О природе

Книга I

Об огнях в воздухе

Текст приводится по изданию: Луций Анней Сенека. Философские трактаты. Алетейя, СПб, 2001. 2-е издание.
Перевод с латинского и комментарии Т. Ю. Бородай.
Перевод выполнен по изданию: Seneca in ten volumes. London. Loeb Classical Library, 1970—1972.

Пред­и­сло­вие

1. Ты зна­ешь, Луци­лий1, луч­ший из людей, сколь вели­ка раз­ни­ца меж­ду фило­со­фи­ей и про­чи­ми искус­ства­ми; не мень­шая суще­ст­ву­ет, по-мое­му, и внут­ри самой фило­со­фии меж­ду той ее частью, кото­рая каса­ет­ся людей, и той, кото­рая отно­сит­ся к богам2. Вто­рая — и выше, и силь­нее, и пото­му при­сво­и­ла себе боль­шее дерз­но­ве­ние; не удо­вле­тво­ря­ясь види­мым, она про­видит нечто боль­шее и пре­крас­ней­шее, спря­тан­ное при­ро­дой подаль­ше от глаз.

2. Ины­ми сло­ва­ми, раз­ни­ца меж­ду обе­и­ми такая же, как меж­ду богом и чело­ве­ком. Одна учит, что́ сле­ду­ет делать на зем­ле, дру­гая — что дела­ет­ся на небе. Одна разъ­яс­ня­ет наши заблуж­де­ния и слу­жит нам лам­пой, при све­те кото­рой мож­но разо­брать­ся в жиз­нен­ных труд­но­стях; дру­гая, под­ни­ма­ясь ввысь, выхо­дит дале­ко за пре­де­лы мра­ка, в кото­ром мы вра­ща­ем­ся, и, вырвав нас из тьмы, ведет к само­му источ­ни­ку вся­ко­го све­та.

3. Я воис­ти­ну бла­го­да­рен при­ро­де не тогда, когда вижу в ней то, что вид­но каж­до­му, а когда, про­ник­нув в самые сокро­вен­ные ее глу­би­ны, узнаю, како­ва мате­рия все­лен­ной; кто ее созда­тель, началь­ник и страж; что такое бог; сосре­дото­чен ли он все­гда на себе самом3 или же и на нас ино­гда взи­ра­ет4; созда­ет ли он каж­дый день что-нибудь или создал все одна­жды и навсе­гда5; часть ли он мира или сам мир6; мож­но ли ему и сего­дня при­ни­мать реше­ния и вме­ши­вать­ся в зако­ны судеб, или же при­зна­ние ошиб­ки — ведь он создал то, что нуж­но менять — нане­сет ущерб его вели­чию… Тот, кто спо­со­бен хотеть лишь наи­луч­ше­го, непре­мен­но будет хотеть все­гда одно­го и того же. И ни сво­бо­да его, ни могу­ще­ство не потер­пят отто­го ника­ко­го ущер­ба: ведь он сам себе необ­хо­ди­мость7.

4. Не будь мне доступ­но все это зна­ние, не сто­и­ло бы, пра­во, и родить­ся. Чего ради стал бы я радо­вать­ся, что попал в чис­ло живу­щих? Чтобы пере­ва­рить горы пищи и питья? Чтобы без кон­ца наби­вать это хилое и вялое тело, кото­рое погибнет, если не напол­нять его еже­час­но, — чтобы жить слу­гой при боль­ном? Чтобы боять­ся смер­ти, для кото­рой одной мы рож­де­ны? Отни­ми­те у меня это бес­цен­ное бла­го — без него жизнь не сто­ит пота и тре­вол­не­ний.

5. О сколь пре­зрен­ная вещь — чело­век, если не под­ни­мет­ся он выше чело­ве­че­ско­го! Пока мы лишь борем­ся со стра­стя­ми — раз­ве это подвиг? Даже если мы одер­жим верх — мы побеж­да­ем при­зрач­ных чудо­вищ, а не достой­но­го про­тив­ни­ка. Не ува­жать же нам самих себя толь­ко за то, что мы не срав­ня­лись в мер­зо­сти с послед­ним подон­ком? Я не вижу осно­ва­ний для осо­бо­го само­до­воль­ства у того, кто ока­зал­ся креп­че дру­гих в боль­ни­це.

6. Вре­мен­ное облег­че­ние болез­ни — это еще не здо­ро­вье. Ты избе­жал поро­ков души: в уго­ду чужой воле не кри­вишь ни лицом, ни речью, ни серд­цем; нет в тебе ску­по­сти, отка­зы­ваю­щей даже себе в том, что отня­ла у дру­гих; нет рас­то­чи­тель­но­сти, бес­стыд­но раз­бра­сы­ваю­щей день­ги, кото­рые она станет добы­вать вновь еще бес­стыд­нее; нет често­лю­бия, кото­рое не ука­жет тебе дру­гих путей к досто­ин­ству, кро­ме недо­стой­ных, — все рав­но, до сих пор ты не достиг ниче­го. Ты избе­жал мно­го­го, но еще не себя само­го. Ибо доб­ро­де­тель, к кото­рой мы стре­мим­ся, — вещь, конеч­но, пре­вос­ход­ная, но не пото­му, чтобы сво­бо­да от зла сама по себе состав­ля­ла бла­го, а пото­му, что она осво­бож­да­ет душу, под­готов­ля­ет ее к позна­нию небес­ных вещей и дела­ет достой­ной того, чтобы при­об­щить­ся к богу.

7. Вот тогда-то, поправ вся­кое зло и устрем­ля­ясь ввысь, душа про­ни­ка­ет в сокро­вен­ную глу­би­ну при­ро­ды и в этом обре­та­ет самое пол­ное и совер­шен­ное бла­го, какое толь­ко может выпасть на долю чело­ве­ка. Тогда сла­дост­но ей, стран­ст­ву­ю­щей сре­ди звезд, сме­ять­ся над дра­го­цен­ны­ми моза­ич­ны­ми пола­ми в домах наших бога­чей, над всей зем­лей с ее золо­том, — я гово­рю не толь­ко о том, кото­рое она уже изверг­ла на свет, отдав на чекан­ку моне­ты, но и о том, кото­рое еще хра­нит в сво­их нед­рах для раз­жи­га­ния алч­но­сти гряду­щих поко­ле­ний.

8. Рос­кош­ные колон­на­ды, сия­ю­щие сло­но­вой костью набор­ные потол­ки, искус­но под­стри­жен­ные аллеи, стру­я­щи­е­ся в домах реки не вызо­вут пре­зре­ния в душе до тех пор, пока она не обой­дет весь мир и, огляды­вая свер­ху тес­ный круг земель, и без того закры­тый по боль­шей части морем, но и в осталь­ной сво­ей части почти везде пустын­но-дикий, ско­ван­ный либо зно­ем, либо сту­жей, не ска­жет сама себе: «И это — та самая точеч­ка, кото­рую столь­ко пле­мен делят меж­ду собой огнем и мечом?»

9. О как смеш­ны все эти гра­ни­цы, уста­нав­ли­вае­мые смерт­ны­ми! Вот, наше ору­жие не долж­но пус­кать даков через Истр8, а фра­кий­цев — через Гем9; пар­фя­нам дол­жен пре­граж­дать путь Евфрат; Дану­бий — отгра­ни­чи­вать рим­лян от сар­ма­тов; Рейн — поло­жить пре­дел Гер­ма­нии; Пире­ней­ский хре­бет — воз­вы­шать­ся посредине меж­ду Гал­ли­я­ми и Испа­ни­я­ми10; мерт­вые без­жиз­нен­ные пес­ча­ные пусты­ни — разде­лять Еги­пет и Эфи­о­пию.

10. Инте­рес­но, если бы кто дал мура­вьям чело­ве­че­ский разум, неужто и они разде­ли­ли бы свою полян­ку на мно­же­ство про­вин­ций? Когда под­ни­мешь­ся в ту под­лин­но вели­кую область и увидишь свер­ху какое-нибудь оче­ред­ное вой­ско, тор­же­ст­вен­но высту­паю­щее под раз­вер­ну­ты­ми зна­ме­на­ми, слов­но про­ис­хо­дит что-то дей­ст­ви­тель­но серь­ез­ное, кон­ни­ков, то выез­жаю­щих впе­ред, то съез­жаю­щих­ся к флан­гам, так и хочет­ся ска­зать:

По полю чер­ный строй идет и по узкой тро­пин­ке
тащит добы­чу меж трав
11

Пра­во, это та же суе­та, что и у мура­вьев, тол­ку­щих­ся на тес­ном пятач­ке. Да и чем они от нас отли­ча­ют­ся — раз­ве что раз­ме­ра­ми кро­шеч­но­го тель­ца?

11. Про­стран­ство, где вы пла­ва­е­те на кораб­лях, вою­е­те, цар­ст­ву­е­те, — точ­ка12. То, что вы созда­ди­те, будь это даже импе­рия от оке­а­на до оке­а­на, — малее мало­го. В вышине же — без­мер­ные про­сто­ры, во вла­де­ние кото­ры­ми всту­па­ет душа, если она взя­ла от тела лишь самую малость, если стрях­ну­ла с себя вся­кую грязь и взле­те­ла, воль­ная, лег­кая, доволь­ная малым.

12. Попав туда, душа пита­ет­ся и рас­тет; осво­бож­ден­ная слов­но от оков, она воз­вра­ща­ет­ся к сво­е­му исто­ку13, и вот дока­за­тель­ство ее боже­ст­вен­но­сти: все боже­ст­вен­ное ее раду­ет, зани­ма­ет — не как чужое, как свое. Без­за­бот­но следит она за зака­том и вос­хо­дом све­тил, за их столь раз­лич­ны­ми и столь гар­мо­нич­но согла­со­ван­ны­ми путя­ми; наблюда­ет, где какая звезда впер­вые засве­ти­лась над зем­лей, где выс­шая точ­ка ее пути, где низ­шая, — все обду­мы­ва­ет, все иссле­ду­ет любо­пыт­ный наблюда­тель. А поче­му бы и нет? Она ведь зна­ет, что это — ее, род­ное.

13. Тогда-то и начи­на­ет она пре­зи­рать тес­ноту преж­не­го сво­его жили­ща. Ведь от самых даль­них бере­гов Испа­нии до Индии рас­сто­я­ние какое? — Счи­та­ные дни, если ветер кораб­лю попу­т­ный14. А в той небес­ной обла­сти? — Стре­ми­тель­ней­шая звезда, дви­га­ясь без оста­но­вок и с рав­ной ско­ро­стью все пря­мо, может мчать­ся здесь трид­цать лет15.

Нако­нец, имен­но там душа полу­ча­ет, нако­нец, ответ на то, о чем дол­го спра­ши­ва­ла: имен­но там она начи­на­ет позна­вать бога. Что такое бог? — Ум все­лен­ной16. Что такое бог? — Все, что видишь, и все, чего не видишь17. Он один есть все; он один дер­жит все создан­ное им и внут­ри и сна­ру­жи — толь­ко так мож­но воздать долж­ное его вели­чию, более кото­ро­го нель­зя ниче­го помыс­лить.

14. Какая же раз­ни­ца меж­ду при­ро­дой бога и нашей? — В нас луч­шая часть — душа; в нем нет ниче­го, кро­ме души. Он весь — разум.

А тем вре­ме­нем смерт­ные настоль­ко погряз­ли в заблуж­де­нии, что небо, кото­ро­го ниче­го нет пре­крас­нее, упо­рядо­чен­ное в раз навсе­гда задан­ном поряд­ке, люди счи­та­ют бес­смыс­лен­ным, под­власт­ным лишь игре слу­чая18 и отто­го бес­пре­стан­но смя­тен­ным все­воз­мож­ны­ми мол­ни­я­ми, туча­ми, буря­ми, какие потря­са­ют зем­лю и ее окрест­но­сти.

15. И не толь­ко тол­пу зара­зи­ло это безу­мие, но и неко­то­рых, объ­яв­ля­ю­щих себя при­вер­жен­ца­ми муд­ро­сти. Есть такие, кто дума­ет, буд­то у них самих душа есть, и душа пред­у­смот­ри­тель­ная, спо­соб­ная рас­по­рядить­ся сво­им и чужим; все­лен­ная же эта, в кото­рой мы живем, лише­на буд­то бы вся­ко­го смыс­ла, и то ли сама несет­ся неиз­вест­но куда; то ли дви­жет­ся при­ро­дой, не ведаю­щей, что тво­рит19.

16. Не кажет­ся ли тебе, что узна­вать все это — заня­тие весь­ма сто­я­щее? Насколь­ко могу­ще­ст­вен бог? Созда­ет ли он сам себе мате­рию или поль­зу­ет­ся дан­ной? Что пер­вее: разум ли пред­ше­ст­ву­ет мате­рии или мате­рия разу­му? Созда­ет ли бог все, что поже­ла­ет, или же во мно­гих вещах то, с чем ему при­хо­дит­ся иметь дело, сопро­тив­ля­ет­ся ему, не дает­ся, так что из рук вели­ко­го искус­ни­ка мно­гое выхо­дит дур­но создан­ным, и не от недо­стат­ка искус­ства, а из-за сопро­тив­ле­ния мате­ри­а­ла искус­ству?

17. Вот этим зани­мать­ся, это изу­чать, это­му при­ле­жать — раз­ве не зна­чит пере­прыг­нуть через свою смерт­ность и спо­до­бить­ся луч­шей уча­сти? — Ты спро­сишь, какой мне от это­го прок? — Может, и ника­ко­го, хотя одна-то поль­за есть во вся­ком слу­чае: при­ме­рив­шись к богу, я буду знать, что все осталь­ное ничтож­но мало.


Гла­ва I

1. Теперь пора мне при­сту­пить к мое­му пред­ме­ту; выслу­шай же, что я думаю об огнях, про­но­ся­щих­ся сквозь воздух.

Они несут­ся по кри­вой и со стре­ми­тель­ной ско­ро­стью; это дока­зы­ва­ет, что они низ­вер­га­ют­ся с боль­шой силой. Оче­вид­но, что они не дви­жут­ся сами по себе, но их что-то бро­са­ет.

2. Выглядят такие огни очень раз­но­об­раз­но. Какой-то из видов их Ари­сто­тель назы­ва­ет «козой»20. Если ты захо­чешь спро­сить меня поче­му, сна­ча­ла ответь мне, поче­му козы назы­ва­ют­ся коза­ми. Если же, что будет гораздо удоб­нее, мы уго­во­рим­ся не зада­вать друг дру­гу вопро­сов, на кото­рые дру­гой заве­до­мо не может отве­тить, доста­точ­но будет иссле­до­вать само явле­ние, не доис­ки­ва­ясь, с чего бы это Ари­сто­тель стал назы­вать козой огнен­ный шар. Ибо имен­но тако­ва была фор­ма огня, кото­рый явил­ся — вели­чи­ной с луну — во вре­мя вой­ны Пав­ла про­тив Пер­сея21.

3. Мы и сами виде­ли не одна­жды пла­мя в виде огром­но­го стол­ба, кото­рый на лету рас­сы­пал­ся. Подоб­ное зна­ме­ние мы виде­ли неза­дол­го до кон­чи­ны боже­ст­вен­но­го Авгу­ста22. Виде­ли и во вре­мя каз­ни Сея­на23, да и кон­чи­на Гер­ма­ни­ка24 не обо­шлась без тако­го пред­зна­ме­но­ва­ния.

4. Воз­ра­зишь мне: «Неужто ты настоль­ко погряз в заблуж­де­ни­ях, что пола­га­ешь, буд­то боги посы­ла­ют пред­зна­ме­но­ва­ния смер­тей, слов­но на зем­ле есть что-нибудь столь вели­кое, что весь мир зна­ет о его гибе­ли?» Это мы обсудим в дру­гое вре­мя. Тогда и увидим, про­ис­хо­дят ли все вещи в опре­де­лен­ном поряд­ке, так что вся­кое пред­ше­ст­ву­ю­щее — либо при­чи­на, либо зна­ме­ние после­дую­щих. Увидим, пекут­ся ли боги о делах чело­ве­че­ских; воз­ве­ща­ет ли сама после­до­ва­тель­ность миро­по­ряд­ка о том, чему пред­сто­ит свер­шить­ся, опре­де­лен­ны­ми зна­ка­ми.

