Воспоминания о Сократе

Книга III

(1) Теперь я рас­ска­жу о том, что Сократ был поле­зен лицам, стре­мив­шим­ся к заня­тию государ­ст­вен­ных долж­но­стей, вну­шая им, чтоб они с тща­тель­но­стью отно­си­лись к пред­ме­ту сво­их стрем­ле­ний.

Одна­жды Сократ услы­шал, что в Афи­ны при­ехал Дио­ни­со­дор¹, объ­яв­ляв­ший сво­ей спе­ци­аль­но­стью пре­по­да­ва­ние стра­те­гии. Сократ обра­тил­ся к одно­му из сво­их собе­сед­ни­ков, кото­рый, как он заме­чал, желал полу­чить долж­ность стра­те­га² в Афи­нах, с таки­ми сло­ва­ми:

(2) — Стыд­но, пра­во, моло­дой чело­век, тому, кто хочет быть стра­те­гом в нашем государ­стве, пре­не­бре­гать изу­че­ни­ем это­го дела, имея к тому воз­мож­ность; и государ­ство мог­ло бы под­верг­нуть его нака­за­нию с гораздо боль­шим пра­вом, чем того, кто взял­ся бы делать ста­туи, не научив­шись скульп­ту­ре. (3) Так как во вре­мя вой­ны государ­ство вве­ря­ет всю свою судь­бу стра­те­гу, то, есте­ствен­но, государ­ству выпа­да­ет на долю вели­кое сча­стье, если его дей­ст­вия удач­ны, или вели­кое несча­стье, если он дела­ет круп­ные ошиб­ки. Поэто­му раз­ве не спра­вед­ли­во было бы под­вер­гать нака­за­нию того, кто изу­че­ни­ем это­го дела пре­не­бре­га­ет, а хло­по­чет толь­ко о том, чтоб его выбра­ли?

Таки­ми дово­да­ми Сократ убедил его пой­ти учить­ся.

(4) Когда он после уче­нья вер­нул­ся, Сократ в шут­ли­вом тоне ска­зал:

—Гомер назвал Ага­мем­но­на почтен­ным³: не нахо­ди­те ли вы, дру­зья, что и он, после изу­че­ния стра­те­гии, кажет­ся почтен­нее? Как чело­век, выучив­ший­ся играть на кифа­ре⁴, даже если он не игра­ет, все-таки кифа­рист, и как изу­чив­ший меди­ци­ну, даже если он не лечит, все-таки врач, так и он отныне несмен­ный стра­тег, даже если никто его не выбе­рет. А кто не зна­ет пред­ме­та, тот не стра­тег и не врач, хоть бы он выбран был целым све­том.

(5) Одна­ко, — про­дол­жал Сократ, — чтобы и нам позна­ко­мить­ся побли­же с воен­ным делом на слу­чай, если кто из нас будет у тебя так­си­ар­хом или лоха­гом², рас­ска­жи, с чего начал он учить тебя стра­те­гии.

—С того же само­го, — отве­чал он, — чем и кон­чил: он научил меня так­ти­ке, и ниче­му боль­ше.

(6) — Но так­ти­ка, — ска­зал Сократ, — лишь ничтож­ная часть стра­те­гии. Стра­тег дол­жен обла­дать спо­соб­но­стью при­готов­лять все, что нуж­но для вой­ны, добы­вать про­до­воль­ст­вие вой­ску, дол­жен быть изо­бре­та­тель­ным, энер­гич­ным, забот­ли­вым, вынос­ли­вым, наход­чи­вым, лас­ко­вым и суро­вым, про­стым и ковар­ным, пред­у­смот­ри­тель­ным и мошен­ни­ком, рас­то­чи­тель­ным и хищ­ным, щед­рым и жад­ным, осто­рож­ным и отваж­ным в напа­де­нии; и вооб­ще, чтобы быть хоро­шим стра­те­гом, надо обла­дать каче­ства­ми как при­род­ны­ми, так и при­об­ре­тен­ны­ми уче­ньем. (7) Хоро­шо быть и так­ти­ком — боль­шая раз­ни­ца меж­ду вой­ском постро­ен­ным и непо­стро­ен­ным: это вро­де того как кам­ни, кир­пи­чи, брев­на, чере­пи­ца, набро­сан­ные в бес­по­ряд­ке, ни к чему не год­ны, а если сни­зу и свер­ху поло­жить мате­ри­а­лы, не гни­ю­щие и не раз­мяг­чаю­щи­е­ся, — кам­ни и чере­пи­цу, — а в середи­ну кир­пи­чи⁵ и брев­на, как они кла­дут­ся при построй­ке, то полу­ча­ет­ся очень цен­ная вещь, — дом.

(8) — Да, твое срав­не­ние, Сократ, очень вер­но, — ска­зал моло­дой чело­век. — На войне тоже надо ста­вить в пер­вые и в послед­ние ряды луч­ших сол­дат, а в середине худ­ших, чтобы одни их вели, а дру­гие под­тал­ки­ва­ли.

(9) — Хоро­шо, — заме­тил Сократ, — если он научил тебя так­же и отли­чать хоро­ших и пло­хих; а если нет, какой тебе толк в том, чему ты научил­ся? Если бы он велел тебе класть на пер­вое и на послед­нее место луч­шее сереб­ро, а в середи­ну худ­шее, не научив отли­чать хоро­шее от под­дель­но­го, ника­ко­го тол­ку в этом тебе не было бы.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал он, — не научил, так что нам при­дет­ся самим отли­чать хоро­ших от дур­ных.

(10) — Так не рас­смот­реть ли нам вопрос, как избе­гать оши­бок при суж­де­нии о них?

—Хоро­шо, — ска­зал моло­дой чело­век.

—Так вот, пред­ставь себе, что нам при­шлось бы зани­мать­ся гра­бе­жом денег: если бы на пер­вое место мы ста­ви­ли самых жад­ных до денег, пра­виль­но ли мы стро­и­ли бы свой отряд?

—Да, мне кажет­ся.

—А как быть с теми, кому пред­сто­ит идти в опас­ный бой? Не сле­ду­ет ли ста­вить впе­ред самых често­лю­би­вых?

—Да, — согла­сил­ся он, — это люди, гото­вые ради сла­вы идти в опас­ность; поэто­му они не пря­чут­ся, так что их везде увидишь и лег­ко най­дешь.

(11) — Ну, хоро­шо, — ска­зал Сократ. — Он научил тебя толь­ко как стро­ить вой­ско, или так­же где и как употреб­лять в дело каж­дый отряд в отдель­но­сти?

—Совер­шен­но не учил, — отве­чал он.

—А ведь мно­го быва­ет слу­ча­ев, когда сле­ду­ет неоди­на­ко­во стро­ить и вести отряд.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, это­го он не разъ­яс­нял.

—Так схо­ди к нему опять, — ска­зал Сократ, — и спро­си еще: если он зна­ет это и если он — не бес­сты­жий чело­век, то он посо­ве­стит­ся, взяв день­ги, отпу­стить тебя с недо­ста­точ­ны­ми зна­ни­я­ми.

(1) Как-то Сократ встре­тил­ся с одним чело­ве­ком, уже выбран­ным в стра­те­ги.

—Как ты дума­ешь, — спро­сил он, — поче­му Гомер назвал Ага­мем­но­на пас­ты­рем наро­дов?¹ Как пас­ты­рю необ­хо­ди­мо забо­тить­ся, чтобы овцы были целы, чтобы они име­ли корм и чтобы дости­га­лась цель, ради кото­рой их дер­жат, так же точ­но, не прав­да ли, и стра­те­гу необ­хо­ди­мо забо­тить­ся, чтобы сол­да­ты были целы, чтобы они име­ли про­до­воль­ст­вие и чтобы дости­га­лась цель, ради кото­рой они идут в поход? А в поход они идут для того, чтобы победой над непри­я­те­ля­ми уве­ли­чить свое бла­го­со­сто­я­ние. (2) Или поче­му еще Гомер вос­хва­ля­ет так Ага­мем­но­на в сле­дую­щих сло­вах:

Вме­сте и царь он хоро­ший, и силь­ный копьем он вои­тель2

Не пото­му ли, что силь­ный вои­тель копьем — не тот, кто сам в оди­ноч­ку храб­ро сра­жа­ет­ся с непри­я­те­ля­ми, но тот, кто и во всем вой­ске про­буж­да­ет это стрем­ле­ние? Не пото­му ли, что и царь хоро­ший — не тот, кто хоро­шо устра­и­ва­ет толь­ко свою жизнь, но кто явля­ет­ся винов­ни­ком бла­го­по­лу­чия так­же и для тех, над кем цар­ст­ву­ет? (3) И прав­да, царь выби­ра­ет­ся не для того, чтобы хоро­шо забо­тить­ся о себе, но чтобы и выбрав­шим его бла­го­да­ря ему жилось хоро­шо; на вой­ну идут все для того, чтобы жизнь их была как мож­но счаст­ли­вее; стра­те­гов выби­ра­ют для того, чтобы они вели их к это­му сча­стью. (4) Таким обра­зом, стра­тег дол­жен достав­лять сча­стье выбрав­шим его в стра­те­ги: нелег­ко най­ти что-либо дру­гое слав­нее этой дея­тель­но­сти и, наобо­рот, позор­нее того, что это­му про­ти­во­по­лож­но.

Иссле­дуя таким обра­зом, в чем заклю­ча­ет­ся досто­ин­ство хоро­ше­го вождя, Сократ все дру­гие сто­ро­ны его дея­тель­но­сти отбра­сы­вал³, а оста­вил лишь одну — делать счаст­ли­вы­ми тех, кого он ведет.

(1) Мне извест­на так­же такая беседа Сокра­та с одним чело­ве­ком, выбран­ным в гип­пар­хи¹.

—Можешь ли ты, моло­дой чело­век, — спро­сил Сократ, — ска­зать нам, с какой целью тебе захо­те­лось быть гип­пар­хом? Ведь, конеч­но, не для того, чтобы ехать во гла­ве всад­ни­ков, пото­му что и кон­ные стрел­ки² удо­сто­е­ны этой чести: они едут даже впе­ре­ди началь­ни­ка кон­ни­цы?

—Прав­да, — отве­чал он.

—Так­же и не затем, чтобы полу­чить извест­ность, пото­му что и сума­сшед­ших все зна­ют?

—И это прав­да, — отве­чал он.

(2) — А, зна­чит, пото­му что ты наде­ешь­ся усо­вер­шен­ст­во­вать кон­ни­цу, пере­дать ее государ­ству в улуч­шен­ном состо­я­нии и, если будет надоб­ность в кон­ни­ках, ока­зать услу­ги оте­че­ству, стоя во гла­ве их?

—Конеч­но, — отве­чал он.

—Пре­крас­ное дело, кля­нусь Зев­сом, — заме­тил Сократ, — если ты смо­жешь его выпол­нить! А при этой долж­но­сти, на кото­рую ты выбран, думаю я, нахо­дят­ся в тво­ем веде­нии и лоша­ди и кон­ни­ки?

—Да, — отве­чал он.

(3) — Ну, ска­жи-ка нам преж­де все­го вот что: как ты дума­ешь улуч­шить лоша­дей?

—Нет, — отве­чал он, — это, я думаю, не мое дело: каж­дый кон­ник сам дол­жен забо­тить­ся о сво­ей лоша­ди.

(4) — Но если кон­ни­ки, — спро­сил Сократ, — будут пред­став­лять тебе лоша­дей то сла­бых, раз­би­тых на ноги, то замо­рен­ных, кото­рые не в состо­я­нии поспе­вать за дру­ги­ми, то необъ­ез­жен­ных, кото­рые не сто­ят на месте, куда их ни поста­вишь, то бры­каю­щих­ся, кото­рых даже и поста­вить-то нель­зя, — что тол­ку будет тебе в такой кон­ни­це? Какая у тебя будет воз­мож­ность ока­зать услу­гу оте­че­ству, коман­дуя таки­ми кон­ни­ка­ми?

—Да, ты прав, — отве­чал он, — я поста­ра­юсь по воз­мож­но­сти забо­тить­ся о лоша­дях.

(5) — Ну а кон­ни­ков не попро­бу­ешь ты улуч­шить? — спро­сил Сократ.

—Да, — отве­чал он.

—Преж­де все­го, ты обу­чишь их луч­ше вска­ки­вать на лошадь?³

—Да, это необ­хо­ди­мо: если кто упа­дет, то ско­рее уце­ле­ет.

(6) — А если при­дет­ся сра­жать­ся, ты при­ка­жешь сво­им всад­ни­кам вести непри­я­те­ля на пес­ча­ное место⁴, где вы обык­но­вен­но зани­ма­е­тесь ездой, или поста­ра­ешь­ся про­из­во­дить упраж­не­ния на таких местах, на каких про­ис­хо­дят воен­ные дей­ст­вия?

—Это, конеч­но, будет луч­ше, — отве­чал он.

(7) — А поза­бо­тишь­ся, чтобы как мож­но боль­шее чис­ло кон­ни­ков уме­ло бро­сать копье с лоша­ди?

—И это, конеч­но, хоро­шо, — отве­чал он.

—А поду­мал ты о том, что у кон­ни­ков надо укреп­лять дух и воз­буж­дать в них раз­дра­же­ние про­тив вра­гов? Это дела­ет их храб­рее.

—Нет, но теперь поста­ра­юсь, — отве­чал он.

(8) — А поза­бо­тил­ся, чтобы кон­ни­ки тебе пови­но­ва­лись? Без это­го нет ника­ко­го тол­ку ни от лоша­дей, ни от кон­ни­ков, хоро­ших и храб­рых.

—Это прав­да, — отве­чал он, — но как луч­ше все­го, Сократ, вну­шить им пови­но­ве­ние?

(9) — Тебе извест­но, конеч­но, что во вся­ком деле люди с наи­боль­шей готов­но­стью ока­зы­ва­ют пови­но­ве­ние тем, кого счи­та­ют луч­ше всех. Так, напри­мер, во вре­мя болез­ни все­го охот­нее слу­ша­ют­ся того, кого счи­та­ют луч­шим вра­чом, на кораб­ле — кого счи­та­ют луч­шим корм­чим, в зем­леде­лии — кого счи­та­ют луч­шим зем­ледель­цем.

