Письма Марка Туллия Цицерона

330. Титу Пом­по­нию Атти­ку, в Рим

Фор­мий­ская усадь­ба, 17 фев­ра­ля 49 г.

1. Мне при­ят­но все: и что ты напи­сал мне о том, что слы­хал, и что не пове­рил тому, что было недо­стой­но мое­го вни­ма­ния, и что при­вел свое мне­ние. Я отпра­вил Цеза­рю из Капуи одно пись­мо, кото­рым отве­тил на то, с чем он ко мне обра­тил­ся по пово­ду сво­их гла­ди­а­то­ров¹, — корот­кое, но выра­жаю­щее рас­по­ло­же­ние, не толь­ко без поно­ше­ния, но даже с вели­чай­шей похва­лой Пом­пею; ведь это­го тре­бо­ва­ло то мне­ние, кото­рым я скло­нял его к согла­сию. Если он куда-либо послал мое пись­мо, то я хотел бы, чтобы он выста­вил его в обще­ст­вен­ном месте. Вто­рое отправ­ляю в тот же день, когда это — тебе. Я не мог не отпра­вить, после того как и сам он напи­сал мне и Бальб. Копию его тебе посы­лаю. Пола­гаю, не будет ниче­го, что ты осудишь. Если что-нибудь будет, научи меня, как мне избе­жать пори­ца­ния.

2. «Совсем ниче­го не пиши», — ска­жешь ты. Каким обра­зом луч­ше избег­нуть тех, кто захо­чет выду­мы­вать? Одна­ко я буду так посту­пать, пока будет воз­мож­но. Тем, что ты мне сове­ту­ешь пом­нить о сво­их дей­ст­ви­ях, сло­вах и даже писа­ни­ях, ты посту­па­ешь по-дру­же­ски, и это очень при­ят­но мне, но ты, мне кажет­ся, счи­та­ешь в этом деле почет­ным и достой­ным меня не то, что нахо­жу я. Ведь, по мое­му мне­нию, ни в одной стране ни один пра­ви­тель государ­ства или пол­ко­во­дец нико­гда не совер­шал ниче­го более постыд­но­го, неже­ли то, что совер­шил наш друг². Об его уча­сти я скорб­лю; он оста­вил Рим, то есть оте­че­ство, за кото­рое и в кото­ром уме­реть было пре­крас­но.

3. Ты, мне кажет­ся, не пони­ма­ешь, сколь вели­ко это бед­ст­вие. Ведь ты даже теперь нахо­дишь­ся в сво­ем доме, но про­тив воли самых пад­ших людей не можешь быть в нем доль­ше. Есть ли что-нибудь несчаст­нее это­го, позор­нее это­го? Мы ски­та­ем­ся, испы­ты­вая нуж­ду, с жена­ми и детьми. На одно­го чело­ве­ка, опас­но боле­ю­ще­го каж­дый год², все свои надеж­ды воз­ла­га­ем мы, не изгнан­ные, но вызван­ные³ из оте­че­ства, кото­рое мы оста­ви­ли не с тем, чтобы оно было сохра­не­но к наше­му воз­вра­ще­нию, но раз­граб­ле­но и пре­да­но огню. Так мно­гие с нами, не в заго­род­ных име­ни­ях, не в садах, не в самом Риме, и если они там теперь, то потом не будут. Меж­ду тем я — даже не в Капуе, а в Луце­рии и вско­ре поки­ну мор­ское побе­ре­жье, буду ожи­дать Афра­ния и Пет­рея⁴; ведь в Лаби­ене немно­го досто­ин­ства. Здесь ты усмат­ри­ва­ешь недо­ста­ток его у меня. О себе ниче­го не гово­рю, будут судить дру­гие. Како­во оно здесь…?⁵ Все вы, чест­ные, нахо­ди­тесь и буде­те нахо­дить­ся у себя дома. Кто тогда⁶ не являл­ся ко мне? Кто теперь со мной на этой войне? Ведь так уже сле­ду­ет назы­вать это.

4. Дей­ст­вия Вибул­лия до сего вре­ме­ни вели­чай­шие; об этом ты узна­ешь из пись­ма Пом­пея; в нем обра­ти вни­ма­ние на то место, где будет отмет­ка⁷. Увидишь, како­го мне­ния о нашем Гнее сам Вибул­лий. Итак, к чему кло­нит­ся это рас­суж­де­ние? За Пом­пея готов я с радо­стью уме­реть; выше его я не став­лю нико­го из всех людей; но не так, не в нем, по-мое­му, надеж­да на спа­се­ние государ­ства. Ведь ты выска­зы­ва­ешь­ся несколь­ко ина­че, чем обыч­но, пола­гая, что сле­ду­ет оста­вить Ита­лию, если он оста­вит. Это­го я не счи­таю полез­ным ни для государ­ства, ни для сво­их детей, а кро­ме того счи­таю и непра­виль­ным и нечест­ным. Но поче­му: «Сле­до­ва­тель­но, ты смо­жешь видеть тира­на?». Как буд­то есть раз­ли­чие, слы­шу ли я или вижу, или же мне сле­ду­ет искать луч­ший при­мер, чем Сокра­та, кото­рый не сту­пил ногой за ворота, пока были трид­цать тира­нов⁸. Кро­ме того, у меня есть осо­бое осно­ва­ние для того, чтобы остать­ся. О, если бы я когда-нибудь пого­во­рил о нем с тобой! За две­на­дцать дней до календ, напи­сав это пись­мо при том же све­тиль­ни­ке, на кото­ром я сжег твое, выез­жаю из Фор­мий к Пом­пею; если речь будет о мире, при­не­су поль­зу; если о войне, то кем я буду?