Письма Марка Туллия Цицерона

820. Луцию Папи­рию Пету, в Неа­поль

Рим, нача­ло фев­ра­ля 43 г.

Цице­рон Пету.

1. Это­му Руфу¹, тво­е­му дру­гу, о кото­ром ты пишешь мне уже вто­рой раз, я помог бы, насколь­ко могу, даже если бы я был им оскорб­лен, так как вижу, что ты так силь­но ста­ра­ешь­ся в его поль­зу. Но так как и из тво­е­го пись­ма и из его пись­ма, при­слан­но­го мне, я пони­маю и заклю­чаю, что мое бла­го было для него пред­ме­том боль­шой заботы, не могу не быть ему дру­гом — и не толь­ко ввиду тво­ей реко­мен­да­ции, кото­рая, как и сле­ду­ет, име­ет гро­мад­ное зна­че­ние в моих гла­зах, но и по моей соб­ст­вен­ной воле и суж­де­нию. Ведь я хочу, чтобы ты знал, мой Пет: для меня пово­дом для подо­зре­ния, насто­ро­жен­но­сти и вни­ма­тель­но­сти было твое пись­мо; с этим пись­мом впо­след­ст­вии согла­со­ва­лись дру­гие пись­ма мно­гих. Ведь и в Аквине и в Фаб­ра­те­рии были при­ня­ты реше­ния насчет меня, о кото­рых ты, вижу я, слы­хал, и они², как бы уга­ды­вая, сколь­ко непри­ят­но­стей я им достав­лю, стре­ми­лись толь­ко к тому, чтобы разда­вить меня. Не подо­зре­вая это­го, я был бы менее осто­ро­жен, если бы не был пред­у­преж­ден тобой. Поэто­му этот твой друг не нуж­да­ет­ся в реко­мен­да­ции пере­до мной. О, если б судь­ба государ­ства была такой, чтобы он мог узнать, что я — бла­го­дар­ней­ший чело­век! Но об этом доста­точ­но.

2. Что ты пере­стал посе­щать обеды, — меня огор­ча­ет; ведь ты лишил себя боль­шо­го раз­вле­че­ния и удо­воль­ст­вия. Затем я даже опа­са­юсь (ведь мож­но гово­рить прав­ду), как бы ты не разу­чил­ся и не забыл кое-чего, при­выч­но­го для тебя, — устра­и­вать неболь­шие обеды. Ведь если тогда, когда у тебя было кому под­ра­жать, ты не делал боль­ших успе­хов, что же ты будешь делать теперь. Спу­рин­на³, по край­ней мере, когда я ему ука­зал на поло­же­ние дела и пред­ста­вил твою про­шлую жизнь, ука­зал на боль­шую опас­ность для основ государ­ства, если ты не вер­нешь­ся к сво­им про­шлым при­выч­кам тогда, когда поду­ет фаво­ний⁴; по его сло­вам, в насто­я­щее вре­мя это мож­но пере­но­сить, если ты слу­чай­но не можешь пере­но­сить холод.

3. Но, кля­нусь, мой Пет, шут­ки в сто­ро­ну, сове­тую тебе — это, пола­гаю, име­ет зна­че­ние для счаст­ли­вой жиз­ни — жить сре­ди чест­ных, при­ят­ных, рас­по­ло­жен­ных к тебе мужей; нет ниче­го более под­хо­дя­ще­го для жиз­ни, ниче­го более при­спо­соб­лен­но­го для счаст­ли­во­го обра­за жиз­ни. И я отно­шу это не к удо­воль­ст­вию, не к общ­но­сти жиз­ни и вре­мя­пре­про­вож­де­ния и к успо­ко­е­нию духа, кото­рое дости­га­ет­ся более все­го дру­же­ской бесе­дой, а она наи­бо­лее сла­дост­на на пирах, как их — муд­рее, чем гре­ки, — назы­ва­ют наши; те гово­рят о сим­по­си­ях и син­дейп­нах, то есть о сов­мест­ных попой­ках и сов­мест­ных обедах; а мы — о сов­мест­ном вре­мя­пре­про­вож­де­нии⁵, так как тогда более все­го про­во­дят вре­мя вме­сте. Ты видишь, как я, фило­соф­ст­вуя, пыта­юсь вер­нуть тебя назад к обедам. Бере­ги здо­ро­вье. Ты это­го достиг­нешь лег­че все­го, часто обедая вне дома.

4. Но, если любишь меня, не поду­май, буд­то я, отто­го что пишу шут­ли­во, отбро­сил заботу о государ­стве. Будь уве­рен, мой Пет, вот в чем: дни и ночи я делаю толь­ко одно, забо­чусь толь­ко об одном — чтобы мои сограж­дане были невреди­мы и сво­бод­ны. Не упус­каю слу­чая сове­то­вать, дей­ст­во­вать, при­ни­мать меры. Сло­вом, я в таком настро­е­нии, что если в этой забо­те и хло­потах мне нуж­но будет поло­жить жизнь, я сочту свой конец пре­крас­ным. Еще и еще будь здо­ров.