Перевод с латинского и комментарии Т. Ю. Бородай.
Перевод выполнен по изданию: Seneca in ten volumes. London. Loeb Classical Library, 1970—1972.
1. Ты знаешь, Луцилий1, лучший из людей, сколь велика разница между философией и прочими искусствами; не меньшая существует, по-моему, и внутри самой философии между той ее частью, которая касается людей, и той, которая относится к богам2. Вторая — и выше, и сильнее, и потому присвоила себе большее дерзновение; не удовлетворяясь видимым, она провидит нечто большее и прекраснейшее, спрятанное природой подальше от глаз.
2. Иными словами, разница между обеими такая же, как между богом и человеком. Одна учит, что́ следует делать на земле, другая — что делается на небе. Одна разъясняет наши заблуждения и служит нам лампой, при свете которой можно разобраться в жизненных трудностях; другая, поднимаясь ввысь, выходит далеко за пределы мрака, в котором мы вращаемся, и, вырвав нас из тьмы, ведет к самому источнику всякого света.
3. Я воистину благодарен природе не тогда, когда вижу в ней то, что видно каждому, а когда, проникнув в самые сокровенные ее глубины, узнаю, какова материя вселенной; кто ее создатель, начальник и страж; что такое бог; сосредоточен ли он всегда на себе самом3 или же и на нас иногда взирает4; создает ли он каждый день что-нибудь или создал все однажды и навсегда5; часть ли он мира или сам мир6; можно ли ему и сегодня принимать решения и вмешиваться в законы судеб, или же признание ошибки — ведь он создал то, что нужно менять — нанесет ущерб его величию… Тот, кто способен хотеть лишь наилучшего, непременно будет хотеть всегда одного и того же. И ни свобода его, ни могущество не потерпят оттого никакого ущерба: ведь он сам себе необходимость7.
4. Не будь мне доступно все это знание, не стоило бы, право, и родиться. Чего ради стал бы я радоваться, что попал в число живущих? Чтобы переварить горы пищи и питья? Чтобы без конца набивать это хилое и вялое тело, которое погибнет, если не наполнять его ежечасно, — чтобы жить слугой при больном? Чтобы бояться смерти, для которой одной мы рождены? Отнимите у меня это бесценное благо — без него жизнь не стоит пота и треволнений.
5. О сколь презренная вещь — человек, если не поднимется он выше человеческого! Пока мы лишь боремся со страстями — разве это подвиг? Даже если мы одержим верх — мы побеждаем призрачных чудовищ, а не достойного противника. Не уважать же нам самих себя только за то, что мы не сравнялись в мерзости с последним подонком? Я не вижу оснований для особого самодовольства у того, кто оказался крепче других в больнице.
6. Временное облегчение болезни — это еще не здоровье. Ты избежал пороков души: в угоду чужой воле не кривишь ни лицом, ни речью, ни сердцем; нет в тебе скупости, отказывающей даже себе в том, что отняла у других; нет расточительности, бесстыдно разбрасывающей деньги, которые она станет добывать вновь еще бесстыднее; нет честолюбия, которое не укажет тебе других путей к достоинству, кроме недостойных, — все равно, до сих пор ты не достиг ничего. Ты избежал многого, но еще не себя самого. Ибо добродетель, к которой мы стремимся, — вещь, конечно, превосходная, но не потому, чтобы свобода от зла сама по себе составляла благо, а потому, что она освобождает душу, подготовляет ее к познанию небесных вещей и делает достойной того, чтобы приобщиться к богу.
7. Вот тогда-то, поправ всякое зло и устремляясь ввысь, душа проникает в сокровенную глубину природы и в этом обретает самое полное и совершенное благо, какое только может выпасть на долю человека. Тогда сладостно ей, странствующей среди звезд, смеяться над драгоценными мозаичными полами в домах наших богачей, над всей землей с ее золотом, — я говорю не только о том, которое она уже извергла на свет, отдав на чеканку монеты, но и о том, которое еще хранит в своих недрах для разжигания алчности грядущих поколений.
8. Роскошные колоннады, сияющие слоновой костью наборные потолки, искусно подстриженные аллеи, струящиеся в домах реки не вызовут презрения в душе до тех пор, пока она не обойдет весь мир и, оглядывая сверху тесный круг земель, и без того закрытый по большей части морем, но и в остальной своей части почти везде пустынно-дикий, скованный либо зноем, либо стужей, не скажет сама себе: «И это — та самая точечка, которую столько племен делят между собой огнем и мечом?»
9. О как смешны все эти границы, устанавливаемые смертными! Вот, наше оружие не должно пускать даков через Истр8, а фракийцев — через Гем9; парфянам должен преграждать путь Евфрат; Данубий — отграничивать римлян от сарматов; Рейн — положить предел Германии; Пиренейский хребет — возвышаться посредине между Галлиями и Испаниями10; мертвые безжизненные песчаные пустыни — разделять Египет и Эфиопию.
10. Интересно, если бы кто дал муравьям человеческий разум, неужто и они разделили бы свою полянку на множество провинций? Когда поднимешься в ту подлинно великую область и увидишь сверху какое-нибудь очередное войско, торжественно выступающее под развернутыми знаменами, словно происходит что-то действительно серьезное, конников, то выезжающих вперед, то съезжающихся к флангам, так и хочется сказать:
По полю черный строй идет и по узкой тропинке
тащит добычу меж трав…11
Право, это та же суета, что и у муравьев, толкущихся на тесном пятачке. Да и чем они от нас отличаются — разве что размерами крошечного тельца?
11. Пространство, где вы плаваете на кораблях, воюете, царствуете, — точка12. То, что вы создадите, будь это даже империя от океана до океана, — малее малого. В вышине же — безмерные просторы, во владение которыми вступает душа, если она взяла от тела лишь самую малость, если стряхнула с себя всякую грязь и взлетела, вольная, легкая, довольная малым.
12. Попав туда, душа питается и растет; освобожденная словно от оков, она возвращается к своему истоку13, и вот доказательство ее божественности: все божественное ее радует, занимает — не как чужое, как свое. Беззаботно следит она за закатом и восходом светил, за их столь различными и столь гармонично согласованными путями; наблюдает, где какая звезда впервые засветилась над землей, где высшая точка ее пути, где низшая, — все обдумывает, все исследует любопытный наблюдатель. А почему бы и нет? Она ведь знает, что это — ее, родное.
13. Тогда-то и начинает она презирать тесноту прежнего своего жилища. Ведь от самых дальних берегов Испании до Индии расстояние какое? — Считаные дни, если ветер кораблю попутный14. А в той небесной области? — Стремительнейшая звезда, двигаясь без остановок и с равной скоростью все прямо, может мчаться здесь тридцать лет15.
Наконец, именно там душа получает, наконец, ответ на то, о чем долго спрашивала: именно там она начинает познавать бога. Что такое бог? — Ум вселенной16. Что такое бог? — Все, что видишь, и все, чего не видишь17. Он один есть все; он один держит все созданное им и внутри и снаружи — только так можно воздать должное его величию, более которого нельзя ничего помыслить.
14. Какая же разница между природой бога и нашей? — В нас лучшая часть — душа; в нем нет ничего, кроме души. Он весь — разум.
А тем временем смертные настолько погрязли в заблуждении, что небо, которого ничего нет прекраснее, упорядоченное в раз навсегда заданном порядке, люди считают бессмысленным, подвластным лишь игре случая18 и оттого беспрестанно смятенным всевозможными молниями, тучами, бурями, какие потрясают землю и ее окрестности.
15. И не только толпу заразило это безумие, но и некоторых, объявляющих себя приверженцами мудрости. Есть такие, кто думает, будто у них самих душа есть, и душа предусмотрительная, способная распорядиться своим и чужим; вселенная же эта, в которой мы живем, лишена будто бы всякого смысла, и то ли сама несется неизвестно куда; то ли движется природой, не ведающей, что творит19.
16. Не кажется ли тебе, что узнавать все это — занятие весьма стоящее? Насколько могуществен бог? Создает ли он сам себе материю или пользуется данной? Что первее: разум ли предшествует материи или материя разуму? Создает ли бог все, что пожелает, или же во многих вещах то, с чем ему приходится иметь дело, сопротивляется ему, не дается, так что из рук великого искусника многое выходит дурно созданным, и не от недостатка искусства, а из-за сопротивления материала искусству?
