Пестрые рассказы

Книга III

1. Попы­та­ем­ся сло­вом, точ­но вая­тель рез­цом или худож­ник кистью, изо­бра­зить и живо­пи­сать доли­ну в Фес­са­лии, назы­вае­мую Тем­пы. Ведь обще­при­знан­но, что и сло­во, если оно обла­да­ет выра­зи­тель­но­стью, спо­соб­но не хуже вая­те­ля или худож­ни­ка вос­про­из­ве­сти свой пред­мет. Доли­на лежит меж­ду Олим­пом и Оссой. Горы эти очень высо­кие, слов­но заботой богов отде­лен­ные друг от дру­га так, что доли­на про­тя­же­ни­ем в сорок ста­дий и шири­ной места­ми в плетр¹, места­ми немно­гим боль­ше, про­сти­ра­ет­ся посе­редине. По долине течет Пеней, в кото­рый впа­да­ют осталь­ные реки; сли­ва­ясь с ним, они дела­ют Пеней мно­го­вод­ным. Мест­ность изоби­лу­ет все­воз­мож­ны­ми отрад­ны­ми угол­ка­ми, не чело­ве­че­ских рук делом — сама при­ро­да отме­ти­ла их кра­сотой, когда рож­да­лась эта доли­на. Там изоби­лие и богат­ство плю­ща, густо­го и, подоб­но бла­го­род­ным вино­град­ным лозам, пол­зу­ще­го на высо­кие дере­вья и спле­таю­ще­го­ся с ними, изоби­лие и богат­ство пови­ли­ки, взби­раю­щей­ся на вер­ши­ны скал и покры­ваю­щей камень, так что он совсем не виден; откры­ва­ет­ся сплош­ное зеле­ное море — радость для взо­ра. А в низине и в долине раз­лич­ные рощи и щед­ро раз­бро­сан­ные тени­стые угол­ки — в лет­ний зной сла­дост­ные убе­жи­ща для пут­ни­ка, даря­щие его желан­ной про­хла­дой. Тут про­те­ка­ет вели­кое мно­же­ство ручей­ков и холод­ных род­ни­ко­вых вод, при­ят­ных для питья. Гово­рят, что эти воды хоро­ши для купа­нья и, кро­ме того, целеб­ны.

Пти­цы, раз­ле­тев­шись кто куда, услаж­да­ют слух сво­им пени­ем, осо­бен­но сла­дост­ным у пев­чих. Они отпус­ка­ют пут­ни­ков радост­ны­ми и бод­ры­ми, пес­ней побеж­дая их уста­лость. Такие кра­соты и места для отдох­но­ве­ния мож­но най­ти по обо­им бере­гам реки. По середине тем­пей­ской доли­ны спо­кой­но и нето­роп­ли­во, точ­но они из елея, текут вол­ны реки Пеней; река зате­не­на сви­саю­щи­ми вет­вя­ми ближ­них дере­вьев, кото­рые бо́льшую часть дня про­го­ня­ют сол­неч­ные лучи и поз­во­ля­ют людям на лод­ках плыть в про­хла­де. Все живу­щие окрест схо­дят­ся здесь друг с дру­гом, при­но­сят жерт­вы, соби­ра­ют­ся на собра­ния и пиры, а так как жертв и даров богам посто­ян­но вели­кое мно­же­ство, при­бли­жаю­ще­го­ся сюда пут­ни­ка или море­хо­да встре­ча­ют бла­го­вон­ные запа­хи. Так неустан­ное почи­та­ние богов освя­ща­ет эту мест­ность. Здесь, как рас­ска­зы­ва­ют фес­са­лий­цы, в дав­ние вре­ме­на, когда ора­ку­лом еще вла­де­ла боги­ня Гея, пифий­ский Апол­лон очи­стил­ся по веле­нию Зев­са после кро­ви змея Пифо­на, стра­жа Дельф². Затем сын Зев­са и Лето³ увен­чал голо­ву тем­пей­ским лав­ром и с лав­ро­вой вет­кой в руке, сорван­ной с это­го же дере­ва, при­шел в Дель­фы и завла­дел ора­ку­лом.

На том месте, где бог укра­сил­ся вен­ком и сорвал ветвь, сто­ит алтарь. Еще и ныне через каж­дые девять лет жите­ли Дельф посы­ла­ют сюда посоль­ство юно­шей из бла­го­род­ных семейств, во гла­ве кото­ро­го сто­ит один из их среды. При­быв в тем­пей­скую доли­ну и совер­шив щед­рые жерт­во­при­но­ше­ния, они не ухо­дят, не увен­чав голо­вы лав­ро­вы­ми вен­ка­ми из веток дере­ва, кото­рое неко­гда облю­бо­вал для себя бог. Свя­щен­ное посоль­ство сле­ду­ет по Пифий­ской доро­ге (тако­во ее назва­ние); она ведет через Фес­са­лио­ти­ду, зем­лю пеласгов⁴, гору Эту, пре­де­лы эни­а­нов, жите­лей Мелиды, дорян и запад­ных локрий­цев. Всюду ему ока­зы­ва­ют поче­сти и ува­же­ние не мень­шее, чем гипер­бо­рей­цам⁵, с жерт­вен­ны­ми дара­ми направ­ля­ю­щим­ся к это­му богу. Вен­ка­ми из вет­вей того же лав­ра вен­ча­ют так­же победи­те­лей на Пифий­ских состя­за­ни­ях. О долине Тем­пы в Фес­са­лии я ска­зал доста­точ­но.

2. Одна­жды к кла­зо­мен­цу Ана­к­са­го­ру, погло­щен­но­му бесе­дой с дру­зья­ми, подо­шел какой-то чело­век и сооб­щил, что оба его сына умер­ли. Он спо­кой­но ска­зал: «Я все­гда знал, что поро­дил смерт­ных».

3. Когда Ксе­но­фонт при­но­сил у алта­ря жерт­ву, при­был вест­ник из Ман­ти­неи и пере­дал ему изве­стие о смер­ти сына Грил­ла⁶. Ксе­но­фонт снял венок с голо­вы, но не пре­рвал жерт­во­при­но­ше­ния. Сто­и­ло вест­ни­ку доба­вить, что Грилл пал, одер­жав победу, как он сно­ва надел венок. Этот его посту­пок обще­из­ве­стен, и вся­кий слы­хал о нем.

