед­ли­во­го упре­ка в пре­не­бре­же­нии сво­ей отчиз­ной, если, гово­ря об уста­нов­ле­ни­ях локров, мас­са­лиотов и жите­лей Миле­та, забы­ваю об уста­нов­ле­ни­ях род­ной зем­ли? Ведь в Риме неукос­ни­тель­но соблюдал­ся такой же закон — вина не пила ни сво­бод­ная жен­щи­на, ни рабы­ня, ни бла­го­род­ный рим­ля­нин, пока не дости­гал трид­ца­ти­пя­ти­лет­не­го воз­рас­та.

39. На ост­ро­ве Кри­те сыно­вьям сво­бод­ных граж­дан пола­га­лось заучи­вать зако­ны вме­сте с опре­де­лен­ной мело­ди­ей, чтобы бла­го­да­ря музы­ке лег­че запо­ми­на­лись сло­ва, и, пре­сту­пив какой-нибудь запрет, нель­зя было отго­во­рить­ся неведе­ни­ем. Кро­ме это­го, им пола­га­лось запо­ми­нать гим­ны богам и, нако­нец, пес­ни в честь отли­чив­ших­ся доб­ле­стью мужей.

40. Все бес­сло­вес­ные тва­ри испы­ты­ва­ют отвра­ще­ние к вину, осо­бен­но живот­ные, кото­рые хме­ле­ют, наев­шись вино­град­ных выжи­мок и косто­чек. Воро­ны и соба­ки начи­на­ют буй­ст­во­вать, если поедят энут­ты⁵³, сло­ны от вина теря­ют силу, а обе­зья­ны лов­кость, так что в таком рас­слаб­лен­ном состо­я­нии нетруд­но овла­деть теми и дру­ги­ми.

41. Сла­бо­стью к вину стра­да­ли, гово­рят, сира­куз­ский тиран Дио­ни­сий, тиран Нисей, сыно­вья упо­мя­ну­то­го Дио­ни­сия, Апол­ло­крат и Гип­па­рин, фива­нец Тимо­лай, Харидем из Орея, Арка­ди­он, Эра­сик­сен, македо­нец Алкет и афи­ня­нин Дио­тим, кото­ро­го даже про­зва­ли Ворон­ка за то, что он, взяв в рот ворон­ку, мог без отды­ха пить лью­ще­е­ся через нее вино. Лакеде­мо­ня­нин Клео­мен, как гово­рят, не толь­ко мно­го пил, но был так­же пови­нен в скиф­ском поро­ке — пил нераз­бав­лен­ное вино. О поэте Ионе из Хиоса рас­ска­зы­ва­ют, что в этом смыс­ле он тоже был невоз­дер­жан. Алек­сандр Македон­ский по пово­ду того, что брах­ман Калан, индий­ский муд­рец, сжег себя на кост­ре, устро­ил состя­за­ния в музы­ке, колес­нич­ном беге и борь­бе. Желая ока­зать честь индий­цам, он при­со­еди­нил к ним в память Кала­на при­ня­тое в тех местах состя­за­ние в вино­пи­тии. Награ­дой победи­те­лю слу­жил талант, заняв­ше­му вто­рое место — трид­цать, заняв­ше­му третье — десять мин. Победи­те­лем ока­зал­ся Про­мах. В награ­ду боль­ше всех выпив­ше­му на Празд­ни­ке Кру­жек⁵⁴ Дио­ни­сий назна­чил золо­той венок. Его заслу­жил Ксе­но­крат из Хал­кедо­на. Воз­вра­ща­ясь с празд­ни­ка домой, он по ста­рой при­выч­ке воз­ло­жил венок на ста­тую Гер­ме­са, сто­я­щую у две­рей; сюда он клал свои вен­ки из цве­тов, мир­та, плю­ща и лав­ра. Рас­ска­зы­ва­ют так­же, что Ана­хар­сис мно­го пил, будучи гостем у Пери­андра. Эту при­выч­ку он усво­ил у себя на родине, ибо ски­фы не добав­ля­ют в вино воду.

