Тога (у гре­че­ских авто­ров τή­βεν­να). Древ­ней­шим рим­ским костю­мом был плащ из плот­ной шер­сти, наде­тый на набед­рен­ную повяз­ку или пере­д­ник [Sub­li­ga­cu­lum]. Этот шер­стя­ной плащ назы­вал­ся тогой, и её носи­ли не толь­ко муж­чи­ны и маль­чи­ки, но и жен­щи­ны. В поме­ще­нии или во вре­мя тяжё­лой работы в поле её сни­ма­ли, но, как свиде­тель­ст­ву­ет рас­сказ о Цин­цин­на­те, это была един­ст­вен­ная при­стой­ная одеж­да, допу­сти­мая вне дома. Цин­цин­нат пахал своё поле, когда послан­цы сена­та при­бы­ли к нему с изве­сти­ем о его назна­че­нии дик­та­то­ром; завидев их, он немед­лен­но отпра­вил жену домой за тогой, чтобы при­нять их в при­лич­ном виде (Liv. III. 26. 9). В прав­ди­во­сти этой исто­рии мож­но усо­мнить­ся, но она хоро­шо отра­жа­ет рим­ские пред­став­ле­ния об этом вопро­се. Одна­ко со вре­ме­нем, по мере того, как рим­ляне ста­но­ви­лись всё более циви­ли­зо­ван­ным наро­дом, их одеж­да меня­лась. Они нача­ли носить руба­хи с.846 [Tu­ni­ca], подоб­ные гре­че­ским и этрус­ским, а тога ста­ла более объ­ём­ной и сво­бод­ной. В резуль­та­те она ока­за­лась бес­по­лез­ной для актив­ных заня­тий, как на войне, где её место занял более удоб­ный воен­ный плащ (Sa­gum), так и в мир­ное вре­мя, где её заме­ни­ли раз­ные виды застё­ги­ваю­щих­ся или закры­тых пла­щей (Lae­na, La­cer­na, Pae­nu­la и др.). Как часто быва­ет, по мере того, как тога вытес­ня­лась из повсе­днев­ной жиз­ни и повсе­мест­но­го исполь­зо­ва­ния, воз­рас­та­ло её зна­че­ние как цере­мо­ни­аль­но­го обла­че­ния. Уже в III в. до н. э., а веро­ят­но даже рань­ше, тога, наряду с каль­це­я­ми (Cal­ceus) счи­та­лась харак­тер­ным сим­во­лом рим­ско­го граж­дан­ства. Её не доз­во­ля­лось наде­вать ино­зем­цам (Suet. Cl. 15) и даже изгнан­ным рим­ля­нам (Plin. Ep. IV. 11. 3), но маги­ст­ра­ты носи­ли её все­гда как сим­вол сво­ей долж­но­сти. Дей­ст­ви­тель­но, появ­ле­ние маги­ст­ра­та на пуб­ли­ке в гре­че­ском пла­ще [Pal­lium] и сан­да­ли­ях (см. при­ме­ры в ста­тье So­lea) вос­при­ни­ма­лось все­ми рим­ля­на­ми, кро­ме чуж­до­го услов­но­стей про­сто­на­ро­дья, как чрез­вы­чай­но непо­до­баю­щее, а то и пре­ступ­ное поведе­ние (ср. Cic. pro Rab. 9. 26). Напри­мер, Август так воз­му­тил­ся, увидев собра­ние граж­дан, оде­тых не в тоги, что, про­ци­ти­ро­вав гор­дые стро­ки Вер­ги­лия «Ro­ma­nos re­rum do­mi­nos gen­tem­que to­ga­tam»^[1], он при­ка­зал эди­лам обес­пе­чить, чтобы в буду­щем никто не появ­лял­ся на фору­ме или в цир­ке без тоги (Suet. Aug. 40). При таком отно­ше­нии импе­ра­то­ра неуди­ви­тель­но, что тога оста­ва­лась при­двор­ным пла­тьем в эпо­ху Импе­рии (Spart. Se­ver. 1. 7), хотя она в любом слу­чае заня­ла бы это место ввиду соци­аль­ных обы­ча­ев Рима. Имен­но в тогах кли­ен­ты нано­си­ли визи­ты сво­им патро­нам [Sa­lu­ta­tio], не забы­вая при этом обуть­ся в баш­ма­ки (cal­ceus) (Juv. I. 119; ср. Ter­tull. Pall. «cal­ceos… prop­rium to­gae tor­men­tum»^[2]; и о каль­це­ях Mart. I. 103. 5, 6; Hor. Sat. I. 3. 31—32). Тогу носи­ли и зри­те­ли в рим­ском цир­ке (Suet. Aug. 40; Cass. Dio LXXII. 21), и её неудоб­ство побуди­ло Юве­на­ла взды­хать о сво­бо­де сель­ской мест­но­сти, где носить тогу обя­за­ны лишь мёрт­вые, кото­рые в ней похо­ро­не­ны (Sat. III. 172; ср. Mart. IX. 58. 8). Мар­ци­ал с таким же энту­зи­аз­мом вос­хва­ля­ет отсут­ст­вие услов­но­стей в про­вин­ци­ях (I. 49. 31; IV. 66. 1—3; X. 47. 5; XII. 18. 5, 17); а Пли­ний Млад­ший счи­та­ет одним из досто­инств сво­ей вил­лы в Этру­рии воз­мож­ность не наде­вать тогу (Ep. V. 6. 45; ср. VII. 3. 2). Одна­ко несмот­ря на эти про­те­сты, тога оста­ва­лась офи­ци­аль­ным оде­я­ни­ем до прав­ле­ния Фео­до­сия (Cod. Theod. XIV. 10. 1), когда её заме­ни­ла пену­ла (Pae­nu­la).