17. Вот этим заниматься, это изучать, этому прилежать — разве не значит перепрыгнуть через свою смертность и сподобиться лучшей участи? — Ты спросишь, какой мне от этого прок? — Может, и никакого, хотя одна-то польза есть во всяком случае: примерившись к богу, я буду знать, что все остальное ничтожно мало.
1. Теперь пора мне приступить к моему предмету; выслушай же, что я думаю об огнях, проносящихся сквозь воздух.
Они несутся по кривой и со стремительной скоростью; это доказывает, что они низвергаются с большой силой. Очевидно, что они не движутся сами по себе, но их что-то бросает.
2. Выглядят такие огни очень разнообразно. Какой-то из видов их Аристотель называет «козой»20. Если ты захочешь спросить меня почему, сначала ответь мне, почему козы называются козами. Если же, что будет гораздо удобнее, мы уговоримся не задавать друг другу вопросов, на которые другой заведомо не может ответить, достаточно будет исследовать само явление, не доискиваясь, с чего бы это Аристотель стал называть козой огненный шар. Ибо именно такова была форма огня, который явился — величиной с луну — во время войны Павла против Персея21.
3. Мы и сами видели не однажды пламя в виде огромного столба, который на лету рассыпался. Подобное знамение мы видели незадолго до кончины божественного Августа22. Видели и во время казни Сеяна23, да и кончина Германика24 не обошлась без такого предзнаменования.
4. Возразишь мне: «Неужто ты настолько погряз в заблуждениях, что полагаешь, будто боги посылают предзнаменования смертей, словно на земле есть что-нибудь столь великое, что весь мир знает о его гибели?» Это мы обсудим в другое время. Тогда и увидим, происходят ли все вещи в определенном порядке, так что всякое предшествующее — либо причина, либо знамение последующих. Увидим, пекутся ли боги о делах человеческих; возвещает ли сама последовательность миропорядка о том, чему предстоит свершиться, определенными знаками.
5. Покамест25 же я вот что думаю: подобные огни возникают от сильного трения воздуха, когда одна часть его теснит другую, а та не уступает и сопротивляется. Из этого противоборства возникают столбы, и шары, и факелы, и свечения. А при более легком столкновении и, так сказать, трении, высекаются более мелкие огоньки:
…Звезды
Часто проносятся вниз, а за ними влечется их волос26.
6. Тогда мельчайшие огоньки обозначают и протягивают по небу тоненькую огненную дорожку. Ни одна почти ночь не проходит без подобного зрелища: ведь для этого не нужно большого перемещения воздуха. Одним словом, возникают они так же, как и молнии, только силы для этого требуется меньше; подобно тому как столкновение туч со средней силой производит зарницы, а более сильное — молнии, так и здесь: чем меньше воздуха и чем слабее его сжатие, тем более мелкие получаются огоньки.
7. Аристотель предлагает еще и такое объяснение. Круг земель выдыхает много разных испарений: одни влажные, другие сухие, третьи горячие, четвертые легко воспламеняющиеся27. Неудивительно, что у земли бывают испарения разных видов: ведь и в небе явлены самые разные цвета: Пес ярко-красный28, Марс — тусклее, Юпитер вовсе лишен цвета, испуская чистый свет.
8. Следовательно, среди множества частиц, испускаемых землей и уносящихся вверх, непременно должны попадать в тучи и некоторые легковоспламеняющиеся вещества, причем загораться они могут не только от удара, но даже и от дыхания солнечных лучей; ведь и у нас ветки, обрызганные серой, можно зажечь на расстоянии.
9. Вполне правдоподобно поэтому, что подобное вещество, скопившись в тучах, легко загорается, и возникают большие и маленькие огни, в зависимости от того, больше или меньше в них было сил.
Ничего нет глупее, как предполагать, будто это звезды падают или перепрыгивают с места на место, или будто от звезд что-то отваливается или отрывается.
10. Ведь если бы было так, звезд бы уже не осталось. А между тем каждая оказывается на своем обычном месте и в своих обычных размерах; следовательно, те огни рождаются ниже звезд и быстро пропадают, поскольку нет у них своего места и прочного основания.
11. — Но почему же они не появляются среди дня?
—Так ты скажешь, пожалуй, что и звезд днем нет, раз их не видно? Как не видно звезд, когда их затмевает солнечное сияние, так и эти факелы: они проносятся и днем, но яркость дневного светила скрывает их. Если же сверкнет порой вспышка такой силы, что блеск ее устоит и против дневного света, тогда появляются и днем.
12. На нашем веку точно появлялись дневные факелы, и не один раз: одни проносились с востока на запад, другие — с запада на восток.
Моряки считают, что если падает много звезд, значит, будет буря. Но если это — предвестие ветров, то рождается оно там же, откуда и ветры, то есть в воздухе, который посередине между Луной и Землей.
13. При сильных бурях часто появляются как бы звездочки, садящиеся на паруса; терпящие бедствие мореходы думают тогда, что это им помогают божества Кастора и Поллукса29. Но причина для доброй надежды здесь иная: очевидно, что буря уже переломилась и ветры утихают — в противном случае огни неслись бы, а не сидели.
14. Когда Гилипп30 направлялся в Сиракузы, появилась звезда, остановившаяся на самом кончике его копья. В римских лагерях видели, как загорались дротики: это значит, что на них попали огни. Они часто являются в виде молний и тогда обычно поражают деревья и живые существа; но когда в них меньше силы, они просто тихо соскальзывают с неба и садятся на что-нибудь, никого не поражая и не раня.
Есть среди них такие, которые высекаются между туч; другие появляются при ясном небе, когда воздух достаточно сжат, чтобы испускать огни.
15. Ведь и гром гремит порой с ясного неба и по той же самой причине, что из туч — из-за столкновения масс воздуха; ведь и более прозрачный и сухой воздух может собираться и образовывать некие тела, подобные тучам; они-то, сталкиваясь друг с другом, и издают звук.
—Тогда в каком же случае получаются столбы? В каком — круглые щиты или подобия большого пожара?
—Когда на то же вещество воздействует подобная же причина, только бо́льшая.
1. Посмотрим теперь, как получается сияние, окружающее иногда светила. Передают, что в тот день, когда божественный Август, вернувшись из Аполлонии, вступил в Рим, вокруг солнца был виден разноцветный круг31, какой обычно бывает в радуге. Греки зовут его «гало»; мы можем назвать его, пожалуй, венцом32. Расскажу, как объясняют его происхождение.
2. Когда в бассейн брошен камень, мы видим, как по воде расходится множество кругов: сначала возникает первый — самый маленький, затем другой — побольше, затем — все больше и больше, пока не иссякнет первоначальный толчок и не растворится в глади неподвижных вод. Предположим, что нечто подобное происходит и в воздухе. Сгустившись, он становится чувствителен к удару; свет солнца, луны или любого другого светила, попадая в него, заставляет его расходиться кругами. Ведь жидкость, воздух, все, что приобретает форму от напора извне, сжимаясь, принимает облик того, что его сжимает; но всякий свет распространяется кругами; следовательно, и воздух от удара света будет расходиться кругами.
3. Из-за этого греки назвали подобное сияние тем же словом, что и «гумно» — ведь места, предназначенные для обмолота зерна, почти всегда круглые. Не следует, однако, полагать, что эти будь то гумна, будь то венцы, образуются действительно рядом со светилами. Ибо они, хотя и кажутся окружающими их и словно венчающими, на самом деле отделены от них огромнейшим расстоянием; светящийся образ, который зрение наше, обманутое обычной своей слабостью, считает расположенным вокруг самого светила, возникает совсем недалеко от земли.
4. Ничего подобного просто не может произойти рядом со звездами или солнцем — ведь там лишь тонкий эфир. Только в плотных и густых телах могут запечатлеваться формы; в тонких им негде утвердиться, не за что зацепиться.
Подобные венцы можно иногда наблюдать в банях вокруг светильников33 из-за темноты спертого воздуха — и особенно часто при южном ветре, когда атмосфера самая тяжелая и сгустившаяся.
