Санкт-Петербург, типография Императорской Российской Академии, 1834, часть I.
Переведены с Латинского Императорской Российской Академии Членом Александром Никольским и оною Академиею изданы.
От ред. сайта: серым цветом в квадратных скобках нами проставлена нумерация глав согласно латинскому тексту. Постраничная нумерация примечаний заменена на сквозную. Орфография, грамматика и пунктуация оригинального перевода редактированию и осовремениванию практически не подвергались (за исключением устаревших окончаний и слитного или раздельного написания некоторых слов).
Prooem. | 1 2 3 4 5 |
I | 1 2 3 |
II | 1 2 3 4 5 |
III | 1 |
IV | 1 2 |
V | 1 2 |
VI | 1 2 3 4 5 … |
VII | 1 2 3 … 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 |
VIII | 1 2 3 4 5 6 7 |
IX | 1 2 3 4 … 8 9 10 11 … |
X | 1 … 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 … 30 31 32 33 34 … 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 … 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 … 66 67 68 … 73 74 … 85 86 87 88 89 … 94 … 100 101 102 103 104 … 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 |
XI | 1 … 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 … 22 23 24 25 26 27 28 29 … 36 37 38 39 40 41 … |
XII | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 … 14 … 17 … 20 21 22 23 |
XIII | 1 2 3 4 5 6 7 8 … 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 … 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 … 51 52 53 … 55 56 … |
XIV | … 5 … 7 … 9 10 … 14 … 24 25 … 27 28 29 30 31 32 33 34 35 |
с.312
[V. prooem. 1] Некоторые из знаменитых даже Риторов полагали единственною должностью Оратора научать, наставлять. Ибо и возбуждение страстей отвергали по двум причинам: во-первых, что всякое возмущение души есть порок; во вторых, что совращать судью с пути правосудия, возбуждая в нем жалость или негодование и другое подобное чувствие, есть дело противозаконное; и что стараться прельстить слушателей красноречием тогда, как предмет речи Оратора должен состоять только в одолении соперника, есть для него бесполезно, с.313 но и едва ли достойно честного человека. [2] Другие же (и таковых большее число), без сомнения, не желая отнять у Оратора сих двух принадлежностей, почитали главною и собственною его должностью, свои предложения подтверждать, а предложения противника опровергать.
[3] Каковы бы ни были сии мнения, я теперь решить их не намерен; скажу только, что книга сия к изъяснению оных весьма нужна; ибо в ней только и говорится о утверждении и опровержении: и что́ сказано мною выше о делах судных, сюда же относится. [4] Ибо и приступ и повествование имеют одну цель, чтобы приготовить судью к выслушанию доказательств: излишне было бы знать положение дела, и обстоятельства, выше исчисленные, если бы не хотели утверждать своего предложения. [5] Словом, из пяти частей, из которых, как я показал, состоит судная речь, нет ни одной, без которой бы иногда неможно было обойтись: но нет тяжбы, где бы не нужны были доказательства. Мне кажется, здесь правила будут в лучшем порядке, если покажем сперва те, которые вообще ко всем делам относиться могут; а потом рассмотрим, какие каждому роду дел свойственны.
с.314
[V. 1. 1] Такое разделение первый сделал Аристотель; оно почти всеми вообще принято. По их мнению, есть два рода доказательств: одни берет Оратор вне предмета своей речи, другие извлекает из самого дела, и как бы рождает их: и потому первые назвали они неискусственными, а последние искусственными. [2] К первому роду относятся примерные суждения (praejudicia), слухи (rumores), пытки (tormenta), письменные доказательства (tabulae), присяга (jusjurandum), свидетели: в чем состоит наибольшая часть судных дел. Хотя сии доказательства сами по себе чужды искусства, однако надлежит иногда или утверждать, или опровергать их, со всею силою красноречия. Почему, кажется мне, весьма несправедливо с.315 некоторые полагают, будто бы здесь вовсе не нужны правила. [3] Впрочем, я не намерен излагать всего того, что́ можно приводить или в утверждение, или в опровержение сих доказательств; я не хочу моего сочинения увеличить изложением общих мест; сие было бы труд бесконечный; но только покажу путь или способ употреблять их с пользою, дабы каждый сам собою старался не только следовать моим правилам, но и изобретать подобные, смотря по качеству судных дел. Ибо нельзя исчислить всех тяжебных случаев, даже прошедших, не говоря уже о тех, которые могут впредь встретиться.
с.316
[V. 2. 1] Суждения по делам примерным суть троякого рода: они основываются или на делах, которые уже были разбираемы при подобных случаях: что́ можно назвать справедливее примерами, как то об отцовских духовных завещаниях, уничтоженных, или утвержденных против детей; или на судопроизводствах, которые принадлежат к настоящему делу; откуда и название свое (praejudicia, предсуждения) получили: каковы были, как сказывают, в Сенате против Оппианика и против Милона, или на прежнем приговоре по тому же самому делу; как то бывает о преступниках, в ссылку осужденных, и при вторичном суждении, и при суждениях Центумвиров, разделенных на две стороны.
[2] Предсуждениям придают наибольшую силу два обстоятельства: доверенность к лицам, приговор произнесшим, и сходство дела с тем, которое разбирается. Они редко опровергаются по упрямству судей против Оратора, разве с.317 уже откроется явная несправедливость. Ибо каждый судья охотнее подтверждает приговор другого судьи: и побоится собой подать пример, могущий иногда служить ему во вред. [3] Итак в обоих сих случаях надлежит прибегать к различению того и другого дела; ибо едва ли есть хотя одно во всем сходное с другим. А ежели сделать того нельзя, и дело будет во всех обстоятельствах одинаково: тогда надобно или обвинять нерадение Оратора, защищавшего прежнее дело, или жаловаться на слабость лиц, против коих приговор произнесен, или на подкуп свидетелей противной стороны, или на вражду и заблуждение их: или выводить какое-нибудь обстоятельство, которое после переменило положение дела. [4] Когда же и сего пособия не будет, тогда можно сказать, что во всякое время бывали суды и приговоры неправедные: доказывают сие и обвиненный Рутилий1, и оправданный Клодий2 с.318 с Катилиною3. Позволительно также просить судей рассмотреть дело со вниманием, и помнить свою клятву, не полагаясь на чужие уверения. [5] Против определений же Сената и против указов Государя или высших судилищ, нет иного пособия, как разве представить Оратор какую-либо разность в деле, или какое ни есть, после того уже сделанное тою же или равною ей властью постановление, которое прежнему было бы противно: без чего дело уже потеряно.
с.319
[V. 3. 1] Слухи и молву почитают иные за согласие целого общества и как бы за всенародное свидетельство: другие называют речью, неизвестно кем распущенною, которая родилась от злоречия, а возросла от легковерия. Даже самый невинный человек может подпасть пересудам от хитрости завистников, всякую ложь о поведении его разглашающих. Того и другого есть много примеров.
с.320
[V. 4. 1] Равно и пытки, которые могут подать Оратору обильную материю, одна сторона может называть необходимым средством для извлечения признания у виновного, другая причиною часто ложного показания; поелику одним терпение делает ложь удобною, а другим слабость нужною. Но что о сем распространяться? Речи древних и новейших Ораторов наполнены общими о том суждениями. [2] Однако есть обстоятельства, которые не бесполезно приноравлять к каждому делу по его качеству. Ибо когда надобно произвести пытку, то весьма нужно знать, кто и кого требует или представляет на пытку, против кого и по какой причине: если уже произведена она, кто при том был, кто и как истязуем был: вероятны ли его показания; не противоречат ли одно другому: то же ли самое утверждал, что говорил прежде, или мучение заставило сделать в речах некоторую отмену, и в самом ли начале пытки, или в продолжении оной. Здесь на обе стороны можно столько же много сказать, сколь велико различие обстоятельств.
с.321
[V. 5. 1] Против письменных доказательств много было говорено, и много еще говорить можно: мы знаем, что их не только оспаривали, но и вовсе, как ложные, отвергали. Однако, ежели в них окажется или злонамерение рукоприкладчиков, или неведение, то безопаснее и удобнее предполагать последнее, дабы меньше людей замешать в дело. [2] Но и сие самое должно происходить из существа спорного дела; надобно смотреть, имоверно ли то, что́ содержится в письменных доказательствах, или, как чаще бывает, нельзя ли опровергнуть того другими такими же доводами; или ответчик, или кто ни есть из рукоприкладчиков, не находится ли в отсутствии, или не умер ли прежде: сходны ли месяцы и числа: или предыдущие и последующие обстоятельства не противоречат ли тем доказательствам. Часто одним взглядом на подпись открывается обман.
с.322
[V. 6. 1] Тяжущиеся или предлагают от себя клятву, или отвергают предложенную от противника; или требуют ее от противника, или отрицаются от нее, когда от них самих ее требуют.
Предлагать клятву от себя, не требуя оной от противной стороны, почитается за дело почти бесчестное. [2] Кто же на сие отважится, тот должен оградить себя или добрым своим именем, или примерным благочестием, которые удаляли бы от него всякое подозрение в ложной клятве: но он заслужит вероятие, когда не покажет ни излишнего желания, ни уклонения от оной: или когда предмет тяжбы таков, что нельзя поверить, чтобы для маловажного прибытка захотел подвергнуть себя проклятию: или, когда, имея многие другие способы выиграть иск свой, прибавляет и сие средство, во свидетельство чистой своей совести.
[3] Кто не принимает от другого клятвы, тот может сказать, что то дело нечестивое, и что многие не во что́ ставят страх с.323 клятвонарушения; поелику были и Философы, кои верховный Промысел о делах человеческих отвергали; и прибавим, что без нужды и с такою готовностью предлагать клятву, есть быть судьею в собственном своем деле, и показывать, что предлагаемое им доказательство почитает он легким и удобным.
[4] А тот, кто соглашается на клятву своего противника, оказывает свое великодушие, отдавая на его произвол решение взаимной между собою распри; а притом облегчает и судью, который лучше желает основаться на чужой клятве, нежели на собственном суждении, и таким образом избежать ошибки.
[5] Тогда тем труднее будет противнику отказаться от клятвы, по крайней мере, когда не окажется вероятным, что дело ему самому неизвестно. Если сей отговорки сделать он не может, то ему остается одно пособие сказать, что противная сторона старается навлечь от судей к нему неблаговоление, и что, не в состоянии будучи выиграть тяжбу, ищет только причины к жалобам. Итак, он показал бы себя человеком бесчестным, если бы принял сие условие; но он пожелает лучше доказать то, что говорить будет, нежели подать кому-либо на себя подозрение в ложной клятве…
с.324
[V. 7. 1] Всего более затруднять могут Оратора показания свидетелей. Они бывают или письменные, или изустные.
Отражать письменные показания легче. Ибо человек может скорее отступить от истины при малом числе утверждающих его показания5, а притом и самое отсутствие его не трудно выставить за недоверчивость к самому себе. Ежели нельзя опорочить лицо свидетеля, тогда можно очернить тех, кои свидетельство его утвердили своею подписью. [2] Сверх того, против всех их может служить опровержением и то, что никто не подает письменных показаний, как разве по собственной своей воле: чем самым таковой признается, что он не благоприятствует тому, против кого свидетельствует. Однако противник может возразить на сие, что и с.325 приятель за приятеля, и неприятель против неприятеля, если совестен и чистосердечен, может сделать справедливое показание. Но такие общие места открывают пространное поле говорить в пользу той и другой стороны.
[3] Иметь же дело с присутствующими свидетелями гораздо затруднительнее: и для того за них и против них употребляется двоякое, так сказать, оружие: непрерываемая речь и вопросы. В речи обыкновенно говорится сперва вообще за свидетелей и против свидетелей; и сие составит общее место; когда одна сторона утверждает, что лучшее доказательство есть то, которое основывается на истинном показании свидетелей; другая, для опровержения сего, исчисляет все случаи, по которым свидетельства бывают ложны. [5] Потом можно обращать речь на некоторые случаи частно, однако всегда на большее число оных. Ибо мы знаем, что и целых народов свидетельства и все роды показаний, основанных только на одних слухах, отвергались Ораторами. И действительно почитать их должно не за свидетелей, а за пересказчиков чужих речей: они не обязаны клятвою; равно как, и при доносах во взятках и хищении, тех, кои клянутся, что они давали деньги обвиняемому, должно почитать за истцов, а не за свидетелей. с.326 [6] Иногда же на каждого особенно свидетеля речь обращается. Такового преследования и вместе защищения примеры находим во многих речах, и отдельно в одной, которую говорил Цицерон против Ватиния свидетеля.