Луч­ший рас­сказ о фор­ме и спо­со­бе ноше­ния тоги содер­жит­ся у Иси­до­ра (Orig. XIX. 24. 3): «To­ga dic­ta quod ve­la­men­to sui cor­pus te­gat at­que ope­riat. Est autem pal­lium pu­rum for­ma ro­tun­da ef­fu­sio­re et qua­si inun­dan­te si­nu et sub dextro ve­niens sup­ra si­nistrum po­ni­tur hu­me­rum»^[3]. Её харак­тер­ная осо­бен­ность — закруг­лён­ность (ср. Quint. Inst. XI. 3. 139: «Ip­sam to­gam ro­tun­dam es­se et ap­te cae­sam ve­lim»^[4]), отли­чав­шая её от квад­рат­но­го гре­че­ско­го пла­ща, или пал­лия (pal­lium) и ста­ро­рим­ско­го реци­ния (re­ci­nium). Но тога вовсе не была круг­лой, как свиде­тель­ст­ву­ет Дио­ни­сий Гали­кар­насский (III. 61), назы­ваю­щий её «полу­круг­лое покры­ва­ло» (πε­ριβό­λαιον ἡμι­κύκ­λιον), и ещё более ясно — целая серия рим­ских порт­рет­ных ста­туй в тогах. На самом деле эти ста­туи слу­жат нам глав­ным источ­ни­ком о фор­ме тоги, а лите­ра­тур­ные упо­ми­на­ния мож­но исполь­зо­вать лишь для иллю­ст­ра­ции этих свиде­тельств, но не для их исправ­ле­ния. Преды­ду­щие иссле­до­ва­те­ли, работав­шие в нашем веке, на удив­ле­ние часто пре­не­бре­га­ли эти­ми памят­ни­ка­ми, хотя весь­ма усерд­но соби­ра­ли и срав­ни­ва­ли все мно­го­чис­лен­ные пас­са­жи, свя­зан­ные с ноше­ни­ем тоги.

Дей­ст­ви­тель­но, толь­ко в послед­ние трид­цать-сорок лет Вайс и фон Лау­ниц, а позд­нее А. Мюл­лер иссле­до­ва­ли этот вопрос с исполь­зо­ва­ни­ем скульп­тур­ных свиде­тельств.

Рис. 1. Тога, соглас­но Вай­су.

Вайс, за кото­рым сле­ду­ет Марк­вардт, счи­тал, что все воз­ни­каю­щие про­бле­мы реша­ет пред­по­ло­же­ние о пла­ще оваль­ной фор­мы, хоть и с заост­рён­ны­ми кон­ца­ми, к кото­ро­му ино­гда кре­пи­лась кай­ма (рис. 1). С дру­гой сто­ро­ны, фон Лау­ниц пока­зал, что, хотя ран­ние ста­туи дей­ст­ви­тель­но оде­ты в тогу такой фор­мы, одна­ко её невоз­мож­но уло­жить в ту более обыч­ную и харак­тер­ную фор­му тоги, кото­рую мы видим на более позд­них ста­ту­ях.

Рис. 2. Тога, соглас­но фон Лау­ни­цу.

После мно­го­чис­лен­ных экс­пе­ри­мен­тов, кото­рые он вопло­тил в образ­цо­вой тоге на мане­кене и рас­про­стра­нил по немец­ким шко­лам, он при­ду­мал слож­ную фор­му, отве­чаю­щую его цели. Это полу­ме­сяц, зад­няя часть кото­ро­го пред­став­ля­ет собой эллип­ти­че­скую дугу, а к вогну­той сто­роне при­шит круг­лый кусок тка­ни F R A шири­ной око­ло тре­ти дуги (рис. 2). Оба вари­ан­та тоги име­ли огром­ные раз­ме­ры и их дли­на по мень­шей мере втрое пре­вы­ша­ла высоту чело­ве­ка до плеч. Если взять за обра­зец модель фон Лау­ни­ца, то спо­соб её ноше­ния хоро­шо виден на ста­туе Дидия Юли­а­на (рис. 3). Сна­ча­ла с.847 чело­век остав­лял око­ло тре­ти тоги (как вид­но на рис. 4) висеть впе­ре­ди, набро­сив её на левое пле­чо (на рис. 2 E — точ­ка, где тога поме­ща­ет­ся на пле­чо), так что её конец ока­зы­вал­ся меж­ду его лодыж­ка­ми (a = J на рис. 2).

Рис. 3. Ста­туя Дидия Юли­а­на (Лувр).

Рис. 4, 5. Наброс­ки, пока­зы­ваю­щие, как наде­ва­лась тога.

