РЕЧИ

Дивинация против Квинта Цецилия

Exor­dium I. 1. Если кто-либо из вас, судьи, или из тех лиц, кото­рые при­сут­ст­ву­ют в заседа­нии суда, уди­вит­ся тому, что я, в про­дол­же­ние столь­ких лет сво­ей судеб­ной прак­ти­ки высту­пав­ший мно­го раз защит­ни­ком как в делах граж­дан­ских, так и уго­лов­ных, но ни разу обви­ни­те­лем, вдруг отка­зы­ва­юсь от сво­их преж­них взглядов и явля­юсь теперь в роли обви­ни­те­ля¹, то я про­шу его озна­ко­мить­ся с при­чи­на­ми и побуж­де­ни­я­ми, кото­рые руко­во­ди­ли мною; тогда он одоб­рит мой посту­пок и согла­сит­ся, что в этом про­цес­се никто, бес­спор­но, не име­ет бо́льших прав вести обви­не­ние, неже­ли я.

2. Я был, судьи, кве­сто­ром в Сици­лии 75 г. и при сво­ем отъ­езде оста­вил во всех сици­лий­цах на дол­гое вре­мя доб­рое вос­по­ми­на­ние как о сво­ей кве­сту­ре, так и лич­но о себе; вслед­ст­вие это­го они счи­та­ли меня, до неко­то­рой сте­пе­ни, защит­ни­ком сво­их инте­ре­сов, неза­ви­си­мо от того пол­но­го дове­рия, с кото­рым они отно­си­лись к мно­го­чис­лен­ным сво­им ста­рин­ным патро­нам². После недав­них гра­бе­жей и при­тес­не­ний, все они не раз явля­лись ко мне депу­та­та­ми целой про­вин­ции и про­си­ли меня при­нять на себя их защи­ту в про­цес­се, где дело шло об инте­ре­сах все­го насе­ле­ния, при­чем ссы­ла­лись на мои неод­но­крат­ные сло­ва, на мои неод­но­крат­ные обе­ща­ния быть их защит­ни­ком в слу­чае, если бы им при­шлось про­сить меня об этом. 3. Они гово­ри­ли, что наста­ло вре­мя отста­и­вать не толь­ко их инте­ре­сы, но и жизнь и бла­го­ден­ст­вие насе­ле­ния целой про­вин­ции; что у них в горо­дах нет даже богов, к заступ­ни­че­ству кото­рых мог­ли бы они при­бег­нуть, так как их глу­бо­ко чти­мые изо­бра­же­ния Г. Веррес при­ка­зал выне­сти из свя­тых хра­мов; что в три года одно­го его намест­ни­че­ства они испы­та­ли все, на что спо­соб­но сла­сто­лю­бие по части раз­вра­та, жесто­кость по части муче­ний, алч­ность по части гра­бе­жей, высо­ко­ме­рие по части оскорб­ле­ний; поэто­му они молят меня не отка­зы­вать в их прось­бе, меня, при жиз­ни кото­ро­го они счи­та­ют излиш­ним обра­щать­ся с моль­бою к дру­гим.

II. 4. Я дол­жен был, судьи, прий­ти к горь­ко­му заклю­че­нию, что мне оста­ет­ся или обма­нуть надеж­ды людей, искав­ших у меня помо­щи и защи­ты, или, под дав­ле­ни­ем обсто­я­тельств и по чув­ству дол­га, высту­пить обви­ни­те­лем, хотя я с ран­ней моло­до­сти поста­вил себе целью защи­щать обви­ня­е­мых. Я ука­зы­вал им на то, что у них есть защит­ник в лице Кв. Цеци­лия, тем более под­хо­дя­щий, что он был в сици­лий­ской про­вин­ции кве­сто­ром. Этим я наде­ял­ся выпу­тать­ся из беды, но толь­ко до край­но­сти ухуд­шил свое поло­же­ние: они оста­ви­ли бы меня гораздо ско­рее, если бы или вовсе не зна­ли этой лич­но­сти, или не име­ли его по край­ней мере кве­сто­ром. 5. Дви­жи­мый чув­ст­вом дол­га, чести, состра­да­ния, побуж­дае­мый при­ме­ра­ми мно­гих достой­ных людей, обы­ча­я­ми ста­ри­ны и заве­том пред­ков, я, судьи, при­нуж­ден был при­нять на себя это бре­мя тяже­лой обя­зан­но­сти не в сво­их лич­ных инте­ре­сах, а в инте­ре­сах сво­их дру­зей.

В дан­ном слу­чае, меня, одна­ко, уте­ша­ет созна­ние, что мое обви­не­ние мож­но назвать ско­рей защи­той, чем обви­не­ни­ем: я защи­щаю инте­ре­сы мас­сы людей, мас­сы горо­дов, — сло­вом, целой сици­лий­ской про­вин­ции; а если так, то я, обви­няя одно­го толь­ко чело­ве­ка, в сво­их гла­зах оста­юсь верен себе и не отка­зы­ва­юсь от сво­его наме­ре­ния при­но­сить защи­ту и помощь дру­гим. 6. Но если бы у меня даже не было столь соот­вет­ст­ву­ю­ще­го моим прин­ци­пам, столь почет­но­го, столь вес­ко­го побуж­де­ния; если бы даже этот про­цесс не отве­чал моим жела­ни­ям, если б даже сици­лий­цы не обра­ща­лись ко мне с прось­бой, или меж­ду мною и сици­лий­ца­ми не суще­ст­во­ва­ло близ­ких отно­ше­ний; если бы я в защи­ту сво­его поступ­ка мог при­ве­сти толь­ко одно обсто­я­тель­ство — что я в инте­ре­сах государ­ства решил­ся лич­но при­влечь к суду чело­ве­ка заме­ча­тель­но алч­но­го, отча­ян­но­го и пре­ступ­но­го, про­сла­вив­ше­го­ся нена­сыт­ным гра­би­тель­ст­вом и неве­ро­ят­ны­ми гнус­но­стя­ми не в одной Сици­лии, но и в Ахайе, Азии, Кили­кии, Пам­фи­лии, нако­нец, в Риме, на виду у всех; — неуже­ли нашел­ся бы чело­век, кото­рый отнес­ся бы с пори­ца­ни­ем к мое­му поступ­ку или наме­ре­нию? — III. 7. Ска­жи­те ради богов! чем мог бы я быть более поле­зен государ­ству в насто­я­щее вре­мя? — Что мог­ло б быть при­ят­нее рим­ско­му наро­ду, жела­тель­нее для его союз­ни­ков³ и посто­рон­них наро­дов, что боль­ше отве­ча­ло бы целям обще­го сча­стья и бла­го­ден­ст­вия? — Про­вин­ции ограб­ле­ны, угне­те­ны, разо­ре­ны вко­нец; союз­ни­ки и дан­ни­ки рим­ско­го наро­да в сво­ем горе и бед­ст­вии ищут уже не улуч­ше­ния сво­ей уча­сти, а лишь уте­ше­ния в сво­ей гибе­ли. 8. Лица, желаю­щие, чтобы судей­ская власть оста­ва­лась в руках сена­то­ров, жалу­ют­ся на недо­ста­ток обви­ни­те­лей, достой­ных их зва­ния; лица, могу­щие высту­пить обви­ни­те­ля­ми, — тре­бу­ют более стро­гих судов; в то же вре­мя и рим­ский народ, несмот­ря на испы­ты­вае­мое им мно­же­ство несча­стий и невзгод, жела­ет все­го более вос­ста­нов­ле­ния в государ­стве ста­рых судов во всей их силе и зна­че­нии. В видах улуч­ше­ния судов он добил­ся воз­вра­ще­ния ему три­бун­ской вла­сти⁴; вслед­ст­вие небреж­но­го отно­ше­ния судов к при­го­во­рам он тре­бу­ет теперь, чтобы отправ­ле­ние пра­во­судия было пору­че­но дру­го­му сосло­вию⁵; вслед­ст­вие пре­ступ­но­го, позор­но­го поведе­ния судей даже долж­ность цен­зо­ра, с кото­рой народ при­вык рань­ше соеди­нять пред­став­ле­ние о чем-то гроз­ном, в насто­я­щее вре­мя ста­но­вит­ся уже пред­ме­том жела­ния для наро­да, ста­но­вит­ся чем-то попу­ляр­ным и отрад­ным⁶. 9. При таком свое­во­лии, кото­рое поз­во­ля­ют себе самые вред­ные граж­дане, при тех жало­бах, кото­рые еже­днев­но разда­ют­ся из уст рим­ско­го наро­да, при той дур­ной сла­ве, какою поль­зу­ют­ся судьи, при том недо­ве­рии, с каким отно­сят­ся к сена­то­рам — я при­хо­жу к убеж­де­нию, что един­ст­вен­ное сред­ство, могу­щее спа­сти от мно­гих бед­ст­вий, состо­ит в том, чтобы люди спо­соб­ные и чест­ные яви­лись мсти­те­ля­ми за государ­ство и попран­ные зако­ны, и вслед­ст­вие это­го могу ска­зать по прав­де, что я высту­пил ради обще­го бла­га, чтобы облег­чить бед­ст­вия государ­ст­вен­но­го тела там, где все­го силь­ней его стра­да­ния.