Извест­но, что фило­со­фы Лакид и Тимон очень мно­го пили. Егип­тя­нин Мике­рин, полу­чив из Буто про­ри­ца­ние о близ­кой смер­ти, решил измыс­лить хит­рость и удво­ить суж­ден­ный ему срок, при­со­еди­нив к днев­но­му вре­ме­ни ноч­ное, — он непре­стан­но бодр­ст­во­вал за чашей вина. К поклон­ни­кам вина, если сле­до­вать Геро­до­ту, отно­сит­ся егип­тя­нин Ама­сис⁵⁵; корин­фя­нин Нико­тел, Ско­пас, сын Кре­он­та, и царь Антиох тоже испы­ты­ва­ли страсть к вину. Из-за этой сла­бо­сти Антио­ха его цар­ст­вом пра­ви­ли киприоты⁵⁶ Арист и Теми­сон, а он толь­ко назы­вал­ся царем. Браж­ни­чал и Антиох, про­зван­ный Епи­фа­ном, тот, кото­рый был в Риме залож­ни­ком⁵⁷. Его тез­ка Антиох, сра­жав­ший­ся в Мидии с Арса­ком⁵⁸, тоже был рабом вина. И Антиох Вели­кий дол­жен быть назван здесь. Непо­мер­ная страсть к вину уби­ла илли­рий­ско­го царя Агро­на: она послу­жи­ла при­чи­ной страш­ных колик в спине; дру­гой илли­рий­ский царь, Ген­тий, тоже неуме­рен­но пил. Неуже­ли мож­но не упо­мя­нуть вели­ко­го браж­ни­ка кап­па­до­кий­ско­го царя Оро­фер­на? Если вспом­нить жен­щин, хотя склон­ная к вину, а тем более мно­го пью­щая жен­щи­на отвра­ти­тель­на, все же сле­ду­ет ска­зать и о них. Клео была вели­кой масте­ри­цей пить и, состя­за­ясь на пируш­ках не толь­ко с жен­щи­на­ми, но и с муж­чи­на­ми, пере­пи­ва­ла всех под­ряд и заслу­жи­ва­ла позор­ней­шее, на мой взгляд, пер­вен­ство.

42. Сла­ва Пла­то­на и мол­ва о его доб­ро­де­те­ли дошла до арка­дян и фиван­цев, и они через отря­жен­ных для это­го послов попро­си­ли фило­со­фа при­быть к ним не толь­ко для обу­че­ния юно­ше­ства или обсуж­де­ния фило­соф­ских вопро­сов — его зва­ли для более почет­ной зада­чи, чтобы сде­лать зако­но­да­те­лем. Пере­го­во­ры шли успеш­но, ибо Пла­тон был польщен при­гла­ше­ни­ем и уже соби­рал­ся отпра­вить­ся в путь. Одна­ко он задал послам вопрос, как арка­дяне и фиван­цы смот­рят на все­об­щее равен­ство. Узнав, что весь­ма отри­ца­тель­но и что поэто­му их не убедить в пре­иму­ще­ствах рав­но­пра­вия, Пла­тон отка­зал­ся от пер­во­на­чаль­но при­ня­то­го реше­ния.

43. Вели­чай­шие гре­ки были наи­бед­ней­ши­ми людь­ми, напри­мер Ари­стид, сын Лиси­ма­ха, Фоки­он, сын Фоки, Эпа­ми­нонд, сын Полим­нида, фива­нец Пело­пид, афи­ня­нин Ламах, Сократ, сын Софро­нис­ка, и Эфи­альт, сын Сафо­нида.

44. О высо­ком искус­стве худож­ни­ка Тео­на свиде­тель­ст­ву­ет наряду с про­чи­ми его кар­ти­на­ми так­же и сле­дую­щая. Изо­бра­жен торо­пя­щий­ся на помощь сво­им тяже­ло­во­ору­жен­ный рат­ник: вра­ги вторг­лись неждан­но и обрек­ли рас­хи­ще­нию нивы. Юно­ша как живой: так и кажет­ся, что он спе­шит в бит­ву и охва­чен безум­ст­вом Арея; гла­за его глядят гроз­но; сжав в руках ору­жие, он стре­ми­тель­но несет­ся на вра­гов. Поэто­му щит он дер­жит нагото­ве и потря­са­ет обна­жен­ным мечом, соби­ра­ясь нане­сти удар, и дышит убий­ст­вом, и всем сво­им обли­ком гроз­но гово­рит, что поща­ды не будет. Нико­го боль­ше не изо­бра­зил худож­ник: ни вои­на, ни так­си­ар­ха⁵⁹, ни лоха­га⁶⁰, ни всад­ни­ка, ни луч­ни­ка. Тео­ну для его замыс­ла доволь­но одно­го это­го гопли­та⁶¹. Худож­ник не сни­мал покро­ва со сво­ей кар­ти­ны⁶² и не пока­зы­вал ее зри­те­лям, пока не позвал тру­ба­ча и не пору­чил ему сыг­рать бое­вую песнь, прон­зи­тель­ную, гро­мо­вую, при­зы­ваю­щую к сра­же­нию. Одно­вре­мен­но с ее зву­ка­ми, муже­ст­вен­ны­ми и устра­шаю­щи­ми, — таков голос труб, сопро­вож­даю­щих стре­ми­тель­ное выступ­ле­ние гопли­тов — кар­ти­ну откры­ли: перед гла­за­ми зри­те­лей пред­стал воин. Зву­ки пес­ни сде­ла­ли облик вои­на, гото­во­го схва­тить­ся с вра­гом, еще более живым.