Пестрые рассказы

Книга V

1. Пока егип­тя­нин Тахос жил по обы­чаю сво­ей стра­ны про­сто, он поль­зо­вал­ся уди­ви­тель­но креп­ким здо­ро­вьем, но, попав к пер­сам и пере­няв их любовь к рос­ко­ши¹, Тахос, не при­вык­ший к пер­сид­ской кухне, умер от поно­са: чре­во­уго­дие сто­и­ло ему жиз­ни.

2. Учи­тель Пифа­го­ра Фере­кид забо­лел болез­нью, пер­во­на­чаль­но про­яв­ляв­шей­ся в том, что он покры­вал­ся горя­чей и клей­кой, как слизь, испа­ри­ной; впо­след­ст­вии эта испа­ри­на при­ня­ла опас­ный харак­тер, и он чудо­вищ­но завши­вел. Вши съе­да­ли Фере­кида зажи­во, и он таял с каж­дым днем, пока не умер.

3. Ари­сто­тель гово­рил, что Герак­ло­вы стол­пы преж­де назы­ва­лись стол­па­ми Бри­а­рея. Но так как Геракл очи­стил от чудищ зем­лю и море и ока­зал людям мно­же­ство доб­ро­де­я­ний, ради него пре­зре­ли память Бри­а­рея и назва­ли стол­пы име­нем Герак­ла.

4. Как рас­ска­зы­ва­ет делос­ское ска­за­ние, на этом ост­ро­ве рос­ли мас­лич­ное дере­во и фини­ко­вая паль­ма; Лато­на ухва­ти­лась за них рука­ми и тот­час раз­ре­ши­лась от бре­ме­ни — до это­го ей было не раз­ро­дить­ся².

5. У Эпа­ми­нон­да был один-един­ст­вен­ный, да и то поно­шен­ный, плащ. Если его при­хо­ди­лось отда­вать валяль­щи­ку, Эпа­ми­нонд сидел дома, так как не имел на сме­ну дру­го­го. При такой бед­но­сти он, одна­ко, не при­нял боль­шо­го денеж­но­го подар­ка, при­слан­но­го пер­сид­ским царем. Мне дума­ет­ся, что тот, кто отка­зал­ся от золота, выка­зал боль­ше вели­ко­ду­шия, чем тот, кто дал его.

6. Досто­слав­на и в гла­зах мно­гих достой­на вос­хи­ще­ния кон­чи­на индий­ца Кала­на. Она тако­ва: Калан, индий­ский муд­рец³, замыс­лив осво­бо­дить­ся от уз тела, тор­же­ст­вен­но про­стил­ся с Алек­сан­дром и про­чи­ми македон­ца­ми, ска­зал про­сти сво­ей жиз­ни, после чего сло­жил костер в самом пре­крас­ном из вави­лон­ских пред­ме­стий (костер был из сухих и бла­го­вон­ных веток кед­ра, туи, кипа­ри­са, мир­та и лав­ра) и, окон­чив бег — свое при­выч­ное телес­ное упраж­не­ние, под­нял­ся, увен­чан­ный вен­ком из трост­ни­ка, на его середи­ну. Солн­це осве­ти­ло Кала­на, и он молит­вен­но пал ниц — это было зна­ком, чтобы вои­ны разо­жгли костер. После это­го муд­рец недви­жи­мо про­дол­жал сто­ять, уже объ­ятый огнем, и не дрог­нул, пока не испу­стил дух. Даже Алек­сандр, как пере­да­ют, был пора­жен и ска­зал, что Калан сра­жал­ся с более силь­ным про­тив­ни­ком, чем он, ибо Алек­сан­дру при­шлось бороть­ся с Пором, Так­си­лом и Дари­ем, а Кала­ну — с муче­ни­я­ми и смер­тью.

7. Ски­фы стран­ст­ву­ют толь­ко в пре­де­лах сво­ей стра­ны. Ана­хар­сис же, как чело­век муд­рый, нару­шил этот обы­чай, посе­тил Элла­ду и при­вел в вос­хи­ще­ние Соло­на.

