История рабства в античном мире

Том I
Рабство в Греции

Глава одиннадцатая

ВЛИЯНИЕ РАБСТВА НА ПОРАБОЩЕННЫХ И НА СВОБОДНЫХ

с.193

Эта фами­льяр­ность, вызван­ная общ­но­стью про­ступ­ков, про­ис­те­кая не из искрен­ней пре­дан­но­сти, тем более не созда­ва­ла при­вя­зан­но­сти. Чаще все­го рабы слу­жи­ли сво­е­му гос­по­ди­ну пото­му, с.194 что тре­бо­ва­лось, чтобы они поко­ри­лись тому поло­же­нию, кото­рое им доста­ва­лось на долю. Рабы были нераз­рыв­но свя­за­ны с гос­по­ди­ном; если они не все­гда участ­во­ва­ли в его радо­стях, они обыч­но испы­ты­ва­ли его горе. Им при­хо­ди­лось делить его несча­стия, им при­хо­ди­лось сле­до­вать за ним в изгна­ние и вести с ним вме­сте жизнь, пол­ную при­клю­че­ний: это достав­ля­ет стра­да­ние Кари­о­ну в «Богат­стве» Ари­сто­фа­на¹. Но быва­ли, конеч­но, при­ме­ры вер­но­сти и пре­дан­но­сти у рабов, как и мяг­ко­сти обра­ще­ния, довер­чи­во­сти и доб­роты у гос­под. Даже при таком поло­же­нии, кото­рое из чело­ве­ка дела­ло скота, если бро­са­лись в эти души семе­на добра, мож­но было собрать у более счаст­ли­вых натур пло­ды люб­ви и лич­ных досто­инств. Театр и здесь вос­про­из­во­дил реаль­ные фак­ты. Мы виде­ли, как тра­гедия в сво­их иде­аль­ных кар­ти­нах из геро­и­че­ских вре­мен не раз застав­ля­ла про­хо­дить перед нами эти фигу­ры ста­рых слуг, кото­рые полу­ча­ли сво­его моло­до­го хозя­и­на еще в колы­бе­ли, кото­рые направ­ля­ли его пер­вые шаги и кото­рые с неиз­мен­ной пре­дан­но­стью сле­до­ва­ли за ним во всех пре­врат­но­стях его жиз­ни²; и все уро­ки, извле­кае­мые из их при­ме­ра, тра­гедия резю­ми­ру­ет в несколь­ких пре­крас­ных сло­вах без­ро­пот­ной покор­но­сти, пред­ло­жен­ной в каче­стве образ­ца для всех: «Пус­кай оста­нусь я рабом, уж если меня таким сде­ла­ло мое рож­де­ние, но пусть я буду счи­тать­ся сре­ди хоро­ших рабов, и, не имея име­ни, пусть я сохра­ню чув­ства сво­бод­но­го чело­ве­ка. Раз­ве это не луч­ше, чем носить двой­ное ярмо, как дела­ют те, кото­рые к вла­сти гос­по­ди­на при­со­еди­ня­ют дес­по­тизм сво­их поро­ков?»³ Комедия не мог­ла отка­зать­ся от про­па­ган­ды нрав­ст­вен­ных прин­ци­пов. Сре­ди рабов — без­дель­ни­ков и плу­тов она поме­сти­ла несколь­ко вер­ных и чест­ных слуг с бла­го­род­ной речью⁴ и заста­ви­ла почув­ст­во­вать гос­под то зна­че­ние, кото­рое они име­ют для них:

гово­рит Менандр⁵. Хозя­е­ва ста­ра­лись креп­ко при­вя­зать к себе слу­гу, про­па­ган­ди­ро­вать его при­мер; ока­зы­вая ему зна­ки вни­ма­ния при жиз­ни, они почти­ли его после смер­ти могиль­ным памят­ни­ком; мы уже рань­ше виде­ли, что над­пи­си сохра­ни­ли память об этом. Оче­вид­но, было извест­ное осно­ва­ние при­пи­сы­вать рабу этот язык истин­ной пре­дан­но­сти и веч­ной вер­но­сти:

Дру­го­го, засы­пан­но­го зем­лей в то вре­мя, как он рыл моги­лу для сво­его гос­по­ди­на, мож­но было заста­вить гово­рить:

Но, конеч­но, нуж­но откры­то при­знать­ся, что такие рабы были ред­ки, и было гораздо лег­че при­пи­сать мерт­вым такие мыс­ли, чем вну­шить их живым.