—Конеч­но, — отве­чал он.

—Надо пола­гать поэто­му, — про­дол­жал Сократ, — что и в кава­ле­рий­ском деле все­го охот­нее будут пови­но­вать­ся тому, кто ока­жет­ся луч­ше всех знаю­щим, что надо делать.

(10) — Итак, Сократ, — спро­сил он, — если мое пре­вос­ход­ство над ними будет вне сомне­ния, доста­точ­но мне это­го будет для того, чтобы они мне пови­но­ва­лись?

—Да, — отве­чал Сократ, — если поми­мо это­го ты им дока­жешь, что пови­но­ве­ние тебе будет для них полез­но и спа­си­тель­но.

—А как же мне дока­зать это? — спро­сил он.

—Гораздо лег­че, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Сократ, — чем если бы тебе при­шлось дока­зы­вать, что дур­ное луч­ше и выгод­нее хоро­ше­го.

(11) — Ты хочешь ска­зать, — отве­чал он, — что началь­ник кон­ни­цы, поми­мо все­го про­че­го, дол­жен забо­тить­ся и об уме­нье гово­рить?

—А ты думал, — воз­ра­зил Сократ, — что коман­до­вать кон­ни­цей надо мол­ча? Или ты не обра­тил вни­ма­ния на то, что все зна­ния, полу­чае­мые нами бла­го­да­ря обы­чаю, — зна­ния пре­крас­ные, так как посред­ст­вом их мы научи­лись жить, — все их мы усво­и­ли при помо­щи сло­ва; что и вся­кую дру­гую пре­крас­ную нау­ку, кото­рую кто-нибудь изу­ча­ет, он изу­ча­ет при помо­щи сло­ва; что луч­шие учи­те­ля дей­ст­ву­ют по пре­иму­ще­ству сло­вом; что люди, обла­даю­щие самы­ми важ­ны­ми зна­ни­я­ми, пре­крас­но гово­рят? (12) Или ты не обра­тил вни­ма­ния на то, что когда обра­зу­ет­ся хор толь­ко из наших граж­дан, как, напри­мер, посы­лае­мый в Делос⁵, то ни один хор ни из како­го дру­го­го места не может сопер­ни­чать с ним и что ни в каком дру­гом горо­де нет тако­го коли­че­ства кра­си­вых муж­чин, как здесь?

—Прав­да, — отве­чал он.

(13) — А меж­ду тем, афи­няне отли­ча­ют­ся от дру­гих не столь­ко хоро­ши­ми голо­са­ми или ростом и силой, сколь­ко често­лю­би­ем, кото­рое боль­ше все­го побуж­да­ет людей стре­мить­ся к чести и сла­ве.

—Прав­да и это, — ска­зал он.

(14) — Так не дума­ешь ли ты, — про­дол­жал Сократ, — что если поза­бо­тить­ся о здеш­ней кон­ни­це, то и кон­ни­ки наши дале­ко пре­взой­дут всех каче­ст­вом ору­жия и лоша­дей, дис­ци­пли­ной и готов­но­стью сра­жать­ся с вра­га­ми, если толь­ко они убедят­ся, что за это полу­чат сла­ву и честь?

—Надо пола­гать, так, — отве­чал он.

(15) — Так не мед­ли, — ска­зал Сократ, — поста­рай­ся воз­будить в сво­их людях стрем­ле­ние к тому, от чего ты и сам полу­чишь поль­зу и все граж­дане бла­го­да­ря тебе.

—Кля­нусь Зев­сом, поста­ра­юсь, — отве­чал он.

(1) Одна­жды Сократ увидал Нико­ма­хида, шед­ше­го с выбо­ров, и спро­сил его:

—Кого выбра­ли в стра­те­ги¹, Нико­ма­хид?²

—Вот како­вы афи­няне, Сократ, — отве­чал Нико­ма­хид, — меня не выбра­ли, хоть я со вре­ме­ни поступ­ле­ния на воен­ную служ­бу по набо­ру поло­жил на нее все силы, — был и лоха­гом и так­си­ар­хом и столь­ко ран полу­чил от руки непри­я­те­лей.

Тут он обна­жил тело и стал пока­зы­вать руб­цы от ран, а потом про­дол­жил:

—Выбра­ли же Анти­сфе­на², кото­рый и в пехо­те еще не слу­жил, да и в кон­ни­це ничем осо­бен­ным не про­явил себя, и ниче­го не уме­ет дру­го­го, как толь­ко соби­рать день­ги!

(2) — А раз­ве не хоро­шо, — воз­ра­зил Сократ, — если он суме­ет добы­вать про­до­воль­ст­вие сол­да­там?

—Да ведь и куп­цы, — ска­зал Нико­ма­хид, — день­ги соби­рать уме­ют; одна­ко по этой при­чине они не мог­ли бы быть и стра­те­га­ми.

(3) — Но у Анти­сфе­на кро­ме того есть често­лю­бие, — заме­тил Сократ, — каче­ство, стра­те­гу необ­хо­ди­мое: раз­ве ты не зна­ешь, — сколь­ко раз он ни бывал хоре­гом³, он все­гда сво­им хором одер­жи­вал победу?

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Нико­ма­хид, — ниче­го похо­же­го нет — управ­лять хором и коман­до­вать вой­ском.

(4) — Одна­ко, — воз­ра­зил Сократ, — Анти­сфен, не имея ника­ко­го поня­тия ни о пении, ни об уче­нии хора, все-таки ока­зал­ся спо­соб­ным най­ти пре­вос­ход­ных масте­ров по этой части.

—Зна­чит, и зани­мая долж­ность стра­те­га, — заме­тил Нико­ма­хид, — он най­дет людей, кото­рые вме­сто него будут стро­ить вой­ско, вме­сто него будут сра­жать­ся!

(5) — Если он и в воен­ном деле так же, как при управ­ле­нии хором, будет отыс­ки­вать и выби­рать луч­ших масте­ров, надо думать, и тут он будет одер­жи­вать победы; к тому же, веро­ят­но, у него будет еще боль­ше охоты нести рас­хо­ды для победы на войне вме­сте со всем государ­ст­вом, чем для победы хора со сво­ей филой⁴.

(6) — Ты хочешь ска­зать, Сократ, — заме­тил Нико­ма­хид, — что один и тот же чело­век может хоро­шо управ­лять хором и коман­до­вать вой­ском?

—Я гово­рю, — отве­чал Сократ, — что во гла­ве чего бы чело­век ни сто­ял, если толь­ко он зна­ет, что нуж­но, и может это добы­вать, он будет хоро­шим началь­ни­ком, — хором ли он будет управ­лять, или домом, или государ­ст­вом, или вой­ском.

(7) — Кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Нико­ма­хид, — я нико­гда не ожи­дал услы­шать от тебя, что хоро­ший хозя­ин будет и хоро­шим стра­те­гом.

—Ну, давай рас­смот­рим, — ска­зал Сократ, — что вхо­дит в круг обя­зан­но­стей их обо­их: тогда узна­ем, оди­на­ко­вы ли они, или чем-нибудь отли­ча­ют­ся.

—Хоро­шо, — отве­чал Нико­ма­хид.

(8) — Так вот, — ска­зал Сократ, — вну­шить под­чи­нен­ным послу­ша­ние и пови­но­ве­ние себе — это обя­зан­ность их обо­их?

—Конеч­но, — отве­чал Нико­ма­хид.

—А при­ка­зы­вать испол­нять каж­дое дело чело­ве­ку, при­год­но­му для него?

—И это тоже, — отве­чал Нико­ма­хид.

—Нака­зы­вать дур­ных работ­ни­ков и награж­дать хоро­ших — это тоже, думаю, долг обо­их?

—Конеч­но, — отве­чал Нико­ма­хид.

(9) — Снис­кать любовь под­чи­нен­ных — раз­ве это не бла­го для обо­их?

—И это тоже, — отве­чал Нико­ма­хид.

—При­влечь к себе союз­ни­ков и помощ­ни­ков нахо­дишь ты полез­ным для обо­их, или нет?

—Конеч­но, — отве­чал Нико­ма­хид.

—Беречь то, что есть, — раз­ве это не долг обо­их?

—Разу­ме­ет­ся, — отве­чал Нико­ма­хид.

—Быть забот­ли­вым и трудо­лю­би­вым в сво­ем деле — это тоже долг обо­их?

(10) — Все это, — отве­чал Нико­ма­хид, — конеч­но, состав­ля­ет обя­зан­ность обо­их; но сра­жать­ся — это уж не есть обя­зан­ность обо­их.

—Одна­ко вра­ги — то быва­ют у обо­их?

—Конеч­но, так, — отве­чал Нико­ма­хид.

—Так раз­ве одо­леть их не полез­но обо­им?

(11) — Конеч­но, — отве­чал Нико­ма­хид, — но ты обхо­дишь мол­ча­ни­ем вопрос вот о чем: если при­дет­ся сра­жать­ся, чем тут помо­жет уме­нье вести хозяй­ство?

—Тут, несо­мнен­но, даже очень мно­гое помо­жет, — отве­чал Сократ. — Хоро­ший хозя­ин зна­ет, что нет ниче­го столь выгод­но­го, при­быль­но­го, как победа над вра­га­ми в бою, и ниче­го столь невы­год­но­го, убы­точ­но­го, как пора­же­ние, и пото­му рев­ност­но будет искать и под­готов­лять все, спо­соб­ст­ву­ю­щее победе; тща­тель­но будет взве­ши­вать все веду­щее к пора­же­нию, и это­го осте­ре­гать­ся; если увидит, что силы, нахо­дя­щи­е­ся в его рас­по­ря­же­нии, дают надеж­ду на победу, он со всей энер­ги­ей будет сра­жать­ся; но еще гораздо более будет осте­ре­гать­ся всту­пить в бой, если не будет к нему готов.

(12) Не смот­ри с таким пре­зре­ни­ем, Нико­ма­хид, — про­дол­жал Сократ, — на хоро­ших хозя­ев! Попе­че­ние о лич­ном хозяй­стве толь­ко коли­че­ст­вен­но отли­ча­ет­ся от попе­че­ния о делах обще­ст­вен­ных, а в дру­гих отно­ше­ни­ях одно похо­же на дру­гое; [но самое глав­ное — что ни то ни дру­гое без людей не обхо­дит­ся, при­чем люди эти одни и те же и в слу­чае дел обще­ст­вен­ных, и в слу­чае част­ных:]^4a зани­маю­щий­ся обще­ст­вен­ны­ми дела­ми поль­зу­ет­ся не дру­ги­ми каки­ми людь­ми, а теми же самы­ми, кото­рые управ­ля­ют лич­ны­ми хозяй­ства­ми. Кто уме­ет обхо­дить­ся с людь­ми, тот хоро­шо ведет и част­ные и обще­ст­вен­ные дела, а кто не уме­ет, тот и здесь и там дела­ет ошиб­ки.

(1) Одна­жды Сократ бесе­до­вал с Пери­к­лом¹, сыном зна­ме­ни­то­го Перик­ла.

—Я наде­юсь, Перикл, — так начал Сократ, — что когда ты ста­нешь стра­те­гом, то наше оте­че­ство укре­пит­ся и про­сла­вит­ся в воен­ном деле и одо­ле­ет вра­гов.

—Хотел бы я это­го, Сократ, — ска­зал Перикл, — толь­ко как это осу­ще­ст­вить, не могу себе пред­ста­вить.

—Хочешь, — отве­чал Сократ, — побе­се­ду­ем на эту тему и посмот­рим, в чем уже сей­час есть воз­мож­ность к это­му?

—Хочу, — отве­чал Перикл.

(2) — Ты зна­ешь, конеч­но, что по коли­че­ству насе­ле­ния² афи­нян нисколь­ко не мень­ше, чем бео­тий­цев? — ска­зал Сократ.

—Да, знаю, — отве­чал Перикл.

—А как ты дума­ешь, где мож­но боль­ше набрать креп­ких и кра­си­вых людей, — в Бео­тии или в Афи­нах?

—Думаю, и в этом Афи­ны не отста­нут.

—А где, по-тво­е­му, боль­ше вза­им­ной бла­го­же­ла­тель­но­сти?

—В Афи­нах, я уве­рен: в Бео­тии мно­гие, тре­ти­ру­е­мые свы­со­ка фиван­ца­ми, отно­сят­ся к ним враж­деб­но; в Афи­нах я ниче­го подоб­но­го не вижу.

(3) — Затем, афи­няне — самые често­лю­би­вые на све­те люди, про­ник­ну­тые чув­ст­вом соб­ст­вен­но­го досто­ин­ства; а эти чув­ства очень силь­но побуж­да­ют людей бороть­ся за сла­ву и оте­че­ство.

—И в этом отно­ше­нии афи­нян нель­зя упрек­нуть.

—Затем, подви­гов пред­ков, столь вели­ких и в таком чис­ле, ни у кого нет, как у афи­нян; а это под­ни­ма­ет дух у мно­гих и зажи­га­ет в них стрем­ле­ние к доб­ле­сти и геро­из­му.

(4) — Все это — прав­да, Сократ; но, ты видишь, со вре­ме­ни пора­же­ния Тол­мида с тысяч­ным отрядом при Леба­дии и Гип­по­кра­та при Делии³, сла­ва афи­нян по срав­не­нию с бео­тий­ца­ми ума­ли­лась, а над­мен­ность фиван­цев по отно­ше­нию к афи­ня­нам воз­рос­ла: бео­тий­цы, преж­де не дер­зав­шие даже в сво­ей соб­ст­вен­ной стране про­ти­во­стать афи­ня­нам без помо­щи спар­тан­цев и дру­гих пело­пон­нес­цев, теперь гро­зят одни вторг­нуть­ся в Атти­ку; а афи­няне, преж­де разо­ряв­шие Бео­тию, боят­ся, что бео­тий­цы опу­сто­шат Атти­ку.

