Текст приводится по изданию: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах, М.: издательство «Наука», 1994. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. I.
Перевод С. А. Ошерова, обработка перевода для настоящего переиздания — С. С. Аверинцева, переработка комментария — М. Л. Гаспарова.
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler, iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957—1973. V. I—III. Из существующих переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Römer / Eingel, und Übers, u. K. Ziegler. Stuttgart; Zürich, 1954. Bd. 1—6 и комментариями к нему.
Издание подготовили С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Ответственный редактор С. С. Аверинцев.

Plutarchi Vitae parallelae. C. Sintenis, Teubner, 1879.
Plutarchi Vitae parallelae, with Eng. transl. by B. Perrin, Loeb Classical Library, 1920/1968.

1. Мы не можем назвать третье­го име­ни Гая Мария, рав­но как и Квин­та Сер­то­рия, захва­тив­ше­го Испа­нию, или Луция Мум­мия, взяв­ше­го Коринф (Ахей­ским Мум­мий был назван за свой подвиг, как Сци­пи­он — Афри­кан­ским, а Метелл — Македон­ским). Этим убеди­тель­нее все­го, как дума­ет Посидо­ний, опро­вер­га­ет­ся мне­ние, буд­то соб­ст­вен­ным слу­жит у рим­лян третье имя1, как, напри­мер, Камилл, Мар­целл, Катон: будь это так, чело­век, име­ю­щий толь­ко два име­ни, ока­зал­ся бы безы­мян­ным. Но Посидо­ний не заме­ча­ет, что, по его соб­ст­вен­но­му суж­де­нию, безы­мян­ны все жен­щи­ны, ибо ни одна не име­ет пер­во­го име­ни, кото­рое, как он счи­та­ет, и слу­жит у рим­лян соб­ст­вен­ным. Что каса­ет­ся осталь­ных двух имен, то одно из них — общее для всей семьи, напри­мер Пом­пеи, Ман­лии и Кор­не­лии (как у нас гово­рят: Герак­лиды или Пело­пиды), дру­гое — как бы про­зви­ще, опре­де­ля­ю­щее нрав чело­ве­ка или его наруж­ность с ее недо­стат­ка­ми либо дан­ное ему за какой-нибудь подвиг; тако­вы име­на Мак­рин, Торк­ват, Сул­ла, подоб­но тому как у нас — Мне­мон, Грип или Кал­ли­ник. Повод к спо­рам здесь дает пере­ме­на в обы­чае.

2. О наруж­но­сти Мария мож­но судить по его мра­мор­но­му изо­бра­же­нию, кото­рое мы виде­ли в Равен­не, в Гал­лии, и наше впе­чат­ле­ние вполне соот­вет­ст­ву­ет тому, что рас­ска­зы­ва­ют о мрач­но­сти и суро­во­сти его нра­ва. Муже­ст­вен­ный по при­ро­де, воин­ст­вен­ный, вос­пи­тан­ный ско­рее как сол­дат, чем как мир­ный граж­да­нин, Марий, при­дя к вла­сти, не умел укро­щать свой гнев. Гово­рят, он так и не выучил­ся гре­че­ской гра­мо­те и ни в одном серь­ез­ном деле не поль­зо­вал­ся гре­че­ским язы­ком, почи­тая смеш­ным обу­чать­ся нау­кам у настав­ни­ков, кото­рые сами в раб­стве у дру­гих. После сво­его вто­ро­го три­ум­фа, устро­ив гре­че­ские игры по слу­чаю освя­ще­ния како­го-то хра­ма, он при­шел в театр, но, едва при­сев, тот­час же уда­лил­ся. Пла­тон часто гово­рил фило­со­фу Ксе­но­кра­ту, кото­рый отли­чал­ся угрю­мым харак­те­ром: «Ксе­но­крат, при­но­си жерт­вы Хари­там»2. И если бы кто-нибудь так же уго­во­рил Мария при­но­сить жерт­вы эллин­ским Музам и Хари­там, то его слав­ные дея­ния на войне и в управ­ле­нии государ­ст­вом не завер­ши­лись бы столь без­образ­но, а гнев­ли­вость, недо­стой­ное вла­сто­лю­бие и нена­сыт­ная алч­ность не сде­ла­ли бы его в ста­ро­сти таким сви­ре­пым и жесто­ким. Все это мы сей­час увидим из его дел.

3. Роди­те­ли Мария были люди совсем не знат­ные, бед­ные, добы­вав­шие про­пи­та­ние соб­ст­вен­ным трудом; отец носил то же имя, что и сын, мать зва­ли Фуль­ци­ни­ей. Марий позд­но попал в город и узнал город­скую жизнь, а до того у себя, в Арпин­ской зем­ле, в деревне Цере­а­ты, он жил, не ведая город­ской утон­чен­но­сти, про­сто, но зато цело­муд­рен­но, вос­пи­ты­ва­ясь так, как рим­ские юно­ши в ста­ри­ну. Воен­ную служ­бу он начал в Кельт­ибе­рии, где Сци­пи­он Афри­кан­ский оса­ждал Нуман­цию. От пол­ко­во­д­ца не укры­лось, что Марий пре­вос­хо­дит про­чих моло­дых людей муже­ст­вом и лег­ко пере­но­сит пере­ме­ну в обра­зе жиз­ни, к кото­рой Сци­пи­он при­нуж­дал испор­чен­ных рос­ко­шью и наслаж­де­ни­я­ми вои­нов. Рас­ска­зы­ва­ют, что он на гла­зах пол­ко­во­д­ца сра­зил вра­га, с кото­рым сошел­ся один на один. Сци­пи­он замет­но отли­чал его, а одна­жды, когда на пиру зашла речь о пол­ко­во­д­цах и кто-то из при­сут­ст­ву­ю­щих, то ли вправ­ду, то ли желая ска­зать при­ят­ное Сци­пи­о­ну, спро­сил, будет ли еще когда-нибудь у рим­ско­го наро­да такой же, как и он, вождь и защит­ник, Сци­пи­он, хлоп­нув лежа­ще­го рядом с ним Мария по пле­чу, отве­тил: «Будет, и, может быть, даже он». Оба они были так бога­то ода­ре­ны при­ро­дой, что Марий еще в юном воз­расте казал­ся чело­ве­ком неза­у­ряд­ным, а Сци­пи­он, видя нача­ло, мог пред­у­га­дать конец.

4. Гово­рят, что Марий, вооду­шев­лен­ный эти­ми сло­ва­ми, слов­но про­ри­ца­ни­ем боже­ства, и пре­ис­пол­нен­ный надежд, обра­тил­ся к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти и с помо­щью Цеци­лия Метел­ла, дому кото­ро­го слу­жил еще его отец3, добил­ся долж­но­сти народ­но­го три­бу­на. Испол­няя эту долж­ность, он внес закон о пода­че голо­сов4, кото­рый, как ожи­да­ли, дол­жен был умень­шить могу­ще­ство зна­ти в судах. Его про­тив­ни­ком высту­пил кон­сул Кот­та, кото­рый убедил сенат бороть­ся про­тив ново­го зако­на, а само­го Мария при­звать к отве­ту. Когда это пред­ло­же­ние было при­ня­то, Марий явил­ся в сенат, но не как роб­кий нови­чок, толь­ко что всту­пив­ший на государ­ст­вен­ное попри­ще и не совер­шив­ший еще ниче­го вели­ко­го; напро­тив, уже тогда выка­зав реши­тель­ность, кото­рая потом про­яв­ля­лась во всех его поступ­ках, он при­гро­зил Кот­те тюрь­мой, если тот не отме­нит выне­сен­но­го реше­ния. Тогда кон­сул, обра­тив­шись к Метел­лу, спро­сил его мне­ния, и Метелл во всем с ним согла­сил­ся, но Марий вызвал лик­то­ра и при­ка­зал отве­сти в тюрь­му само­го Метел­ла. Метелл обра­тил­ся к осталь­ным три­бу­нам, но те не под­дер­жа­ли его, и сенат, усту­пив, пере­ме­нил свое реше­ние. Со сла­вой вышел Марий к наро­ду, и новый закон полу­чил утвер­жде­ние в Народ­ном собра­нии. Все поня­ли, что Мария нель­зя ни запу­гать, ни усо­ве­стить и что в сво­ем стрем­ле­нии заслу­жить рас­по­ло­же­ние тол­пы он будет упор­но бороть­ся про­тив сена­та. Но вско­ре это мне­ние пере­ме­ни­лось, после того, как он реши­тель­но вос­про­ти­вил­ся пред­ло­же­нию о разда­че хле­ба граж­да­нам и одер­жал верх. Обе враж­деб­ные сто­ро­ны ста­ли оди­на­ко­во ува­жать его за то, что он не жела­ет угож­дать ни тем, ни дру­гим вопре­ки поль­зе государ­ства.

5. В сле­дую­щем году Марий стал домо­гать­ся долж­но­сти эди­ла выс­ше­го раз­ряда. Есть два раз­ряда эди­лов5: одни полу­чи­ли назва­ние по крес­лу с изо­гну­ты­ми нож­ка­ми, в кото­ром они сидят, испол­няя свои обя­зан­но­сти, дру­гие, усту­паю­щие пер­вым досто­ин­ст­вом, име­ну­ют­ся народ­ны­ми. Лишь после того, как пер­вые уже избра­ны, начи­на­ют пода­вать голо­са за вто­рых. Когда Марию ста­ло ясно, что выс­шей из этих двух долж­но­стей ему не полу­чить, он тот­час стал домо­гать­ся дру­гой, но и тут его постиг­ла неуда­ча, пото­му что все счи­та­ли его слиш­ком дерз­ким и высо­ко­мер­ным. Одна­ко даже две неуда­чи за один день, — чего нико­гда и ни с кем еще не слу­ча­лось, — нисколь­ко не уба­ви­ли ему само­уве­рен­но­сти, и спу­стя немно­го вре­ме­ни он начал домо­гать­ся пре­ту­ры, но и на этот раз едва не потер­пел пора­же­ние — был избран послед­ним из кан­дида­тов, а после выбо­ров обви­нен в под­ку­пе. Боль­ше все­го подо­зре­ний вну­ша­ло то обсто­я­тель­ство, что за пере­го­род­кой сре­ди голо­су­ю­щих виде­ли одно­го из рабов6 Кас­сия Саба­ко­на, а Саба­кон был самым ярым при­вер­жен­цем Мария. На суде Марий заявил, буд­то, истом­лен­ный зно­ем и жаж­дой, он попро­сил холод­ной воды, и раб, при­нес­ший ему чашу, ушел, как толь­ко он напил­ся. После это­го цен­зо­ры изгна­ли его из сена­та: при­зна­но было, что он заслу­жи­ва­ет нака­за­ния либо за лже­свиде­тель­ство, либо за невоз­держ­ность. Гай Герен­ний, вызван­ный свиде­те­лем про­тив Мария, ска­зал, что свиде­тель­ст­во­вать про­тив кли­ен­та — про­тив­но оте­че­ским обы­ча­ям и что закон осво­бож­да­ет патро­на (так рим­ляне назы­ва­ют покро­ви­те­ля) от такой необ­хо­ди­мо­сти (и роди­те­ли Мария, и он сам были кли­ен­та­ми Герен­ни­ев). Судьи при­ня­ли этот отказ, но Марий сам воз­ра­зил Герен­нию, что с полу­че­ни­ем маги­ст­ра­ту­ры он осво­бож­да­ет­ся от кли­ент­ской зави­си­мо­сти. Это было ска­за­но не совсем точ­но: не вся­кая маги­ст­ра­ту­ра осво­бож­да­ет тех, кто ее полу­чил, и их потом­ков от обя­зан­но­стей перед покро­ви­те­лем, но толь­ко та, кото­рая дает пра­во на почет­ное крес­ло. Хотя пона­ча­лу дела Мария в суде шли пло­хо и судьи были настро­е­ны небла­го­при­ят­но, в кон­це кон­цов голо­са их разде­ли­лись поров­ну, и Марий, вопре­ки всем ожи­да­ни­ям, был оправ­дан.

6. Испол­няя долж­ность пре­то­ра, он не снис­кал себе осо­бых похвал, а по исте­че­нии сро­ка полу­чил по жре­бию Внеш­нюю Испа­нию, кото­рую, как сооб­ща­ют, очи­стил от раз­бой­ни­ков (жите­ли этой про­вин­ции отли­ча­лись дики­ми, почти зве­ри­ны­ми нра­ва­ми, а раз­бой счи­та­ли самым почет­ным заня­ти­ем). Высту­пив на граж­дан­ском попри­ще, Марий не обла­дал ни богат­ст­вом, ни крас­но­ре­чи­ем, с помо­щью кото­рых люди, поль­зо­вав­ши­е­ся в то вре­мя наи­боль­шим поче­том, вели за собой народ. Одна­ко граж­дане высо­ко цени­ли его за посто­ян­ные труды, про­стой образ жиз­ни и даже за его высо­ко­ме­рие, а все­об­щее ува­же­ние откры­ва­ло ему доро­гу к могу­ще­ству, так что он даже смог всту­пить в выгод­ный брак, взяв в жены Юлию из знат­но­го дома Цеза­рей, пле­мян­ник кото­рой, Цезарь, немно­го лет спу­стя стал самым вели­ким из рим­лян и, как ска­за­но в его жиз­не­опи­са­нии7, часто стре­мил­ся под­ра­жать сво­е­му род­ст­вен­ни­ку Марию. О само­об­ла­да­нии и вынос­ли­во­сти Мария свиде­тель­ст­ву­ет мно­гое, напри­мер, то, как он пере­нес хирур­ги­че­скую опе­ра­цию. Стра­дая, по-види­мо­му, силь­ным рас­ши­ре­ни­ем вен на обо­их бед­рах и доса­дуя на то, что ноги его обез­обра­же­ны, он решил позвать вра­ча и, не дав свя­зать себя, под­ста­вил под нож одно бед­ро. Не шевель­нув­шись, не засто­нав, не изме­нив­шись в лице, он мол­ча вытер­пел неве­ро­ят­ную боль от над­ре­зов. Но когда врач хотел перей­ти ко вто­рой ноге, Марий не дал ему резать, ска­зав: «Я вижу, что исце­ле­ние не сто­ит такой боли».

7. Кон­сул Цеци­лий Метелл, кото­ро­му было пору­че­но коман­до­ва­ние в войне про­тив Югур­ты, отправ­ля­ясь в Афри­ку, взял с собою Мария лега­том. Совер­шив там нема­лые подви­ги и со сла­вой сра­жа­ясь во мно­гих бит­вах, Марий и не думал при­умно­жать этим сла­ву Метел­ла или, подоб­но осталь­ным, при­слу­жи­вать­ся к нему, но, счи­тая, что не Метелл назна­чил его лега­том, а счаст­ли­вая судь­ба в самый под­хо­дя­щий момент дала ему высо­кие под­мост­ки для подви­гов, ста­рал­ся пока­зать всю свою доб­лесть и муже­ство. Вой­на несет с собой мно­го тягост­ных забот, и Марий не избе­гал боль­ших трудов и не пре­не­бре­гал малы­ми; он пре­вос­хо­дил рав­ных себе бла­го­ра­зу­ми­ем и пред­у­смот­ри­тель­но­стью во всем, что мог­ло ока­зать­ся полез­ным, а воз­держ­но­стью и вынос­ли­во­стью не усту­пал про­стым вои­нам, чем и снис­кал себе их рас­по­ло­же­ние. Веро­ят­но, луч­шее облег­че­ние тягот для чело­ве­ка видеть, как дру­гой пере­но­сит те же тяготы доб­ро­воль­но: тогда при­нуж­де­ние слов­но исче­за­ет. А для рим­ских сол­дат самое при­ят­ное — видеть, как пол­ко­во­дец у них на гла­зах ест тот же хлеб и спит на про­стой под­стил­ке или с ними вме­сте копа­ет ров и ста­вит часто­кол. Вои­ны вос­хи­ща­ют­ся боль­ше все­го не теми вождя­ми, что разда­ют поче­сти и день­ги, а теми, кто делит с ними труды и опас­но­сти, и любят не тех, кто поз­во­ля­ет им без­дель­ни­чать, а тех, кто по сво­ей воле трудит­ся вме­сте с ними. Делая все это, Марий быст­ро стал любим­цем вой­ска и напол­нил всю Афри­ку, а затем и весь Рим сла­вой сво­его име­ни, ибо все писа­ли из лаге­ря домой, что не будет ни кон­ца, ни пре­де­ла войне с вар­ва­ра­ми, пока Гая Мария не избе­рут кон­су­лом. 8. Все это явно раз­дра­жа­ло Метел­ла, но боль­ше все­го его огор­чи­ло дело Тур­пи­лия. Этот Тур­пи­лий, свя­зан­ный с Метел­лом наслед­ст­вен­ны­ми уза­ми госте­при­им­ства, слу­жил в то вре­мя в его вой­ске началь­ни­ком плот­ни­ков и стро­и­те­лей. Стоя во гла­ве кара­уль­но­го отряда в боль­шом горо­де Баге, он не при­тес­нял мест­ных жите­лей, отно­сил­ся к ним мяг­ко и дру­же­люб­но, бес­печ­но дове­рял им и пото­му попал в руки вра­гов. Впу­стив в Багу Югур­ту, горо­жане не сде­ла­ли Тур­пи­лию ниче­го дур­но­го, а, наобо­рот, упро­сив царя, отпу­сти­ли его целым и невреди­мым. За это его обви­ни­ли в измене; Марий, при­сут­ст­во­вав­ший на суде, был очень суров к Тур­пи­лию и так настро­ил про­тив него боль­шин­ство судей, что Метелл был вынуж­ден, вопре­ки сво­е­му жела­нию, при­го­во­рить это­го чело­ве­ка к смер­ти. Спу­стя неко­то­рое вре­мя выяс­ни­лось, что обви­не­ние было лож­ным, и все горе­ва­ли с удру­чен­ным Метел­лом — все, кро­ме Мария, кото­рый, не сты­дясь, гово­рил повсюду, что это дело его рук и что так он воз­двиг на Метел­ла демо­на, мстя­ще­го за убий­ство дру­га. С тех пор они враж­до­ва­ли откры­то, и рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды Метелл язви­тель­но ска­зал Марию: «Так, зна­чит, ты, милей­ший, соби­ра­ешь­ся поки­нуть нас и плыть домой домо­гать­ся кон­суль­ства? А не хочешь ли стать кон­су­лом в один год вот с этим моим сыном?» (Сын Метел­ла был тогда еще маль­чиш­кой8.)