Затем он брал осталь­ную ткань и, как сооб­ща­ет Иси­дор (loc. cit.) про­тя­ги­вал её за спи­ной, под пра­вым пле­чом и через грудь по диа­го­на­ли, а затем сно­ва пере­бра­сы­вал через левое пле­чо. После это­го вес кон­ца, набро­шен­но­го на левое пле­чо, удер­жи­вал всё оде­я­ние на месте. Одна­ко это опи­са­ние — за исклю­че­ни­ем кон­ца тоги меж­ду лодыж­ка­ми — при­ме­ни­мо к пал­лию не хуже, чем к тоге. Но склад­ки тоги были услож­не­ны: во-пер­вых, эта её часть (сви­сав­шая с лево­го пле­ча впе­ре­ди) вытя­ги­ва­лась впе­рёд и нави­са­ла над склад­кой (b), кото­рая шла по диа­го­на­ли из-под пра­вой руки к лево­му пле­чу; во-вто­рых, эта диа­го­наль­ная склад­ка пред­став­ля­ла собой не про­сто вывер­ну­тый край тоги, но что-то вро­де пере­д­ни­ка или пере­вя­зи, про­хо­дя­щей из-за пра­во­го пле­ча к лево­му. Эта любо­пыт­ная склад­ка пол­но­стью закры­ва­ла левое бед­ро и спа­да­ла вниз до коле­на. Несо­мнен­но, имен­но эту часть в древ­но­сти назы­ва­ли сину­сом (si­nus), и одно из глав­ных досто­инств моде­ли фон Лау­ни­ца состо­ит в том, что она про­ли­ва­ет свет на заме­ча­ние Квин­ти­ли­а­на (F R A на рис. 2 — это синус). В клас­си­че­ском свиде­тель­стве по дан­но­му вопро­су (XI. 137 слл.) этот автор сооб­ща­ет, что в древ­но­сти тоги не име­ли сину­са и даже впо­след­ст­вии сину­сы были узки­ми («Nam ve­te­ri­bus nul­li si­nus; per­quam bre­ves post il­los fue­runt»). Если малень­кий отре­зок тка­ни, при­ши­тый к вогну­той сто­роне полу­ме­ся­ца, пред­став­лял собой синус, то это хоро­шо объ­яс­ня­ет тот факт, что более ран­ние фор­мы тоги мож­но изо­бра­зить без него, в соот­вет­ст­вии с образ­цом Вай­са. В про­ци­ти­ро­ван­ном пас­са­же Квин­ти­ли­ан даёт сво­е­му ора­то­ру ука­за­ния о том, как кра­си­во уло­жить тогу, и его заме­ча­ния очень важ­ны как свиде­тель­ство о спо­со­бе её ноше­ния. Он сове­ту­ет ора­то­ру под­по­я­сы­вать туни­ку так, чтобы впе­ре­ди она спус­ка­лась чуть ниже колен, а сза­ди каса­лась икр. Если ора­тор имел пра­во на туни­ку с широ­кой поло­сой (la­tus cla­vus), то она мог­ла быть немно­го длин­нее («cui la­ti cla­vi jus non erit, ita cin­ga­tur ut tu­ni­cae prio­ri­bus oris infra ge­nua paul­lum pos­te­rio­ri­bus ad me­dios pop­li­tes us­que per­ve­niant»). Тога, наде­вав­ша­я­ся свер­ху, долж­на быть закруг­лён­ной и хоро­шо скро­ен­ной, ина­че она в раз­ных отно­ше­ни­ях будет выглядеть непро­пор­цио­наль­но. Луч­ше все­го, когда пере­д­няя часть тоги дохо­дит до середи­ны голе­ней, а зад­няя долж­на быть выше настоль­ко же, насколь­ко и пояс. Синус выглядит луч­ше все­го, когда он рас­по­ло­жен намно­го выше подо­ла тоги и нико­гда не дол­жен спус­кать­ся ниже него. Та часть тоги, кото­рая про­пус­ка­ет­ся под пра­вым пле­чом и по диа­го­на­ли под­ни­ма­ет­ся вле­во, подоб­но пере­вя­зи, не долж­на ни сдав­ли­вать грудь, ни быть слиш­ком сво­бод­ной. Та часть тоги, кото­рая наде­ва­ет­ся в послед­нюю оче­редь, долж­на быть длин­нее, ибо тогда она сидит луч­ше и хоро­шо дер­жит­ся. («Ip­sam to­gam ro­tun­dam es­se et ap­te cae­sam ve­lim. Ali­ter enim mul­tis mo­dis fiet enor­mis. Pars eius prior me­diis cru­ri­bus op­ti­me ter­mi­na­tur, pos­te­rior eadem por­tio­ne qua cinctu­ra. Si­nus de­cen­tis­si­mus, si ali­quan­to sup­ra imam to­gam fue­rit nun­quam cer­te sit in­fe­rior. Il­le qui sub hu­me­ro dextro ad si­nistrum ob­li­que du­ci­tur ve­lut bal­teus nec stran­gu­let, nec fluat. Pars to­gae quae pos­tea im­po­ni­tur sit in­fe­rior nam ita et se­det me­lius et con­ti­ne­tur»). Квин­ти­ли­ан при­бав­ля­ет, что пле­чо и шея не долж­ны закры­вать­ся, так как от это­го склад­ки тоги выглядит менее плав­ны­ми и вну­ши­тель­ны­ми. Что каса­ет­ся позы, то левое пред­пле­чье долж­но быть согну­то под пря­мым углом и рас­по­ла­гать­ся так, чтобы края тоги сле­ва нис­па­да­ли оди­на­ко­вы­ми склад­ка­ми с обе­их сто­рон.