[7] Итак, разберем статью сию в подробности, когда уже предположили начертать для Оратора полное наставление. А иначе довольно было бы прочитать две книги, писанные о сем Домицием Афром, которого я, быв еще в молодых летах, почитал, как достойного уважения старца: я не только читал его сочинения, но многое и из изустных его объяснений заимствовал. Он весьма основательно полагает здесь первою должностью Оратора знать подробно все обстоятельства защищаемого им дела: что́, без сомнения, потребно и во всех случаях. [8] Каким же образом достигнуть того, изъясним в назначенном (кн. 12. гл. 9) для сего предмета месте. Полное и зрелое обозрение всего дела подаст материю к вопросам, и как бы оружие вложит в руки против свидетеля, и покажет, в какое расположение духа надлежит поставить судью нашей речью. Ибо Оратор должен или внушить доверие к свидетелям, или отклонить оное: поелику всяк принимает показание другого, смотря по тому, с.327 как будет наперед расположен, т. е. верить или не верить.
[9] А как бывает два рода Свидетелей, т. е. или добровольно предстающие, или призываемые в суд по законам: то на первых обе стороны ссылаться могут, а на последних только доносители. Отделим должность представляющего свидетелей от должности опровергающего свидетелей.
[10] Кто представляет свидетеля добровольного, тот может знать, что он говорить будет, и следовательно делать ему вопросы не встретится дальнего затруднения. Но и в сем случае потребны осторожность и благоразумие, и надобно наперед увериться в постоянстве, бесстрашии и осмотрительности свидетеля; [11] защитник противной стороны не опустит стараться сбивать его в речах; тогда, как разобьется он в показаниях, повредит более, нежели свидетель смелый и твердый принесет пользы. Итак, надлежит предварительно его испытывать всякими вопросами, какие только может предложить ему наш противник. Таким образом сделаем его твердым в показаниях, или, хотя несколько смешается, нетрудно будет опять направить его на прежнюю стезю.
с.328 [12] Но и в рассуждении таких свидетелей, кои твердо стоят в одном и том же показании, должно остерегаться хитрости и обмана: часто бывают свидетели подложные, и все в пользу нашу обещающие, но отвечающие противное; и становятся тогда не как обличители, но как повинные. [13] Итак, надобно смотреть, какие причины имеют они вредить стороне противной: еще не довольно того, что были ей враги; но не перестали ли враждовать и не хотят ли примириться с нею; не подкуплены ли, не по раскаянию ли переменили свое намерение. Если нужно брать предосторожность и против тех, кои обещают говорить самую истину, то кольми паче опасно доверять тем, кои на ложь поступить соглашаются. [14] Ибо в последнем случае скорее раскаяться могут, и обещания их подозрительнее: а ежели и захотят сдержать свое слово, то легче будет противнику разбить их в показаниях.
[15] Из тех же, кои по призыву являются в суд для свидетельства, одни хотят вредить обвиняемому, другие не хотят. И обвинитель иногда знает их расположение, а иногда не знает.
Положим, что он его знает. В том и другом случае потребно великое искусство. [16] Ежели вопрошаешь свидетеля, желающего повредить с.329 обвиняемому, тогда остерегаться надобно, чтобы такое желание его не слишком обнаруживалось: не вдруг вопрошать его о предлежащем деле, а доходить до того некоторою околицею, дабы казалось, что из него вынуждено то, чем наиболее хотел он уязвить подсудимого: не делать очень настоятельно и много вопросов, дабы свидетель, на все ответствуя, не уменьшил к себе доверия; вопрошать его только о том, о чем нам ведать от него одного нужно.
[17] Когда же надобно принудить свидетеля сказать истину, тогда главная удача вопрошающего будет, если исторгнет у него то, о чем объявить он не хотел. Сего достигнуть не иначе можно, как многократным повторением вопросов. Он будет давать ответы, кои, по мнению его, стороне его вредить не могут; и таким образом доведем его, что ему нельзя будет отказаться от того, в чем признаться не хотел. [18] Ибо как в речи нашей собираем многие доводы, кои порознь, по-видимому, не опасны для обвиняемого, а совокупностью их убеждаем: так и вопрошая свидетеля многое о предшествовавших, многое о последующих обстоятельствах, о месте, времени, лице, и проч. доводим его до такого ответа, после которого принужден будет или признаться в с.330 том, чего мы хотим, или противоречить самому себе в прежде сказанном. [19] Если же сего сделать неможно, то ясно окажется, что он правды говорить не хочет: тогда, обратя речь даже и на иные предметы, к делу не совсем принадлежащие, в чем-либо другом уловить его надлежит стараться. Надобно делать ему, сколько можно, более вопросов, дабы он, говоря все или больше, нежели надобно, в защиту обвиняемого, сделался судье подозрительным: сим он столько же повредит подсудимому, как и показав против него сущую правду.
[20] Если же предположим, как я сказал выше, что Оратор не знает прямого расположения свидетеля, то должен, мало-помалу и, так сказать, слово за словом, вопрошая, проникнуть в его намерение, и постепенно вести к такому ответу, какой ему надобен. [21] Но как нередко бывают у свидетелей и такие хитрости, что сперва на все отвечают по вашему желанию, дабы с большею вероятностью показать после совсем тому противное: то долг Оратора сделать свидетеля подозрительным, когда сие полезно для защищаемой стороны.
[22] Делать вопросы иногда удобнее, а иногда затруднительнее для защитителя. Затруднительнее потому, что он редко может прежде суда знать, что́ сказать имеет свидетель; с.331 удобнее же, что он уже будет обо всем ведать, когда надобно его спрашивать. [23] Итак, в первом случае нужно рачительно предусматривать, кто против подсудимого вооружается, какую и по каким причинам имеет на него вражду: все то предварительно в речи своей объяснить, когда хотим свидетелей сделать подозрительными в злобе или зависти, в потворстве или в подкупе. И если с противной стороны не будет достаточного числа свидетелей, то жаловаться на недостаток их: если слишком много, то на заговор: если они будут люди малозначащие, то на подлость: если знатные, то на преднамеренное насилие жаловаться должно. [24] Однако лучше излагать причины, по которым они хотят нанести вред подсудимому: причины могут быть различны, смотря и по существу тяжбы, и по состоянию тяжущегося. Ибо против вышесказанного можно отвечать равно общими местами: при немногом числе и малозначительности свидетелей, доносчик может хвалиться простотою; что он, кроме них, не нашел никого, кому бы еще известно было дело; многих же и притом значащих свидетелей представлять иногда удобнее.
[25] Но иногда и хвалить и порицать можно каждого из свидетелей, при чтении показаний с.332 их, или при их наименовании. Сие было и удобнее и в большем обыкновении в прежние времена, когда свидетелей спрашивали уже по окончании речей с обеих сторон. Что же должно говорить против каждого из них, надлежит заимствовать только от их личных качеств.
[26] Вот еще что́ наблюдается при вопросах: прежде всего надобно знать свойства свидетеля. Робкого застращать, глупого обмануть, гневливого раздражить, надменного возгордить, тщеславного обольстить хвалою можно: благоразумного и твердого тотчас оставить, как упорного врага стороне нашей: или опровергать его не вопросами, а кратким разговором; или возражать ему каким-нибудь острым словом: или, когда есть что-либо порочного в его поведении, покрыть его стыдом. [27] Свидетелей же честных и добросовестных оскорблять не должно: ибо те, кои нападками огорчаются, часто уступают ласковости.
Сущность вопросов заимствуется или из самого дела, или вне оного.
Если вопросы заимствуются из самого дела, то защитник, равно как и обвинитель, по мнению нашему, должен вести их издалека, а для избежания всякого подозрения, повторять их и сличать первые ответы с последующими: с.333 таким образом часто удается от свидетеля против воли его вынудить для нас нужное. [28] Научиться сему в школах неможно; там нет подобных упражнений: такой навык приобретается более природною остротою и опытом. Ежели однако ж нужен пример для подражания, то найдем его в разговорах у Сократа и его последователей, особенно же у Платона. В сих разговорах так искусно расположены вопросы, что на иные из них хотя исправно ответствуется, но вопрошающий всегда достигает своей цели. [29] Впрочем, нередко случается, что свидетель в своих показаниях сам себе противоречит, а еще чаще с другими свидетелями разбивается. Но остроумными вопросами достигаем того, чем одолжены бываем иногда одному случаю.
[30] Можно предлагать вопросы, вне дела, в свою пользу. Вопрошается, например, о поведении и нравах каждого из свидетелей; не порочного ли они поведения; не слишком ли низкого состояния; не друзья ли доносчику, и не враги ли подсудимому: в ответах их искать надобно того, что́ нам полезно, или что́ может обнаружить ложь или злобу их. [31] Но вопрошать должно с великою осмотрительностью; ибо Оратор может иногда встретить от свидетеля ответ остроумный и забавный; с.334 а сие слушателям обыкновенно нравится: при сем надлежит употреблять слова и выражения простые, вразумительные, дабы вопрошаемый, который большею частью не имеет дальних сведений, ясно понимал, или бы не мог сказать, что не понимает: в противном случае вопрошающий немало теряет.
[32] Что же касается до тех бесчестных уловок, чтоб подкупленного свидетеля подсылать на скамьи противной стороны6, дабы, встав оттуда, нанес ей более вреда, или сделал извет против подсудимого, с коим сидел вместе; или, сказав в ее пользу, нарочно показал бы нескромность и неумеренность, и тем не только собственные свои, но и других в нашу пользу показания, сделал бы неимоверными; то я упомянул об уловках сих не для того, чтобы их употреблять, а чтобы всемерно убегать.
Часто бывают не согласны свидетельства письменные и свидетельства, лично произнесенные: здесь можно рассуждать и с той и другой стороны: показания свидетелей утверждаются присягою, а письменные свидетельства с.335 согласием подписавших оные. [33] Часто возникнуть может такое же прение относительно свидетелей и письменных доказательств: в свидетелях выставляется очевидность их показаний и святость присяги, а в доказательствах только остроумие; с другой стороны ответствовать можно, что свидетель подвержен пристрастию: иногда увлекается поблажкою, страхом, корыстолюбием, гневом, ненавистью, дружбою, честолюбием; а доказательства извлекаются из самого существа дела; веря им, судья себе верит, а веря свидетелям, другим верит. [34] Такие суждения можно приложить ко многим судным делам: к ним часто прибегали Ораторы, и всегда прибегать будут. Иногда с обеих сторон представляются свидетели, и тогда рассматривается:
[35] К сим если кто захочет прибавить свидетельства, священными называемые, т. е. ответы оракульские, предзнаменования, и проч., тот должен знать, что сие излагается двояким образом: или общим, как то между Стоиками и Епикурейцами происходит вечный спор о том, управляется ли мир Промыслом Божеским; или частным образом, т. е. с.336 возражаем против одной, только к нашему делу относящейся, статьи сих священных свидетельств. [36] Ибо достоверность оракульских ответов доказывается и опровергается иначе, нежели достоверность Гаруспиков, Авгуров, толкователей снов и Астрологов, поелику они по существу своему различествуют между собою.
Оратор и в доказательствах в опровержениях может также прибегнуть к рассмотрению чего-либо сказанного в пьянстве, во сне, в сумасшествии, или показаний, сделанных от детей малолетних, о которых с одной стороны можно сказать, что они не способны выдумывать, а с другой, что не в состоянии здраво судить.
[37] Впрочем сей род доказательств, выводимых от лица свидетелей, не только может употребляем быть с пользою, но и необходимо нужен. Ты дал деньги: кто их считал? где? откуда ты взял их? Ты обличаешь меня в отравлении ядом: где я купил его? у кого? за сколько? через кого я дал принять его? кто мой сообщник? Цицерон в речи за Клуенция, в отравлении ядом обвиняемого, почти все сии обстоятельства разбирает. Вот что́ мог я изложить самым кратчайшим образом о доказательствах неискусственных.
