Письма Марка Туллия Цицерона

579. Сер­вию Суль­пи­цию Руфу, в про­вин­цию Ахайю

Астур­ская усадь­ба, середи­на апре­ля 45 г.

Марк Цице­рон шлет при­вет Сер­вию Суль­пи­цию¹.

1. Да, Сер­вий, я хотел бы, чтобы ты, как ты пишешь, был здесь при моем тяже­лей­шем несча­стье. Насколь­ко ты мог, при­сут­ст­вуя, помочь мне, и уте­шая и почти оди­на­ко­во скор­бя, я ведь лег­ко пони­маю из того, что, про­чи­тав пись­мо, я несколь­ко успо­ко­ил­ся; ведь ты и напи­сал то, что мог­ло бы облег­чить горе, и сам, уте­шая меня, про­явил нема­лую душев­ную скорбь. Твой Сер­вий все­ми услу­га­ми, кото­рые были воз­мож­ны в то вре­мя, пока­зал, и как высо­ко он меня ценит, и в какой сте­пе­ни его такое отно­ше­ние ко мне, по его мне­нию, будет тебе при­ят­но. Хотя — его услу­ги и все­гда достав­ля­ли мне боль­шое удо­воль­ст­вие, они, одна­ко, нико­гда не были более при­ят­ны мне.

Меня, одна­ко, уте­ша­ет не толь­ко твое рас­суж­де­ние и чуть ли не уча­стие в тос­ке, но так­же авто­ри­тет. Ведь я нахо­жу позор­ным пере­но­сить свое несча­стье не так, как счи­та­ешь нуж­ным пере­но­сить ты, ода­рен­ный такой муд­ро­стью. Но я ино­гда бываю подав­лен и едва про­тив­люсь скор­би, так как у меня нет тех уте­ше­ний, кото­рые, при сход­ной уча­сти, были у про­чих, кото­рых я став­лю себе в при­мер. Ведь и Квинт Мак­сим², кото­рый поте­рял сына-кон­су­ля­ра, слав­но­го мужа, совер­шив­ше­го вели­кие подви­ги, и Луций Павел³, кото­рый поте­рял дво­их в тече­ние семи дней, и ваш Галл⁴, и Марк Катон⁵, кото­рый поте­рял сына, отли­чав­ше­го­ся вели­чай­шим умом, вели­чай­шей доб­ле­стью, жили в такие вре­ме­на, что их в их печа­ли уте­ша­ло то досто­ин­ство, кото­ро­го они дости­га­ли бла­го­да­ря государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти.

2. У меня же, после утра­ты тех зна­ков поче­та, о кото­рых ты сам упо­ми­на­ешь⁶ и кото­рые я снис­кал вели­чай­ши­ми труда­ми, оста­ва­лось одно то уте­ше­ние, кото­рое отня­то. Не дела дру­зей, не попе­че­ние о делах государ­ства зани­ма­ли мои помыс­лы; не было охоты зани­мать­ся чем-либо на фору­ме, я не мог смот­реть на курию⁷; я нахо­дил — что и было, — что я поте­рял все пло­ды и сво­его трудо­лю­бия и уда­чи. Но когда я думал, что это у меня общее с тобой и с неко­то­ры­ми, и когда я сам себя пере­ла­мы­вал и застав­лял пере­но­сить это тер­пе­ли­во, у меня было, где искать при­бе­жи­ща, где успо­ко­ить­ся, с кем в при­ят­ной беседе отбро­сить все заботы и стра­да­ния. Теперь же, при такой тяж­кой ране, откры­ва­ют­ся те, кото­рые, каза­лось, зажи­ли. Ведь если тогда дом при­ни­мал меня, опе­ча­лен­но­го государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, чтобы облег­чить, то теперь я в печа­ли не могу из дому бежать к государ­ству, чтобы успо­ко­ить­ся в его бла­го­ден­ст­вии. Поэто­му я не бываю ни дома, ни на фору­ме, так как ни дом уже не может уте­шить меня в той скор­би, кото­рую у меня вызы­ва­ет государ­ство, ни государ­ство — в моей соб­ст­вен­ной.

3. Тем более я жду тебя и жаж­ду видеть тебя воз­мож­но ско­рее; боль­ше­го облег­че­ния, чем воз­об­нов­ле­ние наше­го обще­ния и собе­се­до­ва­ний, мне нель­зя доста­вить. Впро­чем я наде­ял­ся, что твой при­езд бли­зок; ведь так я слы­хал. Я, со сво­ей сто­ро­ны, очень хочу тебя видеть воз­мож­но ско­рее — как по мно­гим при­чи­нам, так и чтобы пред­ва­ри­тель­но обсудить друг с дру­гом, каким обра­зом нам сле­ду­ет про­ве­сти насто­я­щее вре­мя, когда во всем сле­ду­ет при­спо­со­бить­ся к воле одно­го⁸ — и про­ни­ца­тель­на­го, и бла­го­род­но­го, как я, кажет­ся понял, и не враж­деб­но­го мне, и луч­ше­го дру­га тебе. Хотя это и так, всё же тре­бу­ет­ся тща­тель­но обду­мать, какой путь нам сле­ду­ет избрать — не для того, чтобы делать что-либо, но чтобы жить спо­кой­но с его поз­во­ле­ния и по его мило­сти.