Par­ti­tio 10. Объ­яс­нив при­чи­ны, побудив­шие меня взять на себя веде­ние про­цес­са, я дол­жен ска­зать теперь о пред­ме­те наше­го спо­ра, чтобы вы зна­ли, каки­ми сооб­ра­же­ни­я­ми вам сле­ду­ет руко­во­дить­ся при избра­нии обви­ни­те­ля. Я рас­суж­даю так, судьи: когда кого-либо при­вле­ка­ют к ответ­ст­вен­но­сти за вымо­га­тель­ства и меж­ду обви­ни­те­ля­ми воз­ни­ка­ет спор о том, кому до́лжно высту­пить с обви­не­ни­ем, то нуж­но обра­щать вни­ма­ние, глав­ным обра­зом, на сле­дую­щие два усло­вия: кого все­го боль­ше жела­ет иметь пред­ста­ви­те­лем обви­не­ния потер­пев­шая сто­ро­на, и кого все­го менее — обви­ня­е­мый в нане­се­нии ей обид.

Pro­ba­tio, часть I IV. 11. В нашем про­цес­се, судьи, ни о том, ни о дру­гом не может быть, по мое­му мне­нию, ника­ких раз­но­гла­сий; тем не менее я кос­нусь обо­их пунк­тов и, преж­де все­го, того, кото­рый дол­жен иметь в ваших гла­зах самое важ­ное зна­че­ние, т. е, чего жела­ет потер­пев­шая сто­ро­на; ради нее ведь и учреж­де­ны суды за вымо­га­тель­ства.

Г. Веррес обви­ня­ет­ся в том, что, в про­дол­же­ние трех лет, он разо­рил про­вин­цию Сици­лию, опу­сто­шил ее горо­да, огра­бил дома, лишил всех укра­ше­ний хра­мы. Пред­ста­ви­те­ли всей Сици­лии при­шли сюда с жало­бой; они воз­ла­га­ют свои надеж­ды на мою чест­ность, в кото­рой они уже убеди­лись, кото­рая извест­на им по опы­ту; они про­сят, чрез мое посред­ство, заступ­ни­че­ства ваше­го и зако­нов наро­да рим­ско­го; они жела­ют, чтобы я помог им в их горе, чтобы я ото­мстил за нане­сен­ные им обиды, чтобы я отста­и­вал их пра­ва, чтобы я вел весь про­цесс. 12. Что же, Кв. Цеци­лий, ты ска­жешь: то ли, что я взял­ся вести про­цесс не по прось­бе сици­лий­цев, или что жела­ния наших луч­ших и вер­ней­ших союз­ни­ков не долж­ны иметь ника­кой цены в гла­зах судей? Если ты поз­во­лишь себе высту­пить с тем утвер­жде­ни­ем, кото­ро­му твой мни­мый враг Г. Веррес жела­ет как мож­но боль­шо­го рас­про­стра­не­ния, имен­но что сици­лий­цы не про­си­ли меня об этом, — ты, преж­де все­го, помо­жешь делу сво­его вра­га, кото­рый счи­та­ет­ся не при­вле­чен­ным к суду, но пря­мо уже осуж­ден­ным, так как везде извест­но, что все сици­лий­цы иска­ли чело­ве­ка, кото­рый согла­сил­ся бы быть пред­ста­ви­те­лем обви­не­ния с их сто­ро­ны и при­влечь обид­чи­ка к суду. 13. Если ты, его враг, осме­лишь­ся отри­цать то, чего не сме­ет отри­цать он, хотя это крайне непри­ят­но для него, — смот­ри, как бы в тво­ей враж­де не про­гляды­ва­ло слиш­ком ясно дру­же­ское чув­ство. — Кро­ме того, у меня есть свиде­те­ли, лица, зани­маю­щие высо­кое поло­же­ние у нас в государ­стве, назы­вать кото­рых поимен­но мне нет необ­хо­ди­мо­сти; я ука­жу на тех толь­ко, кото­рые нали­цо и кото­рых я отнюдь не желал бы иметь свиде­те­ля­ми сво­его бес­стыд­ства, если бы солгал. Об этом зна­ет Г. Мар­целл⁷, один из наших судей; зна­ет об этом Гн. Лен­тул Мар­цел­лин⁸, явив­ший­ся, как я вижу, в заседа­ние суда. На их чест­ность и покро­ви­тель­ство сици­лий­цы наде­ют­ся все­го более, так как с фами­ли­ей Мар­цел­лов, свя­за­ны, вооб­ще, вос­по­ми­на­ния всей про­вин­ции². 14. Эти лица зна­ют, что меня про­си­ли и при том столь­ко раз и так убеди­тель­но, что мне оста­ва­лось одно из двух — или взять на себя веде­ние про­цес­са, или изме­нить обя­зан­но­стям, нала­гае­мым друж­бой. Но к чему ссы­лать­ся мне на этих свиде­те­лей, — как буд­то дело не ясно, не оче­вид­но! — Здесь при­сут­ст­ву­ют пер­вые по поло­же­нию люди целой про­вин­ции; они про­сят и умо­ля­ют вас, судьи, чтобы, в выбо­ре пред­ста­ви­те­ля их дела, ваше суж­де­ние не рас­хо­ди­лось с их жела­ни­я­ми. Здесь при­сут­ст­ву­ют депу­та­ты всех горо­дов целой Сици­лии — кро­ме двух⁹; если бы и они при­сла­ли их, не под­твер­ди­лось бы два обви­не­ния, едва ли не самые боль­шие из всех, обви­не­ния, кото­рые спра­вед­ли­во воз­во­дят на эти горо­да вме­сте с Г. Верре­сом. — 15. Но поче­му же сици­лий­цы обра­ти­лись с прось­бой о заступ­ни­че­стве ко мне, а не к кому дру­го­му? — Если б самый факт, что они обра­ти­лись ко мне, был под­вер­жен малей­ше­му сомне­нию, я счел бы нуж­ным объ­яс­нить, поче­му они это сде­ла­ли; ныне же, когда этот факт столь ясен, что вы в состо­я­нии видеть его сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми гла­за­ми, я не пони­маю, какой вред может мне при­не­сти обви­не­ние, что их выбор оста­но­вил­ся пред­по­чти­тель­но на мне. 16. Одна­ко, судьи, я не беру на себя сме­ло­сти судить о себе слиш­ком бла­го­при­ят­но и не толь­ко не ска­жу в сво­ей речи, но даже не застав­лю нико­го думать, буд­то они пред­по­чли меня всем сво­им патро­нам. В дей­ст­ви­тель­но­сти это не так; обра­ти­ли вни­ма­ние на поло­же­ние каж­до­го, на его здо­ро­вье, на его опыт­ность как адво­ка­та. В дан­ном слу­чае, я все­гда думал и желал, чтобы вести про­цесс брал­ся луч­ше кто-либо дру­гой — из тех, кто может вести его — неже­ли я, но луч­ше я, чем никто.

V. 17. Ввиду несо­мнен­но­сти фак­та, что я взял­ся вести про­цесс по прось­бе сици­лий­цев, нам оста­ет­ся решить вопрос, долж­но ли это обсто­я­тель­ство иметь вли­я­ние на ваше реше­ние, долж­ны ли вы ува­жить жела­ния союз­ни­ков рим­ско­го наро­да и ваших про­си­те­лей в деле, касаю­щем­ся воз­мездия за нане­сен­ные им обиды. Но к чему мне рас­про­стра­нять­ся об этом? — Как буд­то не вся­ко­му извест­но, что закон о вымо­га­тель­ствах уста­нов­лен все­це­ло для союз­ни­ков! 18. Когда вымо­га­ют день­ги у част­ных лиц, их тре­бу­ют обрат­но обык­но­вен­но част­ны­ми иска­ми, граж­дан­ски­ми судом; этот закон, напро­тив, издан для союз­ни­ков, на осно­ва­нии его тре­бу­ют вос­ста­нов­ле­ния сво­их прав ино­стран­ные наро­ды, в нем их кре­пость, — теперь, прав­да, менее надеж­ная, чем рань­ше, все же, если есть хоть какая-нибудь надеж­да, кото­рая может уте­шить союз­ни­ков, вся она в этом законе, и для это­го зако­на дав­но ищут неусып­ных стра­жей не один народ рим­ский, но и отда­лен­ней­шие пле­ме­на. 19. Кто же может гово­рить, что не сле­ду­ет при­ме­нять этот закон сооб­раз­но с жела­ни­я­ми тех, ради кого он уста­нов­лен? Если бы Сици­лии мож­но было выска­зать в один голос свое мне­ние, она ска­за­ла бы: «все золо­то, все сереб­ро, все худо­же­ст­вен­ные про­из­веде­ния, укра­шав­шие мои горо­да, дома и хра­мы, все пра­ва и пре­иму­ще­ства, кото­ры­ми я поль­зо­ва­лась в чем бы то ни было бла­го­да­ря рас­по­ло­же­нию рим­ско­го сена­та и наро­да — все это ты отнял у меня, Г. Веррес; поэто­му я тре­бую от тебя в виде воз­ме­ще­ния за это, на осно­ва­нии зако­на, сто мил­ли­о­нов сестер­ци­ев»¹⁰. Если бы, как я ска­зал выше, про­вин­ция мог­ла выска­зать­ся от обще­го име­ни, она ска­за­ла бы так; но она не может сде­лать это­го, вслед­ст­вие чего сама избра­ла сво­им пред­ста­ви­те­лем чело­ве­ка, кото­ро­го счи­та­ла под­хо­дя­щим. 20. А если так, то воз­мож­но ли быть столь бес­со­вест­ным, чтобы вме­шать­ся в чужое дело и высту­пить пове­рен­ным заин­те­ре­со­ван­ной сто­ро­ны про­тив ее жела­ния? VI. Если бы, Кв. Цеци­лий, сици­лий­цы гово­ри­ли с тобою таким обра­зом: «Мы тебя не зна­ем, нам неиз­вест­но, что ты за чело­век, кто ты; мы нико­гда не виде­ли тебя рань­ше и хотим пору­чить защи­ту сво­их инте­ре­сов лицу, чест­ность кото­ро­го мы испы­та­ли», — если бы они гово­ри­ли так, раз­ве их речь не была бы убеди­тель­ной для всех? Теперь они гово­рят, что зна­ют обо­их нас и жела­ют, чтобы один был пред­ста­ви­те­лем их инте­ре­сов, с дру­гим же вовсе не хотят иметь ника­ко­го дела. 21. Поче­му не хотят они, — это доста­точ­но ясно, хотя бы они и мол­ча­ли; но они не мол­чат, — и ты все-таки пред­ла­га­ешь свои услу­ги про­тив вся­ко­го их жела­ния, ты все-таки жела­ешь гово­рить в чужом для тебя деле, ты все-таки хочешь защи­щать тех, кото­рые пред­по­чи­та­ют ско­рей быть пре­до­став­лен­ны­ми сво­ей уча­сти, неже­ли иметь тебя сво­им защит­ни­ком? Ты все-таки пред­ла­га­ешь свои услу­ги людям, кото­рые зна­ют, что ты не жела­ешь вести их дело ради их поль­зы, а если бы и желал, — не можешь? Зачем ты пыта­ешь­ся отнять у них силой сла­бую надеж­ду спа­сти хотя остат­ки их состо­я­ния, надеж­ду, осно­ван­ную на стро­го­сти зако­на и суда? Зачем ты ста­вишь им себя попе­рек доро­ги, им, ради кото­рых, глав­ным обра­зом, и уста­нов­лен этот закон? Зачем ты ста­ра­ешь­ся теперь лишить все­го людей, для кото­рых ты не сде­лал все­го, чего сле­до­ва­ло, во вре­мя сво­ей служ­бы у них в про­вин­ции? Зачем ты лиша­ешь их воз­мож­но­сти если не отсто­ять свои пра­ва, то хоть опла­ки­вать свои бед­ст­вия? — 22. Или ты дума­ешь, что — когда вести их дело будешь ты, — явит­ся хоть один из чис­ла тех, кото­рые, как ты зна­ешь, ста­ра­ют­ся не о том, чтобы отмстить, при тво­ей помо­щи, дру­го­му, но о том, чтобы, с помо­щью дру­гих, нака­зать тебя само­го?