с.337
[V. 8. 1] Другую часть доказательств, которая совершенно основывается на искусстве, и состоит в уверении и убеждении слушателей, по большей части или совсем пренебрегают, или слегка касаются ее те, кои, находя доводы слишком для себя затруднительными и скучными, избегают их, и остаются при местах приятнейших: их можно сравнить с сопутниками Улисса, которые, по сказанию Стихотворцев (Odiss. I. 9), прельстясь сладостью с.338 некоего плода у Лотофагов7 и пением Сирен, предпочли удовольствия собственному своему спасению. Такие Ораторы, гоняясь за тенью славы, не достигают той победы, которая должна быть целью их сло́ва.
[2] Подобные общие места, которые в речь входят, служат только пособием и украшением доводов, и как бы телом покрывают сии жилы, коими судное дело связывается. Например, когда утверждаем то, что́ произошло от гнева, или страха, или корысти, тогда можем несколько распространиться, говоря о свойстве каждой из сих страстей: равно как и тогда, когда хвалим, порицаем, увеличиваем, уменьшаем, описываем, устрашаем, жалеем, утешаем, увещеваем. [3] Но к сим пособиям прибегать можно только в таком случае, когда говорим о вещах уже известных, или как об известных. Я не спорю, чтобы не надобно было стараться угождать слушателям; но надлежит более возбуждать страсти. Однако в том и другом скорее успеем, когда совершенно убедим судью в истине: а сего достигнуть без доводов и других уверительных пособий неможно.
с.339 [4] Прежде, нежели искусственные доказательства разделю на виды, почитаю за нужное предварить, что они все имеют нечто общее между собою. Ибо нет вопроса (quaestio), который не относился бы или к вещи, или к лицу. Основание доказательств находится также в обстоятельствах, к вещам или лицам относящихся. Доводы обыкновенно рассматриваются или в них самих, или в отношении к чему-нибудь другому. [5] Нет доказательства, которое не выводилось бы или из предыдущих, или последующих, или противных обстоятельств: и все сие берется, по необходимости, или от прошедшего, или от настоящего, или от будущего. Никакое действие не может быть доказано иначе, как посредством другого действия, которое должно быть или больше, или равно, или меньше.
[6] Доказательства же рождаются или из вопросов, взятых вообще независимо от вещей и лиц; или из самого дела, когда оно доставляет нам какую ни есть частную причину, принадлежащую однако к тому же предмету, о коем предлежит разбирательство.
Сверх того, из всех доказательств иные суть очевидны, иные вероятны, иные не совсем противны. [7] При том все они выводятся четверояким образом; как то: или, из с.340 того, что одно существует, заключаем, что другое не существует; например, теперь день, следовательно не ночь: или, из того, что одно существует, заключаем, что существует и другое: солнце светит, следовательно теперь день: или, из того, чего нет, заключаем, что другое есть: теперь не ночь, следовательно день: или, из того, чего нет, заключаем, что нет и другого чего-нибудь: если не животное разумное, то и не человек. Сказав о сем вообще, приступаю к подробнейшим изъяснениям.
с.341
[V. 9. 1] Итак, всякое искусственное убеждение состоит или из признаков8, или из доводов, или из примеров. Я знаю, что многие почитают признаки за часть, составляющую доводы: но отделяю их потому, во-первых, что они суть почти из числа доказательств, от искусства не зависящих. Ибо окровавленная одежда, и вопль, и синева на теле, суть такие же пособия, как и письменные доказательства, слухи, свидетели: они не изобретаются Оратором, а приходят к нему с поручаемым делом. [2] Во-вторых, что признаки бывают или несомненные, и тогда уже не будут доводами; ибо где они ясны, там нет и спору; а довод имеет место в деле только спорном: или сомнительные, и не могут назваться доводами, поелику сами требуют оных.
с.342 [3] Они разделяются на сии два первые вида: одни суть, как я сказал, нужные или несомненные: другие ненужные или сомнительные.
Первые из них едва ли, по мнению моему, требуют правил: поелику они инаковы быть не могут. Ибо где есть верный, видимый, неложный признак, там нет и спора. [4] Сие случается, когда чему-нибудь необходимо быть и сделаться должно, или напротив быть и сделаться совсем невозможно: при таковом признаке нет места спору.
[8] Другие признаки суть только вероятные, не необходимые: их одних к разрешению сомнения хотя недостаточно; по если присовокупятся к прочим признакам, доказательствам, то имеют великую силу.
[9] Некоторые именуют признаки приметами, некоторые следами, чрез кои другая вещь означается, как, например, через кровь открывается смертоубийство. А как кровь может попасть на одежду и при заклании жертвы, и от течения ее из носу, то окровавленная одежда не всегда показывает смертоубийство. [10] Но сие, будучи само по себе недостаточно, если присоединится к прочим признакам, служит вместо доказательства, когда, например, доказано, что обвиняемый был враг убитому, что грозил ему прежде, что находился с.343 на том же месте. Тогда признак сей сделает, что то, о чем сомневались, покажется уже несомнительным, верным. [11] Впрочем, есть признаки, коими обе тяжущиеся стороны воспользоваться могут, как то синие пятна на теле, опухоль. Ибо могут казаться следствием и яда, и неварения в желудке. Равно сказать можно, что рана нанесена своею собственною и чужою рукою. И потому все сие не твердо без других доказательств…
с.344
I. [V. 10. 1] Теперь следуют доводы: под сим именем я разумею все то, что Греки называют ἐνθυμήματα, ἐπιχειρήματα, ἀποδέιξεις, хотя у них в наименованиях сих есть некоторая разность, но они все почти одно и то же означают. [11] Как довод есть способ доказывать одно чрез другое, и сомнительное утверждать чрез несомнительное: то и нужно, чтобы в каждом деле с.345 были такие обстоятельства, которые не требовали бы подтверждения. [12] Ибо нечем было бы доказывать или подтверждать, если бы Оратор не имел сказать ничего верного, или таковым кажущегося, дабы сомнительное сделать вероятным.
За известное же и верное принимаем во-первых то, что́ подлежит чувствам, т. е. что́ видим, что́ слышим: каковы суть признаки. Потом что́ общим мнением принято: например, что есть боги; что должно чтить родителей. [13] Кроме того, что́ предписано законами, что́ принято в обыкновение хотя не всеми людьми, по крайней мере жителями той страны или государства, где происходит действие: как то многое в гражданском праве не на законах, а на обычаях основывается. Наконец все то, на что́ обе тяжущиеся стороны согласны, что́ доказано; словом, чему не противоречит соперник. [14] Вот пример довода: если мир управляется Промыслом, то и Республика управляется оным; таким образом из того, что мир промыслом управляется, выводится следствие, что и Республика управляется оным.
[15] Для правильного довода Оратору потребно вникать в свойство и силу всех вещей, и знать, какое действие чаще производит каждая из них. [16] Отсюда рождаются три рода с.346 вероятностей. Первый самый благовидный и почти не опровергаемый есть, например: Отец любит своих детей. Другой не столько надежный: Кто здоров ныне, тот доживет и до завтра. Третий еще слабейший, и только лишь не невероятен: В доме сделалась покража от кого-нибудь из домашних. [17] Для сего-то Аристотель, во второй книге своей Риторики, с великою подробностью излагает, что́ какой вещи и что́ какому человеку может быть свойственно; какие вещи и каких людей с какими вещами или людьми сближает или противополагает их между собою природа: кто более склонен к любостяжанию, любочестию, суеверию: что́ наиболее одобряют люди добрые, чего ищут злые, чего воины, чего поселяне: каким образом чего избегать или достигнуть каждый обыкновенно старается.
[18] Я сие оставляю без дальнейшего исследования: исчислять все случаи не только было бы долго, но, за множеством их, и невозможно: сверх того здравый рассудок всякому показать сие может. Впрочем, я сослался на сочинение, где обо всем пространнее видеть может, кто пожелает. [19] Но все вероятия, из которых состоит наибольшая часть доводов, проистекают из подобных сему источников: вероятно ли, чтоб сын убил отца своего; или, с.347 чтоб отец сделал кровосмешение со своею дочерью: и напротив, вероятно ли от мачехи отравление ядом, прелюбодеяние от сладострастного. Равно и сие: вероятно ли, чтоб такое-то злодеяние произведено пред людьми явно, или такой-то свидетель, быв подкуплен, показал ложно. Ибо всякое, здесь упомянутое, лицо имеет свои особенные наклонности, по которым, хотя не всегда, однако по большей части действует: иначе сие было бы несомнительною истиною, а не доводом.
II. [20] Рассмотрим теперь места, из коих заимствуются доводы: хотя некоторым кажется, что и вышеприведенные примеры оттуда же извлечены; но я здесь называю местами не то, что́ ныне многие разумеют обыкновенно, т. е. те общие места, о которых я говорил, и которыми объясняются, например, вообще распутство, любодеяние и тому подобное: сие почитается за особенные источники, из коих почерпаются доводы. [21] Как не всякая земля всякие плоды производит; напрасно будем искать птицы или зверя, не ведая, где они плодиться или приставать обвыкли; иные роды рыб любят полные и открытые воды, другие лучше водятся в местах каменистых и прибрежных; рыба Helops не ловится в нашем море: таким же образом не всякий с.348 довод везде попадается, и потому не должно искать его повсюду. [22] Иначе подвергнешься многим ошибкам, и после напрасного труда, разве случайно уже попадешь на то, чего ищешь без руководства правил. А когда знаем источник, откуда что́ проистекает, тогда, пришед к месту, удобно усмотрим, что́ из него почерпнуть можно.
[23]
[24] Места сии суть 1) Порода. Обыкновенно полагается, что дети походят на родителей и предков своих: и нередко происходят в них отсюда причины добродетелей и пороков.
2). Народ. Ибо каждый народ имеет свои нравы: нельзя сказать того же самого и о Варваре, и о Римлянине, и о Греке.
[25] 3). Отечество. Ибо также города и государства имеют свои законы, постановления и мнения.
4) Пол. Воровство и грабеж легче предполагать в мужчине, а отраву в женщине.
с.349 5). Возраст. Ибо иное приличествует более таким летам, а иное другим.
6). Воспитание и обучение. Ибо весьма много зависит от того, кем и как кто руководствован.
[26] 7). Вид и сложение тела. Красота часто приводится в доказательство сладострастия, а крепость в доказательство насилия. Противные качества обращаются в противную сторону.
8). Имущество. Неможно о человеке богатом, имеющем много родственников, друзей, услужников, заключать того же, что и о человеке бедном, лишенном всех сих пособий.
9). Состояние. Ибо есть великое различие между человеком знатным и беззнатным, между должностным и частным, между отцом и сыном, между гражданином и пришельцем, между свободным и рабом, между женатым и холостым, между имеющим детей и бездетным.
[27] 10). Свойства душевные. Ибо скупость, гнев, добродушие, жестокосердие, суровость, и другие подобные качества, прибавляют или убавляют вероятие: равно как и образ жизни берется в рассуждение, смотря по тому, пышен ли оный, умерен, или доходит до подлости.
11). Ремесло. Ибо житель сельский и с.350 городской, купец, воин, мореходец, врач, все мыслят и действуют различно.
[28] Надобно также вникать, каковым каждое лицо казаться старается, ибо иной хочет прослыть богатым, другой красноречивым, иной справедливым, другой сильным. Не меньше обращать должно внимание и на прежние дела и речи лиц, поелику из прошедшего можно заключать и о настоящем.
[30] Некоторые в числе показанных источников полагают и имя лица. Хотя оно с лицом нераздельно, но редко служит доказательством, разве будет дано или по какой ни есть особенной причине, как то мудрый, великий, и проч. или оно подало повод к какому-нибудь предприятию, как, например, Лентул вступил в заговор с Катилиною, будто бы потому, что в Сивиллиных книгах и прорицаниями гадателей обещана верховная власть трем Корнелиям, и что он почел себя, после Силлы и Цинны, третьим, поелику назывался также Корнелием. [31] Мы находим и в Эврипиде, что имя Полиника выставлено братом его Этеоклом за доказательство его нравов: но одобрить сего неможно. Однако от имени часто берется повод к остроумным шуткам; видим тому не один пример в речах Цицерона против Верреса.
с.351 Вот какие и им подобные рассуждения относятся к лицам. Я в дальнейшие подробности по сему предмету не вступаю: довольно, что ищущим больших сведений показал к тому дорогу.