5. Венцы эти иногда постепенно расплываются и пропадают. Иногда разрываются с какой-нибудь стороны; оттуда, где расплелся венец, моряки ожидают ветра: если разошелся с северной стороны — будет аквилон, если с западной — фавоний. Вот лишнее доказательство того, что венцы возникают в той же части неба, что и ветры; выше не бывает венцов, поскольку нет и ветров.
6. Добавь к этим аргументам еще один: венец собирается только при неподвижном воздухе и слабом ветре — при других обстоятельствах его не бывает видно. Ведь только неподвижный воздух можно сжать или раздвинуть, придав ему определенный облик; а на поток воздуха свет не может нажать, ибо тот не оказывает сопротивления и не принимает никакой формы, поскольку каждая его часть тотчас уносится прочь.
7. Итак, подобное изображение никогда не появится вокруг какого бы то ни было светила иначе, как при густом и неподвижном воздухе, готовом принять и удержать попадающий в него луч круглого света. И на то есть причина. Вспомни-ка пример, который я недавно приводил. Брось камешек в бассейн или в озеро — в любую стоячую воду — пойдут бесчисленные круги; а в реке ничего не получится. Почему? Потому что текущая вода разметает любые очертания. То же самое происходит и в воздухе: неподвижный, он может принимать определенные очертания; текущий же и несущийся не дает такой возможности, сметая любое давление и любую форму.
8. Когда венцы, о которых я веду речь, равномерно расплываются и сами по себе тихо пропадают, это предвещает безмятежность воздуха, тишину и покой; если они исчезнут с одной стороны — оттуда, где они раскололись, будет ветер; если порвались во многих местах — будет буря.
9. Почему это так, можно понять из того, что я уже изложил. В самом деле, если все изображение исчезает целиком, значит, воздух уравновешен и тем самым спокоен. Если оно пропадет с одной стороны, очевидно, что оттуда на него налегает воздух — значит, оттуда будет и ветер. Если же отовсюду оно раздирается и рвется, ясно, что натиск происходит со всех сторон и неспокойный воздух налетает то оттуда, то отсюда; из такого непостоянства воздуха, налетающего со всех сторон множеством порывов, очевидно, что предстоит бурная схватка многих ветров.
10. Такие венцы можно наблюдать по ночам вокруг луны и других звезд; днем редко, поэтому кое-кто из греков заявляет, что днем их не бывает вовсе, хотя история утверждает обратное. Причина их редкости в том, что солнечный свет сильнее, и сам воздух, возбужденный и разогретый им, — разреженнее. Луна действует слабее, и поэтому свет ее легче удерживается разлитым вокруг воздухом.
11. Равным образом и прочие светила недостаточно сильны, чтобы прорвать воздух; поэтому их изображение воспринимается более прочной и менее податливой материей и в ней сохраняется. Воздух при этом должен быть не настолько густым, чтобы выталкивать и отбрасывать от себя посланный свет, и не настолько тонким и разреженным, чтобы совсем не задерживать попадающие в него лучи. Именно такое умеренное равновесие и достигается ночью, когда воздух гуще, чем бывает обычно днем, и светила не пронзают его резкими ударами, но мягко испускают в него свой свет.
1. Зато радуги, напротив, не бывает по ночам, или, по крайней мере, очень редко, так как луна не настолько сильна, чтобы пронизать тучи и окрасить их так, как это делает проникающее в них солнце. Ибо именно таким образом объясняют происхождение многоцветной дуги34. Ведь в тучах одни части сильнее раздуты, другие — слабее, одни слишком густы, чтобы пропустить солнце, другие — чересчур жидки, чтобы его отражать; такая их неодинаковость перемешивает свет с тенью и дает в результате удивительное разноцветье радуги.
2. Можно и иначе объяснить происхождение радуги, примерно следующим образом. Когда где-нибудь прорвется труба, через маленькую дырочку бьет вода; если мы посмотрим на ее брызги против низко стоящего солнца, мы увидим в них изображение радуги. То же самое ты можешь увидеть, если понаблюдаешь за суконщиком: когда он наберет в рот воды и легонько опрыскивает натянутые на распялки ткани, в этом воздухе, полном брызг, появляются те же цвета, какие мы видим обычно в радуге.
3. Причина ее — жидкость, в этом можешь не сомневаться: ведь когда нет туч, никогда не бывает и радуги. Однако посмотрим, каким образом она получается.
Некоторые говорят, что бывают капли, пропускающие солнце, а бывают более сжатые и потому непрозрачные35; соответственно первые испускают свет, вторые отбрасывают тень; из смешения того и другого возникает радуга, в которой одна часть воспринимает солнце и оттого сияет, вторая же темнее — она не пропускает солнца и отбрасывает тень на соседние капли.
4. Не все, однако, согласны, что это так. В самом деле, если бы в радуге было всего два цвета, если бы она состояла лишь из света и тени, то это могло бы показаться правдоподобным. Однако
…тысяча разных сверкает цветов,
глазу не уловить перехода: сливается каждый
с цветом соседним в одно, но лишь крайние два различимы36.
Мы видим в радуге и огненное, и желтое, и синее, и другие цвета, проведенные тонкими линиями, как на картине. Как сказал поэт, ты не отдаешь себе отчета в том, что это разные цвета, пока не сравнишь первого с последним. До чего удивительно здесь искусство природы: перелив красок ускользает от нас, и то, что началось неразличимо сходным, кончается несопоставимо различным. Так какие же тут два цвета, какие свет и тень, когда нужно объяснить неисчислимое разноцветие?
5. Некоторые думают, что радуга получается так: там, где уже начался дождь, каждая падающая дождевая капля оказывается зеркалом и отражает солнце. Бесчисленное множество таких отражений летит и отвесно и наклонно во все стороны, и радуга — смешение множества отражений солнца.
6. А приходят они к подобному заключению вот как. Выставьте, говорят они, на улицу в ясный день тысячу тазов с водой — во всех отразится солнце; обрызгайте каплями воды листья — каждая отразит солнце. Но возьмите самый необъятный водоем — в нем вы не получите больше одного отражения. Почему? Потому что всякая гладкая поверхность, заключенная в свои границы, есть одно зеркало. Раздели большой водоем внутренними стенками, и в нем будет столько же отражений, сколько отдельных бассейнов; оставь его как есть — и как бы он ни был велик, он даст тебе только одно отражение. Объем жидкости или величина водоема не имеют решительно никакого значения; если он ограничен, он представляет собой зеркало. Поэтому бесконечное множество капелек проливающегося дождя составляют бесконечное множество зеркал и дают столько же солнечных отражений. Со стороны они все кажутся перемешанными, ибо падают в разные стороны, и, кроме того, на расстоянии не видно разделяющего их пространства, так что вместо отдельных отражений мы видим одно, смешанное из всех сразу.
7. Аристотель судит об этом примерно так же. Всякая гладкая поверхность, как он говорит, возвращает глазу испускаемые им лучи; но самые гладкие вещи на свете — вода и воздух; поэтому от сгущенного воздуха наш взгляд отражается и возвращается к нам. Если же зрение слабое и нездоровое, то оно может оказаться не в состоянии преодолеть сопротивление даже обычного воздуха. Некоторые, например, страдают такой болезнью: им мерещится, что они повсюду натыкаются на самих себя, ибо везде они видят свое собственное отражение. Отчего это? А оттого, что больные глаза их не в силах прорвать даже ближайший слой воздуха, и взгляд сразу отскакивает назад.
8. На них всякий воздух действует так же, как на других — густой: ведь самой малой плотности достаточно, чтобы отразить немощный взгляд. Но гораздо сильнее отталкивает наш взор вода: она плотнее, и лучи наших глаз не могут ее пробить; она задерживает их и отсылает назад, откуда вышли. Итак, сколько капелек, столько и зеркал; но из-за малости своей они отражают лишь цвет солнца, а не его очертания. А так как один и тот же солнечный цвет воспроизводится в бесчисленных капельках, падающих беспрерывно, то мы начинаем видеть не множество разрозненных отражений, а одно длинное и непрерывное.
9. — Почему же, интересно, — возразишь ты мне, — я не вижу ни одного отражения там, где, как ты утверждаешь, их много тысяч? И почему эти отражения — разных цветов, если у солнца цвет один?