(5) — Я пони­маю, конеч­но, что это так, — отве­чал Сократ, — но, мне кажет­ся, теперь отно­ше­ние граж­дан к хоро­ше­му вождю луч­ше. Само­на­де­ян­ность рож­да­ет в чело­ве­ке небреж­ность, нера­де­ние, непо­ви­но­ве­ние, а страх дела­ет людей вни­ма­тель­нее, послуш­нее, дис­ци­пли­ни­ро­ван­нее. (6) Это мож­но заклю­чить из того, как ведут себя мат­ро­сы на кораб­лях: когда они ниче­го не боят­ся, у них пол­ный бес­по­рядок; но, как толь­ко испу­га­ют­ся бури или непри­я­те­ля, они не толь­ко испол­ня­ют все при­ка­за­ния, но и мол­чат, напря­жен­но ожи­дая коман­ды, как хор.

(7) — Но пред­по­ло­жим, — ска­зал Перикл, — что теперь афи­няне будут ока­зы­вать пол­ное пови­но­ве­ние; уже пора бы тебе ска­зать, как нам побудить их опять вос­пла­ме­нить­ся стрем­ле­ни­ем к ста­рин­ной доб­ле­сти, сла­ве и бла­го­ден­ст­вию.

(8) — Так вот, — отве­чал Сократ, — если бы мы хоте­ли, чтобы они заяви­ли свои пра­ва на иму­ще­ство, кото­рым вла­де­ют дру­гие, то все­го ско­рее побуди­ли бы их к это­му ука­за­ни­ем, что это — отцов­ское наследие, при­над­ле­жа­щее им по пра­ву. Но, так как мы хотим, чтоб они стре­ми­лись к пер­вен­ству в доб­ле­сти, то опять-таки надо ука­зать, что доб­лесть издрев­ле состав­ля­ет их отли­чи­тель­ную чер­ту и что к ней они долж­ны стре­мить­ся, чтобы быть выше всех.

(9) — А как нам их это­му научить?

—Пола­гаю, мы будем напо­ми­нать им, что самые отда­лен­ные пред­ки их, нам извест­ные по пре­да­нию, были доб­лест­ны­ми мужа­ми, как они сами об этом слы­ха­ли.

(10) — Ты разу­ме­ешь спор меж­ду бога­ми, реше­ние кото­ро­го было пре­до­став­ле­но Кек­ро­пу⁴ и его дру­зьям за их доб­лесть?

—Да, а так­же гово­рю о вос­пи­та­нии и рож­де­нии Эрех­тея⁵, о войне при нем с жите­ля­ми все­го при­ле­гаю­ще­го мате­ри­ка, о войне при Герак­лидах⁶ с жите­ля­ми Пело­пон­не­са и о всех вой­нах при Тесее⁷, в кото­рых они выка­за­ли свое пре­вос­ход­ство над все­ми наро­да­ми тогдаш­не­го вре­ме­ни. (11) Если угод­но, я ска­жу и о более позд­них подви­гах их потом­ков, неза­дол­го до нас жив­ших. Они отча­сти одни боро­лись с наро­дом⁸, власт­во­вав­шим над всей Ази­ей и Евро­пой до Македо­нии, пре­вос­хо­див­шим силою и богат­ст­вом наро­ды преж­них вре­мен и совер­шив­шим заме­ча­тель­ные дела; отча­сти же в сою­зе с пело­пон­нес­ца­ми они про­сла­ви­лись в боях сухо­пут­ных и мор­ских: всем извест­но, что они намно­го пре­вос­хо­ди­ли сво­их совре­мен­ни­ков.

—Да, это извест­но, — заме­тил Перикл.

(12) — Поэто­му, несмот­ря на мно­же­ство пере­се­ле­ний в Элла­де, они все вре­мя оста­ва­лись в сво­ей зем­ле⁹, а мно­гие пре­до­став­ля­ли на их реше­ние свои спо­ры о пра­ве, мно­гие иска­ли у них убе­жи­ща от при­тес­не­ний силь­ных.

(13) — Да, — ска­зал Перикл, — и я див­люсь, Сократ, как же это наш город кло­нит­ся к упад­ку!

—Я думаю, вот поче­му, — отве­чал Сократ, — как бор­цы какие-нибудь, в созна­нии сво­его боль­шо­го пре­вос­ход­ства над про­тив­ни­ка­ми и побед над ними, ста­но­вят­ся небреж­ны­ми и отста­ют от них, так и афи­няне, вслед­ст­вие сво­его пре­вос­ход­ства, пере­ста­ли забо­тить­ся о себе и через это ста­но­вят­ся все сла­бее и сла­бее.

(14) — Что же им теперь делать, чтобы вер­нуть себе преж­нюю доб­лесть? — спро­сил Перикл.

—В этом, по-мое­му, нет ника­ко­го сек­ре­та, — отве­чал Сократ. — Если им раз­уз­нать, какие поряд­ки были у пред­ков, и соблюдать их столь же стро­го, то они ста­ли бы ничуть не хуже пред­ков¹⁰. Если не это, то надо взять за обра­зец тех, кому теперь при­над­ле­жит пер­вое место, и заве­сти те же поряд­ки, что у них¹¹: тогда, при оди­на­ко­вом укла­де жиз­ни, афи­няне были бы ничуть не хуже их, а при более стро­гом даже и луч­ше.

(15) — Ты хочешь ска­зать, по-види­мо­му, — заме­тил Перикл, — что наше­му горо­ду дале­ко до совер­шен­ства: когда афи­няне будут ува­жать стар­ших так, как спар­тан­цы?¹² У нас с пре­зре­ни­ем смот­рят на всех ста­ри­ков, начи­ная с отцов. Когда они будут зани­мать­ся так гим­на­сти­че­ски­ми упраж­не­ни­я­ми? Они не толь­ко сами пре­не­бре­га­ют здо­ро­вьем, но и над теми, кто забо­тит­ся, сме­ют­ся. (16) Когда будут так пови­но­вать­ся вла­стям? Они даже хва­лят­ся неува­же­ни­ем к ним¹³. Когда будут так еди­но­душ­ны? Вме­сто вза­им­ной под­держ­ки для общей поль­зы, они друг дру­гу вредят, завиду­ют боль­ше, чем чужим¹⁴, боль­ше всех на све­те ссо­рят­ся как в част­ных, так и в обще­ст­вен­ных собра­ни­ях, чаще всех на све­те ведут тяж­бы меж­ду собою¹⁵ и пред­по­чи­та­ют нажи­вать­ся друг от дру­га таким спо­со­бом, чем путем вза­им­ной под­держ­ки; на обще­ст­вен­ное досто­я­ние смот­рят как на чужое¹⁶, тоже дерут­ся из-за него и чрез­вы­чай­но быва­ют рады, когда обла­да­ют силой в такой борь­бе. (17) Вслед­ст­вие все­го это­го у нас в горо­де пол­ная сумя­ти­ца и заси­лье зла, страш­ная враж­да и нена­висть сре­ди граж­дан¹⁴, и пото­му я очень боюсь все­гда, как бы роди­ну нашу не постиг­ло такое бед­ст­вие, како­го она не в силах будет пере­не­сти.

(18) — Нет, Перикл, — воз­ра­зил Сократ, — ты ни в каком слу­чае не думай, что афи­няне стра­да­ют таким неис­це­ли­мым неду­гом поро­ка! Раз­ве не видишь, какая у них дис­ци­пли­на во фло­те, как точ­но на гим­на­сти­че­ских состя­за­ни­ях испол­ня­ют они при­ка­за­ния руко­во­ди­те­лей и в хорах не хуже кого дру­го­го слу­ша­ют­ся учи­те­лей?

(19) — Вот это-то и уди­ви­тель­но, — ска­зал Перикл, — что такие люди¹⁷ под­чи­ня­ют­ся началь­ни­кам, а гопли­ты и кон­ни­ки, кото­рые, как кажет­ся, долж­ны состо­ять из отли­чаю­щих­ся бла­го­род­ст­вом граж­дан¹⁸, боль­ше всех зара­же­ны духом непо­ви­но­ве­ния!

(20) Тут Сократ ска­зал:

—А Аре­о­паг, Перикл, состав­ля­ет­ся раз­ве не из выдер­жав­ших испы­та­ние граж­дан?¹⁹

—Конеч­но, — отве­чал Перикл.

—Так зна­ешь ли ты судей, кото­рые при реше­нии судеб­ных дел и во всей вооб­ще сво­ей дея­тель­но­сти посту­па­ли бы с бо́льшим бла­го­род­ст­вом, соблюде­ни­ем зако­нов, досто­ин­ст­вом, спра­вед­ли­во­стью?

—Не могу их упрек­нуть, — отве­чал Перикл.

—А в таком слу­чае, — ска­зал Сократ, — не надо отча­и­вать­ся, буд­то у афи­нян поряд­ка нет.

(21) — А меж­ду тем, — воз­ра­зил Перикл, — как раз в воен­ной служ­бе, где осо­бен­но тре­бу­ют­ся огра­ни­че­ние сво­ей воли, дис­ци­пли­на и пови­но­ве­ние, они ни на что подоб­ное не обра­ща­ют вни­ма­ния.

—Может быть, пото­му, — отве­чал Сократ, — что здесь началь­ни­ки — то у них люди совер­шен­но неве­же­ст­вен­ные²⁰. Раз­ве не видишь, управ­лять музы­кан­та­ми, пев­ца­ми, тан­цов­щи­ка­ми никто, не зна­ко­мый с этим делом, даже и не возь­мет­ся, точ­но так же, как и бор­ца­ми и кулач­ны­ми бой­ца­ми. Вся­кий, кто управ­ля­ет ими, может пока­зать, где он научил­ся тому, чем управ­ля­ет; а стра­те­ги в огром­ном боль­шин­стве слу­ча­ев дей­ст­ву­ют нао­бум²⁰. (22) Тебя, конеч­но, я не счи­таю таким: думаю, ты можешь ска­зать с не мень­шей точ­но­стью, когда начал учить­ся стра­те­гии, чем когда начал учить­ся борь­бе; думаю, мно­го воен­ных при­е­мов уна­сле­до­вал от отца и хра­нишь в памя­ти сво­ей, мно­го дру­гих собрал ото­всюду, где толь­ко мож­но было научить­ся чему-нибудь полез­но­му для стра­те­гии. (23) Думаю, о мно­гом ты раз­мыш­ля­ешь, чтобы не оста­лось неиз­вест­ным тебе что-нибудь полез­ное для стра­те­гии; если заме­тишь у себя недо­ста­ток таких сведе­ний, ты ищешь людей, знаю­щих это, и не жале­ешь подар­ков, рас­то­ча­ешь им любез­но­сти, чтобы полу­чить от них недо­стаю­щие тебе сведе­ния и иметь в них хоро­ших помощ­ни­ков.

(24) Тут Перикл ска­зал:

—Я вполне пони­маю, Сократ, хоть ты гово­ришь это, но у тебя и мыс­ли нет, буд­то я забо­чусь о попол­не­нии зна­ний; ты хочешь толь­ко пока­зать мне, что буду­ще­му стра­те­гу необ­хо­ди­мо забо­тить­ся обо всем этом; конеч­но, и я согла­сен с тобой в этом отно­ше­нии.

(25) — А обра­тил ли ты вни­ма­ние, Перикл, — про­дол­жал Сократ, — на то, что на гра­ни­цах нашей стра­ны по направ­ле­нию к Бео­тии тянут­ся высо­кие горы²¹, чрез кото­рые ведут в нашу стра­ну узкие и кру­тые про­хо­ды, и что она посредине раз­ре­за­на непри­ступ­ны­ми гора­ми?²²

—Конеч­но, — отве­чал Перикл.

(26) — А слы­хал ли ты, что мисий­цы и писидий­цы в стране царя²³, зани­маю­щие совер­шен­но непри­ступ­ные места и лег­ко­во­ору­жен­ные, могут набе­га­ми нано­сить мно­го вреда стране царя, а сами оста­вать­ся неза­ви­си­мы­ми?

(27) — И про это слы­хал, — отве­чал Перикл.

—А не дума­ешь ты, — про­дол­жал Сократ, — что и афи­няне в том воз­расте, когда чело­век еще не отя­же­лел²⁴, если будут иметь воору­же­ние полег­че и зани­мать горы на гра­ни­це нашей стра­ны, будут нано­сить вред вра­гам и послу­жат вели­ким опло­том нашим граж­да­нам?²⁵

—Думаю, Сократ, — отве­чал Перикл, — и это все полез­но.

(28) — Так если нра­вит­ся тебе этот замы­сел, — про­дол­жал Сократ, — испро­буй его, доро­гой друг: если ты что-нибудь из него при­ведешь в испол­не­ние, тебе будет сла­ва, а государ­ству поль­за; если не смо­жешь, то ни государ­ству не повредишь, ни сам не осра­мишь­ся.

(1) Глав­кон¹, сын Ари­сто­на, про­бо­вал высту­пать ора­то­ром в Народ­ном собра­нии, желая стать во гла­ве государ­ства², хотя ему еще не было два­дца­ти лет³. Его стас­ки­ва­ли с ора­тор­ской кафед­ры и осме­и­ва­ли, но никто из род­ных и дру­зей не мог удер­жать его; толь­ко Сокра­ту, кото­рый любил его по друж­бе с Хар­мидом⁴, Глав­ко­но­вым сыном, и Пла­то­ном, уда­лось его отго­во­рить.

(2) Встре­тив­шись с ним одна­жды, Сократ оста­но­вил его и, чтоб он захо­тел слу­шать, обра­тил­ся к нему сна­ча­ла с таки­ми сло­ва­ми:

—Глав­кон, ты заду­мал у нас стать во гла­ве государ­ства?

—Да, Сократ, — отве­чал Глав­кон.

—Кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Сократ, — хоро­шее это дело, луч­ше вся­ко­го дру­го­го на све­те: если это­го тебе удаст­ся достиг­нуть, ясно, что у тебя будет воз­мож­ность иметь лич­но для себя все, чего тебе ни захо­чет­ся, ты будешь в состо­я­нии помо­гать дру­зьям, про­сла­вишь дом отцов, воз­ве­ли­чишь оте­че­ство, будешь зна­ме­ни­тым спер­ва у нас в горо­де, потом в Элла­де, а, может быть, как Феми­стокл, и у вар­ва­ров⁵, и вооб­ще, где бы ты ни был, взо­ры всех будут обра­ще­ны на тебя.