Pro­ba­tio, часть II VII. Что ж далее? Одно лишь это пре­иму­ще­ство на моей сто­роне, что сици­лий­цы пред­по­чи­та­ют меня вся­ко­му дру­го­му? Отно­си­тель­но вто­ро­го пунк­та — кого все­го менее жела­ет видеть сво­им обви­ни­те­лем Веррес — воз­мож­ны сомне­ния? Да были ли при­ме­ры, чтобы кто-либо так горя­чо доби­вал­ся почет­ных долж­но­стей или так рев­ност­но забо­тил­ся о сво­ем спа­се­нии, как хло­пота­ли он и его дру­зья о том, чтобы обви­ни­те­лем был не я? — Веррес зна­ет, что во мне есть мно­го тако­го, чего, как он уве­рен, нет в тебе, Кв. Цеци­лий. 23. Какие каче­ства есть у каж­до­го из нас, я ска­жу немно­го ниже, теперь же ска­жу толь­ко, — с чем и ты про себя согла­сишь­ся, — что во мне нет ниче­го тако­го, к чему он мог бы отно­сить­ся с пре­не­бре­же­ни­ем, в тебе — ниче­го тако­го, чего он дол­жен бы был опа­сать­ся; поэто­му-то его зна­ме­ни­тый и могу­ще­ст­вен­ный защит­ник и друг (Гор­тен­сий) сто­ит на тво­ей сто­роне и пода­ет свой голос про­тив меня; он пря­мо про­сит суд отдать тебе пре­иму­ще­ство пере­до мною и гово­рит, что в его прось­бе нет ниче­го неспра­вед­ли­во­го, ниче­го при­страст­но­го, ниче­го оскор­би­тель­но­го для дру­гих. Он гово­рит: «Я про­шу не того, чего я обык­но­вен­но дости­гал, когда наста­и­вал на сво­ем, — я про­шу не оправ­да­ния винов­но­го; я про­шу о том, чтобы обви­ни­те­лем его был этот, а не тот. Испол­ни мое жела­ние, усту­пи мне, это для тебя не труд­но, не бес­чест­но и не воз­будит ничье­го неудо­воль­ст­вия; если ты допу­стишь это, то заод­но ты допу­стишь — и при­том безо вся­кой опас­но­сти и позо­ра для себя — и оправ­да­ние мое­го кли­ен­та». 24. А чтобы эта любез­ная прось­ба была соеди­не­на с неко­то­ро­го рода остраст­кой, он гово­рит, что в суде есть у него «вер­ные люди», кото­рым и сле­ду­ет пока­зы­вать таб­лич­ки. «Это к чему?» — спро­си­те вы. Гор­тен­сий — чело­век умный; он видит, что если кто-нибудь, взяв день­ги, поже­ла­ет изме­нить сво­е­му обе­ща­нию, то он может сде­лать это очень лег­ко: в дан­ном слу­чае при­го­вор поста­нов­ля­ет­ся одно­вре­мен­ной, а не посте­пен­ной пода­чей голо­сов, а роздан­ные всем таб­лич­ки натер­ты вос­ком опре­де­лен­но­го зако­ном цве­та, а не того, кото­рый уже раз при­нес позор суду¹¹. Но он хло­по­чет так усерд­но не ради Верре­са, а про­сто пото­му, что ему в выс­шей сте­пе­ни не по серд­цу все дело: он пони­ма­ет, что, если из рук маль­чи­ков-ари­сто­кра­тов, над кото­ры­ми он до сих пор сме­ял­ся¹², из рук квад­рупла­то­ров¹³, кото­рых он все­гда не без осно­ва­ния пре­зи­рал и ста­вил ни во что, обви­не­ние перей­дет в руки людей нероб­ко­го десят­ка, людей, поль­зу­ю­щих­ся ува­же­ни­ем, — его тор­же­ству, как пове­рен­но­го, насту­пит конец. VIII. 25. Я же его пред­у­преж­даю, что, если вы воз­ло­жи­те веде­ние про­цес­са на меня, он дол­жен изме­нить весь спо­соб защи­ты и изме­нить так, чтобы ему более при­лич­ным и чест­ным обра­зом, неже­ли он хочет того сам, сле­до­вать при­ме­ру людей, кото­рых он видел в пол­ном блес­ке их сла­вы, — Л. Крас­са и М. Анто­ния¹⁴: по их мне­нию, как в уго­лов­ных, так и в граж­дан­ских про­цес­сах дру­зей не сле­ду­ет при­но­сить с собою в суд ниче­го, кро­ме чест­но­го отно­ше­ния к делу и сво­его талан­та. Пусть он не наде­ет­ся, если про­цесс будет пору­че­но вести мне, под­ку­пить судей без боль­шой опас­но­сти для мно­гих. 26. Я взял­ся вести здесь в суде защи­ту инте­ре­сов сици­лий­цев но их прось­бе, но счи­таю себя вме­сте с тем доб­ро­воль­ным защит­ни­ком инте­ре­сов и рим­ско­го наро­да; поэто­му я дол­жен уни­что­жить не одно­го зло­го чело­ве­ка, — чего хотят сици­лий­цы — нет, необ­хо­ди­мо вырвать самый корень зла, чего дав­но и страст­но жела­ет народ рим­ский. О том, что я могу совер­шить в этом направ­ле­нии и чего достичь, я пред­по­чи­таю не гово­рить в сво­ей речи; луч­ше оста­вить это пред­по­ло­же­ни­ем.

Re­fu­ta­tio, часть I 27. А ты, Цеци­лий, чем силен? Когда и где испы­тал ты свои спо­соб­но­сти, — не гово­ря уже о том, дал ли ты дру­гим хоть какое-нибудь дока­за­тель­ство сво­его талан­та? Думал ли ты, как труд­но вести уго­лов­ный про­цесс, нари­со­вать кар­ти­ну всей жиз­ни дру­го­го, — и сде­лать, чтобы она не толь­ко запе­чат­ле­лась в серд­цах судей, но и пред­ста­ви­лась перед гла­за­ми всех, — защи­щать важ­ней­шие инте­ре­сы союз­ни­ков, выго­ды про­вин­ций, силу зако­нов, высо­кое зна­че­ние суда? — IX. Выслу­шай, бла­го тебе впер­вые пред­став­ля­ет­ся слу­чай позна­ко­мить­ся с этим, как мно­го качеств нуж­но иметь обви­ни­те­лю; если из мно­гих ты най­дешь в себе хоть одно, я охот­но и бес­пре­ко­слов­но уступ­лю тебе то, чего ты доби­ва­ешь­ся.