Как бы то ни было, но когда Марий стал доби­вать­ся раз­ре­ше­ния уехать, Метелл дол­го чинил ему пре­пят­ст­вия и отпу­стил толь­ко за два­дцать дней до кон­суль­ских выбо­ров. Марий про­шел длин­ный путь от лаге­ря до Ути­ки за два дня и одну ночь и перед отплы­ти­ем при­нес жерт­вы. Как гово­рят, гада­тель объ­явил Марию, буд­то боже­ство воз­ве­ща­ет ему небы­ва­лый, пре­вос­хо­дя­щий все ожи­да­ния успех. Обод­рен­ный этим пред­ска­за­ни­ем, он отча­лил и с попу­т­ным вет­ром за четы­ре дня пере­сек море. В Риме он тот­час пока­зал­ся наро­ду, с нетер­пе­ни­ем ожи­дав­ше­му его, и, когда один из три­бу­нов вывел его к тол­пе, он про­сил дать ему кон­суль­ство, воз­во­дя на Метел­ла мно­же­ство обви­не­ний и обе­щая захва­тить Югур­ту живым или мерт­вым. 9. Избран­ный кон­су­лом при все­об­щем лико­ва­нии, Марий тот­час про­вел набор, вопре­ки зако­ну и обы­чаю запи­сав в вой­ско мно­го неиму­щих и рабов, кото­рых все преж­ние пол­ко­вод­цы не допус­ка­ли в леги­о­ны, дове­ряя ору­жие, слов­но некую цен­ность, толь­ко достой­ным — тем, чье иму­ще­ство как бы слу­жи­ло надеж­ным зало­гом. Но боль­ше все­го наре­ка­ний вызва­ли не дей­ст­вия Мария, а его высо­ко­мер­ные, пол­ные дер­зо­сти речи, оскорб­ляв­шие самых знат­ных рим­лян: он гово­рил, что кон­суль­ство — это тро­фей, с бою взя­тый им у изне­жен­ной зна­ти и бога­чей, или что он может похва­стать­ся перед наро­дом сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми рана­ми, а не памят­ни­ка­ми умер­ших и чужи­ми изо­бра­же­ни­я­ми9. Неод­но­крат­но, упо­мя­нув неудач­ли­вых пол­ко­вод­цев — Бес­тию или Аль­би­на, отпрыс­ков знат­ных семейств, но людей нево­ин­ст­вен­ных и по неопыт­но­сти тер­пев­ших в Афри­ке пора­же­ния, Марий спра­ши­вал у окру­жаю­щих, неуже­ли пред­ки этих вое­на­чаль­ни­ков, заво­е­вав­шие сла­ву не знат­но­стью про­ис­хож­де­ния, а доб­ле­стью и подви­га­ми, не пред­по­чли бы иметь таких потом­ков, как он. Все это он гово­рил не ради пусто­го бахваль­ства, не с тем, чтобы пона­прас­ну вызвать нена­висть к себе сре­ди пер­вых в Риме людей: народ, при­вык­ший звон­ко­стью речей изме­рять вели­чие духа, лико­вал, слы­ша хулу сена­ту, и пре­воз­но­сил Мария, этим побуж­дая его в уго­ду про­сто­на­ро­дью не щадить луч­ших граж­дан.

10. Когда Марий при­был в Афри­ку, Метелл, одоле­вае­мый зави­стью, не стал ждать встре­чи с ним. Метел­лу не дава­ла покоя мысль о Марии, кото­рый пото­му и воз­вы­сил­ся, что забыл о бла­го­дар­но­сти за все, чем был обя­зан ему, а теперь, когда вой­на закон­че­на и оста­ет­ся толь­ко захва­тить Югур­ту, явил­ся, чтобы вырвать у сво­его бла­го­де­те­ля венец и три­умф. Поэто­му он уда­лил­ся, а вой­ско Марию пере­дал Рути­лий, легат Метел­ла. Но, в кон­це кон­цов, Мария настиг­ло воз­мездие: Сул­ла отнял у него сла­ву так же, как он сам отнял ее у Метел­ла; как это про­изо­шло, я рас­ска­жу крат­ко, пото­му что подроб­но об этом гово­рит­ся в жиз­не­опи­са­нии Сул­лы10. Тестем Югур­ты был Бокх, царь вар­ва­ров, жив­ших в глу­бине мате­ри­ка, одна­ко он не очень помо­гал зятю в войне, яко­бы стра­шась его веро­лом­ства, а в дей­ст­ви­тель­но­сти опа­са­ясь его воз­рас­тав­ше­го могу­ще­ства. Когда у Югур­ты, кото­рый ски­тал­ся, спа­са­ясь от рим­лян, оста­лась толь­ко одна надеж­да — на тестя, он явил­ся к Бок­ху, и тот при­нял его, ско­рее сты­дясь отка­зать моля­ще­му, чем испы­ты­вая рас­по­ло­же­ние к нему. Дер­жа его в руках, Бокх для вида про­сил за него Мария и сме­ло писал, что не выдаст Югур­ту, но втайне замыш­лял изме­ну и послал за Луци­ем Сул­лой, кото­рый был кве­сто­ром у Мария и во вре­мя вой­ны ока­зал царю какие-то услу­ги. Когда Сул­ла, дове­ряя ему, при­ехал, вар­вар пере­ме­нил свое наме­ре­ние и несколь­ко дней коле­бал­ся, выдать ли Югур­ту Сул­ле либо не отпус­кать его само­го. Нако­нец он решил­ся на дав­но заду­ман­ную изме­ну и живым выдал Югур­ту, тем самым посе­яв меж­ду Мари­ем и Сул­лой непри­ми­ри­мую и жесто­кую враж­ду, кото­рая чуть было не погу­би­ла Рим. Мно­гие, завидуя Марию, утвер­жда­ли, что подвиг совер­шен Сул­лой, да и сам он зака­зал дра­го­цен­ный камень с изо­бра­же­ни­ем Бок­ха, пере­даю­ще­го ему Югур­ту, и посто­ян­но носил коль­цо с этой гем­мой, поль­зу­ясь ею как печа­тью. Это раз­дра­жа­ло Мария, чело­ве­ка често­лю­би­во­го, не желав­ше­го ни с кем делить­ся сво­ей сла­вой и склон­но­го к раздо­рам, но силь­нее все­го раз­жи­га­ли его гнев про­тив­ни­ки, кото­рые при­пи­сы­ва­ли пер­вые и самые вели­кие подви­ги в этой войне Метел­лу, а завер­ше­ние ее — Сул­ле, стре­мясь уме­рить вос­торг наро­да и при­вер­жен­ность его к Марию.

11. Но всю эту зависть, всю кле­ве­ту и нена­висть к Марию тот­час рас­се­я­ла и уни­что­жи­ла опас­ность, надви­гав­ша­я­ся на Ита­лию с запа­да. Когда пона­до­бил­ся вели­кий пол­ко­во­дец и рес­пуб­ли­ка ста­ла искать, кого бы ей поста­вить корм­чим, дабы высто­ять в столь страш­ной воен­ной буре, ни один из отпрыс­ков знат­ных и бога­тых семейств не полу­чил долж­ность на кон­суль­ских выбо­рах, но еди­но­душ­но был избран отсут­ст­ву­ю­щий Марий. Вме­сте с изве­сти­ем о пле­не­нии Югур­ты в Рим при­шла мол­ва о ким­врах и тев­то­нах; спер­ва слу­хам о силе и мно­го­чис­лен­но­сти надви­гаю­щих­ся пол­чищ не вери­ли, но потом убеди­лись, что они даже усту­па­ют дей­ст­ви­тель­но­сти. В самом деле, толь­ко воору­жен­ных муж­чин шло три­ста тысяч, а за ними тол­па жен­щин и детей, как гово­ри­ли, пре­вос­хо­див­шая их чис­лом. Им нуж­на была зем­ля, кото­рая мог­ла бы про­кор­мить такое мно­же­ство людей, и горо­да, где они мог­ли бы жить, — так же как гал­лам, кото­рые, как им было извест­но, неко­гда отня­ли у этрус­ков11 луч­шую часть Ита­лии. Ким­вры ни с кем не всту­па­ли в сно­ше­ния, а стра­на, из кото­рой они яви­лись, была так обшир­на, что никто не знал, что это за люди и откуда они, слов­но туча, надви­ну­лись на Ита­лию и Гал­лию. Боль­шин­ство пола­га­ло12, что они при­над­ле­жат к гер­ман­ским пле­ме­нам, живу­щим воз­ле Север­но­го оке­а­на, как свиде­тель­ст­ву­ют их огром­ный рост, голу­бые гла­за, а так­же и то, что ким­вра­ми гер­ман­цы назы­ва­ют раз­бой­ни­ков. Но неко­то­рые утвер­жда­ли, буд­то зем­ля кель­тов так вели­ка и обшир­на, что от Внеш­не­го моря и самых север­ных обла­стей оби­тае­мо­го мира про­сти­ра­ет­ся на восток до Мэо­ти­ды и гра­ни­чит со Ски­фи­ей Пон­тий­ской. Здесь кель­ты и ски­фы сме­ши­ва­ют­ся и отсюда начи­на­ет­ся их пере­дви­же­ние; и они не стре­мят­ся прой­ти весь свой путь за один поход и не кочу­ют непре­рыв­но, но, каж­дое лето сни­ма­ясь с места, про­дви­га­ют­ся все даль­ше и даль­ше и уже дол­гое вре­мя ведут вой­ны по все­му мате­ри­ку. И хотя каж­дая часть пле­ме­ни носит свое имя, все вой­ско носит общее имя — кель­тос­ки­фы. Третьи же гово­ри­ли, что ким­ме­рий­цы, зна­ко­мые в ста­ри­ну гре­кам, состав­ля­ли толь­ко неболь­шую часть пле­ме­ни, ибо это были лишь пред­во­ди­мые неким Лигда­мидом мятеж­ни­ки и бег­ле­цы, кото­рых ски­фы вынуди­ли пере­се­лить­ся с бере­гов Мэо­ти­ды в Азию, а что самая боль­шая и воин­ст­вен­ная часть ким­ме­рий­цев живет у Внеш­не­го моря, в стране столь леси­стой, что солн­це там нико­гда не про­ни­ка­ет сквозь чащи высо­ких дере­вьев, про­сти­раю­щи­е­ся до само­го Гер­цин­ско­го леса. Небо в тех кра­ях тако­во, что полюс сто­ит чрез­вы­чай­но высо­ко и вслед­ст­вие скло­не­ния парал­ле­лей почти сов­па­да­ет с зени­том, а дни и ночи — рав­ной дли­ны и делят год на две части; отсюда у Гоме­ра рас­сказ о ким­ме­рий­цах в «Вызы­ва­нии теней»13. Вот из этих-то мест и дви­ну­лись на Ита­лию вар­ва­ры, кото­рых спер­ва назы­ва­ли ким­ме­рий­ца­ми, а поз­же, и не без осно­ва­ния, ким­вра­ми. Но все это ско­рее пред­по­ло­же­ние, неже­ли досто­вер­ная исто­рия. Что же каса­ет­ся чис­лен­но­сти вар­ва­ров, то мно­гие утвер­жда­ют, буд­то их было не мень­ше, а боль­ше, чем ска­за­но выше. Перед их отва­гой и дер­зо­стью нель­зя было усто­ять, а в бит­ве быст­ро­той и силой они были подоб­ны огню, так что натис­ка их никто не выдер­жи­вал и все, на кого они напа­да­ли, ста­но­ви­лись их добы­чей. От них потер­пе­ли бес­слав­ное пора­же­ние мно­гие армии рим­лян во гла­ве с управ­ляв­ши­ми Зааль­пий­ской Гал­ли­ей пол­ко­во­д­ца­ми, кото­рые сра­жа­лись пло­хо, чем более все­го побуди­ли вар­ва­ров насту­пать на Рим, ибо, побеж­дая всех, кого ни встре­ча­ли, и захва­ты­вая бога­тую добы­чу, ким­вры реши­ли обос­но­вать­ся на месте не рань­ше, чем раз­гро­мят Рим и опу­сто­шат Ита­лию.

12. Узнав обо всем этом, рим­ляне мно­го­крат­но зва­ли Мария встать во гла­ве вой­ска. Он был вто­рич­но избран кон­су­лом, хотя закон запре­щал изби­рать кан­дида­та, если его нет в Риме и если еще не про­шел поло­жен­ный срок со вре­ме­ни преды­ду­ще­го кон­суль­ства14. Народ про­гнал всех, кто высту­пал про­тив Мария, счи­тая, что не впер­вые зако­ном жерт­ву­ют ради обще­ст­вен­ной поль­зы и что теперь для это­го есть не менее вес­кая при­чи­на, чем в то вре­мя, когда вопре­ки зако­ну был избран кон­су­лом Сци­пи­он15; ведь тогда не боя­лись гибе­ли соб­ст­вен­но­го горо­да, а толь­ко хоте­ли раз­ру­шить Кар­фа­ген. Было при­ня­то поста­нов­ле­ние, и Марий вме­сте с вой­ском при­был из Афри­ки и в день январ­ских календ16, с кото­ро­го рим­ляне начи­на­ют год, одно­вре­мен­но всту­пил в долж­ность кон­су­ла и отпразд­но­вал три­умф, про­ведя по горо­ду плен­но­го Югур­ту, при виде кото­ро­го рим­ляне гла­зам сво­им не пове­ри­ли, ибо ни один из них не наде­ял­ся при жиз­ни царя одо­леть нуми­дий­цев. Этот чело­век умел при­спо­саб­ли­вать­ся к любой пере­мене судь­бы, и низость соче­та­лась в нем с муже­ст­вом, но тор­же­ст­вен­ное шест­вие, как рас­ска­зы­ва­ют, сби­ло с него спесь. После три­ум­фа его отве­ли в тюрь­му, где одни страж­ни­ки сорва­ли с него одеж­ду, дру­гие, спе­ша завла­деть золоты­ми серь­га­ми, разо­дра­ли ему моч­ки ушей, после чего его голым бро­си­ли в яму, и он, пол­ный стра­ха, но насмеш­ли­во улы­ба­ясь, ска­зал: «О Геракл, какая холод­ная у вас баня!» Шесть дней борол­ся он с голо­дом и до послед­не­го часа цеп­лял­ся за жизнь, но все же понес нака­за­ние, достой­ное его пре­ступ­ле­ний. Гово­рят, что во вре­мя три­ум­фа нес­ли три тыся­чи семь фун­тов золота, пять тысяч семь­сот семь­де­сят пять фун­тов сереб­ра в слит­ках и две­сти восемь­де­сят семь тысяч драхм звон­кой моне­той. После три­ум­фа Марий созвал на Капи­то­лии сенат и, то ли по забыв­чи­во­сти, то ли гру­бо зло­употреб­ляя сво­ей уда­чей, явил­ся туда в обла­че­нии три­ум­фа­то­ра, одна­ко, заме­тив недо­воль­ство сена­то­ров, вышел и, сме­нив пла­тье, вер­нул­ся в тоге с пур­пур­ной кай­мой17.

13. В похо­де Марий зака­лял вой­ско, застав­ляя сол­дат мно­го бегать, совер­шать длин­ные пере­хо­ды, гото­вить пищу и нести на себе свою покла­жу, и с тех пор людей трудо­лю­би­вых, без­ро­пот­но и с готов­но­стью испол­няв­ших все при­ка­за­ния, ста­ли назы­вать «Мари­е­вы­ми мула­ми». Прав­да, мно­гие ука­зы­ва­ют, что эта пого­вор­ка воз­ник­ла при иных обсто­я­тель­ствах. Сци­пи­он, оса­ждая Нуман­цию, решил про­ве­рить, как его сол­да­ты при­ве­ли в порядок и под­гото­ви­ли не толь­ко свое ору­жие и коней, но и повоз­ки и мулов. Тогда Марий вывел отлич­но откорм­лен­ную лошадь и мула, пре­вос­хо­див­ше­го всех свой кре­по­стью, силой и послуш­ным нра­вом. Пол­ко­вод­цу так понра­ви­лись живот­ные, что он часто вспо­ми­нал о них, и пото­му, когда чело­ве­ка хотят шут­ли­во похва­лить за стой­кость, вынос­ли­вость и трудо­лю­бие, его назы­ва­ют «Мари­е­вым мулом». 14. Боль­шой уда­чей для Мария было, види­мо, то обсто­я­тель­ство, что вар­ва­ры отхлы­ну­ли, слов­но вол­ны, и напа­ли рань­ше на Испа­нию: бла­го­да­ря это­му Марий выиг­рал вре­мя для того, чтобы его сол­да­ты окреп­ли и вос­пря­ну­ли духом, а глав­ное, увиде­ли, каков он сам. Ибо суро­вость, с какой он управ­лял, и неумо­ли­мость, с какой нала­гал нака­за­ния, пред­став­ля­лись теперь вои­нам, кото­рых он отучил от нару­ше­ний дис­ци­пли­ны и непо­ви­но­ве­ния, спра­вед­ли­вы­ми и полез­ны­ми, а спу­стя недол­гое вре­мя, при­вык­нув к его неукро­ти­мо­му нра­ву, гру­бо­му голо­су и мрач­но­му виду, они даже ста­ли гово­рить, что все это страш­но не им, а вра­гам. Боль­ше все­го сол­да­там нра­ви­лась спра­вед­ли­вость Мария в суде. Меж­ду про­чим рас­ска­зы­ва­ют о таком слу­чае. Под нача­лом Мария слу­жил воен­ным три­бу­ном его пле­мян­ник Гай Лузий, чело­век вооб­ще не пло­хой, но одер­жи­мый стра­стью к кра­си­вым маль­чи­кам. Влю­бив­шись в одно­го из сво­их моло­дых сол­дат, Тре­бо­ния, он часто пытал­ся совра­тить его, но ниче­го не достиг. Нако­нец, одна­жды ночью, ото­слав слу­гу, он велел позвать Тре­бо­ния. Юно­ша явил­ся, так как не мог ослу­шать­ся при­ка­за началь­ни­ка, но когда его вве­ли в палат­ку и Лузий попы­тал­ся овла­деть им насиль­но, Тре­бо­ний выхва­тил меч и зако­лол Лузия. Все это про­изо­шло в отсут­ст­вие Мария, кото­рый, воз­вра­тив­шись, велел пре­дать Тре­бо­ния суду. Мно­гие под­дер­жи­ва­ли обви­не­ние, никто не ска­зал ни сло­ва в защи­ту юно­ши, и тогда он сам встал, сме­ло рас­ска­зал, как было дело, и пред­ста­вил свиде­те­лей, под­твер­див­ших, что он неод­но­крат­но отка­зы­вал соблаз­няв­ше­му его Лузию и не отдал­ся ему, даже когда тот пред­ла­гал боль­шие день­ги. Удив­лен­ный и вос­хи­щен­ный, Марий при­ка­зал подать венок, кото­рым по обы­чаю пред­ков награж­да­ют за подви­ги, и, взяв его, сам увен­чал Тре­бо­ния за пре­крас­ный посту­пок, совер­шен­ный в то вре­мя, когда осо­бен­но нуж­ны бла­гие при­ме­ры. Этот слу­чай стал изве­стен в Риме, что нема­ло спо­соб­ст­во­ва­ло третье­му избра­нию Мария в кон­су­лы. К тому же, ожи­дая летом вар­ва­ров, рим­ляне не жела­ли всту­пать с ними в бой под нача­лом како­го-нибудь дру­го­го пол­ко­во­д­ца. Но ким­вры появи­лись поз­же, чем их ожи­да­ли, и срок кон­суль­ства Мария вновь истек.