4. Дион, сын Гип­па­ри­на, Пла­то­нов друг, был погру­жен в какие-то важ­ные государ­ст­вен­ные дела; в это вре­мя его сын сорвал­ся с кры­ши и раз­бил­ся насмерть. Дион остал­ся невоз­му­тим и про­дол­жал свои заня­тия.

5. Рас­ска­зы­ва­ют, что когда Анти­гон Вто­рой взгля­нул на тело сво­его сына, пав­ше­го в бит­ве, он не изме­нил­ся в лице и не запла­кал, толь­ко похва­лил юно­шу за доб­лесть и при­ка­зал пре­дать его зем­ле.

6. Фива­нец Кра­тет неод­но­крат­но про­яв­лял вели­чие души, в част­но­сти пре­зре­ние к тому, что столь высо­ко ценит чернь: к богат­ству и оте­че­ству; его отказ от иму­ще­ства в поль­зу сограж­дан — вещь извест­ная; не все, одна­ко, зна­ют, что, покидая вновь отстро­ен­ные Фивы, он ска­зал: «Мне не нужен город, кото­рый раз­ру­шит новый Алек­сандр»⁷.

7. Как-то Демо­хар, пле­мян­ник Демо­сфе­на, поже­лал пока­зать, что он пре­зи­ра­ет зло­язы­чие тол­пы; взгля­нув на сидя­щих у лека­ря посе­ти­те­лей⁸, испол­нен­ных зло­ре­чия и жаж­ду­щих во что бы то ни ста­ло чер­нить ближ­них, он ска­зал: «Что вы там гово­ри­те, Дис­ме­ниды?» Эти­ми сло­ва­ми Демо­хар удач­но рас­крыл их харак­тер⁹.

8. Афи­няне сде­ла­ли Фри­ни­ха стра­те­гом не из поли­ти­че­ских рас­че­тов, не за знат­ность его рода и не за то, что он был богат (неред­ко ведь это слу­жи­ло в Афи­нах осно­ва­ни­ем пре­воз­но­сить и отли­чать людей), а пото­му, что ему уда­лись пес­ни, пред­на­зна­чен­ные для испол­ни­те­лей воен­ной пляс­ки в одной тра­гедии; он завла­дел зри­те­ля­ми и пле­нил их так, что тут же был назна­чен стра­те­гом. Афи­няне пола­га­ли, что чело­век, сочи­нив­ший пес­ни и сти­хи, при­шед­ши­е­ся по вку­су тем, кто иску­шен в бит­вах, суме­ет подо­баю­щим обра­зом управ­лять вой­ском.

9. Тому, кто не зна­ет люб­ви, труд­но в сра­же­нии мерять­ся сила­ми с тем, кто влюб­лен. Ведь чуж­дый этой стра­сти отсту­па­ет и спа­са­ет­ся от любя­ще­го, как чело­век нечи­стый и не посвя­щен­ный богу, отваж­ный толь­ко в той мере, в какой его душе при­су­ще муже­ство, а телу — силы. Он стра­шит­ся влюб­лен­но­го пото­му, что тот обу­ян боже­ст­вен­ным безу­ми­ем, вдох­нов­лен не толь­ко Аре­ем, но и, видит Зевс, Эротом. Одер­жи­мый одним из этих богов (об этом упо­ми­на­ет Гомер, гово­ря, что такой чело­век неистов­ст­вом подо­бен Арею¹⁰) сра­жа­ет­ся стой­ко и бес­страш­но, пока не про­хо­дит опья­не­ние боем. Толь­ко слу­жи­те­ли Эрота, под­стре­кае­мые Аре­ем и рас­па­ля­е­мые Эротом, несут в бит­ве двой­ную служ­бу и, по спра­вед­ли­во­му мне­нию кри­тян, отваж­ны вдвойне. Поэто­му не сле­ду­ет корить вои­на, кото­рый не может про­ти­во­сто­ять тому, кого Арес и Эрот подви­га­ют на кро­во­про­ли­тие, ибо он под­вла­стен толь­ко одно­му богу.

10. О спар­тан­ских эфо­рах¹¹ я мог бы рас­ска­зать мно­го досто­при­ме­ча­тель­но­го, но сей­час огра­ни­чусь ниже­сле­дую­щим. Когда кто-то из тамош­них кра­сав­цев пред­по­чел бед­но­му, но чест­но­му взды­ха­те­лю бога­ча, они при­го­во­ри­ли юно­шу к штра­фу, карая, мне сда­ет­ся, сла­бость к день­гам денеж­ным нака­за­ни­ем. Дру­го­го, чело­ве­ка во всех отно­ше­ни­ях порядоч­но­го, но не испы­ты­вав­ше­го люб­ви к бла­го­род­ным юно­шам, они тоже нака­за­ли за то, что, обла­дая душев­ны­ми совер­шен­ства­ми, он нико­му не дарит свою любовь; эфо­ры были уве­ре­ны, что такой чело­век может сде­лать сво­его воз­люб­лен­но­го или како­го-нибудь дру­го­го юно­шу подоб­ным себе. Ведь при­вя­зан­ность любя­щих, если они доб­ро­де­тель­ны, спо­соб­на вос­пи­тать в их любим­цах доб­рые каче­ства. Поэто­му лакеде­мон­ские эфо­ры посту­па­ют так: если юно­ша совер­шит какой-нибудь про­сту­пок, его про­ща­ют из-за неопыт­но­сти и моло­до­сти, а кара­ют за это того, кто в него влюб­лен, тре­буя, чтобы любя­щие зна­ли о поступ­ках люби­мых и следи­ли за тем, что они дела­ют.

11. Пери­па­те­ти­ки¹² счи­та­ют, что днем чело­ве­че­ская душа спле­те­на с телом, при­слу­жи­ва­ет ему и пото­му не спо­соб­на сво­бод­но созер­цать исти­ну, ночью же осво­бож­да­ет­ся от это­го слу­же­ния и, округ­ло запол­няя грудь, ста­но­вит­ся про­зор­ли­вее — это при­чи­на сно­виде­ний.