—Чтобы опровергнуть это твое возражение и прочие, не более твоего основательные, нужно заметить прежде всего следующее. Ничего нет обманчивее нашего зрения, и это касается не только тех вещей, которые нам мешает как следует разглядеть их удаленность, но даже и тех, которые у нас вроде бы под рукой. Весло, покрытое тонким слоем воды, кажется сломанным; плоды, если поглядеть на них через стекло, покажутся гораздо крупнее; на конце достаточно длинного портика исчезают промежутки между колоннами.
10. Вернемся к самому солнцу. Разум доказывает, что оно больше всего земного круга, а зрение уменьшает его до того, что многие мудрецы были убеждены, будто оно не больше фута в диаметре. Мы знаем, что оно движется быстрее всего на свете, и однако никто из нас не видит, как оно движется, так что мы бы и не поверили, что оно перемещается, если бы вдруг не замечали, что оно уже переместилось. Да ведь и сам мир несется с головокружительной скоростью, прокручивая в мгновение ока свои восходы и закаты, но никто из нас этого не чувствует. Так что же удивляться, если наши глаза не различают крошечные дождевые капли, и мельчайшие отражения кажутся с большого расстояния слитыми воедино?
11. Одно во всяком случае не подлежит сомнению: что радуга — это отражение солнца в полом и наполненном капельками росы облаке37. Ты можешь убедиться в этом и сам: во-первых, радуга бывает всегда только напротив солнца; во-вторых, она бывает высокая или низкая в зависимости от того, стоит ли солнце соответственно низко или высоко; движется она всегда в противоположную сторону, а именно поднимается, когда опускается солнце, и опускается тем ниже, чем выше солнце взойдет. Часто подобное облако оказывается сбоку от солнца; тогда оно не дает никакой радуги, ибо солнце отражается в нем не прямо.
12. Разнообразие же цветов происходит оттого, что часть цвета — от солнца, а часть от этого самого облака; влага чертит эти линии — то синие, то зеленые, то пурпурные, желтые или огнецветные, причем все это разнообразие получается из двух всего цветов — одного более насыщенного, другого более слабого. В самом деле, ведь даже окрашенные одними и теми же улитками38 пурпурные ткани выходят самых разных цветов: тут важно и как долго их вымачивали, и какой был раствор — густой или жидкий, и окунали ли их один раз или несколько, вываривали их потом или нет.
13. Так не стоит удивляться тому, что всего две вещи — солнце и туча, т. е. отраженное тело и зеркало, — производят столько разных цветов: их ровно столько, сколько здесь может быть степеней усиления и ослабления света; ведь и свет бывает разного цвета — когда, например, огонь горит во всю мощь и когда он затухает и слабеет.
14. Бывают вещи, о которых мы не можем сказать ничего определенного и вынуждены довольствоваться самыми общими догадками; там наше исследование поневоле будет туманным и смутным. Но тут-то совершенно очевидно, что у радуги две причины — солнце и туча; очевидно уже из того, что ее никогда не бывает ни при совершенно ясном небе, ни при затянутом тучами так, чтобы солнца не было видно; а раз при отсутствии одного из двух ее не бывает, значит, она происходит из обоих.
1. С неменьшей очевидностью доказывается и то, что изображение радуги получается путем зеркального отражения, ибо оно никогда не возникает при противостоянии, то есть когда отражение (радуга) стоит с одной стороны, а отражающее (туча) — с противоположной. Геометры приводят на этот счет доводы, которые не убеждают, а прямо вынуждают всякого с ними согласиться, так что не может оставаться никакого сомнения, что радуга есть отражение солнца — плохо воспроизведенное из-за неправильной формы зеркала. А мы попробуем привести здесь другие доказательства, которые читатель сможет понять без специальной подготовки.
2. Одним из доказательств, что радуга рождается именно так, я считаю то, что она рождается чрезвычайно быстро. В самом деле, такое огромное и разнообразное тело в мгновение ока возникает на небе и так же быстро исчезает. Но ничто не получается с такой быстротой, как отражение в зеркале, ибо зеркало ничего не производит, а только показывает.
3. Артемидор Паросский39 добавляет еще, какого именно рода должно быть облако, чтобы получалось такое отражение солнца. Если вы возьмете, объясняет он, вогнутое зеркало, которое можно получить, разрезав стеклянный шар, и встанете по ту сторону центра, то всех, кто будет стоять рядом с вами, вы увидите в зеркале перевернутыми и ближе к вам, чем к зеркалу.
4. То же самое, по его словам, происходит, когда мы смотрим со стороны на круглую и полую тучу: отражение в ней солнца отделяется от тучи, приближается к нам и поворачивается в нашу сторону. Огненный цвет у этого отражения — от солнца, синий — от тучи, а все остальные — от смешения двух первых.
1. Против всего этого высказываются следующие возражения.
Во-первых, существуют два мнения о зеркалах. Одни полагают, что мы видим в них наши подобия, то есть очертания наших тел, которые самими этими телами испускаются, а затем от них отделяются; другие считают, что мы смотрим не на образы в зеркале, а на сами тела, так как взгляд наших глаз поворачивается зеркалом назад и отражается на нас же40. Впрочем, каким бы образом мы ни видели то, что мы там видим, к делу это не имеет ни малейшего отношения.
2. Ибо, каково бы ни было изображение, зеркало должно воспроизводить его похожим. Но разве есть вещи более непохожие, чем солнце и радуга — и по очертаниям, и по цвету, и по величине? Радуга куда больше, и в сияющей своей части куда краснее солнца, а остальные ее цвета и вовсе другие.
3. — Далее, — возразят мне, — если ты заявляешь, что зеркалом может быть просто воздух, изволь показать мне в воздухе такую же гладкую и ровную поверхность, такой же блеск, как у зеркала. Да и облака не имеют с зеркалом ни малейшего сходства: сколько раз нам случалось проходить сквозь них, а себя мы в них не увидели; все, кто взбирается на вершины гор, перестают видеть и само окутывающее их облако, и своих отражений при этом не видят.
4. — Или вот, ты утверждаешь, будто отдельные капли — это отдельные зеркала. Ладно, пусть так, но я не согласен, что облако состоит из капель. В нем есть нечто, из чего могут получиться капли, но не сами капли. В облаках нет воды, а есть только вещество, из которого может получиться вода.
5. — Впрочем, пусть даже и это будет по-твоему, пусть будут в облаках бесчисленные капли, пусть они отражают солнце; но ведь отражение будет не одно, а в каждой — свое. Возьми и соедини несколько зеркал — они не сольются в одно изображение, но каждое будет заключать в себе свой образ видимой вещи. Бывают зеркала, составленные из множества очень мелких кусочков: покажи такому зеркалу одного человека — в нем появится толпа народу: каждая частичка даст свое изображение. Будучи соединены и вплотную прижаты друг к другу, они тем не менее дают каждая отдельное изображение, делая толпу из одного человека, причем не смешивают их все в одну кучу, но показывают каждое отдельно, как бы разнимая их и разводя в стороны. А ведь радуга очерчена единой линией, как изображение чего-то единого и целого.
6. — Что из того, — продолжит возражения наш противник, — что брызжущая из прорванной трубы или взбитая вверх веслом вода бывает окрашена в те же цвета, какие видны в радуге. Это-то правильно, но причина тут совсем не та, какую ты хочешь усмотреть — будто бы каждая капля воспринимает изображение солнца. Ведь капли эти падают быстрее, чем могут схватить какое бы то ни было изображение. Чтобы поймать его, они должны бы стоять. К тому же они несут не изображение, а цвет. Кроме того, как говорит в красноречивейших стихах Цезарь Нерон41, «шейка блестит Киферейской голубки при каждом движеньи», и у павлинов затылок сияет и переливается всеми цветами, стоит ему повернуться. Так что же, нам придется назвать зеркалами и перья, окрашивающиеся при каждом повороте в новый цвет?
7. Тучи ничуть не больше похожи на зеркала по своей природе, чем птицы, которых я привел в пример, или чем хамелеоны и все прочие животные, меняющие цвет — сами ли собою, когда воспламенится в них гнев или вожделение и прилив жидкости изменяет кожу, или в зависимости от освещения, принимая разную окраску, когда свет падает на них прямо или сбоку.
8. — Так что же общего между тучами и зеркалами? Одни прозрачны, другие не пропускают света; эти редки, а те — тверды и плотны; те — целиком из одного вещества, эти — случайно составились из самых разных веществ и потому непрочны и не держатся долго?