Почти все эти осо­бен­но­сти отра­же­ны на ста­ту­ях, хотя, конеч­но, в боль­шин­стве слу­ча­ев скуль­п­тор, долж­но быть, смяг­чил угло­ва­тость позы. Даже без антич­ных свиде­тельств неслож­но дога­дать­ся, что одеж­да, кото­рую носи­ли столь слож­ным спо­со­бом, пред­став­ля­ла собой серь­ёз­ную труд­ность для мод­ни­ков. Одна­ко Тер­тул­ли­ан весь­ма забав­но упо­ми­на­ет о том, с каким трудом слу­ги, помо­гаю­щие выдаю­щим­ся людям оде­вать­ся (ves­tip­li­cus, Orel­li, 2838), нака­нуне ста­ра­тель­но укла­ды­ва­ют склад­ки и фик­си­ру­ют их щип­ца­ми, а так­же о том, как слож­но носить тогу (Pall. 5: «Pri­us etiam ad simpli­cem cap­ta­te­lam eius nul­lo tae­dio con­stat: adeo nec ar­ti­fi­ce opus est qui pri­die ru­gas ab exor­dio for­met et in­de de­du­cat in ti­lias to­tum­que contrac­ti um­bo­nis fig­men­tum cus­to­di­bus for­ci­pi­bus as­sig­net, de­hinc di­lu­cu­lo tu­ni­ca pri­us cin­gu­lo cor­rep­ta — re­cog­ni­to rur­sus um­bo­ne et si quid exor­bi­ta­vit re­for­ma­to par­tem qui­dem de lae­vo pro­mit­tat, am­bi­tum ve­ro eius ex quo si­nus nas­ci­tur, iam de­fi­cien­ti­bus ta­bu­lis ret­ra­hat a sca­pu­lis et exclu­sa dex­te­ra in lae­vam ad­huc con­ge­rat cum alio pa­ri ta­bu­la­to in ter­ga de­vo­to at­que ita ho­mi­nem sar­ci­na ves­tiat»^[5]). Глав­ная цель всех этих при­готов­ле­ний состо­я­ла в том, чтобы закре­пить склад­ку в фор­ме пере­вя­зи, пере­се­кав­шую грудь. В про­ци­ти­ро­ван­ном выше пас­са­же она назва­на умбо­ном (um­bo) (ср. Pers. V. 33); но в юмо­ри­сти­че­ском опи­са­нии оде­я­ния Гор­тен­зия у Мак­ро­бия гово­рит­ся об искус­ном ноду­се (ar­ti­fex no­dus). Гор­тен­зий перед зер­ка­лом укла­ды­вал тогу так, чтобы эта пере­вязь удер­жи­ва­ла склад­ки и изги­бы на месте и чтобы они закры­ва­ли лишь необ­хо­ди­мую часть его бока и бед­ра. Такая уклад­ка была, мяг­ко гово­ря, нена­дёж­на, и сооб­ща­ет­ся, что Гор­тен­зий вызвал в суд дру­га, кото­рый по доро­ге толк­нул его и при­вёл в бес­по­рядок его одеж­ду. Он и в самом деле вос­при­нял сме­ще­ние склад­ки на сво­ём пле­че как смер­тель­ное оскорб­ле­ние (Sat. III. 13. 4).

Дру­гим при­зна­ком рим­ско­го щёго­ля был огром­ный раз­мер его тоги (la­xi­tas), и с.848 над людь­ми, по выра­же­нию Цице­ро­на, «заку­тан­ны­ми в целые пару­са вме­сто тог» (Cat. II. 10. 22*), нема­ло сме­я­лись. Ино­гда тога была так вели­ка, что воло­чи­лась поза­ди, подоб­но оде­я­нию тра­ги­че­ско­го актё­ра; по край­ней мере, Вале­рий Мак­сим утвер­жда­ет это о Туди­тане (VII. 8. 4; ср. Mart. VII. 35), и сооб­ща­ет­ся так­же о том, что Кали­гу­ла насту­пил на край тоги, запу­тав­шей­ся у него меж­ду ног, и упал (Suet. Cal. 35: «ita pro­ri­puit se spec­ta­cu­lis ut cal­ca­ta la­ci­nia to­gae prae­ceps per gra­dus iret»^[6]). Такие про­стор­ные тоги (to­gae la­xae) ассо­ции­ро­ва­лись с зави­ты­ми воло­са­ми и откро­вен­но клей­ми­лись как дур­но­вку­сие (Tib. I. 6. 39: «tum pro­cul ab­si­tis quis­quis co­lit ar­te ca­pil­los, et fluit ef­fu­so cui to­ga la­xa si­nu»^[7]; ср. Sen. Contr. II. 14), и Овидий сове­ту­ет влюб­лён­но­му избе­гать их, если он жела­ет про­из­ве­сти хоро­шее впе­чат­ле­ние (Rem. Am. 679: «nec com­po­ne co­mas quia sis ven­tu­rus ad il­lam, nec to­ga sit la­xo con­spi­cien­da si­nu»^[8]); одна­ко, если верить Тибул­лу, такие тоги были очень попу­ляр­ны у влюб­лён­ных (II. 3. 81*: «nunc si clau­sa mea est si co­pia ra­ra vi­den­di heu mi­se­rum, la­xam quid juvat es­se to­gam»^[9]). Клас­си­че­ское свиде­тель­ство содер­жит­ся у Гора­ция (Epod. IV. 7), где гово­рит­ся о воль­ноот­пу­щен­ни­ке, кото­рый носит тогу шири­ной в три ярда [ок. 270 см] и вызы­ва­ет этим все­об­щее него­до­ва­ние («Vi­des­ne sac­ram me­tien­te te viam cum bis tri­um ul­na­rum to­ga, ut ora ver­tat huc et huc eun­tium li­ber­ri­ma in­dig­na­tio»^[10]). Антич­ные ком­мен­та­то­ры, и даже Иси­дор, счи­та­ли, что име­ет­ся в виду дли­на, а не шири­на тоги. Нет нуж­ды гово­рить, что такая дли­на была бы слиш­ком мала, а если учесть синус, кото­рый в таких слу­ча­ях дохо­дил до подо­ла тоги, то подоб­ные раз­ме­ры вполне воз­мож­ны — насколь­ко мож­но ожи­дать прав­до­по­до­бия от сати­ри­ка.