8. Насмеш­ки и поно­ше­ния не сто­ят, мне кажет­ся, ниче­го: если им про­ти­во­сто­ит креп­кий духом чело­век, они не дей­ст­ву­ют; иное дело, если чело­век слаб и ничто­жен — насмеш­ки не толь­ко заде­ва­ют его, но дово­дят под­час до гибе­ли. Дока­за­тель­ство тому сле­дую­щее: Сократ на изде­ва­тель­ства комедии отве­чал сме­хом, а Полиагр пове­сил­ся.

9. В юно­сти Ари­сто­тель про­мотал отцов­ское наслед­ство и волей-нево­лей сде­лал­ся вои­ном. Но ему при­шлось бес­слав­но рас­про­щать­ся с этой жиз­нью и стать тор­гов­цем лекар­ст­вен­ны­ми сна­до­бья­ми. Неза­мет­но про­брав­шись в Пери­па­тос⁴ и слу­шая там фило­соф­ские беседы, он бла­го­да­ря исклю­чи­тель­ной даро­ви­то­сти усво­ил нача­ла зна­ний, кото­ры­ми обла­дал впо­след­ст­вии.

10. Афи­няне неустан­но забо­ти­лись о сво­ем мор­ском могу­ще­стве, но в раз­лич­ное вре­мя, то побеж­дая, то тер­пя пора­же­ния, они поте­ря­ли в Егип­те две­сти три­ер с коман­дой⁵, у бере­гов Кип­ра — сто пять­де­сят⁶, две­сти сорок в Сици­лии⁷ и две­сти три­ер в Гел­лес­пон­те⁸. Сорок тысяч гопли­тов пали у них в Сици­лии и десять тысяч под Херо­не­ей⁹.

11. Фра­кий­ский царь (пусть имя его назо­вет кто-нибудь дру­гой) бежал при при­бли­же­нии Ксерк­са к пре­де­лам Элла­ды на высоты Родопы и сво­им шесте­рым сыно­вьям запре­тил участ­во­вать в бит­вах про­тив гре­ков. Они ослу­ша­лись отца; когда сыно­вья вер­ну­лись, он осле­пил всех шесте­рых. Посту­пок этот нель­зя назвать гре­че­ским.

12. Не могу не ото­звать­ся с похва­лой о сле­дую­щем поступ­ке афи­нян: афи­ня­нин Демад пред­ло­жил в народ­ном собра­нии объ­явить Алек­сандра три­на­дца­тым богом¹⁰. Все были воз­му­ще­ны этим неслы­хан­ным нече­сти­ем, и Демад был при­го­во­рен к штра­фу в сто талан­тов за то, что он осме­лил­ся при­чис­лить смерт­но­го к сон­му олим­пий­цев.

13. Афи­няне, что каса­ет­ся фор­мы прав­ле­ния, были очень непо­сто­ян­ны и в выс­шей сте­пе­ни склон­ны к пере­ме­нам. Они спо­кой­но под­чи­ни­лись вла­сти Кек­ро­па, Эрех­тея, Тесея, а затем потом­ков Код­ра¹¹. С тира­ни­ей позна­ко­ми­лись при Писи­стра­ти­дах¹², а ари­сто­кра­ти­че­ское прав­ле­ние дли­лось в Афи­нах до эпо­хи четы­рех­сот¹³. Затем десять граж­дан в тече­ние годо­во­го сро­ка управ­ля­ли горо­дом¹⁴, и, нако­нец, в пери­од гла­вен­ства трид­ца­ти¹⁵, гос­под­ст­во­вал про­из­вол. Не знаю, достой­ны ли одоб­ре­ния столь быст­рые сме­ны государ­ст­вен­но­го устрой­ства.

14. Суще­ст­во­вал такой атти­че­ский закон: кто увидит непо­гре­бен­ное чело­ве­че­ское тело, дол­жен бро­сить на него хотя бы горсть зем­ли, хоро­нить же сле­ду­ет лицом к зака­ту. И еще: не раз­ре­ша­лось резать рабо­че­го быка, кото­рый тянет плуг или повоз­ку паха­ря, пото­му что он зем­ле­па­шец и помо­га­ет чело­ве­ку в трудах.