Кроме того, на восходе солнца мы видим, как часть неба краснеет, видим иногда огнецветные облака; что же мешает нам заключить, что как в этот один цвет они могли окраситься на восходе солнца, так могут принять и много цветов, хотя и не имеют никаких зеркальных свойств?
9. — Вот ты еще приводил такой аргумент, — добавит мой оппонент, — что, дескать, радуга всегда возникает напротив солнца, и зеркало тоже отражает предмет, прямо против него находящийся. Этот твой аргумент, — скажет он, — может послужить на пользу нам обоим: ибо как зеркало следует поместить напротив предмета, чтобы получить его отражение, точно так же и солнце должно стоять относительно туч, чтобы они могли окраситься. Ибо оно окрашивает их не из всякого положения — для этого дела тоже нужен удобный угол падения лучей.
10. Так говорят те, кто хочет, чтобы все считали, будто облака окрашиваются.
Посидоний42 и другие, полагающие, что видимая нами радуга происходит путем зеркального отражения, отвечают: «Если бы в радуге был какой-нибудь цвет, то он там и сохранялся бы; и был бы виден тем отчетливее, чем ближе мы подойдем; но ведь в действительности образ радуги, издали столь ясный, пропадает, когда подойдешь близко».
11. С этим аргументом я, пожалуй, не соглашусь, хотя само отстаиваемое Посидонием мнение разделяю. Почему? Скажу: бывает, что туча окрашивается так, что цвет ее виден не отовсюду. Ведь и сама она не отовсюду видна; так, никто не может видеть облако, в котором сам находится. Что же удивительного, если не видит ее цвета тот, кто и ее саму разглядеть не может? Но она, хоть и невидимая, существует; так же и цвет. Поэтому то, что цвет по мере приближения перестает быть видим, еще не доказывает, что это ложный цвет. Такое ведь случается и с самими тучами, но они не станут ложными тучами оттого, что иногда перестают быть видимы.
12. Кроме того, когда говорят, что туча окрашивается солнцем, это не значит, что речь идет о таком же внедрении краски, как в какое-нибудь твердое, прочное и неизменное тело; она окрашивается как все текучее и непостоянное, лишь ненадолго принимая данный вид. А бывают и сами краски такие, что свойства их можно различить лишь с определенного расстояния: так, тирский пурпур, чтобы он заиграл всем своим блеском, следует держать тем выше, чем он лучше и насыщеннее. Из того, что эти ткани, в особенности лучшие из них, не являют своего цвета, будучи развернуты как попало, еще не следует, что они цвета не имеют.
13. В полном согласии с Посидонием я тоже считаю, что радуга возникает благодаря туче, имеющей форму вогнутого круглого зеркала — сегмента сферы. Это невозможно доказать без помощи геометров; они же, опираясь на не оставляющие ни малейших сомнений доказательства, учат, что радуга есть изображение солнца, хотя и непохожее.
Да ведь и зеркала не все отражают истинную правду.
14. Есть такие, что перепугаешься, в них заглянув, так уродливо исказят они твое лицо, сохранив сходство, но обезобразив ужасно; есть такие, что сам себе понравишься и возгордишься своей могучестью: настолько раздадутся у тебя плечи, и все тело увеличится, превосходя человеческие размеры; бывает, что зеркало отражает всякое лицо только справа, бывает, что только слева; бывают и такие, что перекручивают его и переворачивают. Так что же удивляться, если и в туче именно такого рода зеркало, отчего солнечное отражение получается искаженным?
1. Среди прочих пусть послужит аргументом в нашу пользу и то, что радуга никогда не бывает больше полукруга, и тем меньше, чем выше солнце… [как говорит Вергилий… предвещает43]…
2. Но почему радуга настолько больше солнца, если она его отражение? А потому что у одних зеркал природа такая, что они увеличивают то, что отражают, иногда до чудовищной величины, а у других такая, что уменьшают.
3. Ты мне лучше вот что скажи: зачем бы радуге быть круглой, если она не отражение шара? Ты, может, и сумеешь объяснить, откуда у нее разные цвета; но откуда у нее такая фигура, не объяснишь, если не укажешь образец, у которого она заимствует эту форму. А таким образцом может быть только солнце; ты ведь тоже признаешь, что оно дает радуге цвет; выходит, и форму должно давать оно же. Ведь мы с тобой в конце концов согласны в том, что цвета, в которые окрашивается часть неба, от солнца; не согласны мы только в одном: ты говоришь, что этот цвет там есть, а я — что только кажется. Но есть ли он или кажется, так или иначе он от солнца.
Зато ты не сможешь объяснить, почему этот свет пропадает внезапно, тогда как всякое светящееся тело гаснет постепенно.
4. Мгновенное его появление и исчезновение говорит в мою пользу. Ибо это отличительное свойство зеркала: то, что появляется в нем, не по частям выстраивается, а возникает все вдруг. И пропадает в нем всякое изображение настолько же быстро, как и складывается; ибо для того чтобы создать или устранить его, требуется только показать или отодвинуть отражаемый предмет. Следовательно, в этом облаке нет никакой особой субстанции, и видимый нами цвет — не тело, а обман зрения, одно подобие без уподобляемого предмета. Хочешь убедиться, что это так, а не иначе? Закрой солнце, и исчезнет радуга. Помести напротив солнца облако другой формы, и не будет того многообразия цветов.
5. — Однако радуга значительно больше солнца.
—Я уже сказал только что: бывают зеркала, увеличивающие всякое тело, которое отражают. Добавлю к этому, что если глядеть сквозь воду, то все кажется гораздо крупнее. Самые мелкие и неясные буквы можно увидеть крупно и отчетливо сквозь стеклянный шар, наполненный водой. Плоды кажутся красивее, чем на самом деле, если плавают в стеклянном сосуде. Звезды кажутся больше, если смотреть на них сквозь облака, ибо взгляд наш скользит во влаге и не может точно попасть туда, куда хочет. Убедись в этом своими глазами: наполни кубок водой и брось в него кольцо; и хотя оно будет лежать на самом дне, изображение его получится на поверхности воды.
6. Сквозь воду все кажется гораздо крупнее, чем на самом деле; так что же удивляться, что отражение получается больше солнца, если мы видим его во влажном облаке? Здесь совпадают сразу две причины: во-первых, в облаке есть нечто подобное стеклу, что пропускает свет; во-вторых, есть что-то и от воды, хотя самой воды еще и нет, то есть в нем содержится водная природа, в которую ему предстоит превратиться из своей, облачной, природы.
1. Тут снова заговорит мой оппонент: «Раз уж ты упомянул о стекле, я приведу еще один аргумент против тебя, который относится как раз к стеклу. Бывают такие стеклянные палочки — на них вырезают бороздки или, наоборот, делают множество выступов, так что палочка получается наподобие шишковатой дубинки. Если на такую палочку попадает солнце, она воспроизводит тот же цвет, что бывает обычно в радуге, из чего можно понять, что радуга — не изображение солнца, а подражание его цвету, происходящее из отражения».
2. Отвечу. Во-первых, многое в этом самом аргументе говорит в мою пользу: и то, что происходит это, очевидно, под воздействием солнца; и то, что для этого необходимо, как явствует из описания, нечто гладкое и подобное зеркалу, чтобы отражать солнечный свет; очевидно также и то, что здесь возникает не настоящий цвет, а лишь обманчивый образ цвета, такой же, какой приобретает и являет нам голубиная шейка, когда поворачивается, как я уже говорил. Но именно это происходит и в зеркале: оно не окрашивается в какой-то цвет — в нем появляется некое обманчивое подражание чужому цвету.
3. Таким образом, мне осталось разрешить только одно затруднение, именно то, что в этой палочке не бывает видно изображения солнца. Но она просто не способна отобразить его как следует, хотя и пытается сделать это, поскольку материя ее гладкая и вполне для того приспособленная; пытается, но не может, поскольку форма у нее неправильная. Если бы ее изготовили подходящим образом, она воспроизводила бы ровно столько солнц, сколько у нее граней. Но так как все грани разные и недостаточно блестящие для настоящего зеркала, то в каждой из них начинает получаться изображение, но не получается до конца; к тому же из-за того, что направленные в разные стороны плоскости расположены так близко, отражения перемешиваются и сливаются в один цвет.