(3) Слы­ша такие сло­ва, Глав­кон чув­ст­во­вал себя вели­ким чело­ве­ком, и ему было при­ят­но оста­вать­ся с Сокра­том.

После это­го Сократ ска­зал:

—Так если ты хочешь, чтоб тебя ува­жа­ли, Глав­кон, то, оче­вид­но, ты дол­жен при­но­сить поль­зу государ­ству.

—Конеч­но, — согла­сил­ся Глав­кон.

—Так не скры­вай, ради богов, — про­дол­жал Сократ, — ска­жи нам, с чего ты нач­нешь бла­го­де­тель­ст­во­вать государ­ство.

(4) Посколь­ку Глав­кон мол­чал, как буд­то толь­ко теперь стал обду­мы­вать, с чего ему начать, Сократ про­дол­жал:

—Если бы ты хотел про­из­ве­сти улуч­ше­ния в хозяй­стве како­го-нибудь дру­га сво­его, не прав­да ли, ты ста­рал­ся бы обо­га­щать его? Не будешь ли ты точ­но так же ста­рать­ся обо­га­тить и государ­ство?

—Конеч­но, — отве­чал Глав­кон.

(5) — А бога­че будет государ­ство тогда, когда у него будет боль­ше дохо­дов?

—Надо думать, что так, — отве­чал Глав­кон.

—Ска­жи мне, — про­дол­жал Сократ, — из каких источ­ни­ков государ­ство полу­ча­ет теперь дохо­ды и на какую при­бли­зи­тель­но сум­му?⁶ Навер­ное, ты обду­мал этот вопрос, чтобы уве­ли­чить доход­ность источ­ни­ков мало­до­ход­ных и при­ба­вить новые источ­ни­ки дохо­да, теперь не экс­плу­а­ти­ру­е­мые.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Глав­кон, — это­го вопро­са я еще не обду­мал.

(6) — Ну, если этот вопрос ты упу­стил из виду, — про­дол­жал Сократ, — ска­жи нам, по край­ней мере, о рас­хо­дах государ­ст­вен­ных⁷: навер­ное, ты дума­ешь лиш­ние из них отме­нить.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Глав­кон, — и на это у меня еще не было вре­ме­ни.

—В таком слу­чае, — про­дол­жал Сократ, — мы отло­жим на вре­мя вопрос об обо­га­ще­нии государ­ства: не зная рас­хо­дов и дохо­дов, как же мож­но забо­тить­ся об его обо­га­ще­нии?

(7) — Нет, Сократ, — отве­чал Глав­кон, — есть воз­мож­ность обо­га­щать государ­ство и на счет непри­я­те­лей.

—Совер­шен­но вер­но, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Сократ, — если быть силь­нее их; а если сла­бее, мож­но поте­рять и то, что есть.

—Прав­да твоя, — ска­зал Глав­кон.

(8) — Зна­чит, — про­дол­жал Сократ, — кто будет обду­мы­вать вопрос, с кем вое­вать, дол­жен знать силу сво­его государ­ства и силу про­тив­ни­ков: если государ­ство силь­нее про­тив­ни­ков, он посо­ве­ту­ет пред­при­нять вой­ну; если сла­бее их, будет реко­мен­до­вать осто­рож­ность.

—Пра­виль­но, — ска­зал Глав­кон.

(9) — Так вот, — ска­зал Сократ, — спер­ва ска­жи нам, как вели­ки силы наше­го государ­ства, сухо­пут­ные и мор­ские⁸, а потом — как вели­ки силы у про­тив­ни­ков.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Глав­кон, — я не могу ска­зать это­го так, на память.

—Ну, если это у тебя напи­са­но, при­не­си, — ска­зал Сократ, — мне было бы очень инте­рес­но послу­шать это.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Глав­кон, — еще и не напи­са­но.

(10) — Зна­чит, — ска­зал Сократ, — и о войне пода­вать сове­ты, по край­ней мере на пер­вое вре­мя, мы пого­дим: может быть, имен­но ввиду обшир­но­сти это­го пред­ме­та, ты еще не успел занять­ся его иссле­до­ва­ни­ем, пото­му что толь­ко еще начи­на­ешь свою государ­ст­вен­ную дея­тель­ность². Но вопро­сом об охране стра­ны, я уве­рен, ты уже инте­ре­со­вал­ся и зна­ешь, сколь­ко сто­ро­же­вых постов рас­по­ло­же­но на над­ле­жа­щих местах и сколь­ко нет, сколь­ко гар­ни­зо­на доста­точ­но и сколь­ко нет; посты, рас­по­ло­жен­ные на над­ле­жа­щих местах, ты посо­ве­ту­ешь уси­ли­вать, а лиш­ние сни­мать.

(11) — Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Глав­кон, — все их надо снять, пото­му что сто­ро­же­вое дело постав­ле­но так, что у нас хлеб с полей вору­ют⁹.

—А если снять сто­ро­же­вые посты, — воз­ра­зил Сократ, — не дума­ешь ты, что вся­ко­му будет дана воз­мож­ность даже откры­то тащить его? Одна­ко, — при­ба­вил он, — ты сам лич­но ходил и рас­сле­до­вал это, или как-то ина­че узнал, что сто­ро­же­вое дело постав­ле­но пло­хо?

—Пред­по­ла­гаю так, — отве­чал Глав­кон.

—Зна­чит, и об этом, — ска­зал Сократ, — ста­нем пода­вать сове­ты тогда, когда уже не пред­по­ла­гать будем, а знать?

—Так, пожа­луй, луч­ше, — отве­чал Глав­кон.

(12) — А уж в сереб­ря­ные руд­ни­ки¹⁰, — про­дол­жал Сократ, — знаю, ты не ходил, так что не можешь ска­зать, поче­му теперь дохо­да оттуда посту­па­ет мень­ше, чем преж­де.

—Да, конеч­но, не ходил, — отве­чал Глав­кон.

—Да, дей­ст­ви­тель­но, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Сократ, — место это, гово­рят, нездо­ро­вое; поэто­му, когда при­дет­ся пода­вать совет по пово­ду руд­ни­ков, это­го оправ­да­ния тебе будет доста­точ­но.

—Да ты сме­ешь­ся надо мной! — ска­зал Глав­кон.

(13) — Но уж вот чего, — про­дол­жал Сократ, — я уве­рен, ты не оста­вил без вни­ма­ния, а, навер­ное, рас­счи­тал, на сколь­ко вре­ме­ни хва­та­ет здеш­не­го хле­ба¹¹, чтобы про­кор­мить насе­ле­ние, и сколь­ко хле­ба нуж­но доба­вить в год; этот вопрос ты дол­жен был обсудить, чтобы не слу­чи­лась с тобою такая неожи­дан­ность, что насе­ле­ние оста­нет­ся без хле­ба, но чтобы с пол­ным зна­ни­ем дела ты мог сво­им сове­том о такой насущ­ной потреб­но­сти при­хо­дить на помощь государ­ству и спа­сать его.

—Да ведь это — гро­мад­ное дело, — ска­зал Глав­кон, — если при­дет­ся думать и о подоб­ных вещах!

(14) — Одна­ко, — ска­зал Сократ, — и свое хозяй­ство вести хоро­шо нико­гда невоз­мож­но, если не знать всех хозяй­ст­вен­ных нужд и не забо­тить­ся об удо­вле­тво­ре­нии их всех. Но так как государ­ство состо­ит из деся­ти с лиш­ком тысяч домов¹² и труд­но забо­тить­ся сра­зу о столь­ких хозяй­ствах, отче­го ты не попро­бо­вал спер­ва улуч­шить одно, — хозяй­ство сво­его дяди?¹³ А оно нуж­да­ет­ся в улуч­ше­нии. Если смо­жешь его улуч­шить, тогда возь­мешь­ся и за несколь­ко; а раз ты не можешь быть полез­ным одно­му хозяй­ству, какая мог­ла бы быть от тебя поль­за мно­гим? Если кто не в силах нести один талант¹⁴, раз­ве не ясно, что ему нече­го и брать­ся нести несколь­ко?

(15) — Да от меня была бы поль­за дяди­ну хозяй­ству, если бы он хотел меня слу­шать­ся, — ска­зал Глав­кон.

—Так ты дядю не можешь уго­во­рить, — ска­зал Сократ, — и дума­ешь, что смо­жешь заста­вить слу­шать­ся тебя всех афи­нян, да еще вме­сте с дядей! (16) Бере­гись, Глав­кон, как бы, желая про­сла­вить­ся, не прий­ти тебе к про­ти­во­по­лож­но­му резуль­та­ту! Раз­ве ты не видишь, как опас­но гово­рить или делать, чего не зна­ешь? Поду­май обо всех извест­ных тебе лицах тако­го сор­та, кото­рые, как вся­ко­му вид­но, гово­рят и дела­ют, чего не зна­ют: как по-тво­е­му, за это похва­лы они заслу­жи­ва­ют или пори­ца­ния, вос­хи­ще­ния или пре­зре­ния? (17) Поду­май так­же и о тех, кото­рые зна­ют, что гово­рят и что дела­ют, и, я убеж­ден, ты най­дешь, что во всех заня­ти­ях люди, поль­зу­ю­щи­е­ся сла­вой и ува­же­ни­ем, при­над­ле­жат к чис­лу самых све­ду­щих, а люди с дур­ной репу­та­ци­ей и пре­зи­рае­мые — к чис­лу самых неве­же­ст­вен­ных. (18) Так если хочешь поль­зо­вать­ся сла­вой и ува­же­ни­ем у нас в горо­де, ста­рай­ся добить­ся как мож­но луч­ше­го зна­ния в избран­ной тобою сфе­ре дея­тель­но­сти: если в этом отно­ше­нии ты ста­нешь выше всех и тогда возь­мешь­ся за государ­ст­вен­ную дея­тель­ность, то мне не пока­жет­ся уди­ви­тель­ным, что ты очень лег­ко достиг­нешь цели сво­их жела­ний.

(1) Видя, что Хар­мид, сын Глав­ко­на¹, чело­век достой­ный и по сво­им спо­соб­но­стям сто­я­щий гораздо выше государ­ст­вен­ных дея­те­лей того вре­ме­ни, не реша­ет­ся одна­ко высту­пать ора­то­ром в Народ­ном собра­нии и зани­мать­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, Сократ обра­тил­ся к нему с таки­ми сло­ва­ми:

—Ска­жи мне, Хар­мид, если кто обла­да­ет доста­точ­ною силою, чтобы одер­жи­вать победы на состя­за­ни­ях, где в награ­ду дает­ся венок², и чрез это может и сам поль­зо­вать­ся ува­же­ни­ем, и род­но­му горо­ду достав­лять боль­ше сла­вы в Элла­де, но тем не менее не хочет при­ни­мать уча­стия в состя­за­ни­ях, како­го мне­ния будешь ты об этом чело­ве­ке?

—Разу­ме­ет­ся, я буду счи­тать его нежен­кой и тру­сом, — отве­чал Хар­мид.

(2) — А если кто, — про­дол­жал Сократ, — имея воз­мож­ность сво­им уча­сти­ем в государ­ст­вен­ных делах воз­ве­ли­чить оте­че­ство и чрез это сам поль­зо­вать­ся ува­же­ни­ем, но не реша­ет­ся на это, не будет ли спра­вед­ли­во счи­тать его тру­сом?

—Пожа­луй, — отве­чал Хар­мид, — толь­ко к чему такие вопро­сы?

—А вот к чему, — отве­чал Сократ. — Я думаю, у тебя есть спо­соб­но­сти, но нет реши­мо­сти при­ни­мать уча­стие в государ­ст­вен­ных делах, и при­том в таких, уча­стие в кото­рых состав­ля­ет твой граж­дан­ский долг.

(3) — Где же ты узнал мои спо­соб­но­сти, — спро­сил Хар­мид, — что так дур­но дума­ешь обо мне?

—В собра­ни­ях, — отве­чал Сократ, — на кото­рых ты быва­ешь вме­сте с государ­ст­вен­ны­ми дея­те­ля­ми: когда они сове­ту­ют­ся с тобою о чем-нибудь, я вижу, ты пода­ешь им пре­крас­ные сове­ты, и, когда они дела­ют какую ошиб­ку, ты пра­виль­но их кри­ти­ку­ешь.

(4) — Не одно и то же, Сократ, — ска­зал Хар­мид, — раз­го­ва­ри­вать в част­ном кру­гу и участ­во­вать в деба­тах перед пуб­ли­кой.

—Одна­ко, — воз­ра­зил Сократ, — кто уме­ет счи­тать, тот нисколь­ко не хуже счи­та­ет перед пуб­ли­кой, чем один, и кто у себя отлич­но игра­ет на кифа­ре³, тот и перед пуб­ли­кой луч­ше всех игра­ет.

(5) — Но раз­ве ты не видишь, — заме­тил Хар­мид, — что стыд и страх врож­де­ны чело­ве­ку и гораздо силь­нее про­яв­ля­ют­ся в пуб­лич­ных собра­ни­ях, чем в част­ных круж­ках?

—Вот у меня и яви­лось наме­ре­ние и тебе пока­зать, что ты, не чув­ст­вуя застен­чи­во­сти перед самы­ми умны­ми и стра­ха перед самы­ми силь­ны­ми людь­ми, стес­ня­ешь­ся гово­рить перед самы­ми глу­пы­ми и сла­бы­ми людь­ми. (6) Неуже­ли ты стес­ня­ешь­ся валяль­щи­ков, баш­мач­ни­ков, плот­ни­ков, куз­не­цов, зем­ледель­цев, куп­цов, рыноч­ных тор­гов­цев, думаю­щих толь­ко о том, чтоб им купить что-нибудь поде­шев­ле и про­дать подо­ро­же? А ведь из всех их и состо­ит Народ­ное собра­ние⁴. (7) Чем же отли­ча­ет­ся, как ты дума­ешь, твой образ дей­ст­вий от дей­ст­вий чело­ве­ка, кото­рый побеж­да­ет про­фес­сио­наль­ных атле­тов и боит­ся про­фа­нов? Ты лег­ко гово­ришь с пер­вы­ми в государ­стве лица­ми, из кото­рых иные смот­рят на тебя свы­со­ка, и дале­ко пре­вос­хо­дишь людей, спе­ци­аль­но гото­вя­щих­ся быть народ­ны­ми вити­я­ми, но из стра­ха быть осме­ян­ным не реша­ешь­ся гово­рить перед людь­ми, кото­рые нико­гда не дума­ли о государ­ст­вен­ных делах и не смот­ре­ли на тебя свы­со­ка.