[32]
[33] Итак, берутся доводы от причин деяний, совершенных или совершиться имеющих: и которых предметом иные вещь ὕλην, а иные силу δύναμιν называют, и разделяют на два рода, а каждый род на четыре вида. Ибо вся цель наших деяний есть или получение, приращение, сохранение, употребление какого-либо добра; или предварение, удаление облегчение зла, и применение оного на доброе: сии побуждения входят во все наши рассуждения. [34] Но только деяния добрые происходят от сих причин; худые же напротив рождаются от ложных мнений. Ибо источник сих последних кроется в том, что мы иногда мнимое добро или зло почитаем за истинные. Отсюда происходят наши заблуждения и пагубные страсти, как то гнев, ненависть, зависть, с.352 сребролюбие, гордость, дерзость, страх, и проч. К сим причинам прибавляются иногда и случайные, необдуманные, как то пьянство, неведение, которые могут служить и извинением, и доказательством преступления: например, утверждаем, что такой-то убил врага своего, и что он не мог не сделать сего…
[37] Доводы берутся еще и от места. Чтоб усилить доказательство, нужно представить положение места, где происходило действие; гористое ли оно или ровное, приморское, или удаленное от моря; засеянное, или впусте лежащее; прохожее, или пустое; близкое, или удаленное; благоприятствующее намерению, или напротив. Цицерон в речи своей за Милона весьма много опирается на сии обстоятельства. [38] Они хотя и принадлежат к рассуждениям догадочным, но также могут быть приложены к делу, например, частное ли, или общенародное место; простое, или священное; нам или другому принадлежащее: так как и в лице разбирается качество Государственного человека, отца, чужестранца. [39] Ибо отсюда рождаются следующие вопросы: ты похитил деньги частного человека: но поелику похитил их из храма, то учинил не воровство, а святотатство… [40] Место часто показывает качество деяния. Ибо не везде позволительно и прилично то же самое с.353 дело. Нужно разбирать и то, в каком городе или стране что-либо решиться должно: повсюду есть разница в законах и обыкновениях. [41] Место может иногда возбудить одобрение и негодование. Как то Аякс у Овидия говорит: пред кораблями начинаем спор, и меня равняют с Улиссом. Равно и Милон был между прочим укоряем, что убил Клодия при гробах предков его.
[42] Столько же достойно внимание и время… [43] как в роде доказательном, так и рассудительном, особенно же в роде судебном. [44] Ибо оно подает повод к разбирательству по правам, служит к различению качества дела, и разрешает часто случаи догадочные, так что иногда доставляет неоспоримые доказательства: например, когда удостоверим, что тот, за чьею подписью представлено письменное доказательство, умер еще до того времени; или что обвиняемый в каком-либо деле, или был тогда еще ребенком, или вовсе не родился. [45] Кроме сего, легко выводятся доказательства из обстоятельств, и предшествовавших действию, и сопровождавших оное, и из последующих. Из предшествовавших, например: ты грозился убить его, ты вышел ночью прежде его отъезда, чтоб напасть на него на дороге. [46] Из сопровождавших: слышен был шум; поднялся с.354 крик и вопль. Из последующих: ты скрылся, ты убежал; на теле его показались синие пятна, опухоль.
[49] Надлежит, особенно в делах догадочных, брать в рассмотрение и возможность или удобность. Ибо вероятнее, что немногие убиты от многих, слабейшие от сильнейших, сонные от бодрствующих, нечающие от вознамерившихся: так и напротив, вероятнее слабейший побеждается от сильнейшего и проч. [50] Подобных обстоятельств не должно выпускать из виду в роде рассудительном; в судебном же заключаются они обыкновенно в двух вопросах: Хотел ли кто, и мог ли то сделать: ибо от надежды успеха часто рождается и хотение. По сему-то и обратил Цицерон следующие догадки против Клодия. Не Милон нападчик, а Клодий; сей сопровождаем был сильными служителями, а тот женщинами; сей на коне, а тот в носилках; сей изготовился к нападению, а тот сидел, завернувшись в плащ свой. [51] К возможности можно присовокупить и орудие, употребленное к произведению действия. Ибо от орудия иногда рождаются и признаки, как, например, острие копья, найденное в теле.
[52] Ко всем сим источникам доводов прибавляется еще способ. Здесь изыскивается, с.355 каким образом происходило действие. Сие покажет и качество и законность оного; например, когда утверждаем, что прелюбодей не ядом отравлен; ибо не только позволено, но и предписано употреблять против него железо: равно можем разрешить и догадочные случаи, когда говорим, что такое-то дело с добрым намерением сделано, поелику сделано явно; а такое с худым, потому что произведено украдкою, ночью, в уединенном месте.
[53] Во всех вещах, о свойстве и силе которых рассуждается независимо от отношения их к лицам и другим обстоятельствам, составляющим дело, надлежит иметь в виду три вопроса: существует ли оно, в чем состоит, каково оно? Но как есть многие источники доказательств общие и для всех сих рассуждений, то разделить их на показанные три рода неможно; почему я и буду помещать их в тех статьях, под которые они подходят.
[54] Итак берутся доводы от определения: и сие делается двояким образом: или просто вопрошаем, что есть добродетель? или, сделав ей определение, спрашиваем, добродетель ли это? Определяем же или общими словами, как например: Риторика есть наука хорошо говорить: или через исчисление частей: Риторика с.356 есть наука правильно изобретать, располагать и излагать мысли, при твердой памяти и благопристойном произношении. [55] Сверх того определяем или по существу вещи, как сделано выше, или по производству слов, как богатым называем того, кого бог наделил; скупым, кто скопляет, и проч.
К определению неотъемлемо принадлежат род, вид, свойство, различие. Из всех сих источников почерпаются доказательства.
[56] Род не подтверждает вида, а паче служит к опровержению оного. Итак, нельзя сказать: поелику не есть дерево, следовательно есть явор; а поелику не есть дерево, следовательно и не явор. Или: то, что не есть добродетель, не может быть и справедливостью. Итак, от рода должно нисходить до последнего вида: например, человек есть животное. Сего недовольно, ибо это есть род: смертное, это хотя и вид, но определение будет приличествовать и многим другим животным: а когда скажешь, разумное, тогда будет достаточно к объяснению твоей мысли.
[57] Напротив, видом подтверждается род, а не опровергается. Ибо то, что есть справедливость, есть уже и добродетель. Что хотя не есть справедливость, однако может быть добродетель как то мужество, воздержание, с.357 твердость. Таким образом род никогда не отъемлется от вида, как разве уже все виды, принадлежащие к тому роду, будут отвергнуты: например, что́ ни смертно, ни бессмертно, то не есть животное.
[58] К роду и виду прибавляют еще качества собственные и качества различные: собственными подтверждается определение, а различными уничтожается. Собственное качество есть то, что́ или чему-нибудь одному приличествует, как человеку слово, смех: или хотя и приличествует, но не одному чему ни есть, как огню согревать. И та же самая вещь может иметь многие свойства, как огонь имеет свойство светить, греть. Почему, ежели опустить одно свойство, то не будет правильного определения: да и остальные качества не сделают его лучшим. [59] Но весьма часто вопрошается, в чем состоит свойство каждой вещи. [60] Что́ же не есть свойство, то называется качеством различным, как например, иное есть служить, иное быть рабом: отсюда рождается вопрос, можно ли назвать рабом должника, который осуждается законом служить заимодавцу? Нет; ибо раб, получив свободу от своего господина, становится отпущенником; но сего о несостоятельном должнике сказать нельзя.
с.358 [66] Можно также заимствовать доводы от Разделения: разделением доказывается, что или все части предложения ложны, или что одна из них справедлива. Все части делаются ложными таким образом: ты говоришь, что дал деньги в заем? Ты их или имел у себя, или от кого-нибудь получил, или нашел, или украл. Ежели их ни дома у тебя не было, ни от другого не получил, и проч. то ты денег в заем не давал. [67] Одно предложение остается истинным, например: раб, коего ты присвояешь, или родился у тебя в доме, или куплен, или тебе подарен, или по завещанию достался, или взят, как пленный, или чужой. Если опровергнет все первые предложения, останется одно последнее справедливо, что раб принадлежит другому.
Но при таких разделениях надлежит поступать с великою осторожностью, тщательно обдумывать род: ибо ежели в предложениях хотя один вид опустишь, то вся речь смехом кончится. [68] Всего безопаснее следовать примеру Цицерона, который, говоря за Цецинну, вопрошает своего соперника: ежели не о сем идет здесь речь, так в чем же состоит дело? Ибо сим самым, не входя в подробности, отвергает все виды; или делать два противные между собою предложения, из с.359 которых одно должно быть справедливо, как у Цицерона: нет никого столь предубежденного против Клуенция, кто бы не согласился со мною, что ежели судьи были подкуплены, то подкуплены или от Авита, или от Оппианика. Если покажу, что не от Авита, то убежу, что от Оппианика; и когда докажу, что от Оппианика, тогда оправдаю Авита.
[73] Можно брать доводы от предметов сходных. Например: ежели воздержание есть добродетель, то и умеренность так же. От несходных: веселие есть добро, но не роскошество. От противных: умеренность есть добро, ибо роскошь есть зло. Ежели война причиняет много бедствий, то мир за сие вознаграждает. Ежели тот, кто оскорбил без намерения, заслуживает извинение; так, напротив, тот, кто оказал услугу без доброй воли, недостоин награды. [74] От противоречащих видимо: кто глуп, тот неумен. От последующих или присоединенных: ежели правосудие есть добро, то надобно судить праведно. Ежели вероломство есть зло, то обманывать не должно. Предложения быть могут и превращаемы.
[85] Я почел бы за нелепое причислять к сим источникам и такие слова, которые, означая то же, разнятся только окончаниями или какою ни есть переменою букв, и называются с.360 наклонением, ежели бы примеров сему не было у Цицерона. Как то: кои поступают по справедливости, те делают справедливое дело. Вещь общая должна принадлежать обществу. Это так ясно, что не требует никакого доказательства.
[86] Сношениями или сравнениями называются такие доводы, в которых большее меньшим, меньшее бо́льшим, равное равным подтверждается.
[87] В случаях догадочных, подтверждается меньшее бо́льшим: например, человек, сделавший святотатство, легко отважится на воровство. Меньшим большее: кто явно и смело лжет, тот не посовестится поклясться ложно. Равным равное: кто взял деньги за неправый суд, тот возьмет их и за ложное свидетельство.
[88] Право доказывается таким образом, от большего к меньшему: если позволено убить прелюбодея, то кольми паче скопить. От меньшего к большему: если ночного вора убить дозволяется, то кольми паче разбойника. От равного к равному: какая казнь положена законом за убийство отца, такая должна быть и за убийство матери. Все сии доводы излагаются силлогизмами.
с.361 [89] Они наиболее употребляются при определениях и качествах дела: ежели сила телесная не есть добро, то и здоровье не добро. Ежели воровство есть преступление, то кольми паче святотатство. Ежели умеренность есть добродетель, то и воздержание. Ежели мир управляется Промыслом, то и об управлении Республики печься должно. Ежели ум потребен для строения дома, то кольми паче для строения корабля и военных орудий.
[94] Итак, вкратце заключу, что доказательства берутся от лиц, причин, мест, времени, возможностей (к которым отношу и орудие), от способа, т. е. что́ как делается, от определения, рода, вида, приличного, неприличного, противного, опровержения частей, от сходного, несходного, видимо противоречащего, последующего,… от слов, измененных окончанием или буквами, от сравнения, которое разделяется на многие виды.
III. [100] Вот главные места, откуда Оратор может заимствовать свои доказательства. Нельзя с точностью разделить их на роды; ибо каждое из них доставляет бесчисленное множество доводов, однако ж и раздробить их на виды нет возможности. Те, кои на сие покушались, подвергались двум погрешительным с.362 крайностям: говорили слишком много, но не все нужное объяснили.
[101] Посему-то многие из молодых людей, заблудясь в таком неисходном лабиринте, оставляют руководство собственного разума, и будучи как бы некоторыми узами связаны, смотрят только на правила, и природе, как лучшему вождю, не следуют. [102] Ибо, как не довольно знать вообще, что все доводы берутся или от лиц или от вещей; поелику и сии обе статьи требуют многих разделений: так мало и того, ежели затвердим, что доказательства извлекаются от предыдущих, сопровождающих и последующих обстоятельств, когда не будем уметь разбирать, что́ именно и какому делу приличествует: [103] а паче, когда многие доводы в самом существе дел находятся, и с другими тяжбами ничего общего не имеют; и сии-то доводы суть самые сильные; но показать и исчислить их почти невозможно: общие правила покажут, где искать и как употреблять их. [104] Сей род доказательств назовем родом, из обстоятельств дела извлеченным; ибо Греческого речения иначе περίστασιν выразить неможно: или родом, на существе каждого дела основанным.