Этим «пару­сам» золо­той моло­дё­жи про­ти­во­по­став­ля­лась узкая тога (to­ga ar­ta: ср. Hor. Epist. I. 18. 30), кото­рую носил этот сдер­жан­ный поэт, как и Август (Suet. Aug. 73: «to­gis ne­que restric­tis ne­que fu­sis [usus est]»^[11]).

Рис. 6. Ста­туя этрус­ско­го ора­то­ра (Фло­рен­ция).

Рис. 7. Ста­туя в Дрездене (Бек­кер).

Рис. 8. Ста­туя в Дрездене.

Ино­гда, как в слу­чае, напри­мер, Като­на Ути­че­ско­го («корот­кая тога», to­ga exi­gua, Hor. Epist. I. 19. 13), это, несо­мнен­но, была попыт­ка вер­нуть древ­нюю фор­му, не имев­шую, как сооб­ща­ет Квин­ти­ли­ан, сину­са. Имен­но такую фор­му тоги мы видим на этрус­ской ста­туе под назва­ни­ем «Ора­тор» (Ar­rin­ga­to­re), кото­рая сего­дня нахо­дит­ся во Фло­рен­ции; ибо рим­ляне счи­та­ли, что заим­ст­во­ва­ли тогу у этрус­ков. Дру­гая ста­туя из Дрезде­на обла­че­на в покры­ва­ло, едва ли доста­точ­но закруг­лён­ное для тоги, одна­ко обыч­но её исполь­зу­ют как иллю­ст­ра­цию для сле­дую­ще­го заме­ча­ния Квин­ти­ли­а­на о том, что из-за фор­мы тоги древ­ние ора­то­ры долж­ны были дер­жать руку заку­тан­ной в тогу, подоб­но гре­кам. Немно­го похо­жую позу — обя­за­тель­ную во вре­мя обу­че­ния (ti­ro­ci­nium, Cic. Cael. 5. 11) и обще­при­ня­тую в Гре­ции [Pal­lium], — мы видим на дру­гой дрезден­ской ста­туе, где рука, види­мо, осво­бо­ди­лась во вре­мя про­из­не­се­ния речи.

Суще­ст­во­вал и дру­гой спо­соб ноше­ния тоги — так назы­вае­мый «габий­ский стиль» (cinctus Ga­bi­nus). Соглас­но Момм­зе­ну, это назва­ние вос­хо­дит к дол­гим вой­нам рим­лян про­тив Габий и вна­ча­ле этот стиль имел чисто воен­ный харак­тер, так как в древ­ней­шие вре­ме­на тогу носи­ли не толь­ко в мир­ное вре­мя, но и на войне. Его осо­бен­ность состо­я­ла в том, что склад­ка тоги окру­жа­ла тело и слу­жи­ла поя­сом (Serv. ad Aen. VII. 612: «Ga­bi­nus cinctus est to­ga sic in ter­gum reiec­ta ut una (ima?) eius la­ci­nia a ter­go re­vo­ca­ta ho­mi­nem cin­gat»^[12]; ср. Isid. Orig. XIX. 24. 7, «Cinctus Ga­bi­nus est cum ita im­po­ni­tur to­ga ut to­gae la­ci­nia quae postse­cus rei­ci­tur attra­ha­tur ad pec­tus»^[13]). Одно­вре­мен­но часть тоги набра­сы­ва­лась на голо­ву (ср. Serv. ad Aen. V. 755), хотя, конеч­но, на войне это было невоз­мож­но. Габий­ский стиль сохра­нял­ся ещё дол­го после того, как вышел из повсе­днев­но­го исполь­зо­ва­ния, в риту­а­лах, свя­зан­ных с опре­де­лён­ны­ми воен­ны­ми жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми (ср. Liv. V. 46. 2), напри­мер, когда откры­вал­ся храм Яну­са (Verg. Aen. VII. 611). Он так­же исполь­зо­вал­ся на празд­не­стве Амбарва­лий и при осно­ва­нии горо­дов (ср. Verg. Aen. V. 755, и Serv. ad loc.); и имен­но так Деции покры­ва­ли голо­вы, отда­вая себя в жерт­ву за оте­че­ство (Liv. VIII. 9. 9 и 7. 3).