12. Спар­тан­ские юно­ши дер­жат­ся с теми, кто в них влюб­лен, без гор­до­сти и занос­чи­во­сти, наобо­рот, их обра­ще­ние про­ти­во­по­лож­но обыч­но­му в таких слу­ча­ях поведе­нию юных кра­сав­цев — они сами про­сят, чтобы влюб­лен­ные «вдох­но­ви­ли их»; в пере­во­де это зна­чит, что маль­чи­ков надо полю­бить. Одна­ко эта любовь не содер­жит ниче­го постыд­но­го. Если же маль­чик посме­ет допу­стить по отно­ше­нию к себе нескром­ность или влюб­лен­ный на нее отва­жит­ся, обо­им небез­опас­но оста­вать­ся в Спар­те: их при­го­во­рят к изгна­нию, а в иных слу­ча­ях даже к смер­ти.

13. Тапи­ры¹³ настоль­ко при­вык­ли браж­ни­чать, что не могут без это­го жить и бо́льшую часть вре­ме­ни про­во­дят за вином. Оно употреб­ля­ет­ся у них не толь­ко для питья, но и для ума­ще­ния, как у про­чих наро­дов мас­ло.

14. Извест­но, что жите­ли горо­да Визан­тия страш­ные пья­ни­цы; поэто­му они живут в хар­чев­нях, а свои дома сда­ют вна­ем при­ез­жаю­щим в город чуже­зем­цам. И не толь­ко одни дома, но и жен в при­да­чу, так что повин­ны в двух поро­ках: пьян­стве и свод­ни­че­стве. Так как визан­тий­цы все­гда по гор­ло нали­ты вином и все­гда наве­се­ле, они любят слу­шать игру на флей­те и заня­ты толь­ко этим, зато совер­шен­но не пере­но­сят зву­ка тру­бы; понят­но, что с таким же отвра­ще­ни­ем они отно­сят­ся к ору­жию и войне. Поэто­му-то во вре­мя опас­ной оса­ды, когда вра­ги уже бро­си­лись к сте­нам, а защит­ни­ки поки­ну­ли свои места, чтобы по обык­но­ве­нию пой­ти раз­вле­кать­ся, их стра­тег Лео­нид отдал при­каз открыть хар­чев­ни на город­ских укреп­ле­ни­ях. Эта хит­рая выдум­ка Лео­нида поне­мно­гу при­учи­ла визан­тий­цев не остав­лять строй, так как отпал для это­го повод. Эту исто­рию о жите­лях Визан­тия рас­ска­зы­ва­ет Дамон. С ним, по-види­мо­му, согла­сен и Менандр, когда гово­рит:

15. Арги­вян и тирин­фян тоже высме­и­ва­ют за пьян­ство. Что же каса­ет­ся фра­кий­цев, они на весь свет зна­ме­ни­ты как браж­ни­ки. И илли­рий­цы не избег­ли подоб­ной сла­вы, но вдо­ба­вок навлек­ли на себя обви­не­ние за то, что при­сут­ст­ву­ю­щим у них на пирах чуже­зем­цам доз­во­ля­ет­ся пить за здо­ро­вье любой жен­щи­ны, даже если они не име­ют к ней ника­ко­го каса­тель­ства.

16. Кто был более слав­ным пол­ко­вод­цем — Демет­рий Поли­ор­кет или афи­ня­нин Тимо­фей? Я ска­жу об осо­бен­но­стях дей­ст­вий каж­до­го, а вы суди­те сами. Демет­рий поко­рял горо­да ору­жи­ем и пре­вос­ход­ством силы, при­чи­няя вели­кие бед­ст­вия и неспра­вед­ли­во­сти, скло­нял их к покор­но­сти с помо­щью осад­ных машин, кото­рые сокру­ша­ли сте­ны или под­ка­пы­ва­ли их, а Тимо­фей убеж­дал и дока­зы­вал, насколь­ко разум­нее поко­рить­ся афи­ня­нам.

17. Фило­со­фы пек­лись о нуж­дах государ­ства, а не жили отре­шен­ны­ми от подоб­ных забот муд­ре­ца­ми; у жите­лей Локр зако­ны усо­вер­шен­ст­во­вал Залевк, в Катане, а затем, после бег­ства оттуда, в Регии — Харонд; во бла­го тарен­тя­нам потрудил­ся Архит, афи­ня­нам — Солон; Биант и Фалес при­нес­ли вели­кую поль­зу Ионии, Хилон — лакеде­мо­ня­нам, жите­лям Мити­ле­ны — Пит­так, родос­цам — Кле­обул; Ана­к­си­мандр вывел посе­лен­цев из Миле­та в Апол­ло­нию; Ксе­но­фонт был отлич­ным вои­ном и во вре­мя похо­да Кира еще луч­шим стра­те­гом: когда царе­вич со сво­и­ми бли­жай­ши­ми спо­движ­ни­ка­ми пал в бою и нужен был муж, спо­соб­ный спа­сти элли­нов и воз­вра­тить их на роди­ну, таким мужем ока­зал­ся Ксе­но­фонт¹⁵; сын Ари­сто­на Пла­тон доста­вил Дио­на обрат­но в Сици­лию и сове­та­ми и поуче­ни­я­ми подвиг­нул на нис­про­вер­же­ние тира­нии Дио­ни­сия¹⁶; Сократ не одоб­рял государ­ст­вен­но­го строя сво­его горо­да, так как усмат­ри­вал в афин­ской демо­кра­тии чер­ты тира­нии и монар­хии. Поэто­му он отка­зал­ся ста­вить на голо­со­ва­ние пред­ло­же­ние каз­нить десять стра­те­гов и не при­нял уча­стия в бес­чин­ствах трид­ца­ти¹⁷, но когда надо было сра­жать­ся за оте­че­ство, он охот­но занял место в воин­ском строю и вое­вал под Дели­ем, Амфи­по­лем и Поти­де­ей¹⁸. Ари­сто­тель воз­ро­дил свою роди­ну, кото­рая не толь­ко, как гово­рит­ся, сто­я­ла на коле­нях, но была повер­же­на в прах¹⁹. Демет­рий Фалер­ский с успе­хом пра­вил Афи­на­ми, пока не был изгнан из-за свой­ст­вен­ной тамош­ним граж­да­нам зави­сти, а в Егип­те, где его при­нял Пто­ле­мей²⁰, стал блю­сти­те­лем зако­на.

