Сравнительные жизнеописания

Помпей

1. К Пом­пею рим­ский народ, по-види­мо­му, испы­ты­вал вна­ча­ле такие же чув­ства, какие Эсхи­лов Про­ме­тей к Герак­лу, сво­е­му спа­си­те­лю, кото­ро­го он при­вет­ст­ву­ет сле­дую­щи­ми сло­ва­ми:

Дей­ст­ви­тель­но, ни одно­го пол­ко­во­д­ца рим­ляне не нена­виде­ли так силь­но и так жесто­ко, как отца Пом­пея — Стра­бо­на. При жиз­ни послед­не­го они опа­са­лись силы его ору­жия (он был заме­ча­тель­ным вои­ном), когда же Стра­бон умер от уда­ра мол­нии, тело его во вре­мя выно­са сбро­си­ли с погре­баль­но­го ложа и осквер­ни­ли. С дру­гой сто­ро­ны, никто из рим­лян, кро­ме Пом­пея, не поль­зо­вал­ся такой любо­вью наро­да, — любо­вью, кото­рая воз­ник­ла бы столь рано, столь стре­ми­тель­но воз­рас­та­ла в сча­стье и ока­за­лась бы столь надеж­ною в несча­стьях. При­чи­на нена­ви­сти к отцу Пом­пея была лишь одна — его нена­сыт­ное коры­сто­лю­бие. Напро­тив, для люб­ви к сыну было мно­го осно­ва­ний: уме­рен­ный образ жиз­ни, любовь к воен­ным упраж­не­ни­ям, убеди­тель­ность в речах, чест­ный харак­тер, при­вет­ли­вое обхож­де­ние, так что никто не был менее его назой­ли­вым в сво­их домо­га­тель­ствах, никто не умел более при­ят­но ока­зы­вать услу­ги нуж­даю­ще­му­ся в них. К тому же, когда он что-нибудь давал, то делал это непри­нуж­ден­но, а при­ни­мал дары с досто­ин­ст­вом.

2. В юно­сти Пом­пей имел доволь­но при­вле­ка­тель­ную внеш­ность, кото­рая рас­по­ла­га­ла в его поль­зу преж­де, чем он успе­вал заго­во­рить. При­ят­ная наруж­ность соеди­ня­лась с вели­чи­ем и чело­ве­ко­лю­би­ем, и в его цве­ту­щей юно­сти уже пред­чув­ст­во­ва­лись зре­лая сила и цар­ст­вен­ные повад­ки. Мяг­кие отки­ну­тые назад воло­сы и живые, бле­стя­щие гла­за при­да­ва­ли ему сход­ство с изо­бра­же­ни­я­ми царя Алек­сандра (впро­чем, не столь­ко было истин­но­го сход­ства, сколь­ко раз­го­во­ров о нем). Поэто­му вна­ча­ле, когда Пом­пею дава­ли имя это­го героя, он не отвер­гал его, так что неко­то­рые даже в насмеш­ку ста­ли назы­вать его Алек­сан­дром. Так, Луций Филипп², быв­ший кон­сул, защи­щая Пом­пея на суде, ска­зал: «Нет ниче­го неожи­дан­но­го в том, что Филипп любит Алек­сандра». Сооб­ща­ют, что гете­ра по име­ни Фло­ра уже ста­ру­хой посто­ян­но с удо­воль­ст­ви­ем вспо­ми­на­ла о сво­ей свя­зи с Пом­пе­ем, гово­ря, что нико­гда не покида­ла его ложа без чув­ства сожа­ле­ния. Фло­ра рас­ска­зы­ва­ла еще, что в нее был влюб­лен один из при­я­те­лей Пом­пея, некто Геми­ний, достав­ляв­ший ей мно­го хло­пот сво­им уха­жи­ва­ни­ем. Нако­нец, она объ­яви­ла, что не может согла­сить­ся на его домо­га­тель­ства из-за Пом­пея. Тогда Геми­ний обра­тил­ся к само­му Пом­пею, и тот усту­пил гете­ру при­я­те­лю. С этих пор Пом­пей разо­шел­ся с Фло­рой и даже боль­ше не встре­чал­ся с ней, хотя, по-види­мо­му, про­дол­жал ее любить. Фло­ра, одна­ко, пере­нес­ла свой раз­рыв с Пом­пе­ем не так, как это обыч­но быва­ет у гетер, а дол­гое вре­мя мучи­лась от печа­ли и тос­ки. Меж­ду тем, как гово­рят, Фло­ра нахо­ди­лась тогда в рас­цве­те сво­ей кра­соты и полу­чи­ла такую извест­ность, что Цеци­лий Метелл, укра­шая храм Дио­с­ку­ров кар­ти­на­ми и ста­ту­я­ми, велел напи­сать ее порт­рет и посвя­тил его богам. У одно­го из воль­ноот­пу­щен­ни­ков Пом­пея, Демет­рия, кото­рый поль­зо­вал­ся у него огром­ным вли­я­ни­ем и оста­вил состо­я­ние в четы­ре тыся­чи талан­тов, была жена неот­ра­зи­мой кра­соты. Пом­пей обхо­дил­ся с ней, про­тив сво­его обык­но­ве­ния, доволь­но гру­бо и суро­во из опа­се­ния, как бы не поду­ма­ли, что он пле­нил­ся ее про­слав­лен­ной пре­ле­стью. Несмот­ря на такую, дале­ко иду­щую осто­рож­ность и осмот­ри­тель­ность в подоб­но­го рода делах, Пом­пею не уда­лось все же избе­жать уко­ров со сто­ро­ны недру­гов. Послед­ние обви­ня­ли его в свя­зях с замуж­ни­ми жен­щи­на­ми, утвер­ждая, что в уго­ду им он часто не счи­та­ет­ся с обще­ст­вен­ны­ми дела­ми и пре­не­бре­га­ет ими.

О скром­но­сти и про­сто­те обра­за жиз­ни Пом­пея при­во­дят такой рас­сказ. Во вре­мя болез­ни, когда он поте­рял аппе­тит, врач пред­пи­сал боль­но­му в пищу дрозда. Слу­ги, как ни иска­ли, не смог­ли най­ти пти­цы в про­да­же, так как сезон про­шел, и один слу­га ска­зал, что дроздов мож­но сыс­кать у Лукул­ла, кото­рый откарм­ли­ва­ет их круг­лый год. Боль­ной отве­тил на это: «Неуже­ли жизнь Пом­пея может зави­сеть от при­чуд рос­ко­ши Лукул­ла?» И, пре­не­брег­ши сове­том вра­ча, он съел какое-то куша­нье из самых доступ­ных. Этот слу­чай отно­сит­ся, впро­чем, к более позд­не­му вре­ме­ни его жиз­ни.

3. Когда Пом­пей еще очень моло­дым отпра­вил­ся вме­сте со сво­им отцом в поход про­тив Цин­ны, он жил в одной палат­ке со сво­им при­я­те­лем, неким Луци­ем Терен­ци­ем. Этот Терен­ций был под­куп­лен Цин­ной и соби­рал­ся убить Пом­пея, в то вре­мя как его сообщ­ни­ки долж­ны были под­жечь палат­ку пол­ко­во­д­ца. Пом­пею сооб­щи­ли о заго­во­ре во вре­мя обеда. Моло­дой чело­век нисколь­ко не сму­тил­ся, напро­тив, он выпил вина с бо́льшим удо­воль­ст­ви­ем, чем обыч­но, и лас­ко­во гово­рил с Терен­ци­ем, когда же при­шла пора ложить­ся спать, тай­ком вышел из сво­ей палат­ки и выста­вил охра­ну око­ло палат­ки отца, сохра­няя при этом пол­ное спо­кой­ст­вие. Меж­ду тем, Терен­ций, как толь­ко решил, что наста­ло вре­мя дей­ст­во­вать, вско­чил, выта­щил меч, подо­шел к ложу Пом­пея и, пред­по­ла­гая, что тот лежит на посте­ли, стал нано­сить удар за уда­ром. Тот­час вслед за тем в лаге­ре под­ня­лась сума­то­ха, и вои­ны, горя нена­ви­стью к сво­е­му пол­ко­вод­цу и под­стре­кая друг дру­га к мяте­жу, нача­ли раз­би­рать палат­ки и брать­ся за ору­жие. Сам пол­ко­во­дец, испу­гав­шись шума, не выхо­дил из палат­ки. Напро­тив, Пом­пей откры­то появил­ся сре­ди вои­нов, с пла­чем умо­лял их не покидать отца и, нако­нец, бро­сил­ся нич­ком на зем­лю перед ворота­ми лаге­ря. Там он лежал и, про­ли­вая сле­зы, про­сил ухо­дя­щих вои­нов рас­топ­тать его нога­ми. Вои­ны, усты­див­шись, воз­вра­ща­лись, и таким обра­зом все, кро­ме вось­ми­сот чело­век, изме­ни­ли свое наме­ре­ние и при­ми­ри­лись с пол­ко­вод­цем.

4. Сра­зу после кон­чи­ны Стра­бо­на Пом­пей был при­вле­чен, вме­сто умер­ше­го, к суду по делу о хище­нии государ­ст­вен­ных денег. Изоб­ли­чив одно­го из воль­ноот­пу­щен­ни­ков, Алек­сандра, Пом­пей дока­зал, что бо́льшая часть денег похи­ще­на этим воль­ноот­пу­щен­ни­ком. Одна­ко само­го Пом­пея обви­ни­ли в том, что он при­сво­ил охот­ни­чьи сети и кни­ги из добы­чи, захва­чен­ной в Аску­ле³. Эти вещи он дей­ст­ви­тель­но полу­чил от отца после взя­тия Аску­ла, но поте­рял их, когда после воз­вра­ще­ния Цин­ны в Рим его тело­хра­ни­те­ли ворва­лись в дом Пом­пея и раз­гра­би­ли его. На этом про­цес­се у Пом­пея было нема­ло пред­ва­ри­тель­ных столк­но­ве­ний с обви­ни­те­лем. В них моло­дой чело­век выка­зал быст­рую сооб­ра­зи­тель­ность и твер­дый не по летам ум и тем стя­жал нема­лую сла­ву и сим­па­тии сограж­дан, так что пре­тор Анти­стий, кото­рый был судьей на про­цес­се, полю­бил Пом­пея и пред­ло­жил ему в жены свою дочь. Об этом он вел пере­го­во­ры с дру­зья­ми Пом­пея. Пом­пей при­нял пред­ло­же­ние и меж­ду ними было заклю­че­но тай­ное согла­ше­ние, одна­ко из-за хло­пот Анти­стия в поль­зу Пом­пея об этой сдел­ке ста­ло извест­но наро­ду. Нако­нец, когда Анти­стий огла­сил выне­сен­ный судья­ми оправ­да­тель­ный при­го­вор, то, как по коман­де, народ издал воз­глас, про­из­но­си­мый по ста­рин­но­му обы­чаю на свадь­бах, — «Тала­сию!»⁴ Про­ис­хож­де­ние это­го обы­чая, как гово­рят, сле­дую­щее. Когда самые доб­лест­ные рим­ляне похи­ща­ли доче­рей саби­нян, при­шед­ших в Рим посмот­реть на игры, несколь­ко без­вест­ных поден­щи­ков и пас­ту­хов схва­ти­ли кра­си­вую и высо­кую девуш­ку и, взва­лив ее на пле­чи, понес­ли. Чтобы какой-нибудь знат­ный чело­век при встре­че не отнял добы­чи, они бежа­ли с кри­ком «Тала­сию!» Тала­сий был одним из все­ми люби­мых и извест­ных граж­дан, и пото­му, слы­ша это имя, встреч­ные хло­па­ли в ладо­ши как бы в знак радо­сти и одоб­ре­ния. Так как брак Тала­сия ока­зал­ся счаст­ли­вым, это вос­кли­ца­ние, как гово­рят, ста­ло употреб­лять­ся в шут­ку на свадь­бах. Это объ­яс­не­ние наи­бо­лее прав­до­по­доб­но из всех. Спу­стя несколь­ко дней Пом­пей всту­пил в брак с Анти­сти­ей.

5. Отпра­вив­шись в лагерь Цин­ны, Пом­пей затем испу­гал­ся каких-то лож­ных обви­не­ний и наго­во­ров и тай­ком быст­ро поки­нул лагерь. Так как Пом­пей нигде не пока­зы­вал­ся, то в лаге­ре про­шел слух, буд­то Цин­на велел убить юно­шу. Тогда ста­рые вра­ги и нена­вист­ни­ки Цин­ны под­ня­ли про­тив него вос­ста­ние. Цин­на бежал, но был схва­чен каким-то цен­ту­ри­о­ном, пре­сле­до­вав­шим его с обна­жен­ным мечом. При­пав к коле­ням вра­га, Цин­на протя­нул ему свой дра­го­цен­ный пер­стень с печат­кой, а тот с жесто­кою издев­кой отве­тил: «Я при­шел сюда не скреп­лять печа­тью дого­вор, а пока­рать нече­сти­во­го и без­за­кон­но­го тиран­на». С эти­ми сло­ва­ми он убил Цин­ну. После смер­ти Цин­ны его сме­нил, став во гла­ве прав­ле­ния, Кар­бон — тиранн, еще более без­рас­суд­ный, чем Цин­на. Одна­ко был уже бли­зок Сул­ла, ожи­дав­ший­ся с нетер­пе­ни­ем боль­шин­ст­вом граж­дан, кото­рые из-за выпав­ших на их долю бед­ст­вий уже самоё пере­ме­ну вла­сти­те­ля почи­та­ли вели­ким бла­гом. Несча­стия дове­ли государ­ство до тако­го состо­я­ния, что люди, не наде­ясь боль­ше на сво­бо­ду, меч­та­ли лишь о более или менее снис­хо­ди­тель­ном гос­по­дине.

6. Пом­пей нахо­дил­ся тогда в ита­лий­ской обла­сти Пицене, отпра­вив­шись туда отча­сти пото­му, что там были его земель­ные вла­де­ния, но глав­ным обра­зом из-за того, что ему были при­ят­ны чув­ства люб­ви и пре­дан­но­сти, кото­рые в память об отце пита­ли к нему тамош­ние горо­да. Пом­пей видел, что самые знат­ные и луч­шие граж­дане остав­ля­ют свое иму­ще­ство и ото­всюду, слов­но кораб­ли в надеж­ную гавань, сте­ка­ют­ся в лагерь Сул­лы в поис­ках убе­жи­ща. Сам он счел ниже сво­его досто­ин­ства явить­ся к Сул­ле бес­силь­ным бег­ле­цом, умо­ляя о помо­щи, но пред­по­чел при­быть к нему, ока­зав важ­ную услу­гу, с поче­том, во гла­ве вой­ска. Поэто­му он пред­при­нял попыт­ку воз­му­тить пицен­цев, кото­рые охот­но ему пови­но­ва­лись и не слу­ша­ли уго­во­ров послан­цев Кар­бо­на. Когда некто Ведий ска­зал пицен­цам, что вождем у них — Пом­пей, толь­ко что сошед­ший со школь­ной ска­мьи, они разъ­яри­лись и, напав на Ведия, уби­ли его. Два­дца­ти трех лет отро­ду Пом­пей, никем не назна­чен­ный, по соб­ст­вен­но­му почи­ну облек себя пол­но­мо­чи­я­ми пол­ко­во­д­ца; на пло­ща­ди боль­шо­го горо­да Аук­си­ма он воз­двиг судей­ское воз­вы­ше­ние и осо­бым эдик­том пове­лел двум сто­рон­ни­кам Кар­бо­на, весь­ма вли­я­тель­ным в горо­де бра­тьям Вен­ти­ди­ям, поки­нуть Аук­сим. Затем Пом­пей стал наби­рать вои­нов и, как пола­га­ет­ся, назна­чил им цен­ту­ри­о­нов; то же самое он делал, объ­ез­жая сосед­ние горо­да. Все сто­рон­ни­ки Кар­бо­на бежа­ли, про­чие же с радо­стью отда­ли себя в рас­по­ря­же­ние Пом­пея. Таким обра­зом за корот­кое вре­мя он набрал три пол­ных леги­о­на, запас­ся про­до­воль­ст­ви­ем, вьюч­ны­ми живот­ны­ми, повоз­ка­ми и всем про­чим сна­ря­же­ни­ем и дви­нул­ся к Сул­ле, не спе­ша и не желая скры­вать­ся, но задер­жи­ва­ясь в пути, чтобы тре­во­жить непри­я­те­ля, и во всех обла­стях Ита­лии, через кото­рые он про­хо­дил, ста­ра­ясь под­нять вос­ста­ние про­тив Кар­бо­на.

7. Про­тив Пом­пея высту­пи­ли сра­зу три непри­я­тель­ских пол­ко­во­д­ца — Карри­на, Целий и Брут, но они уда­ри­ли на него не все разом и не в лоб, а совер­ша­ли обход­ное дви­же­ние тре­мя отряда­ми с целью окру­жить и уни­что­жить про­тив­ни­ка. Пом­пей, одна­ко, не испу­гал­ся, но, собрав свои силы в одном пунк­те, во гла­ве кон­ни­цы напал на вой­ско Бру­та. Со сто­ро­ны непри­я­те­ля высту­пи­ла галль­ская кон­ни­ца, и Пом­пей, мет­нув дро­тик, пора­зил началь­ни­ка, отли­чав­ше­го­ся необык­но­вен­ной силой. После это­го осталь­ные всад­ни­ки повер­ну­ли назад и рас­стро­и­ли ряды пехо­тин­цев, так что нача­лось общее бег­ство. Затем меж­ду непри­я­тель­ски­ми началь­ни­ка­ми пошли раздо­ры, и каж­дый отсту­пил в пол­ном бес­по­ряд­ке. Горо­да ста­ли пере­хо­дить на сто­ро­ну Пом­пея, счи­тая, что вра­ги от стра­ха уже совер­шен­но рас­се­я­лись. Вско­ре на него напал кон­сул Сци­пи­он. Одна­ко не успе­ли еще оба вой­ска пустить в ход дро­ти­ки, как вои­ны Сци­пи­о­на, при­вет­ст­вуя вои­нов Пом­пея, пере­шли на его сто­ро­ну, Сци­пи­о­ну же при­шлось бежать. Нако­нец, сам Кар­бон выслал к реке Эзии мно­го­чис­лен­ные отряды всад­ни­ков, но и это­му напа­де­нию Пом­пей ока­зал реши­тель­ное сопро­тив­ле­ние: враг был обра­щен в бег­ство и загнан во вре­мя пре­сле­до­ва­ния в неудоб­ную и непро­хо­ди­мую для кон­ни­цы мест­ность. Непри­я­тель­ские вои­ны, видя, что нет надеж­ды спа­стись, вынуж­де­ны были сдать­ся со сво­им ору­жи­ем и коня­ми.