Фест сооб­ща­ет, что габий­ский стиль под­ра­зу­ме­ва­ет­ся в выра­же­нии «опо­я­сан­ное вой­ско» (clas­sis pro­cincta, Epit. p. 225; ср. p. 56, 12), с кото­рым свя­за­но выра­же­ние «пере­по­я­сав­шись» (in pro­cinctu), опи­сы­ваю­щее одеж­ду, в кото­рой клят­вен­но заве­ря­ли заве­ща­ние (tes­ta­men­tum). Одна­ко в повсе­днев­ной жиз­ни сол­да­ты едва ли носи­ли тоги, посколь­ку даже в тех слу­ча­ях, когда упо­ми­на­ет­ся разда­ча тог сол­да­там, их чис­ло очень неве­ли­ко (ср. Liv. XXIX. 36. 2, где 1200 тог сопут­ст­ву­ют 12000 туни­кам, и Liv. XLIV. 16. 4, где они соот­но­сят­ся как 6000 к 30000). Посколь­ку дело обсто­я­ло имен­но так, с.849 тога ста­ла одеж­дой, харак­тер­ной для мир­но­го вре­ме­ни, как то было в эпо­ху Цице­ро­на (Pis. 30. 73: «Ce­dant ar­ma to­gae con­ce­dat lau­rea lau­di»^[14]). В чис­ле дру­гих древ­них сти­лей, сохра­нив­ших­ся до это­го вре­ме­ни, было ноше­ние тоги без туни­ки (Gell. VI. 12. 3, «vi­ri autem Ro­ma­ni pri­mo qui­dem si­ne tu­ni­cis to­ga so­la amic­ti fue­runt»^[15]), и этот обы­чай соблюда­ли кан­дида­ты на выбо­рах почти до само­го кон­ца Рес­пуб­ли­ки (Plut. Quaest. Rom. 49, p. 276 C, διὰ τί τοὺς πα­ραγ­γέλ­λον­τας ἄρχειν ἔθος ἦν ἐν ἱμα­τίῳ τοῦ­το ποιεῖν ἀχί­τωνας;^[16] ср. Idem. Co­riol. 14). Катон Ути­че­ский, как и зна­ме­ни­тая семья Цете­гов («опо­я­сан­ные набед­рен­ни­ка­ми» (cinctu­ti), Hor. Ars. Poet. 50: cf. Lu­can II. 543, VI. 794; Sil. Ital. VIII. 587), сде­лал этот стиль сво­ей при­выч­кой, хотя рядо­вые рим­ляне, как упо­ми­на­лось выше, счи­та­ли такой костюм не очень при­лич­ным.

Ещё один обы­чай по-преж­не­му пред­пи­сы­вал носить тогу жен­щи­нам (ср. Serv. ad Aen. I. 282) — а имен­но, про­сти­тут­кам (me­ret­ri­ces) и рас­пут­ным жен­щи­нам, при­го­во­рён­ным к ноше­нию тоги (Juv. II. 68; Mart. II. 39, X. 52; Cic. Phil. II. 18. 44; Hor. Sat. I. 2, 63). Тога рим­ско­го граж­да­ни­на была белой (ср. Mart. VIII. 28. 11); но если он пре­тен­до­вал на долж­ность, то отправ­лял её кра­силь­щи­ку и затем появ­лял­ся на людях в бело­снеж­ной тоге (to­ga can­di­da, ср. Po­lyb. X. 4. 8, τή­βεν­να λαμπρά). Соглас­но Иси­до­ру (Orig. XIX. 24. 6), осле­пи­тель­ное сия­ние бело­снеж­ной тоге при­да­ва­лось за счёт какой-то осо­бой под­готов­ки мела, вот поче­му Пер­сий гово­рит о «натёр­том мелом соис­ка­нии» (cre­ta­ta am­bi­tio). Этот обы­чай был запре­щён пле­бис­ци­том в 432 г. до н. э. (Liv. IV. 25. 13), но дан­ное реше­ние, види­мо, так нико­гда и не было про­веде­но в жизнь. Юный рим­ля­нин наде­вал тогу граж­да­ни­на, или «про­стую тогу» (to­ga pu­ra), как сим­вол сво­их граж­дан­ских прав, когда его офи­ци­аль­но объ­яв­ля­ли совер­шен­но­лет­ним. Поэто­му её назы­ва­ли «муж­ской тогой» (to­ga vi­ri­lis) в про­ти­во­по­лож­ность тоге-пре­тек­сте, кото­рую носи­ли маль­чи­ки. Обыч­но муж­скую тогу наде­ва­ли в празд­ник Либе­ра­лий (17 мар­та: ср. Ovid. Fast. III. 771; Cic. Att. VI. 1. 12), в воз­расте меж­ду 14 и 16 года­ми, хотя извест­ны при­ме­ры, когда это дела­ли маль­чи­ки в воз­расте на пару лет млад­ше или стар­ше (ср. Mar­quardt J. Das Pri­vat­le­ben der Rö­mer. Leip­zig, 1879. S. 126 f.).