Неза­дол­го до кон­суль­ских выбо­ров его това­рищ по долж­но­сти скон­чал­ся, и Марий, оста­вив во гла­ве войск Мания Акви­лия, явил­ся в Рим. Посколь­ку кон­суль­ства домо­га­лись мно­гие знат­ные рим­ляне, Луций Сатур­нин, кото­рый из всех три­бу­нов поль­зо­вал­ся в наро­де наи­боль­шим вли­я­ни­ем и кото­ро­го Марий при­влек на свою сто­ро­ну, высту­пил с речью и убеж­дал избрать кон­су­лом Мария. Когда же тот стал при­твор­но отка­зы­вать­ся, гово­ря, что ему не нуж­на власть, Сатур­нин назвал его пре­да­те­лем оте­че­ства, бро­саю­щим свои обя­зан­но­сти пол­ко­во­д­ца в такое опас­ное вре­мя. Все ясно виде­ли, что он лишь неуме­ло подыг­ры­ва­ет Марию, но, пони­мая, что в такой момент нуж­ны реши­тель­ность и удач­ли­вость Мария, в чет­вер­тый раз избра­ли его кон­су­лом, дав ему в това­ри­щи Лута­ция Кату­ла, чело­ве­ка, почи­тае­мо­го сре­ди зна­ти и в то же вре­мя угод­но­го наро­ду.

15. Марий, узнав, что вра­ги близ­ко, поспе­шил перей­ти Аль­пы и, раз­бив лагерь близ реки Рода­на, свез в него мно­го про­до­воль­ст­вия, чтобы недо­ста­ток само­го необ­хо­ди­мо­го не вынудил его всту­пить в бит­ву до того, как он сам сочтет это нуж­ным. Преж­де под­воз всех при­па­сов, в кото­рых нуж­да­лось вой­ско, был дол­гим и труд­ным, но Марию уда­лось облег­чить и уско­рить дело, про­ло­жив путь по морю. Устье Рода­на, где вол­не­ние и при­лив остав­ля­ют мно­го ила и мор­ско­го пес­ка, почти на всю глу­би­ну зане­се­но ими, и поэто­му гру­зо­вым судам труд­но и опас­но вхо­дить в реку. Послав туда празд­но сто­яв­шее вой­ско, Марий про­рыл огром­ный ров и, пустив в него воду из реки, про­вел доста­точ­но глу­бо­кий и доступ­ный для самых боль­ших судов канал к более удоб­но­му участ­ку побе­ре­жья, где при­бой не затруд­нял сток реч­ной воды в море. И поныне еще канал носит имя Мария.

Меж­ду тем вар­ва­ры разде­ли­лись: ким­вры долж­ны были насту­пать через Норик на Кату­ла и про­рвать­ся в Ита­лию, а тев­то­нам и амбро­нам пред­сто­я­ло дви­гать­ся на Мария вдоль Лигу­рий­ско­го побе­ре­жья. Ким­вры замеш­ка­лись, а тев­то­ны и амбро­ны, быст­ро прой­дя весь путь, появи­лись перед рим­ля­на­ми, бес­чис­лен­ные, страш­ные, голо­сом и кри­ком не похо­див­шие ни на один народ. Заняв огром­ную рав­ни­ну и став лаге­рем, они при­ня­лись вызы­вать Мария на бой. 16. Одна­ко он пре­не­брег вызо­вом и про­дол­жал удер­жи­вать вои­нов в лаге­ре, а слиш­ком уж горя­чих, рвав­ших­ся в бой и делав­ших дале­кие вылаз­ки, рез­ко пори­цал, назы­вая пре­да­те­ля­ми: ведь сей­час глав­ное не спра­вить три­умф или воз­двиг­нуть тро­фей, но отвра­тить эту гро­зо­вую тучу, этот удар мол­нии и спа­сти Ита­лию. Так Марий гово­рил каж­до­му из воен­ных три­бу­нов и рав­ным им по досто­ин­ству началь­ни­кам, сол­дат же груп­па­ми выст­ра­и­вал на валу и застав­лял смот­реть на вра­гов, желая при­учить рим­лян к виду и страш­но­му, гру­бо­му голо­су вар­ва­ров, позна­ко­мить их с ору­жи­ем и бое­вы­ми при­е­ма­ми про­тив­ни­ка и тем самым добить­ся, чтобы сол­да­ты посте­пен­но осво­и­лись и при­вык­ли к зре­ли­щу, преж­де пугав­ше­му их. Марий вооб­ще пола­гал, что новиз­на при­бав­ля­ет мно­го напрас­ных стра­хов, а при­выч­ка умень­шит робость даже перед тем, что дей­ст­ви­тель­но страш­но. И в самом деле, не толь­ко при­выч­ка смот­реть на вар­ва­ров день ото дня ути­ша­ла смя­те­ние, но и угро­зы и неснос­ная наг­лость вра­гов, гра­бив­ших все вокруг и даже осме­ли­вав­ших­ся откры­то напа­дать на сте­ны лаге­ря, раз­жи­га­ли муже­ство рим­лян и вос­пла­ме­ня­ли их душу. Марию ста­ли доно­сить о таких раз­го­во­рах воз­му­щен­ных вои­нов: «Раз­ве мы пока­за­ли себя мало­душ­ны­ми и у Мария есть при­чи­на не пус­кать нас в бой и кара­у­лить, запи­рая на замок, слов­но жен­щин? Давай­те спро­сим его, как подо­ба­ет сво­бод­ным людям: неуже­ли он ждет дру­гих вои­нов, чтобы сра­жать­ся за Ита­лию? Поче­му он исполь­зу­ет нас толь­ко для вся­ких работ — когда нуж­но копать ров, рас­чи­щать реку от ила или повер­нуть ее в дру­гое рус­ло? Вид­но, для это­го он и зака­лял нас тяже­лым трудом, это и есть те подви­ги, о кото­рых он рас­ска­жет граж­да­нам, когда вер­нет­ся в Рим после всех сво­их кон­сульств. Неужто он опа­са­ет­ся судь­бы Кар­бо­на и Цепи­о­на, кото­рых раз­би­ли вра­ги? Но ведь они намно­го усту­па­ли Марию доб­ле­стью и сла­вой, и намно­го хуже были вой­ска, кото­ры­ми они коман­до­ва­ли. И потом луч­ше потер­петь пора­же­ние в бою, как они, чем, сло­жа руки, смот­реть, как разо­ря­ют союз­ни­ков».

17. Услы­шав об этом, Марий обра­до­вал­ся и поспе­шил успо­ко­ить сол­дат, ска­зав, что не пита­ет к ним недо­ве­рия, но в соот­вет­ст­вии с пред­ска­за­ни­ем ждет долж­но­го сро­ка и места для победы. За ним все­гда тор­же­ст­вен­но нес­ли на носил­ках некую сири­ян­ку, по име­ни Мар­фа, слыв­шую гада­тель­ни­цей, по сове­ту кото­рой он совер­шал жерт­во­при­но­ше­ния. Неза­дол­го до это­го сенат изгнал ее, когда она ста­ла пред­ре­кать буду­щее сена­то­рам, но она вошла в дове­рие к жен­щи­нам, на деле дока­зав свое уме­ние гадать, осо­бен­но в одном слу­чае, когда, сидя у ног жены Мария, пред­ска­за­ла, какой из двух гла­ди­а­то­ров, вый­дет победи­те­лем. Та ото­сла­ла Мар­фу к мужу, и у него она поль­зо­ва­лась ува­же­ни­ем. Чаще все­го она оста­ва­лась в носил­ках, а во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ний схо­ди­ла с них, обла­чен­ная в двой­ное пур­пур­ное оде­я­ние, дер­жа копье, уви­тое лен­та­ми и гир­лян­да­ми цве­тов. Это дава­ло мно­го пово­дов для спо­ров, в самом ли деле Марий верит гада­тель­ни­це или же при­тво­ря­ет­ся, разыг­ры­вая перед людь­ми пред­став­ле­ние и сам участ­вуя в нем? Уди­ви­тель­ный рас­сказ нахо­дим мы и у Алек­сандра Миндско­го: по его сло­вам, вой­ско Мария перед каж­дым успе­хом сопро­вож­да­ли два кор­шу­на, кото­рых мож­но было узнать по мед­ным оже­ре­льям (эти оже­ре­лья вои­ны, пой­мав птиц, наде­ли им на шею, а потом отпу­сти­ли их). С этих пор, увидев кор­шу­нов, вои­ны при­вет­ст­во­ва­ли их и, когда те появ­ля­лись перед похо­дом, радо­ва­лись, веря, что их ждет вер­ная уда­ча.

Мно­го зна­ме­ний было в то вре­мя, но все они не отно­си­лись пря­мо к буду­ще­му Мария, кро­ме одно­го: из ита­лий­ских горо­дов Аме­рии и Тудер­та сооб­щи­ли, что ночью там виде­ли в небе огнен­ные копья и щиты, кото­рые спер­ва были разде­ле­ны неко­то­рым рас­сто­я­ни­ем, а затем встре­ти­лись и ста­ли дви­гать­ся, слов­но ими сра­жа­ют­ся люди, потом одна часть отсту­пи­ла, дру­гая погна­лась сле­дом, и все виде­ние понес­лось к запа­ду. При­мер­но в то же вре­мя из Пес­си­нун­та при­был в Рим жрец Вели­кой Мате­ри богов Батак и воз­ве­стил, что боги­ня из сво­его свя­ти­ли­ща пред­ска­за­ла рим­ля­нам успех в сра­же­нии и победу в войне. Сенат, пове­рив пред­ска­за­нию, поста­но­вил воз­двиг­нуть богине храм в бла­го­дар­ность за победу, и Батак, вый­дя к наро­ду, хотел сооб­щить ему об этом, одна­ко три­бун Авл Пом­пей поме­шал ему, обо­звав жре­ца обман­щи­ком и согнав его с воз­вы­ше­ния. Но это лишь укре­пи­ло веру в сло­ва Бата­ка, ибо не успел Авл рас­пу­стить Собра­ние и воз­вра­тить­ся домой, как его схва­ти­ла страш­ная лихо­рад­ка, от кото­рой он на седь­мой день умер; это ста­ло извест­но все­му горо­ду, и все гово­ри­ли об этом слу­чае.

18. Тев­то­ны, поль­зу­ясь без­дей­ст­ви­ем Мария, попы­та­лись взять лагерь при­сту­пом, но были встре­че­ны гра­дом стрел, летев­ших из-за часто­ко­ла. Поте­ряв нема­ло вои­нов, они реши­ли тро­гать­ся даль­ше, счи­тая, что без труда пере­ва­лят через Аль­пы, и, собрав­шись, дви­ну­лись мимо лаге­ря рим­лян, кото­рые лишь теперь, когда вар­ва­ры бес­ко­неч­но длин­ной вере­ни­цей шли перед ними, поня­ли, сколь мно­го­чис­лен­ны их вра­ги. Гово­рят, что это шест­вие непре­рыв­но тяну­лось мимо укреп­ле­ний Мария шесть дней. Про­хо­дя под самым валом, тев­то­ны со сме­хом спра­ши­ва­ли рим­ских сол­дат, не жела­ют ли они что-нибудь пере­дать женам, ибо ско­ро тев­то­ны будут в Риме. Когда, нако­нец, вар­ва­ры мино­ва­ли лагерь, Марий под­нял­ся и, не спе­ша, после­до­вал за ними, вся­кий раз оста­нав­ли­ва­ясь побли­зо­сти от них в недо­ступ­ных местах и воз­дви­гая укреп­ле­ния, чтобы ноче­вать в без­опас­но­сти.

Так достиг­ли они мест­но­сти, име­ну­е­мой Секс­ти­е­вы­ми Вода­ми, откуда лишь немно­го оста­ва­лось прой­ти до Альп. Здесь Марий при­гото­вил­ся дать сра­же­ние и занял лаге­рем непри­ступ­ный холм, на кото­ром не было, одна­ко, воды (этим он хотел, как гово­рят, еще боль­ше оже­сто­чить сол­дат). Когда мно­гие из них ста­ли воз­му­щать­ся и кри­чать, что хотят пить, Марий, ука­зав рукой на реку, про­те­кав­шую воз­ле вра­же­ско­го вала, ска­зал: «Вот вам питье, за кото­рое при­дет­ся пла­тить кро­вью». «Так поче­му же ты не ведешь нас на них, пока кровь в наших жилах еще не высох­ла?» — спро­си­ли вои­ны. «Спер­ва нуж­но укре­пить лагерь», — спо­кой­но отве­чал Марий. 19. Сол­да­ты под­чи­ни­лись, хотя и с доса­дой, но рабы, во мно­же­стве сле­до­вав­шие за вой­ском, не имея воды ни для себя, ни для вьюч­ных живот­ных, гурь­бой спу­сти­лись к реке. Они захва­ти­ли с собой, кро­ме сосудов, секи­ры и топо­ры, а неко­то­рые даже мечи и копья, чтобы добыть воды — пусть даже с бою. Сна­ча­ла на них напа­ла толь­ко малая часть про­тив­ни­ков: все осталь­ные в это вре­мя или купа­лись, или зав­тра­ка­ли после купа­ния. В тех кра­ях бьют горя­чие клю­чи и рим­ляне застиг­ли вар­ва­ров в такой момент, когда мно­гие из них, окру­жив эти источ­ни­ки, бла­го­ду­ше­ст­во­ва­ли и пре­да­ва­лись празд­но­сти, вос­хи­ща­ясь пре­ле­стью мест­но­сти. На крик сра­жаю­щих­ся сбе­жа­лось мно­го рим­лян, ибо Марию было труд­но удер­жать сол­дат, бояв­ших­ся за сво­их рабов. Самые воин­ст­вен­ные из вар­ва­ров — амбро­ны — тоже бро­си­лись к ору­жию. Чис­ло их пре­вос­хо­ди­ло трид­цать тысяч, и они уже нанес­ли пора­же­ние рим­ля­нам, сра­жав­шим­ся под коман­до­ва­ни­ем Ман­лия и Цепи­о­на. Хотя тела их были отя­го­ще­ны пищей, а души раз­го­ря­че­ны вином и испол­не­ны дер­зо­сти, все же они мча­лись впе­ред не разъ­ярен­ной, бес­по­рядоч­ной тол­пой, а кри­ки, кото­рые они изда­ва­ли, не были невнят­ны: рит­мич­но уда­ряя меча­ми и копья­ми о щиты, они все разом под­пры­ги­ва­ли и выкри­ки­ва­ли: «Амбро­ны!», — то ли окли­кая друг дру­га, то ли желая таким пред­у­преж­де­ни­ем испу­гать вра­га. Лигу­ры, пер­вы­ми из ита­лий­цев спу­стив­ши­е­ся им навстре­чу, услы­шав и разо­брав их клич, ста­ли кри­чать в ответ, что и они, и пред­ки их из рода в род про­зы­ва­лись амбро­на­ми. И преж­де чем про­тив­ни­ки сошлись вру­ко­паш­ную, над полем сто­ял непре­рыв­ный вопль, пото­му что оба вой­ска, пооче­ред­но изда­вая клич, ста­ра­лись пере­кри­чать друг дру­га, и кри­ки еще боль­ше вос­пла­ме­ня­ли их, воз­буж­дая муже­ство.

Спер­ва амбро­ны сто­я­ли за рекой, но не успе­ли они пере­пра­вить­ся и выстро­ить­ся, как лигу­ры бегом рину­лись на вра­гов, сту­пив­ших на берег пер­вы­ми, и завя­за­ли руко­паш­ный бой, а рим­ляне, при­мчав­ши­е­ся с хол­ма на помощь лигу­рам, нале­те­ли на вар­ва­ров и обра­ти­ли их в бег­ство. Мно­гие из амбро­нов, еще сто­яв­шие у реки, были сбро­ше­ны в воду сво­и­ми же и погиб­ли, запрудив рус­ло тру­па­ми, а те, кому уда­лось пере­пра­вить­ся, не реша­лись встре­тить вра­га лицом к лицу, и рим­ляне гна­ли их до самых лаге­рей и пово­зок, уби­вая бегу­щих. Но тут появи­лись жен­щи­ны, воору­жен­ные топо­ра­ми и меча­ми: со страш­ным кри­ком напа­ли они и на бег­ле­цов, и на пре­сле­до­ва­те­лей, одних встре­чая как пре­да­те­лей, дру­гих — как вра­гов. Заме­шав­шись в ряды сра­жаю­щих­ся, они голы­ми рука­ми выры­ва­ли у рим­лян щиты и хва­та­лись за мечи, не чув­ст­вуя поре­зов и ран, и толь­ко смерть сми­ря­ла их отва­гу. Так опи­сы­ва­ют эту бит­ву у реки, про­ис­шед­шую ско­рее по воле слу­чая, чем по замыс­лу пол­ко­во­д­ца.

20. Пере­бив мно­же­ство амбро­нов, рим­ляне с наступ­ле­ни­ем суме­рек ото­шли, но не побед­ные пэа­ны, не пиры по шатрам и не весе­лые тра­пезы ожи­да­ли вой­ско после такой уда­чи, и даже цели­тель­ный сон, кото­рый так сла­док для счаст­ли­во сра­жав­ших­ся вои­нов, не при­шел к ним, ибо еще ни одну ночь не про­во­ди­ли они в таком стра­хе и тре­пе­те, как эту. Лагерь их не был защи­щен ни валом, ни часто­ко­лом, а вни­зу еще оста­ва­лось несчет­ное мно­же­ство непо­беди­мых вар­ва­ров. К ним при­со­еди­ни­лись амбро­ны, кото­рые спас­лись бег­ст­вом, и всю ночь разда­ва­лись их жало­бы, похо­жие боль­ше на зве­ри­ный рык и вой, чем на чело­ве­че­ский плач и сте­на­ния; с жало­ба­ми сме­ши­ва­лись тыся­че­устые угро­зы и вопли, их повто­ря­ли окрест­ные горы и реч­ная доли­на, напол­няя окру­гу страш­ным гулом, а серд­ца рим­лян — ужа­сом. Сам Марий был в смя­те­нии, опа­са­ясь, как бы не нача­лось бес­по­рядоч­ное, бес­смыс­лен­ное ноч­ное сра­же­ние. Одна­ко вра­ги не напа­ли ни в эту ночь, ни на сле­дую­щий день, употре­бив все вре­мя на под­готов­ку к бою.