8. Сул­ла ниче­го не знал еще об этих собы­ти­ях. При пер­вых изве­сти­ях и слу­хах о том, что Пом­пей дол­жен дей­ст­во­вать про­тив столь­ких непри­я­тель­ских пол­ко­вод­цев, рас­по­ла­гав­ших столь боль­ши­ми сила­ми, Сул­ла испу­гал­ся за Пом­пея и немед­лен­но высту­пил ему на помощь. Когда Пом­пей узнал, что Сул­ла уже неда­ле­ко, он при­ка­зал коман­ди­рам воору­жить вои­нов и выстро­ить их в бое­вом поряд­ке для смот­ра, чтобы они про­из­ве­ли на глав­но­ко­ман­дую­ще­го самое луч­шее, бле­стя­щее впе­чат­ле­ние. Пом­пей рас­счи­ты­вал на вели­кие поче­сти со сто­ро­ны Сул­лы, но полу­чил даже боль­ше, чем ожи­дал. Завидев при­бли­же­ние Пом­пея с вой­ском, состо­яв­шим из силь­ных и здо­ро­вых людей, гор­дых сво­и­ми победа­ми, Сул­ла соско­чил с коня. Как толь­ко Пом­пей при­вет­ст­во­вал его по обы­чаю, назвав импе­ра­то­ром, Сул­ла, в свою оче­редь, назвал его этим же име­нем, при­чем никто не ожи­дал, что Сул­ла при­сво­ит чело­ве­ку моло­до­му, еще даже не сена­то­ру, тот титул, за кото­рый сам он сра­жал­ся со Сци­пи­о­на­ми и Мари­я­ми. И даль­ней­шее поведе­ние Сул­лы вполне соот­вет­ст­во­ва­ло этим пер­вым про­яв­ле­ни­ям любез­но­сти: так, когда при­хо­дил Пом­пей, Сул­ла вста­вал и обна­жал голо­ву — почесть, кото­рую он не часто ока­зы­вал кому-либо дру­го­му, хотя в его окру­же­нии было мно­го ува­жае­мых людей.

Одна­ко от этих поче­стей Пом­пей не воз­гор­дил­ся. Напро­тив, когда Сул­ла воз­на­ме­рил­ся немед­лен­но послать его в Гал­лию, где Метелл во вре­мя сво­его управ­ле­ния, по-види­мо­му, не совер­шил ниче­го достой­но­го тех огром­ных сил, какие были в его рас­по­ря­же­нии, Пом­пей заявил, что небла­го­род­но было бы лишать коман­до­ва­ния чело­ве­ка, стар­ше­го года­ми и пре­вос­хо­дя­ще­го его сла­вой; одна­ко если Метелл и поже­ла­ет и сам потре­бу­ет, то он, Пом­пей, готов ему помо­гать на войне и во всем осталь­ном ока­жет под­держ­ку. Метелл при­нял пред­ло­же­ние и напи­сал Пом­пею, чтобы тот при­ез­жал. После это­го Пом­пей вторг­ся в Гал­лию и не толь­ко совер­шил сам уди­ви­тель­ные подви­ги, но сумел подо­греть и раз­жечь уже почти угас­ший от ста­ро­сти воин­ст­вен­ный пыл и отва­гу Метел­ла. Так рас­плав­лен­ная на огне медь, если облить ею твер­дые и холод­ные кус­ки метал­ла, как гово­рят, раз­мяг­ча­ет и пла­вит их ско­рее само­го огня. Но ведь подоб­но тому, как не при­ни­ма­ют в рас­чет и не вно­сят в спис­ки юно­ше­ские победы бор­ца, кото­рый занял впо­след­ст­вии пер­вое место сре­ди взрос­лых и повсюду с поче­том побеж­дал на состя­за­ни­ях, так и подви­ги, совер­шен­ные тогда Пом­пе­ем в Гал­лии, хотя сами по себе и уди­ви­тель­ные, все же мерк­нут перед мно­же­ст­вом вели­ких битв и войн позд­ней­ше­го вре­ме­ни. Поэто­му я не решил­ся во всех подроб­но­стях опи­сы­вать дела Пом­пея в Гал­лии, чтобы не про­пу­стить более зна­чи­тель­ных его дея­ний и собы­тий, в кото­рых как раз обна­ру­жи­ва­ет­ся харак­тер это­го мужа.

9. Став вла­ды­кой Ита­лии и про­воз­гла­шен­ный дик­та­то­ром, Сул­ла воз­на­гра­дил всех сво­их пол­ко­вод­цев и всех началь­ни­ков: он обо­га­щал их, воз­во­дил на выс­шие государ­ст­вен­ные долж­но­сти и щед­ро и охот­но удо­вле­тво­рял все их жела­ния. Пом­пей вызы­вал вос­хи­ще­ние Сул­лы сво­ей воин­ской доб­ле­стью. Послед­ний хотел пород­нить­ся с Пом­пе­ем, счи­тая, что это будет весь­ма полез­но для его вла­сти. Жена Сул­лы Метел­ла одоб­ря­ла пла­ны мужа; и вот оба они уго­ва­ри­ва­ют Пом­пея раз­ве­стись с Анти­сти­ей и взять в жены пад­че­ри­цу Сул­лы, дочь Метел­лы и Скав­ра Эми­лию, кото­рая была в это вре­мя заму­жем и уже бере­мен­на. Спо­соб заклю­че­ния это­го бра­ка был, конеч­но, тиран­ни­че­ский и ско­рее в духе вре­мен Сул­лы, чем в харак­те­ре Пом­пея: бере­мен­ную Эми­лию при­во­дят от ее мужа к Пом­пею, а Анти­стию изго­ня­ют позор­ным и самым жал­ким обра­зом, хотя она недав­но из-за сво­его мужа поте­ря­ла отца: Анти­стий был убит в курии, так как из-за Пом­пея его счи­та­ли сто­рон­ни­ком Сул­лы. Мать Анти­стии не пере­нес­ла всех этих несча­стий и сама нало­жи­ла на себя руки, так что к тра­гедии Пом­пе­е­ва бра­ка при­со­еди­ни­лось и это горест­ное обсто­я­тель­ство и, кля­нусь Зев­сом, еще одно: Эми­лия сра­зу же умер­ла от родов в доме сво­его ново­го мужа.

10. Спу­стя неко­то­рое вре­мя при­шла весть о том, что Пер­пер­на укреп­ля­ет­ся в Сици­лии, ста­ра­ясь пре­вра­тить ост­ров в опор­ный пункт для остат­ков враж­деб­но­го ста­на при­вер­жен­цев Мария; там же, близ Сици­лии, нахо­дил­ся Кар­бон с фло­том, а Доми­ций вторг­ся в Афри­ку, и мно­го дру­гих важ­ных изгнан­ни­ков, успев­ших избе­жать гибе­ли, сте­ка­лось туда же. Про­тив них был послан Пом­пей с боль­шим вой­ском. Пер­пер­на немед­лен­но усту­пил ему ост­ров, и он начал вос­ста­нав­ли­вать раз­ру­шен­ные горо­да, обхо­дясь мило­сти­во со все­ми, кро­ме мамер­тин­цев⁵ в Мес­сене. Мамер­тин­цы не поже­ла­ли явить­ся к его судей­ско­му крес­лу и при­знать его власть, ссы­ла­ясь на то, что были осво­бож­де­ны от нее ста­рин­ным рим­ским зако­ном. Тогда Пом­пей заявил им: «Пере­стань­те при­во­дить ста­тьи зако­нов тому, у кого за поя­сом меч». И отно­ше­ние Пом­пея к Кар­бо­ну пред­став­ля­ет­ся бес­че­ло­веч­ным глум­ле­ни­ем над его несча­стья­ми. Ведь если убий­ство Кар­бо­на было необ­хо­ди­мо (как, быть может, оно и было), то его сле­до­ва­ло совер­шить немед­лен­но после пле­не­ния, и тогда ответ­ст­вен­ность пала бы на того, кто отдал при­каз⁶. Одна­ко вме­сто это­го Пом­пей велел при­ве­сти к себе рим­ля­ни­на, три­жды быв­ше­го кон­су­лом, и в око­вах заста­вил его сто­ять перед сво­им судей­ским креслом, а сам, к него­до­ва­нию и раз­дра­же­нию при­сут­ст­ву­ю­щих, вел след­ст­вие сидя. Затем после­до­вал при­каз уве­сти и каз­нить Кар­бо­на. Когда при­го­во­рен­но­го при­ве­ли к месту каз­ни, он, увидев обна­жен­ный меч, про­сил, как пере­да­ют, дать ему место и немно­го вре­ме­ни для отправ­ле­ния есте­ствен­ных потреб­но­стей. Гай Оппий, один из дру­зей Цеза­ря, рас­ска­зы­ва­ет о бес­че­ло­веч­ном поступ­ке Пом­пея с Квин­том Вале­ри­ем. Пом­пей знал, что Вале­рий — чело­век боль­шой уче­но­сти и исклю­чи­тель­но пре­дан­ный нау­ке. Когда Вале­рия при­ве­ли плен­ни­ком к Пом­пею, тот при­нял его дру­же­ски; после сов­мест­ной про­гул­ки, выспро­сив у него все нуж­ные сведе­ния, Пом­пей велел слу­гам немед­лен­но отве­сти несчаст­но­го на казнь. Одна­ко к рас­ска­зам Оппия о вра­гах и дру­зьях Цеза­ря сле­ду­ет отно­сить­ся с боль­шой осто­рож­но­стью.

Пом­пей карал, и то лишь по необ­хо­ди­мо­сти, наи­бо­лее знат­ных и явных вра­гов Сул­лы, захва­чен­ных в плен, осталь­ным же, насколь­ко было воз­мож­но, поз­во­лял скрыть­ся, а неко­то­рым даже сам помо­гал бежать. Пом­пей решил нака­зать город гимер­цев за то, что жите­ли его дер­жа­ли сто­ро­ну враж­деб­но­го ста­на. Народ­ный вожак Сфен­ний попро­сил сло­ва и ска­зал, что Пом­пей посту­пит неспра­вед­ли­во, если, отпу­стив винов­но­го, погу­бит ни в чем не повин­ных людей. На вопрос Пом­пея, кого имен­но он счи­та­ет винов­ным, Сфен­ний отве­тил: «Себя: сво­их дру­зей я убедил при­мкнуть к тво­им про­тив­ни­кам, а вра­гов заста­вил силой». Пом­пей был вос­хи­щен сме­ло­стью и бла­го­род­ст­вом это­го чело­ве­ка и сна­ча­ла даро­вал про­ще­ние ему, а затем про­стил и всех про­чих. Узнав из доне­се­ний, что вои­ны его в похо­де поз­во­ля­ют себе вся­кие бес­чин­ства, Пом­пей опе­ча­тал их мечи, и в слу­чае взло­ма печа­ти винов­ный под­вер­гал­ся нака­за­нию.

11. В то вре­мя как Пом­пей зани­мал­ся эти­ми дела­ми и управ­лял Сици­ли­ей, он полу­чил поста­нов­ле­ние сена­та и пись­мо Сул­лы с при­ка­за­ни­ем отплыть в Афри­ку со все­ми сила­ми для вой­ны про­тив Доми­ция. Послед­ний собрал вой­ско во мно­го раз боль­шее, чем то, с каким неза­дол­го до того Марий, пере­пра­вив­ший­ся из Афри­ки в Ита­лию, захва­тил вер­хов­ную власть над рим­ля­на­ми и из изгнан­ни­ка сде­лал­ся тиран­ном. Спеш­но окон­чив все при­готов­ле­ния, Пом­пей оста­вил пра­ви­те­лем Сици­лии Мем­мия, мужа сво­ей сест­ры, а сам отплыл на ста два­дца­ти бое­вых кораб­лях и вось­ми­стах гру­зо­вых с про­до­воль­ст­ви­ем, ору­жи­ем, день­га­ми и воен­ны­ми маши­на­ми. Как толь­ко одна часть флота при­ста­ла к бере­гу в Ути­ке, а дру­гая в Кар­фа­гене, на сто­ро­ну Пом­пея пере­шли семь тысяч непри­я­тель­ских вои­нов, сам же он при­вел с собой шесть пол­ных леги­о­нов. По при­бы­тии в Афри­ку с ним слу­чи­лось, гово­рят, забав­ное про­ис­ше­ст­вие. Какие-то из его вои­нов, по-види­мо­му, слу­чай­но наткнув­шись на клад, добы­ли боль­шие день­ги. Когда об этой наход­ке ста­ло извест­но, у дру­гих вои­нов яви­лась мысль, что вся эта мест­ность пол­на кла­дов, спря­тан­ных кар­фа­ге­ня­на­ми в пору их бед­ст­вий⁷. Мно­го дней Пом­пей не мог совла­дать со сво­и­ми вои­на­ми, кото­рые иска­ли кла­ды. Он ходил вокруг и со сме­хом наблюдал, как столь­ко тысяч людей копа­ют и пере­во­ра­чи­ва­ют пла­сты зем­ли на рав­нине. Нако­нец вои­ны уто­ми­лись от этой работы и пред­ло­жи­ли Пом­пею вести их, куда ему угод­но, так как они доста­точ­но нака­за­ны за свою глу­пость.

12. Доми­ций выстро­ил свое вой­ско к бою, но, так как от непри­я­те­ля его отде­лял труд­ный для пере­хо­да овраг с кру­ты­ми скло­на­ми, а силь­ный ветер с дождем, под­няв­ший­ся с утра, никак не ути­хал, Доми­ций решил в тот день отка­зать­ся от сра­же­ния и дал сиг­нал отсту­пить. Пом­пей же, видя в отхо­де про­тив­ни­ка удоб­ный слу­чай для напа­де­ния, вне­зап­но дви­нув­шись впе­ред, пере­шел овраг. Вра­ги уже рас­стро­и­ли ряды, сре­ди них царил бес­по­рядок, толь­ко отдель­ные вои­ны там и сям смог­ли ока­зать сопро­тив­ле­ние. Кро­ме того, ветер пере­ме­нил­ся и дождь хле­стал им пря­мо в лицо. Прав­да, и рим­ля­нам буря при­чи­ня­ла мно­го затруд­не­ний, так как они не мог­ли ясно видеть друг дру­га. Сам Пом­пей под­верг­ся опас­но­сти и едва не был убит каким-то вои­ном, кото­рый, не узнав его, спро­сил пароль и не сра­зу полу­чил ответ. В жесто­кой сече (из два­дца­ти тысяч сто­рон­ни­ков Доми­ция, как сооб­ща­ют, уце­ле­ло толь­ко три тыся­чи) враг был раз­бит. Сол­да­ты при­вет­ст­во­ва­ли Пом­пея, назы­вая его импе­ра­то­ром. Пом­пей, одна­ко, отка­зал­ся от это­го почет­но­го зва­ния, пока лагерь вра­гов еще не взят; если же, ска­зал он, вои­ны счи­та­ют его достой­ным это­го почет­но­го титу­ла, они долж­ны сна­ча­ла раз­ру­шить лагерь. Вои­ны тот­час устре­ми­лись на вра­же­ский часто­кол; сам Пом­пей сра­жал­ся без шле­ма, опа­са­ясь повто­ре­ния недав­не­го слу­чая. Лагерь был захва­чен, и Доми­ций пал. Затем одни горо­да тот­час же доб­ро­воль­но под­чи­ни­лись Пом­пею, дру­гие были взя­ты при­сту­пом.

Один из тамош­них царей, Иарб, союз­ник Доми­ция, попал в плен, а цар­ская власть была пере­да­на Гием­пса­лу. Исполь­зуя свой успех и бое­вой пыл вой­ска, Пом­пей вторг­ся в Нуми­дию. Мно­го­днев­ный путь про­шел он по этой стране и одо­лел всех, кто попа­дал­ся ему навстре­чу. Страх перед рим­ля­на­ми, уже осла­бев­ший было в душах вар­ва­ров, Пом­пей вос­ста­но­вил в преж­ней силе. Он гово­рил, что даже зве­ри, оби­таю­щие в Афри­ке, долж­ны узнать мощь и отва­гу рим­лян, и поэто­му несколь­ко дней про­вел в охо­те на львов и сло­нов. Как сооб­ща­ют, он одо­лел вра­гов, под­чи­нил Афри­ку и ула­дил раз­но­гла­сия царей в тече­ние все­го соро­ка дней. Тогда ему было два­дцать четы­ре года.

13. По воз­вра­ще­нии в Ути­ку Пом­пей полу­чил пись­мен­ное при­ка­за­ние Сул­лы рас­пу­стить вой­ско и с одним леги­о­ном ожи­дать на месте сво­его пре­ем­ни­ка по коман­до­ва­нию. Этот при­каз вызвал тай­ное неудо­воль­ст­вие и воз­му­ще­ние Пом­пея и откры­тое него­до­ва­ние вой­ска. Когда Пом­пей стал убеж­дать вои­нов воз­вра­тить­ся на роди­ну, они при­ня­лись ругать Сул­лу, заяви­ли, что ни в коем слу­чае не оста­вят сво­его пол­ко­во­д­ца, и про­си­ли Пом­пея не дове­рять тиран­ну. Спер­ва Пом­пей пытал­ся успо­ко­ить вои­нов убеж­де­ни­ем, когда же это не уда­лось, он сошел с воз­вы­ше­ния и в сле­зах уда­лил­ся в свою палат­ку. Вои­ны выве­ли его и сно­ва поса­ди­ли на воз­вы­ше­ние. Бо́льшая часть это­го дня про­шла в пере­го­во­рах: сол­да­ты пред­ла­га­ли Пом­пею остать­ся и быть их началь­ни­ком, а тот упра­ши­вал их под­чи­нить­ся и не бун­то­вать; это про­дол­жа­лось до тех пор, пока в ответ на их настой­чи­вые кри­ки Пом­пей не поклял­ся, что нало­жит на себя руки, если они взду­ма­ют при­ме­нить наси­лие, и лишь эта угро­за едва заста­ви­ла вои­нов отка­зать­ся от сво­его наме­ре­ния.

Меж­ду тем Сул­ла сна­ча­ла полу­чил изве­стие об отло­же­нии Пом­пея. Он ска­зал тогда сво­им дру­зьям, что, види­мо, его удел в пре­клон­ном воз­расте вое­вать с маль­чи­ка­ми, пото­му что и Марий⁸, будучи еще совсем моло­дым, доста­вил ему мно­же­ство хло­пот и под­верг смер­тель­ной опас­но­сти. Когда же выяс­ни­лось истин­ное поло­же­ние дел и Сул­ла увидел, что все рим­ляне гото­вы радост­но встре­тить и при­нять Пом­пея, тогда дик­та­тор поспе­шил пре­взой­ти всех. Он встре­тил Пом­пея дале­ко за горо­дом, при­вет­ст­во­вал его как нель­зя более сер­деч­но и не толь­ко сам гром­ко назвал его «Маг­ном», но и всем при­сут­ст­ву­ю­щим велел назы­вать Пом­пея этим име­нем. Сло­во «Магн» озна­ча­ет «вели­кий». По сооб­ще­ни­ям неко­то­рых писа­те­лей, сна­ча­ла это про­зви­ще Пом­пей полу­чил от сво­его вой­ска в Афри­ке, но в пол­ную силу оно вошло лишь после того, как Сул­ла его под­твер­дил. Сам Пом­пей поз­же всех и лишь спу­стя дол­гий срок, уже послан­ный в каче­стве про­кон­су­ла в Испа­нию про­тив Сер­то­рия, начал в сво­их пись­мах и рас­по­ря­же­ни­ях име­но­вать себя Пом­пе­ем Маг­ном: к тому вре­ме­ни это имя ста­ло уже настоль­ко при­выч­ным, что боль­ше не вызы­ва­ло зави­сти. Я не могу упу­стить слу­чая, чтобы не выра­зить вос­хи­ще­ния древни­ми рим­ля­на­ми, кото­рые дава­ли такие име­на и про­зви­ща в награ­ду не толь­ко за воин­ские подви­ги, но и за заслу­ги и доб­ле­сти в жиз­ни граж­дан­ской. Так, народ даро­вал про­зви­ще «Мак­сим» (Ma­xi­mus), что зна­чит «вели­чай­ший», Вале­рию за при­ми­ре­ние вос­став­ше­го наро­да с сена­том, а так­же Фабию Рул­лу в награ­ду за то, что тот исклю­чил из сена­та попав­ших туда несколь­ких раз­бо­га­тев­ших сыно­вей воль­ноот­пу­щен­ни­ков.