Кто воз­ра­зит, что фило­со­фа­ми были Перикл, сын Ксан­тип­па, Эпа­ми­нонд, сын Полим­нида, Фоки­он, сын Фоки, Ари­стид, сын Лиси­ма­ха и Эфи­альт, сын Софро­нида, а в после­дую­щие вре­ме­на Кар­не­ад и Кри­то­лай. Послед­ние, будучи отправ­ле­ны в Рим по делам афи­нян²¹, доби­лись успе­ха и так искус­но суме­ли высту­пить перед сена­то­ра­ми, что те ска­за­ли: «Афи­няне посла­ли послов не столь­ко дабы уго­во­рить нас, но пря­мо-таки заста­вить посту­пить соглас­но их жела­нию». Я скло­нен счи­тать государ­ст­вен­ной дея­тель­но­стью и то, что Пер­сей настав­лял Анти­го­на²², Ари­сто­тель вел фило­соф­ские беседы с юным Алек­сан­дром, сыном Филип­па, а Лисид, зна­ме­ни­тый уче­ник Пифа­го­ра, обра­зо­вал Эпа­ми­нон­да. Сле­до­ва­тель­но, пола­гать, буд­то фило­со­фы чуж­ды прак­ти­че­ской дея­тель­но­сти, неле­по и нера­зум­но. Я бы, напри­мер, с радо­стью обла­дал их пре­сло­ву­ты­ми отре­шен­но­стью от жиз­ни и любо­вью к покою.

18. Фео­помп рас­ска­зы­ва­ет о беседе фри­гий­ца Мида­са с Силе­ном. (Силен этот — сын ним­фы; по при­ро­де сво­ей он ниже боже­ства, но выше чело­ве­ка, так как наде­лен бес­смер­ти­ем). Они раз­го­ва­ри­ва­ли о раз­лич­ных пред­ме­тах; меж­ду про­чим, Силен рас­ска­зал Мида­су сле­дую­щее: Евро­па, Азия и Ливия — ост­ро­ва, омы­вае­мые со всех сто­рон оке­а­ном; един­ст­вен­ный суще­ст­ву­ю­щий мате­рик лежит за пре­де­ла­ми оби­тае­мо­го мира. Он, по сло­вам Фео­пом­па, неиз­ме­ри­мо огро­мен, насе­лен круп­ны­ми живот­ны­ми, а люди там тоже вели­ка­ны, в два обыч­ных роста, и живут они не столь­ко, сколь­ко мы, а вдвое боль­ше.

На этом мате­ри­ке мно­го боль­ших горо­дов со свое­обыч­ным укла­дом и зако­на­ми, про­ти­во­по­лож­ны­ми при­ня­тым у нас. Два горо­да, ни в чем не сход­ству­ю­щие друг с дру­гом, пре­вос­хо­дят все про­чие раз­ме­ром. Один зовет­ся Махим, дру­гой — Евсе­бес²³. Жите­ли Евсе­бе­са про­во­дят дни в мире и бла­го­по­лу­чии, полу­ча­ют пло­ды зем­ли, не поль­зу­ясь плу­гом и быка­ми, — им нет нуж­ды пахать и сеять, все­гда здо­ро­вы и бод­ры и до самой смер­ти пол­ны весе­лья. Они столь без­упреч­но пра­вед­ны, что боги неред­ко дарят их сво­и­ми посе­ще­ни­я­ми. Жите­ли же Махи­ма необы­чай­но воин­ст­вен­ны, появ­ля­ют­ся на свет уже в ору­жии, весь свой век вою­ют, под­чи­ня­ют себе соседей и власт­ву­ют над мно­ги­ми наро­да­ми. Насе­ле­ние Махи­ма состав­ля­ет не мень­ше двух­сот мири­ад²⁴. Люди там ино­гда, впро­чем ред­ко, уми­ра­ют от болез­ней, обыч­но же гиб­нут в бит­вах, сра­жен­ные каме­нья­ми или дуби­на­ми; для желе­за они неуяз­ви­мы. Золота и сереб­ра у них мно­го, так что эти метал­лы ценят­ся мень­ше, чем у нас желе­зо. Они неко­гда, по сло­вам Силе­на, сде­ла­ли попыт­ку пере­пра­вить­ся на наши ост­ро­ва и в коли­че­стве ста мири­ад пере­сек­ли оке­ан, дошли до гипер­бо­рей­ских пре­де­лов, но не поже­ла­ли идти даль­ше, ибо, наслы­шан­ные о том, что тамош­ние жите­ли слы­вут у нас самы­ми счаст­ли­вы­ми, нашли их жизнь жал­кой и убо­гой.

Силен рас­ска­зал Мида­су и еще более уди­ви­тель­ные вещи: какое-то пле­мя смерт­ных людей насе­ля­ет мно­го боль­ших горо­дов на мате­ри­ке; гра­ни­цей их земель слу­жит мест­ность, назы­вае­мая Ано­стон; она подоб­на про­па­сти: там нет ни дня, ни ночи и воздух все­гда испол­нен крас­но­ва­тым сумра­ком. Через Ано­стон текут две реки — Радост­ная и Печаль­ная, на бере­гах кото­рых рас­тут дере­вья вели­чи­ной с высо­кий пла­тан; дере­вья вдоль Печаль­ной при­но­сят пло­ды, наде­лен­ные таким свой­ст­вом: кто их поест, тот­час начи­на­ет пла­кать и будет исхо­дить сле­за­ми всю осталь­ную жизнь, и так и умрет; те же, что рас­тут у Радост­ной, дают совсем дру­гие пло­ды: отведав­ший их отре­ша­ет­ся от преж­них жела­ний и, если любил что-нибудь, забы­ва­ет об этом, вско­ре начи­на­ет моло­деть и вновь пере­жи­ва­ет дав­но ушед­шие годы. Сбро­сив стар­че­ский воз­раст, он вхо­дит в пору рас­цве­та, затем ста­но­вит­ся юно­шей, пре­вра­ща­ет­ся в отро­ка, в ребен­ка и, нако­нец, совсем пере­ста­ет суще­ст­во­вать. Кому угод­но верить хиос­цу²⁵, пусть верит, мне же кажет­ся, что он тут, да и вооб­ще неред­ко, рас­ска­зы­ва­ет бас­ни.