Меж­ду тем Марий, увидев, что над голо­вой вар­ва­ров нави­са­ют леси­стые скло­ны, про­ре­зан­ные уще­лья­ми, сплошь зарос­ши­ми дуба­ми, послал Клав­дия Мар­цел­ла с тре­мя тыся­ча­ми тяже­ло воору­жен­ных вои­нов, при­ка­зав ему укрыть­ся в заса­де и во вре­мя бит­вы напасть на вра­га с тыла. Осталь­ных пехо­тин­цев, выспав­ших­ся и рано позав­тра­кав­ших, он с рас­све­том выстро­ил перед лаге­рем, а кон­ни­цу выслал впе­ред, на рав­ни­ну. Увидев это, тев­то­ны, не дождав­шись, пока рим­ляне спу­стят­ся вниз и поло­же­ние сра­жаю­щих­ся сто­рон урав­ня­ет­ся, вто­ро­пях схва­ти­ли ору­жие и в гне­ве бро­си­лись вверх по хол­му. Марий разо­слал во все сто­ро­ны началь­ни­ков с при­ка­зом твер­до сто­ять на месте и, когда непри­я­тель ока­жет­ся в пре­де­лах дося­гае­мо­сти, забро­сать его копья­ми, а затем пустить в ход мечи и стал­ки­вать вра­гов щита­ми: пока­тое место лишит их уда­ры силы и рас­ша­та­ет сомкну­тый строй, ибо на такой кру­тизне труд­но сто­ять твер­до и удер­жи­вать рав­но­ве­сие. Это Марий вну­шал всем, и сам пер­вый на деле пока­зы­вал при­мер, нико­му не усту­пая силой и лов­ко­стью и дале­ко пре­вос­хо­дя всех отва­гой. 21. Рим­ляне, при­ни­мая и отра­жая натиск рвав­ших­ся вверх вар­ва­ров, ста­ли сами поне­мно­гу тес­нить про­тив­ни­ка и, в кон­це кон­цов, спу­сти­лись на ров­ное место. Пока пере­д­ние ряды вар­ва­ров стро­и­лись на рав­нине в бое­вой порядок, в зад­них воз­ник­ло заме­ша­тель­ство и под­нял­ся крик. Когда его звук доле­тел до хол­мов, Мар­целл, поняв, что удоб­ный момент настал, под­нял сво­их сол­дат и с воин­ст­вен­ным кли­чем напал на вар­ва­ров с тыла, уби­вая сто­яв­ших в послед­них рядах. Те, увле­кая за собой соседей, вско­ре при­ве­ли в смя­те­ние все вой­ско, кото­рое недол­го сопро­тив­ля­лось двой­но­му уда­ру рим­лян, но, сме­шав­шись в бес­по­рядоч­ную тол­пу, обра­ти­лось в бег­ство. Пре­сле­дуя бегу­щих, рим­ляне уби­ли и взя­ли в плен боль­ше ста тысяч чело­век, захва­ти­ли палат­ки, повоз­ки и день­ги, а все, что уце­ле­ло от раз­граб­ле­ния, реши­ли отдать Марию. Одна­ко все счи­та­ли, что даже этот бога­тей­ший дар — недо­ста­точ­ная награ­да для пол­ко­во­д­ца, отвра­тив­ше­го столь огром­ную опас­ность. Впро­чем, неко­то­рые сооб­ща­ют о пода­рен­ной Марию добы­че и о чис­ле уби­тых дру­гие сведе­ния18. Во вся­ком слу­чае, жите­ли Мас­си­лии костя­ми пав­ших ого­ра­жи­ва­ли вино­град­ни­ки, а зем­ля, в кото­рой истле­ли мерт­вые тела, ста­ла после зим­них дождей такой туч­ной от напол­нив­ше­го ее на боль­шую глу­би­ну пере­гноя, что при­нес­ла в кон­це лета небы­ва­ло обиль­ные пло­ды, чем под­твер­ди­лись сло­ва Архи­ло­ха, что так вот и удоб­ря­ет­ся паш­ня. После боль­ших сра­же­ний, как гово­рят, обыч­но идут про­лив­ные дожди: види­мо, либо какое-то боже­ство очи­ща­ет зем­лю, про­ли­вая на нее чистую небес­ную вла­гу, либо гни­ю­щие тру­пы выде­ля­ют тяже­лые, сырые испа­ре­ния, сгу­щаю­щие воздух до такой сте­пе­ни, что малей­шая при­чи­на лег­ко вызы­ва­ет в нем боль­шие пере­ме­ны.

22. После бит­вы Марий ото­брал из вар­вар­ско­го ору­жия и добы­чи все самое луч­шее и наи­ме­нее постра­дав­шее, чтобы при­дать вели­ко­ле­пие сво­е­му три­ум­фаль­но­му шест­вию, а из осталь­но­го велел сло­жить огром­ный костер и при­нес вели­ко­леп­ную жерт­ву. Вои­ны сто­я­ли вокруг в пол­ном воору­же­нии, с вен­ка­ми на голо­ве, а сам он, пре­по­я­сан­ный по обы­чаю пред­ков и оде­тый в тогу с пур­пур­ной кай­мой, взял в каж­дую руку по горя­ще­му факе­лу, воз­нес их к небу и уже готов был под­жечь костер, как вдруг пока­за­лись его дру­зья, быст­ро мчав­ши­е­ся к нему на конях. Все смолк­ли в ожи­да­нии, а при­быв­шие, подъ­е­хав бли­же и спе­шив­шись, при­вет­ст­во­ва­ли Мария, сооб­щи­ли ему, что он в пятый раз избран кон­су­лом, и вру­чи­ли пись­ма. Эта радост­ная весть уве­ли­чи­ла побед­ное лико­ва­ние, и вои­ны изли­ли свой вос­торг в руко­плес­ка­ни­ях и бря­ца­нии ору­жия, воен­ные три­бу­ны увен­ча­ли Мария лав­ро­вым вен­ком, а затем он под­жег костер и завер­шил жерт­во­при­но­ше­ние.

23. Но судь­ба, или Неме­сида, или есте­ствен­ный порядок вещей, кото­рый, не давая людям насла­дить­ся пол­ным и без­раздель­ным успе­хом, череду­ет в их жиз­ни уда­чи и неуда­чи, спу­стя немно­го дней при­нес Марию изве­стие о его това­ри­ще по долж­но­сти — Кату­ле. И сно­ва, слов­но туча на ясном, чистом небе, навис над Римом страх новой бури. Дело в том, что Катул, дей­ст­во­вав­ший про­тив ким­вров, опа­са­ясь дро­бить свои силы, чтобы их не осла­бить, отка­зал­ся от наме­ре­ния защи­щать Аль­пий­ские пере­ва­лы, быст­ро спу­стил­ся в Ита­лию и занял обо­ро­ну по реке Нати­зо­ну, воз­двиг­нув у бро­да на обо­их бере­гах силь­ные укреп­ле­ния и наведя пере­пра­ву с тем, чтобы помочь сто­яв­ше­му за рекой отряду, если вар­ва­ры про­рвут­ся через тес­ни­ны и напа­дут на него. А те пре­ис­пол­ни­лись такой дер­зо­сти и пре­зре­ния к вра­гам, что даже не по необ­хо­ди­мо­сти, а лишь для того, чтобы пока­зать свою вынос­ли­вость и храб­рость, наги­ми шли сквозь сне­го­пад, по лед­ни­кам и глу­бо­ко­му сне­гу взби­ра­лись на вер­ши­ны и, под­ло­жив под себя широ­кие щиты, свер­ху съез­жа­ли на них по скольз­ким скло­нам самых высо­ких и кру­тых гор. Став лаге­рем непо­да­ле­ку от рим­лян и раз­ведав брод, они ста­ли соору­жать насыпь: подоб­но гиган­там, сры­ва­ли они окрест­ные хол­мы и бро­са­ли в воду огром­ные глы­бы зем­ли вме­сте с вырван­ны­ми с кор­нем дере­вья­ми и облом­ка­ми скал, так что река вышла из бере­гов, а по тече­нию они пус­ка­ли тяже­лые плоты, кото­рые с силой уда­ря­лись об устои моста и рас­ша­ты­ва­ли их. Очень мно­гие рим­ские сол­да­ты в испу­ге ста­ли покидать боль­шой лагерь и раз­бе­гать­ся. И тут Катул пока­зал, что он, как поло­же­но бла­го­род­но­му и без­упреч­но­му пол­ко­вод­цу, боль­ше забо­тит­ся о сла­ве сограж­дан, чем о сво­ей соб­ст­вен­ной. Не сумев убедить сол­дат остать­ся и увидев, что они в стра­хе соби­ра­ют­ся в путь, он при­ка­зал снять с места орла, бегом настиг пер­вых из отсту­пав­ших и пошел впе­ре­ди, желая чтобы позор пал на него, а не на оте­че­ство, и ста­ра­ясь при­дать бег­ству вид отступ­ле­ния, воз­глав­лен­но­го пол­ко­вод­цем. Вар­ва­ры, напав на лагерь за Нати­зо­ном, взя­ли его, но, вос­хи­щен­ные рим­ля­на­ми, обо­ро­няв­ши­ми­ся с доб­ле­стью, достой­ной их отчиз­ны, отпу­сти­ли плен­ных, заклю­чив пере­ми­рие и покляв­шись на мед­ном быке19, кото­рый впо­след­ст­вии, после бит­вы, был захва­чен и пере­не­сен в дом Кату­ла как его доля добы­чи. Затем, рас­се­яв­шись по стране, лишен­ной защи­ты, ким­вры опу­сто­ши­ли ее.

24. После это­го Мария вызва­ли в Рим. Все ожи­да­ли, что он отпразд­ну­ет три­умф, кото­рый сенат охот­но пре­до­ста­вил ему, но Марий отка­зал­ся, то ли не желая лишать этой чести сво­их сорат­ни­ков — вои­нов, то ли ста­ра­ясь обо­д­рить народ перед лицом надви­гаю­щей­ся опас­но­сти и для это­го как бы вве­ряя судь­бе горо­да сла­ву сво­их преж­них подви­гов, чтобы после вто­рой победы вер­нуть ее себе еще более бле­стя­щей. Про­из­не­ся подо­баю­щую слу­чаю речь, он отбыл к Кату­лу, обо­д­рил его и вызвал сво­их сол­дат из Гал­лии. Едва они яви­лись, Марий пере­шел Эридан, чтобы не про­пу­стить вар­ва­ров в глубь Ита­лии. Но ким­вры укло­ня­лись от боя, гово­ря, что ожи­да­ют тев­то­нов и удив­ля­ют­ся их задерж­ке, — то ли они в самом деле ниче­го не зна­ли о их гибе­ли, то ли при­тво­ря­лись, буд­то не верят это­му изве­стию. Тех, кто сооб­щал им о раз­гро­ме, они под­вер­га­ли суро­во­му нака­за­нию, а к Марию при­сла­ли посоль­ство с тре­бо­ва­ни­ем пре­до­ста­вить им и их бра­тьям доста­точ­но обшир­ную область и горо­да для посе­ле­ния. Когда на вопрос Мария, кто же их бра­тья, послы назва­ли тев­то­нов, все засме­я­лись, а Марий пошу­тил: «Оставь­те в покое ваших бра­тьев; они уже полу­чи­ли от нас зем­лю, и полу­чи­ли навсе­гда». Послы, поняв насмеш­ку, ста­ли бра­нить Мария, гово­ря, что ему при­дет­ся дать ответ ким­врам — сей­час же, а тев­то­нам — когда они будут здесь. «Да они уже здесь, — отве­тил Марий, — и него­же вам уйти, не обняв ваших бра­тьев». С эти­ми сло­ва­ми он велел при­ве­сти свя­зан­ных тев­тон­ских царей, кото­рых сек­ва­ны захва­ти­ли в Аль­пах во вре­мя бег­ства. 25. Когда послы рас­ска­за­ли об этом ким­врам, они тот­час же высту­пи­ли про­тив Мария, не дви­гав­ше­го­ся с места и лишь охра­няв­ше­го свои лаге­ря.

Счи­та­ет­ся, что имен­но в этой бит­ве Марий впер­вые ввел нов­ше­ство в устрой­ство копья. Рань­ше нако­неч­ник кре­пил­ся к древ­ку дву­мя желез­ны­ми шипа­ми, а Марий, оста­вив один из них на преж­нем месте, дру­гой велел вынуть и вме­сто него вста­вить лом­кий дере­вян­ный гвоздь. Бла­го­да­ря это­му копье, уда­рив­шись о вра­же­ский щит, не оста­ва­лось пря­мым: дере­вян­ный гвоздь ломал­ся, желез­ный гнул­ся, искри­вив­ший­ся нако­неч­ник проч­но[1] застре­вал в щите, а древ­ко воло­чи­лось по зем­ле.

Бой­о­риг, царь ким­вров, с неболь­шим отрядом подъ­е­хал к само­му лаге­рю и пред­ло­жил Марию, назна­чив день и место, вый­ти, чтобы бить­ся за власть над стра­ной. Марий отве­тил ему, что нико­гда еще рим­ляне не сове­ща­лись о бит­вах с про­тив­ни­ком, но он сде­ла­ет ким­врам эту уступ­ку; реше­но было сра­жать­ся на тре­тий день, а место было выбра­но у Вер­целл, на рав­нине, удоб­ной и для рим­ской кон­ни­цы, и для раз­вер­ну­то­го строя вар­ва­ров. В назна­чен­ный срок оба вой­ска выстро­и­лись друг про­тив дру­га. У Кату­ла было два­дцать тысяч три­ста вои­нов, у Мария — трид­цать две тыся­чи; Сул­ла, участ­ник этой бит­вы, пишет, что Марий разде­лил сво­их людей на две части и занял оба кры­ла, а Катул оста­вал­ся в середине. Сул­ла утвер­жда­ет, буд­то Марий раз­ме­стил свои силы таким обра­зом в надеж­де на то, что непри­я­тель напа­дет на выдви­ну­тые впе­ред кры­лья и пото­му победа доста­нет­ся лишь его вои­нам, а Кату­лу вооб­ще не при­дет­ся при­нять уча­стие в бит­ве и схва­тить­ся с про­тив­ни­ком, ибо центр, как все­гда быва­ет при столь длин­ном фрон­те, был оття­нут назад. Пере­да­ют, что и сам Катул гово­рил в свою защи­ту то же самое20, обви­няя Мария в недоб­ро­же­ла­тель­стве. Пехота ким­вров не спе­ша вышла из укреп­лен­но­го лаге­ря; глу­би­на строя у них была рав­на ширине и каж­дая сто­ро­на квад­ра­та име­ла трид­цать ста­ди­ев. А кон­ни­ца, чис­лом до пят­на­дца­ти тысяч, выеха­ла во всем сво­ем блес­ке, с шле­ма­ми в виде страш­ных, чудо­вищ­ных зве­ри­ных морд с рази­ну­той пастью, над кото­ры­ми под­ни­ма­лись сул­та­ны из перьев, отче­го еще выше каза­лись всад­ни­ки, оде­тые в желез­ные пан­ци­ри и дер­жав­шие свер­каю­щие белые щиты. У каж­до­го был дро­тик с дву­мя нако­неч­ни­ка­ми, а вру­ко­паш­ную ким­вры сра­жа­лись боль­ши­ми и тяже­лы­ми меча­ми.

26. Всад­ни­ки не уда­ри­ли на рим­лян пря­мо в лоб, а откло­ни­лись впра­во и поне­мно­гу завлек­ли их в про­ме­жу­ток меж­ду кон­ни­цей и выстро­ив­шей­ся левее пехотой. Рим­ские вое­на­чаль­ни­ки раз­га­да­ли хит­рость про­тив­ни­ка, но не успе­ли удер­жать сол­дат, кото­рые сра­зу же бро­си­лись вдо­гон­ку, едва один из них закри­чал, что враг отсту­па­ет. Тем вре­ме­нем вар­вар­ская пехота при­бли­жа­лась, колы­ха­ясь, точ­но без­бреж­ное море. Тогда Марий, омыв руки, под­нял их к небу и взмо­лил­ся богам, обе­щая при­не­сти им гека­том­бу; молил­ся и Катул, так­же воздев руки и тво­ря обе­ты Судь­бе сего­дняш­не­го дня. Рас­ска­зы­ва­ют, что Марий, когда ему во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ния пока­за­ли заклан­ных живот­ных, гром­ко вскри­чал: «Победа моя!» Но, когда завя­за­лось сра­же­ние, Мария, как сооб­ща­ет Сул­ла, постиг­ло заслу­жен­ное нака­за­ние. Огром­ное обла­ко пыли под­ня­лось и, как быва­ет все­гда, застла­ло вои­нам гла­за, и пото­му Марий, пер­вым дви­нув­ший­ся пре­сле­до­вать вра­га и увлек­ший за собой свои леги­о­ны, упу­стил про­тив­ни­ка, прой­дя мимо вар­вар­ско­го строя, и дол­го блуж­дал по рав­нине; ким­вры же по счаст­ли­вой слу­чай­но­сти натолк­ну­лись на Кату­ла, и самое жар­кое сра­же­ние шло там, где сто­ял он и его сол­да­ты, сре­ди кото­рых нахо­дил­ся и Сул­ла, по его соб­ст­вен­ным сло­вам. Даже солн­це, све­тив­шее ким­врам в гла­за, и зной сра­жа­лись на сто­роне рим­лян, ибо вар­ва­ры, вырос­шие, как было ска­за­но выше, в туман­ных, холод­ных стра­нах, тер­пе­ли­вые к моро­зу, в жару покры­ва­лись обиль­ным потом, зады­ха­лись и щита­ми при­кры­ва­ли лица, а бит­ва про­ис­хо­ди­ла после лет­не­го солн­це­во­рота, по рим­ско­му исчис­ле­нию — в тре­тий день перед кален­да­ми меся­ца секс­ти­лия21, как его тогда назы­ва­ли (теперь он име­ну­ет­ся авгу­стом). Пыль, скрыв вра­га от глаз сол­дат, уве­ли­чи­ла их храб­рость, ибо они не виде­ли огром­ных толп вар­ва­ров, пока те были дале­ко, и каж­дый, схо­дясь вру­ко­паш­ную с теми, кто под­бе­гал к нему вплот­ную, не был устра­шен видом осталь­ных вра­гов. Рим­ские сол­да­ты были так вынос­ли­вы и зака­ле­ны, что ни одно­го из них нель­зя было увидеть покры­тым потом или зады­хаю­щим­ся, несмот­ря на духоту и частые пере­беж­ки, как об этом, гово­рят, писал сам Катул, воз­ве­ли­чи­вая подвиг сво­их сол­дат. 27. Бо́льшая и самая воин­ст­вен­ная часть вра­гов погиб­ла на месте, ибо сра­жав­ши­е­ся в пер­вых рядах, чтобы не раз­ры­вать строя, были свя­за­ны друг с дру­гом длин­ны­ми цепя­ми, при­креп­лен­ны­ми к ниж­ней части пан­ци­ря. Рим­ляне, кото­рые, пре­сле­дуя вар­ва­ров, дости­га­ли вра­же­ско­го лаге­ря, виде­ли там страш­ное зре­ли­ще: жен­щи­ны в чер­ных одеж­дах сто­я­ли на повоз­ках и уби­ва­ли бег­ле­цов — кто мужа, кто бра­та, кто отца, потом соб­ст­вен­ны­ми рука­ми души­ли малень­ких детей, бро­са­ли их под коле­са или под копы­та лоша­дей и зака­лы­ва­лись сами. Рас­ска­зы­ва­ют, что одна из них пове­си­лась на дыш­ле, при­вя­зав к щико­лот­кам пет­ли и пове­сив на них сво­их детей, а муж­чи­ны, кото­рым не хва­ти­ло дере­вьев, при­вя­зы­ва­ли себя за шею к рогам или кру­пам быков, потом коло­ли их стре­ла­ми и гиб­ли под копы­та­ми, вле­ко­мые мечу­щи­ми­ся живот­ны­ми. Хотя они и кон­ча­ли с собою таким обра­зом, в плен было захва­че­но шесть­де­сят тысяч чело­век, уби­тых же насчи­ты­ва­лось вдвое боль­ше.