Преж­де все­го, ему нуж­но быть вполне чистым и без­уко­риз­нен­ным нрав­ст­вен­но: нет ниче­го хуже, как тре­бо­вать отче­та в жиз­ни у дру­го­го, не имея воз­мож­но­сти дать отчет в сво­ей соб­ст­вен­ной. Боль­шо­го гово­рить о тебе здесь я не наме­рен, ска­жу толь­ко, — это, мне кажет­ся, заме­ти­ли все, — что до сих пор тебя мог­ли узнать одни сици­лий­цы, сици­лий­цы же гово­рят, что не явят­ся в суд, если вести про­цесс пору­чат тебе, хотя они злы на того же само­го чело­ве­ка, кото­ро­го назы­ва­ешь сво­им вра­гом ты. 28. При­чи­ну их отка­за я не объ­яс­ню тебе, — пре­до­став­ляю думать о ней судьям то, что сле­ду­ет думать; мои кли­ен­ты, люди слиш­ком уж про­зор­ли­вые и подо­зри­тель­ные, дума­ют, что ты хотел не при­вез­ти из Сици­лии гра­моты, чтобы вос­поль­зо­вать­ся ими про­тив Верре­са, а увез­ти из Сици­лии эти гра­моты, так как они слу­жат доку­мен­та­ми не толь­ко об его про­пре­ту­ре, но и о тво­ей кве­сту­ре.

29. Затем, обви­ни­тель дол­жен быть чело­ве­ком стой­ким и откро­вен­ным. Если б я и пред­по­ла­гал в тебе жела­ние быть им — все же для меня ясно, что быть им ты не можешь. Я гово­рю здесь не о том — чего ты, впро­чем, не мог бы опро­верг­нуть, — что перед сво­им отъ­ездом из Сици­лии ты поми­рил­ся с Верре­сом; что, соби­ра­ясь уез­жать, ты оста­вил Верре­су в про­вин­ции сво­его сек­ре­та­ря и при­я­те­ля Пота­мо­на: что брат твой, М. Цеци­лий, пре­крас­ный, ред­ких качеств моло­дой чело­век¹⁵, не толь­ко не явил­ся сюда в суд помо­гать тебе мстить за нане­сен­ные тебе оскорб­ле­ния, а напро­тив, не отхо­дит от Верре­са, живет с ним вполне по-при­я­тель­ски, на самой корот­кой ноге. Кро­ме этих при­зна­ков лож­но­го обви­ни­те­ля, в тебе есть еще мас­са дру­гих, кото­рые я в дан­ную мину­ту обхо­жу мол­ча­ни­ем; я утвер­ждаю лишь, что, как бы горя­чо ты ни желал, ты не можешь быть бес­по­щад­ным обви­ни­те­лем: 30. я знаю мно­же­ство про­ступ­ков, в кото­рых ты при­ни­мал уча­стие вме­сте с Верре­сом, вслед­ст­вие чего не можешь кос­нуть­ся их в сво­ем обви­не­нии. X. Вся Сици­лия жалу­ет­ся, что, когда Веррес потре­бо­вал от кре­стьян хле­ба для сво­его про­до­воль­ст­вия, он вме­сто хле­ба велел вне­сти за каж­дый модий две­на­дцать сестер­ци­ев, хотя модий пше­ни­цы сто­ил толь­ко два сестер­ция¹⁶. Это тяж­кое обви­не­ние, гро­мад­ные день­ги, наг­лый гра­беж, невы­но­си­мая обида! Мой долг — тре­бо­вать для него обви­ни­тель­но­го при­го­во­ра за одно это пре­ступ­ле­ние. — 31. Что же наме­рен делать ты, Цеци­лий? Обой­дешь ли ты мол­ча­ни­ем это непро­сти­тель­ное пре­ступ­ле­ние, или назо­вешь его? — Если назо­вешь, — как же ты ста­нешь обви­нять дру­го­го в том, что ты, в то же самое вре­мя, в той же самой про­вин­ции про­де­лал сам? Неуже­ли у тебя хва­тит духу обви­нить дру­го­го, про­из­но­ся вме­сте с тем неопро­вер­жи­мый при­го­вор себе само­му? Если ты наме­рен умол­чать, — что же это будет за обви­не­ние, автор кото­ро­го под гне­том лич­ной опас­но­сти боит­ся не толь­ко вме­нить под­суди­мо­му в пре­ступ­ле­ние небы­ва­лый и вме­сте с тем вполне глас­ный посту­пок, но даже заик­нуть­ся о нем?… 32. Сенат при­ка­зал пре­то­ру Верре­су заку­пить у сици­лий­цев хлеб; часть денег за этот хлеб была удер­жа­на¹⁷. Еще одно тяж­кое обви­не­ние про­тив Верре­са, тяж­кое, — если вести обви­не­ние буду я; в тво­их устах оно обра­ща­ет­ся в ничто. Кве­сто­ром был ты; казен­ные день­ги шли чрез твои руки, и, если бы пре­тор желал вос­поль­зо­вать­ся ими, в тво­ем рас­по­ря­же­нии было мно­го средств поме­шать ему в этом. Если обви­нять будешь ты, и об этом пре­ступ­ле­нии не может быть речи. В про­дол­же­ние все­го про­цес­са ни разу не будет упо­мя­ну­то о его страш­ных, всем извест­ных гра­бе­жах и при­тес­не­ни­ях. Поверь мне, Цеци­лий, — не может быть чест­ным пред­ста­ви­те­лем обви­не­ния со сто­ро­ны союз­ни­ков соучаст­ник обви­ня­е­мо­го по пре­ступ­ле­ни­ям… 33. Вме­сто хле­ба откуп­щи­ки потре­бо­ва­ли от горо­дов денег. Что ж, раз­ве это слу­чи­лось тогда, когда один Веррес был пре­то­ром? — Нет, и в квес­тор­ство Цеци­лия. Что же, поста­вишь ты ему в вину то, чему ты мог и дол­жен был поме­шать, или обой­дешь все мол­ча­ни­ем? Сле­до­ва­тель­но, в про­дол­же­ние все­го сво­его про­цес­са Веррес не услы­шит ниче­го о том деле, совер­шая кото­рое он не мог най­ти себе оправ­да­ний!

XI. Я гово­рю о том, что всем извест­но; но есть еще дру­гие гра­бе­жи, более скры­тые, гра­бе­жи, кото­ры­ми он вели­ко­душ­но поде­лил­ся со сво­им кве­сто­ром, для того, веро­ят­но, чтобы умень­шить его жар и пыл. 34. Ты зна­ешь, — мне извест­но о них, и, если б я захо­тел о них рас­ска­зать, все лег­ко увиде­ли бы, что вы не толь­ко дей­ст­во­ва­ли по обще­му пла­ну, но и с рас­че­том на общую добы­чу; с деле­жом послед­ней вы все еще не успе­ли спра­вить­ся¹⁸. Поэто­му, если ты тре­бу­ешь, чтобы тебе дали пра­во пока­зать про­тив него, как тво­е­го быв­ше­го сообщ­ни­ка, под усло­ви­ем соб­ст­вен­ной без­на­ка­зан­но­сти, я ниче­го не имею про­тив, если это доз­во­ле­но зако­ном¹⁹; но, если речь идет о том, кому быть обви­ни­те­лем, тебе необ­хо­ди­мо усту­пить это пра­во тем, кото­рым ни одна соб­ст­вен­ная вина не меша­ет высту­пить с обви­не­ни­ем дру­гих. 35. И посмот­ри, какая раз­ни­ца будет меж­ду обви­не­ни­ем моим и тво­им: я постав­лю Верре­су в вину даже то, что ты сде­лал без Верре­са, за то, что он не поме­шал тебе, имея пол­ную воз­мож­ность, тогда как ты не захо­чешь вме­нить ему в вину даже того, что он сде­лал сам, — чтобы скрыть вся­кий след сво­его с ним сообщ­ни­че­ства!

