Пестрые рассказы

Книга VIII

1. Сократ, как извест­но, рас­ска­зы­вал о сво­ем демоне Теа­гу, Демо­до­ку и мно­гим дру­гим. Соглас­но его сло­вам, он по воле богов слы­шит голос. «Когда это быва­ет, голос неиз­мен­но пред­у­преж­да­ет меня о том, чего не надо делать, но нико­гда, — гово­рил он, — ни к чему не побуж­да­ет. И опять-таки, если кто из дру­зей про­сит мое­го сове­та и я слы­шу этот голос, он тоже толь­ко пре­до­сте­ре­га­ет. То, что голос сове­ту­ет мне, я пере­даю тому, кто сове­то­вал­ся со мной, и, сле­дуя боже­ст­вен­но­му пред­у­преж­де­нию, удер­жи­ваю его от поступ­ка, кото­рый не надо совер­шать». В под­твер­жде­ние Сократ при­во­дил слу­чай с Хар­мидом, сыном Глав­ко­на. Тот рас­ска­зы­вал, что упраж­ня­ет­ся для уча­стия в Немей­ских играх; но едва он начал гово­рить, Сократ услы­шал голос и стал отго­ва­ри­вать Хар­мида от это­го. Хар­мид не послу­шал­ся, и, конеч­но, его ста­ра­ния не увен­ча­лись успе­хом.

2. Гип­парх, стар­ший сын Писи­стра­та, был муд­рей­шим из афи­нян. Он впер­вые позна­ко­мил свой род­ной город с поэ­ма­ми Гоме­ра и велел рап­со­дам испол­нять их во вре­мя Пана­фи­ней¹. За тео­сцем Ана­кре­он­том, чтобы залу­чить его к себе, он послал пяти­де­ся­ти­ве­сель­ный корабль, а Симо­нида Кеос­ско­го в вели­кой чести все­гда удер­жи­вал при дво­ре, конеч­но, с помо­щью щед­рых даров и боль­ших денег (среб­ро­лю­бие Симо­нида никто не станет отри­цать). Целью это­го Гип­пар­ха было покро­ви­тель­ст­во­вать обра­зо­ван­ным людям: он желал сво­им соб­ст­вен­ным при­ме­ром вос­пи­ты­вать афи­нян, чтобы под его вла­стью они ста­но­ви­лись луч­ше, — ведь он счи­тал, что, как чело­век, при­над­ле­жа­щий к хоро­ше­му обще­ству, не усту­пит нико­му в муд­ро­сти. Об этом сооб­ща­ет Пла­тон, если диа­лог «Гип­парх» дей­ст­ви­тель­но при­над­ле­жит ему².

3. Суще­ст­ву­ет такой атти­че­ский обряд: зака­лы­ва­ют быка и всех и вся по оче­реди судят за убий­ство и оправ­ды­ва­ют; обви­ни­тель­ный при­го­вор выно­сит­ся ножу — он при­зна­ет­ся убий­цей быка. Этот день назы­ва­ет­ся празд­ни­ком Дипо­лий или Буфо­ний³.

4. Рас­ска­зы­ва­ют, что афи­ня­нин Поли­арх дошел до тако­го сума­сброд­ства, что, как людей, пре­да­вал зем­ле собак и пету­хов⁴, кото­рые при жиз­ни были осо­бен­но милы ему: при­гла­шал дру­зей на вынос, бога­то хоро­нил сво­их любим­цев и ста­вил им над­гро­бия, снаб­жен­ные над­пи­ся­ми.