14. Спу­стя неко­то­рое вре­мя Пом­пей стал домо­гать­ся три­ум­фа, Сул­ла же не согла­шал­ся, пото­му что закон-де не раз­ре­ша­ет три­ум­фа нико­му, кро­ме кон­су­ла и пре­то­ра. Ведь и Сци­пи­он Стар­ший, одер­жав более вели­кие и более важ­ные победы над кар­фа­ге­ня­на­ми в Испа­нии, не тре­бо­вал себе три­ум­фа, так как он не был ни кон­су­лом, ни пре­то­ром. Если же Пом­пей, у кото­ро­го еще не совсем про­бил­ся пушок на под­бо­род­ке, кото­рый по годам еще не может заседать в сена­те⁹, совер­шит три­ум­фаль­ный въезд в Рим, это воз­будит все­об­щую нена­висть и про­тив его, Сул­лы, вла­сти, и про­тив ока­зан­ных Пом­пею поче­стей. Тако­вы были дово­ды Сул­лы, кото­рый хотел пока­зать, что не даст Пом­пею испол­нить свое наме­ре­ние, а если тот ослу­ша­ет­ся, то вос­про­ти­вит­ся это­му и нака­жет его за упрям­ство. Одна­ко Пом­пей не сму­тил­ся, но ска­зал Сул­ле, что боль­ше людей покло­ня­ет­ся вос­хо­дя­ще­му солн­цу, чем захо­дя­ще­му, наме­кая на то, что могу­ще­ство Пом­пея рас­тет, а силы дик­та­то­ра сла­бе­ют и исто­ща­ют­ся. Сло­ва Пом­пея Сул­ла не рас­слы­шал, но видя по выра­же­нию лиц и жестам при­сут­ст­ву­ю­щих, что они изум­ле­ны, спро­сил, что ска­зал Пом­пей. Когда ему повто­ри­ли его сло­ва, Сул­ла, пора­жен­ный сме­ло­стью Пом­пея, два­жды вскри­чал: «Пусть празд­ну­ет три­умф!». Мно­гие были раз­дра­же­ны и воз­му­ще­ны, и из жела­ния еще боль­ше огор­чить их Пом­пей, как сооб­ща­ют, заду­мал ехать на колес­ни­це, запря­жен­ной четырь­мя сло­на­ми, так как он при­вез из Афри­ки мно­го этих живот­ных, захва­чен­ных у тамош­них царей. Но так как ворота ока­за­лись слиш­ком узки­ми, то ему при­шлось отка­зать­ся от сво­его наме­ре­ния и заме­нить сло­нов коня­ми. Вои­ны его, полу­чив мень­ше, чем ожи­да­ли, наме­ре­ва­лись рас­стро­ить шумом и сума­то­хой три­ум­фаль­ное шест­вие. Пом­пей заявил, что ему без­раз­лич­ны их угро­зы и что он ско­рее готов отка­зать­ся от три­ум­фа, чем заис­ки­вать перед сол­да­та­ми. При этом Сер­ви­лий, чело­век знат­ный и осо­бен­но про­ти­вив­ший­ся три­ум­фу Пом­пея, ска­зал, что видит теперь, что Пом­пей поис­ти­не велик и досто­ин три­ум­фа. Без сомне­ния, если бы Пом­пей захо­тел, он лег­ко бы попал тогда в сенат. Одна­ко он не при­ла­гал к это­му ника­ких уси­лий, стре­мясь прий­ти к сла­ве необыч­ным путем. Ведь не было бы ниче­го уди­ви­тель­но­го, если бы Пом­пей сде­лал­ся сена­то­ром рань­ше уста­нов­лен­но­го воз­рас­та, одна­ко совер­шен­но осо­бен­ной честью являл­ся три­умф, раз­ре­шен­ный тому, кто еще не был сена­то­ром. Это обсто­я­тель­ство нема­ло помог­ло Пом­пею при­об­ре­сти рас­по­ло­же­ние наро­да: народ весе­лил­ся, когда после три­ум­фа Пом­пею при­шлось участ­во­вать в смот­ре¹⁰ наряду с про­чи­ми всад­ни­ка­ми.

15. Сул­ла был раздо­са­до­ван, видя, какой сла­вы и могу­ще­ства достиг Пом­пей; одна­ко, сты­дясь чинить пре­пят­ст­вия моло­до­му чело­ве­ку, он ниче­го не пред­при­ни­мал. Исклю­че­ние соста­вил толь­ко слу­чай, когда Пом­пей силой и про­тив воли дик­та­то­ра сде­лал кон­су­лом Лепида, под­дер­жав его кан­дида­ту­ру и бла­го­да­ря соб­ст­вен­но­му вли­я­нию доста­вив ему народ­ную бла­го­склон­ность. Видя, как Пом­пей воз­вра­ща­ет­ся домой через форум в сопро­вож­де­нии тол­пы наро­да, Сул­ла ска­зал: «Я вижу, моло­дой чело­век, что ты рад сво­е­му успе­ху. Как это бла­го­род­но и пре­крас­но с тво­ей сто­ро­ны, что Лепид, отъ­яв­лен­ный него­дяй, по тво­е­му хода­тай­ству перед наро­дом избран кон­су­лом, и даже более успеш­но, чем Катул, один из самых доб­ро­по­рядоч­ных людей. При­шла пора тебе не дре­мать и быть на стра­же: ведь ты при­об­рел вра­га, гораздо более силь­но­го, чем ты сам». Свое небла­го­же­ла­тель­ное отно­ше­ние к Пом­пею Сул­ла весь­ма ясно выра­зил в остав­лен­ном им заве­ща­нии, так как всем сво­им дру­зьям, назна­чив их опе­ку­на­ми сво­его мало­лет­не­го сына, он отка­зал по заве­ща­нию подар­ки, Пом­пея же вовсе обо­шел. Послед­ний вынес эту обиду весь­ма спо­кой­но и с досто­ин­ст­вом. Поэто­му, когда Лепид и неко­то­рые дру­гие пыта­лись вос­пре­пят­ст­во­вать сожже­нию тела Сул­лы на Поле и устрой­ству похо­рон за счет государ­ства, Пом­пей, вме­шав­шись, добил­ся и погре­баль­ных поче­стей для умер­ше­го, и при­ня­тия мер без­опас­но­сти во вре­мя погре­бе­ния.

16. Вско­ре после кон­чи­ны Сул­лы его пред­ска­за­ния испол­ни­лись. Лепид, желая при­сво­ить себе власть умер­ше­го дик­та­то­ра, стал дей­ст­во­вать напря­мик, откры­тым путем: он тот­час взял­ся за ору­жие, собрал око­ло себя и при­вел в дви­же­ние рас­стро­ен­ные остат­ки при­вер­жен­цев Мария, кото­рым уда­лось спа­стись от пре­сле­до­ва­ний Сул­лы. Това­рищ Лепида по долж­но­сти, Катул, к кото­ро­му при­со­еди­ня­лась бла­го­на­ме­рен­ная и здра­во­мыс­ля­щая часть сена­та и наро­да, поль­зо­вал­ся осо­бен­ным ува­же­ни­ем за свое бла­го­ра­зу­мие и спра­вед­ли­вость и был тогда одним из наи­бо­лее зна­чи­тель­ных людей в Риме, одна­ко он, види­мо, имел склон­ность ско­рее к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, чем к воен­но­му искус­ству. В силу тако­го сте­че­ния обсто­я­тельств при­шлось обра­тить­ся к Пом­пею. Послед­ний не коле­бал­ся, к какой сто­роне ему при­мкнуть, — он при­со­еди­нил­ся к луч­шим граж­да­нам и тот­час же был назна­чен глав­но­ко­ман­дую­щим в войне про­тив Лепида, кото­рый уже под­чи­нил себе бо́льшую часть Ита­лии и с помо­щью вой­ска Бру­та завла­дел Гал­ли­ей по эту сто­ро­ну Альп. Начав борь­бу, Пом­пей повсюду лег­ко одо­лел сво­их вра­гов, и толь­ко у Мути­ны в Гал­лии ему при­шлось сто­ять дол­гое вре­мя, оса­ждая Бру­та. Меж­ду тем Лепид устре­мил­ся на Рим и, рас­по­ло­жив­шись лаге­рем под его сте­на­ми, тре­бо­вал себе вто­рич­но­го кон­суль­ства, устра­шая жите­лей сво­им мно­го­чис­лен­ным вой­ском. Пись­мо Пом­пея с сооб­ще­ни­ем об успеш­ном и бес­кров­ном окон­ча­нии вой­ны рас­се­я­ло все стра­хи. Ибо Брут то ли сам сдал­ся вме­сте с вой­ском, то ли вой­ско, изме­нив сво­е­му пол­ко­вод­цу, поки­ну­ло его. Бру­ту при­шлось отдать­ся в руки Пом­пея; полу­чив в про­во­жа­тые несколь­ко всад­ни­ков, он уда­лил­ся в какой-то горо­док на реке Паде, где на сле­дую­щий день был убит подо­слан­ным Пом­пе­ем Геми­ни­ем. Этот посту­пок Пом­пея навлек на него мно­же­ство упре­ков. В самом деле, тот­час после пере­хо­да к нему вой­ска Бру­та Пом­пей напи­сал сена­ту, что Брут яко­бы сдал­ся доб­ро­воль­но, а затем, после убий­ства Бру­та, отпра­вил вто­рое пись­мо с обви­не­ни­я­ми про­тив него. Сын это­го Бру­та вме­сте с Кас­си­ем убил Цеза­ря. Одна­ко сын не был похож на отца ни тем, как он вел вой­ну, ни сво­ей кон­чи­ной, как об этом рас­ска­зы­ва­ет­ся в его жиз­не­опи­са­нии.

Лепид меж­ду тем тот­час бежал из Ита­лии и пере­пра­вил­ся в Сар­ди­нию. Там он зане­мог и умер, совер­шен­но упав духом, но, как гово­рят, не из-за кру­ше­ния сво­его пред­при­я­тия, а пото­му что ему слу­чай­но попа­лось пись­мо, из кото­ро­го он узнал о невер­но­сти сво­ей жены.

17. В это вре­мя Сер­то­рий, пол­ко­во­дец, вовсе не похо­жий на Лепида, завла­дел Испа­ни­ей и вну­шал рим­ля­нам ужас, так как к нему, слов­но к послед­не­му оча­гу вос­па­ле­ния, стек­лись все дур­ные соки граж­дан­ских войн. Он раз­бил уже мно­гих вто­ро­сте­пен­ных пол­ко­вод­цев и вое­вал тогда с Метел­лом Пием. Метелл был зна­ме­ни­тым и отваж­ным вои­ном, но, види­мо, от ста­ро­сти сде­лал­ся слиш­ком вялым, чтобы уметь поль­зо­вать­ся удоб­ным слу­ча­ем на войне, лишил­ся спо­соб­но­сти быст­ро раз­би­рать­ся в слож­ных обсто­я­тель­ствах. Сер­то­рий же дерз­ко, по-раз­бой­ни­чьи, напа­дал на него; он посто­ян­но бес­по­ко­ил заса­да­ми и обход­ны­ми дви­же­ни­я­ми ста­ро­го пол­ко­во­д­ца, опыт­но­го в руко­вод­стве тяже­лым и непо­во­рот­ли­вым вой­ском, сра­жаю­щим­ся в выстро­ен­ных по всем пра­ви­лам бое­вых поряд­ках. Пом­пей, у кото­ро­го вой­ско было нагото­ве, доби­вал­ся, чтобы его отпра­ви­ли на помощь Метел­лу. Несмот­ря на при­ка­за­ние Кату­ла, Пом­пей не рас­пус­кал сво­его вой­ска, но под раз­ны­ми пред­ло­га­ми все вре­мя дер­жал его под ору­жи­ем око­ло Рима, до тех пор пока, по пред­ло­же­нию Луция Филип­па, ему не пре­до­ста­ви­ли долж­но­сти глав­но­ко­ман­дую­ще­го в войне с Сер­то­ри­ем. Рас­ска­зы­ва­ют, что когда кто-то с удив­ле­ни­ем спро­сил Филип­па в сена­те, неуже­ли он счи­та­ет нуж­ным облечь Пом­пея кон­суль­ски­ми пол­но­мо­чи­я­ми, или, как гово­рят в Риме, послать его в зва­нии вме­сто кон­су­ла^[1]11, Филипп отве­чал: «Нет, вме­сто обо­их кон­су­лов», — желая дать понять этим, что оба тогдаш­них кон­су­ла — пол­ней­шие ничто­же­ства.

18. По при­бы­тии в Испа­нию (как это обыч­но быва­ет при появ­ле­нии ново­го про­слав­лен­но­го пол­ко­во­д­ца) Пом­пей воз­будил у мно­гих новые надеж­ды. Неко­то­рые пле­ме­на, еще непроч­но свя­зан­ные с Сер­то­ри­ем, при­шли в дви­же­ние и ста­ли пере­хо­дить на сто­ро­ну Пом­пея. Сер­то­рий же пре­зри­тель­но отзы­вал­ся о Пом­пее: так, напри­мер, он в шут­ку гово­рил, что ему было бы не нуж­но дру­го­го ору­жия, кро­ме роз­ги и плет­ки, про­тив это­го маль­чиш­ки, если бы он не боял­ся той ста­ру­хи (он имел в виду Метел­ла). На самом же деле он весь­ма осте­ре­гал­ся Пом­пея и из стра­ха перед ним стал вести вой­ну с боль­шей осто­рож­но­стью, чем преж­де. А Метелл, вопре­ки всем ожи­да­ни­ям, цели­ком пре­дал­ся рас­пут­ной жиз­ни и удо­воль­ст­ви­ям, нрав его вне­зап­но пере­ме­нил­ся, он сде­лал­ся тще­слав­ным и рас­то­чи­тель­ным, и это обсто­я­тель­ство лишь уве­ли­чи­ва­ло гром­кую извест­ность Пом­пея, при­но­ся ему рас­по­ло­же­ние сограж­дан, так как он стре­мил­ся пока­зать про­стоту сво­его обра­за жиз­ни, что, конеч­но, не сто­и­ло ему боль­ших уси­лий. Ведь по сво­ей нату­ре Пом­пей отли­чал­ся уме­рен­но­стью и уме­ньем сдер­жи­вать свои жела­ния.

Сре­ди раз­лич­ных собы­тий и пре­врат­но­стей вой­ны осо­бен­но огор­чи­ло Пом­пея взя­тие Сер­то­ри­ем Лав­ро­на. В уве­рен­но­сти, что он окру­жил Сер­то­рия, Пом­пей даже хва­стал­ся этим, но вдруг ока­за­лось, что он сам окру­жен вра­га­ми. Не смея дви­нуть­ся, он вынуж­ден был наблюдать, как вра­ги в его при­сут­ст­вии сожгли город дотла. Одна­ко Пом­пей раз­гро­мил у Вален­тии Герен­ния и Пер­пер­ну — пол­ко­вод­цев, бежав­ших к Сер­то­рию и коман­до­вав­ших у него вой­ска­ми, и пере­бил при этом свы­ше деся­ти тысяч чело­век.

19. Гор­дый сво­им успе­хом и окры­лен­ный вели­ки­ми надеж­да­ми, Пом­пей поспеш­но дви­нул­ся про­тив само­го Сер­то­рия, чтобы не делить с Метел­лом сла­ву победы. На реке Сукроне, когда день уже кло­нил­ся к вече­ру, вой­ска всту­пи­ли в сра­же­ние, при­чем оба пол­ко­во­д­ца опа­са­лись при­хо­да Метел­ла, так как Пом­пей хотел сра­жать­ся один, а Сер­то­рий — толь­ко с одним про­тив­ни­ком. Исход бит­вы ока­зал­ся, одна­ко, неопре­де­лен­ным, так как с обе­их сто­рон победу одер­жа­ло одно кры­ло. Но из двух пол­ко­вод­цев боль­ше сла­вы заслу­жил Сер­то­рий, так как он обра­тил в бег­ство сто­яв­шее про­тив него кры­ло вра­же­ско­го вой­ска. Что каса­ет­ся Пом­пея, кото­рый сра­жал­ся вер­хом, то на него бро­сил­ся вра­же­ский пехо­ти­нец огром­но­го роста. Они сошлись друг с дру­гом в руко­паш­ной схват­ке, при­чем уда­ром меча каж­дый пора­зил дру­го­го в руку, но резуль­тат был раз­ли­чен: Пом­пей был толь­ко ранен, а сво­е­му про­тив­ни­ку отру­бил руку напрочь. Затем еще несколь­ко вра­же­ских вои­нов бро­си­лось на Пом­пея, рим­ляне обра­ти­лись в бег­ство, но само­му Пом­пею все-таки уда­лось, вопре­ки ожи­да­нию, ускольз­нуть, бро­сив вра­гам коня, укра­шен­но­го золо­той уздеч­кой и дра­го­цен­ной сбру­ей. Вра­ги нача­ли делить добы­чу и, спо­ря из-за нее, упу­сти­ли Пом­пея. С наступ­ле­ни­ем сле­дую­ще­го дня оба пол­ко­во­д­ца сно­ва постро­и­ли вой­ска в бое­вой порядок, чтобы довер­шить дело, но после при­бы­тия Метел­ла Сер­то­рий отсту­пил, при­ка­зав сво­е­му вой­ску рас­се­ять­ся. Так обыч­но вой­ско его рас­хо­ди­лось, а затем люди соби­ра­лись вновь. Поэто­му неред­ко Сер­то­рию слу­ча­лось блуж­дать одно­му, но неред­ко, подоб­но вне­зап­но вздув­ше­му­ся гор­но­му пото­ку, он устрем­лял­ся на вра­гов во гла­ве сто­пя­ти­де­ся­ти­ты­сяч­но­го вой­ска.