1. — Но почему же радуга не описывает полный круг, а представляет всегда только его половину44 — ведь она бывает и чрезвычайно длинная и достаточно изогнутая?
Некоторые думают на этот счет следующее. Поскольку солнце находится значительно выше туч, оно освещает только верхнюю их часть, и потому нижняя не окрашивается солнечным светом; и так как солнце всегда обращено к ним только одной стороной, то они и отражают только одну его часть, которая никогда не бывает больше половины.
2. Такой аргумент не очень убедителен. Почему? Потому что солнце, хотя и сверху, но просвечивает все облако насквозь; а значит, все и окрашивает. Разве не так? Обычно его лучи пробивают всякое облако, любой густоты.
Кроме того, здесь есть противоречие. Ибо если солнце, находясь сверху, примешивается только к верхней части облаков, радуга никогда не опустится до земли; на самом же деле она спускается до самого низу.
3. Затем, радуга бывает только напротив солнца. Значит, не имеет никакого значения, вверху находится солнце или внизу — оно все равно освещает весь обращенный к нему бок тучи. Ну и наконец, радуга бывает иногда и на закате. Тогда-то уж солнце, склонившееся к самой земле, освещает тучи несомненно снизу; но ведь и тогда получается только половина круга, хотя солнечный свет идет к облакам из низких и грязных мест.
4. Наши45, кто стремится доказать, что свет отражается в облаке, как в зеркале, делают это облако полым и имеющим форму отсеченной части шара, которая не может отразить целый круг, будучи сама только частью круга. К тезису я присоединяюсь, а с аргументом не согласен. Ибо в вогнутом зеркале получается полное изображение помещенного напротив него шара, так что ничто не мешает нам увидеть в полушарии целый шар.
5. Кроме того, мы только недавно говорили о похожих на радугу кругах, которые видны иногда вокруг солнца или луны: так почему же в них замыкается полный круг, а в радуге никогда? И кроме того, почему всегда только вогнутые облака отражают солнце, и никогда — ровные или выпуклые?
6. Аристотель говорит, что после осеннего равноденствия радуга бывает в любой час дня, летом же — только в начале или на исходе дня. Причина этого очевидна. Во-первых, в середине дня солнце самое жаркое и намного сильнее облаков, которые не могут отразить его, так как сами рассыпаются под его натиском. Зато утром или на закате сил у него уже меньше; поэтому облака могут выдержать и отразить удары его лучей.
7. Во-вторых, поскольку солнце создает радугу только в тех облаках, которые в данный момент находятся прямо напротив него, и поскольку по наступлении коротких дней оно всегда стоит ниже зенита, постольку в любое время дня, даже когда оно стоит выше всего, могут найтись облака напротив него, в которые его лучи будут ударять прямо. А летом оно движется прямо над нашей головой, так что в полдень, находясь в зените, смотрит на землю под слишком прямым углом, чтобы оказаться напротив какого-нибудь облака — они все под ним.
8. Как говорит наш Вергилий, «пьет огромная радуга воду»46, предвещая дождь. Однако предвестия она может нести разные — в зависимости от того, где появится. Если она поднялась с юга, то принесет с собой страшные потоки воды; ибо это значит, что тучи настолько мощны, что даже самое сильное солнце их не одолело. Если радуга засияет на западе — будет роса и маленький дождик. Если она встала на востоке или где-нибудь поблизости — обещает ясную погоду.
1. Теперь нужно сказать несколько слов о так называемых «жезлах»47; они бывают раскрашены не менее ярко и пестро, чем радуга, и мы также считаем их обычно предвестниками дождя. Много говорить нам о них не придется, и трудностей здесь не будет, ибо жезлы — это несовершенные радуги. В самом деле, на вид они такие же пестрые, только не изогнуты, а вытянуты по прямой.
2. Бывают они совсем почти рядом с солнцем в мокром и уже начинающем рассеиваться облаке. Цвет у них такой же, как и у радуги, только очертания другие, поскольку другие очертания у облака, в котором они возникают.
1. То же разнообразие цветов есть и в венцах. Различаются многоцветные небесные явления тем, что венцы возникают везде, где есть какое-нибудь светило, радуга — только напротив солнца, жезлы — только рядом с солнцем. Я могу, впрочем, различить их и так: если ты разделишь венец, получится радуга, если распрямишь — жезл. Все они окрашены в разные цвета — от синего до желтого. Жезлы появляются только возле солнца; радуги бывают солнечные и лунные; венцы же бывают у всех светил.
1. Можно наблюдать и другой вид жезлов: когда тонкие, вытянутые и отстоящие друг от друга солнечные лучи устремляются вниз сквозь тесные отверстия в облаках. Они тоже предвещают дожди.
2. Но как быть мне дальше? Каким именем назвать мне это? Образами солнца? Историки зовут их просто солнцами и рассказывают потомкам, как появлялись сразу по два и по три солнца48. Греки называют их «парелиями», то ли потому, что они видны всегда рядом с солнцем, то ли потому, что они достаточно на него похожи49. Впрочем, они уподобляются солнцу не во всем, а только в размерах и очертаниях: в остальном же непохожи — тусклые и бессильные, они нисколько не греют. Какое же дать им имя? Не поступить ли мне, как Вергилий: он посомневался насчет имени [винограда] и, в конце концов, дал то самое, насчет которого усомнился:
Как же назвать мне вас, скороспелый, красный, ретийский?
Все-таки спора о них не веди с погребами Фалерна50.
Так почему бы мне не назвать их парелиями?
3. Это изображения солнца, получающиеся, как в зеркале, в плотном и находящемся рядом с солнцем облаке. Некоторые определяют парелий так: круглое светящееся облако, похожее на солнце. Оно следует за солнцем и никогда не отстает от него, оставаясь все на том же расстоянии, на каком было при своем появлении. Кто из нас удивился бы, увидав отражение солнца в ручье или тихом озере? — Никто, я думаю. Но с таким же успехом, как здесь у нас, так и там в вышине может появляться его отражение, было бы только подходящее для этого вещество.
1. Когда мы хотим наблюдать солнечное затмение, мы ставим на землю тазы и наполняем их маслом или смолой, так как жирная жидкость не так легко поддается возмущению и потому хранит возникшее в ней изображение; а возникать изображения, как известно, могут не иначе, как в жидком и неподвижном веществе. Тут мы и наблюдаем обычно, как луна становится между нами и солнцем и, хоть оно во много раз больше, скрывает его своим телом — иногда только частично, если заденет солнце сбоку, иногда целиком. Последний случай называется полным затмением, при нем и солнце перестает светить, и звезды показываются, а бывает оно тогда, когда оба шара стоят на одной прямой линии.
2. Так вот, раз мы можем видеть отражение обоих светил на земле, то можем и в воздухе, если только имеется такой сжатый и ясный воздух, чтобы в нем могло получиться изображение солнца. В облаках оно тоже получается, но не сохраняется, если они подвижны, или разрежены, или грязны. Ибо подвижные облака рассеивают его, редкие — не удерживают, пропускают насквозь; мутные и грязные не отражают, подобно тому как и у нас покрытая пятнами поверхность не дает отражения.
1. По той же самой причине часто бывают видны два парелия сразу. В самом деле, что мешает, чтобы их было столько, сколько оказалось облаков, подходящих для воспроизведения солнечного отражения? Некоторые, правда, полагают, что всякий раз, как появляются два подобных изображения, следует одно из них считать отражением солнца, а другое — отражением отражения. Ведь и у нас тоже, если расположить множество зеркал так, чтобы одно могло заглядывать в другое, во всех окажется отражение, причем в первом это будет отражение истинного предмета, а во всех остальных — отражения отражений. Ибо зеркалу решительно все равно, что показывать: что видит, то и отражает. Точно так и там, в вышине: если какому-нибудь случаю угодно будет расположить облака так, чтобы одно заглядывало в другое, то одно будет воспроизводить изображение солнца, а другое изображение изображения.