5. Пока­мест25 же я вот что думаю: подоб­ные огни воз­ни­ка­ют от силь­но­го тре­ния возду­ха, когда одна часть его тес­нит дру­гую, а та не усту­па­ет и сопро­тив­ля­ет­ся. Из это­го про­ти­во­бор­ства воз­ни­ка­ют стол­бы, и шары, и факе­лы, и све­че­ния. А при более лег­ком столк­но­ве­нии и, так ска­зать, тре­нии, высе­ка­ют­ся более мел­кие огонь­ки:

Звезды
Часто про­но­сят­ся вниз, а за ними вле­чет­ся их волос
26.

6. Тогда мель­чай­шие огонь­ки обо­зна­ча­ют и про­тя­ги­ва­ют по небу тонень­кую огнен­ную дорож­ку. Ни одна почти ночь не про­хо­дит без подоб­но­го зре­ли­ща: ведь для это­го не нуж­но боль­шо­го пере­ме­ще­ния возду­ха. Одним сло­вом, воз­ни­ка­ют они так же, как и мол­нии, толь­ко силы для это­го тре­бу­ет­ся мень­ше; подоб­но тому как столк­но­ве­ние туч со сред­ней силой про­из­во­дит зар­ни­цы, а более силь­ное — мол­нии, так и здесь: чем мень­ше возду­ха и чем сла­бее его сжа­тие, тем более мел­кие полу­ча­ют­ся огонь­ки.

7. Ари­сто­тель пред­ла­га­ет еще и такое объ­яс­не­ние. Круг земель выды­ха­ет мно­го раз­ных испа­ре­ний: одни влаж­ные, дру­гие сухие, третьи горя­чие, чет­вер­тые лег­ко вос­пла­ме­ня­ю­щи­е­ся27. Неуди­ви­тель­но, что у зем­ли быва­ют испа­ре­ния раз­ных видов: ведь и в небе явле­ны самые раз­ные цве­та: Пес ярко-крас­ный28, Марс — туск­лее, Юпи­тер вовсе лишен цве­та, испус­кая чистый свет.

8. Сле­до­ва­тель­но, сре­ди мно­же­ства частиц, испус­кае­мых зем­лей и уно­ся­щих­ся вверх, непре­мен­но долж­ны попа­дать в тучи и неко­то­рые лег­ко­вос­пла­ме­ня­ю­щи­е­ся веще­ства, при­чем заго­рать­ся они могут не толь­ко от уда­ра, но даже и от дыха­ния сол­неч­ных лучей; ведь и у нас вет­ки, обрыз­ган­ные серой, мож­но зажечь на рас­сто­я­нии.

9. Вполне прав­до­по­доб­но поэто­му, что подоб­ное веще­ство, ско­пив­шись в тучах, лег­ко заго­ра­ет­ся, и воз­ни­ка­ют боль­шие и малень­кие огни, в зави­си­мо­сти от того, боль­ше или мень­ше в них было сил.

Ниче­го нет глу­пее, как пред­по­ла­гать, буд­то это звезды пада­ют или пере­пры­ги­ва­ют с места на место, или буд­то от звезд что-то отва­ли­ва­ет­ся или отры­ва­ет­ся.

10. Ведь если бы было так, звезд бы уже не оста­лось. А меж­ду тем каж­дая ока­зы­ва­ет­ся на сво­ем обыч­ном месте и в сво­их обыч­ных раз­ме­рах; сле­до­ва­тель­но, те огни рож­да­ют­ся ниже звезд и быст­ро про­па­да­ют, посколь­ку нет у них сво­его места и проч­но­го осно­ва­ния.

11. — Но поче­му же они не появ­ля­ют­ся сре­ди дня?

Так ты ска­жешь, пожа­луй, что и звезд днем нет, раз их не вид­но? Как не вид­но звезд, когда их затме­ва­ет сол­неч­ное сия­ние, так и эти факе­лы: они про­но­сят­ся и днем, но яркость днев­но­го све­ти­ла скры­ва­ет их. Если же сверкнет порой вспыш­ка такой силы, что блеск ее усто­ит и про­тив днев­но­го све­та, тогда появ­ля­ют­ся и днем.

12. На нашем веку точ­но появ­ля­лись днев­ные факе­лы, и не один раз: одни про­но­си­лись с восто­ка на запад, дру­гие — с запа­да на восток.

Моря­ки счи­та­ют, что если пада­ет мно­го звезд, зна­чит, будет буря. Но если это — пред­ве­стие вет­ров, то рож­да­ет­ся оно там же, откуда и вет­ры, то есть в возду­хе, кото­рый посе­редине меж­ду Луной и Зем­лей.

13. При силь­ных бурях часто появ­ля­ют­ся как бы звездоч­ки, садя­щи­е­ся на пару­са; тер­пя­щие бед­ст­вие море­хо­ды дума­ют тогда, что это им помо­га­ют боже­ства Касто­ра и Пол­лук­са29. Но при­чи­на для доб­рой надеж­ды здесь иная: оче­вид­но, что буря уже пере­ло­ми­лась и вет­ры ути­ха­ют — в про­тив­ном слу­чае огни нес­лись бы, а не сиде­ли.

14. Когда Гилипп30 направ­лял­ся в Сира­ку­зы, появи­лась звезда, оста­но­вив­ша­я­ся на самом кон­чи­ке его копья. В рим­ских лаге­рях виде­ли, как заго­ра­лись дро­ти­ки: это зна­чит, что на них попа­ли огни. Они часто явля­ют­ся в виде мол­ний и тогда обыч­но пора­жа­ют дере­вья и живые суще­ства; но когда в них мень­ше силы, они про­сто тихо соскаль­зы­ва­ют с неба и садят­ся на что-нибудь, нико­го не пора­жая и не раня.

Есть сре­ди них такие, кото­рые высе­ка­ют­ся меж­ду туч; дру­гие появ­ля­ют­ся при ясном небе, когда воздух доста­точ­но сжат, чтобы испус­кать огни.

15. Ведь и гром гре­мит порой с ясно­го неба и по той же самой при­чине, что из туч — из-за столк­но­ве­ния масс возду­ха; ведь и более про­зрач­ный и сухой воздух может соби­рать­ся и обра­зо­вы­вать некие тела, подоб­ные тучам; они-то, стал­ки­ва­ясь друг с дру­гом, и изда­ют звук.

Тогда в каком же слу­чае полу­ча­ют­ся стол­бы? В каком — круг­лые щиты или подо­бия боль­шо­го пожа­ра?

Когда на то же веще­ство воздей­ст­ву­ет подоб­ная же при­чи­на, толь­ко бо́льшая.


Гла­ва II

1. Посмот­рим теперь, как полу­ча­ет­ся сия­ние, окру­жаю­щее ино­гда све­ти­ла. Пере­да­ют, что в тот день, когда боже­ст­вен­ный Август, вер­нув­шись из Апол­ло­нии, всту­пил в Рим, вокруг солн­ца был виден раз­но­цвет­ный круг31, какой обыч­но быва­ет в раду­ге. Гре­ки зовут его «гало»; мы можем назвать его, пожа­луй, вен­цом32. Рас­ска­жу, как объ­яс­ня­ют его про­ис­хож­де­ние.

2. Когда в бас­сейн бро­шен камень, мы видим, как по воде рас­хо­дит­ся мно­же­ство кру­гов: сна­ча­ла воз­ни­ка­ет пер­вый — самый малень­кий, затем дру­гой — поболь­ше, затем — все боль­ше и боль­ше, пока не иссякнет пер­во­на­чаль­ный тол­чок и не рас­т­во­рит­ся в гла­ди непо­движ­ных вод. Пред­по­ло­жим, что нечто подоб­ное про­ис­хо­дит и в возду­хе. Сгу­стив­шись, он ста­но­вит­ся чув­ст­ви­те­лен к уда­ру; свет солн­ца, луны или любо­го дру­го­го све­ти­ла, попа­дая в него, застав­ля­ет его рас­хо­дить­ся кру­га­ми. Ведь жид­кость, воздух, все, что при­об­ре­та­ет фор­му от напо­ра извне, сжи­ма­ясь, при­ни­ма­ет облик того, что его сжи­ма­ет; но вся­кий свет рас­про­стра­ня­ет­ся кру­га­ми; сле­до­ва­тель­но, и воздух от уда­ра све­та будет рас­хо­дить­ся кру­га­ми.

3. Из-за это­го гре­ки назва­ли подоб­ное сия­ние тем же сло­вом, что и «гум­но» — ведь места, пред­на­зна­чен­ные для обмо­лота зер­на, почти все­гда круг­лые. Не сле­ду­ет, одна­ко, пола­гать, что эти будь то гум­на, будь то вен­цы, обра­зу­ют­ся дей­ст­ви­тель­но рядом со све­ти­лами. Ибо они, хотя и кажут­ся окру­жаю­щи­ми их и слов­но вен­чаю­щи­ми, на самом деле отде­ле­ны от них огром­ней­шим рас­сто­я­ни­ем; све­тя­щий­ся образ, кото­рый зре­ние наше, обма­ну­тое обыч­ной сво­ей сла­бо­стью, счи­та­ет рас­по­ло­жен­ным вокруг само­го све­ти­ла, воз­ни­ка­ет совсем неда­ле­ко от зем­ли.

4. Ниче­го подоб­но­го про­сто не может про­изой­ти рядом со звезда­ми или солн­цем — ведь там лишь тон­кий эфир. Толь­ко в плот­ных и густых телах могут запе­чатле­вать­ся фор­мы; в тон­ких им негде утвер­дить­ся, не за что заце­пить­ся.

Подоб­ные вен­цы мож­но ино­гда наблюдать в банях вокруг све­тиль­ни­ков33 из-за тем­ноты спер­то­го возду­ха — и осо­бен­но часто при южном вет­ре, когда атмо­сфе­ра самая тяже­лая и сгу­стив­ша­я­ся.

5. Вен­цы эти ино­гда посте­пен­но рас­плы­ва­ют­ся и про­па­да­ют. Ино­гда раз­ры­ва­ют­ся с какой-нибудь сто­ро­ны; оттуда, где рас­плел­ся венец, моря­ки ожи­да­ют вет­ра: если разо­шел­ся с север­ной сто­ро­ны — будет акви­лон, если с запад­ной — фаво­ний. Вот лиш­нее дока­за­тель­ство того, что вен­цы воз­ни­ка­ют в той же части неба, что и вет­ры; выше не быва­ет вен­цов, посколь­ку нет и вет­ров.

6. Добавь к этим аргу­мен­там еще один: венец соби­ра­ет­ся толь­ко при непо­движ­ном возду­хе и сла­бом вет­ре — при дру­гих обсто­я­тель­ствах его не быва­ет вид­но. Ведь толь­ко непо­движ­ный воздух мож­но сжать или раз­дви­нуть, при­дав ему опре­де­лен­ный облик; а на поток возду­ха свет не может нажать, ибо тот не ока­зы­ва­ет сопро­тив­ле­ния и не при­ни­ма­ет ника­кой фор­мы, посколь­ку каж­дая его часть тот­час уно­сит­ся прочь.

7. Итак, подоб­ное изо­бра­же­ние нико­гда не появит­ся вокруг како­го бы то ни было све­ти­ла ина­че, как при густом и непо­движ­ном возду­хе, гото­вом при­нять и удер­жать попа­даю­щий в него луч круг­ло­го све­та. И на то есть при­чи­на. Вспом­ни-ка при­мер, кото­рый я недав­но при­во­дил. Брось каме­шек в бас­сейн или в озе­ро — в любую сто­я­чую воду — пой­дут бес­чис­лен­ные кру­ги; а в реке ниче­го не полу­чит­ся. Поче­му? Пото­му что теку­щая вода раз­ме­та­ет любые очер­та­ния. То же самое про­ис­хо­дит и в возду­хе: непо­движ­ный, он может при­ни­мать опре­де­лен­ные очер­та­ния; теку­щий же и несу­щий­ся не дает такой воз­мож­но­сти, сме­тая любое дав­ле­ние и любую фор­му.

8. Когда вен­цы, о кото­рых я веду речь, рав­но­мер­но рас­плы­ва­ют­ся и сами по себе тихо про­па­да­ют, это пред­ве­ща­ет без­мя­теж­ность возду­ха, тиши­ну и покой; если они исчез­нут с одной сто­ро­ны — оттуда, где они рас­ко­ло­лись, будет ветер; если порва­лись во мно­гих местах — будет буря.

9. Поче­му это так, мож­но понять из того, что я уже изло­жил. В самом деле, если все изо­бра­же­ние исче­за­ет цели­ком, зна­чит, воздух урав­но­ве­шен и тем самым спо­ко­ен. Если оно про­па­дет с одной сто­ро­ны, оче­вид­но, что оттуда на него нале­га­ет воздух — зна­чит, оттуда будет и ветер. Если же ото­всюду оно разди­ра­ет­ся и рвет­ся, ясно, что натиск про­ис­хо­дит со всех сто­рон и неспо­кой­ный воздух нале­та­ет то оттуда, то отсюда; из тако­го непо­сто­ян­ства возду­ха, нале­таю­ще­го со всех сто­рон мно­же­ст­вом поры­вов, оче­вид­но, что пред­сто­ит бур­ная схват­ка мно­гих вет­ров.

10. Такие вен­цы мож­но наблюдать по ночам вокруг луны и дру­гих звезд; днем ред­ко, поэто­му кое-кто из гре­ков заяв­ля­ет, что днем их не быва­ет вовсе, хотя исто­рия утвер­жда­ет обрат­ное. При­чи­на их ред­ко­сти в том, что сол­неч­ный свет силь­нее, и сам воздух, воз­буж­ден­ный и разо­гре­тый им, — раз­ре­жен­нее. Луна дей­ст­ву­ет сла­бее, и поэто­му свет ее лег­че удер­жи­ва­ет­ся раз­ли­тым вокруг возду­хом.

11. Рав­ным обра­зом и про­чие све­ти­ла недо­ста­точ­но силь­ны, чтобы про­рвать воздух; поэто­му их изо­бра­же­ние вос­при­ни­ма­ет­ся более проч­ной и менее подат­ли­вой мате­ри­ей и в ней сохра­ня­ет­ся. Воздух при этом дол­жен быть не настоль­ко густым, чтобы вытал­ки­вать и отбра­сы­вать от себя послан­ный свет, и не настоль­ко тон­ким и раз­ре­жен­ным, чтобы совсем не задер­жи­вать попа­даю­щие в него лучи. Имен­но такое уме­рен­ное рав­но­ве­сие и дости­га­ет­ся ночью, когда воздух гуще, чем быва­ет обыч­но днем, и све­ти­ла не прон­за­ют его рез­ки­ми уда­ра­ми, но мяг­ко испус­ка­ют в него свой свет.


Гла­ва III

1. Зато раду­ги, напро­тив, не быва­ет по ночам, или, по край­ней мере, очень ред­ко, так как луна не настоль­ко силь­на, чтобы про­ни­зать тучи и окра­сить их так, как это дела­ет про­ни­каю­щее в них солн­це. Ибо имен­но таким обра­зом объ­яс­ня­ют про­ис­хож­де­ние мно­го­цвет­ной дуги34. Ведь в тучах одни части силь­нее разду­ты, дру­гие — сла­бее, одни слиш­ком густы, чтобы про­пу­стить солн­це, дру­гие — черес­чур жид­ки, чтобы его отра­жать; такая их неоди­на­ко­вость пере­ме­ши­ва­ет свет с тенью и дает в резуль­та­те уди­ви­тель­ное раз­но­цве­тье раду­ги.