15. В Атти­ке убий­ства с зара­нее обду­ман­ным наме­ре­ни­ем раз­би­ра­лись в аре­о­па­ге¹⁶, непред­на­ме­рен­ные убий­ства — в Пал­ла­дии¹⁷. Дела тех, кто при­зна­вал­ся в совер­ше­нии убий­ства, но утвер­ждал, что посту­пил закон­но, рас­сле­до­ва­ли в Дель­фи­нии¹⁸.

16. Один маль­чик на гла­зах кого-то, кто был вме­сте с ним в хра­ме, под­нял золо­той листик, отва­лив­ший­ся от вен­ка Арте­ми­ды. Судьи поло­жи­ли перед ним на выбор игруш­ки, кости и подо­бран­ный листик. Маль­чик пред­по­чел все­му золо­то. Поэто­му он был при­го­во­рен к смер­ти как хра­мо­вый вор; судьи не сни­зо­шли к его воз­рас­ту и назна­чи­ли кару сооб­раз­но про­ступ­ку.

17. Афи­няне столь бла­го­че­сти­вы, что при­го­ва­ри­ва­ют чело­ве­ка к смер­ти, если он сру­бит даже неболь­шой камен­ный дубок, рас­ту­щий перед хра­мом како­го-нибудь их героя. А Атар­бу они не про­сти­ли того, что он убил свя­щен­но­го воро­бья Аскле­пия, и нака­за­ли за это смер­тью, не посчи­тав­шись ни с его неведе­ни­ем, ни с безу­ми­ем (одни гово­рят, что Атарб совер­шил про­сту­пок по незна­нию, дру­гие, что он дей­ст­во­вал в состо­я­нии умо­по­мра­че­ния), ибо почте­ние к богу ста­ви­ли выше того и дру­го­го.

18. Когда суд аре­о­па­га судил какую-то отра­ви­тель­ни­цу (она в это вре­мя была бере­мен­на) и при­го­во­рил ее к смер­ти, жен­щи­на не была каз­не­на, пока не раз­ре­ши­лась: судьи не под­верг­ли нака­за­нию невин­но­го мла­ден­ца и пока­ра­ли толь­ко пре­ступ­ни­цу.

19. Тра­ги­че­ско­го поэта Эсхи­ла обви­ни­ли перед судом в нече­стии за какую-то его дра­му. Когда афи­няне уже гото­ви­лись побить его кам­ня­ми, млад­ший брат Эсхи­ла Ами­ний, отбро­сив гима­тий¹⁹, пока­зал свою по локоть отруб­лен­ную руку. Он храб­ро драл­ся во вре­мя Сала­мин­ской бит­вы²⁰, был изу­ве­чен в сра­же­нии и пер­вый из афи­нян удо­сто­ил­ся награ­ды за отва­гу. Судьи, взгля­нув на руку Ами­ния, вспом­ни­ли о его доб­ле­сти и поми­ло­ва­ли Эсхи­ла.

20. Когда афи­няне оса­жда­ли Тарент²¹ и горо­ду вслед­ст­вие недо­стат­ка про­до­воль­ст­вия гро­зи­ло пора­же­ние, жите­ли Регия реши­ли каж­дый деся­тый день постить­ся и снаб­жать таким обра­зом оса­жден­ных. После отхо­да вра­га и осво­бож­де­ния тарен­тий­цев они в память этих дней учреди­ли празд­ник, назы­вае­мый Нестея²².

21. Соглас­но неко­то­рым источ­ни­кам, мол­ва о Медее лжи­ва — не она, а корин­фяне уби­ли ее детей, и миф о Кол­хиде, как и самое тра­гедия, были при­ду­ма­ны Еври­пидом по прось­бе корин­фян²³. Мастер­ство поэта яви­лось при­чи­ной того, что вымы­сел победил прав­ду; а из-за пре­ступ­ле­ния перед детьми Медеи корин­фяне по сей день, как пере­да­ют, при­но­сят на их моги­ле заупо­кой­ные жерт­вы, возда­вая необ­хо­ди­мую дань без­вин­но погиб­шим.