Иму­ще­ство вар­ва­ров рас­хи­ти­ли сол­да­ты Мария, а доспе­хи, воен­ные знач­ки и тру­бы при­не­се­ны были в лагерь Кату­ла, и это послу­жи­ло для него самым вес­ким дока­за­тель­ст­вом, что имен­но он победил ким­вров. Одна­ко меж­ду сол­да­та­ми, как водит­ся, начал­ся спор, тре­тей­ски­ми судья­ми в нем выбра­ли ока­зав­ших­ся тогда в лаге­ре послов из Пар­мы, кото­рых люди Кату­ла води­ли сре­ди уби­тых вра­гов и пока­зы­ва­ли тела, прон­зен­ные их копья­ми: нако­неч­ни­ки этих копий лег­ко было отли­чить, пото­му что на них воз­ле древ­ка было выби­то имя Кату­ла. И все же пер­вая победа и ува­же­ние к вла­сти Мария22 заста­ви­ли при­пи­сать весь подвиг ему. Боль­ше того, про­стой люд назы­вал его третьим осно­ва­те­лем горо­да23, пола­гая, что он не усту­па­ет пол­ко­вод­цу, отра­зив­ше­му наше­ст­вие гал­лов. Дома, за празд­нич­ной тра­пе­зой с женой и детьми, каж­дый посвя­щал начат­ки яств и совер­шал воз­ли­я­ние Марию наравне с бога­ми, все тре­бо­ва­ли, чтобы он один спра­вил оба три­ум­фа. Но он сде­лал это вме­сте с Кату­лом, пото­му что хотел и в сча­стии казать­ся уме­рен­ным, а быть может, и пото­му, что опа­сал­ся, как бы вои­ны, сто­яв­шие в бое­вой готов­но­сти, не поме­ша­ли ему спра­вить три­умф, если он лишит Кату­ла этой чести.

28. Все это Марий совер­шил во вре­мя сво­его пято­го кон­суль­ства. Шесто­го он домо­гал­ся так, как дру­гие не доби­ва­ют­ся и пер­во­го; обха­жи­вая для это­го народ, он не толь­ко угож­дал тол­пе в ущерб досто­ин­ству и зна­че­нию вла­сти, но и ста­рал­ся быть мяг­ким и снис­хо­ди­тель­ным, вопре­ки соб­ст­вен­ной при­ро­де, лишен­ной этих свойств. Одна­ко, как утвер­жда­ют, често­лю­бие дела­ло его роб­ким на граж­дан­ском попри­ще, ропот тол­пы пугал его, при­су­щие ему в бит­вах непо­ко­ле­би­мость и стой­кость покида­ли его в Народ­ном собра­нии, и любой мог хва­лой или хулой заста­вить его вос­пря­нуть или пасть духом. Прав­да, даро­вав рим­ское граж­дан­ство тыся­че каме­рий­цев24, отли­чив­ших­ся в сра­же­нии, Марий в ответ на обви­не­ния в том, что посту­пил про­ти­во­за­кон­но, ска­зал: «Гро­хот ору­жия заглу­шал голос зако­на». Но в боль­шин­стве слу­ча­ев он терял­ся и робел перед кри­ка­ми в Народ­ном собра­нии. На войне, где без него не мог­ли обой­тись, Марий поль­зо­вал­ся вла­стью и ува­же­ни­ем, а в государ­ст­вен­ных делах его вли­я­ние огра­ни­чи­ва­ли все­ми сред­ства­ми, и пото­му он стал доби­вать­ся рас­по­ло­же­ния наро­да и, стре­мясь стать выше всех, не ста­рал­ся быть луч­ше всех.

Враж­дуя с пер­вы­ми граж­да­на­ми, он боль­ше все­го боял­ся Метел­ла, кото­рый пал жерт­вой его небла­го­дар­но­сти и чья врож­ден­ная непод­куп­ная чест­ность все­гда вос­ста­ва­ла про­тив людей, желав­ших при­влечь народ не заботой об общем бла­ге, а лестью и угож­де­ни­ем. Это­го чело­ве­ка Марий заду­мал изгнать, ради чего при­бли­зил к себе Сатур­ни­на и Глав­цию, людей наг­лых и все­гда окру­жен­ных тол­пой обни­щав­ших сму­тья­нов. С их помо­щью он внес несколь­ко зако­нов и, рас­се­яв в тол­пе наро­да, сошед­ше­го­ся на выбо­ры, сво­их сол­дат, коз­ня­ми победил Метел­ла. Соглас­но рас­ска­зу Рути­лия, чело­ве­ка чест­но­го и прав­ди­во­го, но враж­деб­но­го Марию, тот, раздав по три­бам25 день­ги, купил себе шестое кон­суль­ство, золо­том лишив вла­сти Метел­ла и взяв Вале­рия Флак­ка ско­рее пособ­ни­ком, чем това­ри­щем по долж­но­сти. До Мария народ нико­му, кро­ме Вале­рия Кор­ви­на, не давал кон­суль­ства столь­ко раз, но у того меж­ду пер­вым и шестым кон­суль­ст­вом про­тек­ло сорок пять лет, а Марий после пер­во­го полу­чил еще пять как еди­ный дар судь­бы. 29. Более все­го было нена­вист­но сограж­да­нам послед­нее кон­суль­ство Мария, когда заод­но с Сатур­ни­ном он совер­шил мно­же­ство пре­ступ­ле­ний. К чис­лу их при­над­ле­жит убий­ство Нония, кото­рый домо­гал­ся три­бу­на­та, сопер­ни­чая с Сатур­ни­ном, и был зако­лот им.

Став три­бу­ном, Сатур­нин пред­ло­жил закон о зем­ле26 и при­ба­вил к нему тре­бо­ва­ние, чтобы сенат поклял­ся без воз­ра­же­ний при­нять все, что поста­но­вит народ. В сена­те Марий сде­лал вид, буд­то пори­ца­ет эту часть зако­на, заявив, что и сам не при­не­сет клят­вы и не дума­ет, чтобы это сде­лал любой здра­во­мыс­ля­щий чело­век: даже если закон и не плох, наг­лость — застав­лять сенат при­нять его не по доб­рой воле, а по при­нуж­де­нию. Одна­ко думал он ина­че и, гово­ря так, лишь гото­вил ковар­ную ловуш­ку Метел­лу. Счи­тая ложь неотъ­ем­ле­мым свой­ст­вом доб­лест­но­го и разум­но­го чело­ве­ка, Марий не соби­рал­ся выпол­нить то, о чем гово­рил в сена­те, и зная стой­кость Метел­ла, уве­рен­но­го, что — поль­зу­ясь выра­же­ни­ем Пин­да­ра — «прав­ди­вость есть нача­ло доб­ро­де­те­ли», хотел исполь­зо­вать его отказ при­не­сти клят­ву, чтобы вызвать в наро­де жесто­кую нена­висть к нему. Так оно и вышло. Когда Метелл заявил, что при­ся­гать не будет, Марий рас­пу­стил сенат, а через несколь­ко дней Сатур­нин созвал чле­нов курии к воз­вы­ше­нию для ора­то­ров и стал тре­бо­вать от них клят­вы. При появ­ле­нии Мария все смолк­ли, выжидаю­ще глядя на него, а он, пре­не­брег­ши всем, о чем пыл­ко гово­рил в сена­те, заявил, что у него не такая тол­стая шея27, чтобы раз навсе­гда выска­зать свое мне­ние в столь важ­ном деле, и что он даст клят­ву и будет пови­но­вать­ся зако­ну, если толь­ко это закон. (Этой «муд­рой» ого­вор­кой он хотел при­крыть свое бес­стыд­ство.) Народ, узнав, что Марий при­нес клят­ву, при­вет­ст­во­вал его руко­плес­ка­ни­я­ми и кри­ка­ми, а сре­ди луч­ших граж­дан изме­на Мария вызва­ла уны­ние и нена­висть к нему. Боясь наро­да, все, кро­ме Метел­ла, один за дру­гим при­нес­ли клят­ву. Метелл, несмот­ря на уго­во­ры и прось­бы дру­зей при­сяг­нуть и не под­вер­гать себя страш­но­му нака­за­нию, кото­ро­го Сатур­нин тре­бо­вал для всех, не дав­ших клят­вы, не изме­нил сво­ей гор­до­сти, не при­сяг­нул и уда­лил­ся с собра­ния, вер­ный себе и гото­вый пре­тер­петь самую страш­ную муку, но не совер­шить ниче­го постыд­но­го. Ухо­дя, он гово­рил дру­зьям, что дур­ной посту­пок — это под­лость, посту­пить хоро­шо, ничем при этом не рискуя, может вся­кий, но лишь доб­лест­но­му мужу при­су­ще посту­пать хоро­шо, невзи­рая на риск. После это­го Сатур­нин внес пред­ло­же­ние, чтобы кон­су­лы лиши­ли Метел­ла кро­ва, огня и воды28, а злоб­ная чернь гото­ва была убить его. Когда луч­шие граж­дане в тре­во­ге сбе­жа­лись к Метел­лу, он запре­тил им начи­нать из-за него рас­прю и поки­нул Рим, счи­тая это самым разум­ным. «Если дела пой­дут луч­ше, — гово­рил он, — и народ оду­ма­ет­ся, я вер­нусь по его при­зы­ву, а если все оста­нет­ся по-преж­не­му, то луч­ше быть подаль­ше». Одна­ко о том, как он снис­кал себе в изгна­нии общее рас­по­ло­же­ние и почет, как жил на Родо­се жиз­нью фило­со­фа, будет умест­но рас­ска­зать в его жиз­не­опи­са­нии29.

30. За эту услу­гу Сатур­ни­на Марий дол­жен был закрыть гла­за на то, что тот дошел до пре­де­ла в сво­ей наг­ло­сти и при­об­рел огром­ную власть; так неза­мет­но для себя Марий при­чи­нил Риму страш­ное зло, допу­стив, чтобы три­бун, гро­зя ору­жи­ем и убий­ства­ми, откры­то стре­мил­ся к государ­ст­вен­но­му пере­во­роту и тиран­нии. Сты­дясь зна­ти и угож­дая чер­ни, Марий совер­шил совсем уже бес­чест­ный и низ­кий посту­пок. Когда ночью к нему при­шли пер­вые люди в государ­стве и ста­ли убеж­дать его рас­пра­вить­ся с Сатур­ни­ном, Марий тай­ком от них впу­стил через дру­гую дверь само­го Сатур­ни­на и, солгав, что стра­да­ет рас­строй­ст­вом желуд­ка, под этим пред­ло­гом бегал через весь дом то к одним, то к дру­го­му, под­за­до­ри­вая и под­стре­кая обе сто­ро­ны друг про­тив дру­га. Когда же и сена­то­ры, и всад­ни­ки устро­и­ли сход­ку, него­дуя про­тив мятеж­ни­ков, Марий вывел на форум воору­жен­ных вои­нов30, загнал сто­рон­ни­ков Сатур­ни­на на Капи­то­лий и, пере­ре­зав водо­про­вод, взял их измо­ром: осла­бев от жаж­ды, они при­зва­ли Мария и сда­лись, полу­чив от име­ни государ­ства заве­ре­ния в лич­ной непри­кос­но­вен­но­сти. Он делал все, чтобы их спа­сти, но ничем не мог помочь, и едва они спу­сти­лись на форум, как их тот­час же уби­ли. С это­го вре­ме­ни Марий стал нена­ви­стен не толь­ко зна­ти, но и про­сто­му наро­ду, и пото­му, несмот­ря на свою гром­кую сла­ву, он, опа­са­ясь неуда­чи, даже не при­нял уча­стия в цен­зор­ских выбо­рах, допу­стив, чтобы избра­ли менее извест­ных лиц, сам же лице­мер­но гово­рил, что не хочет навле­кать на себя нена­висть мно­же­ства людей, суро­во рас­сле­дуя их жизнь и нра­вы.

31. Когда было вне­се­но пред­ло­же­ние вер­нуть Метел­ла из изгна­ния, Марий сло­вом и делом ста­рал­ся поме­шать это­му, но ниче­го не добил­ся; после того, как народ охот­но при­нял это реше­ние, он, будучи не в силах пере­не­сти воз­вра­ще­ние Метел­ла, отплыл в Кап­па­до­кию и Гала­тию под тем пред­ло­гом, что по обе­ту дол­жен при­не­сти жерт­вы Мате­ри богов, в дей­ст­ви­тель­но­сти же имея дру­гую при­чи­ну для путе­ше­ст­вия, мно­гим неиз­вест­ную. Дело в том, что Марий, по при­ро­де неспо­соб­ный к мир­ной граж­дан­ской дея­тель­но­сти и достиг­ший вели­чия бла­го­да­ря вой­нам, пола­гал, буд­то в празд­но­сти и спо­кой­ст­вии его власть и сла­ва посте­пен­но увяда­ют. Ища воз­мож­но­стей для новых подви­гов, он наде­ял­ся, что если ему удаст­ся воз­му­тить царей и под­стрек­нуть Мит­ри­да­та к войне, кото­рую, как все подо­зре­ва­ли, тот дав­но уже замыш­лял, то его выбе­рут пол­ко­вод­цем и он напол­нит Рим сла­вой новых три­ум­фов, а свой дом — пон­тий­ской добы­чей и цар­ски­ми богат­ства­ми. Поэто­му, хотя Мит­ри­дат при­нял его любез­но и почти­тель­но, Марий не смяг­чил­ся и не стал уступ­чи­вее, но ска­зал царю: «Либо поста­рай­ся нако­пить боль­ше сил, чем у рим­лян, либо мол­чи и делай, что тебе при­ка­зы­ва­ют», — и этим поверг в страх Мит­ри­да­та, часто слы­шав­ше­го язык рим­лян, но впер­вые узнав­ше­го, како­ва быва­ет откро­вен­ность их речей.

32. Вер­нув­шись в Рим, Марий постро­ил дом непо­да­ле­ку от фору­ма, не желая, по его соб­ст­вен­ным сло­вам, затруд­нять даль­ней доро­гой при­хо­див­ших почтить его, а на самом деле пола­гая, что к нему при­хо­дит мень­ше наро­ду, чем к дру­гим знат­ным рим­ля­нам, лишь из-за уда­лен­но­сти его жили­ща. В дей­ст­ви­тель­но­сти же дело было не в этом. Усту­пая дру­гим в любез­ном обхож­де­нии и во вли­я­нии на дела государ­ства, Марий жил теперь в пре­не­бре­же­нии, подоб­ный орудию вой­ны во вре­мя мира. Никто из тех, кто пре­вос­хо­дил его сла­вой, не застав­лял его так стра­дать и тер­зать­ся, как Сул­ла, кото­рый при­об­рел могу­ще­ство, исполь­зуя нена­висть зна­ти к Марию, и сде­лал враж­ду с ним осно­вой сво­его воз­вы­ше­ния. Когда же нуми­ди­ец Бокх, объ­яв­лен­ный союз­ни­ком рим­ско­го наро­да, воз­двиг на Капи­то­лии ста­туи Победы, несу­щей тро­феи, а рядом с ними — золо­тое изо­бра­же­ние Югур­ты, пере­да­вае­мо­го им Сул­ле, Марий, уязв­лен­ный в сво­ем често­лю­бии и раз­гне­ван­ный тем, что Сул­ла при­пи­сы­ва­ет себе его подви­ги, гото­вил­ся силой сбро­сить дары Бок­ха. Сул­ла вос­про­ти­вил­ся это­му, и рас­пря уже гото­ва была вспых­нуть, но ее пре­сек­ла Союз­ни­че­ская вой­на, неожи­дан­но обру­шив­ша­я­ся на Рим. Самые мно­го­чис­лен­ные и воин­ст­вен­ные из ита­лий­ских наро­дов вос­ста­ли про­тив Рима и едва не низ­верг­ли его вла­ды­че­ство, ибо были силь­ны не толь­ко людь­ми и ору­жи­ем, но и талан­том пол­ко­вод­цев, кото­рые не усту­па­ли рим­ля­нам ни отва­гой, ни опыт­но­стью. 33. Эта вой­на, с ее бед­ст­ви­я­ми и пре­врат­но­стя­ми судь­бы, настоль­ко же уве­ли­чи­ла сла­ву Сул­лы, насколь­ко отня­ла ее у Мария. Ибо он стал мед­ли­те­лен в наступ­ле­нии, все­гда был полон робо­сти и коле­ба­ний, то ли пото­му, что ста­рость уга­си­ла в нем преж­ний пыл и реши­тель­ность (ему было уже боль­ше шести­де­ся­ти пяти лет), то ли пото­му, что, стра­дая болез­нью нер­вов и осла­бев телом, он, по соб­ст­вен­но­му при­зна­нию, лишь из бояз­ни позо­ра нес непо­силь­ное для него бре­мя вой­ны. И все же он одер­жал боль­шую победу31, истре­бив шесть тысяч вра­же­ских вои­нов, и при этом его вой­ско было неуяз­ви­мым для вра­гов, пото­му что он остал­ся на месте, когда они окру­жи­ли его рвом, и не под­дал­ся гне­ву, когда они вызы­ва­ли его на бой и насме­ха­лись над ним. Рас­ска­зы­ва­ют, что Пом­пе­дий Силон, поль­зо­вав­ший­ся сре­ди ита­лий­цев наи­боль­шей вла­стью и вли­я­ни­ем, ска­зал ему: «Если ты вели­кий пол­ко­во­дец, Марий, вый­ди и сра­зись со мной»; на это Марий отве­тил: «Если сам ты вели­кий пол­ко­во­дец, то заставь меня сра­зить­ся с тобой про­тив моей воли». В дру­гой раз, когда неосмот­ри­тель­ность вра­гов созда­ла удоб­ный слу­чай напасть на них, а рим­ляне настоль­ко оро­бе­ли, что обе сто­ро­ны ста­ли отсту­пать, Марий, созвав сво­их сол­дат на сход­ку, ска­зал им: «Затруд­ня­юсь решить, кто более трус­лив — наши про­тив­ни­ки или мы: ни они не реши­лись взгля­нуть нам в спи­ну, ни мы им в заты­лок». Одна­ко, в кон­це кон­цов, по при­чине телес­ной немо­щи и болез­ни он сло­жил с себя обя­зан­но­сти пол­ко­во­д­ца.