(8) — А раз­ве ты не зна­ешь, — воз­ра­зил Хар­мид, — что в Народ­ном собра­нии часто осме­и­ва­ют дель­ных ора­то­ров?

—Да ведь это быва­ет и в дру­гих местах, — воз­ра­зил Сократ. — Вот я и удив­ля­юсь, что ты, так лег­ко справ­ля­ясь с теми, когда они так посту­па­ют, дума­ешь, что никак не суме­ешь пола­дить с эти­ми. (9) Нет, голуб­чик, не оста­вай­ся в неведе­нии отно­си­тель­но себя само­го; не делай ошиб­ки, в кото­рую впа­да­ет огром­ное боль­шин­ство людей; обык­но­вен­но люди про­яв­ля­ют инте­рес к чужим делам, а не стре­мят­ся раз­би­рать самих себя. Так ты не ленись делать это, а, напро­тив, все­ми сила­ми следи за собой. Не пре­не­бре­гай обще­ст­вен­ны­ми дела­ми, если можешь спо­соб­ст­во­вать их улуч­ше­нию: ведь если они будут идти хоро­шо, то от это­го будет нема­лая поль­за не толь­ко всем граж­да­нам вооб­ще, но в част­но­сти и дру­зьям тво­им и тебе само­му.

(1) Одна­жды Ари­стипп¹ взду­мал сбить Сокра­та, как рань­ше его само­го сби­вал Сократ. Но Сократ, имея в виду поль­зу сво­их собе­сед­ни­ков, отве­тил ему не так, как отве­ча­ют люди, опа­саю­щи­е­ся, чтоб их сло­ва не пере­тол­ко­ва­ли в каком-нибудь дру­гом смыс­ле, но как чело­век, убеж­ден­ный, что он как раз испол­ня­ет свой долг. (2) Дело было так: Ари­стипп спро­сил Сокра­та, зна­ет ли он что-нибудь хоро­шее. Если бы Сократ назвал что-нибудь вро­де пищи, питья, денег, здо­ро­вья, силы, сме­ло­сти, то Ари­стипп стал бы дока­зы­вать, что это ино­гда быва­ет злом. Но Сократ, имея в виду, что если что-нибудь нас бес­по­ко­ит, то мы ищем сред­ства изба­вить­ся от это­го, дал ответ самый достой­ный:

(3) — Ты спра­ши­ва­ешь меня, — ска­зал он, — знаю ли я что-нибудь хоро­шее от лихо­рад­ки?

—Нет, — отве­чал Ари­стипп.

—Может, от глаз­ной болез­ни?

—Тоже нет.

—Может, от голо­да?

—И не от голо­да.

—Ну, если ты спра­ши­ва­ешь меня, знаю ли я что-нибудь такое хоро­шее, что ни от чего не хоро­шо, то я это­го не знаю, да и знать не хочу.

(4) В дру­гой раз Ари­стипп спро­сил его, зна­ет ли он что-нибудь пре­крас­ное.

—Даже мно­го таких вещей, — отве­чал Сократ.

—Все они похо­жи одна на дру­гую? — спро­сил Ари­стипп.

—Нет, так непо­хо­жи неко­то­рые, как толь­ко воз­мож­но, — отве­чал Сократ.

—Так как же непо­хо­жее на пре­крас­ное может быть пре­крас­но? — спро­сил Ари­стипп.

—А вот как, — ска­зал Сократ, — на чело­ве­ка, пре­крас­но­го в беге, кля­нусь Зев­сом, не похож дру­гой, пре­крас­ный в борь­бе; щит, пре­крас­ный для защи­ты, как нель­зя более не похож на мета­тель­ное копье, пре­крас­ное для того, чтобы с силой быст­ро лететь.

(5) — Твой ответ, — ска­зал Ари­стипп, — совер­шен­но не отли­ча­ет­ся от отве­та на мой вопрос, зна­ешь ли ты что-нибудь хоро­шее.

—А ты дума­ешь, — отве­чал Сократ, — что хоро­шее — одно, а пре­крас­ное — дру­гое? Раз­ве ты не зна­ешь, что все по отно­ше­нию к одно­му и тому же пре­крас­но и хоро­шо?² Так, преж­де все­го о духов­ных досто­ин­ствах нель­зя ска­зать, что они по отно­ше­нию к одним пред­ме­там нечто хоро­шее, а по отно­ше­нию к дру­гим нечто пре­крас­ное; затем, люди назы­ва­ют­ся и пре­крас­ны­ми и хоро­ши­ми в одном и том же отно­ше­нии и по отно­ше­нию к одним и тем же пред­ме­там; так­же по отно­ше­нию к одним и тем же пред­ме­там и тело чело­ве­че­ское кажет­ся и пре­крас­ным и хоро­шим; рав­ным обра­зом, все, чем люди поль­зу­ют­ся, счи­та­ет­ся и пре­крас­ным и хоро­шим по отно­ше­нию к тем же пред­ме­там, по отно­ше­нию к кото­рым оно полез­но.

(6) — Так и навоз­ная кор­зи­на — пре­крас­ный пред­мет? — спро­сил Ари­стипп.

—Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Сократ, — и золо­той щит — пред­мет без­образ­ный, если для сво­его назна­че­ния пер­вая сде­ла­на пре­крас­но, а вто­рой дур­но.

—Ты хочешь ска­зать, что одни и те же пред­ме­ты быва­ют и пре­крас­ны и без­образ­ны? — спро­сил Ари­стипп.

(7) — Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Сократ, — рав­но как и хоро­ши и дур­ны: часто то, что хоро­шо от голо­да, быва­ет дур­но от лихо­рад­ки, и, что хоро­шо от лихо­рад­ки, дур­но от голо­да; часто то, что пре­крас­но для бега, без­образ­но для борь­бы, а то, что пре­крас­но для борь­бы, без­образ­но для бега: пото­му что все хоро­шо и пре­крас­но по отно­ше­нию к тому, для чего оно хоро­шо при­спо­соб­ле­но, и, наобо­рот, дур­но и без­образ­но по отно­ше­нию к тому, для чего оно дур­но при­спо­соб­ле­но.

(8) Рав­ным обра­зом, гово­ря, что одни и те же дома и пре­крас­ны и целе­со­об­раз­ны, Сократ учил, как мне каза­лось, стро­ить их таки­ми, каки­ми им долж­но быть. Ход его рас­суж­де­ния был сле­дую­щий:

—Кто хочет иметь дом такой, каким ему сле­ду­ет быть, не дол­жен ли употреб­лять все сред­ства к тому, чтоб он был как мож­но более при­я­тен для житья и целе­со­об­ра­зен?

(9) Когда собе­сед­ник согла­шал­ся с этим, Сократ спра­ши­вал:

—Не прав­да ли, при­ят­но иметь дом летом про­хлад­ный, а зимой теп­лый?

Когда и с этим собе­сед­ник согла­шал­ся, Сократ гово­рил:

—Не прав­да ли, в домах, обра­щен­ных на юг, зимой солн­це све­тит в гале­реи³, а летом оно ходит над нами сами­ми и над кры­ша­ми и дает тень? Зна­чит, если такое поло­же­ние пре­крас­но, то необ­хо­ди­мо стро­ить выше южную сто­ро­ну, чтобы не пре­граж­дать зим­не­му солн­цу досту­па, а ниже — север­ную сто­ро­ну, чтобы холод­ные вет­ры не попа­да­ли в дом. (10) Коро­че ска­зать, куда хозя­и­ну во все вре­ме­на года быва­ет все­го при­ят­нее укры­вать­ся и где все­го без­опас­нее поме­щать вещи, то и будет по спра­вед­ли­во­сти самое при­ят­ное и пре­крас­ное жили­ще. А кар­ти­ны и раз­ные укра­ше­ния гораздо более отни­ма­ют удо­воль­ст­вий⁴, чем достав­ля­ют.

—Для хра­мов и жерт­вен­ни­ков, — гово­рил Сократ, — самое под­хо­дя­щее место то, кото­рое вид­но ото­всюду⁵, но где мало ходят, — пото­му что при­ят­но, увидав храм, помо­лить­ся, при­ят­но подой­ти к нему, нахо­дясь в чисто­те⁶.

(1) В дру­гой раз Сокра­ту пред­ло­жи­ли вопрос о храб­ро­сти, мож­но ли ей научить чело­ве­ка, или она — при­род­ный дар. Он дал такой ответ.

—Как одно тело от рож­де­ния име­ет боль­ше силы для пере­не­се­ния трудов, чем дру­гое тело, так, думаю, и одна душа от при­ро­ды быва­ет креп­че дру­гой в пере­не­се­нии опас­но­стей: как я вижу, люди, полу­чая вос­пи­та­ние при одних и тех же зако­нах и обы­ча­ях, тем не менее отли­ча­ют­ся друг от дру­га сме­ло­стью. (2) Но я все-таки думаю, что при вся­ких при­род­ных свой­ствах в чело­ве­ке мож­но раз­ви­вать храб­рость путем обу­че­ния и упраж­не­ния: так, напри­мер, ски­фы и фра­кий­цы¹, несо­мнен­но, не осме­ли­лись бы с боль­шим щитом и длин­ным копьем сра­жать­ся со спар­тан­ца­ми, и, наобо­рот, спар­тан­цы, оче­вид­но, не реши­лись бы всту­пить в бой с фра­кий­ца­ми, воору­жен­ные малень­ким щитом и дро­ти­ком, и со ски­фа­ми, воору­жен­ные луком. (3) Подоб­но это­му и во всем осталь­ном, как я вижу, люди и по при­ро­де отли­ча­ют­ся друг от дру­га, и в то же вре­мя бла­го­да­ря упраж­не­нию дости­га­ют зна­чи­тель­но­го успе­ха. А из это­го сле­ду­ет, что все люди как с хоро­ши­ми, так и с пло­хи­ми при­род­ны­ми спо­соб­но­стя­ми долж­ны учить­ся и упраж­нять­ся в той обла­сти, в кото­рой хотят стать замет­ны­ми.

(4) Меж­ду муд­ро­стью и нрав­ст­вен­но­стью² Сократ не нахо­дил раз­ли­чия: он при­зна­вал чело­ве­ка вме­сте и умным и нрав­ст­вен­ным, если чело­век, пони­мая, в чем состо­ит пре­крас­ное и хоро­шее, руко­во­дит­ся этим в сво­их поступ­ках и, наобо­рот, зная, в чем состо­ит нрав­ст­вен­но без­образ­ное, избе­га­ет его. В ответ на даль­ней­ший вопрос, счи­та­ет ли он умны­ми и воз­держ­ны­ми тех, кто зна­ет, что долж­но делать, но посту­па­ет наобо­рот, он ска­зал:

—Столь же мало, как неум­ных и невоз­держ­ных: все люди, думаю я, делая выбор из пред­став­ля­ю­щих­ся им воз­мож­но­стей, посту­па­ют так, как нахо­дят все­го выгод­нее для себя. Поэто­му, кто посту­па­ет непра­виль­но, тех я не счи­таю ни умны­ми, ни нрав­ст­вен­ны­ми.

(5) Сократ утвер­ждал так­же, что и спра­вед­ли­вость и вся­кая дру­гая доб­ро­де­тель есть муд­рость. Спра­вед­ли­вые поступ­ки и вооб­ще все поступ­ки, осно­ван­ные на доб­ро­де­те­ли, пре­крас­ны и хоро­ши. Поэто­му люди, знаю­щие, в чем состо­ят такие поступ­ки, не захотят совер­шить ника­кой дру­гой посту­пок вме­сто тако­го, а люди не знаю­щие не могут их совер­шать и, даже если пыта­ют­ся совер­шить, впа­да­ют в ошиб­ку. А так как спра­вед­ли­вые и вооб­ще все пре­крас­ные и хоро­шие поступ­ки осно­ва­ны на доб­ро­де­те­ли, то из это­го сле­ду­ет, что и спра­вед­ли­вость и вся­кая дру­гая доб­ро­де­тель есть муд­рость.

(6) Сума­сше­ст­вие, гово­рил Сократ, есть нечто про­ти­во­по­лож­ное доб­ро­де­те­ли; одна­ко незна­ние он не счи­тал сума­сше­ст­ви­ем; но не знать само­го себя или вооб­ра­жать, буд­то зна­ешь то, чего не зна­ешь, это, он думал, очень близ­ко к сума­сше­ст­вию. Одна­ко в про­сто­ре­чии, про­дол­жал он, про людей, делаю­щих ошиб­ки в том, чего тол­па не зна­ет, не гово­рят, что они — сума­сшед­шие; толь­ко делаю­щих ошиб­ки в том, что зна­ет тол­па, назы­ва­ют сума­сшед­ши­ми. (7) Так, напри­мер, если кто счи­та­ет себя таким вели­ка­ном, что накло­ня­ет­ся при про­хо­де через ворота в город­ской стене, или таким сила­чом, что про­бу­ет под­ни­мать дома или брать­ся за что-нибудь дру­гое, оче­вид­но невоз­мож­ное, — про того гово­рят, что он сума­сшед­ший. А кто дела­ет мел­кие ошиб­ки, тех не счи­та­ют сума­сшед­ши­ми: как силь­ную страсть назы­ва­ют любо­вью, так и боль­шую ненор­маль­ность ума назы­ва­ют сума­сше­ст­ви­ем.