5. Нелей, сын Код­ра, лишив­шись цар­ства, так как Пифия пред­на­зна­чи­ла его Медон­ту, поки­нул Афи­ны и заду­мал осно­вать где-нибудь коло­нию. Во вре­мя пла­ва­ния ему при­шлось из-за буше­вав­шей непо­го­ды при­ча­лить к Нак­со­су; дви­нуть­ся же вновь в путь Нелею не дава­ли про­тив­ные вет­ры. Не зная как быть, он полу­чил от пред­ска­за­те­лей совет очи­стить от сквер­ны тех, кто был на кораб­ле, так как у мно­гих руки запят­на­ны кро­вью. Тогда Нелей решил взва­лить на себя напрас­ли­ну, пока­ять­ся в убий­стве маль­чи­ка и ска­зать, что нуж­да­ет­ся в очи­ще­нии. Он поэто­му скрыл­ся в глубь ост­ро­ва⁵ и уго­во­рил всех, кто знал за собою пре­ступ­ле­ния, сде­лать то же самое. Когда таким обра­зом были обли­че­ны вино­ва­тые, Нелей поки­нул их на Нак­со­се, где они и оста­лись жить. Достиг­нув бере­гов Ионии, он осно­вал Милет и изгнал из стра­ны карий­цев, мигдо­нян, леле­гов и дру­гие вар­вар­ские пле­ме­на, по кото­рым были назва­ны сле­дую­щие две­на­дцать ионий­ских горо­дов: Милет, Эфес, Эритры, Кла­зо­ме­ны, При­е­на, Лебедос, Теос, Коло­фон, Миунт, Фокея, Самос и Хиос. Позд­нее на мате­ри­ке Неле­ем было осно­ва­но нема­ло дру­гих горо­дов.

6. Гово­рят, что древ­ние фра­кий­цы не уме­ли читать и писать. Более того, все живу­щие в Евро­пе вар­ва­ры счи­та­ли подоб­ные зна­ния позо­ром. Сре­ди ази­ат­ских вар­ва­ров, наобо­рот, как гла­сит мол­ва, зна­ком­ство с гра­мотой было более рас­про­стра­не­но. Поэто­му-то неко­то­рые осме­ли­ва­лись утвер­ждать, что фра­ки­ец Орфей не был мудр и рас­ска­зы о нем лжи­вы. Так, напри­мер, счи­та­ет Анд­ро­ти­он, если мож­но поло­жить­ся на его свиде­тель­ство о без­гра­мот­но­сти и необ­ра­зо­ван­но­сти фра­кий­цев.

7. После победы над Дари­ем⁶ Алек­сандр отпразд­но­вал свою свадь­бу и свадь­бы сво­их дру­зей. Все­го было девят­на­дцать муж­чин и столь­ко же брач­ных поко­ев. В муж­ской пир­ше­ст­вен­ной зале сто­я­ло сто лож, каж­дое из кото­рых име­ло сереб­ря­ные нож­ки, ложе же Алек­сандра — золотые. Все они были накры­ты пур­пур­ны­ми узор­ча­ты­ми покры­ва­ла­ми из доро­гих ино­зем­ных тка­ней. Царь при­гла­сил на пир так­же сво­их лич­ных гостей и отвел им места напро­тив себя. Про­чие же, пехо­тин­цы, вои­ны с кораб­лей, всад­ни­ки, чле­ны посольств и при­быв­шие на тор­же­ство элли­ны, рас­по­ло­жи­лись на дво­ре. Пир­ше­ство шло под зву­ки воен­ной тру­бы: когда гостям над­ле­жа­ло явить­ся, тру­би­ли сбор, в кон­це празд­ни­ка — отступ­ле­ние. Брач­ные тор­же­ства дли­лись пять дней кряду. Не было недо­стат­ка в музы­кан­тах и акте­рах как коми­че­ских, так и тра­ги­че­ских, при­бы­ли так­же индий­ские фокус­ни­ки; они весь­ма отли­чи­лись и пре­взо­шли всех сво­их сопер­ни­ков из дру­гих стран.

8. Кимон из Кле­он, как гово­рят, создал искус­ство живо­пи­си, в то вре­мя толь­ко нарож­дав­ше­е­ся и быв­шее, так ска­зать, мла­ден­цем в пелен­ках; его пред­ше­ст­вен­ни­ки зани­ма­лись им без пра­вил и истин­но­го уме­ния. Поэто­му Кимон стал полу­чать за свой труд гораздо более высо­кое воз­на­граж­де­ние, чем они.

9. Кра­тев, воз­люб­лен­ный македон­ско­го тира­на Архе­лая (Пла­тон тоже назы­ва­ет Архе­лая тира­ном, а не царем), жаж­дав­ший вла­сти не мень­ше, чем Архе­лай его, убил сво­его покро­ви­те­ля, чтобы само­му стать тира­ном и достичь сча­стья. Одна­ко его прав­ле­ние про­дли­лось все­го три или четы­ре дня: юно­ша тоже пал от руки заго­вор­щи­ков. К этой македон­ской тра­гедии как нель­зя более под­хо­дит сле­дую­щий стих:

Рас­ска­зы­ва­ют, что Архе­лай, пообе­щав отдать за Кра­те­ва одну из сво­их доче­рей, не сдер­жал сло­ва и выдал ее за дру­го­го. Юно­ша, раз­гне­ван­ный этим, лишил Архе­лая жиз­ни.