34. Когда вой­на в Ита­лии бли­зи­лась к кон­цу и мно­гие в Риме ста­ли искать рас­по­ло­же­ния наро­да, чтобы полу­чить коман­до­ва­ние в войне с Мит­ри­да­том, народ­ный три­бун Суль­пи­ций, чело­век крайне дерз­кий, совер­шен­но неожи­дан­но для сограж­дан вывел Мария на форум и пред­ло­жил облечь его кон­суль­ски­ми пол­но­мо­чи­я­ми и отпра­вить пол­ко­вод­цем про­тив Мит­ри­да­та. Народ разде­лил­ся: одни хоте­ли избрать Мария, дру­гие при­зы­ва­ли Сул­лу, а Мария посы­ла­ли в Байи горя­чи­ми ван­на­ми лечить тело, изну­рен­ное, как он сам гово­рил, ста­ро­стью и рев­ма­тиз­мом. Там, воз­ле Мизен, у Мария был вели­ко­леп­ный дом, пред­на­зна­чен­ный для жиз­ни куда более изне­жен­ной и рос­кош­ной, чем подо­ба­ло чело­ве­ку, про­шед­ше­му столь­ко войн и похо­дов. Рас­ска­зы­ва­ют, что Кор­не­лия купи­ла его за семь­де­сят пять тысяч, а спу­стя недол­гое вре­мя Луций Лукулл запла­тил за него два с поло­ви­ною мил­ли­о­на — так быст­ро под­ня­лась цена и воз­рос­ла страсть к рос­ко­ши. Тем не менее Марий, из често­лю­бия упря­мо не желая при­зна­вать себя ста­рым и сла­бым, еже­днев­но при­хо­дил на Поле и упраж­нял­ся вме­сте с юно­ша­ми, пока­зы­вая, как лег­ко он вла­де­ет ору­жи­ем и как креп­ко сидит в сед­ле, несмот­ря на ста­рость, сде­лав­шую его тело непо­во­рот­ли­вым, груз­ным и туч­ным. Неко­то­рым нра­вил­ся его образ дей­ст­вий, и они охот­но при­хо­ди­ли смот­реть, как често­лю­би­во состя­за­ет­ся он с моло­ды­ми, но достой­ные граж­дане при виде подоб­ных заня­тий жале­ли это­го жад­но­го до сла­вы чело­ве­ка, кото­рый, став бога­тым из бед­но­го и вели­ким из ничтож­но­го, не веда­ет, что и его сча­стью поло­жен пре­дел, не доволь­ст­ву­ет­ся созер­ца­ни­ем достиг­ну­тых благ и спо­кой­ным обла­да­ни­ем ими, но после столь­ких слав­ных три­ум­фов, на склоне лет стре­мит­ся, точ­но без­вест­ный бед­няк, в Кап­па­до­кию и к Эвк­син­ско­му Пон­ту сра­жать­ся с Архе­ла­ем и Неопто­ле­мом, сатра­па­ми Мит­ри­да­та. Что же каса­ет­ся оправ­да­ний Мария, утвер­ждав­ше­го, буд­то он хочет сам зака­лить и обу­чить в похо­де сына, то они каза­лись совер­шен­но неле­пы­ми.

35. Такие рас­при разди­ра­ли Рим, дав­но уже боль­ной изнут­ри, когда Марий, на общую поги­бель, нашел себе пре­вос­ход­ное орудие — дер­зость Суль­пи­ция, кото­рый вос­хи­щал­ся Сатур­ни­ном и во всем под­ра­жал ему, упре­кая лишь за нере­ши­тель­ность и мед­ли­тель­ность. Сам же Суль­пи­ций не мед­лил: окру­жив себя, слов­но тело­хра­ни­те­ля­ми, шестью­ста­ми граж­да­на­ми из всад­ни­че­ско­го сосло­вия, кото­рых он име­но­вал анти­се­на­том, он с ору­жи­ем в руках напал в Народ­ном собра­нии на кон­су­лов32, и когда один из них бежал с фору­ма, мятеж­ни­ки захва­ти­ли и уби­ли его сына. Сул­ла же, за кото­рым гна­лись вра­ги, про­бе­гая мимо дома Мария, неожи­дан­но для всех ворвал­ся в него и скрыл­ся от про­мчав­ших­ся даль­ше пре­сле­до­ва­те­лей; рас­ска­зы­ва­ют, что сам Марий выпу­стил его невреди­мым через дру­гую дверь, и так Сул­ла про­брал­ся к вой­ску33. Но Сул­ла в сво­их вос­по­ми­на­ни­ях гово­рит, что не сам он при­бе­жал к Марию, а был отведен туда, чтобы обсудить поста­нов­ле­ния, кото­рые Суль­пи­ций вынуж­дал его при­нять про­тив воли: мятеж­ни­ки окру­жи­ли его с обна­жен­ны­ми меча­ми и заста­ви­ли пой­ти в дом Мария, после чего он вер­нул­ся на форум и отме­нил, как они тре­бо­ва­ли, непри­сут­ст­вен­ные дни. Вышед­ший победи­те­лем Суль­пи­ций добил­ся избра­ния Мария, кото­рый стал гото­вить­ся к похо­ду и отпра­вил двух лега­тов при­нять вой­ско у Сул­лы. Тот, воз­му­тив вои­нов (у него было боль­ше трид­ца­ти пяти тысяч тяже­ло воору­жен­ных пехо­тин­цев), повел их на Рим. А лега­тов, послан­ных Мари­ем, сол­да­ты умерт­ви­ли. Марий в Риме так­же убил мно­же­ство сто­рон­ни­ков Сул­лы и объ­явил, что даст сво­бо­ду рабам, кото­рые вый­дут сра­жать­ся за него, одна­ко, как рас­ска­зы­ва­ют, к нему при­со­еди­ни­лось все­го трое. Когда же в город ворвал­ся Сул­ла, Марий после недол­го­го сопро­тив­ле­ния был раз­гром­лен и бежал. Едва он был выбит из горо­да, все, кто был с ним, рас­се­я­лись а сам Марий с наступ­ле­ни­ем ночи добрал­ся до Соло­ния, одно­го из сво­их име­ний. Послав сына в рас­по­ло­жен­ные непо­да­ле­ку вла­де­ния сво­его зятя Муция за необ­хо­ди­мы­ми при­па­са­ми, он отпра­вил­ся в Остию, где один из его дру­зей, Нуме­рий, сна­рядил для него корабль, и отплыл вме­сте со сво­им пасын­ком Гра­ни­ем. А юно­ша, явив­шись во вла­де­ния Муция и соби­рая там все необ­хо­ди­мое, не избе­жал встре­чи с вра­гом, ибо, дви­жи­мые подо­зре­ни­ем, они на рас­све­те при­сла­ли туда всад­ни­ков. Одна­ко упра­ви­тель име­ния, изда­ли увидев их, спря­тал Мария-млад­ше­го в теле­ге, гру­жен­ной боба­ми, и, запряг­ши в нее быков, выехал навстре­чу всад­ни­кам и погнал повоз­ку в город. Так Марий был достав­лен в дом сво­ей жены, откуда, взяв все необ­хо­ди­мое, он ночью добрал­ся до моря и, сев на корабль, плыв­ший в Афри­ку, пере­пра­вил­ся туда.

36. Меж­ду тем Марий-стар­ший плыл с попу­т­ным вет­ром вдоль бере­гов Ита­лии, при­чем, боясь одно­го из сво­их вра­гов — неко­е­го Геми­ния, тарра­цин­ско­го граж­да­ни­на, он про­сил мат­ро­сов не захо­дить в Тарра­ци­ну. Те охот­но пови­но­ва­лись бы ему, но ветер пере­ме­нил­ся и подул с моря, под­няв боль­шие вол­ны, так что, каза­лось, корабль не выдер­жит бури, и сам Марий чув­ст­во­вал себя пло­хо, стра­дая мор­ской болез­нью. С трудом достиг­ли они суши воз­ле Цир­цей; буря ста­но­ви­лась силь­нее, съест­ные при­па­сы ста­ли под­хо­дить к кон­цу, мат­ро­сы без цели бро­ди­ли по бере­гу и, как все­гда быва­ет в боль­ших затруд­не­ни­ях, спе­ша уйти от уже постиг­ших их бед, как от самых тяже­лых, воз­ла­га­ли надеж­ды на неве­до­мое буду­щее. А ведь им была враж­деб­на зем­ля, враж­деб­но и море, страш­но было встре­тить­ся с людь­ми, но страш­но и не встре­тить­ся — из-за нуж­ды в самом необ­хо­ди­мом. Вече­ром им попа­лось навстре­чу несколь­ко пас­ту­хов, кото­рые ниче­го не мог­ли им дать, но, узнав Мария, сооб­щи­ли, что совсем недав­но виде­ли на этом месте мно­же­ство разыс­ки­вав­ших его всад­ни­ков и сове­то­ва­ли ему поско­рее бежать. Одна­ко спут­ни­ки Мария совсем осла­бе­ли от голо­да, он очу­тил­ся в без­вы­ход­ном поло­же­нии, и вот, свер­нув с доро­ги, он зашел поглуб­же в лес и кое-как про­вел там ночь. На сле­дую­щий день, гони­мый нуж­дой, еще раз напряг­ши свои силы, преж­де чем они совсем иссяк­нут, он вышел на берег и, обо­д­ряя сво­их спут­ни­ков, убеж­дал их не терять послед­ней надеж­ды, кото­рую он сам хра­нит, веря дав­не­му пред­ска­за­нию. Ибо еще совсем моло­дым чело­ве­ком, живя в деревне, он одна­жды полою пла­ща под­хва­тил падаю­щее орли­ное гнездо с семью птен­ца­ми, и когда роди­те­ли, увидев это, уди­ви­лись и обра­ти­лись к гада­те­лям, те отве­ча­ли, что он станет слав­ней­шим из смерт­ных и непре­мен­но семь раз полу­чит выс­шую власть. Одни утвер­жда­ют, что такой слу­чай дей­ст­ви­тель­но про­изо­шел с Мари­ем, дру­гие — что вся эта исто­рия совер­шен­но бас­но­слов­на, а запи­са­ли ее, пове­рив Марию, люди, кото­рые в тот день или поз­же, во вре­мя его изгна­ния, слы­ша­ли ее. Дело в том, что орел про­из­во­дит на свет не более двух птен­цов; поэто­му и Мусей солгал, гово­рят они, напи­сав, что орел три яйца кла­дет, выси­жи­ва­ет двух птен­цов, пита­ет одно­го. Одна­ко все схо­дят­ся на том, что во вре­мя бег­ства в самых труд­ных поло­же­ни­ях Марий часто гово­рил, что достигнет седь­мо­го кон­суль­ства.

37. Не дое­хав все­го два­дца­ти ста­ди­ев до ита­лий­ско­го горо­да Мин­тур­ны, они заме­ти­ли, что за ними гонит­ся отряд всад­ни­ков, а по морю, к сча­стью, плы­вут два гру­зо­вых суд­на. Бег­ле­цы что было мочи рину­лись к морю, бро­си­лись в воду и под­плы­ли к кораб­лям. Гра­ний взо­брал­ся на один из них и был достав­лен на рас­по­ло­жен­ный напро­тив ост­ров, име­ну­е­мый Эна­ри­ей, а само­го Мария, груз­но­го и непо­во­рот­ли­во­го, двое рабов с трудом под­дер­жи­ва­ли на поверх­но­сти моря и под­ня­ли на дру­гой корабль. Тем вре­ме­нем всад­ни­ки достиг­ли бере­га и потре­бо­ва­ли, чтобы море­хо­ды либо при­ста­ли, либо сбро­си­ли Мария в воду и плы­ли куда угод­но. Марий при­нял­ся со сле­за­ми молить судо­вла­дель­цев, и те, хотя и коле­ба­лись неко­то­рое вре­мя, не зная, к чему скло­нить­ся, все же отве­ти­ли всад­ни­кам, что не выда­дут его. Когда всад­ни­ки в гне­ве уда­ли­лись, судо­вла­дель­цы тот­час пере­ме­ни­ли реше­ние, напра­ви­лись к зем­ле и, бро­сив якорь воз­ле боло­ти­сто­го устья реки Лирис, пред­ло­жи­ли Марию вый­ти на сушу, чтобы под­кре­пить­ся там пищей и дать покой изну­рен­но­му телу, пока не поду­ет попу­т­ный ветер, — поду­ет же он тогда, когда ветер с моря в обыч­ный час уля­жет­ся, а ток возду­ха, испус­кае­мый боло­том, станет доста­точ­но силь­ным. Марий, пове­рив им, так и посту­пил, мат­ро­сы выса­ди­ли его на сушу, и он лег на тра­ву, не подо­зре­вая, что его ждет. А море­хо­ды поско­рее взо­шли на корабль, под­ня­ли якорь и бежа­ли, пола­гая, что выдать Мария бес­чест­но, а спа­сать его опас­но. Все­ми поки­ну­тый, оди­но­кий, Марий дол­гое вре­мя без­молв­но лежал на бере­гу, потом едва-едва под­нял­ся и с трудом побрел по без­до­ро­жью. Пере­брав­шись через глу­бо­кие топи и рвы, пол­ные водой и гря­зью, он набрел на хижи­ну ста­ро­го рыба­ка; столк­нув­шись с ним, Марий стал молить его помочь и спа­сти чело­ве­ка, кото­рый, если теперь ему удаст­ся скрыть­ся, воздаст бла­го­дар­но­стью, пре­вос­хо­дя­щей все ожи­да­ния. Ста­рик, то ли рань­ше встре­чав­ший Мария, то ли по виду при­знав­ший в нем чело­ве­ка неза­у­ряд­но­го, ска­зал, что если гость нуж­да­ет­ся в отды­хе, то ему подой­дет и этот шалаш, если же он ски­та­ет­ся, спа­са­ясь бег­ст­вом, то мож­но скрыть его в более без­опас­ном месте. Об этом Марий и попро­сил его, и ста­рик, отведя его в боло­то, велел спря­тать­ся в тес­ной пеще­ре непо­да­ле­ку от реки, а сам собрал и набро­сал свер­ху трост­ни­ка, лег­ких трав и веток, под кото­ры­ми Марий мог лежать без вся­ко­го вреда. 38. Спу­стя недол­гое вре­мя к нему донес­лись со сто­ро­ны хижи­ны шум и кри­ки. Геми­ний из Тарра­ци­ны разо­слал мно­же­ство людей в пого­ню за Мари­ем, неко­то­рые из них, слу­чай­но ока­зав­шись воз­ле хижи­ны, ста­ли пугать ста­ри­ка и кри­чать, что он при­нял и укрыл вра­га рим­ско­го наро­да. Тогда Марий под­нял­ся, раздел­ся и бро­сил­ся в густую, или­стую воду болота. Но и это не помог­ло ему скрыть­ся: пре­сле­до­ва­те­ли выта­щи­ли его из топи и, как он был, голо­го, покры­то­го гря­зью отве­ли в Мин­тур­ны и пере­да­ли вла­стям. По горо­дам уже объ­яви­ли, что над­ле­жит всем наро­дом искать Мария, а изло­вив, убить. И все же вла­сти реши­ли спер­ва посо­ве­щать­ся, а Мария поме­сти­ли в дом некой Фан­нии, жен­щи­ны, у кото­рой, каза­лось, дав­но уже были при­чи­ны отно­сить­ся к нему враж­деб­но. Дело в том, что Фан­ния, раз­ведясь со сво­им мужем Тин­ни­ем, потре­бо­ва­ла воз­вра­та при­да­но­го, весь­ма бога­то­го, он же обви­нил ее в пре­лю­бо­де­я­нии34. Судьей был Марий во вре­мя сво­его шесто­го кон­суль­ства. Когда после раз­бо­ра дела ста­ло ясно, что Фан­ния вела жизнь рас­пут­ную, а муж, хотя и знал об этом, все же взял ее в жены и дол­го жил с ней в бра­ке, Марий осудил обо­их: Тин­нию он велел вер­нуть при­да­ное, а жен­щи­ну в знак бес­че­стия при­го­во­рил к штра­фу в четы­ре мед­ных моне­ты35. Несмот­ря на это, Фан­ния не выка­за­ла обыч­ных чувств оскорб­лен­ной жен­щи­ны, но, едва увидев Мария, дале­кая от вся­ко­го зло­па­мят­ства, помог­ла ему, насколь­ко это было в ее силах, и обо­д­ри­ла его. А он побла­го­да­рил ее и ска­зал, что не теря­ет муже­ства, ибо ему было хоро­шее пред­зна­ме­но­ва­ние: когда его вели к дому Фан­нии и уже отво­ри­ли ворота, со дво­ра выбе­жал, чтобы напить­ся из про­те­кав­ше­го побли­зо­сти источ­ни­ка, осел, кото­рый весе­ло и лука­во взгля­нув на Мария, спер­ва оста­но­вил­ся про­тив него, потом прон­зи­тель­но закри­чал и запры­гал от радо­сти. Из это­го Марий заклю­чил, что боже­ство ука­зы­ва­ет ему на спа­се­ние, кото­рое при­дет ско­рее с моря, чем с суши, ибо осел, не при­тро­нув­шись к сухо­му кор­му, побе­жал пря­мо к воде. Побе­се­до­вав так с Фан­ни­ей, Марий лег отдох­нуть, велев при­крыть две­ри дома.