(8) Иссле­дуя вопрос, что такое зависть, Сократ нахо­дил, что она есть неко­то­рая печаль, но печаль не о несча­стье дру­зей или о сча­стье вра­гов: завист­ни­ки, гово­рил он, толь­ко те, кто горю­ет по пово­ду сча­стья дру­зей. Когда неко­то­рые удив­ля­лись, как мож­но, любя кого-нибудь, печа­лить­ся о его сча­стье, он напо­ми­нал, что у мно­гих быва­ет к тем или дру­гим лицам такое чув­ство, при кото­ром они не могут рав­но­душ­но смот­реть на их бед­ст­вия и помо­га­ют им в несча­стье, но при сча­стье их они испы­ты­ва­ют печаль. Впро­чем, с чело­ве­ком рас­суди­тель­ным это­го не может слу­чить­ся, а у дура­ков все­гда есть это чув­ство.

(9) Иссле­дуя вопрос, что такое досуг, Сократ нахо­дил, что огром­ное боль­шин­ство людей, прав­да, все­гда что-то дела­ет: и игро­ки в кости и шуты тоже что-то дела­ют; но на самом деле, гово­рил он, все они ниче­го не дела­ют, пото­му что име­ют воз­мож­ность пой­ти и занять­ся чем-нибудь луч­шим. Но перей­ти от луч­ше­го заня­тия к худ­ше­му ни у кого нет вре­ме­ни³; а если бы кто и пере­шел, то посту­пил бы дур­но, пото­му что сво­бод­но­го вре­ме­ни у него нет.

(10) Цари и пра­ви­те­ли, гово­рил Сократ, — не те, кото­рые носят ски­петр или избра­ны кем попа­ло или полу­чи­ли власть по жре­бию⁴ или наси­ли­ем или обма­ном, но те, кото­рые уме­ют управ­лять. (11) Когда собе­сед­ник Сокра­та согла­шал­ся, что дело пра­ви­те­ля — при­ка­зы­вать, что делать, а под­чи­нен­но­го — пови­но­вать­ся, Сократ ука­зы­вал на то, что и на кораб­ле управ­ля­ет знаю­щий, а хозя­ин кораб­ля и все пас­са­жи­ры пови­ну­ют­ся знаю­ще­му. Точ­но так же и вла­дель­цы зем­ли в сель­ских работах, боль­ные при болез­ни, уча­щи­е­ся гим­на­сти­ке в гим­на­сти­че­ских упраж­не­ни­ях и вооб­ще все, у кого есть дело, тре­бу­ю­щее забот, если счи­та­ют себя его знаю­щи­ми, то сами о нем пекут­ся, а если нет, то не толь­ко слу­ша­ют­ся зна­то­ков, когда они име­ют­ся под рукой. Когда же знаю­щих нет, их при­гла­ша­ют, чтобы под их руко­вод­ст­вом делать что нуж­но. В прядиль­ном деле, ука­зы­вал Сократ, даже жен­щи­ны рас­по­ря­жа­ют­ся муж­чи­на­ми, пото­му что жен­щи­ны зна­ют, как прясть, а муж­чи­ны не зна­ют.

(12) Если кто воз­ра­жал на это, что у тира­на есть воз­мож­ность не слу­шать разум­ных совет­ни­ков⁵, Сократ гово­рил:

—Да как же мож­но не слу­шать, когда гро­зит ущерб, если не послу­ша­ешь доб­ро­го совет­ни­ка? Ведь если не послу­ша­ешь доб­ро­го совет­ни­ка в каком-нибудь деле, то, несо­мнен­но, сде­ла­ешь ошиб­ку, а за ошиб­ку попла­тишь­ся.

(13) Если кто ука­зы­вал, что у тира­на есть воз­мож­ность даже каз­нить умно­го совет­ни­ка, Сократ гово­рил:

—А кто каз­нит сво­их луч­ших помощ­ни­ков, неуже­ли, дума­ешь ты, оста­ет­ся без­на­ка­зан­ным или отде­лы­ва­ет­ся лишь каким-нибудь пустым ущер­бом? Как ты дума­ешь, кто так посту­па­ет, име­ет боль­ше шан­сов остать­ся невреди­мым, или при таком обра­зе дей­ст­вий может даже очень ско­ро погиб­нуть?

(14) Кто-то спро­сил Сокра­та, какой образ жиз­ни он счи­та­ет луч­шим для чело­ве­ка. Он отве­чал:

—Хоро­шую жизнь⁶.

Тот спро­сил опять, не отно­сит ли он к поня­тию «образ жиз­ни» так­же и сча­стье. Сократ отве­чал:

—Нет, на мой взгляд, слу­чай и дея­тель­ность — поня­тия совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ные: если чело­век не ищет, а слу­чай­но нахо­дит что-нибудь нуж­ное, это я счи­таю сча­стьем; а если он путем изу­че­ния и упраж­не­ния испол­ня­ет что-нибудь хоро­шо, это я при­знаю хоро­шей дея­тель­но­стью, и кто ведет такой образ жиз­ни, тот, мне кажет­ся, хоро­шо живет.

(15) — Самые луч­шие и все­го более угод­ные богам люди, — гово­рил он, — это те, кто хоро­шо испол­ня­ет свою работу: в обла­сти зем­леде­лия — зем­ледель­че­скую, в обла­сти государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти — государ­ст­вен­ную; а кто ниче­го хоро­шо не дела­ет, тот никуда не годен и богам не уго­ден.

(1) Если когда Сократ раз­го­ва­ри­вал с худож­ни­ка­ми, зани­маю­щи­ми­ся сво­им искус­ст­вом с целью зара­бот­ка, то и им он был поле­зен.

Так, он при­шел одна­жды к живо­пис­цу Парра­сию¹ и в раз­го­во­ре с ним ска­зал:

—Не прав­да ли, Парра­сий, живо­пись есть изо­бра­же­ние того, что мы видим? Не под­ра­жа­ют ли ваши кар­ти­ны раз­лич­ным телам, когда вы изо­бра­жа­е­те крас­ка­ми тела вогну­тые и выпук­лые, тем­ные и свет­лые, жест­кие и мяг­кие, неров­ные и глад­кие, моло­дые и ста­рые?

—Вер­но, — отве­чал Парра­сий.

(2) — Так как нелег­ко встре­тить чело­ве­ка, у кото­ро­го одно­го все было бы без­упреч­но, то, рисуя кра­си­вые обра­зы, вы бере­те у раз­ных людей и соеди­ня­е­те вме­сте, какие есть у кого, наи­бо­лее кра­си­вые чер­ты и таким спо­со­бом дости­га­е­те того, что все тело кажет­ся кра­си­вым.

(3) — Да, мы так дела­ем, — отве­чал Парра­сий.

—А изо­бра­жа­е­те вы то, что в чело­ве­ке все­го более рас­по­ла­га­ет к себе, что в нем все­го при­ят­нее, что воз­буж­да­ет любовь и страсть, что пол­но пре­ле­сти, — я разу­мею духов­ные свой­ства? Или это­го и изо­бра­зить нель­зя? — спро­сил Сократ.

—Как же мож­но, Сократ, — отве­чал Парра­сий, — изо­бра­зить то, что не име­ет ни сораз­мер­но­сти, ни цве­та и вооб­ще ниче­го тако­го, о чем ты сей­час гово­рил, и даже совер­шен­но невиди­мо?

(4) — Но раз­ве не быва­ет, что чело­век смот­рит на кого-нибудь лас­ко­во или враж­деб­но? — спро­сил Сократ.

—Думаю, что быва­ет, — отве­чал Парра­сий.

—Так это-то мож­но изо­бра­зить в гла­зах?

—Конеч­но, — отве­чал Парра­сий.

—А при сча­стье и при несча­стье дру­зей, как ты дума­ешь, раз­ве оди­на­ко­вое быва­ет выра­же­ние лица у тех, {кто при­ни­ма­ет в них уча­стие и кто не при­ни­ма­ет}?^1a

—Кля­нусь Зев­сом, конеч­но нет, — отве­чал Парра­сий, — при сча­стье они быва­ют весе­лы, при несча­стье мрач­ны.

—Так и это мож­но изо­бра­зить? — спро­сил Сократ.

—Конеч­но, — отве­чал Парра­сий.

(5) — Затем, вели­ча­вость и бла­го­род­ство, уни­жен­ность и раб­ский дух, скром­ность и рас­суди­тель­ность, наг­лость и гру­бость про­яв­ля­ют­ся и в лице и в фигу­ре чело­ве­ка, сто­ит он или дви­га­ет­ся.

—Вер­но, — отве­чал Парра­сий.

—Так и это мож­но изо­бра­зить?

—Конеч­но, — отве­чал Парра­сий.

—Так на каких людей при­ят­нее смот­реть, — спро­сил Сократ, — на тех ли, в кото­рых вид­ны пре­крас­ные, бла­го­род­ные, достой­ные люб­ви чер­ты харак­те­ра, или же без­образ­ные, низ­кие, воз­буж­даю­щие нена­висть?

—Кля­нусь Зев­сом, Сократ, тут боль­шая раз­ни­ца, — отве­чал Парра­сий.

(6) Одна­жды Сократ при­шел к скуль­п­то­ру Кли­то­ну² и в раз­го­во­ре с ним ска­зал:

—Пре­крас­ны твои про­из­веде­ния, Кли­тон, — бегу­ны, бор­цы, кулач­ные бой­цы, пан­кра­ти­а­сты³: это я вижу и пони­маю; но как ты при­да­ешь ста­ту­ям то свой­ство, кото­рое осо­бен­но чару­ет людей при взгляде на них, — что они кажут­ся живы­ми?

(7) Кли­тон был в недо­уме­нии и не сра­зу собрал­ся отве­тить. Тогда Сократ про­дол­жал:

—Не отто­го ли в тво­их ста­ту­ях вид­но боль­ше жиз­ни, что ты при­да­ешь им сход­ство с обра­за­ми живых людей?

—Конеч­но, — отве­чал Кли­тон.

—Так вот, вос­про­из­во­дя как при сги­ба­нии или раз­ги­ба­нии тела чле­ны то сжи­ма­ют­ся, то рас­прав­ля­ют­ся, то напря­га­ют­ся, то рас­слаб­ля­ют­ся, ты и при­да­ешь ста­ту­ям боль­ше сход­ства с дей­ст­ви­тель­но­стью и боль­ше при­вле­ка­тель­но­сти.

—Совер­шен­но вер­но, — отве­чал Кли­тон.

(8) — А изо­бра­же­ние так­же душев­ных состо­я­ний у людей при раз­ных их дей­ст­ви­ях раз­ве не дает наслаж­де­ния зри­те­лю?

—Надо думать, что так, — отве­чал Кли­тон.

—В таком слу­чае у сра­жаю­щих­ся в гла­зах надо изо­бра­жать угро­зу, а у победи­те­лей долж­но быть тор­же­ство в выра­же­нии лица?

—Имен­но так, — отве­чал Кли­тон.

—Ста­ло быть, — ска­зал Сократ, — скуль­п­тор дол­жен в сво­их про­из­веде­ни­ях выра­жать состо­я­ние души.

(9) Одна­жды Сократ при­шел к Пистию, масте­ру по изготов­ле­нию пан­ци­рей. Пистий пока­зал ему пан­ци­ри хоро­шей работы.

—Кля­нусь Герой⁴, Пистий, — ска­зал Сократ, — пре­крас­ное изо­бре­те­ние — пан­цирь: он при­кры­ва­ет у чело­ве­ка части тела, нуж­даю­щи­е­ся в при­кры­тии, и вме­сте с тем не меша­ет дей­ст­ви­ям рук!

(10) Но ска­жи мне, Пистий, — про­дол­жал Сократ, — поче­му ты про­да­ешь доро­же дру­гих свои пан­ци­ри, хоть ты дела­ешь их не креп­че, чем дру­гие, и не из более доро­го­го мате­ри­а­ла?

—Пото­му что, Сократ, я делаю пан­ци­ри с боль­шим соблюде­ни­ем про­пор­ций, — отве­чал Пистий.

—Как же ты пока­зы­ва­ешь эту про­пор­цио­наль­ность, — мерой или весом, назна­чая за них более доро­гую цену? Ведь, я думаю, ты не все их дела­ешь оди­на­ко­вы­ми и похо­жи­ми, если толь­ко ты дела­ешь их каж­до­му по мер­ке.

—Кля­нусь Зев­сом, так и делаю, — отве­чал Пистий, — без это­го в пан­ци­ре нет ника­ко­го тол­ку.

(11) — А тело­сло­же­ние у чело­ве­ка быва­ет у одно­го про­пор­цио­наль­ное, у дру­го­го непро­пор­цио­наль­ное? — спро­сил Сократ.

—Конеч­но, — отве­чал Пистий.

—Так как же ты дела­ешь, чтобы пан­цирь был по мер­ке чело­ве­ку с непро­пор­цио­наль­ным тело­сло­же­ни­ем и в то же вре­мя был бы про­пор­цио­наль­ным? — спро­сил Сократ.

—Точ­но так же, как делаю его по мер­ке, — отве­чал Пистий. — Пан­цирь по мер­ке и есть пан­цирь про­пор­цио­наль­ный.

(12) — Про­пор­цио­наль­ность ты пони­ма­ешь, по-види­мо­му, не безот­но­си­тель­но, — ска­зал Сократ, — а по отно­ше­нию к тому, кто носит пан­цирь, совер­шен­но так же, как если бы ты ска­зал, что щит про­пор­цио­на­лен для того, для кого он по мер­ке; то же самое каса­ет­ся, по-види­мо­му, судя по тво­им сло­вам, и воен­но­го пла­ща и всех вооб­ще пред­ме­тов. (13) Но, может быть, в том, что пан­цирь при­хо­дит­ся по мер­ке, есть и еще какая-нибудь нема­лая выго­да.

—Ска­жи, Сократ, если зна­ешь, — отве­чал Пистий.