2. Мож­но и ина­че объ­яс­нить про­ис­хож­де­ние раду­ги, при­мер­но сле­дую­щим обра­зом. Когда где-нибудь про­рвет­ся тру­ба, через малень­кую дыроч­ку бьет вода; если мы посмот­рим на ее брыз­ги про­тив низ­ко сто­я­ще­го солн­ца, мы увидим в них изо­бра­же­ние раду­ги. То же самое ты можешь увидеть, если пона­блюда­ешь за сукон­щи­ком: когда он набе­рет в рот воды и легонь­ко опрыс­ки­ва­ет натя­ну­тые на рас­пял­ки тка­ни, в этом возду­хе, пол­ном брызг, появ­ля­ют­ся те же цве­та, какие мы видим обыч­но в раду­ге.

3. При­чи­на ее — жид­кость, в этом можешь не сомне­вать­ся: ведь когда нет туч, нико­гда не быва­ет и раду­ги. Одна­ко посмот­рим, каким обра­зом она полу­ча­ет­ся.

Неко­то­рые гово­рят, что быва­ют кап­ли, про­пус­каю­щие солн­це, а быва­ют более сжа­тые и пото­му непро­зрач­ные35; соот­вет­ст­вен­но пер­вые испус­ка­ют свет, вто­рые отбра­сы­ва­ют тень; из сме­ше­ния того и дру­го­го воз­ни­ка­ет раду­га, в кото­рой одна часть вос­при­ни­ма­ет солн­це и отто­го сия­ет, вто­рая же тем­нее — она не про­пус­ка­ет солн­ца и отбра­сы­ва­ет тень на сосед­ние кап­ли.

4. Не все, одна­ко, соглас­ны, что это так. В самом деле, если бы в раду­ге было все­го два цве­та, если бы она состо­я­ла лишь из све­та и тени, то это мог­ло бы пока­зать­ся прав­до­по­доб­ным. Одна­ко

тыся­ча раз­ных свер­ка­ет цве­тов,
гла­зу не уло­вить пере­хо­да: сли­ва­ет­ся каж­дый
с цве­том сосед­ним в одно, но лишь край­ние два раз­ли­чи­мы
36.

Мы видим в раду­ге и огнен­ное, и жел­тое, и синее, и дру­гие цве­та, про­веден­ные тон­ки­ми лини­я­ми, как на кар­тине. Как ска­зал поэт, ты не отда­ешь себе отче­та в том, что это раз­ные цве­та, пока не срав­нишь пер­во­го с послед­ним. До чего уди­ви­тель­но здесь искус­ство при­ро­ды: пере­лив кра­сок усколь­за­ет от нас, и то, что нача­лось нераз­ли­чи­мо сход­ным, кон­ча­ет­ся несо­по­ста­ви­мо раз­лич­ным. Так какие же тут два цве­та, какие свет и тень, когда нуж­но объ­яс­нить неис­чис­ли­мое раз­но­цве­тие?

5. Неко­то­рые дума­ют, что раду­га полу­ча­ет­ся так: там, где уже начал­ся дождь, каж­дая падаю­щая дож­де­вая кап­ля ока­зы­ва­ет­ся зер­ка­лом и отра­жа­ет солн­це. Бес­чис­лен­ное мно­же­ство таких отра­же­ний летит и отвес­но и наклон­но во все сто­ро­ны, и раду­га — сме­ше­ние мно­же­ства отра­же­ний солн­ца.

6. А при­хо­дят они к подоб­но­му заклю­че­нию вот как. Выставь­те, гово­рят они, на ули­цу в ясный день тыся­чу тазов с водой — во всех отра­зит­ся солн­це; обрыз­гай­те кап­ля­ми воды листья — каж­дая отра­зит солн­це. Но возь­ми­те самый необъ­ят­ный водо­ем — в нем вы не полу­чи­те боль­ше одно­го отра­же­ния. Поче­му? Пото­му что вся­кая глад­кая поверх­ность, заклю­чен­ная в свои гра­ни­цы, есть одно зер­ка­ло. Разде­ли боль­шой водо­ем внут­рен­ни­ми стен­ка­ми, и в нем будет столь­ко же отра­же­ний, сколь­ко отдель­ных бас­сей­нов; оставь его как есть — и как бы он ни был велик, он даст тебе толь­ко одно отра­же­ние. Объ­ем жид­ко­сти или вели­чи­на водо­е­ма не име­ют реши­тель­но ника­ко­го зна­че­ния; если он огра­ни­чен, он пред­став­ля­ет собой зер­ка­ло. Поэто­му бес­ко­неч­ное мно­же­ство капе­лек про­ли­ваю­ще­го­ся дождя состав­ля­ют бес­ко­неч­ное мно­же­ство зер­кал и дают столь­ко же сол­неч­ных отра­же­ний. Со сто­ро­ны они все кажут­ся пере­ме­шан­ны­ми, ибо пада­ют в раз­ные сто­ро­ны, и, кро­ме того, на рас­сто­я­нии не вид­но разде­ля­ю­ще­го их про­стран­ства, так что вме­сто отдель­ных отра­же­ний мы видим одно, сме­шан­ное из всех сра­зу.

7. Ари­сто­тель судит об этом при­мер­но так же. Вся­кая глад­кая поверх­ность, как он гово­рит, воз­вра­ща­ет гла­зу испус­кае­мые им лучи; но самые глад­кие вещи на све­те — вода и воздух; поэто­му от сгу­щен­но­го возду­ха наш взгляд отра­жа­ет­ся и воз­вра­ща­ет­ся к нам. Если же зре­ние сла­бое и нездо­ро­вое, то оно может ока­зать­ся не в состо­я­нии пре­одо­леть сопро­тив­ле­ние даже обыч­но­го возду­ха. Неко­то­рые, напри­мер, стра­да­ют такой болез­нью: им мере­щит­ся, что они повсюду наты­ка­ют­ся на самих себя, ибо везде они видят свое соб­ст­вен­ное отра­же­ние. Отче­го это? А отто­го, что боль­ные гла­за их не в силах про­рвать даже бли­жай­ший слой возду­ха, и взгляд сра­зу отска­ки­ва­ет назад.

8. На них вся­кий воздух дей­ст­ву­ет так же, как на дру­гих — густой: ведь самой малой плот­но­сти доста­точ­но, чтобы отра­зить немощ­ный взгляд. Но гораздо силь­нее оттал­ки­ва­ет наш взор вода: она плот­нее, и лучи наших глаз не могут ее про­бить; она задер­жи­ва­ет их и отсы­ла­ет назад, откуда вышли. Итак, сколь­ко капе­лек, столь­ко и зер­кал; но из-за мало­сти сво­ей они отра­жа­ют лишь цвет солн­ца, а не его очер­та­ния. А так как один и тот же сол­неч­ный цвет вос­про­из­во­дит­ся в бес­чис­лен­ных капель­ках, падаю­щих бес­пре­рыв­но, то мы начи­на­ем видеть не мно­же­ство раз­роз­нен­ных отра­же­ний, а одно длин­ное и непре­рыв­ное.

9. — Поче­му же, инте­рес­но, — воз­ра­зишь ты мне, — я не вижу ни одно­го отра­же­ния там, где, как ты утвер­жда­ешь, их мно­го тысяч? И поче­му эти отра­же­ния — раз­ных цве­тов, если у солн­ца цвет один?

Чтобы опро­верг­нуть это твое воз­ра­же­ние и про­чие, не более тво­е­го осно­ва­тель­ные, нуж­но заме­тить преж­де все­го сле­дую­щее. Ниче­го нет обман­чи­вее наше­го зре­ния, и это каса­ет­ся не толь­ко тех вещей, кото­рые нам меша­ет как сле­ду­ет раз­глядеть их уда­лен­ность, но даже и тех, кото­рые у нас вро­де бы под рукой. Вес­ло, покры­тое тон­ким сло­ем воды, кажет­ся сло­ман­ным; пло­ды, если поглядеть на них через стек­ло, пока­жут­ся гораздо круп­нее; на кон­це доста­точ­но длин­но­го пор­ти­ка исче­за­ют про­ме­жут­ки меж­ду колон­на­ми.

10. Вер­нем­ся к само­му солн­цу. Разум дока­зы­ва­ет, что оно боль­ше все­го зем­но­го кру­га, а зре­ние умень­ша­ет его до того, что мно­гие муд­ре­цы были убеж­де­ны, буд­то оно не боль­ше фута в диа­мет­ре. Мы зна­ем, что оно дви­жет­ся быст­рее все­го на све­те, и одна­ко никто из нас не видит, как оно дви­жет­ся, так что мы бы и не пове­ри­ли, что оно пере­ме­ща­ет­ся, если бы вдруг не заме­ча­ли, что оно уже пере­ме­сти­лось. Да ведь и сам мир несет­ся с голо­во­кру­жи­тель­ной ско­ро­стью, про­кру­чи­вая в мгно­ве­ние ока свои вос­хо­ды и зака­ты, но никто из нас это­го не чув­ст­ву­ет. Так что же удив­лять­ся, если наши гла­за не раз­ли­ча­ют кро­шеч­ные дож­де­вые кап­ли, и мель­чай­шие отра­же­ния кажут­ся с боль­шо­го рас­сто­я­ния сли­ты­ми воеди­но?

11. Одно во вся­ком слу­чае не под­ле­жит сомне­нию: что раду­га — это отра­же­ние солн­ца в полом и напол­нен­ном капель­ка­ми росы обла­ке37. Ты можешь убедить­ся в этом и сам: во-пер­вых, раду­га быва­ет все­гда толь­ко напро­тив солн­ца; во-вто­рых, она быва­ет высо­кая или низ­кая в зави­си­мо­сти от того, сто­ит ли солн­це соот­вет­ст­вен­но низ­ко или высо­ко; дви­жет­ся она все­гда в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну, а имен­но под­ни­ма­ет­ся, когда опус­ка­ет­ся солн­це, и опус­ка­ет­ся тем ниже, чем выше солн­це взой­дет. Часто подоб­ное обла­ко ока­зы­ва­ет­ся сбо­ку от солн­ца; тогда оно не дает ника­кой раду­ги, ибо солн­це отра­жа­ет­ся в нем не пря­мо.

12. Раз­но­об­ра­зие же цве­тов про­ис­хо­дит отто­го, что часть цве­та — от солн­ца, а часть от это­го само­го обла­ка; вла­га чер­тит эти линии — то синие, то зеле­ные, то пур­пур­ные, жел­тые или огне­цвет­ные, при­чем все это раз­но­об­ра­зие полу­ча­ет­ся из двух все­го цве­тов — одно­го более насы­щен­но­го, дру­го­го более сла­бо­го. В самом деле, ведь даже окра­шен­ные одни­ми и теми же улит­ка­ми38 пур­пур­ные тка­ни выхо­дят самых раз­ных цве­тов: тут важ­но и как дол­го их выма­чи­ва­ли, и какой был рас­т­вор — густой или жид­кий, и оку­на­ли ли их один раз или несколь­ко, выва­ри­ва­ли их потом или нет.

13. Так не сто­ит удив­лять­ся тому, что все­го две вещи — солн­це и туча, т. е. отра­жен­ное тело и зер­ка­ло, — про­из­во­дят столь­ко раз­ных цве­тов: их ров­но столь­ко, сколь­ко здесь может быть сте­пе­ней уси­ле­ния и ослаб­ле­ния све­та; ведь и свет быва­ет раз­но­го цве­та — когда, напри­мер, огонь горит во всю мощь и когда он зату­ха­ет и сла­бе­ет.

14. Быва­ют вещи, о кото­рых мы не можем ска­зать ниче­го опре­де­лен­но­го и вынуж­де­ны доволь­ст­во­вать­ся самы­ми общи­ми догад­ка­ми; там наше иссле­до­ва­ние поне­во­ле будет туман­ным и смут­ным. Но тут-то совер­шен­но оче­вид­но, что у раду­ги две при­чи­ны — солн­це и туча; оче­вид­но уже из того, что ее нико­гда не быва­ет ни при совер­шен­но ясном небе, ни при затя­ну­том туча­ми так, чтобы солн­ца не было вид­но; а раз при отсут­ст­вии одно­го из двух ее не быва­ет, зна­чит, она про­ис­хо­дит из обо­их.


Гла­ва IV

1. С немень­шей оче­вид­но­стью дока­зы­ва­ет­ся и то, что изо­бра­же­ние раду­ги полу­ча­ет­ся путем зер­каль­но­го отра­же­ния, ибо оно нико­гда не воз­ни­ка­ет при про­ти­во­сто­я­нии, то есть когда отра­же­ние (раду­га) сто­ит с одной сто­ро­ны, а отра­жаю­щее (туча) — с про­ти­во­по­лож­ной. Гео­мет­ры при­во­дят на этот счет дово­ды, кото­рые не убеж­да­ют, а пря­мо вынуж­да­ют вся­ко­го с ними согла­сить­ся, так что не может оста­вать­ся ника­ко­го сомне­ния, что раду­га есть отра­же­ние солн­ца — пло­хо вос­про­из­веден­ное из-за непра­виль­ной фор­мы зер­ка­ла. А мы попро­бу­ем при­ве­сти здесь дру­гие дока­за­тель­ства, кото­рые чита­тель смо­жет понять без спе­ци­аль­ной под­готов­ки.

2. Одним из дока­за­тельств, что раду­га рож­да­ет­ся имен­но так, я счи­таю то, что она рож­да­ет­ся чрез­вы­чай­но быст­ро. В самом деле, такое огром­ное и раз­но­об­раз­ное тело в мгно­ве­ние ока воз­ни­ка­ет на небе и так же быст­ро исче­за­ет. Но ничто не полу­ча­ет­ся с такой быст­ро­той, как отра­же­ние в зер­ка­ле, ибо зер­ка­ло ниче­го не про­из­во­дит, а толь­ко пока­зы­ва­ет.

3. Арте­ми­дор Парос­ский39 добав­ля­ет еще, како­го имен­но рода долж­но быть обла­ко, чтобы полу­ча­лось такое отра­же­ние солн­ца. Если вы возь­ме­те, объ­яс­ня­ет он, вогну­тое зер­ка­ло, кото­рое мож­но полу­чить, раз­ре­зав стек­лян­ный шар, и вста­не­те по ту сто­ро­ну цен­тра, то всех, кто будет сто­ять рядом с вами, вы увиди­те в зер­ка­ле пере­вер­ну­ты­ми и бли­же к вам, чем к зер­ка­лу.

4. То же самое, по его сло­вам, про­ис­хо­дит, когда мы смот­рим со сто­ро­ны на круг­лую и полую тучу: отра­же­ние в ней солн­ца отде­ля­ет­ся от тучи, при­бли­жа­ет­ся к нам и пово­ра­чи­ва­ет­ся в нашу сто­ро­ну. Огнен­ный цвет у это­го отра­же­ния — от солн­ца, синий — от тучи, а все осталь­ные — от сме­ше­ния двух пер­вых.


Гла­ва V

1. Про­тив все­го это­го выска­зы­ва­ют­ся сле­дую­щие воз­ра­же­ния.

Во-пер­вых, суще­ст­ву­ют два мне­ния о зер­ка­лах. Одни пола­га­ют, что мы видим в них наши подо­бия, то есть очер­та­ния наших тел, кото­рые сами­ми эти­ми тела­ми испус­ка­ют­ся, а затем от них отде­ля­ют­ся; дру­гие счи­та­ют, что мы смот­рим не на обра­зы в зер­ка­ле, а на сами тела, так как взгляд наших глаз пово­ра­чи­ва­ет­ся зер­ка­лом назад и отра­жа­ет­ся на нас же40. Впро­чем, каким бы обра­зом мы ни виде­ли то, что мы там видим, к делу это не име­ет ни малей­ше­го отно­ше­ния.

2. Ибо, како­во бы ни было изо­бра­же­ние, зер­ка­ло долж­но вос­про­из­во­дить его похо­жим. Но раз­ве есть вещи более непо­хо­жие, чем солн­це и раду­га — и по очер­та­ни­ям, и по цве­ту, и по вели­чине? Раду­га куда боль­ше, и в сия­ю­щей сво­ей части куда крас­нее солн­ца, а осталь­ные ее цве­та и вовсе дру­гие.