2. Но чтобы сыграть роль солнца, находящиеся рядом с солнцем облака должны быть плотны, гладки, блестящи и ровны. Все такого рода подобия солнца бывают белые и похожие на лунный диск, ведь так же, как и луна, они светят, отражая косо падающие на них солнечные лучи. Они не располагаются под солнцем или слишком далеко от него, ибо тогда не отражали бы лучей и не воспроизводили бы изображения; так же ведь и у нас — если зеркало от нас слишком далеко, наш облик в нем не отражается, ибо силы зрения нашего не хватает, чтобы проделать путь туда и обратно.
3. Эти солнца, я воспользуюсь здесь словами историков, тоже предвещают дожди, особенно если покажутся с южной стороны, откуда идут самые тяжелые облака. Если же подобные изображения появятся по обе стороны от солнца, значит, если верить Арату51, собирается гроза.
1. Пора перечислить и другие виды небесных огней, которые очертаниями своими бывают чрезвычайно разнообразны. То пронесется падающая звезда, то разольется сияние — иногда неподвижно застывшее в одном месте неба, иногда вертящееся. Их наблюдают множество видов. Бывает то, что греки называют «ямы», когда нечто вроде венца опоясывает огромный провал в небе, похожий на вырытую в нем круглую шахту; бывают так называемые «пифии», или «бочонки», когда большая круглая масса огня, похожая на бочонок, несется по небу или горит на одном месте; бывают «хасмы» — «зияния»52, когда какой-то участок неба как бы расседается и в разверзшейся пропасти виднеется пламя.
2. Цвета у всех этих огней также бывают самые разнообразные: бывают огни ослепительно красные, бывают цвета бледного и потухающего пламени, бывают как белый дневной свет, бывают мерцающие, а бывают горящие ровным желтым светом без языков и без лучей. Наконец, бывает, что мы видим, как
длинный тянется след за огнями, белея на небе53.
3. Эти огни похожи на звезды; они выскакивают внезапно и пролетают по небу с невероятной скоростью, отчего кажется, будто за ними тянется длинный огненный след: ибо глаз наш не в силах уследить за их перемещением и воспринимает как огненную нить весь пройденный ими путь. Скорость их движения столь велика, что, не будучи в состоянии различить его части, мы воспринимаем его в целом; мы замечаем скорее, где уже пронеслась звезда, а не где она сейчас проносится.
4. Таким образом, весь пройденный ею путь обозначается как бы непрерывным огнем, ибо медлительный взор наш не поспевает за передвижениями летящей звезды, отмечая одновременно, откуда она появилась и где скрылась из виду. То же самое происходит и с молнией. Огонь ее кажется нам вытянутым в длину, оттого что быстро пересекает все видимое пространство и глазам нашим представляется длиной в весь пройденный им путь. Но тело молнии никак не может быть такой же длины, как все пройденное ею расстояние: ибо столь длинные и тонкие тела не могут произвести достаточно сильного натиска.
5. Но каким же образом все эти огни возникают и приводятся в движение? — Огонь, зажженный трением воздуха, разгоняется до головокружительной скорости ветром. Однако не всегда это получается от ветра или трения; иногда они обязаны своим рождением благоприятному состоянию воздуха. Дело в том, что там, наверху, скапливается иногда много сухих, горячих, земляных частиц, среди которых занимается огонь и спускается постепенно все ниже в поисках пищи для себя и по этой же самой причине быстро перемещается.
6. — Но отчего же они разного цвета?
—А это зависит от того, что именно горит и сколько, и с какой силой действует то, что его зажгло. Предвещают же подобные явления ветер, и именно с той стороны, откуда появились падающие огни.
1. Ты спросишь, каким образом возникают свечения, которые греки называют σῆλαι54.
—Говорят, от самых разных причин. Могут возникать они и от силы ветров, и от жара верхнего неба: широко разлитый там огонь перекидывается иногда на нижние области, если там окажется горючее; и звезды своим движением могут высечь огонь, который перекинется ниже. Что еще? А разве горящий воздух не может выбросить искры или языки пламени далеко вверх, до самого эфира, отчего там получится свечение, или сияние, или что-то вроде летучей звезды?
2. Некоторые из этих свечений летят стремглав, как падающие звезды, некоторые стоят на одном месте и светятся так ярко, что разгоняют темноту и ночь превращают в день, пока не иссякнут у их огня запасы пищи; тогда они сначала тускнеют, затем, как пламя угасающего костра, становятся постепенно все меньше и меньше и сходят на нет. Некоторые из них появляются среди облаков, некоторые — над облаками, когда сгустившийся воздух вытолкнет вверх до самых звезд огонь, долго разгоравшийся над землею.
3. Есть среди них и такие, которые не длятся нисколько, но мгновенно проносятся или же гаснут сразу, как только вспыхнули. Их называют зарницами (fulgures); они кратки и недолговечны и, падая, нередко причиняют вред и разрушения, как и молнии. Пораженные ими предметы или существа мы называем «siderata», то есть «получившие удар от светил», но не от молнии (fulmine), а греки зовут их ἀστερόπληκτα.
4. Некоторые из этих свечений, более продолжительные и сильные, иногда следующие движению неба, а иногда движущиеся собственным курсом, наши считают кометами55; о них мы уже рассказали выше. К ним относятся «погонии» — «бородатые», «кипариссии», «лампады» и все прочие, рассыпающие сзади себя пышный огненный хвост56. Не знаю, стоит ли к ним же относить редко наблюдаемые «столбы» и «бочки»: для их образования нужно скопление великого множества огненных частиц — ведь их огромные шары по размерам значительно превосходят даже восходящее солнце.
5. Сюда же, пожалуй, можно отнести и то, о чем мы часто читаем у историков: видели, как пылало небо — иногда так высоко, что пламя казалось разлитым прямо меж звездами, иногда так низко, что создавалось впечатление далекого пожара. При Цезаре Тиберии когорты ринулись на помощь Остийской колонии, думая, что она охвачена пожаром; действительно, большую часть ночи небо там пламенело неярким, густым и дымным огнем.
6. Что до всех только что перечисленных огненных явлений, то они, вне всякого сомнения, действительно горят тем огнем, который мы видим; в них есть определенная субстанция. Что же до рассмотренных нами раньше — я имею в виду радугу и венцы, — то тут возникает вопрос: существуют ли они благодаря ошибке и обману зрения, или и в них тоже явление соответствует чему-то истинному?
7. Наше мнение на этот счет таково: ни за радугой, ни за венцом не стоит никакое определенное тело; это, по нашему суждению, не что иное, как ложный зеркальный образ, обманом создающий подобие чужого тела. Ибо в зеркале нет того, что оно показывает. В противном случае образы в нем не возникали и не пропадали бы так мгновенно, стираемые другими, не сменялись бы молниеносно бесчисленные отражения — не успели появиться, как уже исчезли.
8. Так что же выходит? — А то, что это призраки и пустое подражание настоящим телам, да и те часто искажаются до неузнаваемости, если зеркало устроено подходящим образом. Я ведь уже говорил, что бывают зеркала, искривляющие лица всех, кто в них заглянет; а бывают увеличивающие до бесконечности, так что тела наши теряют в них всякие человеческие пропорции.
1. Тут я хочу сделать небольшое отступление и рассказать тебе одну историю, чтобы ты увидел, до чего может дойти человеческая похоть в своей изобретательности, когда речь идет о возбуждении и поддержании ее накала, как не останавливается она ни перед каким средством, способным распалить и подогреть ее страсти. Был такой Гостий Квадра, непристойный до того, что был выведен даже на сцене. Богатый, жадный, раб своего стомиллионного состояния. Когда его зарезали его собственные рабы, божественный Август не счел его достойным даже обычного возмездия: еще немного, и он объявил бы во всеуслышание, что зарезали Квадру совершенно справедливо.
2. Этому человеку недостаточно было осквернять себя с одним полом — он равно жаждал и мужчин и женщин и завел у себя те самые зеркала, о которых я только что говорил: изображение в них чудовищно увеличивается, так что палец выглядит гораздо толще и длиннее руки. Зеркала эти он расставил так, чтобы, отдаваясь мужчине, видеть каждое движение находящегося сзади жеребца и наслаждаться искаженными размерами его члена так, как если бы они и вправду были такими.
3. А ведь он сам ходил по всем баням, выбирая себе мужчин, и сам измерял то, что ему было нужно; и тем не менее услаждал свою ненасытную похоть еще и фальшивыми образами.
