Римские древности

Кн. IV, гл. 47

47. Так как Турн при­ме­нил такой спо­соб напа­де­ния и мно­гие были заде­ты за живое его сло­ва­ми, Тарк­ви­ний потре­бо­вал для защи­ты сле­дую­щий день и полу­чил на это согла­сие. После роспус­ка собра­ния он при­звал самых близ­ких дру­зей и при­нял­ся обду­мы­вать вме­сте с ними, как сле­ду­ет посту­пить в сло­жив­ших­ся обсто­я­тель­ствах. И вот они подыс­ки­ва­ли сло­ва, кото­рые ему нуж­но гово­рить в свою защи­ту и пред­ла­га­ли спо­со­бы, кото­ры­ми он смо­жет успо­ко­ить тол­пу. Но сам Тарк­ви­ний заявил, что при таком поло­же­нии дел ни в чем из пред­ло­жен­но­го не нуж­да­ет­ся, и объ­явил о соб­ст­вен­ном замыс­ле — не оправ­ды­вать­ся в том, в чем его обви­ня­ют, но уни­что­жить само­го обви­ни­те­ля.

(2) Посколь­ку все ста­ли вос­хва­лять его замы­сел, царь, дого­во­рив­шись с ними о том, что каса­лось напа­де­ния с его сто­ро­ны, при­ни­ма­ет­ся за дело, кото­рое менее все­го мож­но было любо­му чело­ве­ку пред­у­смот­реть и при­нять меры пре­до­сто­рож­но­сти. Вьюч­ных живот­ных и багаж достав­ля­ли Тур­ну его слу­ги, поэто­му царь, разыс­кав сре­ди них самых пороч­ных, под­ку­пил их день­га­ми и убедил в том, чтобы они, полу­чив мно­же­ство мечей от него, внес­ли бы их ночью в госте­вую ком­на­ту дома и поло­жи­ли там, спря­тав сре­ди дру­гих вещей.

(3) На сле­дую­щий день, когда было созва­но собра­ние, при­дя туда, Тарк­ви­ний ска­зал, что его защи­та от обви­не­ний будет крат­кой, и начал пре­вра­щать сво­его обви­ни­те­ля в ответ­чи­ка. Царь заявил: «Этот Турн, чле­ны сове­та, обви­ня­ет меня теперь в том, от чего, сам став судьей, осво­бо­дил меня, желая полу­чить в жены мою дочь.

(4) Когда же он по спра­вед­ли­во­сти был при­знан недо­стой­ным это­го бра­ка — ведь кто из тех, кто име­ет разум, оттолк­нул бы Мами­лия, само­го знат­но­го и заслу­жен­но­го из лати­нов, а того, кто не может воз­ве­сти род даже к третье­му поко­ле­нию от деда, удо­сто­ил бы обре­сти такое свой­ство? Так вот, него­дуя на это, Турн при­шел теперь воз­во­дить напрас­ли­ну на меня. И сле­до­ва­ло бы ему, уж если он сты­дил­ся меня тако­го, каким сей­час выстав­ля­ет в уко­риз­нах, не стре­мить­ся тогда при­об­ре­сти в моем лице тестя; если же он счи­тал меня хоро­шим, когда сва­тал­ся к моей доче­ри, то не обви­нять бы меня теперь в бес­че­стии.

(5) И это вот гово­рю о себе самом я: вам же, чле­ны сове­та, во избе­жа­ние вели­чай­шей из опас­но­стей над­ле­жит смот­реть теперь не за мной, не выяс­нять, какой я — хоро­ший или пло­хой (ведь это здесь вам мож­но будет увидеть и после), но за вашей соб­ст­вен­ной без­опас­но­стью и за сво­бо­дой ваше­го оте­че­ства. Ведь об этом, знат­ней­шие в сво­их горо­дах и вер­ши­те­ли государ­ст­вен­ных дел, надо бес­по­ко­ить­ся: про­тив вас зло­умыш­ля­ет отмен­ный дема­гог, кото­рый настро­ил­ся на то, чтобы убить самых замет­ных из вас и встать у вла­сти над лати­на­ми, и подо­шел уже к осу­щест­вле­нию это­го.

(6) Не пред­по­ла­гая, но точ­но зная, изве­щаю я вас, посколь­ку про­шед­шей ночью мне был донос от одно­го из заго­вор­щи­ков. Я пред­став­лю вам в дока­за­тель­ство сво­их слов несо­мнен­ное свиде­тель­ство, пока­зав, если вы поже­ла­е­те, его госте­вую ком­на­ту и сокры­тое в ней ору­жие».