10. Солон был избран управ­лять афи­ня­на­ми, а не назна­чен по жре­бию⁸. Всту­пив в свои пра­ва, он и в осталь­ном при­нес горо­ду вели­кую поль­зу и соста­вил для сограж­дан соблюдае­мые еще и ныне зако­ны. Тогда афи­няне отка­за­лись от зако­нов Дра­кон­та, име­ну­е­мых уста­нов­ле­ни­я­ми, за исклю­че­ни­ем тех, кото­рые каса­ют­ся убийств⁹.

11. Нам не сле­ду­ет удив­лять­ся тому, что смерт­ная и пре­хо­дя­щая люд­ская при­ро­да при­во­дит чело­ве­че­скую жизнь к гибе­ли, когда и реч­ные воды, как мы можем видеть, идут на убыль, а высо­чай­шие горы, как рас­ска­зы­ва­ют, ста­но­вят­ся ниже. Море­хо­ды, при­бли­жаю­щи­е­ся к Этне с моря, утвер­жда­ют, что срав­ни­тель­но с преж­ним вре­ме­нем гора теперь вид­на толь­ко с более близ­ко­го рас­сто­я­ния. То же мож­но ска­зать о Пар­на­се и пие­рий­ском Олим­пе. Люди, еще глуб­же про­ник­шие в при­ро­ду все­лен­ной, пола­га­ют, что самый мир посте­пен­но изна­ши­ва­ет­ся.

12. Раз­ве не пора­зи­те­лен ниже­сле­дую­щий слу­чай? Одна­ко он дей­ст­ви­тель­но про­изо­шел. Демо­сфен, при­ехав в Македо­нию, лишил­ся дара речи, а сын Атро­ме­та Эсхин из дема¹⁰ Кото­киды имел там боль­шой успех и, бла­го­да­ря уве­рен­но­сти в себе, пре­взо­шел всех дру­гих послов¹¹. При­чи­ной тому была его друж­ба к Филип­пу, полу­чен­ные от него дары и то, что царь мило­сти­во и дру­же­люб­но слу­шал его, с сочув­ст­ви­ем глядя на ора­то­ра и пока­зы­вая ему свою бла­го­склон­ность. Все это вну­ши­ло Эсхи­ну спо­кой­ст­вие, так что речь его лилась глад­ко. Подоб­ное несча­стье стряс­лось не с одним Демо­сфе­ном, хотя он и был искус­ней­шим ора­то­ром, но и с Тео­фра­с­том из Эре­сии. И он не смог гово­рить перед аре­о­па­гом, сослав­шись в оправ­да­ние себе на то, что подав­лен вели­чи­ем это­го сове­та. Демо­хар, не заду­мы­ва­ясь, едко воз­ра­зил ему, ска­зав: «Тео­фраст, перед тобой афин­ские судьи, а не две­на­дцать олим­пий­ских богов¹²».

13. Гово­рят, что никто не видел, как Ана­к­са­гор из Кла­зо­мен сме­ет­ся или даже улы­ба­ет­ся. Ари­сток­сен тоже изве­стен как вели­кий про­тив­ник сме­ха, а Герак­лит неиз­мен­но по пово­ду все­го пла­кал.

14. Дио­ген из Сино­пы, смер­тель­но боль­ной, едва пере­дви­гая ноги, добрел до моста вбли­зи гим­на­сия¹³, упал там и велел сто­ро­жу, когда тот заме­тит, что он уже не дышит, бро­сить его в Илисс. Столь рав­но­ду­шен был фило­соф к смер­ти и погре­бе­нию.

15. Одер­жав при Херо­нее победу над афи­ня­на­ми¹⁴, Филипп был горд сво­им успе­хом, одна­ко обузды­вал себя и не пре­сту­пал доз­во­лен­ной гра­ни­цы. Поэто­му он счи­тал необ­хо­ди­мым, чтобы каж­дое утро кто-нибудь из рабов напо­ми­нал ему, что он чело­век, и назна­чил для это­го осо­бо­го слу­гу. Царь, гово­рят, не покидал сво­их поко­ев и нико­го не допус­кал к себе, пока слу­га три­жды не повто­рял ему эти сло­ва.