Вот и говори теперь, что зеркало было изобретено ради красоты и чистоты! Мерзко описывать, что говорило и делало это чудовище, которому следовало бы быть растерзану собственными зубами, когда он бывал окружен со всех сторон зеркалами, чтобы самому быть зрителем собственных распутств, чтобы не только ртом, но и глазами участвовать во всех тех бесчинствах, которые, даже оставаясь скрыты в полнейшей тайне, отягощают совесть, в совершении которых никто никогда не решается признаться даже самому себе.
4. Ведь, ей-богу, преступления боятся собственного своего вида. Люди потерянные и погибшие, привычные уже к любому бесчестию, — и те сохраняют еще самую чувствительную стыдливость — стыдливость глаз. Этот же — как будто мало ему было на деле предаваться неслыханному и неведомому разврату — еще и глаза свои призывал сюда; более того, ему мало было видеть свои преступления в настоящем их размере — множа вокруг зеркала, он увеличивал и множил в них свои мерзости. К тому же он ведь не мог с достаточной отчетливостью наблюдать все происходящее, когда голова его была стиснута глубоко между чужими ляжками — вот он и представлял сам себе свои занятия в зеркальном отображении.
5. Так он рассматривал сладострастные проделки собственного своего рта; рассматривал, как кроют его одновременно во все возможные дырки нанятые им мужчины; иногда, распростертый между мужчиной и женщиной, отдаваясь всем телом, рассматривал недозволенное; да оставалось ли вообще хоть что-нибудь, что этот грязный человек делал бы в темноте? Он не только не стеснялся дневного света, он сам себе устраивал зрелища из собственных чудовищных соитий, сам себе при этом аплодировал, да что там — он, наверное, согласился бы и художнику позировать, чтобы его нарисовали в этом положении.
6. И у проституток остается какая-никакая скромность, и их тела, хоть и отданные на общественную забаву, норовят скрыть эту мало радостную отдачу за какой-нибудь занавесочкой; публичный дом — и тот до какой-то степени стыдлив. А это чудовище из собственного беспутства устраивало себе спектакль, выставляя перед самим собой такие гадости, для сокрытия которых ни одна ночь не была бы достаточно темной.
7. «Я, дескать, отдаюсь одновременно мужчине и женщине, что не мешает мне, впрочем, тут же исполнять и роль мужчины, бесчестя кого-нибудь незанятой в данный момент частью моего тела; таким образом, все члены мои заняты развратом; так пусть же и глаза мои примут участие в распутстве — и как свидетели, и как исполнители. Пусть все, что скрыто от глаз самим положением нашего тела, станет доступным обозрению благодаря ухищрениям искусства, чтобы никто не мог сказать мне, что я не ведаю, что творю.
8. Мало чем помогла нам природа; скудные средства отпустила она на удовлетворение человеческой похоти; у зверей соитие обустроено и то лучше; но ничего — я уж найду, как обмануть мою болезненную страсть и как насытить ее. Зачем называть это беспутством, если я грешу по законам природы? Что в том, что я расставляю кругом зеркала, увеличивающие до невероятных размеров отражения?
9. Было бы можно, так я бы увеличил размеры не отражения, а самой вещи; ну а нельзя — утешусь хоть иллюзией. Пускай похоть моя видит больше, чем может вместить, пускай сама удивится своей бездонности!» — Позорные дела! Убили его, наверное, быстро, так что он не успел ничего разглядеть; а надо было бы зарезать его не спеша и перед зеркалом.
1. Конечно, в наши дни станут скорее смеяться над философами, рассуждающими о природе зеркала; исследующими, как это наше лицо возвращается назад, да еще повернувшись к нам навстречу; в чем состоял замысел природы вещей, что она, создав подлинные тела, захотела сделать видимыми и их изображения?
2. Какую она преследовала цель, изготовляя вещество, способное схватывать образы?57 Уж наверное не ту, чтобы мужчины выщипывали перед зеркалом бороду и белили лицо — никогда и нигде не тратила она своих усилий ради того, чтобы потакать бесполезной роскоши — нет, причины здесь иные.
Во-первых, мы никогда не узнали бы, как выглядит солнце, ибо слабые наши глаза не в силах смотреть на него прямо, если бы природа не показала нам его, ослабив его свет. В самом деле, мы хоть и можем разглядеть солнце на восходе или закате, все же остались бы в полном неведении относительно его собственного истинного облика — не багряного, а сияющего ослепительно белым светом, — если бы не случалось нам увидеть его смягченным и не так слепящим взор в какой-нибудь жидкости.
3. Во-вторых, мы никогда не увидали бы встречи двух светил, когда затмевается дневной свет, и не смогли бы узнать, в чем там дело, если бы не могли свободно наблюдать на земле отражения солнца и луны.
4. Зеркала изобретены для того, чтобы человек познавал самого себя и делал бы из этого полезные выводы — прежде всего, составил бы правильное понятие о самом себе и, кроме того, кое в чем получал бы мудрый совет: красавец — избегать бесчестия; урод — пусть знает, что добродетелями он должен искупать телесные недостатки; юноше сам цветущий его возраст должен напоминать, что это пора учения и мужественного дерзания; старец поймет, что пора ему отложить неподобающие сединам попечения и потихоньку начать думать о смерти. Вот для чего природа вещей дала нам возможность видеть самих себя.
5. Прозрачный источник, гладкий камень покажут всякому его отражение:
…Недавно себя я увидел
С берега в глади морской58.
Как, по-твоему, была устроена жизнь людей, причесывавшихся перед таким зеркалом? Их поколение было проще нашего; довольствуясь тем, что посылал им случай, они еще не научились извращать на службу своим порокам то, что было даровано им во благо, еще не грабили природу, отбирая ее изобретения для удовлетворения своей похоти и жажды роскоши.
6. Поначалу лишь случай показывал каждому его лицо. Позднее, когда врожденная любовь к самим себе разрослась и сделала созерцание собственного облика сладостным для смертных, они все чаще стали засматриваться на те предметы, в которых им случалось прежде увидеть свое отражение. Когда же народ испортился и полез даже под землю, чтобы выкопать оттуда то, что следовало бы зарыть поглубже, в ход вначале пошло железо — в общем, и откапывали бы его себе на здоровье, если бы ограничились только им, — а за ним и множество других ископаемых зол; среди них попадались гладкие, и люди, занятые совсем другим, увидели в них свое отражение — кто в кубке, кто в меди, обработанной для разных других целей; и вот уже изготовлен первый диск специально для этого, правда, еще не из блестящего серебра, а из материала хрупкого и дешевого.
7. Древние мужи, жизнь которых была еще груба, смыли под речной струей накопленную в трудах грязь, и вот они уже вполне нарядны, позаботились и о прическе, приведя в порядок волосы и расчесав окладистые бороды; но только каждый трудился над собой сам, а не обслуживал один другого. Даже женина рука не касалась длинных волос, какие отращивали мужи по обычаю тогдашнего времени; без всякого парикмахера они наводили себе красоту сами, встряхивая головой, точь-в-точь как благородные животные — гривой.
8. Позже, когда всем стала командовать роскошь, начали чеканить зеркала в полный человеческий рост из золота и серебра, затем принялись украшать их самоцветами; такое зеркальце обойдется женщине во много раз дороже, чем стоило в свое время целое приданое, дававшееся общиной дочерям небогатых полководцев. Не думаешь ли ты, что златочеканные зеркала водились у дочерей Сципиона59, все приданое которых составляла суровая медь?
9. О счастливая бедность, породившая столько славных имен! Да будь у них такое зеркало, они с презрением отвергли бы это приданое. Но тогда каждый из тех, кому становился тестем сенат60, понимал, что получает такое драгоценное приданое, вернуть которое было бы кощунством. А теперь девицам вольноотпущенников и на одно зеркальце не хватит того приданого, каким некогда с великодушной щедростью награждал римский народ.
10. Ибо праздная роскошь, привлекаемая к нам нашими богатствами, становилась с каждым днем все губительнее, пороки разрослись до размеров чудовищных, разнообразнейшие искусства до такой степени стерли всякие различия между вещами, что ни один мужчина уже не обходился без того, что всегда считалось предметом женского туалета, — ни один, не исключая воинов. Да разве для одного только туалета употребляется нынче зеркало? Ни один порок теперь не обходится без него.
ПРИМЕЧАНИЯ