[109] Здесь не меньше надлежит печься о том, о чем предлагаем, сколько о том, как с.363 доказать предложенное. Здесь сила изобретения, если не большее, то конечно главное имеет место. Ибо к чему послужат стрелы, когда не ведаем, во что́ целить? Так бесполезны и доказательства, если не предусмотрим, где употребить их должно. До сего неможно достигнуть наукою. На это нет правил. [110] От сего происходит, что из числа многих Ораторов, одними и теми же правилами руководствующихся и подобные же роды доводов употребляющих, одни найдут для себя больше пособий, нежели другие.
Возьмем в пример тяжбу, которая заключает в себе вопросы, совсем особенные и наименее обыкновенные. [111] Александр, по разорении города Фив, нашел письменное обязательство, из коего видно было, что Фессалийцы заняли у Фивян сто талантов, и не заплатили. А поелику Фессалийцы помогали Александру вести войну сию, то он и отдал им, как бы в награду, помянутое обязательство. Спустя несколько времени, Кассандр восстановил Фивы, и Фивяне требуют своего долгу с Фессалийцев. Дело поступает на суд Амфиктионов9. Оказывается, что сто талантов с.364 одними даны, а другими не возвращены. [112] Вся тяжба состоит в том, что якобы Александр подарил Фессалийцам сию сумму. Оказывается также, что Александр не давал им денег. Итак, спрашивается, данное Александром можно ли почитать за одно, как будто бы даны от него деньги. [113] К чему мне послужат места или источники доказательств, ежели не увижу прежде, что его подарение не действительно, что он не мог подарить, и не подарил?
Казалось бы, нельзя оспорить, что Фивяне справедливо требуют своего добра, силою у них отнятого: но отсюда рождается важный и трудный вопрос о правах: Фессалийцы говорят, что на сем праве царства и народы, пределы городов и целых племен утверждаются. [114] Здесь надобно противоположить причины, по которым дело Фивян не может зависеть от власти завоевателя: и затруднение состоит не столько в доказательстве, сколько в предложении. Во-первых, скажем, что в таком деле, которое может подлежать законному суду, не имеет места право войны: что отнято оружием, то оружием только и удерживается. Итак, где оружие и сила остаются при своих правах, там не нужен судья: а где судья потребен, там сила лишается права с.365 своего. [115] Вот что́ утвердить надобно прежде, а потом искать доказательства, как например: военнопленные, возвратившиеся каким ни есть случаем в свое отечество, становятся опять свободными: ибо приобретенное оружием, тою же силою только и сохраняется. Еще служит к подкреплению иска Финян и то, что судят об нем Амфиктионы: поелику разбирают те же дела иначе Центумвиры10, иначе судья низший или частный.
[116] По второй статье скажем, что победитель не мог никому передать права побежденных, поелику оно неотъемлемо принадлежит тому, кто им владел: оно не есть что-либо вещественное, и следственно руками взято быть не может. Такое предложение труднее изобрести, нежели подтвердить доказательствами, каково сие: положение наследника различно от положения победителя: ибо к тому и вещь и право переходят, а к сему только вещь. [117] Можно еще сказать, что по самому существу дела, право общественного доверия не могло перейти к победителю, поелику что́ давал целый народ, то всему же народу и возвращено быть с.366 должно: и что хотя бы один из граждан в живых остался, то и он был бы прямым заимодавцем, а не другой кто: известно же, что не Фивяне попались в руки Александра. [118] Сие не требует доказательств: дело само по себе ясно.
В третьей статье можно сказать, что право Фивян не держится в письменном обязательстве, которое Александр возвратил Фессалийцам; и это доказать не трудно. Можно даже навести сомнение, освободить ли от долга хотел Александр Фессалийцев, или только обмануть. Наконец особенно принадлежит к делу, и как бы новый спор составляет то, что, если и могли Фивяне потерять право свое, то опять, кажется, возвратили оное, по своем восстановлении. Здесь рассматривается и намерение Кассандра. Но справедливого решения сему делу надлежит ожидать от верховного суда Амфиктионов.
IV. [119] Впрочем, я говорю сие не потому, чтобы знание источников, откуда почерпаются доказательства, почитал бесполезным: но для того, чтобы приобретшие оное не вознерадели о всем прочем, почитая себя уже совершенными; и знали бы, что они получили сведение весьма недостаточное, ежели не будут прилежать и к прочим частям. [120] Не должно с.367 воображать, будто бы начали мы изобретать доказательства не прежде, как по появлении правил: напротив, употреблялись все роды доводов, когда еще не было правил; потом многие писатели делали свои наблюдения, а все вместе в свет издали. Сие доказывается тем, что приводимые ими примеры взяты из древних Ораторов: сами они не изобрели ничего нового. [121] Итак, виновники искусства Витии: но надлежит благодарить и тем, кои труд наш облегчили. Ибо что́ первые изобрели силою своего разума, того уже нам искать не надобно: для нас уже все готово. Но сего еще не довольно, как не довольно для бойца научиться нужным для него приемам, если он не постарается укреплять тела своего упражнением, воздержанием и хорошей пищей: так и сведения, без наставлений, как употреблять их, принесут не много пользы.
[122] Учащиеся Красноречию при том еще знать должны, что показанных мною правил нельзя держаться при всяком случае, и что, сочиняя речь, не надлежит перебирать всех сих источников, и толкаться, так сказать, у каждых ворот, дабы найти какое-либо доказательство к нашему предложению. Сие быть может позволено только начинающим учиться и еще не имеющим опыта. [123] Ибо крайнее замедление с.368 произошло бы от того, когда бы надобно было с таким трудом искать доводов. При том же не знаю, не послужит ли многочисленность правил еще препятствием в успехах Красноречия, ежели и природный рассудок, и учением приобретенная способность, не доведут нас прямо к тому, что́ пригодно и прилично нашему предмету. [124] Как пение гораздо приятнее бывает, когда соединяется с согласными звуками струн; но ежели неопытная рука будет останавливаться при каждом изменении голоса, дабы к нему применяться, тогда лучше довольствоваться одним простым пением: так и правила, наподобие сладкозвучного орудия, должны быть приспособлены ко всем родам Красноречия. [125] Но достигаем сего не иначе, как долговременным упражнением: у искусных музыкантов, без дальнего со стороны их внимания, рука сама попадает, по привычке, на все низкие, высокие и средние звуки. Множество и разнообразие доводов нимало не останавливают и не развлекают Оратора, но уму его представляются сами собою; и как буквы и слоги от пишущего не требуют размышления, так и причины одна за другою непринужденно следуют.
с.369
[V. 11. 1] Третий род доказательств, кои заимствуются вне дела к утверждению оного, и называются Примером… [6] Пример есть сказание о событии подлинном, или за таковое признанном, приведенный для подтверждения нашего предложения. Итак, надобно смотреть, совершенно ли сходно, или только отчасти сходно оное, дабы из него взять все обстоятельства, или только те, кои нам нужны. Оно совершенно сходно: Сатурнин убит справедливо, как и Гракхи. [7] Несходно: Брут убил детей своих, измену умышлявших; Манлий смертью наказал сына за победу. Противное: Марцелл возвратил разные редкости Сиракузянам, когда они были нашими неприятелями; Веррес отнял у них, когда сделались они нашими союзниками. И в роде доказательном, где похваляется или охуждается действие, берутся из примеров доводы таким же образом; [8] и в роде рассудительном, когда речь идет о чем ни есть будущем, с.370 привод подобных примеров много способствует к убеждению: дабы доказать, что Дионисий требует себе телохранителей не для своей безопасности, но чтобы при помощи их подвергнуть народ рабству, можно привести в пример, что таким же способом Пизистрат похитил верховную власть.
[9] Но как есть примеры, во всех обстоятельствах сходные, каков выше приведенный, так можно представить и такие, в которых делается заключение от большего к меньшему, и от меньшего к большему: ежели нарушение супружеской верности целые города ниспровергало, то какому наказанию подлежит прелюбодей? Ежели музыканты, сговорившиеся оставить Рим, с честью опять призваны Сенатским определением, то кольми паче должно возвратить мужей знаменитых и заслуженных, кои удалились из отечества, быв гонимы завистью. [10] Примеры, не во всем равные, имеют особенное действие при увещании. Мужество удивительнее в женщине, нежели в мужчине. Итак, ежели побуждаем кого к какому ни есть отважному делу, то примеры Горация и Торквата не столько тронут его, сколько пример той женщины, которая собственною рукою поразила Пирра: и презирать смерть не столько научают Катон и Сципион, с.371 сколько Лукреция. Здесь следствие выводится от меньшего к большему.
[11] Образцы сих родов займем у Цицерона; да и где лучше найти их? Пример подобный находится в речи за Мурену (VIII. 17): ибо то же со мной самим случилось, когда я в искании места был соперником двум Патрициям, из которых один был самый бесчестный и дерзкий, другой самый честный и скромный; однако я превозмог Катилину достоинством, а Гальбу приобретенною доверенностью. [12] В речи за Милона пример заключения от большего к меньшему: Враги наши утверждают, что человек, признающийся в смертоубийстве, не достоин дневного света. В каком городе так рассуждают сии невежды? В Риме, где первый уголовный суд произведен был над М. Горацием, мужем доблестным, который собственною рукою убил сестру свою, и в собрании народном был освобожден от всякого истязания, когда еще Республика не наслаждалась такою свободою, как ныне. От меньшего к большему: я убил, убил не Спурия Мелия, который расточением своего имения в угодность народа сделался подозрительным в искании верховной власти, и проч. Потом: но того (ибо мог признаться, что сим избавил отечество от угрожавшей опасности) нечестивца, который с.372 священные обряды наши хотел осквернить любодеянием. Сей довод употреблен в речи против Клодия.
[13] Примеры же несходные, разным образом приводятся. Здесь берутся в рассуждение род, способ, время, место и прочие обстоятельства, из которых почти все употреблены Цицероном, для опровержения прежних приговоров против Клуенция (Pro Cluent. n. 134). А примером противным охуждает поведение Цензоров, похваляя Цензора Африкана, который при смотре Римских всадников обличил К. Лициния в учинении ложной клятвы, сказав громогласно пред всем собранием, что он совершенно знает и может представить доказательство, ежели кто возразит на сие. Когда же никакого возражения не последовало, приказал у виновного отнять лошадь. Пример противного излагать собственными словами Цицерона было бы много: [14] у Виргилия (2. Aen. 540.) находим оный в кратчайших выражениях:
|At non ille, satum quo te mentiris, Achilles, Talis in hoste fuit Priamo. т. е. Но тот Ахиллес, от коего ты несправедливо производишь род свой, не был таков к Приаму, врагу своему. |
с.373 [15] О некоторых же деяниях можно повествовать со всею подробностью. Пример сему у Цицерона в речи за Милона (N. 9): когда Военный Трибун хотел обесчестить воина в стане К. Мария, то оскорбленный убил сего родственника Полководца своего. Ибо благонравный юноша хотел лучше подвергнуться опасности, нежели снести бесчестие. Знаменитый Марий простил юношу, который, для избежания преступления, смерть презрел. [16] Иногда довольно намекнуть только о деянии, как делает так же Цицерон, говоря за того же: итак, должно бы опорочить и Галу Сервилия, и П. Назику, и Л. Опимия, и самый Сенат, в мое Консульство, если бы истреблять злодеев не было позволительно. В сих случаях более или менее распространяемся, смотря по тому, более или менее они известны, или как потребует наша польза, или приличие.
[17] Таким же образом приводятся примеры и из пиитических вымыслов, которые однако ж заслуживают меньшую степень вероятия. Как их употреблять, показывает также Цицерон, великий Оратор и учитель Красноречия.
[18] Читаем в той же речи его: и сие, судьи, не без причины предали нам ученейшие мужи в баснословных вымыслах, что некогда Орест, убивший мать свою, в отмщение за смерть с.374 своего отца, после различных мнений судей был оправдан не только приговором человеческим, но и мудрейшей Богини соизволением.