А затем, Цеци­лий, раз­ве, по-тво­е­му, не сле­ду­ет обра­щать вни­ма­ния на те каче­ства в чело­ве­ке, без кото­рых нико­им обра­зом нель­зя взять­ся вести про­цесс, — тем более, столь важ­ный, — на неко­то­рую адво­кат­скую опыт­ность, на неко­то­рый дар сло­ва, на кое-какие зна­ния, при­об­ре­тен­ные тео­ре­ти­че­ски или прак­ти­че­ски — на фору­ме, в судах и вслед­ст­вие зна­ком­ства с зако­на­ми? 36. Я пони­маю, как затруд­ни­те­лен и щекот­лив под­ни­мае­мый мною вопрос, — если вся­кое хва­стов­ство про­тив­но, то все­го про­тив­нее чван­ство сво­им умом и крас­но­ре­чи­ем. Поэто­му ниче­го не гово­рю про свой талант; преж­де все­го пото­му, что не могу ниче­го ска­зать, — но если бы и мог, я все-таки пред­по­чел бы мол­чать; мне нуж­но доволь­ст­во­вать­ся тем мне­ни­ем, кото­рое уста­но­ви­лось обо мне, како­во бы оно ни было, так как, если бы оно и не осо­бен­но льсти­ло мне, я не в состо­я­нии сво­и­ми сло­ва­ми сде­лать его более бла­го­при­ят­ным для себя. — XII. 37. Нет, я хочу пого­во­рить с тобою, Цеци­лий, по-дру­же­ски, без вся­ко­го отно­ше­ния к нынеш­не­му наше­му спо­ру и сопер­ни­че­ству; про­шу тебя — поду­май еще и еще раз, како­го ты о себе мне­ния, собе­рись с мыс­ля­ми, спро­си себя, что́ ты и что́ можешь ты сде­лать. Наде­ешь­ся ли ты в этом в выс­шей сте­пе­ни важ­ном и глу­бо­ко печаль­ном деле — взяв­шись вести про­цесс от лица союз­ни­ков, про­цесс, где идет речь об инте­ре­сах про­вин­ции, пра­вах рим­ско­го граж­дан­ства, высо­ком зна­че­нии суда и зако­нов, — спра­вить­ся с таким обшир­ным, серь­ез­ным, слож­ным про­цес­сом сво­им голо­сом, памя­тью, умом и талан­та­ми? — 38. Наде­ешь­ся ли ты раз­бить на части свою обви­ни­тель­ную речь про­тив Верре­са в той же после­до­ва­тель­но­сти по месту и вре­ме­ни, в какой он совер­шил свои пре­ступ­ле­ния в быт­ность свою кве­сто­ром, лега­том, пре­то­ром, в Риме, Ита­лии, Ахайе, Азии²⁰ и Пам­фи­лии? Наде­ешь­ся ли ты — что по отно­ше­нию к подоб­но­го рода под­суди­мо­му без­услов­но необ­хо­ди­мо — пред­ста­вить его наг­лость, низость и жесто­кость таки­ми же ужас­ны­ми и невы­но­си­мы­ми для сво­их слу­ша­те­лей, каки­ми были они для его жертв? 39. Поверь мне, тяже­ла зада­ча, о кото­рой я гово­рю, не отно­сись к ней небреж­но. Нуж­но ска­зать обо всем, все осве­тить, все объ­яс­нить; необ­хо­ди­мо не толь­ко вооб­ще изло­жить дело, но и изло­жить его вну­ши­тель­но и крас­но­ре­чи­во; если ты хочешь что-либо сде­лать или чего-либо добить­ся, тебе надо поза­бо­тить­ся о том, чтобы тебя не толь­ко слу­ша­ли, но и слу­ша­ли с охотой и инте­ре­сом. Если бы даже при­ро­да дала тебе для это­го боль­шой талант, если бы ты с дет­ских лет любил бла­го­род­ные заня­тия и достиг в них неко­то­ро­го совер­шен­ства, если б ты научил­ся по-гре­че­ски в Афи­нах, а не в Лили­бее, по-латы­ни — в Риме, а не в Сици­лии²¹, — все-таки было бы вели­кой зада­чей спра­вить­ся с таким огром­ным, воз­буж­даю­щим столь живой инте­рес к себе делом сво­им при­ле­жа­ни­ем, объ­ять его сво­ею памя­тью, изло­жить его в кра­си­вой фор­ме и дове­сти до кон­ца, наде­ясь на свои голо­со­вые сред­ства и физи­че­ские силы.

40. Быть может, ты спро­сишь меня: «Ну, а в тебе есть все эти каче­ства!» К сожа­ле­нию — нет; но все же, сго­рая жела­ни­ем при­об­ре­сти их, я работал с само­го дет­ства, не щадя сил. Если я не мог достичь это­го, вслед­ст­вие обшир­но­сти и труд­но­сти зада­чи, хотя и посвя­тил ей всю жизнь, — как же далек дол­жен быть от это­го ты; если ты не толь­ко нико­гда не думал об этом рань­ше, но не можешь даже подо­зре­вать, в чем состо­ит и как вели­ка твоя зада­ча — теперь, когда берешь­ся за нее?

XIII. 41. Все зна­ют, что я усерд­но посе­щаю форум и суды, что, в мои годы, никто чаще меня не высту­пал в роли защит­ни­ка, а если и высту­па­ли, то немно­гие; что все то вре­мя, кото­рое оста­ет­ся сво­бод­ным от испол­не­ния пору­че­ний сво­их дру­зей, я посвя­щаю сво­им люби­мым заня­ти­ям и трудам, чтобы при­об­ре­сти боль­ший навык и зна­ком­ство с тем, что надоб­но знать пове­рен­но­му; тем не менее, — да отка­жут мне боги в сво­ей мило­сти, если я гово­рю неправ­ду — при одном вос­по­ми­на­нии о дне, когда под­суди­мо­го вызо­вут в суд, и мне при­дет­ся гово­рить речь, я не толь­ко вол­ну­юсь душою, но и содро­га­юсь всем телом. 42. Я и теперь зара­нее пред­став­ляю себе в уме шум­ные про­яв­ле­ния при­стра­стия слу­ша­те­лей в ту или дру­гую сто­ро­ну, тот живой инте­рес, кото­рый воз­будит к себе этот важ­ный про­цесс, ту мно­го­чис­лен­ную пуб­ли­ку, кото­рую собе­рет бес­сла­вие Г. Верре­са, нако­нец, то напря­жен­ное вни­ма­ние, с кото­рым будет выслу­ша­на моя речь, бла­го­да­ря пре­ступ­но­сти ее героя. Когда я поду­маю об этом, я теперь уже начи­наю боять­ся, будет ли моя речь сочте­на людь­ми, нена­видя­щи­ми его, соот­вет­ст­ву­ю­щей вели­чине нане­сен­ных им обид, ока­жет­ся ли она достой­ной все­об­ще­го ожи­да­ния и важ­но­сти само­го дела. 43. Ты же вполне спо­ко­ен на этот счет, ни о чем не дума­ешь, нима­ло не тре­во­жишь­ся; если тебе уда­лось заучить несколь­ко фраз из какой-нибудь ста­рой речи, напр., «к тебе обра­ща­юсь я, все­б­ла­гий и все­мо­гу­щий Юпи­тер…» не то: «как хотел бы я, судьи, если бы это было воз­мож­ным», или нечто в этом роде, — ты счи­та­ешь себя вполне гото­вым идти в суд. 44. По-мое­му, ты не мог бы вести про­цес­са даже тогда, когда бы знал, что тебе никто не отве­тит; теперь же тебе пред­сто­ит иметь дело с чело­ве­ком, ода­рен­ным заме­ча­тель­ным крас­но­ре­чи­ем и отлич­но под­готов­лен­ным, с кото­рым нуж­но будет то спо­кой­но рас­суж­дать, то бить­ся не на живот, а на смерть; поду­мал ли ты о том? Про себя я могу ска­зать, что я охот­но воздаю хва­лу его талан­ту, но не боюсь его; что он мне нра­вит­ся, но не суме­ет оча­ро­вать меня настоль­ко, чтобы я дал ему про­ве­сти себя. XIV. Ему не удаст­ся сбить меня с пози­ции сво­ей лов­ко­стью, он не пере­хит­рит меня, не испу­га­ет, не сму­тит сво­им ора­тор­ским талан­том: я знаю все спо­со­бы напа­де­ния, кото­ры­ми он рас­по­ла­га­ет, все при­е­мы, кото­ры­ми он поль­зу­ет­ся в речах, мы не раз встре­ча­лись с ним в суде и как това­ри­щи, и как про­тив­ни­ки. Как он ни талант­лив, тем не менее он будет гово­рить про­тив меня в пол­ном созна­нии, что под­вер­га­ет­ся суду отча­сти и его талант. 45. Зато зара­нее вооб­ра­жаю, как нате­шит­ся, как вво­лю насме­ет­ся он над тобою, Цеци­лий! Сколь­ко раз пре­до­ста­вит он тебе сво­бод­но выбрать одно из двух: — счи­тать факт совер­шив­шим­ся или не совер­шив­шим­ся, объ­явить утвер­жде­ние прав­дой или ложью — и дока­жет тебе, что, на чем бы не оста­но­вил­ся твой выбор, все будет про­тив тебя²². Труд­но пред­ста­вить, сколь­ко муче­ний при­дет­ся выне­сти, в каких потем­ках бро­дить тебе, столь хоро­ше­му чело­ве­ку! Посмот­ри-ка, как он при­мет­ся делить твое обви­не­ние по частям и счи­тать по паль­цам отдель­ные пунк­ты тво­ей речи; как он покон­чит с одним, разо­бьет дру­гой, опро­вергнет тре­тий! Тогда само­го тебя возь­мет, без сомне­ния, страх, что ты окле­ве­тал невин­но­го. 46. А ну, как он начнет взы­вать к состра­да­нию, жало­вать­ся — и часть все­об­щей нена­ви­сти, лежа­щей тяже­лым бре­ме­нем на под­суди­мом, сва­ли­вать на тебя, заго­во­рит о тес­ных узах, дол­жен­ст­ву­ю­щих по обы­чаю пред­ков свя­зы­вать пре­то­ра с кве­сто­ром, кото­ро­го ему дала неис­по­веди­мая воля рока²³, — будешь ли ты в состо­я­нии выне­сти взрыв него­до­ва­ния, кото­рое воз­будит про­тив тебя его речь? — Поду­май об этом, еще и еще раз собе­рись с мыс­ля­ми: мне кажет­ся, ты дол­жен боять­ся, что он не толь­ко закида­ет тебя сло­ва­ми, но одни­ми дви­же­ни­я­ми сво­его тела собьет тебя с тол­ку и раз­ру­шит твои пла­ны и пред­по­ло­же­ния. 47. Я теперь уже могу судить о том, что будет: если ты суме­ешь сего­дня воз­ра­жать на эту мою речь, если ты отсту­пишь хоть на одно сло­во от той тет­рад­ки, ком­пи­ля­ции чужих речей, кото­рую дал тебе какой-нибудь школь­ный учи­тель, — то я объ­яв­лю тебя спо­соб­ным не уда­рить лицом в грязь и на том суде, спо­соб­ным выне­сти на сво­их пле­чах тяжесть того обви­не­ния и испол­нить свой долг; но если ты ока­жешь­ся нулем в этом проб­ном состя­за­нии со мною, можем ли мы наде­ять­ся на твою победу в насто­я­щей борь­бе с чрез­вы­чай­но опас­ным про­тив­ни­ком?