39. Посо­ве­щав­шись, долж­ност­ные лица и чле­ны сове­та Мин­турн реши­ли немед­ля умерт­вить Мария. Одна­ко никто из граж­дан не хотел взять это на себя, лишь один сол­дат кон­ни­цы, родом галл или кимвр (исто­ри­ки сооб­ща­ют и то и дру­гое), вошел к нему с мечом. В той части дома, где лежал Марий, было мало све­та, и в полу­тьме сол­да­ту пока­за­лось, буд­то гла­за Мария горят ярким огнем, а из густой тени его оклик­нул гром­кий голос: «Неуже­ли ты дерз­нешь убить Гая Мария?» Вар­вар тот­час убе­жал, бро­сив по пути меч, и в две­рях заво­пил: «Я не могу убить Гая Мария!» Всех граж­дан обу­ял ужас, ему на сме­ну при­шли жалость и рас­ка­я­ние в без­за­кон­ном реше­нии, кото­рое они при­ня­ли, поза­быв о бла­го­дар­но­сти спа­си­те­лю Ита­лии, не помочь кото­ро­му — тяж­кое пре­ступ­ле­ние. «Пусть бег­лец идет куда угод­но и в дру­гом месте пре­тер­пит все, что ему суж­де­но. А мы долж­ны молить­ся, чтобы боги не пока­ра­ли нас за то, что мы изго­ня­ем из горо­да Мария, наго­го и пре­сле­ду­е­мо­го». С таки­ми мыс­ля­ми все долж­ност­ные лица вме­сте вошли к Марию и, окру­жив его, отве­ли к морю. Хотя каж­дый готов был чем-нибудь услу­жить ему и все очень спе­ши­ли, по пути все же вышла задерж­ка. Дело в том, что доро­гу к морю пре­граж­да­ла посвя­щен­ная Мари­ке36 роща, кото­рую там чти­ли, как свя­ты­ню, и забо­ти­лись, чтобы ничто вне­сен­ное в нее не выно­си­лось обрат­но. Чтобы обой­ти ее кру­гом, нуж­но было потра­тить мно­го вре­ме­ни, и тогда один из ста­рей­ших про­во­жа­тых вскри­чал, что ни одна доро­га не запо­вед­на, если по ней идет к спа­се­нию Марий, пер­вым взял на пле­чи часть покла­жи, кото­рую нес­ли на корабль, и про­шел через рощу. 40. Доб­рая воля спут­ни­ков помог­ла быст­ро собрать все необ­хо­ди­мое, некий Белей пре­до­ста­вил Марию суд­но, а потом, изо­бра­зив все эти собы­тия на кар­тине, посвя­тил ее в храм.

Взой­дя на корабль, Марий отча­лил и, по счаст­ли­вой слу­чай­но­сти, попу­т­ный ветер при­вел его на ост­ров Эна­рию, где он нашел Гра­ния и осталь­ных дру­зей, с кото­ры­ми отплыл в Афри­ку. Из-за недо­стат­ка воды Марий со спут­ни­ка­ми вынуж­ден был при­стать в Сици­лии близ Эри­ка. Эти места охра­ня­лись рим­ским кве­сто­ром, кото­рый едва не захва­тил выса­див­ше­го­ся на берег Мария и убил шест­на­дцать чело­век, послан­ных им за водой. Марий поско­рее отча­лил и пере­пра­вил­ся на ост­ров Менинг, где впер­вые узнал, что его сын спас­ся вме­сте с Цете­гом и теперь дер­жит путь к Гием­пса­лу, царю нуми­дий­цев, про­сить у него помо­щи. Обод­рен­ный эти­ми изве­сти­я­ми, Марий отва­жил­ся пере­плыть с ост­ро­ва на Кар­фа­ген­скую зем­лю. Намест­ни­ком Афри­ки был тогда быв­ший пре­тор Секс­ти­лий, чело­век, кото­ро­му Марий не сде­лал ни зла, ни добра и от кото­ро­го ожи­дал сочув­ст­вия и под­держ­ки. Одна­ко, едва Марий с немно­ги­ми спут­ни­ка­ми сошел на берег, его встре­тил посла­нец намест­ни­ка и ска­зал: «Пре­тор Секс­ти­лий запре­ща­ет тебе, Марий, выса­жи­вать­ся в Афри­ке, а ина­че он встанет на защи­ту поста­нов­ле­ний сена­та и посту­пит с тобой, как с вра­гом рим­ско­го наро­да». Услы­шав это, Марий был так удру­чен и опе­ча­лен, что не мог вымол­вить ни сло­ва и дол­го мол­чал, мрач­но глядя на вест­ни­ка. Когда же тот спро­сил, что пере­дать пре­то­ру, Марий отве­тил с гром­ким сто­ном: «Воз­ве­сти ему, что ты видел, как изгнан­ник Марий сидит на раз­ва­ли­нах Кар­фа­ге­на». Так в назида­ние намест­ни­ку он удач­но срав­нил участь это­го горо­да с пре­врат­но­стя­ми сво­ей судь­бы.

Меж­ду тем Гием­псал, царь нуми­дий­ский, не зная, на что решить­ся, с поче­том при­нял Мария-млад­ше­го и его спут­ни­ков, но вся­кий раз, как они соби­ра­лись уез­жать, удер­жи­вал их под каким-либо пред­ло­гом, и было ясно, что все эти отсроч­ки нуж­ны ему для недоб­ро­го дела. Одна­ко на помощь при­шел слу­чай. Марий-млад­ший был очень кра­сив, и одну из цар­ских налож­ниц весь­ма огор­ча­ла его неза­слу­жен­но тяж­кая судь­ба; эта жалость яви­лась нача­лом и при­чи­ной люб­ви. Марий спер­ва отверг влюб­лен­ную, но потом, видя, что дру­го­го пути к бег­ству нет и что влюб­лен­ной дви­жет чув­ство более глу­бо­кое, чем бес­стыд­ная жаж­да наслаж­де­ний, он при­нял ее любовь и с помо­щью этой жен­щи­ны бежал вме­сте с дру­зья­ми и при­был к отцу. После пер­вых при­вет­ст­вий оба пошли вдоль моря и увиде­ли деру­щих­ся скор­пи­о­нов, и Марию это пока­за­лось дур­ным пред­зна­ме­но­ва­ни­ем. Тот­час же взой­дя на рыба­чье суд­но, они пере­пра­ви­лись на Кер­ки­ну, ост­ров, лежа­щий вбли­зи мате­ри­ка, и едва успе­ли отча­лить, как увиде­ли всад­ни­ков, послан­ных царем вдо­гон­ку и явив­ших­ся на то место, с кото­ро­го они толь­ко что отплы­ли. Так Марий избег еще одной опас­но­сти, ничуть не мень­шей, чем все про­чие.

41. Из Ита­лии ста­ли дохо­дить слу­хи, что Сул­ла отпра­вил­ся из Рима в Бео­тию вое­вать с пол­ко­во­д­ца­ми Мит­ри­да­та, а меж­ду кон­су­ла­ми37 пошли раздо­ры, окон­чив­ши­е­ся воору­жен­ной борь­бой. В бит­ве Окта­вий одер­жал верх и изгнал Цин­ну, стре­мив­ше­го­ся к тиран­нии, и вме­сто него поста­вил кон­су­лом Кор­не­лия Меру­лу; Цин­на же тот­час пошел на них вой­ной, набрав вой­ско в Ита­лии. Марий, узнав об этом, решил немед­лен­но плыть на роди­ну. Взяв из Афри­ки неболь­шое чис­ло мав­ри­тан­ских всад­ни­ков, а так­же бег­ле­цов, явив­ших­ся к нему из Ита­лии (тех и дру­гих вме­сте было не более тыся­чи), Марий отплыл и при­был в этрус­ский город Тела­мон, где объ­явил, что даст сво­бо­ду рабам, а так­же убедил при­со­еди­нить­ся к нему самых моло­дых и креп­ких из сво­бод­ных пас­ту­хов и зем­ледель­цев, кото­рые сбе­жа­лись к морю, при­вле­чен­ные его сла­вой. Так за несколь­ко дней он собрал боль­шой отряд, кото­рым запол­нил сорок кораб­лей. Зная, что Окта­вий — чело­век бла­го­род­ный, желаю­щий пра­вить закон­ным обра­зом, а Цин­на нахо­дит­ся у Сул­лы под подо­зре­ни­ем и настро­ен враж­деб­но к уста­нов­лен­ным им поряд­кам, Марий решил при­со­еди­нить­ся с вой­ском к Цинне и послал изве­стие, что готов под­чи­нять­ся ему, как кон­су­лу. Цин­на согла­сил­ся и, назна­чив Мария про­кон­су­лом, отпра­вил ему фас­ции и про­чие зна­ки вла­сти, но Марий заявил, что в его уча­сти не подо­ба­ет при­ни­мать их, и, оде­тый в гряз­ное пла­тье, не стри­жен­ный со дня изгна­ния, он, несмот­ря на свои семь­де­сят с лиш­ним лет, пеш­ком отпра­вил­ся к Цинне, желая вызвать состра­да­ние. Но к жало­сти при­ме­ши­вал­ся ужас, кото­рый он все­гда вну­шал сво­им видом: и в уни­же­нии вид­но было, что дух его не толь­ко не слом­лен, но еще более оже­сто­чен пере­ме­ной судь­бы. 42. Поздо­ро­вав­шись с Цин­ной и обра­тив­шись с при­вет­ст­ви­ем к сол­да­там, Марий немед­ля взял­ся за дело, и все сра­зу же пошло по-ино­му.

Преж­де все­го его кораб­ли отре­за­ли под­воз хле­ба и, гра­бя куп­цов, он сде­лал­ся хозя­и­ном всех това­ров. Затем он напал с моря на при­бреж­ные горо­да и захва­тил их. Нако­нец, с помо­щью пре­да­тель­ства он взял самоё Остию, раз­гра­бил ее, убив мно­же­ство людей, а затем пере­го­ро­дил мостом Тибр и пол­но­стью отре­зал путь тем, кто вез с моря при­па­сы для его вра­гов. После это­го он подо­шел с вой­ском к Риму и занял холм, име­ну­е­мый Яни­ку­лом. Окта­вий вредил делу не столь­ко сво­ей неопыт­но­стью, сколь­ко стрем­ле­ни­ем все­гда соблюдать закон­ность, ради кото­рой он упус­кал все, что мог­ло при­не­сти поль­зу: напри­мер, мно­гие сове­то­ва­ли ему при­звать рабов, пообе­щав им сво­бо­ду, но он отка­зал­ся, заявив, что не отдаст рабам роди­ну, доступ в кото­рую во имя защи­ты зако­нов он воз­бра­ня­ет Гаю Марию. Когда в Рим при­был Метелл, сын Метел­ла, быв­ше­го пол­ко­вод­цем в Афри­ке и изгнан­но­го по вине Мария, все реши­ли, что он более спо­со­бен воз­гла­вить вой­ско, чем Окта­вий, и сол­да­ты, бро­сив Окта­вия, при­шли к нему, моля взять власть и спа­сти город и уве­ряя, что под нача­лом чело­ве­ка опыт­но­го и дея­тель­но­го они будут хоро­шо сра­жать­ся и одер­жат победу. Когда же Метелл, него­дуя, при­ка­зал им воз­вра­тить­ся к кон­су­лу, они ушли к вра­гу. И Метелл, отча­яв­шись в судь­бе Рима, так­же уда­лил­ся. А Окта­вия какие-то хал­дей­ские про­ри­ца­те­ли, гада­те­ли по сивил­ли­ным кни­гам и жре­цы убеди­ли, что все будет хоро­шо, и удер­жа­ли в горо­де. Вооб­ще, кажет­ся, этот чело­век, во всех делах пре­вос­хо­див­ший бла­го­ра­зу­ми­ем про­чих рим­лян, не запят­нав­ший досто­ин­ство кон­суль­ской вла­сти бла­го­склон­но­стью к льсте­цам, вер­ный зако­нам и нра­вам пред­ков, кото­рые он соблюдал неукос­ни­тель­но, слов­но непре­ре­кае­мые пра­ви­ла, этот чело­век питал осо­бую сла­бость к гада­нию и боль­ше вре­ме­ни про­во­дил с шар­ла­та­на­ми и про­ри­ца­те­ля­ми, чем с людь­ми государ­ст­вен­ны­ми или пол­ко­во­д­ца­ми. Еще преж­де, чем Марий взял город, выслан­ные им впе­ред сол­да­ты ста­щи­ли кон­су­ла с воз­вы­ше­ния для ора­то­ров и зако­ло­ли; при этом, как рас­ска­зы­ва­ют, за пазу­хой у уби­то­го нашли хал­дей­ский горо­скоп. И вот что кажет­ся весь­ма стран­ным: оба зна­ме­ни­тых мужа были при­вер­же­ны к гада­нию, но Марию это при­нес­ло спа­се­ние, а Окта­вию — гибель.

43. При таком поло­же­нии дел собрав­ший­ся сенат отпра­вил к Марию и Цинне послов про­сить их вой­ти в город и поща­дить граж­дан. Цин­на, кото­рый как кон­сул при­нял послов, сидя на долж­ност­ном крес­ле, дал им мило­сти­вые отве­ты, но Марий, сто­яв­ший рядом с креслом, не про­ро­нил ни зву­ка, суро­вым выра­же­ни­ем лица и мрач­ным взглядом давая понять, что ско­ро напол­нит город рез­нею. Когда же их вой­ска под­ня­лись с места и дви­ну­лись на город, Цин­на, окру­жен­ный тело­хра­ни­те­ля­ми, вошел в Рим, а Марий оста­но­вил­ся перед ворота­ми и, при­кры­вая гнев иро­ни­ей, заявил, что он, мол, изгнан­ник и закон запре­ща­ет ему воз­врат на роди­ну, а если кто-нибудь нуж­да­ет­ся в его при­сут­ст­вии, то нуж­но новым поста­нов­ле­ни­ем отме­нить преж­нее, изгнав­шее его. Так он мед­лил, слов­но послуш­ный зако­нам граж­да­нин или слов­но ему пред­сто­я­ло вой­ти в сво­бод­ный город. Народ созва­ли на форум, но не успе­ли три или четы­ре три­бы подать голо­са, как Марий, отбро­сив при­твор­ство и все речи об изгна­нии, дви­нул­ся в город в сопро­вож­де­нии отбор­ной стра­жи из пре­дан­ных ему рабов, кото­рых он назы­вал «бар­ди­е­я­ми»38. Мно­гих они уби­ли по при­ка­зу или по зна­ку Мария, а Анха­рия, сена­то­ра и быв­ше­го пре­то­ра, пова­ли­ли наземь и прон­зи­ли меча­ми толь­ко пото­му, что Марий при встре­че не отве­тил на его при­вет­ст­вие. С тех пор это ста­ло слу­жить как бы услов­ным зна­ком: всех, кому Марий не отве­чал на при­вет­ст­вие, уби­ва­ли пря­мо на ули­цах, так что даже дру­зья, под­хо­див­шие к Марию, чтобы поздо­ро­вать­ся с ним, были пол­ны смя­те­ния и стра­ха. Когда мно­же­ство граж­дан было пере­би­то, Цин­на насы­тил­ся рез­ней и смяг­чил­ся, но Марий, с каж­дым днем все боль­ше рас­па­ля­ясь гне­вом и жаж­дой кро­ви, напа­дал на всех, про­тив кого питал хоть какое-нибудь подо­зре­ние. Все ули­цы, весь город кише­ли пре­сле­до­ва­те­ля­ми, охо­тив­ши­ми­ся за теми, кто убе­гал или скры­вал­ся. В это вре­мя ста­ло ясно, что в пре­врат­но­стях судь­бы нель­зя пола­гать­ся на узы друж­бы или госте­при­им­ства: ведь лишь немно­гие не выда­ва­ли пала­чам дру­зей, искав­ших у них убе­жи­ща. Пото­му достой­ны удив­ле­ния и вос­хи­ще­ния рабы Кор­ну­та, кото­рые спря­та­ли сво­его гос­по­ди­на дома, а потом, пове­сив за шею одно­го из мно­го­чис­лен­ных мерт­ве­цов и надев ему на палец пер­стень, пока­за­ли его тело­хра­ни­те­лям Мария и после это­го пыш­но похо­ро­ни­ли, слов­но сво­его гос­по­ди­на. Никто не запо­до­зрил обма­на, и Кор­нут был тай­ком пере­ве­зен раба­ми в Гал­лию.

44. Бла­го­род­но­го дру­га нашел и ора­тор Марк Анто­ний, но все же злая судь­ба настиг­ла его. Друг этот был чело­век про­стой и бед­ный; дру­же­люб­но при­ни­мая одно­го из пер­вых рим­лян и пот­чуя его тем, что было в доме, он послал раба в бли­жай­шую лавоч­ку за вином. Когда раб стал забот­ли­во про­бо­вать куп­лен­ное и тре­бо­вать вина получ­ше, тор­го­вец спро­сил, поче­му это он поку­па­ет не моло­дое и про­стое вино, как обыч­но, а более изыс­кан­ное и доро­гое. Тот отве­чал ему пря­мо, как близ­ко­му зна­ком­цу, что хозя­ин уго­ща­ет Мар­ка Анто­ния, кото­рый пря­чет­ся у него. Тор­го­вец, чело­век нече­сти­вый и гнус­ный, едва раб ушел, поспе­шил к Марию и, введен­ный в покой, где в это вре­мя пиро­вал Марий, пообе­щал выдать Анто­ния. Рас­ска­зы­ва­ют, что Марий, услы­шав это, гром­ко закри­чал, захло­пал в ладо­ши от радо­сти и чуть было сам не вско­чил из-за сто­ла и не побе­жал к ука­зан­но­му месту, одна­ко дру­зья удер­жа­ли его, и тогда он послал Анния с сол­да­та­ми, при­ка­зав им поско­рее при­не­сти голо­ву Анто­ния. Анний остал­ся у две­рей, а сол­да­ты по лест­ни­цам влез­ли в дом и, увидев Анто­ния, ста­ли вытал­ки­вать один дру­го­го впе­ред и побуж­дать друг дру­га убить его. И, как вид­но, в речах это­го чело­ве­ка было такое оба­я­ние и пре­лесть, что, когда он заго­во­рил, моля поща­дить его, ни один из сол­дат уже не смел не толь­ко при­бли­зить­ся, но хотя бы под­нять гла­за, и все сто­я­ли, поту­пив взо­ры, и пла­ка­ли. Удив­лен­ный задерж­кой, Анний под­нял­ся в дом и, увидев, что Анто­ний дер­жит речь, а сол­да­ты слу­ша­ют, сму­щен­ные и взвол­но­ван­ные, обру­гал их, под­бе­жал к ора­то­ру и отру­бил ему голо­ву.

А Лута­ций Катул, кото­рый был кол­ле­гой Мария по кон­суль­ству и вме­сте с ним полу­чил три­умф за победу над ким­вра­ми, после того как Марий отве­тил про­сив­шим и молив­шим за него: «Он дол­жен уме­реть», — запер­ся у себя в доме, зажег угли и задох­нул­ся в дыму.