[19] Даже и те басни, которые хотя не Езопом выдуманы (ибо начало свое имеют, кажется, от Гезиода), но известны более под именем Езопа, служить могут к убеждению, особливо людей грубых и неученых, кои простые рассказы охотнее слушают, и тому, что их забавляет, скорее верят. Сказывают, что Менений Агриппа примирил народ с Сенатом известною басней о возмутившихся против брюха членах тела человеческого. [20] Да и Гораций (Epist. I. 1. 73) не почел за низкое прибегнуть к сему роду в своих стихотворениях:
|Olim quod vulpes aegroto cauta leoni, etc.
Некогда хитрая лисица больному льву, и пр. |
[22] Такую же почти силу, как и пример, имеет подобие, и особенно, когда выводится оно, без всяких иносказаний, от обстоятельств почти равных. Например (Pro Cluent. 75): Как при выборах те, кои привыкли продавать свои голоса, не любят не хотящих покупать их: так и корыстолюбивые судьи пришли с неприязненным духом против судимого. [23] Ибо притча, которую Цицерон называет сравнением, иногда берется издалека при с.375 сравнении вещей, и не ограничивается одними деяниями человеческими, между собою некоторое соотношение имеющими; как, например, у Цицерона за Мурену: Ежели выходящих из пристани, прибывшие из дальнего плавания обыкновенно предуведомляют со всяким добродушием, где надлежит остерегаться и непогод и морских разбойников, и опасных мест; ибо мы естественно желаем добра тем, кои равным с нами подвергаются бедствиям, которые мы сами испытали: то мне, после столь многих обуреваний, наконец усматривающему берег, в каком должно быть расположении духа к тому человеку, для коего предвижу величайшие опасности? Но сравнение берется и от бессловесных, и даже неодушевленных существ… [24] Например, в доказательство, что надобно разум украшать науками, можно уподобить его земле, которая, быв запущена, производит терние и волчец, а возделанная плод произращает: или увещевая кого к понесению общественных трудов, представишь пчел и муравьев, животных не только бессловесных, но и малых, совокупными силами для себя трудящихся. [25] К сему роду относится изречение Цицерона в речи за Клуенция (N. 146): Как тело наше без души, так государство без закона своими частями, как нервами, кровью и с.376 членами, действовать не может. Здесь заимствуется сравнение от тела человеческого, а в речи за Корнелия от коней: за Архию (n. 19), даже от камней. [26] А сии сравнения еще ближе: Как гребцы без кормчего, так и воины без предводителя успеха не достигают.
Однако иные подобия бывают обманчивы, и потому потребен в них разбор. Ибо из того, что новый корабль лучше старого, нельзя заключать, что новая дружба тверже давней: или, что похвальна в женщине щедрость денежная, не следует из того, чтобы можно похвалить ее и за щедрость телесных ее прелестей. Здесь слова щедрость, старость, давность те же: но знаменование весьма различно между деньгами и целомудрием. [27] Итак, в сем роде надобно внимательно смотреть, точно ли подобно заключаемое тому, из чего заключается. Надобно также с великою осторожностью отвечать на вопросы, по примеру Сократа предлагаемые: Жена Ксенофонтова худо отвечала Аспасии, по сказанию Есхина, который в их разговоре подражал Сократу: [28] скажи мне пожалуй, супруга Ксенофонтова, ежели бы соседка твоя имела лучшее золото, нежели какое у тебя, то которое желала бы иметь? отвечает: золото соседки. А ежели бы платье и другие женские наряды у нее были лучше твоих, то которые с.377 из них хотела бы ты иметь? соседкины, опять отвечает. А что ежели бы муж ее был лучше твоего супруга, то которого из них ты пожелала? [29] Тут жена Ксенофонтова покраснела, и не без причины; ибо худо отвечала, что желает лучше иметь чужое золото, нежели свое, поелику это бесчестно. А если бы отвечала, что желает, дабы золото ее было таково же, как у соседки, то могла бы отвечать, без нарушения скромности, что она мужа своего почитает таким добрым, какого лучше быть не может…
[36] Ко внешним доказательствам дела прибавляют некоторые и доверие, и называют сие судом или суждением, но не судом о каком ни есть подобном деле; ибо тогда можно бы было назвать примером; а я разумею под сим обычай, мнение или суждение целого народа, племени, мудрых мужей, знаменитых граждан, славных стихотворцев, и проч.
[37] Не без употребления могут быть и те свидетельства, которые основаны на простонародных изречениях, утвержденных общим доверием. Они некоторым образом еще сильнее потому, что не к настоящему делу приложены, а взялись от людей, пристрастием и ненавистью непредубежденных, по причине с.378 заключающейся в них нравственности или истины.
[38] Когда я говорю о бедствиях жизни человеческой, не сделаю ли впечатления в умах слушателей, если представлю им обыкновение народов, кои новорожденных встречают со слезами, а умерших провожают с весельем? Или, когда судью хочу подвигнуть на милосердие, неужели скажу некстати, что Афины, мудрейшая в свете Республика, почитали милосердие не за чувствие человеколюбия, но за благоугождение Божеству?
[39] И правила семи мудрецов не признаются ли за некоторые законоположения нашего поведения? Ежели прелюбодеица обвиняется еще в отравлении кого-нибудь ядом, то не осуждена ли уже Катоном, который говорит, что обличенная в любодеянии обличается вместе и в отравлении ядом?
Мнения также Стихотворцев не только Ораторы в речах, но и Философы в книгах своих помещают: они хотя все прочее почитают ниже своего учения и правил, однако не пренебрегают иногда утверждать достоверность своих положений приводимыми для сего стихами. [40] Небезызвестен пример, что Афиняне над Мегарянами, когда спорили между собою об острове Саламине, одержали верх с.379 стихом Гомеровым11, в котором значится, что Аякс присовокупил корабли свои к кораблям Афинским: но стих сей не во всех изданиях находится.
[41] Есть также краткие изречения или пословицы, которые всеми приняты, и употребляются тем паче, что неизвестно, из чьих уст первоначально они вышли: например, где дружба, там и богатство. И, совесть сто́ит тысячи свидетелей. И у Цицерона: равные, по старинной пословице, с равными скоро дружатся. И действительно, такие изречения не переходили бы из века в век, ежели бы всем людям не казались истинными.
с.380
[V. 12. 1] Вот почти все правила, относящиеся к доказательствам, которые или изложены моими предшественниками, или ныне употреблением утверждены; и я не смею уверять, чтобы иных уже для сего источников не было; напротив, советую искать их, и признаюсь, что они могут найтись; однако ж если и найдутся, то с показанными здесь не много с.381 разниться будут. Теперь вкратце предложу, каким образом доводы употреблять должно.
[2] Полагается за правило, чтобы довод был достоверен. Ибо сомнительного доказывать сомнительным неможно. Однако к подтверждению дела приводим иногда причины, которые сами требуют доказательства. Например: Ты убила своего мужа, потому что ты прелюбодеица. Здесь надобно прежде доказать прелюбодейство, дабы чрез известное подтвердить неизвестное. Острие копья твоего найдено в теле убитого: копье, скажут, не мое. Итак, надлежит еще доказать. [3] Здесь заметить нужно, что из всех доводов самые твердые суть те, кои из сомнительных делаются после верными. Ты убил человека, потому что платье твое было окровавлено. Если признается, что платье его точно было окровавлено, то признание сие не доставит вам такого доказательства, какое доставила бы совершенная улика; ибо платье по многим случаям быть может обагрено кровью. Но если он отрицает, то на сие отрицание главнейше вооружаться должно: и когда в этом уличен будет, то и во всем прочем запереться не может. Поелику можно подумать, что он запирается и лжет только для того, что признавшись, надеется защитить себя.
с.382 [4] Доводы сильнейшие можно излагать порознь, а слабейшие совокупно: ибо первые сами по себе убедительны; их не должно затмевать, примешивая другие обстоятельства, дабы не отнять у них собственной силы: последние же требуют взаимной подпоры: [5] и чего не могут произвести маловажностью, произведут то числом, будучи направлены к одной цели. Например, обвиняя кого-либо в убийстве для получения наследства, можем сказать: Ты надеялся получить наследство, и наследство большое; ты был беден: тебя крайне беспокоили заимодавцы: ты оскорбил завещателя, и знал, что он хотел переменить свое завещание. Сии доводы, взятые порознь, слабы и слишком обыкновенны: а в совокупности поражают, правда, не так, как громом, по крайней мере, как градом.
[6] Есть доводы, коих одно простое изложение бывает недостаточно: еще надобно подкреплять их: ежели, например, побуждением к злодеянию было корыстолюбие, покажем, сколь сильно оно и ненасытимо: ежели гнев, изъясним, сколь необузданна страсть сия в душах человеческих. Таким образом доводы наши будут и тверже и красивее; а в противном случае походили бы на голые и тела лишенные члены. [7] Много также придает доводу силы, с.383 когда оснуем его на исследовании, не старинная ли, или новая вражда была причиною злодейского покушения; не от зависти ли, не от обиды ли, не от честолюбия ли родилась она: против низшего, равного, или высшего, против чужого или родственника. Все сии обстоятельства различным образом излагаются, и должны всегда относиться к выгоде защищаемого нами дела.
[8] Однако ж не надлежит обременять судью всеми доводами, какие только придумать можно. Для него было бы сие утомительно, и на правость нашу навело бы ему подозрение. Ибо он заключит из того, что мы на доказательства свои не слишком полагаемся, когда всеми силами стараемся умножить число оных. В делах же ясных распространяться в доводах было бы столь же глупо, как зажигать свечу при сиянии солнца.
[9] Некоторые из Риторов присовокупляют к сим и доводы, от свойств душевных заимствуемые. И самое сильнейшее, по мнению Аристотеля, убеждение зависит от известной честности Оратора. Хорошо в самом деле быть честным человеком, и даже казаться таковым не бесполезно. [10] Посему-то Скавр, с благородным на свою невинность надеянием, обвинителю своему отвечал: Квинт Варий с.384 обвиняет Эмилия Скавра в измене Римскому народу; Эмилий Скавр отрицает. Подобно сему, сказывают, поступил Ификрат, который, когда Аристофон взводил на него такое же преступление, вместо всякого ответа, вопросил его: изменил ли бы он сам Республике за деньги? Нет, ответствовал сей: Так почему же я сделал, подхватил Ификрат, когда ты бы сего не сделал?…
[14] Спрашивается еще, сильнейшие доводы в начале ли полагать надлежит, дабы вдруг предубедить умы, или на конце, дабы они от того были разительнее, или выставлять их по примеру Гомерова Нестора, который пред сражением трусливых воинов помещал между храбрейшими: или, начав слабейшими, постепенно простираться к сильнейшим? Сие зависит, по мнению моему, от свойства и надобности каждого предмета, лишь только бы речь, в начале сильная, при конце не ослабевала.
[17] Признаюсь, что показал я не все источники доводов, по крайней мере, нужнейшие; и старался объяснить их тем с бо́льшим рачением, что декламации, которыми мы к судебному роду речей обыкновенно приготовлялись, ныне от истинного образа витийства в сем роде совершенно уклонились: в них ищут с.385 понравиться только слушателям, я потому они ни силы, ни крепости не имеют…
[20] Итак, пусть восхищаются развращенные слушатели сим изнеженным красноречием; я откровенно скажу, что там нет прямого красноречия, где не видно ни малейшего признака, по коему бы можно узнать человека мужественного и строгого, не говорю уже, человека важного и добродетельного. [21] Знаменитые ваятели и живописцы, желая изобразить прекрасное человеческое тело, никогда в такое заблуждение не впадали, чтоб взять себе за образец какого-нибудь Багоя или Мегабиза12; но всегда избирали какого ни есть совершенного во всех частях юношу, способного к войне, или сильного Атлета, в телах которых находили они истинные красоты: так я ли, стараясь образовать Оратора, дам красноречию вместо оружия гремушки?
[22] Итак, юноши, для которых пишу сии наставления, да привыкают всеми силами подражать природе и истине; быв назначены к частым судебным прениям, да стремятся и в училище всегда к победам, и да научаются и наносить и отвращать удары. Особенно требовать сего от них должны наставники, и с.386 успехи их подкреплять приличным одобрением. Ибо юноши и в недостатках своих ищут похвалы, то кольми паче желают оной, когда ее заслужат. [23] Ныне, по несчастью, все почти нужное преходят молчанием, и полезное в речи не почитается достоинством. О таковом злоупотреблении говорил я в особом сочинении, и здесь часто говорить буду. Но возвратимся к предположенному порядку.