3. — Далее, — воз­ра­зят мне, — если ты заяв­ля­ешь, что зер­ка­лом может быть про­сто воздух, изволь пока­зать мне в возду­хе такую же глад­кую и ров­ную поверх­ность, такой же блеск, как у зер­ка­ла. Да и обла­ка не име­ют с зер­ка­лом ни малей­ше­го сход­ства: сколь­ко раз нам слу­ча­лось про­хо­дить сквозь них, а себя мы в них не увиде­ли; все, кто взби­ра­ет­ся на вер­ши­ны гор, пере­ста­ют видеть и само оку­ты­ваю­щее их обла­ко, и сво­их отра­же­ний при этом не видят.

4. — Или вот, ты утвер­жда­ешь, буд­то отдель­ные кап­ли — это отдель­ные зер­ка­ла. Лад­но, пусть так, но я не согла­сен, что обла­ко состо­ит из капель. В нем есть нечто, из чего могут полу­чить­ся кап­ли, но не сами кап­ли. В обла­ках нет воды, а есть толь­ко веще­ство, из кото­ро­го может полу­чить­ся вода.

5. — Впро­чем, пусть даже и это будет по-тво­е­му, пусть будут в обла­ках бес­чис­лен­ные кап­ли, пусть они отра­жа­ют солн­це; но ведь отра­же­ние будет не одно, а в каж­дой — свое. Возь­ми и соеди­ни несколь­ко зер­кал — они не сольют­ся в одно изо­бра­же­ние, но каж­дое будет заклю­чать в себе свой образ види­мой вещи. Быва­ют зер­ка­ла, состав­лен­ные из мно­же­ства очень мел­ких кусоч­ков: пока­жи тако­му зер­ка­лу одно­го чело­ве­ка — в нем появит­ся тол­па наро­ду: каж­дая частич­ка даст свое изо­бра­же­ние. Будучи соеди­не­ны и вплот­ную при­жа­ты друг к дру­гу, они тем не менее дают каж­дая отдель­ное изо­бра­же­ние, делая тол­пу из одно­го чело­ве­ка, при­чем не сме­ши­ва­ют их все в одну кучу, но пока­зы­ва­ют каж­дое отдель­но, как бы раз­ни­мая их и раз­во­дя в сто­ро­ны. А ведь раду­га очер­че­на еди­ной лини­ей, как изо­бра­же­ние чего-то еди­но­го и цело­го.

6. — Что из того, — про­дол­жит воз­ра­же­ния наш про­тив­ник, — что брыз­жу­щая из про­рван­ной тру­бы или взби­тая вверх веслом вода быва­ет окра­ше­на в те же цве­та, какие вид­ны в раду­ге. Это-то пра­виль­но, но при­чи­на тут совсем не та, какую ты хочешь усмот­реть — буд­то бы каж­дая кап­ля вос­при­ни­ма­ет изо­бра­же­ние солн­ца. Ведь кап­ли эти пада­ют быст­рее, чем могут схва­тить какое бы то ни было изо­бра­же­ние. Чтобы пой­мать его, они долж­ны бы сто­ять. К тому же они несут не изо­бра­же­ние, а цвет. Кро­ме того, как гово­рит в крас­но­ре­чи­вей­ших сти­хах Цезарь Нерон41, «шей­ка бле­стит Кифе­рей­ской голуб­ки при каж­дом дви­же­ньи», и у пав­ли­нов заты­лок сия­ет и пере­ли­ва­ет­ся все­ми цве­та­ми, сто­ит ему повер­нуть­ся. Так что же, нам при­дет­ся назвать зер­ка­ла­ми и перья, окра­ши­ваю­щи­е­ся при каж­дом пово­ро­те в новый цвет?

7. Тучи ничуть не боль­ше похо­жи на зер­ка­ла по сво­ей при­ро­де, чем пти­цы, кото­рых я при­вел в при­мер, или чем хаме­лео­ны и все про­чие живот­ные, меня­ю­щие цвет — сами ли собою, когда вос­пла­ме­нит­ся в них гнев или вожде­ле­ние и при­лив жид­ко­сти изме­ня­ет кожу, или в зави­си­мо­сти от осве­ще­ния, при­ни­мая раз­ную окрас­ку, когда свет пада­ет на них пря­мо или сбо­ку.

8. — Так что же обще­го меж­ду туча­ми и зер­ка­ла­ми? Одни про­зрач­ны, дру­гие не про­пус­ка­ют све­та; эти ред­ки, а те — твер­ды и плот­ны; те — цели­ком из одно­го веще­ства, эти — слу­чай­но соста­ви­лись из самых раз­ных веществ и пото­му непроч­ны и не дер­жат­ся дол­го?

Кро­ме того, на вос­хо­де солн­ца мы видим, как часть неба крас­не­ет, видим ино­гда огне­цвет­ные обла­ка; что же меша­ет нам заклю­чить, что как в этот один цвет они мог­ли окра­сить­ся на вос­хо­де солн­ца, так могут при­нять и мно­го цве­тов, хотя и не име­ют ника­ких зер­каль­ных свойств?

9. — Вот ты еще при­во­дил такой аргу­мент, — доба­вит мой оппо­нент, — что, дескать, раду­га все­гда воз­ни­ка­ет напро­тив солн­ца, и зер­ка­ло тоже отра­жа­ет пред­мет, пря­мо про­тив него нахо­дя­щий­ся. Этот твой аргу­мент, — ска­жет он, — может послу­жить на поль­зу нам обо­им: ибо как зер­ка­ло сле­ду­ет поме­стить напро­тив пред­ме­та, чтобы полу­чить его отра­же­ние, точ­но так же и солн­це долж­но сто­ять отно­си­тель­но туч, чтобы они мог­ли окра­сить­ся. Ибо оно окра­ши­ва­ет их не из вся­ко­го поло­же­ния — для это­го дела тоже нужен удоб­ный угол паде­ния лучей.

10. Так гово­рят те, кто хочет, чтобы все счи­та­ли, буд­то обла­ка окра­ши­ва­ют­ся.

Посидо­ний42 и дру­гие, пола­гаю­щие, что види­мая нами раду­га про­ис­хо­дит путем зер­каль­но­го отра­же­ния, отве­ча­ют: «Если бы в раду­ге был какой-нибудь цвет, то он там и сохра­нял­ся бы; и был бы виден тем отчет­ли­вее, чем бли­же мы подой­дем; но ведь в дей­ст­ви­тель­но­сти образ раду­ги, изда­ли столь ясный, про­па­да­ет, когда подой­дешь близ­ко».

11. С этим аргу­мен­том я, пожа­луй, не согла­шусь, хотя само отста­и­вае­мое Посидо­ни­ем мне­ние разде­ляю. Поче­му? Ска­жу: быва­ет, что туча окра­ши­ва­ет­ся так, что цвет ее виден не ото­всюду. Ведь и сама она не ото­всюду вид­на; так, никто не может видеть обла­ко, в кото­ром сам нахо­дит­ся. Что же уди­ви­тель­но­го, если не видит ее цве­та тот, кто и ее саму раз­глядеть не может? Но она, хоть и невиди­мая, суще­ст­ву­ет; так же и цвет. Поэто­му то, что цвет по мере при­бли­же­ния пере­ста­ет быть видим, еще не дока­зы­ва­ет, что это лож­ный цвет. Такое ведь слу­ча­ет­ся и с сами­ми туча­ми, но они не ста­нут лож­ны­ми туча­ми отто­го, что ино­гда пере­ста­ют быть види­мы.

12. Кро­ме того, когда гово­рят, что туча окра­ши­ва­ет­ся солн­цем, это не зна­чит, что речь идет о таком же внед­ре­нии крас­ки, как в какое-нибудь твер­дое, проч­ное и неиз­мен­ное тело; она окра­ши­ва­ет­ся как все теку­чее и непо­сто­ян­ное, лишь нена­дол­го при­ни­мая дан­ный вид. А быва­ют и сами крас­ки такие, что свой­ства их мож­но раз­ли­чить лишь с опре­де­лен­но­го рас­сто­я­ния: так, тир­ский пур­пур, чтобы он заиг­рал всем сво­им блес­ком, сле­ду­ет дер­жать тем выше, чем он луч­ше и насы­щен­нее. Из того, что эти тка­ни, в осо­бен­но­сти луч­шие из них, не явля­ют сво­его цве­та, будучи раз­вер­ну­ты как попа­ло, еще не сле­ду­ет, что они цве­та не име­ют.

13. В пол­ном согла­сии с Посидо­ни­ем я тоже счи­таю, что раду­га воз­ни­ка­ет бла­го­да­ря туче, име­ю­щей фор­му вогну­то­го круг­ло­го зер­ка­ла — сег­мен­та сфе­ры. Это невоз­мож­но дока­зать без помо­щи гео­мет­ров; они же, опи­ра­ясь на не остав­ля­ю­щие ни малей­ших сомне­ний дока­за­тель­ства, учат, что раду­га есть изо­бра­же­ние солн­ца, хотя и непо­хо­жее.

Да ведь и зер­ка­ла не все отра­жа­ют истин­ную прав­ду.

14. Есть такие, что пере­пу­га­ешь­ся, в них загля­нув, так урод­ли­во иска­зят они твое лицо, сохра­нив сход­ство, но обез­обра­зив ужас­но; есть такие, что сам себе понра­вишь­ся и воз­гор­дишь­ся сво­ей могу­че­стью: настоль­ко разда­дут­ся у тебя пле­чи, и все тело уве­ли­чит­ся, пре­вос­хо­дя чело­ве­че­ские раз­ме­ры; быва­ет, что зер­ка­ло отра­жа­ет вся­кое лицо толь­ко спра­ва, быва­ет, что толь­ко сле­ва; быва­ют и такие, что пере­кру­чи­ва­ют его и пере­во­ра­чи­ва­ют. Так что же удив­лять­ся, если и в туче имен­но тако­го рода зер­ка­ло, отче­го сол­неч­ное отра­же­ние полу­ча­ет­ся иска­жен­ным?


Гла­ва VI

1. Сре­ди про­чих пусть послу­жит аргу­мен­том в нашу поль­зу и то, что раду­га нико­гда не быва­ет боль­ше полу­кру­га, и тем мень­ше, чем выше солн­це… [как гово­рит Вер­ги­лий… пред­ве­ща­ет43]…

2. Но поче­му раду­га настоль­ко боль­ше солн­ца, если она его отра­же­ние? А пото­му что у одних зер­кал при­ро­да такая, что они уве­ли­чи­ва­ют то, что отра­жа­ют, ино­гда до чудо­вищ­ной вели­чи­ны, а у дру­гих такая, что умень­ша­ют.

3. Ты мне луч­ше вот что ска­жи: зачем бы раду­ге быть круг­лой, если она не отра­же­ние шара? Ты, может, и суме­ешь объ­яс­нить, откуда у нее раз­ные цве­та; но откуда у нее такая фигу­ра, не объ­яс­нишь, если не ука­жешь обра­зец, у кото­ро­го она заим­ст­ву­ет эту фор­му. А таким образ­цом может быть толь­ко солн­це; ты ведь тоже при­зна­ешь, что оно дает раду­ге цвет; выхо­дит, и фор­му долж­но давать оно же. Ведь мы с тобой в кон­це кон­цов соглас­ны в том, что цве­та, в кото­рые окра­ши­ва­ет­ся часть неба, от солн­ца; не соглас­ны мы толь­ко в одном: ты гово­ришь, что этот цвет там есть, а я — что толь­ко кажет­ся. Но есть ли он или кажет­ся, так или ина­че он от солн­ца.

Зато ты не смо­жешь объ­яс­нить, поче­му этот свет про­па­да­ет вне­зап­но, тогда как вся­кое све­тя­ще­е­ся тело гаснет посте­пен­но.

4. Мгно­вен­ное его появ­ле­ние и исчез­но­ве­ние гово­рит в мою поль­зу. Ибо это отли­чи­тель­ное свой­ство зер­ка­ла: то, что появ­ля­ет­ся в нем, не по частям выст­ра­и­ва­ет­ся, а воз­ни­ка­ет все вдруг. И про­па­да­ет в нем вся­кое изо­бра­же­ние настоль­ко же быст­ро, как и скла­ды­ва­ет­ся; ибо для того чтобы создать или устра­нить его, тре­бу­ет­ся толь­ко пока­зать или ото­дви­нуть отра­жае­мый пред­мет. Сле­до­ва­тель­но, в этом обла­ке нет ника­кой осо­бой суб­стан­ции, и види­мый нами цвет — не тело, а обман зре­ния, одно подо­бие без упо­доб­ля­е­мо­го пред­ме­та. Хочешь убедить­ся, что это так, а не ина­че? Закрой солн­це, и исчезнет раду­га. Поме­сти напро­тив солн­ца обла­ко дру­гой фор­мы, и не будет того мно­го­об­ра­зия цве­тов.

5. — Одна­ко раду­га зна­чи­тель­но боль­ше солн­ца.

Я уже ска­зал толь­ко что: быва­ют зер­ка­ла, уве­ли­чи­ваю­щие вся­кое тело, кото­рое отра­жа­ют. Добав­лю к это­му, что если глядеть сквозь воду, то все кажет­ся гораздо круп­нее. Самые мел­кие и неяс­ные бук­вы мож­но увидеть круп­но и отчет­ли­во сквозь стек­лян­ный шар, напол­нен­ный водой. Пло­ды кажут­ся кра­си­вее, чем на самом деле, если пла­ва­ют в стек­лян­ном сосуде. Звезды кажут­ся боль­ше, если смот­реть на них сквозь обла­ка, ибо взгляд наш сколь­зит во вла­ге и не может точ­но попасть туда, куда хочет. Убедись в этом сво­и­ми гла­за­ми: напол­ни кубок водой и брось в него коль­цо; и хотя оно будет лежать на самом дне, изо­бра­же­ние его полу­чит­ся на поверх­но­сти воды.

6. Сквозь воду все кажет­ся гораздо круп­нее, чем на самом деле; так что же удив­лять­ся, что отра­же­ние полу­ча­ет­ся боль­ше солн­ца, если мы видим его во влаж­ном обла­ке? Здесь сов­па­да­ют сра­зу две при­чи­ны: во-пер­вых, в обла­ке есть нечто подоб­ное стек­лу, что про­пус­ка­ет свет; во-вто­рых, есть что-то и от воды, хотя самой воды еще и нет, то есть в нем содер­жит­ся вод­ная при­ро­да, в кото­рую ему пред­сто­ит пре­вра­тить­ся из сво­ей, облач­ной, при­ро­ды.


Гла­ва VII

1. Тут сно­ва заго­во­рит мой оппо­нент: «Раз уж ты упо­мя­нул о стек­ле, я при­ве­ду еще один аргу­мент про­тив тебя, кото­рый отно­сит­ся как раз к стек­лу. Быва­ют такие стек­лян­ные палоч­ки — на них выре­за­ют борозд­ки или, наобо­рот, дела­ют мно­же­ство высту­пов, так что палоч­ка полу­ча­ет­ся напо­до­бие шиш­ко­ва­той дубин­ки. Если на такую палоч­ку попа­да­ет солн­це, она вос­про­из­во­дит тот же цвет, что быва­ет обыч­но в раду­ге, из чего мож­но понять, что раду­га — не изо­бра­же­ние солн­ца, а под­ра­жа­ние его цве­ту, про­ис­хо­дя­щее из отра­же­ния».

2. Отве­чу. Во-пер­вых, мно­гое в этом самом аргу­мен­те гово­рит в мою поль­зу: и то, что про­ис­хо­дит это, оче­вид­но, под воздей­ст­ви­ем солн­ца; и то, что для это­го необ­хо­ди­мо, как явст­ву­ет из опи­са­ния, нечто глад­кое и подоб­ное зер­ка­лу, чтобы отра­жать сол­неч­ный свет; оче­вид­но так­же и то, что здесь воз­ни­ка­ет не насто­я­щий цвет, а лишь обман­чи­вый образ цве­та, такой же, какой при­об­ре­та­ет и явля­ет нам голу­би­ная шей­ка, когда пово­ра­чи­ва­ет­ся, как я уже гово­рил. Но имен­но это про­ис­хо­дит и в зер­ка­ле: оно не окра­ши­ва­ет­ся в какой-то цвет — в нем появ­ля­ет­ся некое обман­чи­вое под­ра­жа­ние чужо­му цве­ту.