После бит­вы Пом­пей дви­нул­ся навстре­чу Метел­лу и, когда они нахо­ди­лись побли­зо­сти друг от дру­га, при­ка­зал лик­то­рам опу­стить связ­ки пру­тьев в знак ува­же­ния к Метел­лу как к чело­ве­ку, обле­чен­но­му более высо­ким зва­ни­ем. Метелл, одна­ко, откло­нил эту честь и, хотя зани­мал преж­де долж­ность кон­су­ла и по воз­рас­ту был гораздо стар­ше, во всем про­яв­лял по отно­ше­нию к сво­е­му моло­до­му това­ри­щу дру­же­лю­бие и пред­у­преди­тель­ность, не тре­буя для себя ника­ких пре­иму­ществ, за исклю­че­ни­ем лишь того, что во вре­мя сов­мест­ной сто­ян­ки лаге­рем пароль обо­им вой­скам давал Метелл. Одна­ко боль­шей частью они сто­я­ли по отдель­но­сти, так как хит­рый враг, стре­ми­тель­но пере­дви­га­ясь и завя­зы­вая бой то в одном, то в дру­гом месте, все­гда ухит­рял­ся разъ­еди­нить их и отда­лить друг от дру­га. В кон­це кон­цов Сер­то­рий вытес­нил обо­их пол­ко­вод­цев из под­власт­ной ему Испа­нии: он пере­ре­зал пути под­во­за про­до­воль­ст­вия, опу­сто­шал стра­ну и гос­под­ст­во­вал на море, и из-за недо­стат­ка съест­ных при­па­сов они вынуж­де­ны были отсту­пить в дру­гие про­вин­ции.

20. Пом­пей уже истра­тил бо́льшую часть сво­его иму­ще­ства на эту вой­ну и стал про­сить денег у сена­та. Он заявил, что, в слу­чае отка­за, явит­ся с вой­ском в Ита­лию тре­бо­вать денег. Кон­су­лом тогда был Лукулл, враж­до­вав­ший с Пом­пе­ем. Одна­ко Лукулл уско­рил высыл­ку денег Пом­пею, так как, домо­га­ясь коман­до­ва­ния в войне с Мит­ри­да­том, он боял­ся дать Пом­пею повод отка­зать­ся от борь­бы с Сер­то­ри­ем и обра­тить­ся про­тив Мит­ри­да­та — про­тив­ни­ка, борь­ба с кото­рым, каза­лось, обе­ща­ла сла­ву и лег­кую победу.

Меж­ду тем Сер­то­рий был пре­да­тель­ски умерщ­влен сво­и­ми дру­зья­ми. Самый глав­ный из них — Пер­пер­на — пытал­ся про­дол­жать дело Сер­то­рия. У Пер­пер­ны были те же самые силы и сред­ства, но не хва­та­ло спо­соб­но­стей и разу­ма для столь же успеш­но­го их при­ме­не­ния. Пом­пей тот­час высту­пил про­тив него и, заме­тив нере­ши­тель­ность Пер­пер­ны, выслал впе­ред десять когорт в каче­стве при­ман­ки, при­ка­зав им рас­се­ять­ся по рав­нине. Лишь толь­ко Пер­пер­на напал на них и стал пре­сле­до­вать, Пом­пей явил­ся со всем сво­им вой­ском и в завя­зав­шем­ся сра­же­нии раз­бил вра­га наго­ло­ву. Сам Пер­пер­на был взят в плен и при­веден к Пом­пею, кото­рый велел его каз­нить. Пом­пея не сле­ду­ет обви­нять в небла­го­дар­но­сти или в забве­нии услу­ги, ока­зан­ной ему в Сици­лии¹² (как это дела­ют неко­то­рые): он дей­ст­во­вал с вели­кою муд­ро­стью, исхо­дя из сооб­ра­же­ний все­об­ще­го бла­га. Ведь Пер­пер­на, завла­дев пере­пиской Сер­то­рия, пока­зы­вал пись­ма к нему неко­то­рых весь­ма вли­я­тель­ных рим­лян, кото­рые жела­ли, воз­будив вол­не­ния в государ­стве, изме­нить тогдаш­нюю фор­му прав­ле­ния и при­гла­ша­ли Сер­то­рия в Ита­лию. Из опа­се­ния, как бы эти пись­ма не послу­жи­ли при­чи­ной еще более ужас­ных войн, чем толь­ко что окон­чив­ши­е­ся, Пом­пей велел убить Пер­пер­ну, а пись­ма сжег, даже не про­чи­тав их.

21. После это­го Пом­пей остал­ся в Испа­нии еще на неко­то­рое вре­мя, чтобы успо­ко­ить наи­бо­лее силь­ные вол­не­ния. Наведя порядок и пре­кра­тив сму­ты, он пере­пра­вил свое вой­ско в Ита­лию, как раз в самый раз­гар вой­ны с раба­ми. Поэто­му глав­но­ко­ман­дую­щий Красс поспе­шил с безум­ной сме­ло­стью дать сра­же­нье рабам; сча­стье сопут­ст­во­ва­ло Крас­су в этой бит­ве, и он уни­что­жил две­на­дцать тысяч три­ста вра­же­ских вои­нов. Одна­ко судь­ба сде­ла­ла Пом­пея в какой-то сте­пе­ни участ­ни­ком и этой победы, так как пять тысяч бег­ле­цов с поля сра­же­ния попа­ли в его руки. Каз­нив всех плен­ни­ков, Пом­пей поспеш­но напи­сал сена­ту, что Красс раз­бил гла­ди­а­то­ров в откры­том бою, а он, Пом­пей, вырвал вой­ну с кор­нем. Из рас­по­ло­же­ния к Пом­пею рим­ляне бла­го­склон­но выслу­ши­ва­ли и повто­ря­ли эти сло­ва, и никто даже в шут­ку не осме­ли­вал­ся утвер­ждать, что победы над Сер­то­ри­ем в Испа­нии при­над­ле­жат кому-нибудь дру­го­му, а не явля­ют­ся все­це­ло делом Пом­пея.

Одна­ко столь вели­кое ува­же­ние и надеж­ды, воз­ла­гав­ши­е­ся на Пом­пея, в какой-то мере соеди­ня­лись с подо­зре­ни­я­ми и стра­хом, что он не рас­пу­стит сво­его вой­ска, а тот­час с помо­щью воору­жен­ной силы станет на путь еди­но­вла­стия и пой­дет по сто­пам Сул­лы. Поэто­му было почти столь­ко же людей, выхо­див­ших к нему навстре­чу с дру­же­ски­ми при­вет­ст­ви­я­ми, сколь­ко и тех, кто делал это из стра­ха. Когда Пом­пей рас­се­ял и это подо­зре­ние, объ­явив, что рас­пу­стит вой­ско сра­зу после три­ум­фа, у его недоб­ро­же­ла­те­лей остал­ся толь­ко один повод для обви­не­ний, а имен­но: они упре­ка­ли Пом­пея в том, что он ско­рее дер­жит сто­ро­ну наро­да, чем сена­та, и решил вос­ста­нов­ле­ни­ем вла­сти народ­ных три­бу­нов, кото­рую отме­нил Сул­ла, добить­ся народ­но­го рас­по­ло­же­ния. И это было вер­но, ибо ни к чему дру­го­му народ рим­ский не стре­мил­ся более неисто­во, ниче­го не желал более страст­но, как видеть вос­ста­нов­лен­ной власть народ­ных три­бу­нов. Поэто­му Пом­пей счи­тал боль­шой уда­чей, что ему пред­став­ля­ет­ся удоб­ный слу­чай для про­веде­ния в жизнь этой меры: он пола­гал, что не най­дет дру­го­го спо­со­ба отбла­го­да­рить граж­дан за их любовь к нему, если этим сред­ст­вом вос­поль­зу­ет­ся до него кто-либо иной.

22. Затем Пом­пею был назна­чен вто­рой три­умф, и он был избран кон­су­лом. Одна­ко не эти поче­сти вызы­ва­ли удив­ле­ние перед ним и дела­ли его вели­ким в гла­зах наро­да. Дока­за­тель­ст­вом его сла­вы было то, что Красс, заме­ча­тель­ный ора­тор, один из самых бога­тых и наи­бо­лее вли­я­тель­ный из тогдаш­них государ­ст­вен­ных дея­те­лей, Красс, кото­рый смот­рел свы­со­ка на само­го Пом­пея и всех про­чих, не решил­ся все же домо­гать­ся кон­суль­ства, не испро­сив согла­сия у Пом­пея. Пом­пей, одна­ко, с удо­воль­ст­ви­ем при­нял прось­бу Крас­са, так как дав­но уже хотел ока­зать ему какую-нибудь услу­гу и любез­ность, и обра­тил­ся к наро­ду, насто­я­тель­но реко­мен­дуя ему Крас­са; он заявил откры­то, что будет столь же бла­го­да­рен граж­да­нам за това­ри­ща по долж­но­сти, как и за самую долж­ность. Одна­ко после избра­ния кон­су­лы во всем разо­шлись друг с дру­гом и нача­ли враж­до­вать. Красс имел боль­ше вли­я­ния в сена­те, а сила Пом­пея была в исклю­чи­тель­ной люб­ви наро­да. Ибо Пом­пей вос­ста­но­вил власть народ­ных три­бу­нов и допу­стил вне­се­ние зако­на, вновь пре­до­став­ляв­ше­го суды в рас­по­ря­же­ние всад­ни­ков¹³.

Но все­го более радо­вал­ся народ, видя, как Пом­пей про­сит осво­бо­дить его от воен­ной служ­бы. Дело в том, что у рим­ских всад­ни­ков суще­ст­ву­ет обы­чай по исте­че­нии уста­нов­лен­но­го зако­ном сро­ка воен­ной служ­бы при­во­дить сво­его коня на форум, чтобы его осмот­ре­ли двое долж­ност­ных лиц, так назы­вае­мые цен­зо­ры. При этом каж­дый дол­жен пере­чис­лить пол­ко­вод­цев, под началь­ст­вом кото­рых он слу­жил, пред­ста­вить отчет о сво­их подви­гах и полу­чить отстав­ку; каж­до­му, в зави­си­мо­сти от его поведе­ния, при­суж­да­ет­ся похва­ла или пори­ца­ние. Цен­зо­ры Гел­лий и Лен­тул вос­седа­ли тогда на сво­их крес­лах в пол­ном обла­че­нии, и перед ними про­хо­ди­ли всад­ни­ки, под­вер­гав­ши­е­ся цен­зу. Сре­ди этих всад­ни­ков пока­зал­ся и Пом­пей: он спус­кал­ся на форум, имея на себе зна­ки отли­чия сво­ей долж­но­сти и ведя под узд­цы сво­его коня. Когда Пом­пей при­бли­зил­ся настоль­ко, что цен­зо­ры мог­ли его видеть, он при­ка­зал лик­то­рам рас­чи­стить доро­гу и повел лошадь к воз­вы­ше­нию, на кото­ром сиде­ли вла­сти. Сре­ди изум­лен­но­го наро­да воца­ри­лось мол­ча­ние, а у цен­зо­ров это зре­ли­ще вызва­ло сме­шан­ное чув­ство почти­тель­но­го ува­же­ния и радо­сти. Затем стар­ший из них спро­сил: «Пом­пей Магн, я спра­ши­ваю тебя, все ли похо­ды, пред­пи­сан­ные зако­ном, ты совер­шил?» Пом­пей отве­чал гром­ким голо­сом: «Я совер­шил все похо­ды и все под моим соб­ст­вен­ным нача­лом». После этих слов разда­лись лику­ю­щие кри­ки наро­да, кото­рые уже невоз­мож­но было пре­кра­тить. Цен­зо­ры вста­ли со сво­их мест и про­во­ди­ли Пом­пея домой в уго­ду сограж­да­нам, кото­рые, руко­пле­ща, сле­до­ва­ли за ними.

23. Уже под­хо­дил конец кон­суль­ства Пом­пея, а меж­ду тем несо­гла­сия его с Крас­сом уси­ли­ва­лись. В это вре­мя некто Гай Авре­лий, чело­век, при­над­ле­жав­ший к сосло­вию всад­ни­ков, но дер­жав­ший­ся в сто­роне от обще­ст­вен­ной жиз­ни, под­нял­ся в Народ­ном собра­нии на воз­вы­ше­ние для ора­то­ра и обра­тил­ся к наро­ду с речью. Он рас­ска­зал, что во сне ему явил­ся Юпи­тер и пове­лел ска­зать кон­су­лам, чтобы те не сда­ва­ли долж­но­сти, не при­ми­рив­шись друг с дру­гом. После это­го заяв­ле­ния Пом­пей про­дол­жал сто­ять непо­движ­но, а Красс, при­вет­ст­вуя Пом­пея, заго­во­рил с ним. Затем, обра­тив­шись к наро­ду, он ска­зал: «Пола­гаю, граж­дане, что я не совер­шу ниче­го недо­стой­но­го или низ­ко­го, если пер­вым пой­ду навстре­чу Пом­пею, кото­ро­го вы еще без­бо­ро­дым юно­шей удо­сто­и­ли почет­но­го про­зва­ния “Вели­кий”, и когда он еще не был сена­то­ром, почти­ли дву­мя три­ум­фа­ми». Итак, кон­су­лы при­ми­ри­лись и сло­жи­ли свои пол­но­мо­чия.

После это­го Красс не изме­нил преж­не­го обра­за жиз­ни, что же каса­ет­ся Пом­пея, то он теперь избе­гал брать на себя защи­ту граж­дан в суде, мало-пома­лу оста­вил форум и ред­ко посе­щал обще­ст­вен­ные места, да и то все­гда в сопро­вож­де­нии боль­шой сви­ты сво­их сто­рон­ни­ков. Нелег­ко было теперь встре­тить его одно­го, не окру­жен­но­го тол­пой, и даже вооб­ще увидеть его. Охот­нее все­го Пом­пей появ­лял­ся в сопро­вож­де­нии мно­го­чис­лен­ной тол­пы кли­ен­тов, думая, что при­даст себе этим важ­но­сти и вели­чия; он был убеж­ден, что слиш­ком частое и близ­кое обще­ние с наро­дом может ума­лить его досто­ин­ство. Дей­ст­ви­тель­но, люди, вели­чие кото­рых роди­лось на поле бра­ни и кото­рые не могут при­спо­со­бить­ся к граж­дан­ско­му равен­ству, обла­чив­шись в тогу¹⁴, под­вер­га­ют­ся опас­но­сти поте­рять свою сла­ву. Ведь кто был пер­вым на войне, и в граж­дан­ской жиз­ни жела­ет быть пер­вым, а те, кому на войне при­хо­ди­лось доволь­ст­во­вать­ся вто­ры­ми места­ми, почи­та­ют невы­но­си­мым чье-либо пре­вос­ход­ство в граж­дан­ской жиз­ни. Поэто­му, когда они заста­ют на фору­ме чело­ве­ка, увен­чан­но­го сла­вой побед и три­ум­фов, они ста­ра­ют­ся под­чи­нить и уни­зить его; а тому, кто, сло­мив свою гор­дость, отсту­па­ет перед ними, они остав­ля­ют добы­тые на войне поче­сти и могу­ще­ство, не завидуя им. Дока­за­тель­ст­вом это­го будут собы­тия, кото­рые послу­жат вско­ре пред­ме­том наше­го рас­ска­за.

24. Могу­ще­ство пира­тов заро­ди­лось спер­ва в Кили­кии. Вна­ча­ле они дей­ст­во­ва­ли отваж­но и рис­ко­ван­но, но вполне скрыт­но. Само­уве­рен­ны­ми и дерз­ки­ми они ста­ли толь­ко со вре­ме­ни Мит­ри­да­то­вой вой­ны, так как слу­жи­ли мат­ро­са­ми у царя. Когда рим­ляне в пору граж­дан­ских войн сра­жа­лись у самых ворот Рима, море, остав­лен­ное без охра­ны, ста­ло мало-пома­лу при­вле­кать пира­тов и поощ­ря­ло их на даль­ней­шие пред­при­я­тия, так что они не толь­ко при­ня­лись напа­дать на море­хо­дов, но даже опу­сто­ша­ли ост­ро­ва и при­бреж­ные горо­да. Уже мно­гие люди, состо­я­тель­ные, знат­ные и, по обще­му суж­де­нию, бла­го­ра­зум­ные, нача­ли всту­пать на борт раз­бой­ни­чьих кораб­лей и при­ни­мать уча­стие в пират­ском про­мыс­ле, как буд­то он мог при­не­сти им сла­ву и почет. Во мно­гих местах у пира­тов были якор­ные сто­ян­ки и креп­кие наблюда­тель­ные баш­ни. Фло­ти­лии, кото­рые они высы­ла­ли в море, отли­ча­лись не толь­ко пре­крас­ны­ми, как на под­бор, мат­ро­са­ми, но так­же искус­ст­вом корм­чих, быст­ро­той и лег­ко­стью кораб­лей, пред­на­зна­чен­ных спе­ци­аль­но для это­го про­мыс­ла. Гнус­ная рос­кошь пира­тов воз­буж­да­ла ско­рее отвра­ще­ние, чем ужас перед ними: выстав­ляя напо­каз вызо­ло­чен­ные кор­мо­вые мач­ты кораб­лей, пур­пур­ные зана­ве­сы и оправ­лен­ные в сереб­ро вес­ла, пира­ты слов­но изде­ва­лись над сво­и­ми жерт­ва­ми и кичи­лись сво­и­ми зло­де­я­ни­я­ми. Попой­ки с музы­кой и пес­ня­ми на каж­дом бере­гу, захват в плен высо­ких долж­ност­ных лиц, кон­три­бу­ции, нала­гае­мые на захва­чен­ные горо­да, — все это явля­лось позо­ром для рим­ско­го вла­ды­че­ства. Чис­ло раз­бой­ни­чьих кораб­лей пре­вы­ша­ло тыся­чу, и пира­там уда­лось захва­тить до четы­рех­сот горо­дов. Они раз­гра­би­ли мно­го непри­кос­но­вен­ных до того вре­ме­ни свя­ти­лищ — кла­рос­ское, дидим­ское, само­фра­кий­ское, храм Хто­нии¹⁵ в Гер­ми­оне, храм Аскле­пия в Эпидав­ре, хра­мы Посей­до­на на Ист­ме, на мысе Тена­ре и на Калав­рии, хра­мы Апол­ло­на в Акции и на Лев­ка­де, хра­мы Геры на Само­се, в Арго­се и на мысе Лаки­нии. Сами пира­ты справ­ля­ли в Олим­пе¹⁶ стран­ные, непо­нят­ные празд­не­ства и совер­ша­ли какие-то таин­ства; из них до сих пор еще име­ют рас­про­стра­не­ние таин­ства Мит­ры, впер­вые введен­ные ими.

Чаще все­го пира­ты совер­ша­ли зло­де­я­ния про­тив рим­лян; выса­жи­ва­ясь на берег, они гра­би­ли на боль­ших доро­гах и разо­ря­ли име­нья вбли­зи от моря. Одна­жды они похи­ти­ли и увез­ли с собой даже двух пре­то­ров, Секс­ти­лия и Бел­ли­на — в окайм­лен­ных пур­пу­ром тогах, со слу­га­ми и лик­то­ра­ми. Они захва­ти­ли так­же дочь три­ум­фа­то­ра Анто­ния, когда она отправ­ля­лась в заго­род­ный дом; Анто­нию при­шлось выку­пить ее за боль­шую сум­му денег. Одна­ко самым наг­лым их зло­де­я­ни­ем было вот какое. Когда какой-нибудь плен­ник кри­чал, что он рим­ля­нин, и назы­вал свое имя, они, при­тво­ря­ясь испу­ган­ны­ми и сму­щен­ны­ми, хло­па­ли себя по бед­рам и, ста­но­вясь на коле­ни, умо­ля­ли о про­ще­нии. Несчаст­ный плен­ник верил им, видя их уни­жен­ные прось­бы. Затем одни наде­ва­ли ему баш­ма­ки, дру­гие обла­ча­ли в тогу, для того-де, чтобы опять не оши­бить­ся. Вдо­воль поиз­де­вав­шись над ним таким обра­зом и насла­див­шись его мука­ми, они, нако­нец, спус­ка­ли сре­ди моря сход­ни и при­ка­зы­ва­ли выса­жи­вать­ся, желая счаст­ли­во­го пути, если же несчаст­ный отка­зы­вал­ся, то его стал­ки­ва­ли за борт и топи­ли.