с.387
[V. 13. 1] Опровержение берется в двояком смысле. Ибо должность защищающего вся состоит в опровержении и ответствовании на возражения с.388 той и другой стороны; для опровержения назначается в судебной речи четвертое место: оно излагается в обоих случаях одинаким образом. Из тех же мест, как и в подтверждении, извлекаются доводы: мысли, слог, фигуры те же употребляются; [2] разность состоит только в том, что здесь стараемся с меньшею силою возбуждать страсти.
I. Однако ж не без причины полагают, что труднее защищать, нежели обвинять: в чем и сам Цицерон признается. И действительно, обвинение не требует великих усилий; ибо излагается одинаким образом; для обвинителя довольно одной справедливости его предложения, а защитнику надобно или отрицать действие, или подтверждать его законность, прикрывать некоторые обстоятельства благовидностью, извинять их, уменьшать, смягчать, или грозить сопернику, развлекать его, или делать вид, что донос презираешь, и над ним насмехаешься. Почему речь его, не имея известного направления и будучи подвержена разным препинаниям, требует тысячи изворотов и уловок. [3] Обвинитель приходит в суд, по большей части, с обдуманным и на досуге приготовленным доносом; а защитник встречает часто непредвиденные вопросы. Обвинитель представляет свидетелей: защитник должен с.389 тогда же опровергать их, почерпая опровержение из существа дела. Обвинителю самая гнусность даже ложно взводимого злодеяния, каково есть отцеубийство, святотатство, оскорбление величества, подает средство распространиться в своем слове, на что́ отвечать одним отрицанием остается защитнику. Для того-то и посредственных Ораторов обвинения бывали иногда действительны: но никто не мог защищать с успехом, не быв превосходным Витией. Я в кратких словах объясню мое мнение: удобнее обвинять, нежели защищать, так как легче наносить раны, нежели исцелять их.
II. [4] Но весьма нужно обращать внимание на речи и выражения соперника. Итак, прежде всего смотреть, существенно ли принадлежит к делу, или не принадлежит к нему то, на что нам отвечать должно; ежели оно существенно связано с делом, то надобно или отрицать, или защищать, или доказывать незаконность доноса: кроме сих трех способов, иных нет при тяжебных делах. [5] Умоление, без всякого вида защищения, редко может иметь место, и разве пред такими только судьями, кои никаким известным порядком произносить приговор не обязаны. Хотя в разных тяжбах, пред К. Цезарем и с.390 Триумвирами разбираемых, просьбы и употребляются, однако не без приведения причин в защиту подсудимого. Не есть ли защищать сильно, когда Цицерон говорит за Лигария: признаемся, Туберон, что́ иное мы делали, как не старалась достигнуть возможности делать то же, что́ делать Цезарь ныне может? [6] Если случается говорить пред Государем и таким судьею, который наказать и помиловать волен, то можно сказать, что виновный хотя достоин смерти, но заслуживает и милосердие: тогда мы будем дело иметь не с соперником, а с судьею; и наша речь примет образ рода совещательного паче, нежели судебного. Ибо тогда будем убеждать, чтоб он искал славы быть человеколюбивым, а не строгим истязателем за преступление. [7] Пред судьями же, обязанными произносить приговор по законам, как защищать признавшегося преступника, было бы смешно предписывать правила. Следовательно, в таких случаях, когда ни отрицать доноса, ни оспаривать законности его неможно, остается защищать свое дело, каково оно есть: или потерять тяжбу.
Мы показали, что отрицать можно двояким образом: или вовсе отвергать деяние, или выводить, что оно происходило иначе. Но если ни защитить дела, ни оспорить законности с.391 доноса нельзя, то отрицать преступление надлежит: сего правила держаться надобно не только тогда, когда объяснение дела может представить оное для нас не столько затруднительным, но и в таком случае, когда нам, кроме положительного отрицания, никаких пособий не останется. [8] А ежели представятся свидетели? Против свидетелей найти можно много возражений. Ежели письменные доказательства? Сходство почерков в письме послужит поводом к различным суждениям. Словом, нет ничего хуже признания.
Последнее прибежище в тяжебном деле, коего ни отрицать, ни защищать нельзя, есть незаконность доноса…
[10] А ежели противник приведет какое-либо обстоятельство не прямо из дела, однако ж к нему относящееся, то можно иногда отринуть оное, яко к настоящему делу не принадлежащее; долго останавливаться на том и на все возражения соперника ответствовать не нужно; ибо такое притворное, как бы по слабости памяти, опущение простительно; добрый стряпчий не должен бояться хулы за подобное нерадение, когда старается об успехе порученного ему дела.
III. [11] Также надобно смотреть, все ли доводы противной стороны вдруг опровергать, или с.392 раздроблять их один после другого. На все вдруг вооружаемся, когда они или так слабы, что одним усилием опровергнуть их можно, или так затруднительны, что на каждый порознь нападать опасно. Ибо тогда нужно напрягать все силы, и, так сказать, сражаться грудь с грудью. [12] А ежели доказательства противной стороны опровергнуть найдем затруднение, то наши доводы, по крайней мере, сравним с доводами соперника, если только надеемся из сего сравнения извлечь для себя пользу.
Доводы же сильные по одному своему множеству, как в вышеприведенном примере: Ты назначен был наследником; ты нуждался в деньгах; тебя крайне беспокоили заимодавцы, ты оскорблял старика, и знал, что он намеревался переменить свое завещание. [13] Все сие в совокупности убедительно. Разделим же это порознь; тогда уже та стремительность и сила, коими все то взаимно поддерживалось, исчезнут: так как большие и глубокие реки, коль скоро разделятся на многие рукава или протоки, делаются мелкими и к переправе удобными.
Итак, смотреть надлежит, как выгоднее для нас располагать речь, т. е. на каждый ли довод ответствовать, или все вдруг отражать удобнее. [14] Ибо иногда можно заключить в одно предложение все то, что ни приводит с.393 соперник в подробности. Например, ежели скажет он, что подсудимый имел многие причины отважиться на преступление; мы, не разбирая их порознь, скажем вообще только, что хотя бы человек имел причины покуситься на злодеяние, но из того не следует, что уже и совершил оное. [15] Однако обвинителю легче набирать доказательства, нежели ответчику отражать их поодиночке.
Равно должно знать, как лучше опровергать показываемое от противника. Ежели довод его видимо ложен, то довольно одного отрицания: как, например, в речи за Клуенция, обвинитель утверждал, что человек, коль скоро выпил яд, тот же час и умер; Цицерон отрицает сие показание, говоря, что он в тот день еще жив был. [16] Опровергать же явные противоречия, неуместные и нелепые приводы, не требует дальнего искусства. Почему не нужны для сего ни правила, ни примеры. Также доказательства, темными называемые, т. е. когда действие произведено тайно, без свидетелей, без всякого следа признаков, сами по себе недостаточны. Ибо довольно уже и того, что противник подкрепить сего ничем не может. Такого же рода суть все обстоятельства, к делу не принадлежащие.
с.394 [17] От искусства Оратора требуется однако ж показать в уликах обвинителя что-нибудь или противоречащее, или к делу не принадлежащее, или невероятное, или излишнее, или нашему намерению даже благоприятствующее. Укоряется Оппий, что удерживал у воинов съестные припасы, и обращал в свою пользу; преступление ненавистное: но Цицерон выводит здесь явное противоречие, поелику те же самые доносчики обвиняли Оппия, будто бы хотел подкупить войско подарками. [18] Обвинитель Корнелия обещает представить свидетелей, кои обличат его в доносимом деле: Цицерон (Verr. 59. 65) делает сие излишним, говоря, что Корнелий и сам в том признается. Квинт Цецилий требовал суда над Верресом, так как он был при нем Квестором: по сему поводу, того же самого требовал, как будто от себя, и Цицерон.
IV. [19] Прочие возражения зависят от общих мест: от догадок, когда разбираем, справедливы ли они; от определения, идут ли к делу; от качества, не против ли благопристойности, добродушия, кротости, человечества и проч.
[22] Отвергаются с презрением иногда показания, или как маловажные, или как к делу совсем не принадлежащие. Примеры сему находим во многих местах у Цицерона. И такое с.395 притворное небрежение иногда можно простирать и на такие доводы, коих опровергнуть не можем.
[23] Но как большая часть сих доводов берется от сходных между собою обстоятельств, то весьма нужно наблюдать, нет ли в них какого-нибудь различия; заметить это не трудно. Ибо есть законы на все возможные случаи; и тем удобнее и яснее может открыться разность в обстоятельствах. От сравнений же, взятых от бессловесных животных или вещей неодушевленных, легко увернуться. [24] И на примеры, против нас приводимые, разным образом отвечать можно. Ежели они сомнительны по отдаленности времени, назовем баснословными, если же неоспоримы, прибегнем к несходству; ибо трудно найти два действия, одно с другим во всем схожие. Если бы кто хотел защищать Назику, который убил Гракха, примером Галы, от коего умерщвлен Мелий; мы тотчас скажем, что Мелий искал верховной власти, а Гракх только издал законы, все в пользу народа клонившиеся: что Гала был начальник всадников, а Назика человек частный. Ежели не достанет нам всех сих пособий, то надобно стараться доказать, что приводимое в пример деяние есть противозаконно. Что здесь с.396 сказано о примерах, то же должно разуметь и о подобных делах, прежде решенных и в образец поставляемых.
V. [25] Сюда же принадлежит и прежнее мое правило, чтоб слова и выражения соперника не оставлять без внимания. Если он выражается слабо, то повторим самые слова его: когда же изъясняется сильно и убедительно, изложим то своими словами, сколько можно мягче: как делает Цицерон, защищая Корнелия. [26] А иногда скажем с некоторым извинением: говоря, например, за распутного, порицают его за то, что он любит повеселиться. Таким образом и скупого бережливым, и злоязычного откровенным назвать дозволяется. [27] Но всего больше остерегаться должно, чтоб не приводить мнений своего соперника вместе с его доказательствами, или не опираться на какое-нибудь его выражение, разве уже нелепость приводимого обнаружить надобно. Ты, говорит (Pro Mur. 23) соперник твой, был столько лет при войске, в Рим не являлся, и по долговременном отсутствии, пришел состязаться о достоинстве и почестях с теми, кои безотлучно занимались в городе делами.
[28] Когда же преступление излагается с некоторыми противоречиями, тогда смело можно повторять слова противника без всякой с.397 перемены; как делает Цицерон, защищая Скавра; он речь свою как будто соображает с намерением доносителя. Иногда прибавляются к противоречиям и многие другие предложения доносчика, как в речи за Варена: Сказали, что он, идучи чрез поля и пустые места с Популеном, взят служителями Анхария: потом, что Популен убит: после, что Варена связанного держали, когда сей мог бы показать, куда девался Популен.
К сему способу особенно надлежит прибегать, когда порядок происшествия будет невероятен, и самым изложением отнимется правдоподобие: или каждую часть показаний опровергаем, ежели одна другую подкрепляет: и это почти всегда надежнее и вернее. Бывает, что и одно предложение заключает в себе противоречие. К сему примеры не нужны.
VI. [29] Общих доводов рачительно избегать должно не только потому, что обе стороны употребить их могут, но что они гораздо полезнее нашему противнику. Я говорил и буду часто повторять, что кто первый прибег к общему доводу, тот делает его себе противным. [30] Ибо противный довод есть тот, который может с выгодою быть обращен против нас нашим соперником (Pro Oppio). Нет, невероятно, чтоб Марк Котта с.398 предпринял столь ужасное злодеяние. Как? судьи, неужели вероятнее то, что Оппий замышлял столь ужасное злодеяние?
Находить же, как существенные, так и кажущиеся таковыми, противоречия в противнике, зависит от искусства Оратора. Иногда обнаруживаются они самими деяниями, как например, в поступке Клодии (Pro Cael. 31): она говорит, что Целия ссужала деньгами; сие есть знак тесной дружбы между ними: и вместе взводит на него, будто хотел он отравить ее; а сие доказывает величайшую вражду. [31] Туберон (Pro Lig. n. 9) обвиняет Лигария в том, что он был в Африке: и жалуется, что Лигарий самого его не допустил в Африку.