3. Таким обра­зом, мне оста­лось раз­ре­шить толь­ко одно затруд­не­ние, имен­но то, что в этой палоч­ке не быва­ет вид­но изо­бра­же­ния солн­ца. Но она про­сто не спо­соб­на ото­б­ра­зить его как сле­ду­ет, хотя и пыта­ет­ся сде­лать это, посколь­ку мате­рия ее глад­кая и вполне для того при­спо­соб­лен­ная; пыта­ет­ся, но не может, посколь­ку фор­ма у нее непра­виль­ная. Если бы ее изгото­ви­ли под­хо­дя­щим обра­зом, она вос­про­из­во­ди­ла бы ров­но столь­ко солнц, сколь­ко у нее гра­ней. Но так как все гра­ни раз­ные и недо­ста­точ­но бле­стя­щие для насто­я­ще­го зер­ка­ла, то в каж­дой из них начи­на­ет полу­чать­ся изо­бра­же­ние, но не полу­ча­ет­ся до кон­ца; к тому же из-за того, что направ­лен­ные в раз­ные сто­ро­ны плос­ко­сти рас­по­ло­же­ны так близ­ко, отра­же­ния пере­ме­ши­ва­ют­ся и сли­ва­ют­ся в один цвет.


Гла­ва VIII

1. — Но поче­му же раду­га не опи­сы­ва­ет пол­ный круг, а пред­став­ля­ет все­гда толь­ко его поло­ви­ну44 — ведь она быва­ет и чрез­вы­чай­но длин­ная и доста­точ­но изо­гну­тая?

Неко­то­рые дума­ют на этот счет сле­дую­щее. Посколь­ку солн­це нахо­дит­ся зна­чи­тель­но выше туч, оно осве­ща­ет толь­ко верх­нюю их часть, и пото­му ниж­няя не окра­ши­ва­ет­ся сол­неч­ным све­том; и так как солн­це все­гда обра­ще­но к ним толь­ко одной сто­ро­ной, то они и отра­жа­ют толь­ко одну его часть, кото­рая нико­гда не быва­ет боль­ше поло­ви­ны.

2. Такой аргу­мент не очень убеди­те­лен. Поче­му? Пото­му что солн­це, хотя и свер­ху, но про­све­чи­ва­ет все обла­ко насквозь; а зна­чит, все и окра­ши­ва­ет. Раз­ве не так? Обыч­но его лучи про­би­ва­ют вся­кое обла­ко, любой густоты.

Кро­ме того, здесь есть про­ти­во­ре­чие. Ибо если солн­це, нахо­дясь свер­ху, при­ме­ши­ва­ет­ся толь­ко к верх­ней части обла­ков, раду­га нико­гда не опу­стит­ся до зем­ли; на самом же деле она спус­ка­ет­ся до само­го низу.

3. Затем, раду­га быва­ет толь­ко напро­тив солн­ца. Зна­чит, не име­ет ника­ко­го зна­че­ния, ввер­ху нахо­дит­ся солн­це или вни­зу — оно все рав­но осве­ща­ет весь обра­щен­ный к нему бок тучи. Ну и нако­нец, раду­га быва­ет ино­гда и на зака­те. Тогда-то уж солн­це, скло­нив­ше­е­ся к самой зем­ле, осве­ща­ет тучи несо­мнен­но сни­зу; но ведь и тогда полу­ча­ет­ся толь­ко поло­ви­на кру­га, хотя сол­неч­ный свет идет к обла­кам из низ­ких и гряз­ных мест.

4. Наши45, кто стре­мит­ся дока­зать, что свет отра­жа­ет­ся в обла­ке, как в зер­ка­ле, дела­ют это обла­ко полым и име­ю­щим фор­му отсе­чен­ной части шара, кото­рая не может отра­зить целый круг, будучи сама толь­ко частью кру­га. К тези­су я при­со­еди­ня­юсь, а с аргу­мен­том не согла­сен. Ибо в вогну­том зер­ка­ле полу­ча­ет­ся пол­ное изо­бра­же­ние поме­щен­но­го напро­тив него шара, так что ничто не меша­ет нам увидеть в полу­ша­рии целый шар.

5. Кро­ме того, мы толь­ко недав­но гово­ри­ли о похо­жих на раду­гу кру­гах, кото­рые вид­ны ино­гда вокруг солн­ца или луны: так поче­му же в них замы­ка­ет­ся пол­ный круг, а в раду­ге нико­гда? И кро­ме того, поче­му все­гда толь­ко вогну­тые обла­ка отра­жа­ют солн­це, и нико­гда — ров­ные или выпук­лые?

6. Ари­сто­тель гово­рит, что после осен­не­го рав­но­ден­ст­вия раду­га быва­ет в любой час дня, летом же — толь­ко в нача­ле или на исхо­де дня. При­чи­на это­го оче­вид­на. Во-пер­вых, в середине дня солн­це самое жар­кое и намно­го силь­нее обла­ков, кото­рые не могут отра­зить его, так как сами рас­сы­па­ют­ся под его натис­ком. Зато утром или на зака­те сил у него уже мень­ше; поэто­му обла­ка могут выдер­жать и отра­зить уда­ры его лучей.

7. Во-вто­рых, посколь­ку солн­це созда­ет раду­гу толь­ко в тех обла­ках, кото­рые в дан­ный момент нахо­дят­ся пря­мо напро­тив него, и посколь­ку по наступ­ле­нии корот­ких дней оно все­гда сто­ит ниже зени­та, постоль­ку в любое вре­мя дня, даже когда оно сто­ит выше все­го, могут най­тись обла­ка напро­тив него, в кото­рые его лучи будут уда­рять пря­мо. А летом оно дви­жет­ся пря­мо над нашей голо­вой, так что в пол­день, нахо­дясь в зени­те, смот­рит на зем­лю под слиш­ком пря­мым углом, чтобы ока­зать­ся напро­тив како­го-нибудь обла­ка — они все под ним.

8. Как гово­рит наш Вер­ги­лий, «пьет огром­ная раду­га воду»46, пред­ве­щая дождь. Одна­ко пред­ве­стия она может нести раз­ные — в зави­си­мо­сти от того, где появит­ся. Если она под­ня­лась с юга, то при­не­сет с собой страш­ные пото­ки воды; ибо это зна­чит, что тучи настоль­ко мощ­ны, что даже самое силь­ное солн­це их не одо­ле­ло. Если раду­га заси­я­ет на запа­де — будет роса и малень­кий дож­дик. Если она вста­ла на восто­ке или где-нибудь побли­зо­сти — обе­ща­ет ясную пого­ду.


Гла­ва IX

1. Теперь нуж­но ска­зать несколь­ко слов о так назы­вае­мых «жез­лах»47; они быва­ют рас­кра­ше­ны не менее ярко и пест­ро, чем раду­га, и мы так­же счи­та­ем их обыч­но пред­вест­ни­ка­ми дождя. Мно­го гово­рить нам о них не при­дет­ся, и труд­но­стей здесь не будет, ибо жез­лы — это несо­вер­шен­ные раду­ги. В самом деле, на вид они такие же пест­рые, толь­ко не изо­гну­ты, а вытя­ну­ты по пря­мой.

2. Быва­ют они совсем почти рядом с солн­цем в мок­ром и уже начи­наю­щем рас­се­и­вать­ся обла­ке. Цвет у них такой же, как и у раду­ги, толь­ко очер­та­ния дру­гие, посколь­ку дру­гие очер­та­ния у обла­ка, в кото­ром они воз­ни­ка­ют.


Гла­ва X

1. То же раз­но­об­ра­зие цве­тов есть и в вен­цах. Раз­ли­ча­ют­ся мно­го­цвет­ные небес­ные явле­ния тем, что вен­цы воз­ни­ка­ют везде, где есть какое-нибудь све­ти­ло, раду­га — толь­ко напро­тив солн­ца, жез­лы — толь­ко рядом с солн­цем. Я могу, впро­чем, раз­ли­чить их и так: если ты разде­лишь венец, полу­чит­ся раду­га, если рас­пря­мишь — жезл. Все они окра­ше­ны в раз­ные цве­та — от сине­го до жел­то­го. Жез­лы появ­ля­ют­ся толь­ко воз­ле солн­ца; раду­ги быва­ют сол­неч­ные и лун­ные; вен­цы же быва­ют у всех све­тил.


Гла­ва XI

1. Мож­но наблюдать и дру­гой вид жез­лов: когда тон­кие, вытя­ну­тые и отсто­я­щие друг от дру­га сол­неч­ные лучи устрем­ля­ют­ся вниз сквозь тес­ные отвер­стия в обла­ках. Они тоже пред­ве­ща­ют дожди.

2. Но как быть мне даль­ше? Каким име­нем назвать мне это? Обра­за­ми солн­ца? Исто­ри­ки зовут их про­сто солн­ца­ми и рас­ска­зы­ва­ют потом­кам, как появ­ля­лись сра­зу по два и по три солн­ца48. Гре­ки назы­ва­ют их «паре­ли­я­ми», то ли пото­му, что они вид­ны все­гда рядом с солн­цем, то ли пото­му, что они доста­точ­но на него похо­жи49. Впро­чем, они упо­доб­ля­ют­ся солн­цу не во всем, а толь­ко в раз­ме­рах и очер­та­ни­ях: в осталь­ном же непо­хо­жи — туск­лые и бес­силь­ные, они нисколь­ко не гре­ют. Какое же дать им имя? Не посту­пить ли мне, как Вер­ги­лий: он посом­не­вал­ся насчет име­ни [вино­гра­да] и, в кон­це кон­цов, дал то самое, насчет кото­ро­го усо­мнил­ся:

Как же назвать мне вас, ско­ро­спе­лый, крас­ный, ретий­ский?
Все-таки спо­ра о них не веди с погре­ба­ми Фалер­на
50.

Так поче­му бы мне не назвать их паре­ли­я­ми?

3. Это изо­бра­же­ния солн­ца, полу­чаю­щи­е­ся, как в зер­ка­ле, в плот­ном и нахо­дя­щем­ся рядом с солн­цем обла­ке. Неко­то­рые опре­де­ля­ют паре­лий так: круг­лое све­тя­ще­е­ся обла­ко, похо­жее на солн­це. Оно сле­ду­ет за солн­цем и нико­гда не отста­ет от него, оста­ва­ясь все на том же рас­сто­я­нии, на каком было при сво­ем появ­ле­нии. Кто из нас уди­вил­ся бы, увидав отра­же­ние солн­ца в ручье или тихом озе­ре? — Никто, я думаю. Но с таким же успе­хом, как здесь у нас, так и там в вышине может появ­лять­ся его отра­же­ние, было бы толь­ко под­хо­дя­щее для это­го веще­ство.


Гла­ва XII

1. Когда мы хотим наблюдать сол­неч­ное затме­ние, мы ста­вим на зем­лю тазы и напол­ня­ем их мас­лом или смо­лой, так как жир­ная жид­кость не так лег­ко под­да­ет­ся воз­му­ще­нию и пото­му хра­нит воз­ник­шее в ней изо­бра­же­ние; а воз­ни­кать изо­бра­же­ния, как извест­но, могут не ина­че, как в жид­ком и непо­движ­ном веще­стве. Тут мы и наблюда­ем обыч­но, как луна ста­но­вит­ся меж­ду нами и солн­цем и, хоть оно во мно­го раз боль­ше, скры­ва­ет его сво­им телом — ино­гда толь­ко частич­но, если заденет солн­це сбо­ку, ино­гда цели­ком. Послед­ний слу­чай назы­ва­ет­ся пол­ным затме­ни­ем, при нем и солн­це пере­ста­ет све­тить, и звезды пока­зы­ва­ют­ся, а быва­ет оно тогда, когда оба шара сто­ят на одной пря­мой линии.

2. Так вот, раз мы можем видеть отра­же­ние обо­их све­тил на зем­ле, то можем и в возду­хе, если толь­ко име­ет­ся такой сжа­тый и ясный воздух, чтобы в нем мог­ло полу­чить­ся изо­бра­же­ние солн­ца. В обла­ках оно тоже полу­ча­ет­ся, но не сохра­ня­ет­ся, если они подвиж­ны, или раз­ре­же­ны, или гряз­ны. Ибо подвиж­ные обла­ка рас­се­и­ва­ют его, ред­кие — не удер­жи­ва­ют, про­пус­ка­ют насквозь; мут­ные и гряз­ные не отра­жа­ют, подоб­но тому как и у нас покры­тая пят­на­ми поверх­ность не дает отра­же­ния.


Гла­ва XIII

1. По той же самой при­чине часто быва­ют вид­ны два паре­лия сра­зу. В самом деле, что меша­ет, чтобы их было столь­ко, сколь­ко ока­за­лось обла­ков, под­хо­дя­щих для вос­про­из­веде­ния сол­неч­но­го отра­же­ния? Неко­то­рые, прав­да, пола­га­ют, что вся­кий раз, как появ­ля­ют­ся два подоб­ных изо­бра­же­ния, сле­ду­ет одно из них счи­тать отра­же­ни­ем солн­ца, а дру­гое — отра­же­ни­ем отра­же­ния. Ведь и у нас тоже, если рас­по­ло­жить мно­же­ство зер­кал так, чтобы одно мог­ло загляды­вать в дру­гое, во всех ока­жет­ся отра­же­ние, при­чем в пер­вом это будет отра­же­ние истин­но­го пред­ме­та, а во всех осталь­ных — отра­же­ния отра­же­ний. Ибо зер­ка­лу реши­тель­но все рав­но, что пока­зы­вать: что видит, то и отра­жа­ет. Точ­но так и там, в вышине: если како­му-нибудь слу­чаю угод­но будет рас­по­ло­жить обла­ка так, чтобы одно загляды­ва­ло в дру­гое, то одно будет вос­про­из­во­дить изо­бра­же­ние солн­ца, а дру­гое изо­бра­же­ние изо­бра­же­ния.

2. Но чтобы сыг­рать роль солн­ца, нахо­дя­щи­е­ся рядом с солн­цем обла­ка долж­ны быть плот­ны, глад­ки, бле­стя­щи и ров­ны. Все тако­го рода подо­бия солн­ца быва­ют белые и похо­жие на лун­ный диск, ведь так же, как и луна, они све­тят, отра­жая косо падаю­щие на них сол­неч­ные лучи. Они не рас­по­ла­га­ют­ся под солн­цем или слиш­ком дале­ко от него, ибо тогда не отра­жа­ли бы лучей и не вос­про­из­во­ди­ли бы изо­бра­же­ния; так же ведь и у нас — если зер­ка­ло от нас слиш­ком дале­ко, наш облик в нем не отра­жа­ет­ся, ибо силы зре­ния наше­го не хва­та­ет, чтобы про­де­лать путь туда и обрат­но.

3. Эти солн­ца, я вос­поль­зу­юсь здесь сло­ва­ми исто­ри­ков, тоже пред­ве­ща­ют дожди, осо­бен­но если пока­жут­ся с южной сто­ро­ны, откуда идут самые тяже­лые обла­ка. Если же подоб­ные изо­бра­же­ния появят­ся по обе сто­ро­ны от солн­ца, зна­чит, если верить Ара­ту51, соби­ра­ет­ся гро­за.