19. Счи­та­ют, что пово­дом к враж­де Пла­то­на и Ари­сто­те­ля послу­жи­ло сле­дую­щее: Пла­тон не одоб­рял свой­ст­вен­ной Ари­сто­те­лю мане­ры себя дер­жать и оде­вать­ся. Ведь Ари­сто­тель слиш­ком мно­го зна­че­ния при­да­вал одеж­де и обу­ви, стриг в отли­чие от Пла­то­на воло­сы и любил покра­со­вать­ся сво­и­ми мно­го­чис­лен­ны­ми коль­ца­ми. В лице его было что-то над­мен­ное, а мно­го­сло­вие в свою оче­редь изоб­ли­ча­ло сует­ность нра­ва. Не при­хо­дит­ся гово­рить, что эти каче­ства несвой­ст­вен­ны истин­но­му фило­со­фу. Поэто­му Пла­тон не допус­кал к себе Ари­сто­те­ля, пред­по­чи­тая ему Ксе­но­кра­та, Спев­сип­па, Амик­ла и дру­гих, кого он отли­чал вся­че­ским обра­зом, в част­но­сти раз­ре­ше­ни­ем при­ни­мать уча­стие в сво­их фило­соф­ских беседах.

Одна­жды, когда Ксе­но­крат на неко­то­рое вре­мя, чтобы посе­тить свой род­ной город, поки­нул Афи­ны, Ари­сто­тель в сопро­вож­де­нии уче­ни­ков, фокей­ца Мна­со­на и дру­гих, подо­шел к Пла­то­ну и стал его тес­нить. Спев­сипп в этот день был болен и не мог сопро­вож­дать учи­те­ля, вось­ми­де­ся­ти­лет­не­го стар­ца с уже осла­бев­шей от воз­рас­та памя­тью. Ари­сто­тель напал на него в зло­бе и с занос­чи­во­стью стал зада­вать вопро­сы, желая как-то изоб­ли­чить, и дер­жал себя дерз­ко и весь­ма непо­чти­тель­но. С это­го вре­ме­ни Пла­тон пере­стал выхо­дить за пре­де­лы сво­его сада и про­гу­ли­вал­ся с уче­ни­ка­ми толь­ко в его огра­де.

По про­ше­ст­вии трех меся­цев вер­нул­ся Ксе­но­крат и застал Ари­сто­те­ля про­ха­жи­ваю­щим­ся там, где обыч­но гулял Пла­тон. Заме­тив, что он со сво­и­ми спут­ни­ка­ми после про­гул­ки направ­ля­ет­ся не к дому Пла­то­на, а в город, он спро­сил одно­го из собе­сед­ни­ков Ари­сто­те­ля, где Пла­тон, ибо поду­мал, что тот не выхо­дит из-за недо­мо­га­ния. «Он здо­ров, — был ответ, — но, так как Ари­сто­тель нанес ему обиду, пере­стал здесь гулять и ведет беседы с уче­ни­ка­ми в сво­ем саду». Услы­шав это, Ксе­но­крат сей­час же напра­вил­ся к Пла­то­ну и застал его в кру­гу слу­ша­те­лей (их было очень мно­го, и все люди достой­ные и извест­ные). По окон­ча­нии беседы Пла­тон с обыч­ной сер­деч­но­стью при­вет­ст­во­вал Ксе­но­кра­та, а тот с немень­шей его; при этой встре­че оба ни сло­вом не обмол­ви­лись о слу­чив­шем­ся. Затем Ксе­но­крат собрал Пла­то­но­вых уче­ни­ков и стал сер­ди­то выго­ва­ри­вать Спев­сип­пу за то, что он усту­пил их обыч­ное место про­гу­лок, потом напал на Ари­сто­те­ля и дей­ст­во­вал столь реши­тель­но, что про­гнал его и воз­вра­тил Пла­то­ну место, где он при­вык учить.

20. Спар­тан­цу Лисанд­ру, при­быв­ше­му в Ионию, тамош­ние его ксе­ны²⁶ под­нес­ли все­воз­мож­ные дары, в том чис­ле бычью тушу и пирог. Он взгля­нул на пирог и спро­сил, с чем он. Доста­вив­ший его слу­га отве­тил, что с медом, сыром и чем-то еще. Тогда Лисандр ска­зал: «Отдай­те его илотам²⁷: это не блюдо для чело­ве­ка сво­бод­но­рож­ден­но­го». Мясо же он при­ка­зал при­гото­вить на спар­тан­ский манер и съел его с удо­воль­ст­ви­ем.

21. Маль­чи­ком, воз­вра­ща­ясь одна­жды из шко­лы, Феми­стокл встре­тил Писи­стра­та. Вос­пи­та­тель велел ему немно­го посто­ро­нить­ся, чтобы дать доро­гу тира­ну, а Феми­стокл с вели­кой неза­ви­си­мо­стью, пря­мотой и непри­нуж­ден­но­стью отве­тил: «Раз­ве ему не хва­та­ет места?» Столь бла­го­род­ный и высо­кий строй чувств отли­чал его с дет­ства.

22. При захва­те Или­о­на²⁸ ахей­цы пожа­ле­ли его жите­лей и с истин­но эллин­ским бла­го­род­ст­вом веле­ли объ­явить через гла­ша­та­ев о том, что сво­бод­но­рож­ден­ным раз­ре­ша­ет­ся по сво­е­му выбо­ру взять что-нибудь одно из при­над­ле­жа­ще­го им добра. Эней поже­лал сохра­нить куми­ры отчих богов, пре­зрев все про­чее. Тогда элли­ны, вос­хи­щен­ные его бла­го­че­сти­ем, поз­во­ли­ли юно­ше взять еще что-нибудь. Эней вынес на пле­чах сво­его дрях­ло­го отца. Сно­ва победи­те­ли были пора­же­ны и теперь пода­ри­ли ему все его иму­ще­ство, под­твер­ждая этим, что к бла­го­че­сти­вым людям, чту­щим богов и почи­таю­щим роди­те­лей, состра­да­тель­ны даже вра­ги.