—Пан­цирь, сде­лан­ный по мер­ке, мень­ше давит сво­ей тяже­стью, чем сде­лан­ный не по мер­ке, при одном и том же весе, — ска­зал Сократ. — Если он сде­лан не по мер­ке, то он или висит всей тяже­стью на пле­чах или силь­но надав­ли­ва­ет на какое-нибудь дру­гое место тела, и через это непри­ят­но и тяже­ло его носить. Если же он сде­лан по мер­ке, то тяжесть его рас­пре­де­ля­ет­ся по раз­ным местам: часть ее несет клю­чи­ца и над­пле­чие, часть — пле­чи, часть — грудь, часть — спи­на, часть — живот, так что он почти не похож на ношу, а ско­рее на пред­мет, при­ло­жен­ный к телу.

(14) — Ты ука­зал как раз на то каче­ство, за кото­рое я так доро­го ценю свою работу, — ска­зал Пистий, — неко­то­рые одна­ко охот­нее поку­па­ют пан­ци­ри рас­кра­шен­ные и золо­че­ные.

—Ну, если они толь­ко из-за это­го поку­па­ют пан­ци­ри, сде­лан­ные им не по мер­ке, — ска­зал Сократ, — то они, кажет­ся мне, поку­па­ют рас­кра­шен­ный и золо­че­ный вред. (15) Но ведь тело не оста­ет­ся все­гда в одном и том же поло­же­нии, — то быва­ет в накло­нен­ном, то в пря­мом: так как же могут быть по мер­ке пан­ци­ри, сде­лан­ные точь-в-точь по чело­ве­ку?

—Нико­им обра­зом, — отве­чал Пистий.

—Ты хочешь ска­зать, — заме­тил Сократ, — что по мер­ке при­хо­дят­ся не те, кото­рые сде­ла­ны вполне по чело­ве­ку, а те, кото­рые не бес­по­ко­ят его при употреб­ле­нии.

—Ты уга­дал, Сократ, и совер­шен­но вер­но пони­ма­ешь дело, — отве­чал Пистий.

(1) Одно вре­мя в Афи­нах жила жен­щи­на по име­ни Фео­до­та¹, кото­рая отда­ва­лась вся­ко­му, кто искал ее люб­ви. Кто-то в при­сут­ст­вии Сокра­та упо­мя­нул о ней и ска­зал, что кра­сота ее выше вся­ко­го опи­са­ния и что живо­пис­цы при­хо­дят к ней писать с нее и она пока­зы­ва­ет им себя настоль­ко, насколь­ко доз­во­ля­ет при­ли­чие.

—Надо бы нам схо­дить посмот­реть, — ска­зал Сократ, — ведь по одним слу­хам не пред­ста­вишь себе того, что выше опи­са­ния.

(2) — Пой­дем­те со мною сей­час, — отве­чал рас­сказ­чик.

Так они пошли к Фео­до­те и заста­ли ее пози­ро­вав­шей перед каким-то живо­пис­цем. Они ста­ли смот­реть на нее.

Когда живо­пи­сец закон­чил, Сократ ска­зал:

—Дру­зья мои! Кто кого дол­жен боль­ше бла­го­да­рить — мы ли Фео­до­ту за то, что она пока­за­ла нам свою кра­соту, или она нас за то, что мы на нее смот­ре­ли? Не прав­да ли, если ей полез­нее пока­зы­вать себя, то она долж­на быть нам бла­го­дар­на, а если нам полез­нее смот­реть, то мы ей?

(3) Кто-то заме­тил, что вопрос его осно­ва­те­лен.

—Так вот, — про­дол­жал Сократ, — она уже и сей­час в выиг­ры­ше: она полу­чи­ла от нас похва­лу, а когда мы раз­гла­сим это в пуб­ли­ке, она полу­чит еще боль­ше поль­зы; а нам уже сей­час хочет­ся при­кос­нуть­ся к тому, на что смот­ре­ли, и уйдем мы воз­буж­ден­ные, а уйдя будем чув­ст­во­вать том­ле­ние. Отсюда есте­ствен­ное заклю­че­ние, что мы — ее поклон­ни­ки, а она — пред­мет наше­го покло­не­ния.

—Кля­нусь Зев­сом, — отве­ча­ла Фео­до­та, — если это так, то я долж­на бы быть вам бла­го­дар­ной за то, что вы смот­ре­ли.

(4) После это­го Сократ обра­тил вни­ма­ние на то, что сама она — в рос­кош­ном наряде, что пла­тье и укра­ше­ния быв­шей при ней мате­ри тща­тель­но подо­бра­ны, что у нее мно­го мило­вид­ных слу­жа­нок, тоже оде­тых не кое-как, и что вооб­ще дом у нее бога­то обстав­лен². Сократ обра­тил­ся к ней с таким вопро­сом:

—Ска­жи, Фео­до­та, есть у тебя зем­ля?

—Нет, — отве­ча­ла она.

—Ну так дом доход­ный?³

—И дома нет, — отве­ча­ла она.

—Неуже­ли мастер­ская⁴ какая?

—И мастер­ской нет, — отве­ча­ла она.

—Так откуда же у тебя сред­ства? — спро­сил Сократ.

—Если кто станет моим дру­гом и хочет быть мне бла­го­де­те­лем, — вот мои сред­ства к жиз­ни.

(5) — Кля­нусь Герой, Фео­до­та, — ска­зал Сократ, — пре­вос­ход­ная это вещь: иметь ста­до дру­зей гораздо луч­ше, чем ста­до овец, коз и коров. Что же? Ты пре­до­став­ля­ешь слу­чаю, чтобы к тебе под­ле­тел друг, как муха, или же и сама при­ду­мы­ва­ешь какие-нибудь спо­со­бы?

(6) — Какой же я могу най­ти спо­соб для это­го? — спро­си­ла Фео­до­та.

—Кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Сократ, — спо­соб, гораздо более при­год­ный, чем у пау­ков: ты зна­ешь, как они охотят­ся за добы­чей для удо­вле­тво­ре­ния сво­их жиз­нен­ных потреб­но­стей: ткут тон­кую пау­ти­ну, и что в нее попа­дет, то и слу­жит им пищей.

(7) — Так и мне ты сове­ту­ешь соткать какую-нибудь сеть? — спро­си­ла Фео­до­та.

—Не думай, что вот так запро­сто мож­но пой­мать такую доро­гую добы­чу, как дру­га. Раз­ве не видишь, что и при лов­ле столь мало­цен­ной добы­чи, как зай­цы, люди употреб­ля­ют мно­го хит­ро­стей? (8) Зай­цы кор­мят­ся по ночам: ввиду это­го охот­ни­ки заво­дят у себя собак, при­учен­ных к ноч­ной охо­те, и с ними ловят их. Зай­цы с наступ­ле­ни­ем дня убе­га­ют: охот­ни­ки при­об­ре­та­ют дру­гих собак, кото­рые по запа­ху чуют, какой доро­гой зай­цы ушли с паст­би­ща в свое лого­ви­ще, и отыс­ки­ва­ют их. Зай­цы так про­вор­но бега­ют, что исче­за­ют пря­мо на гла­зах у охот­ни­ков. Тогда те добы­ва­ют себе еще и дру­гих собак, быст­рых, чтобы они лови­ли зай­цев на бегу. Но зай­цы и от них убе­га­ют, так охот­ни­ки ста­вят сети на тро­пин­ках, где они бегут, чтобы они попа­да­ли в них и запу­ты­ва­лись.

(9) — Но как же ловить дру­зей мне? — спро­си­ла Фео­до­та.

—Кля­нусь Зев­сом, вот как, — отве­чал Сократ. — Если вме­сто соба­ки ты добудешь тако­го чело­ве­ка, кото­рый будет высле­жи­вать и нахо­дить тебе бога­тых люби­те­лей кра­соты, а най­дя, устра­и­вать так, чтобы они попа­ли в твои сети.

(10) — Да какие же у меня сети? — спро­си­ла Фео­до­та.

—Есть одна, — отве­чал Сократ, — и очень лов­ко обви­ваю­ща­я­ся вокруг чело­ве­ка, — твое тело, а в нем душа: она учит тебя, как смот­реть на чело­ве­ка, чтоб ему доста­вить удо­воль­ст­вие; учит тебя, что чело­ве­ка, заботя­ще­го­ся о тебе, надо при­ни­мать с радо­стью, а кто надут чван­ст­вом, от того дер­жать две­ри на запо­ре; забо­лел друг — при­нять в нем уча­стие, наве­стить его; улыб­ну­лось ему сча­стье — от все­го серд­ца разде­лить с ним радость; мно­го вни­ма­ния ока­зы­ва­ет он тебе, — быть пре­дан­ной ему всей душой. А в люб­ви, я уве­рен, ты можешь быть не толь­ко неж­ной, но и забот­ли­вой; что дру­зья тебе доро­ги, в этом ты их убеж­да­ешь, я уве­рен, не сло­вом, а делом.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­ча­ла Фео­до­та, — я ника­ких таких спо­со­бов не употреб­ляю.

(11) — Одна­ко гораздо луч­ше, — про­дол­жал Сократ, — обхо­дить­ся с чело­ве­ком как долж­но, сооб­ра­зу­ясь с его харак­те­ром: ведь силой, конеч­но, не пой­ма­ешь и не удер­жишь дру­га; надо делать доб­ро и достав­лять удо­воль­ст­вия это­му зве­рю, чтобы он попал­ся и никуда не убе­жал.

—Прав­да твоя, — согла­си­лась Фео­до­та.

(12) — Ты долж­на, ста­ло быть, — про­дол­жал Сократ, — преж­де все­го у людей, отно­ся­щих­ся к тебе со вни­ма­ни­ем, про­сить лишь таких услуг, кото­рые им достав­ля­ют воз­мож­но мень­ше хло­пот, а затем и со сво­ей сто­ро­ны отве­чать им таки­ми же услу­га­ми: при этих усло­ви­ях люди ско­рее все­го могут стать дру­зья­ми, все­го доль­ше любить и все­го боль­ше ока­зы­вать добра. (13) Все­го при­ят­нее им будет, если то, что у тебя есть, ты будешь дарить им, когда им это нуж­но: как видишь, даже самое вкус­ное блюдо кажет­ся невкус­ным, если пода­ют его, когда еще нет аппе­ти­та; а когда чело­век сыт, оно про­из­во­дит даже отвра­ще­ние; но если подать куша­нье, воз­будив в чело­ве­ке голод, то оно, хотя бы было и пло­хо­ва­то, кажет­ся очень вкус­ным.

(14) — Так как же я мог­ла бы воз­будить голод к тому, что у меня есть? — спро­си­ла Фео­до­та.

—А вот как, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Сократ. — Преж­де все­го, если ты не будешь ни пред­ла­гать это­го, ни поми­нать, когда люди сыты, пока не прой­дет у них чув­ство пре­сы­ще­ния и не явит­ся вновь жела­ние; затем, когда у них будет жела­ние, будешь напо­ми­нать им о нем лишь в самой скром­ной фор­ме, так чтобы не каза­лось, что ты сама навя­зы­ва­ешь­ся им со сво­ей любо­вью, а, напро­тив, что ты укло­ня­ешь­ся от это­го, пока нако­нец их страсть не дой­дет до выс­ше­го пре­де­ла: в такую мину­ту те же самые дары име­ют гораздо более высо­кую цену, чем если пред­ла­гать их, пока еще нет стра­сти.

(15) Тут Фео­до­та ска­за­ла:

—А поче­му бы тебе, Сократ, не поохо­тить­ся на дру­зей вме­сте со мной?!

—Хоро­шо, если толь­ко ты меня уго­во­ришь, — отве­чал Сократ.

—А как же мне уго­во­рить тебя? — спро­си­ла Фео­до­та.

—Уж об этом ты сама поду­май и най­ди такой спо­соб, если будет надоб­ность во мне, — отве­чал Сократ.

—Так ты ходи ко мне поча­ще, — ска­за­ла Фео­до­та.

(16) Тут Сократ, иро­ни­зи­руя по пово­ду того, что он не зани­ма­ет­ся обще­ст­вен­ны­ми дела­ми⁵, ска­зал:

—Нет, Фео­до­та, мне не очень-то лег­ко улу­чить сво­бод­ную минут­ку: мно­же­ство сво­их и обще­ст­вен­ных дел не дает мне сво­бо­ды. А к тому же у меня есть подруж­ки⁶, кото­рые ни днем ни ночью не дадут мне уйти от них: они учат­ся у меня при­во­ра­жи­вать любов­ны­ми зелья­ми и заго­во­ра­ми⁷.

(17) — Так ты и это зна­ешь, Сократ? — спро­си­ла Фео­до­та.

—А как ты дума­ешь, — ска­зал Сократ, — поче­му и Апол­ло­дор⁸ вот и Анти­сфен⁹ нико­гда от меня не отхо­дят? Поче­му и Кебет и Сим­мий¹⁰ ходят ко мне из Фив? Будь уве­ре­на, тут дело не обхо­дит­ся без мно­же­ства вол­шеб­ных напит­ков, заго­во­ров, колес!¹¹

(18) — Так одол­жи ты мне это коле­со, — ска­за­ла Фео­до­та, — я на тебе преж­де всех попро­бую его, повер­чу!

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Сократ, — я не хочу, чтобы меня само­го к тебе влек­ло; хочу, чтобы ты ходи­ла ко мне.

—Хоро­шо, буду ходить, — отве­ча­ла Фео­до­та, — толь­ко ты пус­кай меня к себе!

—Хоро­шо, буду пус­кать, — ска­зал Сократ, — если толь­ко у меня дома не будет какой милой⁶, что милее тебя!

(1) Сократ одна­жды обра­тил вни­ма­ние на сла­бое тело­сло­же­ние одно­го из сво­их дру­зей, Эпи­ге­на¹, моло­до­го еще чело­ве­ка.

—Какой же ты сла­бак, Эпи­ген! — ска­зал он.

—Да мне и не нуж­но быть сила­чом, Сократ, — отве­чал Эпи­ген.