Пре­тек­ста, кото­рую носи­ли сво­бод­но­рож­ден­ные маль­чи­ки (Liv. XXXIV. 7. 2: «Li­be­ri nostri prae­tex­tis pur­pu­ra to­gis utun­tur»^[17]), пред­став­ля­ла собой обыч­ную тогу с пур­пур­ной кай­мой. Её носи­ли не толь­ко маль­чи­ки, но и все куруль­ные маги­ст­ра­ты (об эди­лах ср.: Cic. Post Red. in Sen. 5. 12; о цен­зо­рах см.: Zo­nar. VII. 19). Она не пола­га­лась кве­сто­рам, пле­бей­ским эди­лам и пле­бей­ским три­бу­нам (Plut. Quaest. Rom. 81, p. 283 B), хотя и явля­лась одной из при­ви­ле­гий маги­ст­ра­тов в муни­ци­пи­ях и коло­ни­ях. Ноше­ние пре­тек­сты счи­та­лось зна­ком отли­чия, и в ней хоро­ни­ли быв­ших куруль­ных маги­ст­ра­тов, как и дик­та­то­ров (Liv. XXXIV. 7. 2). Им, види­мо, доз­во­ля­лось носить пре­тек­сту пожиз­нен­но, но толь­ко на обще­ст­вен­ных цере­мо­ни­ях или празд­ни­ках (ср. Cic. Phil. II. 43. 110, «cur non su­mus prae­tex­ta­ti»^[18]). Пра­во на пре­тек­сту име­ли и жре­цы, одна­ко не во всех кол­ле­ги­ях. В чис­ле жре­цов, носив­ших пре­тек­сту, упо­ми­на­ют­ся фла­мин Юпи­те­ра (Liv. XXVII. 8. 8), пон­ти­фи­ки и три­ум­ви­ры эпу­ло­ны (Idem. XXXIII. 42), авгу­ры (Cic. Sest. 69. 144) и арваль­ские бра­тья. В эпо­ху Импе­рии пре­тек­ста неред­ко даро­ва­лась как сим­вол высо­ко­го поло­же­ния (or­na­men­tum). Так, сенат пре­до­ста­вил Сея­ну в чис­ле про­чих пре­тор­ских инсиг­ний и пра­во носить пре­тек­сту (Cass. Dio LVIII. 11; в целом см. по это­му вопро­су: Mom­msen Th. Rö­mi­sche Staatsrecht. Bd. 1, Aufl. 2. Leip­zig, 1876. S. 392; Bd. 2. Leip­zig, 1877. S. 522). Дру­гой раз­но­вид­но­стью тоги была «тём­ная тога» (to­ga pul­la) — оде­я­ние тём­но­го цве­та, в кото­рое обла­ча­лись люди во вре­мя тра­у­ра (sor­di­da­ti), что назы­ва­лось «сме­нить одеж­ды» (mu­ta­re ves­tem). Она име­ла тём­ный цвет, откуда и про­ис­хо­дит её назва­ние, и её носи­ли не толь­ко те, кто понёс утра­ту, но и те, кому угро­жа­ла лич­ная опас­ность, напри­мер — судеб­ное обви­не­ние (ср. Liv. VI. 20. 1, о Мар­ке Ман­лии), а так­же в слу­чае обще­ст­вен­ной сму­ты. Дей­ст­ви­тель­но, это была одна из раз­но­вид­но­стей пуб­лич­ной демон­стра­ции, и Цице­рон ничем так не гор­дил­ся, как тем фак­том, что сенат решил надеть тра­ур (ves­tis mu­ta­tio), когда он отпра­вил­ся в изгна­ние (Post Red. in Sen. 5. 12). Маги­ст­ра­ты, имев­шие пра­во носить пре­тек­сту, наде­ва­ли в подоб­ных слу­ча­ях не тём­ную тогу, а обыч­ную (to­ga pu­ra).

В эпо­ху Рес­пуб­ли­ки самым вели­ко­леп­ным оде­я­ни­ем была «рас­ши­тая тога» (to­ga pic­ta) Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го (ср. Ter­tull. Co­ron. 13), кото­рую пол­ко­во­дец во вре­мя три­ум­фа наде­вал на туни­ку, рас­ши­тую паль­мо­вы­ми вет­вя­ми (tu­ni­ca pal­ma­ta, Liv. V. 41. 2: «quae augus­tis­si­ma ves­tis est ten­sas du­cen­ti­bus tri­um­phan­ti­bus­que»^[19]). Одна­ко город­ско­му пре­то­ру тоже доз­во­ле­но было появ­лять­ся на пуб­ли­ке в такой тоге, когда он ехал на колес­ни­це с изо­бра­же­ни­я­ми богов в цирк во вре­мя Апол­ло­но­вых игр (ср. Liv. loc. cit.). «Рас­ши­тая тога» (to­ga pic­ta) пред­став­ля­ла собой пур­пур­ную тогу (to­ga pur­pu­rea), покры­тую золо­той вышив­кой и, весь­ма веро­ят­но, изна­чаль­но была цар­ским оде­я­ни­ем, хотя тра­ди­ция гла­сит, что царь носил все­го лишь пре­тек­сту. В эпо­ху Импе­рии рес­пуб­ли­кан­ские обы­чаи суще­ст­вен­но изме­ни­лись и все маги­ст­ра­ты, устра­и­вав­шие игры, наде­ва­ли пур­пур­ные тоги; хотя, судя по эдик­ту Авгу­ста, запре­щаю­ще­му всем, кро­ме маги­ст­ра­тов и сена­то­ров, наде­вать пур­пур­ную тогу, её ноше­ние было вовсе не так огра­ни­че­но, как мож­но пред­по­ло­жить (Cass. Dio XLIX. 16). Даже в эпо­ху Рес­пуб­ли­ки город­ской пре­тор Азел­ли­он совер­шал жерт­во­при­но­ше­ние в три­ум­фаль­ном оде­я­нии, а одной из поче­стей, пре­до­став­лен­ных Юлию Цеза­рю, ста­ло пра­во носить пур­пур­ную тогу во вре­мя всех жерт­во­при­но­ше­ний (App. BC. I. 54, II. 106). Впо­след­ст­вии он полу­чил пра­во носить её все­гда, когда поже­ла­ет (Cass. Dio XLIV. 4. 6; Cic. Div. I. 52. 119; II. 16. 37*); и эту при­ви­ле­гию сохра­ни­ли за собой Август и его пре­ем­ни­ки, хотя обыч­но поль­зо­ва­лись ей лишь по осо­бым слу­ча­ям.