23. Слав­ны были победы Алек­сандра при Гра­ни­ке, Иссе и Арбе­ле, слав­но и то, что он одо­лел Дария, под­чи­нил пер­сов македо­ня­нам, пора­бо­тил всю про­чую Азию и даже Индию, слав­ны его подви­ги под Тиром, в пре­де­лах оксид­ра­ков²⁹ и мно­гие дру­гие. (Сто­ит ли теперь здесь пере­чис­лять все его воин­ские дея­ния?). Допу­стим в уго­ду тем, кто с этим не согла­сен, что он совер­шил все это лишь бла­го­да­ря тому, что был балов­нем судь­бы. Все же, одна­ко, царь не стал пол­но­стью ее рабом, хотя и питал веру в осо­бую бла­го­склон­ность к себе этой боги­ни. Спра­вед­ли­вость тре­бу­ет ска­зать, что Алек­сан­дру были свой­ст­вен­ны и недо­стой­ные поступ­ки. Рас­ска­зы­ва­ют, что в пятый день меся­ца Зев­са³⁰ он пиро­вал у Мидия, в шестой отле­жи­вал­ся после попой­ки и мог толь­ко, едва под­няв­шись с ложа, обсудить с вое­на­чаль­ни­ка­ми зав­траш­нее выступ­ле­ние в поход и назна­чить его на ран­нее утро, в седь­мой уго­щал­ся у Пер­дик­ки и сно­ва пил, в вось­мой спал. В пят­на­дца­тый день это­го же меся­ца Алек­сандр вновь пил, а на сле­дую­щий с ним про­ис­хо­ди­ло то, что обыч­но быва­ет после воз­ли­я­ния, в два­дцать шестой день сидел за сто­лом у Багоя (покои Багоя нахо­ди­лись в деся­ти ста­ди­ях от цар­ско­го двор­ца), а потом опять непро­буд­но спал. Одно из двух: либо Алек­сандр из-за сво­ей невоз­дер­жан­но­сти столь­ко раз в этот месяц сам себя нака­зы­вал, либо пишу­щие об этом неточ­ны. Мне дума­ет­ся, на осно­ва­нии их сооб­ще­ний мож­но заклю­чить, что и в дру­гих слу­ча­ях они не достой­ны боль­шо­го дове­рия. К писа­те­лям тако­го рода отно­сит­ся Евмен Кар­диа­нец³¹.

24. Ксе­но­фонт стре­мил­ся обла­дать кра­си­вым воин­ским сна­ря­же­ни­ем. Мужу, побеж­даю­ще­му вра­гов, гово­рил он, подо­ба­ет пре­крас­ней­шая сто­ла³², а уми­раю­ще­му на поле боя при­ли­че­ст­ву­ет лежать в пре­крас­ном воору­же­нии, ибо для отваж­но­го это луч­ший погре­баль­ный убор. (Гово­рят, что Грилл имел щит арго­лид­ской работы, пан­цирь — атти­че­ской, шлем — бео­тий­ской, а копья были из Эпидав­ра). В этом, мне кажет­ся, виден истин­ный цени­тель пре­крас­но­го, веря­щий, что он досто­ин это­го пре­крас­но­го.

25. Спар­та­нец Лео­нид и его три­ста вои­нов реши­ли встре­тить смерть в Фер­мо­пи­лах³³. Они сра­жа­лись за сво­бо­ду Элла­ды со стой­ко­стью и муже­ст­вом, доб­лест­но пали и оста­ви­ли по себе бес­смерт­ную сла­ву и мол­ву на веч­ные вре­ме­на.

26. Пин­дар, сын Мела­на, внук лидий­ско­го царя Али­ат­та, насле­до­вав власть над Эфе­сом, был крут на рас­пра­ву и неумо­лим, но выка­зы­вал любовь к оте­че­ству, рас­суди­тель­ность и попе­че­ние о том, чтобы род­ной город не под­пал под власть вар­ва­ров. Вид­но это из сле­дую­ще­го: Крез, его дядя с мате­рин­ской сто­ро­ны, стре­мясь под­чи­нить себе Ионию, послал к Пин­да­ру посоль­ство, тре­буя, чтобы Эфес ему под­чи­нил­ся…³⁴ в ответ на отказ Пин­да­ра, Крез начал оса­ду. Когда одна из башен Эфе­са, назван­ная впо­след­ст­вии «Пре­да­тель­ни­ца», рух­ну­ла и горо­ду гро­зи­ла серь­ез­ная опас­ность, Пин­дар, чтобы спа­сти его от раз­граб­ле­ния, подал граж­да­нам совет протя­нуть кана­ты от ворот и стен Эфе­са к колон­нам хра­ма Арте­ми­ды, буд­то посвя­ща­ют город богине, а затем умо­лять Кре­за о поща­де. Выслу­шав прось­бу эфе­сян, царь, гово­рят, со снис­хо­ди­тель­ным сме­хом при­нял их хит­рость и даро­вал горо­ду сво­бо­ду и непри­кос­но­вен­ность, но Пин­да­ру при­ка­зал уйти в изгна­ние. Тот не стал про­ти­вить­ся, захва­тил с собой дру­зей, изъ­явив­ших жела­ние за ним сле­до­вать; сына и бо́льшую часть богатств оста­вил в Эфе­се, назна­чив одно­го из сво­их при­бли­жен­ных, Пасик­ла, опе­ку­ном сына, и отплыл в Пело­пон­нес. Жизнь пра­ви­те­ля он сме­нил на доб­ро­воль­ное изгна­ние толь­ко ради того, чтобы не сде­лать сво­их сооте­че­ст­вен­ни­ков слу­га­ми Кре­за.

27. Я знаю рас­сказ о жиз­ни Пла­то­на, досто­вер­ность кото­ро­го вну­ша­ет мне сомне­ние. Он таков: Пла­тон, сын Ари­сто­на, удру­чен­ный бед­но­стью, решил отпра­вить­ся в поход, но отка­зал­ся от сво­его наме­ре­ния уже в лав­ке ору­жей­ни­ка после встре­чи с Сокра­том, ибо тот повел бесе­ду о том, чем Пла­то­ну подо­ба­ет зани­мать­ся, и уго­во­рил его посвя­тить себя фило­со­фии.

28. Сократ, заме­тив, что Алки­ви­ад кичит­ся сво­им богат­ст­вом, а осо­бен­но при­над­ле­жа­щи­ми ему зем­ля­ми, повел его туда, где в Афи­нах хра­ни­лась кар­ти­на с изо­бра­же­ни­ем все­го кру­га зем­но­го, и пред­ло­жил най­ти Атти­ку. Когда юно­ша нашел, Сократ попро­сил его отыс­кать свои вла­де­ния, а на сло­ва Алки­ви­а­да: «Их тут вовсе нет» — ска­зал: «Смот­ри, ты гор­дишь­ся тем, что не состав­ля­ет и самой малой части зем­ли».