XV. Но допу­стим, что он — ничто­же­ство, не спо­соб­ное ниче­го сде­лать; но он явит­ся в суд в сопро­вож­де­на опыт­ных, вла­де­ю­щих даром сло­ва суб­скрип­то­ров²⁴. Спа­си­бо и за то, хотя это­го, в сущ­но­сти, недо­ста­точ­но; пред­ста­ви­тель обви­не­ния дол­жен высту­пать во все­ору­жии, в пол­ной готов­но­сти. Но бли­жай­ший суб­скрип­тор — Д. Аппу­лей, мла­де­нец не по воз­рас­ту, а по навы­ку и сно­ров­ке в судах. 48. Затем, он, пола­гаю зару­чил­ся Али­е­ном; этот, по край­ней мере, ходит сидеть на ска­мей­ках в суде; уме­ет ли он гово­рить, я не знаю, так как нико­гда не обра­щал на него вни­ма­ния, но кри­чит он гром­ко и с выдерж­кой. В нем все твои надеж­ды; он, если ты будешь избран пред­ста­ви­те­лем обви­не­ния, выне­сет на себе все бре­мя суда. А впро­чем — боюсь, он не выка­жет сво­его ора­тор­ско­го талан­та в пол­ном блес­ке; он поща­дит твою сла­ву и репу­та­цию и нароч­но при­ки­нет­ся сла­бее, чем он есть, чтобы ты казал­ся хоть чем-нибудь. В гре­че­ских дра­мах мы видим, что вто­рой и тре­тий акте­ры, даже если и могут гово­рить гром­че пер­во­го, тем не менее гово­рят тише, чтобы тем отчет­ли­вее разда­вал­ся голос пер­во­го. Точ­но так же посту­пит Али­ен — он будет услу­жи­вать тебе, заис­ки­вать у тебя, не пока­жет все­го, что может. 49. Из одно­го это­го може­те вы судить, что за обви­ни­те­ли будут у нас в столь важ­но­го про­цес­се, когда, с одной сто­ро­ны, Али­ен дол­жен зна­чи­тель­но сокра­тить свои и без того жал­кие силы, с дру­гой сто­ро­ны, Цеци­лий рас­счи­ты­ва­ет посто­ять за себя лишь в том слу­чае, если Али­ен уме­рит свой пыл и пре­до­ста­вит ему роль пер­во­го ора­то­ра. Не знаю, откуда возь­мут они чет­вер­то­го това­ри­ща, кро­ме как из того ста­да водо­ле­ев, кото­рые изъ­яви­ли свою готов­ность быть суб­скрип­то­ра­ми, кому бы вы ни пору­чи­ли обви­не­ние. 50. Из этих-то совер­шен­но чужих для тебя людей ты дол­жен при­гла­шать к себе в гости суб­скрип­то­ра; вот како­ва помощь, кото­рой ты зару­чил­ся! Им я не наме­рен ока­зы­вать столь­ко чести, чтобы отве­чать им каж­до­му отдель­но в опре­де­лен­ном поряд­ке; так как я упо­мя­нул о них слу­чай­но, а не с наме­ре­ни­ем, я отве­чу им крат­ко и покон­чу с ними мимо­хо­дом. XVI. Неуже­ли вы счи­та­е­те меня так бед­ным дру­зья­ми, чтобы мне нуж­но было дать суб­скрип­то­ра не из тех лиц, кото­рых я при­вел с собою, а из среды наро­да? С дру­гой сто­ро­ны, неуже­ли у вас так мало на при­ме­те людей, кото­рых мож­но при­влечь к суду, чтобы вам нуж­но было выры­вать из моих рук про­цесс, вме­сто того, чтобы поис­кать обви­ня­е­мых из ваше­го сосло­вия — воз­ле Мени­е­вой колон­ны?²⁵ 51. Один гово­рит: «при­ставь­те меня стра­жем к Тул­лию»…²⁶ А как ты дума­ешь, сколь­ко надо будет мне сто­ро­жей, раз я допу­щу тебя к лар­чи­ку со след­ст­вен­ны­ми доку­мен­та­ми? — При­дет­ся наблюдать не толь­ко за тем, чтобы ты ниче­го не выбол­тал, но и за тем, чтобы ты ниче­го не унес. Вооб­ще об этом «сто­ро­же» я отве­чу вам корот­ко и ясно сле­дую­щее: наши судьи, эти столь достой­ные люди, не поз­во­лят, чтобы в столь важ­ном деле, как то, кото­рое я взял на себя, кото­рое дове­ри­ли мне, кто-либо мог рас­счи­ты­вать быть моим суб­скрип­то­ром без мое­го согла­сия; моя чест­ность доз­во­ля­ет мне гну­шать­ся сто­ро­жей, моя бди­тель­ность застав­ля­ет меня опа­сать­ся шпи­о­нов.

Re­fu­ta­tio, часть II 52. Воз­вра­ща­юсь, Цеци­лий, к тебе: видишь как мно­го­го не доста­ет тебе. В то же вре­мя ты пони­ма­ешь уже, конеч­но, как мно­го есть в тебе качеств, кото­рые винов­ный под­суди­мый желал бы видеть в сво­ем обви­ни­те­ле. Что мож­но ска­зать в ответ на это? Я не спра­ши­ваю, что́ можешь отве­тить ты: я вижу, что отве­чать будешь не ты, но та книж­ка, кото­рую дер­жит в руках вот этот твой вдох­но­ви­тель; а он, если толь­ко захо­чет дать тебе умный совет, посо­ве­ту­ет тебе убрать­ся отсюда и не отве­чать мне ни сло­ва. В самом деле, что тебе гово­рить? — Или то, что ты часто повто­ря­ешь, — что Веррес обидел тебя? — Охот­но верю: было бы стран­но, если бы он, обидев­ший всех сици­лий­цев, сде­лал исклю­че­ние для тебя²¹, поща­дил тебя одно­го!… 53. Но осталь­ные сици­лий­цы нашли мсти­те­ля за нане­сен­ное им оскорб­ле­ние, ты же, ста­ра­ясь отмстить за свою обиду одни­ми сво­и­ми сила­ми — к чему ты не спо­со­бен, — хло­по­чешь о том, чтобы и оскорб­ле­ния, нане­сен­ные дру­гим, оста­ва­лись без­на­ка­зан­ны­ми. Ты упус­ка­ешь из виду, что обык­но­вен­но смот­рят не толь­ко на то, кто дол­жен, но и на то, кто может быть мсти­те­лем, и что паль­му пер­вен­ства отда­ют тому, кто соеди­ня­ет в себе оба эти усло­вия; кто же удо­вле­тво­ря­ет толь­ко одно­му из них, того спра­ши­ва­ют не о том, что он хочет, но о том, что он может сде­лать. 54. Если, по тво­е­му мне­нию, обви­ни­те­лем дол­жен быть непре­мен­но тот, кого все­го боль­ше обидел Г. Веррес, то, как ты дума­ешь, что важ­нее в гла­зах наших судей, — то ли, что он оскор­бил тебя, или то, что он угне­тал и гра­бил сици­лий­скую про­вин­цию? Я думаю, ты согла­сишь­ся, что послед­нее само по себе гораздо важ­нее и долж­но быть встре­че­но с бо́льшим него­до­ва­ни­ем со сто­ро­ны всех. Согла­сись же, что обви­не­ние от лица про­вин­ции сле­ду­ет пред­по­честь обви­не­нию с тво­ей сто­ро­ны: в дан­ном же слу­чае про­вин­ция высту­па­ет с обви­не­ни­ем, раз обви­ни­те­лем явля­ет­ся тот чело­век, кото­ро­го она поже­ла­ла видеть защит­ни­ком сво­их прав, мсти­те­лем за нане­сен­ные ей обиды, пред­ста­ви­те­лем все­го обви­не­ния.