25. Могу­ще­ство пира­тов рас­про­стра­ни­лось почти что на все Сре­ди­зем­но­мо­рье, так что море ста­ло совер­шен­но недо­ступ­ным для море­ход­ства и тор­гов­ли. Имен­но это обсто­я­тель­ство и побуди­ло рим­лян, уже испы­ты­вав­ших недо­ста­чу про­до­воль­ст­вия и опа­сав­ших­ся жесто­ко­го голо­да, послать Пом­пея очи­стить море от пира­тов. Один из дру­зей Пом­пея, Габи­ний, внес зако­но­про­ект, пре­до­став­ляв­ший Пом­пею не толь­ко коман­до­ва­ние фло­том, но пря­мое еди­но­вла­стие и неогра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия во всех про­вин­ци­ях. Дей­ст­ви­тель­но, этот зако­но­про­ект давал пол­ко­вод­цу власть на море по эту сто­ро­ну Герак­ло­вых стол­пов и повсюду на суше на рас­сто­я­нии четы­рех­сот ста­ди­ев¹⁷ от моря. Из обла­сти, на кото­рую рас­про­стра­ня­лась власть пол­ко­во­д­ца, исклю­ча­лись толь­ко немно­гие стра­ны сре­ди тех, что нахо­ди­лись под гос­под­ст­вом рим­лян; в нее вхо­ди­ли наи­бо­лее зна­чи­тель­ные вар­вар­ские пле­ме­на и вла­де­ния самых могу­ще­ст­вен­ных царей. Кро­ме это­го, Пом­пей был упол­но­мо­чен выбрать из чис­ла сена­то­ров пят­на­дцать лега­тов в каче­стве под­чи­нен­ных ему началь­ни­ков на местах, брать сколь­ко угод­но денег из каз­на­чей­ства и от откуп­щи­ков и сна­рядить флот из двух­сот кораб­лей, при­чем ему было пре­до­став­ле­но пра­во наби­рать как вои­нов, так и эки­па­жи греб­цов.

После про­чте­ния это­го зако­на народ при­нял его с чрез­вы­чай­ным удо­воль­ст­ви­ем, но знат­ней­шие и наи­бо­лее вли­я­тель­ные сена­то­ры дер­жа­лись мне­ния, что такая неогра­ни­чен­ная и неопре­де­лен­но­го харак­те­ра власть долж­на воз­буж­дать ско­рее страх, чем зависть. Поэто­му все они были про­тив зако­на, кро­ме Цеза­ря, кото­рый под­дер­жал закон, конеч­но, мень­ше все­го ради Пом­пея, но с само­го нача­ла заис­ки­вая у наро­да и ста­ра­ясь при­об­ре­сти его рас­по­ло­же­ние. Про­чие сена­то­ры силь­но напа­да­ли на Пом­пея. Один из кон­су­лов ска­зал, что если Пом­пей жела­ет под­ра­жать Рому­лу, то ему не избе­жать уча­сти послед­не­го¹⁸. За эти сло­ва кон­су­лу угро­жа­ла опас­ность быть рас­тер­зан­ным наро­дом. Когда про­тив зако­на высту­пил Катул, то народ, из чув­ства ува­же­ния, выслу­шал его с пол­ным спо­кой­ст­ви­ем. После во мно­гом совер­шен­но бес­при­страст­ных похвал Пом­пею он посо­ве­то­вал беречь тако­го чело­ве­ка, а не под­вер­гать его опас­но­стям в вой­нах, сле­дую­щих одна за дру­гой. «Кого же дру­го­го вы най­де­те, — ска­зал он, — если поте­ря­е­те Пом­пея?» «Тебя!» — закри­ча­ли все еди­но­душ­но. Так Кату­лу при­шлось уда­лить­ся, не убедив наро­да. Затем начал гово­рить Рос­ций, но так как никто его не слу­шал, то он паль­ца­ми пока­зал, что Пом­пея сле­ду­ет выбрать не одно­го, но дать ему това­ри­ща. Это пред­ло­же­ние, как сооб­ща­ют, исторг­ло у раз­дра­жен­но­го наро­да крик такой силы, что про­ле­тав­ший над фору­мом ворон упал без­ды­хан­ный в тол­пу. Паде­ние птиц, по-мое­му, про­ис­хо­дит не отто­го, что в возду­хе, в силу его раз­ры­ва или рас­се­я­ния, обра­зу­ет­ся боль­шое пустое про­стран­ство, но ско­рее пото­му, что звук пора­жа­ет пер­на­тых слов­но уда­ром, когда он, под­ни­ма­ясь с такой силой, про­из­во­дит силь­ные коле­ба­ния и вол­не­ния возду­ха.

26. На этот раз собра­ние разо­шлось, не при­няв ника­ко­го реше­ния. А в тот день, когда нуж­но было утвер­дить закон, Пом­пей тай­но выехал в свое име­нье. Узнав же о при­ня­тии зако­на, он ночью воз­вра­тил­ся в Рим, чтобы избе­жать зави­сти, кото­рую мог­ла воз­будить встре­ча его тол­пою наро­да. На сле­дую­щее утро Пом­пей появил­ся откры­то и при­нес жерт­ву богам; сно­ва было созва­но Народ­ное собра­ние, и Пом­пей добил­ся при­ня­тия, кро­ме утвер­жден­но­го уже зако­на, мно­гих дру­гих поста­нов­ле­ний, так что почти удво­ил свои воен­ные силы. Дей­ст­ви­тель­но, он сна­рядил пять­сот кораб­лей, набрал сто два­дцать тысяч тяже­лой пехоты и пять тысяч всад­ни­ков. Пом­пей выбрал два­дцать четы­ре сена­то­ра в каче­стве под­чи­нен­ных себе началь­ни­ков; кро­ме того, ему были даны два кве­сто­ра. Тот­час же цены на про­до­воль­ст­вие упа­ли, и это обсто­я­тель­ство пода­ло повод обра­до­ван­но­му наро­ду гово­рить, что самое имя Пом­пей поло­жи­ло конец войне.

Пом­пей разде­лил все Сре­ди­зем­ное море на три­на­дцать частей; в каж­дой части он сосре­дото­чил опре­де­лен­ное чис­ло кораб­лей во гла­ве с началь­ни­ком. Таким обра­зом, рас­пре­де­лив свои силы повсюду, Пом­пей тот­час захва­тил как бы в сеть боль­шое коли­че­ство пират­ских кораб­лей и отвел их в свои гава­ни. Успев­шие спа­стись кораб­ли, гони­мые со всех сто­рон, нача­ли пря­тать­ся в Кили­кии, как пче­лы в улье. Про­тив них высту­пил в поход сам Пом­пей с шестью­де­ся­тью кораб­ля­ми. До это­го похо­да он за сорок дней, бла­го­да­ря сво­ей неуто­ми­мой дея­тель­но­сти и рве­нию началь­ни­ков, совер­шен­но очи­стил от пират­ских кораб­лей Тиррен­ское и Ливий­ское моря, а так­же море вокруг Сар­ди­нии, Кор­си­ки и Сици­лии.

27. Меж­ду тем в Риме кон­сул Пизон, нена­видя Пом­пея и завидуя ему, чинил все­воз­мож­ные пре­пят­ст­вия его начи­на­ни­ям и при­ка­зал даже рас­пу­стить эки­па­жи кораб­лей. Тогда Пом­пей отпра­вил флот в Брун­ди­зий, а сам через Этру­рию напра­вил­ся в Рим. Лишь толь­ко в Риме узна­ли об этом, все высы­па­ли на доро­гу встре­чать пол­ко­во­д­ца, как буд­то они толь­ко что не про­во­жа­ли его. Быст­ро­та и вне­зап­ность пере­ме­ны вызы­ва­ла радость у рим­лян, так как рынок в изоби­лии напол­нил­ся про­до­воль­ст­ви­ем. Поэто­му Пизо­ну гро­зи­ла опас­ность лишить­ся долж­но­сти, и Габи­ний уже соста­вил для этой цели про­ект зако­на. Пом­пей, одна­ко, вос­про­ти­вил­ся это­му и в осталь­ных делах, высту­пая в Народ­ном собра­нии, про­явил снис­хо­ди­тель­ность. Закон­чив все необ­хо­ди­мые дела, Пом­пей напра­вил­ся в Брун­ди­зий и оттуда вышел в море. Будучи стес­нен во вре­ме­ни, Пом­пей поспеш­но плыл мимо мно­гих горо­дов, одна­ко Афи­ны он не мино­вал. Выса­див­шись там, он при­нес жерт­вы богам и обра­тил­ся к наро­ду с речью, а затем тот­час вер­нул­ся на корабль. Воз­вра­ща­ясь, он про­чи­тал обра­щен­ные к нему две над­пи­си, состо­я­щие из одно­го сти­ха каж­дая. Одна, на внут­рен­ней сто­роне ворот, гла­си­ла:

А сна­ру­жи была начер­та­на такая над­пись:

Неко­то­рые из нахо­див­ших­ся еще в откры­том море и дер­жав­ших­ся вме­сте пират­ских кораб­лей изъ­яви­ли Пом­пею покор­ность. Послед­ний обо­шел­ся с ними мило­сти­во: он взял суда, не при­чи­нив зла коман­де. Тогда осталь­ные пира­ты, в надеж­де на поща­ду, вме­сте с жена­ми и детьми нача­ли сда­вать­ся само­му Пом­пею, избе­гая иметь дело с под­чи­нен­ны­ми ему началь­ни­ка­ми. Пом­пей всем им ока­зы­вал мило­сер­дие и с их помо­щью высле­жи­вал тех, кото­рые еще скры­ва­лись, созна­вая свои страш­ные пре­ступ­ле­ния; когда же эти послед­ние попа­да­ли в его руки, Пом­пей под­вер­гал их нака­за­нию.

28. Боль­шин­ство самых могу­ще­ст­вен­ных пира­тов, одна­ко, поме­сти­ло свои семьи и сокро­ви­ща, а так­же всех, кто не был спо­со­бен носить ору­жие, в кре­по­стях и укреп­лен­ных горо­дах на Тав­ре, а сами, сна­рядив свои кораб­ли, ожи­да­ли шед­ше­го про­тив них Пом­пея у Кора­ке­сия в Кили­кии. В про­ис­шед­шем сра­же­нии пира­ты были раз­би­ты и оса­жде­ны в сво­их кре­по­стях. В кон­це кон­цов раз­бой­ни­ки отпра­ви­ли к Пом­пею послан­цев про­сить поща­ды и сда­лись вме­сте с горо­да­ми и ост­ро­ва­ми, кото­ры­ми они овла­де­ли, а затем укре­пи­ли их настоль­ко, что не толь­ко взять их силой, но даже под­сту­пить­ся к ним было нелег­ко.

Таким обра­зом, вой­на была завер­ше­на, и не более как за три меся­ца с мор­ским раз­бо­ем было покон­че­но повсюду. Кро­ме мно­же­ства дру­гих кораб­лей, Пом­пей захва­тил девя­но­сто судов с око­ван­ны­ми медью носа­ми. Что каса­ет­ся самих пира­тов (а их было взя­то в плен боль­ше два­дца­ти тысяч), то каз­нить всех Пом­пей не решил­ся; с дру­гой сто­ро­ны, он счи­тал небла­го­ра­зум­ным отпу­стить раз­бой­ни­ков на сво­бо­ду и поз­во­лить им рас­се­ять­ся или вновь собрать­ся в зна­чи­тель­ном чис­ле, так как это боль­шей частью были люди обни­щав­шие и вме­сте с тем зака­лен­ные вой­ной. Пом­пей исхо­дил из убеж­де­ния, что по при­ро­де сво­ей чело­век нико­гда не был и не явля­ет­ся диким, необуздан­ным суще­ст­вом, но что он пор­тит­ся, пре­да­ва­ясь поро­ку вопре­ки сво­е­му есте­ству, мир­ные же обы­чаи и пере­ме­на обра­за жиз­ни и место­жи­тель­ства обла­го­ра­жи­ва­ют его. Даже лютые зве­ри, когда с ними обра­ща­ют­ся более мяг­ко, утра­чи­ва­ют свою лютость и сви­ре­пость. Поэто­му Пом­пей решил пере­се­лить этих людей в мест­ность, нахо­дя­щу­ю­ся вда­ли от моря, дать им воз­мож­ность испро­бо­вать пре­лесть доб­ро­де­тель­ной жиз­ни и при­учить их жить в горо­дах и обра­ба­ты­вать зем­лю. Часть пира­тов по при­ка­за­нию Пом­пея при­ня­ли малень­кие и без­люд­ные горо­да Кили­кии, насе­ле­ние кото­рых полу­чи­ло доба­воч­ный земель­ный надел и сме­ша­лось с новы­ми посе­лен­ца­ми. Солы, неза­дол­го до того опу­сто­шен­ные армян­ским царем Тиг­ра­ном, Пом­пей при­ка­зал вос­ста­но­вить и посе­лил там мно­го раз­бой­ни­ков. Боль­шин­ству же их он назна­чил местом житель­ства Диму в Ахайе, так как этот город, будучи совер­шен­но без­люд­ным, обла­дал боль­шим коли­че­ст­вом пло­до­род­ной зем­ли.

29. Эти дей­ст­вия Пом­пея вызва­ли пори­ца­ние со сто­ро­ны завист­ни­ков, а его посту­пок с Метел­лом не встре­тил одоб­ре­ния даже у близ­ких дру­зей. Дело в том, что Метелл, род­ст­вен­ник того Метел­ла²⁰, кото­рый был това­ри­щем Пом­пея по коман­до­ва­нию в Испа­нии, был послан на Крит еще до избра­ния Пом­пея глав­но­ко­ман­дую­щим. Ост­ров Крит был тогда вто­рым после Кили­кии сре­дото­чи­ем пират­ских шаек. Метелл захва­тил мно­же­ство пира­тов в плен, раз­ру­шил их гнезда и самих их велел каз­нить. Остав­ши­е­ся в живых были оса­жде­ны Метел­лом. Они отпра­ви­ли послан­цев к Пом­пею, умо­ляя при­быть на ост­ров, так как он-де явля­ет­ся частью под­власт­ной ему зем­ли и во всех отно­ше­ни­ях вхо­дит в опре­де­лен­ную зако­ном при­мор­скую поло­су. Пом­пей бла­го­склон­но выслу­шал прось­бу пира­тов и пись­мен­но при­ка­зал Метел­лу пре­кра­тить вой­ну. Вме­сте с тем он пове­лел горо­дам на Кри­те не под­чи­нять­ся Метел­лу и послал туда пре­то­ром одно­го из под­чи­нен­ных ему началь­ни­ков — Луция Окта­вия. Послед­ний при­со­еди­нил­ся к оса­жден­ным пира­там и, сра­жа­ясь вме­сте с ними, не толь­ко доста­вил Пом­пею непри­ят­но­сти, но и выста­вил его в смеш­ном виде: из зави­сти и рев­но­сти к Метел­лу Пом­пей как бы ссудил свое имя таким нече­сти­вым и без­бож­ным людям, а сво­ею сла­вою раз­ре­шил при­кры­вать­ся для защи­ты и поль­зо­вать­ся как аму­ле­том. Уже Ахилл, гово­рят, рас­па­лен­ный жаж­дой сла­вы, посту­пал не как подо­ба­ет мужу, а как без­рас­суд­ный юно­ша, запре­щая дру­гим метать стре­лы в Гек­то­ра:

А Пом­пей даже взял под защи­ту обще­го вра­га, засту­пил­ся за него, чтобы лишить три­ум­фа пол­ко­во­д­ца, потра­тив­ше­го так мно­го труда на борь­бу с раз­бой­ни­ка­ми. Метелл, одна­ко, не сдал коман­до­ва­ния; он захва­тил пира­тов в плен и под­верг их нака­за­нию, Окта­вия же с оскорб­ле­ни­я­ми и бра­нью отпу­стил из лаге­ря.

30. Когда в Рим при­шло изве­стие, что вой­на с пира­та­ми окон­че­на, а Пом­пей на досу­ге объ­ез­жа­ет горо­да, один из народ­ных три­бу­нов, Мани­лий, пред­ло­жил закон о пере­да­че Пом­пею всех про­вин­ций и войск, во гла­ве кото­рых сто­ял Лукулл, с при­бав­ле­ни­ем Вифи­нии (где намест­ни­ком был Глаб­ри­он), для вой­ны с царя­ми Мит­ри­да­том и Тиг­ра­ном; за Пом­пе­ем долж­ны были так­же сохра­нить­ся мор­ские силы и коман­до­ва­ние на море на преж­них усло­ви­ях. Эта мера была не чем иным, как под­чи­не­ни­ем всей рим­ской дер­жа­вы про­из­во­лу одно­го чело­ве­ка. Дей­ст­ви­тель­но, из про­вин­ций, кото­рые он еще не полу­чил в свое рас­по­ря­же­ние на осно­ва­нии преж­не­го зако­на, теперь пере­хо­ди­ли под его власть Фри­гия, Лика­о­ния, Гала­тия, Кап­па­до­кия, Кили­кия, Верх­няя Кол­хида и Арме­ния вме­сте с лаге­ря­ми и вой­ска­ми, быв­ши­ми под началь­ст­вом Лукул­ла в войне про­тив Мит­ри­да­та и Тиг­ра­на. Этот закон лишал Лукул­ла сла­вы и наград за совер­шен­ные им подви­ги, и он полу­чал пре­ем­ни­ка ско­рее для три­ум­фа, чем для веде­ния вой­ны. Одна­ко знать не при­да­ва­ла это­му боль­шо­го зна­че­ния, хотя и пони­ма­ла, что Лукулл неза­слу­жен­но тер­пит обиду, — знат­ным рим­ля­нам была тягост­на власть Пом­пея. Счи­тая ее насто­я­щей тиран­ни­ей, они втайне побуж­да­ли и обо­д­ря­ли друг дру­га про­ти­во­дей­ст­во­вать зако­ну, чтобы не поте­рять сво­бо­ды, но когда насту­пи­ло вре­мя, из стра­ха перед наро­дом все укло­ни­лись от обсуж­де­ния и мол­ча­ли. Толь­ко Катул высту­пил со мно­же­ст­вом дово­дов про­тив зако­на и с обви­не­ни­я­ми про­тив Мани­лия; но так как в Народ­ном собра­нии ему не уда­лось нико­го убедить, то он обра­тил­ся к сена­ту и мно­го раз кри­чал с ора­тор­ско­го воз­вы­ше­ния, что по при­ме­ру пред­ков сенат дол­жен искать гору или ска­лу, уда­лив­шись на кото­рую²² он спа­сет сво­бо­ду. Все же зако­но­про­ект был утвер­жден, как сооб­ща­ют, все­ми три­ба­ми, и Пом­пей во вре­мя сво­его отсут­ст­вия был обле­чен почти всей пол­нотой вла­сти, чего Сул­ла добил­ся от государ­ства вой­ной и наси­ли­ем.