29. Дио­ген из Сино­пы любил гово­рить, что обыч­ные в тра­геди­ях несча­стья обру­ши­ва­ют­ся на него, пото­му что он

Одна­ко все­ми эти­ми бед­ст­ви­я­ми Дио­ген был горд не мень­ше, чем Алек­сандр сво­ей вла­стью над миром, когда после поко­ре­ния Индии воз­вра­тил­ся в Вави­лон.

30. Кифа­рист Амеб был, гово­рят, необы­чай­но цело­муд­рен и, имея кра­са­ви­цу жену, не жил с нею. Тра­ги­че­ский актер Дио­ген тоже испы­ты­вал отвра­ще­ние к люб­ви. Атлет Кли­то­мах, упраж­няв­ший­ся в пан­кра­тии³⁶, отво­ра­чи­вал­ся, если наты­кал­ся на соба­чьи свадь­бы, и ухо­дил с пира, когда раз­го­вор касал­ся любов­ных дел.

31. Худож­ник Никий работал с таким жаром, что неред­ко, погло­щен­ный трудом, забы­вал поесть.

32. Алек­сандр, сын Филип­па, в ран­ней юно­сти обу­чал­ся игре на кифа­ре. Одна­жды учи­тель велел ему уда­рить по одной струне, как того тре­бо­ва­ла мело­дия пес­ни, а Алек­сандр, пока­зав на дру­гую, ска­зал: «Что изме­нит­ся, если я уда­рю вот по этой?» «Ниче­го, — отве­тил учи­тель, — для того, кто гото­вит­ся управ­лять цар­ст­вом, но мно­го для желаю­ще­го играть искус­но». Он, вид­но, убо­ял­ся уча­сти Лина. Ведь Лин учил маль­чи­ка Герак­ла играть на кифа­ре и, когда тот взял­ся за дело нелов­ко, рас­сер­дил­ся, в ответ на что раз­дра­жен­ный Геракл уда­рил учи­те­ля плек­тром³⁷ и убил.

33. Флей­тист Сатир часто слу­шал фило­со­фа Ари­сто­на и, зача­ро­ван­ный его реча­ми, гово­рил:

имея в виду флей­ты и при­ни­жая свое искус­ство перед фило­со­фи­ей.

34. У спар­тан­цев и рим­лян был оди­на­ко­вый закон, огра­ни­чи­вав­ший покуп­ку съест­но­го и касав­ший­ся как коли­че­ства, так и каче­ства снеди. Ведь спар­тан­цы и рим­ляне тре­бо­ва­ли, чтобы граж­дане во всем, а в еде в осо­бен­но­сти, при­дер­жи­ва­лись гра­ниц бла­го­ра­зу­мия.

35. Суще­ст­ву­ет атти­че­ское пре­да­ние, соглас­но кото­ро­му в преж­ние вре­ме­на в Ака­де­мии нель­зя было даже сме­ять­ся, ибо сюда ста­ра­лись закрыть доступ какой бы то ни было несерь­ез­но­сти и лег­ко­мыс­лию.

36. Ари­сто­тель, в стра­хе перед судом бежав из Афин³⁹, на вопрос како­го-то чело­ве­ка: «Како­вы Афи­ны?» — отве­тил, наме­кая на сико­фан­тов: «Вели­ко­леп­ны», но

Спро­сив­ше­му же, поче­му он поки­нул Афи­ны, Ари­сто­тель отве­тил, что не жела­ет, чтобы сограж­дане вто­рич­но совер­ши­ли пре­ступ­ле­ние перед фило­со­фи­ей. Он имел в виду смерть Сокра­та⁴¹ и гро­зя­щую ему само­му опас­ность.

37. На ост­ро­ве Косе гос­под­ст­ву­ет обы­чай, соглас­но кото­ро­му дрях­лые стар­цы, как толь­ко заме­ча­ют, что не могут более при­но­сить поль­зу оте­че­ству, так как ум их от гру­за лет поте­рял ост­ро­ту, при­гла­ша­ют друг дру­га как бы в гости или на празд­нич­ное жерт­во­при­но­ше­ние и, увен­чав вен­ка­ми голо­ву, выпи­ва­ют яд.

38. Гово­рят, что люди впер­вые позна­ко­ми­лись с мас­лич­ным дере­вом и смо­ков­ни­цей в Афи­нах; там зем­ля впер­вые поро­ди­ла эти пло­ды. Пер­вы­ми афи­няне научи­лись так­же судо­про­из­вод­ству и пер­вые вве­ли гим­на­сти­че­ские состя­за­ния обна­жен­ных и натер­тых мас­лом про­тив­ни­ков, а Эрих­то­ний пер­вым стал управ­лять упряж­кой из двух лоша­дей.

39. Арка­дяне употреб­ля­ли в пищу желуди, арги­вяне — гру­ши, афи­няне — смок­вы, жите­ли Тирин­фа — гру­ши-дич­ки, жите­ли Индии — трост­ник, кар­ма­ны — фини­ки, про­со ели меоты и сав­ро­ма­ты, тере­бинт и кресс — пер­сы.

40. Спут­ни­ка­ми Дио­ни­са были сати­ры или, как их неко­то­рые назы­ва­ют, тити­ры. Тити­ра­ми их зовут из-за песен, кото­рые эти суще­ства любят напе­вать, а сати­ра­ми из-за того, что они хохо­чут во весь рот. Силе­ны полу­чи­ли имя из-за сво­ей при­выч­ки изде­вать­ся: сло­во «си́ллос» (σίλ­λος) обо­зна­ча­ет пори­ца­ние, обле­чен­ное в фор­му едкой шут­ки⁴². Одеж­да силе­нов — кос­ма­тый с пра­вой и левой сто­ро­ны хитон. Он напо­ми­на­ет лозы Дио­ни­са с лесом вино­град­ных завит­ков.

41. Древ­ние обо­зна­ча­ли гла­го­лом φλύειν спо­соб­ность при­но­сить бога­тый уро­жай, поэто­му они назы­ва­ли Дио­ни­са Фли­о­ном, Протри­ги­о­ном, Ста­фи­ли­том, Омфа­ки­том и дру­ги­ми подоб­но­го рода име­на­ми⁴³.