Во II в. н. э. рас­ши­тая тога и туни­ка с паль­ма­ми уже ста­ли офи­ци­аль­ным оде­я­ни­ем кон­су­лов, и их луч­шие изо­бра­же­ния обна­ру­жи­ва­ют­ся на их порт­ре­тах на дипти­хах из сло­но­вой кости, кото­рые они дари­ли дру­зьям на выбо­рах. Одна­ко на этих изо­бра­же­ни­ях тога име­ет совер­шен­но новую и почти неузна­вае­мую фор­му (ср. Bau­meis­ter A. Denkmä­ler des klas­si­schen Al­ter­tums. Mün­chen; Leip­zig, 1888. S. 1833, Ill. 1923; Mar­quardt J. Op. cit. Aufl. 2. Leip­zig, 1886. S. 563, Anm. 1).

Сре­ди раз­но­вид­но­стей тоги сле­ду­ет упо­мя­нуть тра­бею (tra­bea). Она, веро­ят­но, полу­чи­ла назва­ние от ярко-алых полос (tra­bes) с пур­пур­ной кай­мой (ср. Isid. Orig. XIX. 24. 8: «Tra­bea erat to­gae spe­cies ex pur­pu­ra et coc­co»^[20]). Это была очень древ­няя фор­ма тоги, кото­рую носи­ли салии (Dio­nys. A. R. II. 70) и авгу­ры. Соглас­но Сер­вию, суще­ст­во­ва­ло три вида тра­беи: чисто пур­пур­ная — для богов; пур­пур­ная с неболь­ши­ми вклю­че­ни­я­ми бело­го — для царей; и третья, опи­сан­ная выше — для авгу­ров (ad Aen. VII. 612; ср. ad VII. 188). Види­мо, никто из рим­лян, кро­ме сали­ев и авгу­ров, не носил такой тоги, с.850 хотя Дио­ни­сий утвер­жда­ет, что в неё обла­ча­лись всад­ни­ки, и на изо­бра­зи­тель­ных памят­ни­ках её невоз­мож­но иден­ти­фи­ци­ро­вать.

См. преж­де все­го, пре­вос­ход­ную ста­тью: Mül­ler A. To­ga // Denkmä­ler des klas­si­schen Al­ter­tums / Hsg. A. Bau­meis­ter. Mün­chen; Leip­zig, 1888. Sp. 1822—1835;
Mar­quardt J. Das Pri­vat­le­ben der Rö­mer. 2 Aufl. Leip­zig, 1889. In­dex to­ga; tra­bea;
Weiss H. Kos­tüm­kun­de: Handbuch der Ge­schich­te der Tracht, des Baues und des Ge­rä­thes der Völ­ker des Al­ter­thums. Stuttgart, 1881. S. 435 ff.;
Von Hey­den A. Die Tracht der Kul­tur­völ­ker Euro­pas: vom Zei­tal­ter Ho­mers bis zum Be­gin­ne des XIX Jahrhun­derts. Leip­zig, 1889. S. 27 ff.;
Voigt M. Pri­va­tal­ter­tü­mer und Kul­tur­ge­schich­te // Handbuch der Al­ter­tumswis­sen­schaft. Bd. 4. 2. Die rö­mi­schen Staats-, Kriegs- und Pri­va­tal­ter­tü­mer / Bearb. H. Schil­ler, M. Voigt. Nördlen­gen, 1887. S. 804, 876, 928;
May­ro J. E. B. Com­men­ta­ry // Thir­teen Sa­ti­res of Juve­nal. Lon­don, 1889. Ad I. 119, III. 172, X. 8 и 39, XI. 204;
Fried­län­der L. Darstel­lun­gen aus der Sit­ten­ge­schich­te Roms in der Zeit von August bis zum Aus­gang der An­to­ni­ne / Aufl. 5. Bd. 1. Leip­zig, 1881. S. 151 ff.;
Becker W. A., Göll H. Gal­lus, oder rö­mi­sche Sce­nen aus der Zeit Augusts. Bd. 3. Ber­lin, 1882. S. 198 ff.