—Нет, нуж­но, — воз­ра­зил Сократ, — ничуть не мень­ше, чем тому, кто соби­ра­ет­ся высту­пать на состя­за­ни­ях в Олим­пии². Или, по-тво­е­му, так ничтож­на борь­ба с непри­я­те­ля­ми на жизнь и смерть, кото­рую при пер­вом удоб­ном слу­чае устро­ят афи­няне? (2) А нема­ло людей по сла­бо­сти тела гибнет в боях с непри­я­те­ля­ми или с позо­ром спа­са­ет себе жизнь; мно­гие по этой же при­чине, хоть и оста­ют­ся в живых, но попа­да­ют в плен и тогда или оста­ют­ся всю жизнь в самом тяж­ком раб­стве³, если такая участь их постигнет, или, попав в такую горест­ную нево­лю и запла­тив выкуп, ино­гда пре­вы­шаю­щий их состо­я­ние, всю жизнь про­во­дят в край­ней нуж­де и стра­да­ни­ях; мно­гие, нако­нец, нажи­ва­ют худую сла­ву из-за телес­ной сла­бо­сти, пото­му что их счи­та­ют тру­са­ми.

(3) Неуже­ли ты ни во что не ста­вишь все эти непри­ят­но­сти, явля­ю­щи­е­ся след­ст­ви­ем телес­ной сла­бо­сти, и дума­ешь, что мог бы лег­ко пере­но­сить их? А на мой взгляд, гораздо лег­че и при­ят­нее это­го те труды, кото­рые при­хо­дит­ся выно­сить чело­ве­ку, заботя­ще­му­ся о кре­по­сти тела.

Или, по-тво­е­му, сла­бость полез­нее для здо­ро­вья и вооб­ще для все­го при­год­нее кре­по­сти? Или ты ни во что ста­вишь бла­га от кре­по­сти тела? (4) А меж­ду тем, жизнь людей креп­ких телом совер­шен­но про­ти­во­по­лож­на жиз­ни сла­бых. Люди креп­кие телом и здо­ро­вы и силь­ны; бла­го­да­ря это­му мно­гие с честью выхо­дят невреди­мы­ми из сра­же­ний с непри­я­те­ля­ми и избе­га­ют всех тяже­лых послед­ст­вий вой­ны; мно­гие помо­га­ют дру­зьям, при­но­сят поль­зу оте­че­ству и за это удо­ста­и­ва­ют­ся бла­го­дар­но­сти, при­об­ре­та­ют вели­кую сла­ву, дости­га­ют самых высо­ких поче­стей и оста­ток жиз­ни про­во­дят в боль­шей радо­сти и сла­ве, а детям сво­им остав­ля­ют нема­лые сред­ства на жизнь.

(5) В Афи­нах не орга­ни­зо­ва­но государ­ст­вен­ное обу­че­ние воен­но­му делу⁴, но из это­го не сле­ду­ет, что и каж­дый отдель­ный граж­да­нин дол­жен отно­сить­ся к нему без вни­ма­ния: нет, вся­кий дол­жен зани­мать­ся им нисколь­ко не мень­ше. Будь уве­рен, что ни в каком состя­за­нии и вооб­ще ни в каком заня­тии ты не будешь в убыт­ке от того, что луч­ше разо­вьешь свое тело. Во всех чело­ве­че­ских заня­ти­ях тело нуж­но; а во всех слу­ча­ях, где при­ме­ня­ет­ся телес­ная сила, очень важ­но воз­мож­но луч­шее раз­ви­тие орга­низ­ма. (6) Даже и там, где, по-види­мо­му, тело наи­ме­нее нуж­но, в обла­сти мыш­ле­ния, даже и в этой обла­сти, — кто это­го не зна­ет? — мно­гие дела­ют боль­шие ошиб­ки отто­го, что не обла­да­ют физи­че­ским здо­ро­вьем. Кро­ме того забыв­чи­вость, уны­ние, дур­ное рас­по­ло­же­ние духа, сума­сше­ст­вие у мно­гих часто втор­га­ют­ся в мыс­ли­тель­ную спо­соб­ность вслед­ст­вие телес­ной сла­бо­сти до такой сте­пе­ни, что выби­ва­ют даже зна­ния. (7) Напро­тив, у кого тело­сло­же­ние креп­кое, тот вполне гаран­ти­ро­ван от таких невзгод, и ему не угро­жа­ет ника­кой опас­но­сти испы­тать что-нибудь подоб­ное по слу­чаю телес­ной сла­бо­сти; ско­рее мож­но ожи­дать, что для дости­же­ния резуль­та­тов, про­ти­во­по­лож­ных тем, какие быва­ют след­ст­ви­ем телес­ной сла­бо­сти, полез­на так­же и кре­пость тела. А како­го труда побо­ит­ся вся­кий здра­во­мыс­ля­щий чело­век ради благ, про­ти­во­по­лож­ных выше­ука­зан­ным явле­ни­ям?

(8) Нако­нец, какой позор соста­рить­ся из-за сво­его пре­не­бре­жи­тель­но­го отно­ше­ния ко все­му, не увидав, каким кра­сав­цем и сила­чом можешь стать! А это­го не увидишь при пре­не­бре­жи­тель­ном отно­ше­нии: само собою это не при­хо­дит!

(1) Как-то раз кто-то сер­дил­ся, что один чело­век не отве­тил на его при­вет­ст­вие.

—Смеш­но, — ска­зал Сократ, — если бы ты встре­тил чело­ве­ка с каким-нибудь телес­ным недо­стат­ком, кото­ро­го нет у тебя, ты не стал бы сер­дить­ся; а попал­ся тебе чело­век с такой душев­ной гру­бо­стью, кото­рой нет у тебя, — это тебя огор­ча­ет.

(2) Дру­гой жало­вал­ся, что он ест без аппе­ти­та.

—Аку­мен¹, — ска­зал Сократ, — назна­ча­ет хоро­шее лекар­ство от это­го.

—Какое? — спро­сил тот.

—Пре­кра­тить еду, — отве­чал Сократ. — Когда пре­кра­тишь, жизнь будет и при­ят­нее, и дешев­ле, и здо­ро­вее.

(3) Еще дру­гой жало­вал­ся, что у него слиш­ком теп­ла вода для питья.

—В таком слу­чае, — заме­тил Сократ, — когда ты захо­чешь помыть­ся теп­лой водой, она будет для тебя в самый раз.

—Нет, — воз­ра­зил тот, — для мытья она холод­на.

—Так, ну а слу­гам тво­им тоже не нра­вит­ся пить ее и мыть­ся ею? — спро­сил Сократ.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал он. — Напро­тив, я часто удив­ля­юсь, с каким удо­воль­ст­ви­ем они употреб­ля­ют ее и в том и в дру­гом слу­чае.

—Какая же вода теп­лее для питья, — кото­рая у тебя, или кото­рая у хра­ма Аскле­пия?² — спро­сил Сократ.

—Кото­рая у хра­ма Аскле­пия, — отве­чал он.

—А какая для купа­нья холод­нее, — кото­рая у тебя, или кото­рая у хра­ма Амфи­а­рая?³

—Кото­рая у хра­ма Амфи­а­рая, — отве­чал он.

—Так имей в виду, — заме­тил Сократ, — ты, пожа­луй, уж черес­чур при­ве­ред­лив, — боль­ше вся­ко­го слу­ги и боль­но­го.

(4) Кто-то жесто­ко нака­зал сво­его слу­гу. Сократ спро­сил, за что он на него сер­дит­ся.

—За то, — отве­чал он, — что он боль­шой слад­ко­еж­ка и вме­сте с тем нера­див, чрез­вы­чай­но жаден до денег и вме­сте с тем ужас­ный лен­тяй.

—А думал ли ты когда, кого из вас боль­ше бить надо — тебя или слу­гу?

(5) Кто-то боял­ся идти в Олим­пию⁴.

—Что ты боишь­ся это­го путе­ше­ст­вия? — спро­сил Сократ. — Раз­ве ты и дома не гуля­ешь почти целый день? И во вре­мя пути туда ты, про­гу­ляв­шись, позав­тра­ка­ешь; про­гу­ляв­шись, пообеда­ешь и отдох­нешь. Раз­ве ты не пони­ма­ешь, что если бы ты рас­тя­нул в одну линию свои про­гул­ки в тече­ние пяти или шести дней, то ты лег­ко дошел бы из Афин в Олим­пию? Кро­ме того, при­ят­нее выхо­дить одним днем рань­ше, чем опазды­вать: когда при­хо­дит­ся удли­нять днев­ной путь сверх нор­мы, это тяже­ло; а прой­ти одним днем боль­ше дает мно­го облег­че­ния; поэто­му луч­ше спе­шить при отправ­ле­нии в путь, чем в доро­ге.

(6) Дру­гой жало­вал­ся, что он страш­но устал от даль­не­го пути. Сократ спро­сил его, не нес ли он еще и груз.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал тот, — толь­ко плащ.

—Один ты шел, или со слу­гой?⁵ — спро­сил Сократ.

—Со слу­гой, — отве­чал он.

—Пустой он шел или нес что-нибудь? — спро­сил Сократ.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, и постель⁶, и дру­гие вещи, — отве­чал он.

—Как же он пере­нес это путе­ше­ст­вие? — спро­сил Сократ.

—Кажет­ся, луч­ше меня, — отве­чал он.

—Так если бы тебе при­шлось тащить его ношу, как бы ты чув­ст­во­вал себя, как ты дума­ешь? — спро­сил Сократ.

—Сквер­но, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал он. — Вер­нее ска­зать, у меня даже не хва­ти­ло бы сил нести.

—И такая малая вынос­ли­вость, мень­шая даже, чем у раба⁷, неуже­ли это, по-тво­е­му, нор­маль­но для чело­ве­ка, зани­мав­ше­го­ся гим­на­сти­кой?

(1) Когда одни из участ­ни­ков обще­го обеда¹ при­но­си­ли мало заку­сок², а дру­гие мно­го, Сократ при­ка­зы­вал слу­ге такое малень­кое при­но­ше­ние или класть на стол для обще­го употреб­ле­ния, или делить меж­ду все­ми поров­ну. Кто при­но­сил мно­го, тем было совест­но не брать того, что поло­же­но было для всех, и не класть сво­их заку­сок; поэто­му они кла­ли и их для обще­го употреб­ле­ния. Не поль­зу­ясь ника­ки­ми пре­иму­ще­ства­ми в срав­не­нии с теми, кто при­но­сил мало, и они пере­ста­ли поку­пать закус­ки на боль­шую сум­му.

(2) Как-то Сократ заме­тил, что один из сотра­пез­ни­ков пере­стал есть хлеб, а ест одно мясо² без хле­ба. В это вре­мя шел раз­го­вор о сло­вах, имен­но, к како­му дей­ст­вию какое сло­во при­ла­га­ет­ся.

—Можем ли мы опре­де­лить, дру­зья, — ска­зал Сократ, — по како­му дей­ст­вию чело­век назы­ва­ет­ся «мясо­едом»? Все, конеч­но, едят с хле­бом мясо, когда оно есть; но по этой при­чине, думаю, еще не назы­ва­ют­ся мясо­еда­ми.

—Конеч­но, нет, — ска­зал один из при­сут­ст­во­вав­ших.

(3) — А если кто без хле­ба ест одно мясо, — про­дол­жал Сократ, — не ради атле­ти­че­ских упраж­не­ний³, а ради удо­воль­ст­вия, мож­но ли счи­тать его мясо­едом или нет?

—Едва ли кого дру­го­го мож­но назвать мясо­едом, — ска­зал тот.

—А кто ест мало хле­ба и мно­го мяса? — спро­сил кто-то дру­гой из при­сут­ст­во­вав­ших.

—Мне кажет­ся, — отве­чал Сократ, — и его пра­виль­но было бы назы­вать мясо­едом; и когда все люди молят богов об изоби­лии пло­дов зем­ных, он, надо думать, стал бы молить­ся об изоби­лии мяса.

(4) При этих сло­вах Сокра­та тот моло­дой чело­век, поняв, что они ска­за­ны по его адре­су, мясо есть не пере­стал, но взял еще хле­ба. Сократ, заме­тив это, ска­зал его соседям:

—Наблюдай­те за ним, хлеб ли он будет есть как мясо, или мясо как хлеб.

(5) Как-то Сократ увидал, что дру­гой из сотра­пез­ни­ков с одним кус­ком хле­ба берет в рот поне­мно­гу от несколь­ких мяс­ных блюд.

—Мож­но ли вооб­ра­зить себе, — ска­зал он, — кули­нар­ное искус­ство, доро­же обхо­дя­ще­е­ся или боль­ше пор­тя­щее куша­нья, чем то, кото­рое при­ду­мы­ва­ет себе тот, кто сра­зу берет в рот все­воз­мож­ные при­пра­вы? Он сме­ши­ва­ет раз­ные веще­ства в боль­шем чис­ле, чем пова­ра, и тем дела­ет куша­нья доро­же; а кто сме­ши­ва­ет такие веще­ства, кото­рых они не сме­ши­ва­ют, как не под­хо­дя­щие одно к дру­го­му, тот дела­ет ошиб­ку, если они посту­па­ют пра­виль­но, и уни­что­жа­ет их искус­ство. (6) Но если в пова­ра берут луч­ших масте­ров тако­го дела, то не смеш­но ли, что он, не имея ни малей­шей пре­тен­зии на зна­ние это­го искус­ства, пере­де­лы­ва­ет их работу? Кро­ме того, кто при­вык есть несколь­ко куша­ний сра­зу, с тем быва­ет еще такой слу­чай: когда нет несколь­ких блюд, ему будет казать­ся, что он тер­пит недо­ста­ток, пото­му что он будет стре­мить­ся к при­выч­но­му. Напро­тив, кто при­вык одно­му кус­ку хле­ба давать в про­во­жа­тые одно куша­нье, того и при отсут­ст­вии несколь­ких блюд не огор­чит, что у него толь­ко одно.

(7) Сократ гово­рил так­же, что сло­во «εὐωχεῖσ­θαι»⁴ (уго­щать­ся) на афин­ском язы­ке зна­чит «есть»: сло­во «εὖ» при­бав­ле­но для обо­зна­че­ния такой еды, кото­рая не вредит ни душе, ни телу, и кото­рую нетруд­но най­ти; поэто­му и сло­во «εὐωχεῖσ­θαι» он при­ме­нял к людям, веду­щим скром­ный образ жиз­ни.