Полу­чив пись­мо с изве­сти­ем о поста­нов­ле­нии Народ­но­го собра­ния, в при­сут­ст­вии дру­зей, при­но­сив­ших ему поздрав­ле­ния, Пом­пей, гово­рят, нахму­рив бро­ви и хлоп­нув себя по бед­ру, ска­зал, как бы уже утом­лен­ный и недо­воль­ный вла­стью: «Увы, что за бес­ко­неч­ная борь­ба! Насколь­ко луч­ше было бы остать­ся одним из неза­мет­ных людей — ведь теперь я нико­гда не избав­люсь от войн, нико­гда не спа­сусь от зави­сти, не смо­гу мир­но жить в деревне с женой!» Даже самым близ­ким дру­зьям Пом­пея эти лице­мер­ные сло­ва были непри­ят­ны, так как дру­зья пре­крас­но пони­ма­ли, что раздо­ры с Лукул­лом, раз­жи­гав­шие его врож­ден­ное често­лю­бие и стрем­ле­ние гос­под­ст­во­вать, достав­ля­ли ему радость.

31. Дей­ст­ви­тель­но, его поступ­ки вско­ре пока­за­ли это. Пом­пей всюду изда­вал рас­по­ря­же­ния, созы­вал вои­нов, при­гла­шал к себе под­власт­ных рим­ля­нам пра­ви­те­лей и царей и, про­ез­жая через про­вин­ции, не остав­лял непри­кос­но­вен­ным ни одно­го ука­за Лукул­ла: он отме­нял нало­жен­ные нака­за­ния, отни­мал полу­чен­ные награ­ды и вооб­ще рев­ност­но ста­рал­ся во всем пока­зать сто­рон­ни­кам Лукул­ла, что тот уже не име­ет ника­кой вла­сти. Так как Лукулл через сво­их дру­зей при­нес жало­бу на дей­ст­вия Пом­пея, то было реше­но, чтобы оба пол­ко­во­д­ца встре­ти­лись. Встре­ча про­изо­шла в Гала­тии. Так как оба они были вели­кие пол­ко­вод­цы, про­слав­лен­ные бле­стя­щи­ми победа­ми, то их сопро­вож­да­ли лик­то­ры с пуч­ка­ми пру­тьев, уви­тых лав­ро­вы­ми вет­вя­ми. Лукулл при­был из стран, бога­тых рас­ти­тель­но­стью и тени­сты­ми дере­вья­ми, Пом­пей же как раз про­шел через без­лес­ную и сухую область. Когда лик­то­ры Лукул­ла увиде­ли засох­шие и совер­шен­но увяд­шие лав­ры Пом­пея, они поде­ли­лись сво­и­ми све­жи­ми лав­ро­вы­ми вет­вя­ми и увен­ча­ли ими связ­ки пру­тьев Пом­пея. Это про­ис­ше­ст­вие сочли пред­зна­ме­но­ва­ни­ем того, что Пом­пей явил­ся, чтобы похи­тить сла­ву и пло­ды побед Лукул­ла.

Лукулл был стар­ше по кон­суль­ству и по летам, но Пом­пей — выше досто­ин­ст­вом, так как имел два три­ум­фа. Впро­чем, при пер­вой встре­че они обо­шлись друг с дру­гом как мож­но более веж­ли­во и любез­но, про­слав­ля­ли подви­ги друг дру­га и поздрав­ля­ли друг дру­га с победа­ми. Одна­ко при даль­ней­ших пере­го­во­рах, не при­дя ни к како­му спра­вед­ли­во­му и уме­рен­но­му согла­ше­нию, они ста­ли упре­кать друг дру­га: Пом­пей упре­кал Лукул­ла в алч­но­сти, а Лукулл его — во вла­сто­лю­бии, и лишь с вели­ким трудом дру­зьям уда­лось пре­кра­тить ссо­ру. Лукулл рас­пре­де­лил часть захва­чен­ных в Гала­тии земель и дру­гие награ­ды по сво­е­му усмот­ре­нию. Пом­пей же, рас­по­ло­жив­шись лаге­рем в неко­то­ром отда­ле­нии, запре­тил пови­но­вать­ся Лукул­лу и отнял у послед­не­го всех его вои­нов, кро­ме тыся­чи шести­сот, кото­рых из-за строп­ти­во­го нра­ва счи­тал для себя бес­по­лез­ны­ми, а для Лукул­ла — опас­ны­ми. Кро­ме того, откры­то изде­ва­ясь над подви­га­ми Лукул­ла, он гово­рил, что тот сра­жал­ся с теат­раль­ны­ми и при­зрач­ны­ми царя­ми, ему же пред­сто­ит борь­ба с насто­я­щим вой­ском, научив­шим­ся вое­вать на неуда­чах, так как Мит­ри­дат обра­тил­ся теперь к кон­ни­це, мечам и боль­шим щитам. В ответ на это Лукулл гово­рил, что Пом­пей явил­ся сюда сра­жать­ся с тенью вой­ны, он при­вык-де, подоб­но стер­вят­ни­ку, набра­сы­вать­ся на уби­тых чужою рукой и раз­ры­вать в кло­чья остан­ки вой­ны. Так, Пом­пей при­пи­сал себе победы над Сер­то­ри­ем, Лепидом и Спар­та­ком, кото­рые при­над­ле­жа­ли, соб­ст­вен­но, Крас­су, Метел­лу и Кату­лу. Поэто­му неуди­ви­тель­но, что чело­век, кото­рый сумел при­со­еди­нить­ся к три­ум­фу над бег­лы­ми раба­ми, теперь вся­че­ски ста­ра­ет­ся при­сво­ить себе сла­ву армян­ской и пон­тий­ской вой­ны.

32. После это­го Лукулл уехал, Пом­пей же, разде­лив весь свой флот для охра­ны моря меж­ду Фини­ки­ей и Бос­по­ром²³, сам высту­пил про­тив Мит­ри­да­та. Хотя у царя было трид­цать тысяч чело­век пехоты и две тыся­чи кон­ни­цы, он все же не решал­ся дать Пом­пею сра­же­нье. Сна­ча­ла Мит­ри­дат рас­по­ло­жил­ся лаге­рем на силь­но укреп­лен­ной и непри­ступ­ной горе, но поки­нул эту пози­цию из-за недо­стат­ка воды. Гору занял затем Пом­пей. Пред­по­ло­жив по виду рас­ти­тель­но­сти и по харак­те­ру гор­ных уще­лий, что на этом месте долж­ны быть источ­ни­ки воды, он при­ка­зал про­рыть повсюду колод­цы, и тот­час в лаге­ре появи­лась вода в изоби­лии; Пом­пей дивил­ся, как это Мит­ри­дат за все вре­мя сто­ян­ки здесь об этом не дога­дал­ся. Затем Пом­пей окру­жил вра­же­ский лагерь и стал обно­сить его валом. Мит­ри­дат выдер­жи­вал оса­ду в тече­ние соро­ка пяти дней, а затем, пере­бив неспо­соб­ных носить ору­жие и боль­ных, неза­мет­но бежал с луч­шей частью сво­его вой­ска.

Пом­пей, одна­ко, настиг царя на Евфра­те и устро­ил свой лагерь рядом. Боясь, как бы Мит­ри­дат не успел рань­ше него пере­пра­вить­ся через Евфрат, Пом­пей в пол­ночь постро­ил вой­ско в бое­вой порядок и высту­пил. В это вре­мя Мит­ри­да­ту, как пере­да­ют, было виде­ние, рас­крыв­шее ему буду­щее. Царю пока­за­лось, буд­то он плы­вет с попу­т­ным вет­ром по Эвк­син­ско­му пон­ту и, нахо­дясь уже в виду Бос­по­ра, при­вет­ст­ву­ет сво­их спут­ни­ков как чело­век, радую­щий­ся надеж­но­му и вер­но­му спа­се­нию. Но вдруг царь увидел, что, все­ми поки­ну­тый, он носит­ся по вол­нам на жал­ком облом­ке суд­на. Когда Мит­ри­дат нахо­дил­ся еще под впе­чат­ле­ни­ем сна, при­шли дру­зья и, под­няв его, сооб­щи­ли о при­бли­же­нии Пом­пея. Необ­хо­ди­мо было при­нять меры для защи­ты лаге­ря, и началь­ни­ки выве­ли вой­ско, выстро­ив его в бое­вой порядок. Пом­пей же, заме­тив при­готов­ле­ния вра­гов, опа­сал­ся пой­ти на такое рис­ко­ван­ное дело, как бит­ва в тем­но­те, счи­тая, что доста­точ­но толь­ко окру­жить вра­гов со всех сто­рон, чтобы они не мог­ли бежать; днем же он наде­ял­ся неожи­дан­но напасть на царя, несмот­ря на пре­вос­ход­ство его сил. Но стар­шие началь­ни­ки вой­ска Пом­пея при­шли к нему с насто­я­тель­ной прось­бой и сове­том немед­лен­но начать ата­ку. Дей­ст­ви­тель­но, мрак не был непро­ни­цае­мым, так как луна на ущер­бе дава­ла еще доста­точ­но све­та, чтобы раз­ли­чать пред­ме­ты. Это-то обсто­я­тель­ство как раз и погу­би­ло цар­ское вой­ско. Луна была за спи­ною у напа­дав­ших рим­лян, и так как она уже захо­ди­ла, тени от пред­ме­тов, вытя­ги­ва­ясь дале­ко впе­ред, дохо­ди­ли до вра­гов, кото­рые не мог­ли пра­виль­но опре­де­лить рас­сто­я­ние. Вра­ги дума­ли, что рим­ляне доста­точ­но близ­ко от них, и мета­ли дро­ти­ки впу­стую, нико­го не пора­жая. Когда рим­ляне это заме­ти­ли, они с кри­ком устре­ми­лись на вра­гов. Послед­ние уже не реша­лись сопро­тив­лять­ся, и рим­ляне ста­ли уби­вать охва­чен­ных стра­хом и бегу­щих вои­нов; вра­гов погиб­ло боль­ше деся­ти тысяч, лагерь их был взят.

Сам Мит­ри­дат в нача­ле сра­же­нья вме­сте с отрядом из вось­ми­сот всад­ни­ков про­рвал­ся сквозь ряды рим­лян, одна­ко отряд этот быст­ро рас­се­ял­ся и царь остал­ся все­го лишь с тре­мя спут­ни­ка­ми. Сре­ди них нахо­ди­лась его налож­ни­ца Гип­си­кра­тия, все­гда про­яв­ляв­шая муже­ство и сме­лость, так что царь назы­вал ее Гип­си­кра­том. Налож­ни­ца была оде­та в муж­скую пер­сид­скую одеж­ду и еха­ла вер­хом; она не чув­ст­во­ва­ла утом­ле­ния от дол­го­го пути и не уста­ва­ла уха­жи­вать за царем и его конем, пока, нако­нец, они не при­бы­ли в кре­пость Сино­ру, где нахо­ди­лось мно­же­ство цар­ских сокро­вищ и дра­го­цен­но­стей. Мит­ри­дат взял оттуда дра­го­цен­ные одеж­ды и роздал их тем, кто собрал­ся сно­ва вокруг него после бег­ства. Каж­до­го из сво­их дру­зей царь снаб­дил смер­то­нос­ным ядом, чтобы никто про­тив сво­ей воли не попал­ся в руки вра­гов. Отсюда Мит­ри­дат напра­вил­ся в Арме­нию к Тиг­ра­ну. Но после того как Тиг­ран отка­зал ему в убе­жи­ще и даже объ­явил награ­ду в сто талан­тов за его голо­ву, Мит­ри­дат, мино­вав исто­ки Евфра­та, про­дол­жал свое бег­ство через Кол­хиду.

33. Меж­ду тем Пом­пей совер­шил втор­же­ние в Арме­нию, куда его при­гла­шал моло­дой Тиг­ран. Послед­ний уже вос­стал про­тив сво­его отца и встре­тил Пом­пея у реки Ара­к­са. Эта река начи­на­ет­ся в той же мест­но­сти, что и Евфрат, но, пово­ра­чи­вая на восток, впа­да­ет в Кас­пий­ское море. Пом­пей и моло­дой Тиг­ран шли впе­ред, захва­ты­вая горо­да, встре­чав­ши­е­ся на пути. Одна­ко царь Тиг­ран, совсем недав­но раз­би­тый Лукул­лом, узнав о мяг­ком и доб­ром харак­те­ре Пом­пея, впу­стил рим­ский сто­ро­же­вой отряд в свой дво­рец, а сам в сопро­вож­де­нии дру­зей и род­ст­вен­ни­ков отпра­вил­ся к Пом­пею, чтобы отдать­ся в его руки.

Когда царь вер­хом при­был к лаге­рю, двое лик­то­ров Пом­пея, подой­дя к нему, веле­ли сой­ти с коня и идти пеш­ком, так как нико­гда в рим­ском лаге­ре не виде­ли ни одно­го всад­ни­ка. Тиг­ран пови­но­вал­ся и даже, отвя­зав свой меч, пере­дал им. Нако­нец, когда царь пред­стал перед Пом­пе­ем, он снял свою кита­ру²⁴, наме­ре­ва­ясь сло­жить ее к ногам пол­ко­во­д­ца и, что самое постыд­ное, упасть перед ним на коле­ни. Пом­пей, одна­ко, успел схва­тить царя за пра­вую руку и при­влечь к себе. Затем он уса­дил его рядом с собой, а сына по дру­гую сто­ро­ну. Он объ­явил царю, что винов­ник всех преж­них его несча­стий — Лукулл, кото­рый отнял у него Сирию, Фини­кию, Кили­кию, Гала­тию и Софе­ну. Зем­ля­ми же, кото­рые еще оста­лись у него, пусть он вла­де­ет, выпла­тив рим­ля­нам за нане­сен­ную обиду семь тысяч талан­тов, а царем в Софене будет его сын. Эти усло­вия Тиг­ран охот­но при­нял, и тогда рим­ляне при­вет­ст­во­ва­ли его, как подо­ба­ет царю, а Тиг­ран, чрез­вы­чай­но обра­до­ван­ный, обе­щал дать каж­до­му вои­ну по пол­ми­ны сереб­ра, цен­ту­ри­о­ну по деся­ти мин, три­бу­ну по талан­ту. Сын, напро­тив, силь­но доса­до­вал и когда его при­гла­си­ли на уго­ще­нье, заявил, что не нуж­да­ет­ся в таких поче­стях со сто­ро­ны Пом­пея, ибо может най­ти себе дру­го­го рим­ля­ни­на. Тогда Пом­пей велел нало­жить на него око­вы и содер­жать в тюрь­ме для три­ум­фа. Немно­го спу­стя Фра­ат, царь пар­фян, при­слал к Пом­пею послов, тре­буя выда­чи моло­до­го Тиг­ра­на как сво­его зятя и пред­ла­гая счи­тать гра­ни­цей обе­их дер­жав Евфрат. Пом­пей отве­чал, что Тиг­ран боль­ше род­ст­вен­ник отцу, чем тестю, а что каса­ет­ся гра­ни­цы, то она будет уста­нов­ле­на по спра­вед­ли­во­сти.

34. Затем Пом­пей оста­вил Афра­ния для охра­ны Арме­нии, а сам, не видя ино­го выхо­да, напра­вил­ся пре­сле­до­вать Мит­ри­да­та через зем­ли, насе­лен­ные кав­каз­ски­ми пле­ме­на­ми. Самые мно­го­чис­лен­ные из этих пле­мен — аль­ба­ны и ибе­ры; область ибе­ров про­сти­ра­ет­ся до Мос­хий­ских гор и Эвк­син­ско­го пон­та, а аль­ба­ны живут к восто­ку до Кас­пий­ско­го моря. Аль­ба­ны спер­ва согла­си­лись про­пу­стить Пом­пея через их стра­ну. Но, когда зима застиг­ла рим­ское вой­ско в этой зем­ле и рим­ляне справ­ля­ли празд­ник Сатур­на­лий²⁵, аль­ба­ны, собрав­шись чис­лом не менее соро­ка тысяч, пере­пра­ви­лись через реку Кирн²⁶ и напа­ли на них. Река Кирн берет нача­ло с Ибе­рий­ских гор, при­ни­ма­ет в себя Аракс, теку­щий из Арме­нии, и затем впа­да­ет две­на­дца­тью устья­ми в Кас­пий­ское море. Неко­то­рые, одна­ко, утвер­жда­ют, что Кирн не сли­ва­ет­ся с Ара­к­сом, но сам по себе, хотя и очень близ­ко от Ара­к­са, впа­да­ет в то же море.

Пом­пей спо­кой­но поз­во­лил вар­ва­рам совер­шить пере­пра­ву, хотя мог вос­пре­пят­ст­во­вать ей. Затем он напал на вра­гов и обра­тил их в бег­ство, мно­гих пере­бив. Когда царь аль­ба­нов через послов попро­сил поща­ды, Пом­пей про­стил ему обиду и, заклю­чив мир, дви­нул­ся про­тив ибе­ров. Послед­ние не усту­па­ли по чис­лен­но­сти аль­ба­нам, но были гораздо воин­ст­вен­нее; они горе­ли жела­ни­ем пока­зать свою пре­дан­ность Мит­ри­да­ту и про­гнать Пом­пея. Ибе­ры не были под­власт­ны ни мидий­цам, ни пер­сам; им уда­лось даже избе­жать вла­сти македо­нян, так как Алек­сандр слиш­ком быст­ро дол­жен был отсту­пить из Гир­ка­нии. Одна­ко Пом­пей раз­гро­мил и их в боль­шом сра­же­нии, пере­бив девять тысяч и взяв в плен боль­ше деся­ти тысяч чело­век. После это­го он вторг­ся в Кол­хиду. Здесь на реке Фасид его встре­тил Сер­ви­лий во гла­ве флота, кото­рый охра­нял Эвк­син­ский понт.