42. Вла­ды­чи­ца Кип­ра⁴⁴ вну­ши­ла безум­ное вожде­ле­ние Эле­ге и Келене, доче­рям Пре­та. Нагие они, как пере­да­ют, про­нес­лись, бес­ну­ясь, по Пело­пон­не­су и через дру­гие обла­сти Элла­ды. Я слы­шал, что вак­хи­че­ское бешен­ство обу­я­ло неко­гда лакеде­мо­ня­нок и житель­ниц Хиоса, а в каком неистов­стве бес­но­ва­лись бео­ти­ян­ки, крас­но­ре­чи­во пока­зы­ва­ет тра­гедия⁴⁵. Един­ст­вен­ные, кто, гово­рят, остал­ся в сто­роне от этих вак­хи­че­ских пля­сок, были доче­ри Миния Лев­кип­па, Арсип­па и Алки­тоя. При­чи­ной тому была их при­вя­зан­ность к мужьям, из-за кото­рой они не ста­ли мена­да­ми⁴⁶. Дио­нис на это раз­гне­вал­ся, и, когда жен­щи­ны сиде­ли у сво­их ткац­ких стан­ков и при­леж­но зани­ма­лись искус­ст­вом Эрга­ны⁴⁷, плющ и вино­град­ные лозы вне­зап­но обви­ли навои, в кор­зи­ны для шер­сти заполз­ли змеи, а с потол­ка ста­ло стру­ить­ся вино и моло­ко. Но и эти зна­ме­нья не подвиг­ли их на слу­же­ние богу. Отсюда и беда, стряс­ша­я­ся не на Кифе­роне⁴⁸, но не менее страш­ная, чем кифе­рон­ская, — обе­зу­мев­шие доче­ри Миния, слов­но моло­до­го оле­ня, рас­тер­за­ли сына Лев­кип­пы, совсем еще маль­чи­ка, а затем устре­ми­лись к мена­дам. Те же ста­ли пре­сле­до­вать их за совер­шен­ное пре­ступ­ле­ние, и жен­щи­ны во вре­мя пого­ни пре­вра­ти­лись в птиц: одна — в воро­ну, дру­гая — в нето­пы­ря⁴⁹, третья — в сову.

43. Одна­жды во вре­мя состя­за­ния в честь боги­ни Геры граж­дане Сиба­ри­са поссо­ри­лись из-за оцен­ки искус­ства како­го-то кифа­реда и схва­ти­лись за ору­жие; испу­ган­ный актер как был в празд­нич­ной одеж­де, искал спа­се­ния у алта­ря боги­ни, но они и там не поща­ди­ли его жиз­ни. Немно­го спу­стя в хра­ме Геры ста­ла бить струя кро­ви, подоб­ная неис­ся­кае­мо­му источ­ни­ку. Тогда сиба­ри­тяне посла­ли за ора­ку­лом в Дель­фы. Ответ Пифии был таков:

Воз­мездие не заста­ви­ло себя ждать. В войне с жите­ля­ми Крото­на сиба­ри­тяне были побеж­де­ны, а город их пре­дан раз­ру­ше­нию⁵⁰.

44. На тро­их юно­шей, послан­ных сво­им род­ным горо­дом в Дель­фы, напа­ли раз­бой­ни­ки. Один спас­ся бег­ст­вом, вто­рой схва­тил­ся с послед­ним из оста­вав­ших­ся в живых раз­бой­ни­ков (сообщ­ни­ки были уби­ты), но вме­сто него пора­зил мечом сво­его спут­ни­ка. Юно­ше, бро­сив­ше­му­ся бежать, Пифия изрек­ла сле­дую­щее:

а тому, кто сра­жал­ся, — такие сло­ва:

45. Рас­ска­зы­ва­ют, что ора­кул в бео­тий­ском свя­ти­ли­ще Тро­фо­ния пове­лел Филип­пу⁵¹ осте­ре­гать­ся колес­ни­цы. С тех пор тот, как гово­рит пре­да­ние, в стра­хе перед боже­ст­вен­ным пре­до­сте­ре­же­ни­ем нико­гда не всхо­дил на колес­ни­цу. Отно­си­тель­но даль­ней­ше­го пре­да­ние рас­хо­дит­ся: то ли меч Пав­са­ния, кото­рым он убил Филип­па, был укра­шен руко­я­тью с выре­зан­ной из сло­но­вой кости колес­ни­цей, то ли царь был сра­жен на бере­гу озе­ра Гар­ма⁵², побли­зо­сти от Фив. Пер­вый рас­сказ широ­ко рас­про­стра­нен, вто­рой менее изве­стен.

46. В горо­де Ста­ги­ре суще­ст­во­вал поис­ти­не эллин­ский закон, гла­сив­ший: «чего не клал, того не бери».

47. Пер­во­на­чаль­но Тимо­фей поль­зо­вал­ся у афи­нян любо­вью, но когда он совер­шил небла­го­вид­ные, по их мне­нию, дея­ния⁵³, ему не помог­ли ни преж­ние доб­ле­сти, ни доб­ле­сти пред­ков. Точ­но так­же Феми­сток­ла не спас­ла ни Сала­мин­ская победа, ни посоль­ство в Спар­ту (я имею в виду посоль­ство с целью скрыть укреп­ле­ние Афин⁵⁴), и он был при­нуж­ден бежать не толь­ко из Афин, но и вооб­ще поки­нуть пре­де­лы Элла­ды⁵⁵. И лакеде­мо­ня­ни­ну Пав­са­нию не было про­ку от Пла­тей­ской победы: из-за нов­шеств, введен­ных им в Визан­тии, он лишил­ся рас­по­ло­же­ния, заво­е­ван­но­го преж­ни­ми заслу­га­ми⁵⁶. Фоки­о­на не обо­ро­ни­ла ни мол­ва, про­звав­шая его Чест­ным, ни его почтен­ные семь­де­сят пять лет, в тече­ние кото­рых он не совер­шил про­тив афи­нян даже само­го ничтож­но­го про­ступ­ка: запо­до­зрен­ный в том, что он пре­дал Анти­па­тру Пирей, Фоки­он был при­го­во­рен к смер­ти⁵⁷.