А иногда открываются противоречия по неосмотрительности защитника противной стороны: сие случается особенно с Ораторами, гоняющимися за острыми и замысловатыми изречениями: они увлекаются желанием показать разум свой, и занимаются только тем местом в речи, где блеснуть хотят, а цель всего дела из виду опускают. [32] Что могло быть, кажется, убедительнее против Клуенция, как пятно бесславия, наложенное Цензорами? Что более обвиняло также Клуенция, как не то, что отец сына своего лишил наследства, поелику сей, сговорившись с Клуенцием, с.399 подкупил судей, дабы обвинить Оппианика? [33] Но Цицерон показал, что здесь одно другому противоречит. Ты, Акций, думаю, прилежно рассмотришь, Цензорский ли суд важнее, или суд Егнация; если суд Егнация, то недействительно определение Цензоров. Ибо самого Егнация, которого ты за человека достойного почитаешь, из числа Сенаторов исключили. Если же Цензорский суд важнее, то сего самого Егнация, коего по Цензорскому одобрению лишил отец наследства, Цензоры удержали в Сенате, а отца исключили из оного.
[34] Следующие доводы, по причине видимых недостатков, не требуют дальней остроты к своему опровержению: приводить сомнительное вместо известного; подлежащее рассмотрению вместо дознанного; общее вместо собственного или частного; слишком обыкновенное, пустое, подозрительное вместо вероятного или всеми принятого. Ибо случается и то с неосторожными Ораторами, что только увеличивают преступление, когда нужно доказать его: спорят о действии, когда речь идет о его виновнике: берутся утверждать невозможное: думают, что уже достигли своей цели, когда едва ее усмотрели: распространяются в речи более о лице, нежели о предлежащем деле: [35] вменяют вещам личные людские недостатки, с.400 так, как бы кто порицал сословие Децемвиров за то, что Аппий употребил во зло власть свою: отвергают очевидные доказательства: изъясняются обоюдными выражениями: теряют из виду главное содержание в деле: делают ответы, с вопросами несообразные. Сие последнее может быть извинительно только тогда, когда неправое дело требует и посторонней подпоры. Например, говорится о Верресе (7. Verr. 1. 4), обличенном во взятках и хищении, что он мужественно и неусыпно защищал Сицилию от морских разбойников.
VII. [36] То же самое наблюдать должно и при возражениях, какие нам противополагаются. Я постараюсь предложить о сем несколько пространнее, потому что многие впадают здесь в две непростительные и между собою противные погрешности. Одни, даже в суде, почитая такие возражения неприятными и скучными, преходят их молчанием, и довольствуясь приготовленною дома речью, говорят так, как бы не имели пред собою соперника…
[37] Другие, прилепясь к излишней точности, почитают за нужное, на всякую мысль, на всякое даже слово ответствовать; это есть дело бесконечное и напрасное. Сие значит вооружаться против предлагаемого дела, а не против Оратора: я желал бы, чтоб он был столько с.401 красноречив, чтобы все сказанное в пользу обвиняемого относилось к его искусству, а не к содержанию сущности дела: все же сказанное во вред обвинителя падало бы на самое дело, а не на ум Оратора. [38] Итак, когда Цицерон (2. Agr. 13) укорял Рулла темнотою в выражениях, Пизона неискусством в слове, Антония (3. Philip. 22) грубостью в поступках, приноровлялся к справедливому своему негодованию; и таковые укоризны могут навлечь ненависть на тех, кого ненавистным сделать хочешь.
[39] Но Оратор, защищающий какое-нибудь дело, должен отвечать инаким образом: иногда может охуждать не только речь своего соперника, но даже нравы, взгляд, походку, образ одежды: как, например, Цицерон, говоря против Квинтия (Pro Cluent. 11), охуждает еще и одежду его, до пят спущенную. Цицерон был крайне раздражен Квинтием, который возмутил народ против Клуенция. [40] Бывают случаи, что грубые слова противника опровергаются насмешкою: Триарий порицал Скавра за то, что он, с великими издержками достав мраморные столпы, велел везти, как бы напоказ, чрез весь город на колесницах. Ты справедливо порицаешь его, отвечал Цицерон; ибо я свои столпы с Албанской горы велел перетащить на катках волоком. с.402 Употреблять такие насмешки против обвинителей тем простительнее, что того польза защищаемого лица необходимо требует. [41] Но почитается справедливою и основательною укоризною то, если который-нибудь из состязающихся Ораторов с худым намерением что-либо утаит, сократит, затмит, или скажет позже, нежели должно…
[42] Декламаторам же советовал бы я во-первых не задавать себе таких предложений или вопросов, на которые отвечать нет ни малейшей трудности, и не воображать, что пред настоящим судом можно найти глупого сопротивника. Сия погрешность происходит от того, что обольстясь обилием источников, из коих можно почерпать всякую всячину, располагают они речь свою по произволу, и тем оправдывают пословицу: Каков вопрос, таков и ответ. [43] Если чрез такие упражнения укоренится в нас привычка, то весьма много ошибаться будем пред судом, где сопернику, а не себе самим отвечать должно. Сказывают, что Стихотворец Акций, на вопрос, для чего он не говорит защитительных речей в судах, будучи силен и красноречив в трагедиях, отвечал: для того, что в трагедии заставляю говорить лица то, что́ мне угодно, а в суде говорят с.403 противники, что́ им, я не мне угодно. [44] Итак, достойно посмеяния, что в упражнениях, коими приуготовляемся к речам судебным, выдумываются ответы прежде, нежели знаем, что́ может сказать соперник. И добрый наставник должен хвалить ученика за остроумные доводы, как в пользу противной, так и в пользу своей стороны сделанные…
VIII. [51] При опровержении почитается за порок равно и то, если на каждом шагу будем останавливаться и показывать недоумение. Ибо сие правость нашу делает судье подозрительною; и часто причины, смело, без запинания изложенные, отнимают всякое сомнение, а произносимые с приготовлением, осторожностью, теряют доверие: ибо может все сие принято быть за знак признаваемой нами самими слабости наших доводов. Итак, Оратор должен оказывать со своей стороны всякую благонадежность и говорить с чувствованием справедливости своего дела. Никто в этом (как и во всем прочем) не представляет такого искусства, как Цицерон. [52] У него такое самонадеяние и такая поразительная смелость, что можно их принять за несомненные доказательства.
Впрочем, кто вникнет в обстоятельства дела, и узнает, в чем состоит наибольшая важность и сила, тот удобно с.404 рассудит, на какие места опираться, и какие оспаривать должно. [53] Здесь соблюсти порядок не трудно. Ибо когда мы бываем истцами, то прежде излагаем свои доказательства: потом опровергаем возражения, против нас сделанные. Если же мы ответчики, то начинаем с опровержения… [55] Но обеим сторонам надлежит вникать, в чем состоит существенная цель тяжбы. Ибо часто вводятся в нее многие обстоятельства; приговор же делается по немногим.
[56] Вот способ доказывать и опровергать: но Оратор должен его подкреплять и украшать. Сколько бы ни хороши были наши доводы, однако будут еще слабы, когда не подкрепятся искусством Оратора…
с.405
I. [V. 14. 5] Эпихирема имеет три части: первую посылку, вторую посылку и заключение. [7] Возьмем пример из Цицерона: Дела, управляемые с мудростью, лучше производятся, нежели те, в которых мудрость не участвует. [9] А как мир наилучшим образом управляется: следовательно мир управляется мудростью. [10] Но сии три части не всегда имеют одинаковый вид. [14] Впрочем, Эпихирема разнится от Силлогизмов только тем, что Силлогизмы разделяются на многие виды, и заключают в себе всегда истину: а Эпихирема имеет предметом, по большей части, вероятное.
[24] Энтимему иные называют Риторическим Силлогизмом, а другие частью Силлогизма, потому, что Силлогизм имеет все части, служащие к доказательству предложения: в Энтимеме же первая посылка только подразумевается. с.406 [25] Вот пример Силлогизма: Добродетель одна есть истинное добро: ибо одно то есть истинное добро, коего никто во зло употребить не может: а добродетели употребить во зло никто не может: следовательно добродетель есть истинное добро. Вот Энтимема, выведенная из последствий: Одно истинное добро есть добродетель, которой употребить во зло никто не может. Силлогизм от противного: Деньги не есть добро: ибо то не есть добро, что всяк может употребить во зло: деньги же употребить во зло всяк может: следовательно деньги не суть добро. И чрез Энтимему от противного можно сказать: Должно ли за добро почитать деньги, которые употребить во зло всякий может?
II. [27] Мне кажется, я открыл уже все тайности Риторов: остается только делать из того благоразумное употребление. Ибо как не думаю, чтобы употреблять в речи Силлогизмы было неприлично, так не хочу и того, чтобы вся речь наполнена была Эпихиремами и Энтимемами. Ибо тогда будет походить на разговор и состязание Диалектиков более, нежели на речь Оратора: в этом есть великая разность. [28] В разговорах и состязаниях сии ученые, в кругу ученых же, ища истину, все разбирают с большею и строжайшею точностью, с.407 и таким образом до очевидной ясности доводят. Посему и присвояют себе искусство или науку находить и рассматривать истину. Науку сию разделяют на две части, из которых одну называют Топикою, а другую Критикою. [29] Но Оратор должен в речи своей сообразоваться с понятиями и вкусом слушателей иного рода; часто надлежит ему говорить пред людьми самыми простыми, малосмысленными, или, по крайней мере, неучеными, коих уверить даже в самой истине и справедливости иначе неможно, как доставляя им удовольствие, увлекая их силою, а иногда возбуждая в них различные страсти.
[30] Красноречие требует богатства и пышности. Но оно не будет ни пышно, ни богато, ежели заключим его только в точных, частых и почти единообразных выводах: оно простотою своею привлечет на себя презрение, принужденностью неудовольствие, избытком отвращение, распространением скуку. [31] Итак, да шествует оно не как по узким тропинкам, но как по полям пространным: да не будет оно ограничено, наподобие малых источников, в один тесный проток собираемых; но да проливается, как обширная река, по всем открытым долинам, и да пролагает себе путь чрез все встречающиеся препоны.
с.408 Ибо нет ничего жалчее, смотреть на тех, кои рабски прилепляются к правилам, наподобие детей, не смеющих переменить ни одной черты из прописи, данной от учителя, и, как Греки говорят, свято берегут первонадетую от матери одежду. Предложение и заключение, из последствий и противоречий извлеченные, разве не могут оживляться, распространяться, [32] украшаться разными оборотами и фигурами, так чтоб они рождались сами собою, казались естественными и свободными, а не на образец, от учителей данный, составленными в возможной точности?
Какой Оратор когда-либо так говаривал? Если находим примеры сему и в самом Демосфене, то по крайней мере, весьма редко. Ныне, и особливо Греческие Ораторы (ибо в сем только случае они поступают хуже, нежели мы), связывают речь свою наподобие цепи и неизъяснимым порядком соединяют между собою; набирают вещи несомнительные, доказывают известные, и говорят, что они подражают в том Древним. Но ежели спросишь у них, кому именно подражают, показать они не в состоянии. Но о фигурах я буду говорить в другом месте.
III. [33] Здесь прибавлю только, что я не согласен даже с мнением и тех, кои полагают, с.409 что доводы надлежит всегда излагать в выражениях чистых, ясных и определительных, но в кратких и невитиеватых. Я и сам нахожу, что в них нужна ясность и определительность: и что в предметах малых слог и речения должно употреблять самые приличные и наиболее обыкновенные. [34] Но когда говорим о предметах важных, тогда не почитаю излишним и украшение, лишь только бы не вредило оно ясности… [35] Чем меньше приятности имеют какие-либо в речи места сами по себе, тем больше украшать их стараться надлежит, и, чтоб доводы наши не казались подозрительными, надобно прибегать к искусству: судья, слушающий нас с удовольствием, почти уже нам верит. Цицерон (Pro Mil. 10) между своими доводами не неприлично сказал: Законы молчат при звуке оружия, а те же законы влагают меч нам в руки. Однако употреблять такие фигуры надлежит с благоразумием, дабы они речь украшали, ее не затмевая.
ПРИМЕЧАНИЯ