35. Пре­сле­до­ва­ние Мит­ри­да­та, кото­рый скрыл­ся в обла­сти пле­мен, живу­щих на Бос­по­ре и вокруг Мэо­ти­ды, пред­став­ля­ло боль­шие затруд­не­ния. Кро­ме того, Пом­пей полу­чил изве­стие о новом бун­те аль­ба­нов. В раз­дра­же­нии и гне­ве Пом­пей повер­нул назад, про­тив них; он сно­ва пере­шел реку Кирн — с трудом и под­вер­гая вой­ско опас­но­сти, ибо вар­ва­ры воз­ве­ли на реке длин­ный часто­кол. Так как ему пред­сто­ял дол­гий и мучи­тель­ный путь по без­вод­ной мест­но­сти, он при­ка­зал напол­нить водой десять тысяч бур­дю­ков. Высту­пив про­тив вра­гов, Пом­пей нашел их у реки Абан­та²⁷ уже постро­ив­ши­ми­ся в бое­вой порядок. Вой­ско вар­ва­ров состо­я­ло из шести­де­ся­ти тысяч пехо­тин­цев и две­на­дца­ти тысяч всад­ни­ков; одна­ко боль­шин­ство вои­нов было пло­хо воору­же­но и оде­то в зве­ри­ные шку­ры. Во гла­ве вой­ска сто­ял брат царя по име­ни Косид; он, как толь­ко дело дошло до руко­паш­ной, напав на Пом­пея, мет­нул в него дро­тик и попал в створ­ку пан­ци­ря. Пом­пей же, прон­зив его копьем, убил на месте. В этой бит­ве, как пере­да­ют, на сто­роне вар­ва­ров сра­жа­лись так­же ама­зон­ки, при­шед­шие с гор у реки Фер­мо­дон­та. Дей­ст­ви­тель­но, после бит­вы, когда рим­ляне ста­ли гра­бить тела уби­тых вар­ва­ров, им попа­да­лись щиты и котур­ны ама­зо­нок, одна­ко ни одно­го тру­па жен­щи­ны не было заме­че­но. Ама­зон­ки живут в той части Кав­ка­за, что про­сти­ра­ет­ся до Гир­кан­ско­го моря, одна­ко они не гра­ни­чат с аль­ба­на­ми непо­сред­ст­вен­но, но меж­ду ними оби­та­ют гелы и леги²⁸. С эти­ми пле­ме­на­ми они еже­год­но встре­ча­ют­ся на реке Фер­мо­дон­те и про­во­дят с ними вме­сте два меся­ца, а затем уда­ля­ют­ся в свою стра­ну и живут там сами по себе, без муж­чин.

36. После этой бит­вы Пом­пей наме­ре­вал­ся прой­ти до Кас­пий­ско­го моря, но вынуж­ден был повер­нуть назад из-за мно­же­ства ядо­ви­тых пре­смы­каю­щих­ся, хотя нахо­дил­ся от моря на рас­сто­я­нии все­го трех дней пути. Затем он отсту­пил в Малую Арме­нию. Царям эли­ме­ев и мидий­цев в ответ на их посоль­ства Пом­пей отпра­вил дру­же­ст­вен­ные посла­ния. Про­тив пар­фян­ско­го царя, кото­рый совер­шил втор­же­ние в Гор­ди­е­ну и разо­рял под­власт­ные Тиг­ра­ну пле­ме­на, Пом­пей послал вой­ско во гла­ве с Афра­ни­ем. Послед­ний изгнал пар­фян и пре­сле­до­вал их вплоть до Арбе­ли­ти­ды.

Из всех захва­чен­ных в плен налож­ниц Мит­ри­да­та Пом­пей не сошел­ся ни с одной, но всех их ото­слал роди­те­лям и род­ст­вен­ни­кам. Ведь боль­шин­ство их были доче­ри пол­ко­вод­цев и пра­ви­те­лей. Толь­ко Стра­то­ни­ка, кото­рая име­ла наи­боль­шее вли­я­ние на царя и кото­рая управ­ля­ла одной из кре­по­стей с самы­ми бога­ты­ми сокро­ви­ща­ми, была, по-види­мо­му, доче­рью како­го-то ста­ро­го и бед­но­го арфи­ста. Играя на арфе одна­жды во вре­мя ужи­на, она сра­зу про­из­ве­ла на Мит­ри­да­та столь силь­ное впе­чат­ле­ние, что, забрав ее с собою, он отпра­вил­ся в опо­чи­валь­ню, а ста­ри­ка ото­слал домой, раз­дра­жен­но­го тем, что у него не спро­си­ли в веж­ли­вой фор­ме раз­ре­ше­ния. Одна­ко, проснув­шись на сле­дую­щее утро, отец увидел в сво­ей ком­на­те сто­лы с сереб­ря­ны­ми и золоты­ми куб­ка­ми и тол­пу слуг, евну­хов и маль­чи­ков, про­тя­ги­вав­ших ему дра­го­цен­ные одеж­ды; перед две­рью сто­ял конь, укра­шен­ный рос­кош­ной сбру­ей, подоб­но коням, при­над­ле­жа­щим дру­зьям царя. Пола­гая, что это шут­ка, что над ним изде­ва­ют­ся, ста­рик соби­рал­ся уже выбе­жать за дверь, но слу­ги задер­жа­ли его, объ­явив, что царь пода­рил ему боль­шой дом недав­но умер­ше­го бога­ча и эти дары толь­ко начат­ки и малый обра­зец осталь­но­го добра и сокро­вищ, кото­рые его ожи­да­ют. В кон­це кон­цов, наси­лу пове­рив сво­е­му сча­стью и надев на себя пур­пур­ную одеж­ду, ста­рик вско­чил на коня и поска­кал по горо­ду с кри­ком: «Все это мое!» Людям, кото­рые сме­я­лись над ним, он гово­рил, что не это­му долж­ны они удив­лять­ся, а тому, что он, обе­зу­мев от радо­сти, не бро­са­ет в них кам­ня­ми. Такой-то вот поро­ды и кро­ви²⁹ была Стра­то­ни­ка. Она не толь­ко пере­да­ла Пом­пею кре­пость, но и под­нес­ла мно­го подар­ков; из них Пом­пей при­нял лишь те, кото­рые мог­ли слу­жить укра­ше­ни­ем хра­мов или годи­лись для его три­ум­фа, всем же осталь­ным велел ей вла­деть на здо­ро­вье. Так­же он пере­дал кве­сто­рам для государ­ст­вен­но­го каз­на­чей­ства ложе, стол и трон — все из золота, кото­рые ему при­слал царь ибе­ров с прось­бою при­нять в дар.

37. В Новой кре­по­сти Пом­пей нашел тай­ные запи­си Мит­ри­да­та и про­чел их не без удо­воль­ст­вия, так как в них содер­жа­лось мно­го сведе­ний, объ­яс­ня­ю­щих харак­тер это­го царя. Это были вос­по­ми­на­ния, из кото­рых явст­во­ва­ло, что царь сре­ди мно­гих дру­гих отра­вил и соб­ст­вен­но­го сына Ари­а­ра­та, а так­же Алкея из Сард за то, что тот победил его на кон­ских риста­ни­ях. Кро­ме того, там нахо­ди­лись тол­ко­ва­ния сно­виде­ний, кото­рые видел сам царь и неко­то­рые из его жен; затем непри­стой­ная пере­пис­ка меж­ду ним и Мони­мой. По сло­вам Фео­фа­на, сре­ди бумаг была най­де­на запис­ка Рути­лия, побуж­даю­щая царя к изби­е­нию рим­лян в Азии. Боль­шин­ство писа­те­лей разум­но счи­та­ет это злост­ной выдум­кой Фео­фа­на, кото­рый нена­видел Рути­лия, может быть, из-за того, что тот пред­став­лял по харак­те­ру пол­ную ему про­ти­во­по­лож­ность; воз­мож­но так­же, что Фео­фан хотел ока­зать услу­гу Пом­пею, отца кото­ро­го Рути­лий изо­бра­зил в сво­ей исто­рии вели­чай­шим него­дя­ем.

38. Из Новой кре­по­сти Пом­пей при­был в Амис. Здесь под вли­я­ни­ем сво­его без­мер­но­го често­лю­бия он совер­шил поступ­ки, достой­ные пори­ца­ния. Ведь преж­де он сам изде­вал­ся над Лукул­лом за то, что тот, — хотя враг не был еще добит, — разда­вал награ­ды и поче­сти, как обыч­но дела­ют победи­те­ли по окон­ча­нии вой­ны. А теперь, — хотя Мит­ри­дат еще был вла­ды­кой на Бос­по­ре и рас­по­ла­гал бое­спо­соб­ным вой­ском, — Пом­пей сам посту­пал точ­но так же: рас­по­ря­жал­ся про­вин­ци­я­ми (как буд­то с вра­гом уже было покон­че­но) и разда­вал награ­ды, когда к нему во мно­же­стве явля­лись пол­ко­вод­цы и вла­сти­те­ли; он награ­дил и две­на­дцать вар­вар­ских царь­ков. В уго­ду послед­ним Пом­пей не захо­тел в ответ­ной гра­мо­те пар­фян­ско­му царю обра­тить­ся к нему, вели­чая титу­лом «царь царей», как это дела­ли при обра­ще­нии осталь­ные.

Теперь им овла­де­ло бур­ное стрем­ле­ние захва­тить Сирию и про­ник­нуть через Ара­вию к Крас­но­му морю, чтобы победо­нос­но достиг­нуть Оке­а­на, окру­жаю­ще­го со всех сто­рон оби­тае­мый мир. Ведь и в Афри­ке он пер­вый дошел с победой до Внеш­не­го моря, и в Испа­нии^[2] сде­лал Атлан­ти­че­ский оке­ан гра­ни­цей Рим­ской дер­жа­вы, а неза­дол­го до того, пре­сле­дуя аль­ба­нов, едва не дошел до Гир­кан­ско­го моря. Итак, Пом­пей решил сно­ва высту­пить с вой­ском, чтобы замкнуть Крас­ным морем круг сво­их похо­дов; кро­ме того, он видел, что к Мит­ри­да­ту труд­но под­сту­пить­ся с ору­жи­ем и что при бег­стве он опас­нее, чем в сра­же­нии. 39. Объ­явив, что он обре­чет царя в жерт­ву вра­гу более страш­но­му, чем он сам, — голо­ду, Пом­пей сво­им фло­том пре­гра­дил путь купе­че­ским кораб­лям в Бос­пор. Тем, кто будет пой­ман при попыт­ке про­рвать заслон, было объ­яв­ле­но нака­за­ние — смерт­ная казнь.

Затем во гла­ве боль­шей части вой­ска Пом­пей высту­пил в поход. Най­дя еще не погре­бен­ные тела тех, кто пал во гла­ве с Три­а­ри­ем в несчаст­ном сра­же­нье³⁰ с Мит­ри­да­том, Пом­пей при­ка­зал похо­ро­нить их всех с поче­том и пыш­но­стью (это упу­ще­ние Лукул­ла, види­мо, осо­бен­но воз­буди­ло про­тив него нена­висть вои­нов). Афра­ний под­чи­нил оби­тав­ших у под­но­жья Ама­на ара­бов, а сам Пом­пей меж­ду тем спу­стил­ся в Сирию и под пред­ло­гом отсут­ст­вия в ней закон­ных царей объ­явил эту стра­ну про­вин­ци­ей и досто­я­ни­ем рим­ско­го наро­да. Пом­пей поко­рил так­же Иудею и захва­тил в плен царя Ари­сто­бу­ла. Что каса­ет­ся горо­дов, то мно­гие он осно­вал, а мно­гие осво­бо­дил, под­вер­гая нака­за­нию тиран­нов, захва­тив­ших их. Боль­ше все­го вре­ме­ни он посвя­щал раз­би­ра­тель­ству судеб­ных дел, ула­жи­вая спо­ры горо­дов и царей. Куда он сам не мог при­быть, он посы­лал сво­их дру­зей. Так, он послал трех посред­ни­ков и тре­тей­ских судей к армя­нам и пар­фя­нам, кото­рые попро­си­ли его решить их спор об одной обла­сти. Дей­ст­ви­тель­но, сла­ва его могу­ще­ства была вели­ка, но не мень­шей была и сла­ва его спра­вед­ли­во­сти и мило­сер­дия. Эта его сла­ва покры­ва­ла боль­шин­ство про­ступ­ков его дру­зей и дове­рен­ных лиц, так как по нату­ре он был неспо­со­бен обузды­вать или карать про­ви­нив­ших­ся. Сам же он ока­зы­вал такой лас­ко­вый при­ем всем, кто имел с ним дело, что оби­жен­ные лег­ко забы­ва­ли и про­ща­ли алч­ность и гру­бость его помощ­ни­ков.

40. Пер­вым и самым вли­я­тель­ным любим­цем Пом­пея был воль­ноот­пу­щен­ник Демет­рий, моло­дой чело­век, весь­ма неглу­пый, одна­ко слиш­ком зло­употреб­ляв­ший сво­им счаст­ли­вым поло­же­ни­ем. О нем пере­да­ют такие рас­ска­зы. Фило­соф Катон, будучи еще юно­шей, но уже заслу­жив вели­кое ува­же­ние за доб­лесть и высо­кие каче­ства духа, в отсут­ст­вие Пом­пея при­ехал в Антио­хию с целью осмот­реть город. Сам он, как обыч­но, ходил пеш­ком, а сопро­вож­дав­шие его дру­зья еха­ли вер­хом. Перед город­ски­ми ворота­ми Катон заме­тил тол­пу людей в белых одеж­дах; вдоль доро­ги по одной сто­роне сто­я­ли ряда­ми юно­ши, по дру­гой — маль­чи­ки. Это обсто­я­тель­ство силь­но раздо­са­до­ва­ло Като­на, так как он решил, что все это устро­е­но в его честь, из ува­же­ния к нему, хотя он вовсе не нуж­дал­ся ни в чем подоб­ном. Он пред­ло­жил, одна­ко, дру­зьям спе­шить­ся и идти вме­сте с ним. Когда они подо­шли бли­же, их встре­тил рас­по­ряди­тель цере­мо­нии с вен­ком на голо­ве и жез­лом и осве­до­мил­ся у них, где они оста­ви­ли Демет­рия и когда он изво­лит при­быть. Дру­зей Като­на стал раз­би­рать смех. Сам же Катон, вос­клик­нув: «О несчаст­ный город!», — про­шел мимо, ниче­го не отве­тив на вопрос. Впро­чем, Пом­пей смяг­чал нена­висть окру­жаю­щих к Демет­рию тем, что и сам без­ро­пот­но пере­но­сил дер­зо­сти воль­ноот­пу­щен­ни­ка. Дей­ст­ви­тель­но, как пере­да­ют, на пирах у Пом­пея, когда хозя­ин сам еще ожи­дал и при­ни­мал дру­гих гостей, Демет­рий зача­стую уже с важ­но­стью воз­ле­жал за сто­лом, заку­тав­шись в тогу по самые уши. Еще до сво­его воз­вра­ще­ния в Ита­лию он при­об­рел вели­ко­леп­ные дома в пред­ме­стьях Рима, ред­кост­ной кра­соты места для про­гу­лок и уве­се­ле­ний и доро­го­сто­я­щие сады, кото­рые обыч­но назы­ва­ли Демет­ри­е­вы­ми. Напро­тив, сам Пом­пей вплоть до сво­его третье­го три­ум­фа жил уме­рен­но и непри­хот­ли­во. Впо­след­ст­вии, когда он воз­двиг рим­ля­нам пре­крас­ный и зна­ме­ни­тый театр, он велел при­стро­ить для себя дом — как бы в допол­не­ние к теат­ру; этот дом был луч­ше преж­не­го, но все же до того скром­ный, что тот, кто стал его вла­дель­цем после Пом­пея, вой­дя в дом впер­вые, с удив­ле­ни­ем спро­сил: «Где же обедал Пом­пей Магн?» Так рас­ска­зы­ва­ют об этом.

41. Царь пет­рей­ских ара­бов сна­ча­ла ни во что не ста­вил рим­лян, а теперь в силь­ном испу­ге отпра­вил Пом­пею посла­ние, изве­щая о сво­ей готов­но­сти во всем ему под­чи­нить­ся. Желая укре­пить такое настро­е­ние царя, Пом­пей дви­нул­ся к Пет­ре. Мно­гие пори­ца­ли Пом­пея за этот поход, счи­тая его лишь пред­ло­гом для отка­за от пре­сле­до­ва­ния Мит­ри­да­та, и тре­бо­ва­ли, чтобы Пом­пей обра­тил­ся теперь про­тив это­го ста­рин­но­го вра­га, вновь вос­пря­нув­ше­го духом и соби­рав­ше­го силы. Как сооб­ща­ли, Мит­ри­дат гото­вил­ся вести свое вой­ско в Ита­лию через зем­ли ски­фов и пэо­ний­цев. Одна­ко Пом­пей пола­гал, что ему будет лег­че раз­бить вой­ско Мит­ри­да­та в откры­том бою, чем захва­тить его в бег­стве; поэто­му он не желал напрас­но тра­тить силы на пре­сле­до­ва­ние вра­га и про­во­дил дру­гие воен­ные начи­на­ния, умыш­лен­но замед­ляя ход собы­тий. Сама судь­ба счаст­ли­во раз­ре­ши­ла это затруд­не­ние. Когда Пом­пею оста­ва­лась лишь неболь­шая часть пути до Пет­ры и на этот день уже был раз­бит лагерь, а Пом­пей упраж­нял­ся близ него в вер­хо­вой езде, при­бы­ли гон­цы из Пон­та с радост­ной вестью. Об этом мож­но было судить по нако­неч­ни­кам их копий, кото­рые были обви­ты лав­ра­ми. Лишь толь­ко вои­ны заме­ти­ли лав­ры, они ста­ли соби­рать­ся к Пом­пею. Послед­ний хотел спер­ва закон­чить свои упраж­не­ния, но вои­ны нача­ли кри­чать и так насто­я­тель­но тре­бо­ва­ли, чтобы он про­чи­тал доне­се­ния, что он, соско­чив с коня, отпра­вил­ся с ними в лагерь. В лаге­ре не было гото­во­го воз­вы­ше­ния для пол­ко­во­д­ца и даже поход­но­го не успе­ли соорудить (его обыч­но скла­ды­ва­ют из плот­ных кус­ков дер­на), но вои­ны поспеш­но, с чрез­мер­ным усер­ди­ем ста­щи­ли в одно место вьюч­ные сед­ла и сде­ла­ли из них воз­вы­ше­ние. Пом­пей под­нял­ся на него и сооб­щил вои­нам о смер­ти Мит­ри­да­та, кото­рый покон­чил с собой, после того как его соб­ст­вен­ный сын Фар­нак под­нял про­тив него вос­ста­ние. Фар­нак овла­дел всем, что при­над­ле­жа­ло его отцу, и напи­сал Пом­пею, что он сде­лал это ради него и рим­ско­го наро­да.