Гла­ва XIV

1. Пора пере­чис­лить и дру­гие виды небес­ных огней, кото­рые очер­та­ни­я­ми сво­и­ми быва­ют чрез­вы­чай­но раз­но­об­раз­ны. То про­не­сет­ся падаю­щая звезда, то разо­льет­ся сия­ние — ино­гда непо­движ­но застыв­шее в одном месте неба, ино­гда вер­тя­ще­е­ся. Их наблюда­ют мно­же­ство видов. Быва­ет то, что гре­ки назы­ва­ют «ямы», когда нечто вро­де вен­ца опо­я­сы­ва­ет огром­ный про­вал в небе, похо­жий на выры­тую в нем круг­лую шах­ту; быва­ют так назы­вае­мые «пифии», или «бочон­ки», когда боль­шая круг­лая мас­са огня, похо­жая на бочо­нок, несет­ся по небу или горит на одном месте; быва­ют «хасмы» — «зия­ния»52, когда какой-то уча­сток неба как бы рас­седа­ет­ся и в раз­верз­шей­ся про­па­сти вид­не­ет­ся пла­мя.

2. Цве­та у всех этих огней так­же быва­ют самые раз­но­об­раз­ные: быва­ют огни осле­пи­тель­но крас­ные, быва­ют цве­та блед­но­го и поту­хаю­ще­го пла­ме­ни, быва­ют как белый днев­ной свет, быва­ют мер­цаю­щие, а быва­ют горя­щие ров­ным жел­тым све­том без язы­ков и без лучей. Нако­нец, быва­ет, что мы видим, как

длин­ный тянет­ся след за огня­ми, белея на небе53.

3. Эти огни похо­жи на звезды; они выска­ки­ва­ют вне­зап­но и про­ле­та­ют по небу с неве­ро­ят­ной ско­ро­стью, отче­го кажет­ся, буд­то за ними тянет­ся длин­ный огнен­ный след: ибо глаз наш не в силах уследить за их пере­ме­ще­ни­ем и вос­при­ни­ма­ет как огнен­ную нить весь прой­ден­ный ими путь. Ско­рость их дви­же­ния столь вели­ка, что, не будучи в состо­я­нии раз­ли­чить его части, мы вос­при­ни­ма­ем его в целом; мы заме­ча­ем ско­рее, где уже про­нес­лась звезда, а не где она сей­час про­но­сит­ся.

4. Таким обра­зом, весь прой­ден­ный ею путь обо­зна­ча­ет­ся как бы непре­рыв­ным огнем, ибо мед­ли­тель­ный взор наш не поспе­ва­ет за пере­дви­же­ни­я­ми летя­щей звезды, отме­чая одно­вре­мен­но, откуда она появи­лась и где скры­лась из виду. То же самое про­ис­хо­дит и с мол­нией. Огонь ее кажет­ся нам вытя­ну­тым в дли­ну, отто­го что быст­ро пере­се­ка­ет все види­мое про­стран­ство и гла­зам нашим пред­став­ля­ет­ся дли­ной в весь прой­ден­ный им путь. Но тело мол­нии никак не может быть такой же дли­ны, как все прой­ден­ное ею рас­сто­я­ние: ибо столь длин­ные и тон­кие тела не могут про­из­ве­сти доста­точ­но силь­но­го натис­ка.

5. Но каким же обра­зом все эти огни воз­ни­ка­ют и при­во­дят­ся в дви­же­ние? — Огонь, зажжен­ный тре­ни­ем возду­ха, раз­го­ня­ет­ся до голо­во­кру­жи­тель­ной ско­ро­сти вет­ром. Одна­ко не все­гда это полу­ча­ет­ся от вет­ра или тре­ния; ино­гда они обя­за­ны сво­им рож­де­ни­ем бла­го­при­ят­но­му состо­я­нию возду­ха. Дело в том, что там, навер­ху, скап­ли­ва­ет­ся ино­гда мно­го сухих, горя­чих, зем­ля­ных частиц, сре­ди кото­рых зани­ма­ет­ся огонь и спус­ка­ет­ся посте­пен­но все ниже в поис­ках пищи для себя и по этой же самой при­чине быст­ро пере­ме­ща­ет­ся.

6. — Но отче­го же они раз­но­го цве­та?

А это зави­сит от того, что имен­но горит и сколь­ко, и с какой силой дей­ст­ву­ет то, что его зажгло. Пред­ве­ща­ют же подоб­ные явле­ния ветер, и имен­но с той сто­ро­ны, откуда появи­лись падаю­щие огни.


Гла­ва XV

1. Ты спро­сишь, каким обра­зом воз­ни­ка­ют све­че­ния, кото­рые гре­ки назы­ва­ют σῆ­λαι54.

Гово­рят, от самых раз­ных при­чин. Могут воз­ни­кать они и от силы вет­ров, и от жара верх­не­го неба: широ­ко раз­ли­тый там огонь пере­киды­ва­ет­ся ино­гда на ниж­ние обла­сти, если там ока­жет­ся горю­чее; и звезды сво­им дви­же­ни­ем могут высечь огонь, кото­рый пере­ки­нет­ся ниже. Что еще? А раз­ве горя­щий воздух не может выбро­сить искры или язы­ки пла­ме­ни дале­ко вверх, до само­го эфи­ра, отче­го там полу­чит­ся све­че­ние, или сия­ние, или что-то вро­де лету­чей звезды?

2. Неко­то­рые из этих све­че­ний летят стрем­глав, как падаю­щие звезды, неко­то­рые сто­ят на одном месте и све­тят­ся так ярко, что раз­го­ня­ют тем­ноту и ночь пре­вра­ща­ют в день, пока не иссяк­нут у их огня запа­сы пищи; тогда они сна­ча­ла туск­не­ют, затем, как пла­мя уга­саю­ще­го кост­ра, ста­но­вят­ся посте­пен­но все мень­ше и мень­ше и схо­дят на нет. Неко­то­рые из них появ­ля­ют­ся сре­ди обла­ков, неко­то­рые — над обла­ка­ми, когда сгу­стив­ший­ся воздух вытолкнет вверх до самых звезд огонь, дол­го раз­го­рав­ший­ся над зем­лею.

3. Есть сре­ди них и такие, кото­рые не длят­ся нисколь­ко, но мгно­вен­но про­но­сят­ся или же гас­нут сра­зу, как толь­ко вспых­ну­ли. Их назы­ва­ют зар­ни­ца­ми (ful­gu­res); они крат­ки и недол­го­веч­ны и, падая, неред­ко при­чи­ня­ют вред и раз­ру­ше­ния, как и мол­нии. Пора­жен­ные ими пред­ме­ты или суще­ства мы назы­ваем «si­de­ra­ta», то есть «полу­чив­шие удар от све­тил», но не от мол­нии (ful­mi­ne), а гре­ки зовут их ἀστε­ρόπ­ληκτα.

4. Неко­то­рые из этих све­че­ний, более про­дол­жи­тель­ные и силь­ные, ино­гда сле­дую­щие дви­же­нию неба, а ино­гда дви­жу­щи­е­ся соб­ст­вен­ным кур­сом, наши счи­та­ют коме­та­ми55; о них мы уже рас­ска­за­ли выше. К ним отно­сят­ся «пого­нии» — «боро­да­тые», «кипа­рис­сии», «лам­па­ды» и все про­чие, рас­сы­паю­щие сза­ди себя пыш­ный огнен­ный хвост56. Не знаю, сто­ит ли к ним же отно­сить ред­ко наблюдае­мые «стол­бы» и «боч­ки»: для их обра­зо­ва­ния нуж­но скоп­ле­ние вели­ко­го мно­же­ства огнен­ных частиц — ведь их огром­ные шары по раз­ме­рам зна­чи­тель­но пре­вос­хо­дят даже вос­хо­дя­щее солн­це.

5. Сюда же, пожа­луй, мож­но отне­сти и то, о чем мы часто чита­ем у исто­ри­ков: виде­ли, как пыла­ло небо — ино­гда так высо­ко, что пла­мя каза­лось раз­ли­тым пря­мо меж звезда­ми, ино­гда так низ­ко, что созда­ва­лось впе­чат­ле­ние дале­ко­го пожа­ра. При Цеза­ре Тибе­рии когор­ты рину­лись на помощь Остий­ской коло­нии, думая, что она охва­че­на пожа­ром; дей­ст­ви­тель­но, боль­шую часть ночи небо там пла­ме­не­ло неяр­ким, густым и дым­ным огнем.

6. Что до всех толь­ко что пере­чис­лен­ных огнен­ных явле­ний, то они, вне вся­ко­го сомне­ния, дей­ст­ви­тель­но горят тем огнем, кото­рый мы видим; в них есть опре­де­лен­ная суб­стан­ция. Что же до рас­смот­рен­ных нами рань­ше — я имею в виду раду­гу и вен­цы, — то тут воз­ни­ка­ет вопрос: суще­ст­ву­ют ли они бла­го­да­ря ошиб­ке и обма­ну зре­ния, или и в них тоже явле­ние соот­вет­ст­ву­ет чему-то истин­но­му?

7. Наше мне­ние на этот счет тако­во: ни за раду­гой, ни за вен­цом не сто­ит ника­кое опре­де­лен­ное тело; это, по наше­му суж­де­нию, не что иное, как лож­ный зер­каль­ный образ, обма­ном создаю­щий подо­бие чужо­го тела. Ибо в зер­ка­ле нет того, что оно пока­зы­ва­ет. В про­тив­ном слу­чае обра­зы в нем не воз­ни­ка­ли и не про­па­да­ли бы так мгно­вен­но, сти­рае­мые дру­ги­ми, не сме­ня­лись бы мол­ние­нос­но бес­чис­лен­ные отра­же­ния — не успе­ли появить­ся, как уже исчез­ли.

8. Так что же выхо­дит? — А то, что это при­зра­ки и пустое под­ра­жа­ние насто­я­щим телам, да и те часто иска­жа­ют­ся до неузна­вае­мо­сти, если зер­ка­ло устро­е­но под­хо­дя­щим обра­зом. Я ведь уже гово­рил, что быва­ют зер­ка­ла, искрив­ля­ю­щие лица всех, кто в них заглянет; а быва­ют уве­ли­чи­ваю­щие до бес­ко­неч­но­сти, так что тела наши теря­ют в них вся­кие чело­ве­че­ские про­пор­ции.


Гла­ва XVI

1. Тут я хочу сде­лать неболь­шое отступ­ле­ние и рас­ска­зать тебе одну исто­рию, чтобы ты увидел, до чего может дой­ти чело­ве­че­ская похоть в сво­ей изо­бре­та­тель­но­сти, когда речь идет о воз­буж­де­нии и под­дер­жа­нии ее нака­ла, как не оста­нав­ли­ва­ет­ся она ни перед каким сред­ст­вом, спо­соб­ным рас­па­лить и подо­греть ее стра­сти. Был такой Гостий Квад­ра, непри­стой­ный до того, что был выведен даже на сцене. Бога­тый, жад­ный, раб сво­его сто­мил­ли­он­но­го состо­я­ния. Когда его заре­за­ли его соб­ст­вен­ные рабы, боже­ст­вен­ный Август не счел его достой­ным даже обыч­но­го воз­мездия: еще немно­го, и он объ­явил бы во все­услы­ша­ние, что заре­за­ли Квад­ру совер­шен­но спра­вед­ли­во.

2. Это­му чело­ве­ку недо­ста­точ­но было осквер­нять себя с одним полом — он рав­но жаж­дал и муж­чин и жен­щин и завел у себя те самые зер­ка­ла, о кото­рых я толь­ко что гово­рил: изо­бра­же­ние в них чудо­вищ­но уве­ли­чи­ва­ет­ся, так что палец выглядит гораздо тол­ще и длин­нее руки. Зер­ка­ла эти он рас­ста­вил так, чтобы, отда­ва­ясь муж­чине, видеть каж­дое дви­же­ние нахо­дя­ще­го­ся сза­ди жереб­ца и наслаж­дать­ся иска­жен­ны­ми раз­ме­ра­ми его чле­на так, как если бы они и вправ­ду были таки­ми.

3. А ведь он сам ходил по всем баням, выби­рая себе муж­чин, и сам изме­рял то, что ему было нуж­но; и тем не менее услаж­дал свою нена­сыт­ную похоть еще и фаль­ши­вы­ми обра­за­ми.

Вот и гово­ри теперь, что зер­ка­ло было изо­бре­те­но ради кра­соты и чистоты! Мерз­ко опи­сы­вать, что гово­ри­ло и дела­ло это чудо­ви­ще, кото­ро­му сле­до­ва­ло бы быть рас­тер­за­ну соб­ст­вен­ны­ми зуба­ми, когда он бывал окру­жен со всех сто­рон зер­ка­ла­ми, чтобы само­му быть зри­те­лем соб­ст­вен­ных рас­путств, чтобы не толь­ко ртом, но и гла­за­ми участ­во­вать во всех тех бес­чин­ствах, кото­рые, даже оста­ва­ясь скры­ты в пол­ней­шей тайне, отя­го­ща­ют совесть, в совер­ше­нии кото­рых никто нико­гда не реша­ет­ся при­знать­ся даже само­му себе.

4. Ведь, ей-богу, пре­ступ­ле­ния боят­ся соб­ст­вен­но­го сво­его вида. Люди поте­рян­ные и погиб­шие, при­выч­ные уже к любо­му бес­че­стию, — и те сохра­ня­ют еще самую чув­ст­ви­тель­ную стыд­ли­вость — стыд­ли­вость глаз. Этот же — как буд­то мало ему было на деле пре­да­вать­ся неслы­хан­но­му и неве­до­мо­му раз­вра­ту — еще и гла­за свои при­зы­вал сюда; более того, ему мало было видеть свои пре­ступ­ле­ния в насто­я­щем их раз­ме­ре — мно­жа вокруг зер­ка­ла, он уве­ли­чи­вал и мно­жил в них свои мер­зо­сти. К тому же он ведь не мог с доста­точ­ной отчет­ли­во­стью наблюдать все про­ис­хо­дя­щее, когда голо­ва его была стис­ну­та глу­бо­ко меж­ду чужи­ми ляж­ка­ми — вот он и пред­став­лял сам себе свои заня­тия в зер­каль­ном ото­б­ра­же­нии.

5. Так он рас­смат­ри­вал сла­до­страст­ные про­дел­ки соб­ст­вен­но­го сво­его рта; рас­смат­ри­вал, как кро­ют его одно­вре­мен­но во все воз­мож­ные дыр­ки наня­тые им муж­чи­ны; ино­гда, рас­про­стер­тый меж­ду муж­чи­ной и жен­щи­ной, отда­ва­ясь всем телом, рас­смат­ри­вал недоз­во­лен­ное; да оста­ва­лось ли вооб­ще хоть что-нибудь, что этот гряз­ный чело­век делал бы в тем­но­те? Он не толь­ко не стес­нял­ся днев­но­го све­та, он сам себе устра­и­вал зре­ли­ща из соб­ст­вен­ных чудо­вищ­ных сои­тий, сам себе при этом апло­ди­ро­вал, да что там — он, навер­ное, согла­сил­ся бы и худож­ни­ку пози­ро­вать, чтобы его нари­со­ва­ли в этом поло­же­нии.

6. И у про­сти­ту­ток оста­ет­ся какая-ника­кая скром­ность, и их тела, хоть и отдан­ные на обще­ст­вен­ную заба­ву, норо­вят скрыть эту мало радост­ную отда­чу за какой-нибудь зана­ве­соч­кой; пуб­лич­ный дом — и тот до какой-то сте­пе­ни стыд­лив. А это чудо­ви­ще из соб­ст­вен­но­го бес­пут­ства устра­и­ва­ло себе спек­такль, выстав­ляя перед самим собой такие гадо­сти, для сокры­тия кото­рых ни одна ночь не была бы доста­точ­но тем­ной.

7. «Я, дескать, отда­юсь одно­вре­мен­но муж­чине и жен­щине, что не меша­ет мне, впро­чем, тут же испол­нять и роль муж­чи­ны, бес­че­стя кого-нибудь неза­ня­той в дан­ный момент частью мое­го тела; таким обра­зом, все чле­ны мои заня­ты раз­вра­том; так пусть же и гла­за мои при­мут уча­стие в рас­пут­стве — и как свиде­те­ли, и как испол­ни­те­ли. Пусть все, что скры­то от глаз самим поло­же­ни­ем наше­го тела, станет доступ­ным обо­зре­нию бла­го­да­ря ухищ­ре­ни­ям искус­ства, чтобы никто не мог ска­зать мне, что я не ведаю, что тво­рю.