XVII. 55. Но, быть может, Г. Веррес нанес тебе такое оскорб­ле­ние, за кото­рое вчу­же ста­но­вит­ся жаль тебя? — Ничуть. Я счи­таю не лиш­ним рас­ска­зать, в чем состо­ит оскорб­ле­ние, из-за кото­ро­го, буд­то бы, нача­лась их враж­да. Слу­шай­те, что буду гово­рить я: он, конеч­но, не рас­ска­жет об этом нико­гда, если толь­ко он окон­ча­тель­но не выжил из ума. В Лили­бее про­жи­ва­ет какая-то Аго­нида, отпу­щен­ни­ца Эри­цин­ской Вене­ры²⁷. До его квес­тор­ства, эта жен­щи­на жила в пол­ном достат­ке и была бога­та. Один из пре­фек­тов Анто­ния²⁸ 73 г. взду­мал отнять у нее рабов, состав­ляв­ших ее домаш­ний оркестр, под пред­ло­гом, что они ему нуж­ны во фло­те. Думая убе­речь­ся от пре­фек­та, при­крыв­шись свя­щен­ным име­нем Вене­ры, она — как это дела­ют в Сици­лии все рабы и отпу­щен­ни­ки Вене­ры — объ­яви­ла, что и сама она, и все ее иму­ще­ство при­над­ле­жат Вене­ре. 56. Когда об этом донес­ли тако­му мило­му, в выс­шей сте­пе­ни чест­но­му чело­ве­ку, как кве­стор Цеци­лий, он рас­по­рядил­ся вызвать Аго­ниду к себе и тот­час же назна­чил суд по фор­му­ле: если ока­жет­ся, что она дей­ст­ви­тель­но ска­за­ла, что и сама она, и все ее иму­ще­ство состав­ля­ют соб­ст­вен­ность Вене­ры. Судьи-реку­пе­ра­то­ры²⁹ вынес­ли такое реше­ние, какое сле­до­ва­ло ожи­дать: ни для кого не было тай­ной, что она дей­ст­ви­тель­но ска­за­ла это. Тогда кве­стор опи­сы­ва­ет иму­ще­ство этой жен­щи­ны, саму ее при­ка­зы­ва­ет запи­сать в рабы­ни Вене­ры, затем про­да­ет в свою поль­зу ее состо­я­ние и обра­ща­ет его в день­ги. Таким обра­зом, Аго­нида, желая спа­сти несколь­ких рабов в рас­че­те на ува­же­ние к име­ни Вене­ры, поте­ря­ла, бла­го­да­ря его неспра­вед­ли­во­сти, все свое состо­я­ние вме­сте со сво­бо­дой… Чрез несколь­ко вре­ме­ни при­ехал в Лили­бей Веррес. Он узнал, в чем дело, выра­зил неодоб­ре­ние поступ­ку сво­его кве­сто­ра и велел ему вер­нуть Аго­ниде до послед­ней моне­ты все день­ги, выру­чен­ные от про­да­жи ее иму­ще­ства. 57. До сих пор Веррес, — чему вы, как я вижу, сами удив­ля­е­тесь, — веде­те себя не как Веррес, а как вто­рой Кв. Муций³⁰. Мог ли он посту­пить удач­нее для того, чтобы снис­кать себе ува­же­ние окру­жаю­щих, спра­вед­ли­вее, — чтобы облег­чить горе жен­щи­ны, стро­же — чтобы обуздать про­из­вол кве­сто­ра? — Все это, на мой взгляд, заслу­жи­ва­ет самой горя­чей похва­лы. Но вдруг он, как буд­то выпив кубок Цир­цеи, из чело­ве­ка ста­но­вит­ся… Верре­сом³¹ — дела­ет­ся тем, кем был рань­ше, воз­вра­ща­ет­ся к сво­им при­выч­кам: боль­шую часть денег он взял себе, жен­щине же оста­вил сущие пустя­ки, сколь­ко ему забла­го­рас­суди­лось…

XVIII. 58. Если, в этом слу­чае, ты счи­та­ешь себя оскорб­лен­ным Верре­сом, я согла­ша­юсь и не спо­рю; но если ты жалу­ешь­ся на то, что с тобой посту­пи­ли яко­бы неспра­вед­ли­во, то я это оспа­ри­ваю. Впро­чем об этой мни­мой неспра­вед­ли­во­сти никто из нас не дол­жен быть более стро­гим судьею, чем ты сам, потер­пев­ший. Если же ты потом поми­рил­ся с ним, если ты часто бывал у него в доме, если он после это­го ужи­нал у тебя, — кем же счи­тать тебя, веро­лом­ным ли дру­гом, или… пре­ва­ри­ка­то­ром?³² Одно из этих двух пред­по­ло­же­ний несо­мнен­но вер­но, но какое — это я пре­до­став­ляю все­це­ло на твой выбор.

59. Но если у тебя нет осно­ва­ний счи­тать себя оби­жен­ным, — что можешь ты при­ве­сти в поль­зу того, чтобы тебя пред­по­чли не толь­ко мне, но и кому-либо дру­го­му? — То раз­ве, что, как я слы­шу, ты наме­рен ска­зать, — что ты был его кве­сто­ром! Этот довод имел бы вес, если бы ты спо­рил со мной о том, кто из нас име­ет боль­ше прав назы­вать­ся его дру­гом; но когда спор идет о том, кто из нас его враг, смеш­но думать, что близ­кие отно­ше­ния могут счи­тать­ся осно­ва­тель­ным пово­дом для того, чтобы высту­пить обви­ни­те­лем дру­го­го. 60. Если б даже ты испы­тал от сво­его пре­то­ра мас­су обид, ты заслу­жил бы боль­ше похвал, тер­пе­ли­во пере­но­ся их, чем мстя за них. Теперь же, когда его посту­пок с тобою, в кото­ром ты усмат­ри­ва­ешь оскорб­ле­ние для себя, на деле ока­зал­ся самым спра­вед­ли­вым поступ­ком в его жиз­ни, неуже­ли наши судьи сочтут этот самый посту­пок — за кото­рый они и дру­го­му не поз­во­ли­ли бы высту­пать его вра­гом — доста­точ­ным осно­ва­ни­ем для тебя, чтобы порвать все узы, свя­зы­ваю­щие тебя с ним? Если бы он обидел тебя даже самым жесто­ким обра­зом, ты все рав­но не мог бы высту­пить его обви­ни­те­лем, не навле­кая на себя пори­ца­ний: ты был его кве­сто­ром; теперь же, когда он не обидел тебя ничем, — ты не можешь обви­нять его, не дела­ясь пре­ступ­ни­ком. Но оста­вим нере­шен­ным вопрос, нанес ли он обиду, — неуже­ли ты можешь сомне­вать­ся в жела­нии судей, чтобы ты луч­ше вышел отсюда чистым от вся­ко­го упре­ка, чем пре­ступ­ни­ком?

XIX. 61. Посмот­ри, как рез­ко рас­хо­дят­ся наши мне­ния. Ты во всех отно­ше­ни­ях усту­па­ешь мне, но дума­ешь, что тебя сле­ду­ет пред­по­честь мне по одно­му тому, что ты был его кве­сто­ром; меж­ду тем я, пред­по­ло­жив даже, что во всем осталь­ном ты име­ешь пре­иму­ще­ство пере­до мною, по одной этой при­чине счи­таю непоз­во­ли­тель­ным для тебя высту­пать обви­ни­те­лем. Наши пред­ки учи­ли нас, что пре­тор дол­жен заме­нять кве­сто­ру место отца; что нет сре­ди людей более вес­кой и осно­ва­тель­ной при­чи­ны для друж­бы, чем это еди­не­ние по воле жре­бия, това­ри­ще­ство по управ­ле­нию про­вин­ци­ей, служ­бе и испол­не­нию обя­зан­но­стей по отно­ше­нию к государ­ству. 62. Поэто­му, если б ты и имел пол­ное осно­ва­ние высту­пить его обви­ни­те­лем, ты не мог бы сде­лать это­го, не нару­шая сынов­них обя­зан­но­стей, так как он заме­нял тебе отца; но раз ты, ничем не оби­жен­ный, жела­ешь высту­пить обви­ни­те­лем сво­его пре­то­ра, ты дол­жен сознать­ся, что хочешь объ­явить ему и неспра­вед­ли­вую, и пре­ступ­ную вой­ну. Из того, что ты кве­стор, сле­ду­ет, что ты дол­жен поста­рать­ся при­ве­сти осно­ва­ния, поче­му ты тем не менее высту­па­ешь обви­ни­те­лем сво­его пре­то­ра, но отнюдь не пра­во тре­бо­вать, чтобы обви­не­ние было вслед­ст­вие это­го пре­до­став­ле­но имен­но тебе. Все­гда кве­сто­рам без малей­ше­го коле­ба­ния отка­зы­ва­ли в пра­ве быть обви­ни­те­ля­ми. 63. Так ни Л. Фило­ну не поз­во­ли­ли при­не­сти жало­бу на Г. Сер­ви­лия, ни М. Авре­лию Скав­ру — на Л. Флак­ка, ни Гн. Пом­пею — на Т. Аль­бу­ция³³ 103 г.. Им отка­за­ли не пото­му, что счи­та­ли их недо­стой­ны­ми высту­пить обви­ни­те­ля­ми, но для того, чтобы не давать, авто­ри­те­том суда, воли оскорб­лять про­из­воль­но свя­тость близ­ких отно­ше­ний. Так, о том же, о чем и мы с тобою, спо­рил с Г. Юли­ем зна­ме­ни­тый Гн. Пом­пей; он был кве­сто­ром Аль­бу­ция, как ты — Верре­са. Юлий заяв­лял свои пра­ва быть обви­ни­те­лем на том осно­ва­нии, что, как, теперь мне сици­лий­цы, так ему тогда пору­чи­ли вести про­цесс жите­ли Сард. Этот довод все­гда имел огром­ную цену, как оправ­да­ние обви­ни­те­ля; все­гда счи­та­лось в выс­шей сте­пе­ни почет­ным, в защи­ту союз­ни­ков, за бла­го­ден­ст­вие про­вин­ции, во имя инте­ре­сов ино­стран­ных наро­дов, под­вер­гать себя опас­но­стям, навле­кать на себя враж­ду, жерт­во­вать сво­и­ми сила­ми, сво­им усер­ди­ем, сво­им трудом.