16. Ста­рик Солон, сын Эксе­кести­да, запо­до­зрил Писи­стра­та в стрем­ле­нии к тира­ни­че­ской вла­сти, когда тот явил­ся в народ­ное собра­ние и потре­бо­вал себе тело­хра­ни­те­лей¹⁵. Заме­тив, что афи­няне рав­но­душ­ны к его речам, но сочув­ст­вен­но слу­ша­ют Писи­стра­та, Солон заявил, что он про­зор­ли­вее одних и муже­ст­вен­нее дру­гих. Про­зор­ли­вее тех, кто не пони­ма­ет, что обла­да­тель лич­ной стра­жи станет тира­ном, и муже­ст­вен­нее людей, хра­ня­щих мол­ча­ние, отлич­но уга­ды­вая его замы­сел. Писи­страт, меж­ду тем, добив­шись отряда тело­хра­ни­те­лей, захва­тил власть¹⁶. Тогда Солон сел перед домом, поло­жил рядом с собой щит и копье и ска­зал, что с ору­жи­ем в руках будет, как ему поз­во­лят силы, защи­щать свое оте­че­ство: по летам он уже не годит­ся в стра­те­ги, но пре­дан родине все­ми помыс­ла­ми. Одна­ко Писи­страт то ли из почте­ния к муд­ро­сти Соло­на, то ли в память про­шло­го (Писи­страт, гово­рят, был его воз­люб­лен­ным) не стал пре­сле­до­вать Соло­на. Вско­ре Солон умер глу­бо­ким стар­цем, про­сла­вив себя муд­ро­стью и бес­стра­ши­ем. Ему поста­ви­ли на аго­ре мед­ную ста­тую, похо­ро­ни­ли на день­ги горо­да у город­ской сте­ны, вбли­зи ворот, по пра­вую сто­ро­ну от вхо­да, и обнес­ли моги­лу огра­дой.

17. Скиф из горо­да Ини­ка, царь зан­клий­цев, бежал в Азию к Дарию¹⁷. Тот счел его самым порядоч­ным из всех элли­нов, кото­рых когда-либо у себя видел, так как, отпу­щен­ный на роди­ну с уго­во­ром воз­вра­тить­ся назад к царю, остал­ся верен сво­е­му сло­ву. Крото­нец Демо­кед не сдер­жал сво­его обе­ща­ния и не вер­нул­ся; поэто­му Дарий судил о нем дур­но, назы­вал обман­щи­ком и него­дя­ем¹⁸. Нажив боль­шое богат­ство, Скиф окон­чил свои дни в Пер­сии глу­бо­ким ста­ри­ком.

18. Локри­ец Евтим сла­вил­ся в Ита­лии как кулач­ный боец и обла­дал, по рас­ска­зам, уди­ви­тель­ной телес­ной силой. Локрий­цы в под­твер­жде­ние это­го пока­зы­ва­ют огром­ный камень, кото­рый он при­нес к две­рям сво­его дома. Кро­ме того, Евтим поло­жил конец бес­чин­ству темес­ско­го героя, взыс­ки­вав­ше­го дань с окрест­ных жите­лей. При­дя в его храм, недо­ступ­ный для посе­ти­те­лей, Евтим всту­пил в еди­но­бор­ство с геро­ем и заста­вил его вер­нуть не толь­ко все, что он награ­бил, но даже боль­ше. Отсюда и пошла посло­ви­ца, гово­ря­щая о людях, кото­рым накоп­лен­ное доб­ро не идет впрок, что они вспом­нят темес­ско­го героя. Мол­ва так­же пере­да­ет, что Евтим спу­стил­ся к реке Кеки­ну, про­те­каю­щей у горо­да Локр, и исчез без следа.

19. На моги­ле Ана­к­са­го­ра была такая над­пись:

Ему так­же был воз­двиг­нут алтарь, на кото­ром, по утвер­жде­ни­ям одних, было напи­са­но, что это алтарь Разу­ма, по сло­вам дру­гих — Исти­ны.