8. Мало чем помог­ла нам при­ро­да; скуд­ные сред­ства отпу­сти­ла она на удо­вле­тво­ре­ние чело­ве­че­ской похо­ти; у зве­рей сои­тие обу­стро­е­но и то луч­ше; но ниче­го — я уж най­ду, как обма­нуть мою болез­нен­ную страсть и как насы­тить ее. Зачем назы­вать это бес­пут­ст­вом, если я гре­шу по зако­нам при­ро­ды? Что в том, что я рас­став­ляю кру­гом зер­ка­ла, уве­ли­чи­ваю­щие до неве­ро­ят­ных раз­ме­ров отра­же­ния?

9. Было бы мож­но, так я бы уве­ли­чил раз­ме­ры не отра­же­ния, а самой вещи; ну а нель­зя — уте­шусь хоть иллю­зи­ей. Пус­кай похоть моя видит боль­ше, чем может вме­стить, пус­кай сама уди­вит­ся сво­ей без­дон­но­сти!» — Позор­ные дела! Уби­ли его, навер­ное, быст­ро, так что он не успел ниче­го раз­глядеть; а надо было бы заре­зать его не спе­ша и перед зер­ка­лом.


Гла­ва XVII

1. Конеч­но, в наши дни ста­нут ско­рее сме­ять­ся над фило­со­фа­ми, рас­суж­даю­щи­ми о при­ро­де зер­ка­ла; иссле­дую­щи­ми, как это наше лицо воз­вра­ща­ет­ся назад, да еще повер­нув­шись к нам навстре­чу; в чем состо­ял замы­сел при­ро­ды вещей, что она, создав под­лин­ные тела, захо­те­ла сде­лать види­мы­ми и их изо­бра­же­ния?

2. Какую она пре­сле­до­ва­ла цель, изготов­ляя веще­ство, спо­соб­ное схва­ты­вать обра­зы?57 Уж навер­ное не ту, чтобы муж­чи­ны выщи­пы­ва­ли перед зер­ка­лом боро­ду и бели­ли лицо — нико­гда и нигде не тра­ти­ла она сво­их уси­лий ради того, чтобы пота­кать бес­по­лез­ной рос­ко­ши — нет, при­чи­ны здесь иные.

Во-пер­вых, мы нико­гда не узна­ли бы, как выглядит солн­це, ибо сла­бые наши гла­за не в силах смот­реть на него пря­мо, если бы при­ро­да не пока­за­ла нам его, осла­бив его свет. В самом деле, мы хоть и можем раз­глядеть солн­це на вос­хо­де или зака­те, все же оста­лись бы в пол­ном неведе­нии отно­си­тель­но его соб­ст­вен­но­го истин­но­го обли­ка — не баг­ря­но­го, а сия­ю­ще­го осле­пи­тель­но белым све­том, — если бы не слу­ча­лось нам увидеть его смяг­чен­ным и не так сле­пя­щим взор в какой-нибудь жид­ко­сти.

3. Во-вто­рых, мы нико­гда не увида­ли бы встре­чи двух све­тил, когда затме­ва­ет­ся днев­ной свет, и не смог­ли бы узнать, в чем там дело, если бы не мог­ли сво­бод­но наблюдать на зем­ле отра­же­ния солн­ца и луны.

4. Зер­ка­ла изо­бре­те­ны для того, чтобы чело­век позна­вал само­го себя и делал бы из это­го полез­ные выво­ды — преж­де все­го, соста­вил бы пра­виль­ное поня­тие о самом себе и, кро­ме того, кое в чем полу­чал бы муд­рый совет: кра­са­вец — избе­гать бес­че­стия; урод — пусть зна­ет, что доб­ро­де­те­ля­ми он дол­жен иску­пать телес­ные недо­стат­ки; юно­ше сам цве­ту­щий его воз­раст дол­жен напо­ми­нать, что это пора уче­ния и муже­ст­вен­но­го дер­за­ния; ста­рец пой­мет, что пора ему отло­жить непо­до­баю­щие седи­нам попе­че­ния и поти­хонь­ку начать думать о смер­ти. Вот для чего при­ро­да вещей дала нам воз­мож­ность видеть самих себя.

5. Про­зрач­ный источ­ник, глад­кий камень пока­жут вся­ко­му его отра­же­ние:

Недав­но себя я увидел
С бере­га в гла­ди мор­ской
58.

Как, по-тво­е­му, была устро­е­на жизнь людей, при­че­сы­вав­ших­ся перед таким зер­ка­лом? Их поко­ле­ние было про­ще наше­го; доволь­ст­ву­ясь тем, что посы­лал им слу­чай, они еще не научи­лись извра­щать на служ­бу сво­им поро­кам то, что было даро­ва­но им во бла­го, еще не гра­би­ли при­ро­ду, отби­рая ее изо­бре­те­ния для удо­вле­тво­ре­ния сво­ей похо­ти и жаж­ды рос­ко­ши.

6. Пона­ча­лу лишь слу­чай пока­зы­вал каж­до­му его лицо. Позд­нее, когда врож­ден­ная любовь к самим себе раз­рос­лась и сде­ла­ла созер­ца­ние соб­ст­вен­но­го обли­ка сла­дост­ным для смерт­ных, они все чаще ста­ли засмат­ри­вать­ся на те пред­ме­ты, в кото­рых им слу­ча­лось преж­де увидеть свое отра­же­ние. Когда же народ испор­тил­ся и полез даже под зем­лю, чтобы выко­пать оттуда то, что сле­до­ва­ло бы зарыть поглуб­же, в ход вна­ча­ле пошло желе­зо — в общем, и отка­пы­ва­ли бы его себе на здо­ро­вье, если бы огра­ни­чи­лись толь­ко им, — а за ним и мно­же­ство дру­гих иско­пае­мых зол; сре­ди них попа­да­лись глад­кие, и люди, заня­тые совсем дру­гим, увиде­ли в них свое отра­же­ние — кто в куб­ке, кто в меди, обра­ботан­ной для раз­ных дру­гих целей; и вот уже изготов­лен пер­вый диск спе­ци­аль­но для это­го, прав­да, еще не из бле­стя­ще­го сереб­ра, а из мате­ри­а­ла хруп­ко­го и деше­во­го.

7. Древ­ние мужи, жизнь кото­рых была еще гру­ба, смы­ли под реч­ной стру­ей накоп­лен­ную в трудах грязь, и вот они уже вполне наряд­ны, поза­бо­ти­лись и о при­чес­ке, при­ведя в порядок воло­сы и рас­че­сав окла­ди­стые боро­ды; но толь­ко каж­дый трудил­ся над собой сам, а не обслу­жи­вал один дру­го­го. Даже жени­на рука не каса­лась длин­ных волос, какие отра­щи­ва­ли мужи по обы­чаю тогдаш­не­го вре­ме­ни; без вся­ко­го парик­махе­ра они наво­ди­ли себе кра­соту сами, встря­хи­вая голо­вой, точь-в-точь как бла­го­род­ные живот­ные — гри­вой.

8. Поз­же, когда всем ста­ла коман­до­вать рос­кошь, нача­ли чека­нить зер­ка­ла в пол­ный чело­ве­че­ский рост из золота и сереб­ра, затем при­ня­лись укра­шать их само­цве­та­ми; такое зер­каль­це обой­дет­ся жен­щине во мно­го раз доро­же, чем сто­и­ло в свое вре­мя целое при­да­ное, давав­ше­е­ся общи­ной доче­рям небо­га­тых пол­ко­вод­цев. Не дума­ешь ли ты, что зла­то­че­кан­ные зер­ка­ла води­лись у доче­рей Сци­пи­о­на59, все при­да­ное кото­рых состав­ля­ла суро­вая медь?

9. О счаст­ли­вая бед­ность, поро­див­шая столь­ко слав­ных имен! Да будь у них такое зер­ка­ло, они с пре­зре­ни­ем отверг­ли бы это при­да­ное. Но тогда каж­дый из тех, кому ста­но­вил­ся тестем сенат60, пони­мал, что полу­ча­ет такое дра­го­цен­ное при­да­ное, вер­нуть кото­рое было бы кощун­ст­вом. А теперь деви­цам воль­ноот­пу­щен­ни­ков и на одно зер­каль­це не хва­тит того при­да­но­го, каким неко­гда с вели­ко­душ­ной щед­ро­стью награж­дал рим­ский народ.