XX. 64. В самом деле, если мож­но одоб­рить поведе­ние тех, кто жела­ет отмстить за свои обиды, хотя они дей­ст­ву­ют под вли­я­ни­ем лич­ной скор­би, а не слу­жат инте­ре­сам государ­ства, — насколь­ко бла­го­род­но посту­па­ют, сколь заслу­жен­ное пра­во име­ют не толь­ко на все­об­щее одоб­ре­ние, но и на все­об­щую бла­го­дар­ность те, кото­рые, ничем не будучи оби­же­ны сами, делят горе и оскорб­ле­ния союз­ни­ков и дру­зей наро­да рим­ско­го. Когда недав­но бла­го­род­ный Л. Пизон тре­бо­вал пра­ва при­влечь к суду П. Габи­ния, его сопер­ни­ком высту­пил Кв. Цеци­лий, кото­рый гово­рил, что жела­ет отмстить за ста­рую, дав­ниш­нюю непри­язнь к нему со сто­ро­ны обви­ня­е­мо­го. Дело кон­чи­лось в поль­зу Пизо­на, отча­сти бла­го­да­ря его авто­ри­те­ту и высо­ким нрав­ст­вен­ным каче­ствам, но глав­ным обра­зом пото­му, что ахей­цы избра­ли его сво­им патро­ном³⁴. 65. Раз самый закон о вымо­га­тель­стве слу­жит защи­той союз­ни­кам и дру­зьям рим­ско­го наро­да, было бы неспра­вед­ли­во счи­тать пред­по­чти­тель­ным пред­ста­ви­те­лем зако­на и обви­не­ния не того, кому союз­ни­ки пре­до­ста­ви­ли исклю­чи­тель­ное пра­во вести про­цесс и слу­жить их инте­ре­сам. — Раз­ве то, что на сло­вах кажет­ся более почтен­ным, не заслу­жи­ва­ет и боль­ше­го одоб­ре­ния на деле? Что зву­чит кра­си­вее, при­ят­нее для уха: «я обви­нил того, у кого был кве­сто­ром, чело­ве­ка, с кото­рым меня соеди­нял и жре­бий, и завет пред­ков, и воля богов и людей», или: «я обви­нил его по прось­бе союз­ни­ков и дру­зей, в каче­стве пред­ста­ви­те­ля целой про­вин­ции, пра­ва и инте­ре­сы кото­рой я защи­щал»? — Кто может сомне­вать­ся, что почет­нее высту­пить пред­ста­ви­те­лем обви­не­ния по жела­нию тех, в чьей зем­ле ты был кве­сто­ром, неже­ли обви­нять того, у кого ты был кве­сто­ром?…

Pe­ro­ra­tio 66. Зна­ме­ни­тей­шие люди наше­го государ­ства, в его луч­шие дни, счи­та­ли самым почет­ным для себя и пре­крас­ным — высту­пать мсти­те­ля­ми за обиды и защит­ни­ка­ми инте­ре­сов как госте­при­им­цев и кли­ен­тов, так и ино­стран­ных наро­дов, дру­зей и дан­ни­ков Рима. Мы зна­ем, что зна­ме­ни­тый М. Катон Муд­рый, вели­кий государ­ст­вен­ный чело­век, нажил себе мно­же­ство закля­тых вра­гов, при­няв на себя защи­ту испан­цев, кото­ры­ми он управ­лял в каче­стве кон­су­ла³⁵ 195 г.. 67. Недав­но, как извест­но, Гн. Доми­ций при­влек к суду М. Сила­на 104 г. за оскорб­ле­ние им како­го-то Эгри­то­ма­ра, с кото­рым водил друж­бу и хлеб-соль его отец³⁶. XXI. Ничто нико­гда не сму­ти­ло так серд­ца винов­ных, как воз­об­нов­ле­ние после дол­го­го про­ме­жут­ка вре­ме­ни³⁷ это­го заве­щан­но­го пред­ка­ми обы­чая, в силу кото­ро­го пред­ста­ви­те­лем жалоб союз­ни­ков явля­ет­ся чело­век, не вполне лишен­ный дара сло­ва, чело­век, кото­ро­го счи­та­ют спо­соб­ным защи­щать их инте­ре­сы чест­ным и доб­ро­со­вест­ным отно­ше­ни­ем к сво­е­му делу. 68. Вот чего боят­ся эти люди, вот что мучит их; они недо­воль­ны уста­нов­ле­ни­ем это­го обы­чая, или, вер­нее, тем, что он сно­ва воз­ро­дил­ся и вос­крес. Они зна­ют, что раз этот обы­чай начнет поне­мно­гу вхо­дить в жизнь, — отправ­ле­ние зако­нов и пра­во­судия будет в руках людей вполне чест­ных и энер­гич­ных, а не неопыт­ных юно­шей или тех квад­рупла­то­ров, о кото­рых была речь выше¹³. 69. Нашим дедам и отцам не при­шлось рас­ка­и­вать­ся в уста­нов­ле­нии это­го обы­чая тогда, когда П. Лен­тул, стар­ший из сена­то­ров, обви­нял Мания Акви­лия 128 г., при­чем суб­скрип­то­ром его был Г. Рути­лий Руф³⁸, или когда П. Сци­пи­он Афри­кан­ский, доб­лесть, сча­стье и слав­ные подви­ги кото­ро­го извест­ны каж­до­му, при­влек к суду Л. Кот­ту, после того, как два раза был кон­су­лом и цен­зо­ром³⁹. Неда­ром в то вре­мя Рим сто­ял на вер­шине сво­его вели­чия, неда­ром были вели­ки в то вре­мя оба­я­ние нашей вла­сти и сла­ва государ­ства! Никто не нахо­дил тогда стран­ным в Сци­пи­оне Афри­кан­ском то, что́ нахо­дят теперь, буд­то бы, стран­ным — на деле же неудоб­ным — во мне, чело­ве­ке со скром­ным вли­я­ни­ем и скром­ным талан­том… 70. «Чего ему нуж­но?» — рас­суж­да­ют они. «Неуже­ли он из преж­не­го защит­ни­ка хочет сде­лать­ся обви­ни­те­лем, и при­том теперь, в его годы, когда он доби­ва­ет­ся долж­но­сти эди­ла?» Напро­тив, я счи­таю, что не толь­ко в мои годы, но даже в более зре­лом воз­расте и в самой высо­кой долж­но­сти сле­ду­ет высту­пать обви­ни­те­ля­ми него­дя­ев и защит­ни­ка­ми несчаст­ных и угне­тен­ных. Если наше­му боль­но­му, сто­я­ще­му на краю моги­лы государ­ству, нашим судам, обес­че­щен­ным пре­ступ­ле­ни­я­ми немно­гих лич­но­стей, может быть дана помощь — то на том толь­ко усло­вии, чтобы вполне чест­ные, без­уко­риз­нен­но нрав­ст­вен­ные и доб­ро­со­вест­но отно­ся­щи­е­ся к сво­им обя­зан­но­стям люди высту­па­ли на защи­ту зако­нов и пра­во­судия; но если не помо­жет и это сред­ство, вся­кая помощь ока­жет­ся бес­силь­ной про­тив такой ужас­ной болез­ни. 71. Нет прин­ци­па более бла­го­де­тель­но­го для государ­ства, чем тот, чтобы обви­ни­те­ли боя­лись за свою репу­та­цию, за свою честь и доб­рое имя не менее, чем обви­ня­е­мые — за свою жизнь и иму­ще­ство. Вот поче­му самы­ми чест­ны­ми и доб­ро­со­вест­ны­ми обви­ни­те­ля­ми ока­зы­ва­ют­ся все­гда те, кото­рые созна­ют, что в дан­ном слу­чае тво­рит­ся суд и над их соб­ст­вен­ным доб­рым име­нем.

XXII. Ввиду все­го это­го, судьи, вы може­те быть уве­ре­ны, что Кв. Цеци­лий — о кото­ром никто нико­гда не имел осо­бен­но­го мне­ния, от кото­ро­го никто и в этом деле ниче­го не ожи­да­ет, кото­ро­му нет при­чи­ны осо­бен­но трудить­ся, ни для того, чтобы сохра­нить за собой рань­ше при­об­ре­тен­ную сла­ву, ни для того, чтобы укре­пить надеж­ду на буду­щее — что этот чело­век не очень стро­го, не очень забот­ли­во, не очень тща­тель­но поведет это дело. Он в дан­ном слу­чае ничем не рис­ку­ет; будучи даже позор­но раз­бит сво­им про­тив­ни­ком, он ничуть не испор­тит сло­жив­ше­го­ся уже о нем мне­ния. 72. От меня же рим­ский народ полу­чил мно­го зало­гов, и мне все­ми сила­ми нуж­но будет трудить­ся, чтобы сохра­нить их целы­ми и невреди­мы­ми; в его руках почесть, к кото­рой я стрем­люсь, в его руках надеж­да, кото­рая меня ожив­ля­ет, в его руках мое доб­рое имя, кото­рое я при­об­рел ценою дол­гих трудов, силь­но­го напря­же­ния, мно­гих бес­сон­ных ночей. Все это мне удаст­ся сохра­нить не ина­че, как дока­зав рим­ско­му наро­ду в насто­я­щем деле мою пре­дан­ность дол­гу и мою доб­ро­со­вест­ность; если же я хоть в незна­чи­тель­ной мере обма­ну его ожи­да­ния, то я рискую вдруг поте­рять все то, что я собрал мало-пома­лу, в тече­ние про­дол­жи­тель­но­го вре­ме­ни.

73. А теперь, судьи, ваше дело решить, кото­ро­го из нас вы, по его чест­но­сти, трудо­лю­бию, бла­го­ра­зу­мию и авто­ри­тет­но­сти, счи­та­е­те более спо­соб­ным выне­сти на сво­их пле­чах это дело. Но знай­те одно: если вы пред­по­чте­те мне Кв. Цеци­лия, то не я сочту это пора­же­ни­ем для сво­ей чест­но­сти, а вам при­дет­ся бес­по­ко­ить­ся при мыс­ли о рим­ском наро­де, кото­рый из ваше­го вер­дик­та выведет заклю­че­ние, что слиш­ком чест­ное, слиш­ком стро­гое, слиш­ком доб­ро­со­вест­ное обви­не­ние пока­за­лось неудоб­ным вам и кажет­ся тако­вым же ваше­му сосло­вию.