При виде раз­бро­сан­ных по ули­цам и попи­рае­мых нога­ми обез­глав­лен­ных тру­пов никто уже не испы­ты­вал жало­сти, но лишь страх и тре­пет. Боль­ше все­го народ удру­ча­ли бес­чин­ства бар­ди­е­ев. Они уби­ва­ли хозя­ев в их домах, бес­че­сти­ли детей и наси­ло­ва­ли жен, и до тех пор не уда­ва­лось поло­жить конец гра­бе­жам и убий­ствам, пока Цин­на и Сер­то­рий, сго­во­рив­шись, не напа­ли со сво­и­ми сто­рон­ни­ка­ми на лагерь бар­ди­е­ев и, захва­тив их во вре­мя сна, всех пере­би­ли.

45. Меж­ду тем, слов­но пере­ме­нил­ся ветер, ото­всюду ста­ли при­хо­дить изве­стия, что Сул­ла, завер­шив вой­ну с Мит­ри­да­том и отво­е­вав про­вин­ции, плы­вет с боль­шим вой­ском на Рим. Это на крат­кое вре­мя оста­но­ви­ло насиль­ни­ков, пола­гав­ших, что вой­на вот-вот при­бли­зит­ся к ним, и дало граж­да­нам пере­дыш­ку в их неска­зан­ных бедах. Марий был в седь­мой раз избран кон­су­лом и, едва всту­пив в долж­ность, в январ­ские кален­ды — это пер­вый день года — сбро­сил со ска­лы неко­е­го Секс­та Лици­ния; все сочли это гроз­ным пред­ве­стьем навис­ших над горо­дом и граж­да­на­ми бед. Сам Марий, изну­рен­ный труда­ми, обре­ме­нен­ный забота­ми, был уже слаб; его душа тре­пе­та­ла при мыс­ли о новой войне и новых сра­же­ни­ях, весь ужас и тягость кото­рых он знал по опы­ту. Думал он и о том, что не Окта­вий и Меру­ла, пред­во­ди­те­ли нестрой­ных толп мятеж­но­го сбро­да, гро­зят ему, а насту­па­ет сам Сул­ла, когда-то изгнав­ший его из отчиз­ны, а теперь оттес­нив­ший Мит­ри­да­та к Пон­ту Эвк­син­ско­му. Перед его гла­за­ми вста­ва­ли дол­гие стран­ст­вия, опас­но­сти, пре­сле­до­ва­ния, гнав­шие его по зем­ле и по морю, и, слом­лен­ный эти­ми мыс­ля­ми, он впал в отча­я­ние. Его одоле­ва­ли ноч­ные стра­хи и кош­ма­ры, ему каза­лось, что он непре­рыв­но слы­шит голос, твер­дя­щий:


Даже в отсут­ст­вие льва его лого­во людям ужас­но39.

Боль­ше все­го стра­шась бес­сон­ни­цы, Марий пре­дал­ся непри­стой­но­му в его воз­расте пьян­ству, желая таким спо­со­бом при­звать сон, избав­ля­ю­щий от забот. Нако­нец с моря при­был вест­ник, и новые стра­хи, отяг­чив­шие его ужас перед гряду­щим и отвра­ще­ние к насто­я­ще­му, яви­лись послед­ней кап­лей, пере­пол­нив­шей чашу. У него нача­лось коло­тье в боку, как сооб­ща­ет фило­соф Посидо­ний, утвер­ждаю­щий, что сам наве­щал Мария и бесе­до­вал с ним, уже боль­ным, о делах сво­его посоль­ства40. А некий Гай Пизон, исто­рик, сооб­ща­ет, что Марий, после обеда, гуляя с дру­зья­ми, стал пере­чис­лять свои подви­ги с само­го нача­ла и рас­ска­зы­вать обо всех счаст­ли­вых и несчаст­ли­вых пере­ме­нах в сво­ей уча­сти и при этом ска­зал, что нера­зум­но и даль­ше верить в уда­чу, а потом, попро­щав­шись со все­ми, лег и, про­ле­жав не под­ни­ма­ясь семь дней, умер. Неко­то­рые рас­ска­зы­ва­ют, что во вре­мя болез­ни обна­ру­жи­лось все его често­лю­бие, кото­рое при­ве­ло к неле­пой мании: ему чуди­лось, буд­то он послан вое­на­чаль­ни­ком на вой­ну с Мит­ри­да­том, и пото­му он про­де­лы­вал вся­кие тело­дви­же­ния и часто изда­вал гром­кие кри­ки и вопли, как это быва­ет во вре­мя бит­вы. Вот какую жесто­кую, неуто­ли­мую страсть к воин­ским подви­гам посе­ли­ли в его душе вла­сто­лю­бие и зависть. Пото­му-то Марий, про­жив­ший семь­де­сят лет, пер­вым из рим­лян семь раз избран­ный кон­су­лом, нако­пив­ший в сво­ем доме богат­ства, не усту­паю­щие цар­ским, опла­ки­вал свою судь­бу, посы­лаю­щую смерть преж­де, чем он достиг все­го, чего желал.

46. А вот Пла­тон, уми­рая, вос­хва­лял сво­его гения и свою судь­бу за то, что, во-пер­вых, родил­ся чело­ве­ком, во-вто­рых, элли­ном, а не вар­ва­ром и не бес­сло­вес­ным живот­ным, а так­же и за то, что жить ему при­шлось во вре­ме­на Сокра­та. И Анти­патр Тарс­ский точ­но так же перед кон­чи­ною пере­чис­лил все, что с ним слу­чи­лось хоро­ше­го, не забыв при этом даже удач­ное пла­ва­ние из род­но­го горо­да в Афи­ны, ибо каж­дый дар бла­го­склон­ной судь­бы он счи­тал за вели­кую милость и все сохра­нил в памя­ти, пото­му что у чело­ве­ка нет более надеж­ной кла­до­вой для вся­че­ских благ. У людей же нера­зум­ных и бес­па­мят­ных все слу­чив­ше­е­ся с ними уплы­ва­ет вме­сте с тече­ни­ем вре­ме­ни, и, ниче­го не удер­жав, ниче­го не нако­пив, веч­но лишен­ные благ, но пол­ные надежд, они смот­рят в буду­щее, не заме­чая насто­я­ще­го. И хоть судь­ба может и не дать их надеж­дам сбыть­ся, а все хоро­шее, что было в про­шлом, неотъ­ем­ле­мо, — тем не менее они про­хо­дят мимо вер­ных даров судь­бы, гре­зят о нена­деж­ном буду­щем и в резуль­та­те полу­ча­ют по заслу­гам. Пре­не­бре­гая разу­мом и обра­зо­ва­ни­ем — един­ст­вен­ной твер­дой осно­вой всех внеш­них благ, они соби­ра­ют и копят лишь эти бла­га и нико­гда не могут насы­тить алч­ность сво­ей души.

Марий умер на сем­на­дца­тый день41 сво­его седь­мо­го кон­суль­ства. Римом тот­час овла­де­ла огром­ная радость, все обо­д­ри­лись, изба­вив­шись от тяж­кой тиран­нии, но спу­стя немно­го дней они узна­ли, что ими пра­вит новый, уже не пре­ста­ре­лый, а цве­ту­щий и силь­ный дес­пот — Марий, сын умер­ше­го, кото­рый, про­явив страш­ную жесто­кость и сви­ре­пость, умерт­вил мно­гих знат­ных и слав­ных рим­лян. Спер­ва его счи­та­ли воин­ст­вен­ным и отваж­ным и назы­ва­ли сыном Аре­са, но затем он дела­ми обна­ру­жил свой нрав, и его про­зва­ли сыном Афро­ди­ты. Оса­жден­ный Сул­лой в Пре­не­сте, он тщет­но пытал­ся избе­жать гибе­ли и после паде­ния горо­да, ока­зав­шись в без­вы­ход­ном поло­же­нии, покон­чил с собой.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1третье имя… — рим­ляне обыч­но носи­ли два или три име­ни: лич­ное, родо­вое и (в очень раз­ветв­лен­ных родах) фамиль­ное, напр., Гай Юлий Цезарь; сколь­ко-нибудь понят­ный эти­мо­ло­ги­че­ский смысл мог­ло иметь лишь третье имя (Мак­рин — «тощий», Торк­ват — «укра­шен­ный оже­ре­льем» как воин­ским зна­ком отли­чия, Сул­ла «покры­тый крас­ны­ми пят­на­ми», ср.: Сул., 2; Плу­тарх сбли­жа­ет их с цар­ски­ми про­зви­ща­ми Ахе­ме­нидов и Селев­кидов — Мне­мон, «памят­ли­вый», Грип, «гор­бо­но­сый», Кал­ли­ник «слав­ный победа­ми»). Жен­щи­ны носи­ли толь­ко родо­вое имя; сест­ры зва­лись «Юлия I», «Юлия II» и т. д. В более древ­ние вре­ме­на чело­ве­ка назы­ва­ли чаще все­го пер­вым его име­нем, но в эпо­ху импе­рии более употре­би­тель­ным ста­ло третье или же чет­вер­тое имя, что и име­ет в виду Плу­тарх, гово­ря о «пере­мене в обы­чае».
  • 2Хари­там — боги­ням радо­сти; «при­не­си жерт­вы» — т. е. «чтобы они от тебя не отво­ра­чи­ва­лись».
  • 3слу­жил еще его отец… — Види­мо, Марии были кли­ен­та­ми при семье Метел­лов, как Като­ны при семье Вале­ри­ев Флак­ков (КСт., 3).
  • 4закон о пода­че голо­сов… — Этот закон умень­шал воз­мож­ность под­ку­пов при голо­со­ва­нии; этот закон про­дол­жал меро­при­я­тия Грак­хов, а про­тест про­тив разда­чи хле­ба шел про­тив них.
  • 5два раз­ряда эди­лов… — Куруль­ные (пер­во­на­чаль­но толь­ко для пат­ри­ци­ев) и народ­ные (для пле­бе­ев); «куруль­ное крес­ло» было зна­ком вла­сти так­же и для пре­то­ров и кон­су­лов.
  • 6одно­го из рабов… — Рабу было нече­го делать при голо­со­ва­нии, поэто­му и воз­ник­ло пред­по­ло­же­ние, что он разда­вал взят­ки.
  • 7в его жиз­не­опи­са­нии… — Цез., 1.
  • 8еще маль­чиш­кой… — По Сал­лю­стию («Югур­тин­ская вой­на», 64), млад­ше­му Метел­лу (буду­ще­му про­тив­ни­ку Сер­то­рия) было в это вре­мя 20 лет, тогда как воз­раст­ной ценз для кон­суль­ства был 43 года.
  • 9чужи­ми изо­бра­же­ни­я­ми… — Вос­ко­вы­ми мас­ка­ми пред­ков, кото­рые хра­ни­лись в знат­ных домах.
  • 10в жиз­не­опи­са­нии Сул­лы… — Сул., 3.
  • 11отня­ли у этрус­ков… — В 391 г., см. Кам., 15 сл.
  • 12Боль­шин­ство пола­га­ло, они при­над­ле­жат к гер­ман­ским пле­ме­нам… — т. е. гер­ман­цы — само­сто­я­тель­ная народ­ность; дру­гие — что это смесь севе­ро-запад­ных вар­ва­ров, кель­тов, с севе­ро-восточ­ны­ми вар­ва­ра­ми, ски­фа­ми; третьи (фан­та­сти­че­ски сбли­жая име­на «ким­вры» и «ким­ме­рий­цы») — что это потом­ки ким­ме­рий­цев, дос­киф­ско­го насе­ле­ния При­чер­но­мо­рья.
  • 13в «Вызы­ва­нии теней»… — «Одис­сея», XI, 14—19:… «Там ким­ме­ри­ян печаль­ная область, покры­тая веч­но Влаж­ным тума­ном и мглой обла­ков; нико­гда не явля­ет Оку людей там лица луче­зар­но­го Гелия… Ночь безот­рад­ная там иско­ни окру­жа­ет живу­щих».
  • 14поло­жен­ный срок со вре­ме­ни преды­ду­ще­го кон­суль­ства. — 10 лет.
  • 15вопре­ки зако­ну был избран кон­су­лом Сци­пи­он… — Сци­пи­о­ну Млад­ше­му было в 147 г. 37 лет вме­сто поло­жен­ных 43-х.
  • 16в день январ­ских календ… — 1 янва­ря 104 г.; Марий еще изби­рал­ся кон­су­лом четы­ре раза под­ряд до 100 г. вклю­чи­тель­но.
  • 17в тоге с пур­пур­ной кай­мой. — Т. е. в обыч­ной кон­суль­ской одеж­де, тогда как три­ум­фа­тор наде­вал тогу, выши­тую золо­том.
  • 18дру­гие сведе­ния… — Ливий (эпи­то­ма 68) назы­ва­ет 200 тыс. уби­тых и 90 тыс. плен­ных, Вел­лей Патер­кул (II, 12) — 150 тыс. уби­тых.
  • 19покляв­шись на мед­ном быке… — Воз­мож­но, что мед­ный бык был у ким­вров воен­ным зна­ме­нем, как у рим­ских леги­о­нов — сереб­ря­ный орел (комм. С. П. Мар­ки­ша).
  • 20Пере­да­ют, что и сам Катул гово­рил… (ср. и ниже, гл. 26, конец). — Т. е., по-види­мо­му, Плу­тарх знал запис­ки Кату­ла (на латин­ском язы­ке) толь­ко из вто­рых рук, тогда как запис­ки Сул­лы (на гре­че­ском язы­ке) читал сам.
  • 21в тре­тий день перед кален­да­ми меся­ца секс­ти­лия… — 30 июля 101 г. (по доюли­ан­ско­му кален­да­рю),
  • 22ува­же­ние к вла­сти Мария… — Марий коман­до­вал как кон­сул теку­ще­го 101 г., Катул — как быв­ший кон­сул минув­ше­го 102 г.
  • 23третьим осно­ва­те­лем горо­да… — После Рому­ла и Камил­ла.
  • 24тыся­ча каме­рий­цев… — Из Каме­рии, сабин­ско­го горо­да в Лации.
  • 25по три­бам… — По 35 рим­ским изби­ра­тель­ным окру­гам.
  • 26закон о зем­ле… — Закон про­дол­жал поли­ти­ку Грак­хов: пред­ла­гал­ся раздел (меж­ду вете­ра­на­ми Мария) земель в Афри­ке и Пре­даль­пий­ской Гал­лии, несмот­ря на то, что гал­лы были союз­ни­ка­ми рим­ско­го наро­да.
  • 27тол­стая шея… — Это счи­та­лось при­зна­ком высо­ко­ме­рия и гор­ды­ни.
  • 28лиши­ли Метел­ла огня и воды… — Рим­ская фор­му­ла изгна­ния. Метелл поки­нул Рим, не дожи­да­ясь закон­но­го при­го­во­ра.
  • 29в его жиз­не­опи­са­нии… — Био­гра­фия Метел­ла в «Срав­ни­тель­ные жиз­не­опи­са­ния» не вхо­ди­ла и до нас не дошла.
  • 30Марий вывелвоору­жен­ных вои­нов… — Глав­ция, това­рищ Сатур­ни­на, стал воору­жен­ной силой доби­вать­ся кон­суль­ства на сле­дую­щий, 99 г., сенат объ­явил воен­ное поло­же­ние («пусть кон­су­лы при­мут меры, чтобы рес­пуб­ли­ка не потер­пе­ла ущер­ба») и Марий про­из­вел жесто­кую рас­пра­ву над сво­и­ми преж­ни­ми союз­ни­ка­ми.
  • 31одер­жал боль­шую победу… — В 90 г. в обла­сти мар­сов; но и ее успех был при­пи­сан Сул­ле, отре­зав­ше­му путь непри­я­те­лю.
  • 32напална кон­су­лов… (Сул­лу и Кв. Пом­пея Руфа) — Суль­пи­ций пред­ло­жил амни­стию сто­рон­ни­кам Сатур­ни­на, чист­ку сена­та и такое пере­рас­пре­де­ле­ние граж­дан по три­бам, кото­рое обес­пе­чи­ло бы при голо­со­ва­ни­ях боль­шин­ство за вра­га­ми сенат­ской оли­гар­хии. Кон­су­лы в ответ на это объ­яви­ли «непри­сут­ст­вен­ные дни» — при­оста­но­ви­ли все дела в государ­стве. Напа­де­ние на кон­су­лов и было след­ст­ви­ем этой меры.
  • 33к вой­ску… — Собран­но­му для вой­ны с Мит­ри­да­том и сто­яв­ше­му в Кам­па­нии.
  • 34обви­нил ее в пре­лю­бо­де­я­нии… — Если при­чи­ной раз­во­да было пре­лю­бо­де­я­ние жены, муж имел пра­во удер­жать за собой часть при­да­но­го, кото­рое в осталь­ных слу­ча­ях под­ле­жа­ло воз­вра­ту цели­ком.
  • 35к штра­фу в четы­ре мед­ных моне­ты… — Штраф был чисто сим­во­ли­че­ским, глав­ной карой было сопря­жен­ное с ним бес­че­стье, т. е. пора­же­ние в неко­то­рых граж­дан­ских пра­вах.
  • 36Мари­ка — мест­ная ита­лий­ская ним­фа.
  • 37меж­ду кон­су­ла­ми… — Кон­су­лы 87 г. — Гн. Окта­вий, сто­рон­ник сена­та, и Кор­не­лий Цин­на, сто­рон­ник Мария и уби­то­го Суль­пи­ция.
  • 38Бар­ди­е­я­ми — иска­жен­ное назва­ние одно­го из илли­рий­ских пле­мен.
  • 39Даже в отсут­ст­вие льваего лого­во людям ужас­но. — Сен­тен­ция неиз­вест­но­го авто­ра.
  • 40о делах сво­его посоль­ства. — Цель посоль­ства Посидо­ния с Родо­са неиз­вест­на. Посидо­нию при­над­ле­жа­ла (несо­хра­нив­ша­я­ся) исто­рия Рима и Сре­ди­зем­но­мо­рья кон­ца II — нача­ла I в., т. е. как раз вре­ме­ни пер­вых граж­дан­ских войн.
  • 41на сем­на­дца­тый день… — 17 янва­ря 82 г.[2]
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]В изд. 1963: «проч­но», в изд. 1994: «про­сто». В ори­ги­на­ле: διὰ τὴν στρεβ­λό­τητα τῆς αἰχμῆς ἐνε­χόμε­νον, «из-за искрив­ле­ния застряв­ше­го нако­неч­ни­ка». Исправ­ле­но по изда­нию 1963 г. (Прим. ред. сай­та).
  • [2]Пра­виль­но: 86 г. до н. э. (Прим. ред. сай­та).
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004413 1364004421 1364004423 1439002300 1439002400 1439002500