История рабства в античном мире
Том II
Рабство в Риме
Глава вторая
ИСТОЧНИКИ РАБСТВА В РИМЕ
Перевод с франц. С. П. Кондратьева.
Под редакцией и с предисловием проф. А. В. Мишулина.
с.296
Все же кадры рабов пополнялись преимущественно извне. Известно, с какой суровостью римляне осуществляли право войны. Они осуществляли его даже по отношению к самим себе; гражданин, как и неприятель, взятый в плен на войне, лишался гражданских прав, становился вне закона и как бы переставал существовать как личность. Не раз сенат применял эти суровые принципы, поражавшие гражданской смертью тех, кто спас свою жизнь ценой свободы. Их оставляли в рабском положении, которое они предпочли смерти. За них отказывались давать выкуп1; после битвы при Каннах предпочли выкупить и вооружить восемь тысяч рабов; если же неприятель, как это сделал, например, Пирр, отсылал их по собственной воле или если тяжелое положение государства заставляло принять их и даже вновь использовать, то они занимали уже не прежнее положение, а понижались на один ранг: бывший всадник становился пехотинцем, бывший пехотинец причислялся к вспомогательным войскам. Они должны были служить и носить свое позорное клеймо до тех пор, пока не искупят своей вины, представив оружие, снятое ими с двух убитых ими противников2. Те же строгие правила военного режима удерживались и в установлениях гражданского права. Пленник считался мертвым, его брак расторгнутым, наследство открытым, а имения считались бесхозяйными. Но внешняя практика очень скоро смягчила суровость закона. Когда пленник, освобожденный благодаря выкупу или спасшийся бегством, возвращался, то принято было считать, что он никогда не был пленником3. Он вступал во владение своим имуществом и всеми своими правами, которых он не был лишен правом давности, этой хранительницы права спокойного владения4.
Это право войны Рим применял и к своим врагам, но уже без тех оговорок, которые ослабляли или уничтожали его действие по отношению к гражданам. Побежденные обращались в рабов, причем они даже не могли быть уверены, что им будет оставлена жизнь. После триумфа многие, как правило, предавались смерти5, иногда их избивали в лагерях6 или же их самих заставляли уничтожать друг друга во время той борьбы, которая служила для увеселения солдат7. Остальных, в том случае если нельзя было произвести обмена, обращали в рабство. Подобные примеры мы встречаем в самую раннюю эпоху истории Рима8. Они с.297 становились все более многочисленными в течение тех долгих италийских войн, когда республике приходилось выдерживать упорную борьбу с соседними племенами9. Во время войн с Ганнибалом, где Рим все на тех же полях сражался за свое существование, для него после многих зловещих дней настали и дни победы со многими пленными. Большая часть их еще до битвы при Каннах явилась предметом обмена; впоследствии более пятнадцати тысяч были проданы в пользу государства, и когда после разрушения Карфагена в 202 г. война захватила весь мир, то все театры военных действий стали поставлять свои жертвы, пополняя класс рабов.
Сицилия видела, как ее земли и народонаселение сократились на одну десятую («децимировались»); Сардиния благодаря своим постоянным восстаниям увеличивала число своих поражений и поколения своих пленных. Цизальпинская Галлия, Испания заплатили толпами рабов римским легионам, которые выбивались из сил, чтобы их подчинить10. Несколько позднее эта участь не миновала и Трансальпийскую Галлию, когда Цезарь начал против нее свою жестокую войну. Примеры мы находим на каждой странице его блестящих «Комментариев». Этой участи подвергаются целые народы. Ужас этого факта может сравниться только с жестоким хладнокровием рассказчика. Цезарь убивает, забирает и продает: «убивши сенаторов, остальных продал в рабство с аукциона»11. За один раз он продал пятьдесят три тысячи человек12. Если верить Плутарху и Аппиану, то он взял в плен свыше миллиона, прежде чем добился той окончательной победы, вслед за которой в очень недалеком будущем ворота Рима и двери сената должны были открыться перед теми же галлами, как полноправными гражданами13.
Не было ничего труднее, как захватывать этих рабов, но и не было ничего труднее, как их держать. Испанцы были слишком опасны; жители Сардинии слишком непокорны; они могут гордиться тем, что именно в силу этого своего качества они дали повод к возникновению поговорки: «Сарды — для продажи»14. Поэтому от них в качестве слуг нельзя было ожидать ничего хорошего. Цицерон, видя, что Цезарь расширяет театр военных действий вплоть до Британии, скорбел о той печальной добыче, которую он с собой приведет и которая будет состоять из рабов, вероятно мало сведущих в музыке и литературе15.
В то же самое время, когда Рим продолжал вести эти упорные и бесславные войны на западе, легкие и блестящие победы на востоке доставляли ему при значительно меньшей затрате сил толпы людей, более знакомых с искусствами и условиями рабства. Эллинские народы, к своему несчастью, столь разъединенные с самого начала борьбы Македонии с римлянами; Эпир, который, будучи сперва союзником Рима, затем отвернулся от него, не принеся, однако, с собой победы для противной стороны; Иллирия, присоединившаяся к Эпиру и к Македонии накануне поражения, — все эти народы, населявшие север Греции, заплатили весьма тяжелую дань рабству, когда Павел Эмилий завершил поражение с.298 Персея. Вслед за македонским царем среди блеска триумфального шествия двигались изображения побежденных народностей; и действительно, почти целые народы были лишены свободы и рассеяны повсюду в качестве рабов. В одном только Эпире было продано сто пятьдесят тысяч человек16. Средняя Греция оставалась еще нетронутой, но та политическая зависимость, в которую она была поставлена, являлась как бы преддверием к еще более тяжелому положению. Эта политическая униженность ослабила страну, в то же время чрезмерно возбуждая в душах людей ненависть к игу. Когда они захотели разбить его, они его только усилили. Греция была окончательно покорена, и последние борцы за ее свободу отправились в Рим, чтобы увеличить собой число рабов.