с.195 Те, кто был оду­шев­лен таки­ми чув­ства­ми по отно­ше­нию к сво­им хозя­е­вам, на самом деле в среде себе подоб­ных рас­смат­ри­ва­лись как пре­да­те­ли⁸. Нена­висть к хозя­и­ну была как бы в при­ро­де раба⁹; она сохра­ня­лась даже и при той тес­ной свя­зи, кото­рую ино­гда пре­ступ­ле­ние уста­нав­ли­ва­ло меж­ду ними. Под мас­кой уни­жен­но­сти, под внеш­ним выра­же­ни­ем бес­стыд­ства и шутов­ства мог­ло рас­ти это чув­ство, настоль­ко силь­ное, насколь­ко оно долж­но было быть скры­тым. «Ничто так не под­хо­дит к низ­ко­му харак­те­ру раба, — гово­рит Луки­ан, — как в тайне серд­ца питать свой гнев, давать рас­ти сво­ей нена­ви­сти, заклю­чив ее в нед­рах сво­ей души, скры­вать одни чув­ства и обна­ру­жи­вать дру­гие, под внеш­ним видом, дыша­щим весе­ло­стью комедии, пере­жи­вать тра­гедию, пол­ную печа­ли и горя»¹⁰. Про­тив сво­его хозя­и­на он пус­кал в ход все обыч­ные сред­ства изме­ны; в Гре­ции у него в руках было сред­ство государ­ст­вен­но­го зна­че­ния — донос. Такая воз­мож­ность име­ла часто место и все­гда охот­но при­ни­ма­лась в среде подо­зри­тель­ной афин­ской демо­кра­тии. Граж­да­нин, кото­рый отло­мал, напри­мер, вет­ку от свя­щен­ной оли­вы, видел себя отдан­ным почти на про­из­вол сво­их рабов; нена­висть, под­стре­кав­шая в них жела­ние пре­дать хозя­и­на в руки пра­во­судия, уси­ли­ва­лась еще любо­вью к сво­бо­де: ведь его осуж­де­ние вело за собой их отпу­ще­ние на волю¹¹. Так, один раб обви­нил Фере­кле­та в том, что он справ­лял мисте­рии у себя в доме¹²; в дру­гом про­цес­се подоб­но­го рода Лисий ста­рал­ся пре­до­сте­речь судей про­тив подоб­ных обви­не­ний, ука­зы­вая им на ту опас­ность, кото­рая нависнет над голо­ва­ми всех, если поз­во­лить таким обы­ча­ям забрать силу¹³. Сколь­ко дру­гих средств для удо­вле­тво­ре­ния сво­ей нена­ви­сти мог най­ти раб и не уда­ля­ясь от домаш­не­го оча­га, не чер­пая их где-либо на сто­роне, а нахо­дя их в сво­ей испор­чен­ной поло­же­ни­ем нату­ре! Дей­ст­ви­тель­но, мало того, что рабы мог­ли более или менее откры­ты­ми путя­ми поку­шать­ся на жизнь сво­его гос­по­ди­на, их изо­бре­та­тель­ная нена­висть дава­ла им воз­мож­ность нано­сить иные уда­ры. Допу­щен­ные со сво­и­ми поро­ка­ми в нед­ра семьи, они достав­ля­ли себе гнус­ное удо­воль­ст­вие рас­про­стра­нить в ее среде позор и бес­че­стие; и для них было вели­чай­шим сча­стьем, если им уда­ва­лось когда-либо осквер­нить подоб­ны­ми оскорб­ле­ни­я­ми послед­ние мину­ты уми­раю­ще­го, раду­ясь не столь­ко сво­ей без­на­ка­зан­но­сти, сколь­ко бес­си­лию его бешен­ства¹⁴.

Пре­дан­ность была так ред­ка, нена­висть так опас­на, что хозя­ин мог желать от сво­его раба боль­ше все­го того без­раз­ли­чия, кото­рое, не при­вя­зы­вая его к сво­е­му поло­же­нию, не тол­ка­ло его, одна­ко, ни на пре­ступ­ное пре­не­бре­же­ние сво­и­ми обя­зан­но­стя­ми, ни на стрем­ле­ние насиль­ст­вен­но разо­рвать свя­зы­ваю­щие его узы; по-види­мо­му, это и было то, к чему в общем при­шло раб­ство, сво­его рода ком­про­мисс меж­ду тре­бо­ва­ни­я­ми дес­по­тиз­ма и сопро­тив­ле­ни­ем подав­лен­ных клас­сов¹⁵. Под­дер­жи­вая пол­но­стью все пра­ва гос­по­ди­на, допус­ка­ли неко­то­рое послаб­ле­ние в отно­ше­нии суро­во­сти дис­ци­пли­ны. Тако­ва была поли­ти­ка Афин в вопро­сах внут­рен­ней жиз­ни, но в этих актах снис­хо­ди­тель­но­сти было так­же с.196 кое-что от поли­ти­ки пара­зи­та Плав­та¹⁶. Раб в кон­це кон­цов нахо­дил себе в этом извест­ную ком­пен­са­цию за самую тяжесть сво­их цепей; и, конеч­но, не упус­ка­ли слу­чая дать ему это почув­ст­во­вать:

гово­рит Менандр¹⁷. Прав­да, труд нало­жен тяже­лый, но зато жизнь обес­пе­че­на:

Боль­ше того, хлеб у него был все­гда обес­пе­чен, а укло­нить­ся от работы ему пред­став­ля­лось мно­го воз­мож­но­стей. Бла­го­да­ря лов­ко­сти и хит­ро­сти его чув­ст­вен­ная сто­ро­на даже сре­ди всех уни­же­ний, свя­зан­ных с его поло­же­ни­ем, уме­ла достав­лять себе момен­ты радо­сти; и при­выч­ка к поро­ку и его удо­воль­ст­ви­ям, заво­е­вы­вая все боль­ше и боль­ше эти души, в кон­це кон­цов туши­ла в них чув­ство люб­ви к сво­бо­де:

Дей­ст­ви­тель­но, это уже край­ний при­знак нрав­ст­вен­но­го паде­ния. Я согла­сен, что это может быть резуль­та­том их край­ней нуж­ды, резуль­та­том печаль­ным и вме­сте с тем вполне зако­но­мер­ным; но для дру­гих это было резуль­та­том пре­ступ­ной сла­бо­сти. И с это­го момен­та раб­ство хоро­шо выпол­ня­ло свое дело: оно созда­ло сре­ди людей под­лин­но раб­ские нату­ры; оно созда­ло для себя сво­его рода есте­ствен­ное пра­во про­тив прав при­ро­ды и гуман­но­сти.