10. Ибо празд­ная рос­кошь, при­вле­кае­мая к нам наши­ми богат­ства­ми, ста­но­ви­лась с каж­дым днем все губи­тель­нее, поро­ки раз­рос­лись до раз­ме­ров чудо­вищ­ных, раз­но­об­раз­ней­шие искус­ства до такой сте­пе­ни стер­ли вся­кие раз­ли­чия меж­ду веща­ми, что ни один муж­чи­на уже не обхо­дил­ся без того, что все­гда счи­та­лось пред­ме­том жен­ско­го туа­ле­та, — ни один, не исклю­чая вои­нов. Да раз­ве для одно­го толь­ко туа­ле­та употреб­ля­ет­ся нын­че зер­ка­ло? Ни один порок теперь не обхо­дит­ся без него.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Луци­лий Млад­ший — друг Сене­ки, рим­ский всад­ник, про­ку­ра­тор Сици­лии, затем Азии, адми­ни­ст­ра­тор, лите­ра­тор и поэт. Ему посвя­ще­ны Пись­ма, О про­виде­нии и О при­ро­де.
  • 2Обыч­но сто­и­ки дели­ли фило­со­фию на три части: физи­ку, эти­ку и диа­лек­ти­ку, или логи­ку. Сене­ка здесь не при­ни­ма­ет во вни­ма­ние диа­лек­ти­ку, види­мо, как нау­ку вспо­мо­га­тель­ную. В самом общем виде муд­рость, или фило­со­фия, опре­де­ля­лась в Риме как «зна­ние вещей чело­ве­че­ских и боже­ст­вен­ных»; эту фор­му­лу и име­ет в виду Сене­ка. Чело­ве­ком и его дела­ми зани­ма­ет­ся эти­че­ская часть фило­со­фии; необыч­но здесь опре­де­ле­ние физи­ки как нау­ки о боге. Одна­ко объ­яс­нить его нетруд­но: физи­ка, нау­ка о при­ро­де, изу­ча­ет при­ро­ду и мир как целое; и то и дру­гое, соглас­но стои­че­ским воз­зре­ни­ям, боже­ст­вен­но, ибо вне­при­род­ных божеств сто­и­ки не при­зна­ют, а При­ро­да и Кос­мос для них — источ­ни­ки бытия, поряд­ка, целе­со­об­раз­но­сти, про­виде­ния, бла­га и доб­ро­де­те­ли.
  • 3О том, что бог, или боги живут толь­ко для себя и не обра­ща­ют вни­ма­ния на нашу жизнь, вооб­ще не заботясь о том, что про­ис­хо­дит в мире (точ­нее, в мирах, посколь­ку их мно­го), но наслаж­да­ют­ся без­мя­теж­ным бла­жен­ст­вом в «меж­ду­ми­ри­ях» («интер­мун­ди­ях» по-латы­ни), — учит эпи­ку­рей­ская фило­со­фия.
  • 4Уче­ние о боже­ст­вен­ном Про­мыс­ле, или Про­виде­нии — одно из цен­траль­ных уче­ний сто­и­ков.
  • 5О том, что бог создал все раз и навсе­гда, неиз­мен­но и непре­лож­но, — см.: Сене­ка. О бла­го­де­я­ни­ях 6, 23, 1: di sta­tue­runt quae non mu­ta­rent. По Пла­то­ну, бог сотво­рил мир и отпра­вил­ся отды­хать; пока он спит, мир посте­пен­но теря­ет свое рав­но­мер­ное вра­ще­ние в пра­виль­ную сто­ро­ну, а затем начи­на­ет вра­щать­ся в про­ти­во­по­лож­ную, ирра­цио­наль­ным обра­зом и непра­виль­но; на зем­ле в это вре­мя все при­хо­дит в упа­док, живые суще­ства вырож­да­ют­ся, уча­ща­ют­ся зем­ле­тря­се­ния и навод­не­ния, в обще­стве царят неспра­вед­ли­вость, наси­лие и про­из­вол; бог про­сы­па­ет­ся и вновь при­да­ет все­лен­ной пра­виль­ное вра­ще­ние; зем­ная исто­рия начи­на­ет­ся зано­во с наи­выс­шей точ­ки рас­цве­та и опять посте­пен­но дегра­ди­ру­ет до новой все­лен­ской ката­стро­фы и ново­го обнов­ле­ния. Веро­ят­но, уче­ние древ­них сто­и­ков о боль­ших пери­о­дах миро­во­го раз­ви­тия, каж­дый из кото­рых закан­чи­ва­ет­ся гло­баль­ной ката­стро­фой — миро­вым пожа­ром или пото­пом, — это отго­ло­сок пла­то­нов­ско­го уче­ния. Боль­шин­ство хри­сти­ан­ских мыс­ли­те­лей пола­га­ли, что бог тво­рит мир не толь­ко вна­ча­ле, как опи­са­но в Кни­ге Бытия, но и еже­днев­но и еже­час­но, ибо без его посто­ян­ной под­держ­ки ничто не мог­ло бы суще­ст­во­вать и мига. Посто­ян­но и непре­рыв­но тво­рит мир бог и у Ари­сто­те­ля: веч­ный дви­га­тель (бог, целе­вая при­чи­на, дви­жу­щая любо­вью) все­гда слу­жит при­чи­ной дви­же­ния от небы­тия к бытию для всех вещей.
  • 6Обе эти точ­ки зре­ния при­над­ле­жат сто­и­кам. О том, что бог — часть мира см., напри­мер: Цице­рон. О при­ро­де богов 1, 33; о том, что бог — это весь мир см., напри­мер: Дио­ген Лаэрт­ский, 7, 148: «Сущ­но­стью бога Зенон счи­та­ет весь мир… (точ­но так же и Хри­сипп… и Посидо­ний)». Поэто­му для древ­них сто­и­ков бого­сло­вие («мета­фи­зи­ка») не было само­сто­я­тель­ной частью фило­со­фии (как выде­лил ее Ари­сто­тель), а отож­дествля­лось с физи­кой.
  • 7О том, что бог сам себе необ­хо­ди­мость, учат все детер­ми­нист­ские пан­те­и­сти­че­ские систе­мы; то же мож­но най­ти, напри­мер, у Спи­но­зы. В антич­но­сти детер­ми­нист­ско­му уче­нию сто­и­ков про­ти­во­сто­я­ли фило­соф­ские систе­мы, свя­зан­ные с пла­то­низ­мом, где бог не тож­де­ст­вен «все­му», все­лен­ной, а транс­цен­ден­тен, нахо­дит­ся «по ту сто­ро­ну», за пре­де­ла­ми мира. Соглас­но Пла­то­ну, бог про­ти­во­по­ло­жен необ­хо­ди­мо­сти; бог — это бла­го и цель, нача­ло бытия как поряд­ка, целе­со­об­раз­но­сти и разум­но­сти в мире; ему про­ти­во­сто­ит мате­рия — небы­тие, нача­ло хао­са, тле­ния, гибе­ли, ирра­цио­наль­но­сти, энтро­пия; она-то и назы­ва­ет­ся необ­хо­ди­мо­стью. Тем самым в мире власт­ву­ют два про­ти­во­по­лож­но направ­лен­ных нача­ла: боже­ст­вен­ное — закон и необ­хо­ди­мость — энтро­пия.
  • 8Истр — Дунай в ниж­нем тече­нии, меж­ду про­вин­ци­я­ми Пан­но­ни­ей и Ист­ри­ей.
  • 9Гем — Бал­кан­ский гор­ный хре­бет.
  • 10Две про­вин­ции Гал­лии: Gal­lia Ci­sal­pi­na, от реки По до Альп, и Gal­lia Tran­sal­pi­na (Co­ma­ta, Brac­ca­ta, т. е. «по ту сто­ро­ну Альп», «кос­ма­тая» и «оде­тая в шта­ны» Гал­лия) — меж­ду Рей­ном, Аль­па­ми, Пире­не­ями и Оке­а­ном. Пире­ней­ский полу­ост­ров делил­ся на две про­вин­ции Испа­нии: Ближ­няя Испа­ния (Тарра­ко­на) и Даль­няя Испа­ния (Лузи­та­ния и Бети­ка).
  • 11Ска­за­но о мура­вьях. — Вер­ги­лий. Эне­ида, 4, 404. Пер. С. Оше­ро­ва.
  • 12Пред­став­ле­ние о Зем­ле как точ­ке (по срав­не­нию с миро­вым целым) встре­ча­ет­ся, в част­но­сти, у Пли­ния. Nat. Hist. 2, 174.
  • 13Душа — искор­ка небес­но­го огня, см.: Цице­рон. О государ­стве, 6, 15.
  • 14О крат­ко­сти мор­ско­го пути до Индии писал Стра­бон 2, 3, 6, ссы­ла­ясь на Посидо­ния (это место в свое вре­мя вдох­но­ви­ло Колум­ба, см.: O. u. E. Schoen­ber­ger 1990, S. 201).
  • 15Счи­та­лось, что быст­рее всех све­тил дви­жет­ся Сатурн, см.: Цице­рон. О при­ро­де богов, 2, 20.
  • 16Так учил Ари­сто­тель, см.: Мета­фи­зи­ка, XII, 6—10.
  • 17Деле­ние всех вооб­ще суще­ст­ву­ю­щих вещей на види­мые и невиди­мые берет нача­ло от Пла­то­на (Тимей, 28 a). Для пла­то­низ­ма бог — невиди­мый ум, совеч­ный умо­по­сти­гае­мо­му миру и тво­рец види­мо­го мира и души. Для пан­те­и­стов-сто­и­ков бог — весь мир, види­мый («тело») и невиди­мый («дух», spi­ri­tus). Для кре­а­ци­о­ни­стов бог — «тво­рец види­мых же всех и невиди­мых» (Сим­вол веры).
  • 18«Небо» — так обыч­но (со вре­ме­ни Пла­то­на) назы­вал­ся мир в целом, все­лен­ная, но так­же и небо в отли­чие от зем­ли — все, что выше орби­ты Луны (со вре­ме­ни Ари­сто­те­ля). О том, что во все вре­ме­на, чему бы ни учи­ли фило­со­фы, боль­шин­ство людей счи­та­ет при­чи­ной вещей мате­рию и слу­чай, пишет Пла­тон в Зако­нах.
  • 19Так учи­ли эпи­ку­рей­цы, а до них — ато­ми­сты Демо­крит и Лев­кипп.
  • 20Ари­сто­тель. Метео­ро­ло­ги­ка, 341 b 3: «…Поче­му появ­ля­ют­ся на небе горя­щие пла­мен­ни­ки, падаю­щие звезды и то, что неко­то­рые назы­ва­ют “голов­ня­ми” и “коза­ми”…» (Здесь и далее «Метео­ро­ло­ги­ка» в пер. Н. В. Бра­гин­ской.)
  • 21Послед­ний царь Македо­нии Пер­сей (род. в 212 г.) был раз­бит в 168 г. при Пидне рим­ским пол­ко­вод­цем Эми­ли­ем Пав­лом Македон­ским, умер плен­ни­ком в Аль­бе два года спу­стя.
  • 22В 14 г. н. э.
  • 23Луций Элий Сеян — могу­ще­ст­вен­ный вре­мен­щик, фаво­рит импе­ра­то­ра Тибе­рия, каз­нен­ный им в 31 г. н. э.
  • 24Гер­ма­ник, пол­но­стью Гай Юлий Цезарь Нерон Клав­дий Гер­ма­ник (это про­зви­ще он полу­чил за победы над гер­ман­ца­ми) — вну­ча­тый пле­мян­ник импе­ра­то­ра Авгу­ста, отец импе­ра­то­ра Кали­гу­лы, пле­мян­ник и при­ем­ный сын импе­ра­то­ра Тибе­рия, счи­тав­ший­ся его наслед­ни­ком, люби­мец наро­да, — умер в 19 г. н. э. в воз­расте 34 лет то ли от болез­ни, то ли — соглас­но его соб­ст­вен­ным сло­вам и обще­ст­вен­но­му мне­нию — от яда и был опла­кан всей импе­ри­ей.
  • 25In­te­rim exis­ti­mo: это сло­во озна­ча­ет, что Сене­ка выдви­га­ет тео­ре­ти­че­скую гипо­те­зу, кото­рую надо будет дока­зать.
  • 26Вер­ги­лий, Эне­ида, V, 528.
  • 27Име­ет­ся в виду, воз­мож­но, Метео­ро­ло­ги­ка, 341 b 6 слл. Одна­ко пере­сказ Сене­ки нето­чен.
  • 28Ca­nis rub­ra: Ca­nis — созвездие Боль­шо­го Пса; самая яркая звезда в нем — Ca­ni­cu­la — «собач­ка», Сири­ус. Вос­ход это­го созвездия в середине июля воз­ве­щал наступ­ле­ние самой зной­ной поры лета, кото­рая поэто­му так и назы­ва­лась «собач­ка­ми», кани­ку­ла­ми, когда из-за жары пре­кра­ща­лись заня­тия в шко­лах. Сири­ус в рим­ской поэ­зии тра­ди­ци­он­но назы­ва­ет­ся «крас­ным»; см.: напри­мер, Гора­ций. Сат., 2, 5, 39.
  • 29Огонь­ки, появ­ляв­ши­е­ся в непо­го­ду на кора­бель­ных сна­стях и извест­ные нам как огни свя­то­го Эль­ма, назы­ва­лись у рим­лян «огня­ми Касто­ра и Пол­лук­са». Счи­та­лось, что сами Дио­с­ку­ры (созвездие Близ­не­цов) сле­та­ют с неба на выруч­ку тер­пя­щим бед­ст­вие моря­кам и садят­ся на мач­ты. Кастор и Пол­лукс, боже­ст­вен­ные близ­не­цы Дио­с­ку­ры — одни из самых древ­них куль­то­вых божеств Гре­ции (еще до дорий­ско­го наше­ст­вия). Мифо­ло­гия назы­ва­ет их детьми Леды и царя Тин­да­рея, бра­тья­ми Еле­ны и Кли­тем­не­стры (насто­я­щий их отец — Зевс; Дио­с­ку­ры и озна­ча­ет «сыно­вья Зев­са»). Они счи­та­лись укро­ти­те­ля­ми коней, охот­ни­ка­ми, вои­на­ми, море­пла­ва­те­ля­ми и покро­ви­те­ля­ми соот­вет­ст­ву­ю­щих заня­тий. Клят­ва Касто­ром (me­cas­tor, жен­ская) и Пол­лук­сом (ede­pol, муж­ская) были самы­ми рас­про­стра­нен­ны­ми и у гре­ков и у рим­лян. В Риме близ­не­цы так­же чти­лись, глав­ным обра­зом как покро­ви­те­ли море­хо­дов; им был посвя­щен храм; соглас­но леген­де, они спас­ли рим­лян в бит­ве при озе­ре Регил­ле (496 г. до н. э.).
  • 30Гилипп, сын Кле­анд­рида, спар­та­нец. В 415 г. до н. э. сира­ку­зяне, вое­вав­шие про­тив афи­нян, при­зва­ли его в вое­на­чаль­ни­ки. Раз­бил в Ита­лии афин­ских стра­те­гов Демо­сфе­на и Никия.
  • 31Об этом зна­ме­нии пишут так­же Вел­лей Патер­кул, 2, 59, 2 и Пли­ний, 2, 98.
  • 32Гре­че­ское сло­во ἁλῶ пер­во­на­чаль­но озна­ча­ет «гум­но», круг­лую пло­щад­ку, на кото­рой рас­сы­па­ют зер­но для обмо­лота; пло­щад­ки эти у гре­ков и рим­лян все­гда круг­лые, пото­му что моло­тит зер­но осел или лошадь, при­вя­зан­ные к стол­бу в цен­тре пло­щад­ки и воло­ча­щие цеп. Затем, в пере­нос­ном смыс­ле — свет­лый круг вокруг солн­ца или луны, «гало» в рус­ской транс­ли­те­ра­ции. Лат. co­ro­na — «венок, венец».
  • 33Гало на небе срав­ни­ва­лись со све­то­вы­ми кру­га­ми вокруг лам­пы уже у пери­па­те­ти­ка Стра­то­на (Сто­бей 1, 28, 1а); Тео­фраст пояс­ня­ет это явле­ние, раз­би­рая физи­че­ские про­цес­сы имен­но в бане (фр. изд. Штей­н­метц 200, 3).
  • 34О раду­ге см.: Ари­сто­тель. Метео­ро­ло­ги­ка, 371 a 18 слл.; Пли­ний. Есте­ствен­ная исто­рия, 2, 150.
  • 35См.: Ари­сто­тель. Метео­ро­ло­ги­ка, 371 b 4 сл.; Цице­рон. О при­ро­де богов, 3, 51.
  • 36Овидий. Мета­мор­фо­зы, 6, 65.
  • 37Ср.: Дио­ген Лаэрт­ский, 7, 152: «Раду­га — это отра­же­ние све­та от влаж­ных обла­ков или же (как гово­рит Посидо­ний в “Метео­ро­ло­гии”) край солн­ца или луны, зер­каль­но отра­жен­ный, как дуга в рося­ни­стом обла­ке, полом и про­зи­рае­мом насквозь». Ср. так­же: Посидо­ний, фр. 323.
  • 38Из пур­пур­ных ули­ток-баг­ря­нок древ­ние полу­ча­ли крас­ки от тем­но-синей, свет­ло-голу­бой и фио­ле­то­вой до ярко-крас­ной и розо­вой.
  • 39Арте­ми­дор Парос­ский — име­ет­ся в виду, веро­ят­но, извест­ный гре­че­ский гео­граф Арте­ми­дор из Эфе­са (род. ок. 100 г. до н. э.), мно­го лет быв­ший послан­ни­ком сво­его горо­да в Риме, автор не дошед­ших до нас 11 книг Гео­гра­фии. Ср. о нем 7, 13, 1.
  • 40Пер­вая тео­рия вос­хо­дит к Демо­кри­ту и Эпи­ку­ру, вто­рая — к пифа­го­рей­цам, Ари­сто­те­лю и древним сто­и­кам.
  • 41Рим­ский импе­ра­тор Нерон (37—68 гг.), вос­пи­тан­ник Сене­ки, сочи­нял сти­хи, музы­ку, тра­гедии; см.: Тацит. Анна­лы, 13, 3; 14, 6; Све­то­ний. Нерон, 52; Дион Кас­сий. Рим­ская исто­рия, 52, 29.
  • 42Посидо­ний Апа­мей­ский (ок. 135 — ок. 50 гг. до н. э.) — фило­соф-сто­ик, уче­ник Панэтия, вид­ней­ший пред­ста­ви­тель т. наз. Сред­ней Стои.
  • 43Испор­чен­ное место. Вер­ги­лий в Геор­ги­ках гово­рит о при­ме­тах, пред­ве­щаю­щих дождь; сре­ди них раду­га: «И огром­ная воду раду­га пьет» (1, 380).
  • 44См.: Ари­сто­тель. Метео­ро­ло­ги­ка, III, 5, (377 a 11) — о том, поче­му раду­га не может быть боль­ше полу­кру­га.
  • 45«Наши» у Сене­ки все­гда озна­ча­ет «сто­и­ки».
  • 46Геор­ги­ки, 1, 380.
  • 47Жез­лы (vir­gae) — пру­тья, роз­ги.
  • 48Тит Ливий, 28, 11; 41, 21; см. так­же: Цице­рон, О государ­стве, 1, 15.
  • 49πα­ρήλιον от πα­ρα ἥλιου — «рядом с солн­цем». О паре­ли­ях, или лож­ных солн­цах см.: Ари­сто­тель. Метео­ро­ло­ги­ка, 372 a 11.
  • 50Несколь­ко видо­из­ме­нен­ная цита­та из Вер­ги­лия. Геор­ги­ки, 2, 95. Пер. С. В. Шер­вин­ско­го.
  • 51Арат — поэт, грам­ма­тик, уче­ный пер­вой поло­ви­ны III в. до н. э. (род. ок. 315 г. до н. э. в Кили­кии), друг алек­сан­дрий­ско­го поэта Кал­ли­ма­ха. Автор зна­ме­ни­той дидак­ти­че­ской поэ­мы Явле­ния, посвя­щен­ной пре­иму­ще­ст­вен­но аст­ро­но­мии, метео­ро­ло­ги­ке и небес­ным зна­ме­ни­ям. Эту поэ­му сто­ле­ти­я­ми изу­ча­ли в грам­ма­ти­че­ских шко­лах, и вли­я­ние ее в аст­ро­но­мии было огром­ным, вплоть до нача­ла ново­го вре­ме­ни. На латынь поэ­му Ара­та пере­во­ди­ли Варрон, Цице­рон и Гер­ма­ник, на рус­ский язык А. А. Рос­си­ус. (См. в свя­зи с дан­ным рас­суж­де­ни­ем Сене­ки ст. 880 сл.).
  • 52«Ямы» — bothy­ni, греч. βό­θυνοι, βό­θυροι, βόθ­ροι; «пифии», или «бочон­ки» — pithiae, do­lio si­mi­les, греч. πί­θοι — «пифо­сы», т. е. боч­ки; «хасмы» — «зия­ния» — chas­ma­ta, греч. χάσ­μα­τα — мн. ч. от «зев, пасть, зия­ние, без­дна». См.: Ари­сто­тель. Метео­ро­ло­ги­ка, 342 a 34; так­же Пли­ний, 2, 90.
  • 53Вер­ги­лий. Геор­ги­ки, 1, 367.
  • 54Ср.: Апу­лей. О мире, 16: Se­las autem Grae­ci uocant in­cen­si aeris lu­cem; ho­rum ple­ra­que iacu­la­ri cre­das, alia la­bi, sta­re alia. Ари­сто­тель. О мире, 392 a 2—6; 395 a 31.
  • 55Боль­шин­ство сто­и­ков, пред­ше­ст­вен­ни­ков Сене­ки, не раз­ли­ча­ли коме­ты и метео­ры.
  • 56Ср.: Пли­ний, 2, 96.
  • 57Физи­ка сто­и­ков носит еще более выра­жен­ный теле­о­ло­ги­че­ский харак­тер, чем ари­сто­телев­ская, в осо­бен­но­сти у таких стои­че­ских мора­ли­стов, как Сене­ка, для кого При­ро­да тож­де­ст­вен­на вер­хов­но­му боже­ству и Про­мыс­лу, заботя­ще­му­ся о чело­ве­ке и вос­пи­ты­ваю­ще­му его в доб­ро­де­те­ли.
  • 58Вер­ги­лий. Экло­ги, 2, 25. Пер. С. В. Шер­вин­ско­го.
  • 59Речь, веро­ят­но, идет о дяде зна­ме­ни­то­го Сци­пи­о­на Афри­кан­ско­го — победи­те­ля Ган­ни­ба­ла. Ср.: Вале­рий Мак­сим, 4, 4, 10.
  • 60Рим­ский сенат выда­вал замуж доче­рей заслу­жен­ных граж­дан и выдаю­щих­ся государ­ст­вен­ных дея­те­лей, если они не дожи­ли до это­го или были слиш­ком бед­ны, чтобы собрать доче­рям при­да­ное. Мысль здесь тако­ва: если круп­ный дея­тель, про­вед­ший мно­го лет на выс­ших долж­но­стях в государ­стве, настоль­ко беден, что не может дать доче­ри при­да­но­го, зна­чит, он не коррум­пи­ро­ван, не взя­точ­ник, и пород­нить­ся с ним — вели­кая честь, сто­я­щая любо­го при­да­но­го.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004323 1364004404 1364004409 1372554502 1372554503 1372554504