То же самое происходило и в Азии. Везде войска, уходя, уводили с собой цвет побежденных народов; везде победители, прежде чем поставить все население страны, мужчин и женщин, в одинаковые условия зависимости, собирали еще дань рабами среди наиболее преданных ее защитников. Это было неизбежным следствием всякой битвы и завершением каждого похода. И если бы мы собрали все тексты древних писателей, то все же не получили бы действительной, реальной картины. В самом деле, исторические рассказы дают далеко не исчерпывающие сведения по этому вопросу. Пленников еще считали во время первых войн Италии, во время Самнитских, войн, когда, имея равные шансы на успех, особенно заботливо отмечали потери, понесенные той и другой стороной, как два игрока, поставившие на карту свое состояние и свою жизнь. Тит Ливий сохранил среди всего остального и эти фрагменты древней римской истории. Но впоследствии Рим знал одни лишь победы, и, не имея основания опасаться чего-либо, даже в случае какой-нибудь неудачи, он значительно меньше стал интересоваться этим подсчетом. Привычка часто заставляла пренебрегать упоминанием их числа, которое, естественно, само собой напрашивалось. Даже сам Цицерон, возвратившись после осады Пинденисса и из своего похода на Исс, не считает своих пленников. Он ограничивается тем, что сообщает Аттику, что их продавали в тот момент, когда он писал, в третий день сатурналий17. Итак, об них не говорят даже в общих терминах, за исключением некоторых замечательных случаев или таких, которые отмечены какими-либо особенностями. Так, например, называли (на этот раз опасность была очень велика) число пленников, взятых Марием при «Секстиевых водах» (Aquae Sextiae — нынешнее Aix) и при Верцеллах и состоявших из девяноста тысяч тевтонов и шестидесяти тысяч кимвров18. Исчисляли также несметную добычу, захваченную Лукуллом в Понте как стране, богатой и с давних пор не подвергавшейся разорениям, сопровождающим войны; добыча была столь значительна, что раб продавался за 4 драхмы (1 р. 20 к. золотом), вол — за 1 драхму (30 коп. золотом) и все остальное в том же духе19. Упоминали также о многочисленных рабах, выведенных Катоном из страны, занятие которой было для него лишь приятным путешествием20, а именно с острова Кипра. с.299 Говорили о них потому, что Клодий, декретировавший эту экспедицию, оспаривал у совершившего ее Катона честь дать имя рабам. Будучи долгое время предметом спора между этими двумя славными именами — Клодиев и Порциев, они в конце концов не получили ни того, ни другого и продолжали называться кипрцами, как и прежде21. Упоминали еще о сорока четырех тысячах пленных, которых Август сумел захватить в горах Салассиев22, а в конце первого столетия Империи мы встречаемся с последней страницей истории евреев, на которой Иосиф Флавий смог записать все те бедствия, которые сопровождали пленение: наиболее молодые и крепкие из пленников предназначались для триумфа; из числа оставшихся — детей продали, более пожилых отправили в каменоломни Египта, огромное число распределили по провинциям, где они погибали в цирках, растерзанные хищными зверями, или от меча. Во время самой сортировки, порученной Фронтону, другу Тита, двенадцать тысяч умерли от голода; из двух миллионов семисот тысяч человек погиб один миллион сто тысяч, а девяносто семь тысяч остались рабами23.
Но по мнению некоторых, это количество было еще слишком незначительно. «Сколько врагов, столько рабов» — такова была та новая форма, которую Сизинний Капитон придал старой пословице, переставив ее слова и смысл: «сколько рабов, столько врагов» (quot servi, tot hostes)24.
Все народы прошли перед лицом римского народа в этом торжественном смотре, произведенном победоносными воинами, все народы послали на Капитолий обычные жертвы триумфов, все отдали рабству многочисленные толпы своих детей. Но привычка к этим зрелищам притупила чувство. Сама поэзия в большинстве случаев обходит молчанием эти сцены отчаяния, в которых римлянин не появлялся уже больше в качестве жертвы. Лишь одна муза Вергилия с волнением изображает эти удивительные картины. Она обращается опять-таки к Греции, и в трогательных словах Андромахи, обращенных к Энею, слышится как бы отзвук печальных жалоб Эврипида25.
ПРИМЕЧАНИЯ
О, между всеми блаженна одна Приамова дева! Та у враждебной могилы высокой под стенами Трои Смерть приняла, никаких жребьев о ней не метали, Пленницу не преклонил победитель-хозяин на ложе! Родины после пожара по разным влекомые водам, Спесь потомка Ахилла, надменного юноши, в рабстве Мы, рождая, сносили. Когда, наконец, устремился Он за Гермионой, дочерью Леды, за браком с спартанкой, Гелену отдал меня он, рабыню, рабу в обладанье. |