42. Эта весть, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, чрез­вы­чай­но обра­до­ва­ла вой­ско; вои­ны при­но­си­ли жерт­вы и устра­и­ва­ли уго­ще­ния, как буд­то в лице Мит­ри­да­та погиб­ли десят­ки тысяч вра­гов. Пом­пей счаст­ли­во закон­чил теперь все свои дела и похо­ды, хотя и не наде­ял­ся, что это про­изой­дет так лег­ко, и тот­час воз­вра­тил­ся из Ара­вии. Затем, быст­ро про­сле­до­вав через лежа­щие по пути про­вин­ции, он при­был в Амис, где нашел мно­же­ство при­слан­ных Фар­на­ком подар­ков и мно­го­чис­лен­ные тру­пы чле­нов цар­ской семьи. Сре­ди них нахо­дил­ся и труп само­го Мит­ри­да­та, кото­рый труд­но было опо­знать (пото­му что слу­ги при баль­за­ми­ро­ва­нии забы­ли уда­лить мозг); одна­ко те, кому пору­чи­ли про­из­ве­сти осмотр, опо­зна­ли царя по шра­мам. Что каса­ет­ся Пом­пея, то он не решил­ся посмот­реть на тело Мит­ри­да­та, но, чтобы уми­ло­сти­вить гнев караю­ще­го боже­ства, тот­час велел ото­слать труп в Сино­пу. Одна­ко Пом­пей с удив­ле­ни­ем рас­смат­ри­вал одеж­ды, кото­рые носил царь, и его вели­ко­леп­ное дра­го­цен­ное ору­жие. Нож­ны от меча Мит­ри­да­та сто­и­мо­стью в четы­ре­ста талан­тов некий Пуб­лий украл и про­дал Ари­а­ра­ту, а изу­ми­тель­ной работы кита­ру Гай, вырос­ший с Мит­ри­да­том, тай­но пере­дал сыну Сул­лы Фав­сту, кото­рый его об этом про­сил. Но Пом­пей тогда ниче­го не узнал, Фар­нак же открыл про­па­жу и нака­зал похи­ти­те­лей.

Устро­ив и при­ведя в порядок ази­ат­ские дела, Пом­пей с необы­чай­ной пыш­но­стью напра­вил­ся в обрат­ный путь. По при­бы­тии в Мити­ле­ну он объ­явил город сво­бод­ным ради Фео­фа­на и при­сут­ст­во­вал там на учреж­ден­ном в ста­ри­ну состя­за­нии поэтов, един­ст­вен­ной темой кото­ро­го в тот раз было про­слав­ле­ние его подви­гов. Театр в Мити­лене так понра­вил­ся Пом­пею, что он велел снять план его, чтобы постро­ить в Риме подоб­ное же зда­ние, но боль­ше­го раз­ме­ра и более вели­ко­леп­ное. На Родо­се он слу­шал выступ­ле­ния всех софи­стов и пода­рил каж­до­му по талан­ту. Посидо­ний запи­сал свою лек­цию об изо­бре­те­нии вооб­ще³¹, читан­ную им в при­сут­ст­вии Пом­пея и направ­лен­ную про­тив рито­ра Гер­ма­го­ра. В Афи­нах Пом­пей выка­зал подоб­ную же щед­рость по отно­ше­нию к фило­со­фам; на вос­ста­нов­ле­ние горо­да он пожерт­во­вал пять­де­сят талан­тов.

Он наде­ял­ся воз­вра­тить­ся в Ита­лию с такой сла­вой, какой не стя­жал до него ни один чело­век, и страст­но желал, чтобы его семья встре­ти­ла его с таки­ми же чув­ства­ми, какие он сам питал к ней. Одна­ко боже­ство все­гда рев­ни­во ста­ра­ет­ся при­ме­ши­вать к бле­стя­щим и вели­ким дарам судь­бы неко­то­рую части­цу невзгод; оно уже дав­но под­сте­ре­га­ло Пом­пея, гото­вясь испор­тить ему счаст­ли­вое воз­вра­ще­ние. Супру­га Пом­пея — Муция — в его отсут­ст­вие нару­ши­ла супру­же­скую вер­ность. Пока Пом­пей нахо­дил­ся дале­ко, он не обра­щал вни­ма­ния на дохо­див­шие до него слу­хи, но теперь, вбли­зи Ита­лии, види­мо, имея вре­мя более тща­тель­но обду­мать дело, он послал Муции раз­вод­ное пись­мо. Ни тогда, ни впо­след­ст­вии он не объ­яс­нил при­чи­ны раз­во­да; при­чи­на эта назва­на Цице­ро­ном в его пись­мах³².

43. В Риме шли о Пом­пее все­воз­мож­ные слу­хи, и еще до его при­бы­тия под­ня­лось силь­ное смя­те­ние, так как опа­са­лись, что он поведет тот­час свое вой­ско на Рим и уста­но­вит твер­дое еди­но­вла­стие. Красс, взяв с собой детей и день­ги, уехал из Рима, отто­го ли, что он дей­ст­ви­тель­но испу­гал­ся, или, ско­рее, желая дать пищу кле­ве­те, чтобы уси­лить зависть к Пом­пею. Пом­пей же тот­час по при­бы­тии в Ита­лию собрал на сход­ку сво­их вои­нов. В под­хо­дя­щей к слу­чаю речи он бла­го­да­рил их за вер­ную служ­бу и при­ка­зал разой­тись по домам, пом­ня о том, что нуж­но будет вновь собрать­ся для его три­ум­фа. После того, как вой­ско таким обра­зом разо­шлось и все узна­ли об этом, слу­чи­лось нечто совер­шен­но неожи­дан­ное. Жите­ли горо­дов виде­ли, как Пом­пей Магн без ору­жия, в сопро­вож­де­нии неболь­шой сви­ты, воз­вра­ща­ет­ся, как буд­то из обыч­но­го путе­ше­ст­вия. И вот из люб­ви к нему они тол­па­ми устрем­ля­лись навстре­чу и про­во­жа­ли его до Рима, так что он шел во гла­ве боль­шей силы, чем та, кото­рую он толь­ко что рас­пу­стил. Если бы он заду­мал совер­шить государ­ст­вен­ный пере­во­рот, для это­го ему вовсе не нуж­но было бы вой­ска.

44. Так как закон не раз­ре­шал три­ум­фа­то­ру перед три­ум­фом всту­пать в город, то Пом­пей послал сена­ту прось­бу ока­зать ему услу­гу и отло­жить выбо­ры кон­су­лов, чтобы он мог сво­им при­сут­ст­ви­ем содей­ст­во­вать избра­нию Пизо­на. Катон высту­пил про­тив это­го, и план Пом­пея на этот раз не удал­ся. Пом­пей удив­лял­ся сме­ло­сти и настой­чи­во­сти, с каки­ми этот чело­век, один, откры­то высту­пил в защи­ту пра­ва, и поже­лал любым спо­со­бом при­влечь его на свою сто­ро­ну. У Като­на было две пле­мян­ни­цы, и Пом­пей наме­ре­вал­ся сам женить­ся на одной, а дру­гую дать в жены сво­е­му сыну. Катон, одна­ко, запо­до­зрил здесь хит­рость, поняв, что его хотят неко­то­рым обра­зом под­ку­пить. Но его сест­ра и жена доса­до­ва­ли на то, что он отверг свой­ство с Пом­пе­ем Маг­ном. Меж­ду тем Пом­пей, желая сде­лать кон­су­лом Афра­ния, роздал за него мно­го денег по цен­ту­ри­ям³³, и граж­дане при­хо­ди­ли за день­га­ми в сады Пом­пея. Дело это полу­чи­ло оглас­ку, и Пом­пей стал под­вер­гать­ся напад­кам за то, что выс­шую долж­ность, кото­рой сам добил­ся сво­и­ми вели­ки­ми дея­ни­я­ми, сде­лал про­даж­ной для тех, кто не мог заво­е­вать ее доб­ле­стью. Катон ска­зал тогда сво­им жен­щи­нам: «Этот позор долж­ны будут разде­лить те, кто всту­пит в род­ство с Пом­пе­ем». И жен­щи­ны согла­си­лись, что Катон луч­ше их судит о том, что при­лич­но и что подо­ба­ет.

45. Три­умф Пом­пея был столь велик, что, хотя и был рас­пре­де­лен на два дня, вре­ме­ни не хва­ти­ло и мно­гие при­готов­ле­ния, кото­рые послу­жи­ли бы укра­ше­нию любо­го дру­го­го вели­ко­леп­но­го три­ум­фа, выпа­ли из про­грам­мы зре­ли­ща. На таб­ли­цах, кото­рые нес­ли впе­ре­ди, были обо­зна­че­ны стра­ны и наро­ды, над кото­ры­ми справ­лял­ся три­умф: Понт, Арме­ния, Кап­па­до­кия, Пафла­го­ния, Мидия, Кол­хида, ибе­ры, аль­ба­ны, Сирия, Кили­кия, Месо­пота­мия, пле­ме­на Фини­кии и Пале­сти­ны, Иудея, Ара­вия, а так­же пира­ты, окон­ча­тель­но уни­что­жен­ные на суше и на море. В этих стра­нах было взя­то не менее тыся­чи кре­по­стей и почти девять­сот горо­дов, у пира­тов было захва­че­но восемь­сот кораб­лей, трид­цать девять опу­сто­шен­ных горо­дов были засе­ле­ны вновь. Кро­ме того, на осо­бых таб­ли­цах ука­зы­ва­лось, что дохо­ды от пода­тей состав­ля­ли до сих пор пять­де­сят мил­ли­о­нов драхм, тогда как заво­е­ван­ные им зем­ли при­не­сут восемь­де­сят пять мил­ли­о­нов. Пом­пей внес в государ­ст­вен­ную каз­ну чекан­ной моне­ты и сереб­ря­ных и золотых сосудов на два­дцать тысяч талан­тов, не счи­тая того, что он роздал вои­нам, при­чем полу­чив­ше­му самую мень­шую долю доста­лось тыся­ча пять­сот драхм. В три­ум­фаль­ной про­цес­сии, не счи­тая гла­ва­рей пира­тов, вели как плен­ни­ков сына Тиг­ра­на, царя Арме­нии, вме­сте с женой и доче­рью, жену само­го Тиг­ра­на, Зоси­му, царя иуде­ев Ари­сто­бу­ла, сест­ру Мит­ри­да­та, пяте­рых его детей и скиф­ских жен; затем вели залож­ни­ков, взя­тых у аль­ба­нов, ибе­ров и царя Ком­ма­ге­ны. Было выстав­ле­но мно­же­ство тро­фе­ев, в целом рав­ное чис­лу побед, одер­жан­ных самим Пом­пе­ем и его пол­ко­во­д­ца­ми. Но что боль­ше все­го при­нес­ло сла­вы Пом­пею, что ни одно­му рим­ля­ни­ну еще не выпа­да­ло на долю, это то, что свой тре­тий три­умф он празд­но­вал за победу над третьей частью све­та. До него и дру­гие три­жды справ­ля­ли три­умф, но Пом­пей полу­чил пер­вый три­умф за победу над Афри­кой, вто­рой — над Евро­пой, а этот послед­ний — над Ази­ей, так что после трех его три­ум­фов созда­ва­лось впе­чат­ле­ние, буд­то он неко­то­рым обра­зом поко­рил весь оби­тае­мый мир.

46. Пом­пею тогда не было еще, как утвер­жда­ют писа­те­ли, во всем срав­ни­ваю­щие и сбли­жаю­щие его с Алек­сан­дром, трид­ца­ти четы­рех лет; в дей­ст­ви­тель­но­сти же воз­раст его при­бли­жал­ся к соро­ка³⁴. Каким сча­стьем было бы для него как раз тогда окон­чить свою жизнь, когда ему еще сопут­ст­во­ва­ла Алек­сан­дро­ва уда­ча. Вся осталь­ная его жизнь при­но­си­ла ему либо успе­хи, навле­кав­шие на него зависть и нена­висть, либо непо­пра­ви­мые несча­стья. Дей­ст­ви­тель­но, свое вли­я­ние в государ­стве, при­об­ре­тен­ное бла­го­да­ря соб­ст­вен­ным заслу­гам, он употреб­лял на поль­зу дру­гих людей, и употреб­лял недо­стой­ным обра­зом; так, спо­соб­ст­вуя уси­ле­нию дру­гих, он нано­сил ущерб сво­е­му доб­ро­му име­ни и неза­мет­но был слом­лен соб­ст­вен­ной силой и вели­чи­ем. Когда в руки непри­я­те­ля попа­да­ют клю­че­вые пози­ции в горо­де, они умно­жа­ют вра­же­скую мощь — подоб­ным обра­зом Цезарь, обя­зан­ный сво­им воз­вы­ше­ни­ем в государ­стве вли­я­нию Пом­пея, совер­шен­но уни­что­жил того само­го чело­ве­ка, бла­го­да­ря кото­ро­му одер­жал верх над осталь­ны­ми. Про­изо­шло это сле­дую­щим обра­зом.

После воз­вра­ще­ния из Азии Лукул­ла, смер­тель­но оскорб­лен­но­го Пом­пе­ем, сенат не толь­ко устро­ил Лукул­лу тор­же­ст­вен­ный при­ем, но и стал побуж­дать его к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, чтобы с его помо­щью огра­ни­чить вли­я­ние Пом­пея, кото­рый так­же был уже в Риме. Лукулл, прав­да, рас­те­рял свой пыл и охла­дел к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, пре­дав­шись удо­воль­ст­ви­ям и раз­вле­че­ни­ям празд­но­сти и богат­ства. Тем не менее он напал на Пом­пея и при­нял­ся так настой­чи­во защи­щать свои рас­по­ря­же­ния в Азии, кото­рые Пом­пей отме­нил, что при под­держ­ке Като­на достиг в сена­те пол­ной победы.

Потер­пев пора­же­ние и тес­ни­мый в сена­те, Пом­пей был вынуж­ден при­бег­нуть к помо­щи народ­ных три­бу­нов и свя­зать­ся с маль­чиш­ка­ми. Самый отвра­ти­тель­ный и наг­лый из них, Кло­дий, охот­но пой­дя навстре­чу Пом­пею, поста­вил его в пол­ную зави­си­мость от наро­да. Кло­дий застав­лял Пом­пея, вопре­ки его досто­ин­ству, бегать за собой по фору­му и поль­зо­вал­ся его под­держ­кой, чтобы при­дать вес зако­но­про­ек­там, кото­рые он пред­ла­гал, и речам, кото­рые он про­из­но­сил, желая лестью снис­кать рас­по­ло­же­ние тол­пы. Кро­ме того, — слов­но обще­ст­вом сво­им он не позо­рил, но бла­го­де­тель­ст­во­вал Пом­пея, — Кло­дий тре­бо­вал еще награ­ды, кото­рую впо­след­ст­вии и полу­чил, — Пом­пей при­нес ему в жерт­ву Цице­ро­на, кото­рый был дру­гом Пом­пея и очень часто ока­зы­вал ему услу­ги на государ­ст­вен­ном попри­ще. Когда Цице­рон в мину­ту опас­но­сти обра­тил­ся за помо­щью к Пом­пею, послед­ний даже не при­нял его, но, при­ка­зав закрыть две­ри перед все­ми, кто при­хо­дил к нему, сам ушел через дру­гой выход. Цице­ро­ну при­шлось тогда из стра­ха перед судеб­ным про­цес­сом тай­но поки­нуть Рим³⁵.

47. В это вре­мя Цезарь по воз­вра­ще­нии в Рим после пре­ту­ры пред­при­нял такой ход, кото­рый в тот момент стя­жал ему горя­чую любовь сограж­дан, а впо­след­ст­вии доста­вил огром­ную власть, Пом­пею же и само­му государ­ству нанес тяже­лей­ший ущерб. Цезарь стал доби­вать­ся сво­его пер­во­го кон­суль­ства. Несо­гла­сия меж­ду Пом­пе­ем и Крас­сом, если бы Цезарь при­со­еди­нил­ся к одно­му из них, сра­зу дела­ли его вра­гом дру­го­го. Имея это в виду, Цезарь попы­тал­ся при­ми­рить обо­их государ­ст­вен­ных дея­те­лей — дело само по себе пре­крас­ное, муд­рое и отве­чаю­щее инте­ре­сам государ­ства, но зате­ян­ное с дур­ным наме­ре­ни­ем и про­веден­ное с тон­ким ковар­ст­вом. До сих пор разде­лен­ное на две части могу­ще­ство, как груз на кораб­ле, вырав­ни­ва­ло крен и под­дер­жи­ва­ло рав­но­ве­сие в государ­стве. Теперь же могу­ще­ство сосре­дото­чи­лось в одном пунк­те и сде­ла­лось настоль­ко неодо­ли­мым, что опро­ки­ну­ло и раз­ру­ши­ло весь суще­ст­ву­ю­щий порядок вещей. Поэто­му Катон в ответ на утвер­жде­ние, что рес­пуб­ли­ку нис­про­верг­ла воз­ник­шая впо­след­ст­вии враж­да меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем, заявил, что оши­ба­ют­ся те, кто счи­та­ет при­чи­ной гибе­ли рес­пуб­ли­ки это послед­нее обсто­я­тель­ство. Дей­ст­ви­тель­но, не раздо­ры, не враж­да этих государ­ст­вен­ных дея­те­лей, а их объ­еди­не­ние и друж­ба при­нес­ли рес­пуб­ли­ке пер­вей­шее и вели­чай­шее несча­стье.

Цезарь был избран кон­су­лом и тот­час в уго­ду бед­ня­кам и неиму­щим внес зако­но­про­ект об осно­ва­нии коло­ний и разда­че земель³⁶; тем самым он нару­шил досто­ин­ство сво­его сана, пре­вра­тив кон­суль­ство в сво­его рода три­бу­нат. Когда това­рищ Цеза­ря по долж­но­сти, Бибул, вос­про­ти­вил­ся его наме­ре­ни­ям, а Катон ста­рал­ся все­мер­но помочь Бибу­лу, Цезарь про­сто выпу­стил на ора­тор­ское воз­вы­ше­ние Пом­пея и, обра­тив­шись к нему, спро­сил, одоб­ря­ет ли тот вне­сен­ные им зако­но­про­ек­ты. Когда после­до­вал утвер­ди­тель­ный ответ, Цезарь про­дол­жал: «Итак, если кто-нибудь взду­ма­ет наси­ли­ем поме­шать зако­но­про­ек­ту, при­дешь ли ты на помощь наро­ду?» «Конеч­но, — отве­тил Пом­пей, — про­тив тех, кто угро­жа­ет мечом, я выступ­лю с мечом и щитом». Ниче­го более гру­бо­го Пом­пей, кажет­ся, до это­го дня еще не гово­рил и не совер­шал. Поэто­му в оправ­да­ние Пом­пея гово­ри­ли, что эти сло­ва сорва­лись у него с язы­ка сго­ря­ча. Одна­ко после­дую­щие собы­тия ясно пока­за­ли, что Пом­пей совер­шен­но под­чи­нил­ся Цеза­рю. Дей­ст­ви­тель­но, вопре­ки всем ожи­да­ни­ям, Пом­пей женил­ся на Юлии, доче­ри Цеза­ря, уже обру­чен­ной с Цепи­о­ном и соби­рав­шей­ся вый­ти замуж через несколь­ко дней. Чтобы смяг­чить гнев Цепи­о­на, Пом­пей обе­щал ему в жены соб­ст­вен­ную дочь, хотя она тоже была ранее обру­че­на с Фав­стом, сыном Сул­лы. Сам Цезарь женил­ся на Каль­пур­нии, доче­ри Пизо­на.

48. После это­го Пом­пей напол­нил Рим сво­и­ми вои­на­ми и вер­шил все дела путем откры­то­го наси­лия. Так, его вои­ны вне­зап­но напа­ли на Бибу­ла, когда тот спус­кал­ся на форум вме­сте с Лукул­лом и Като­ном, и пере­ло­ма­ли пру­тья его лик­то­ров; кто-то из них высы­пал на голо­ву Бибу­ла кор­зи­ну с наво­зом; двое народ­ных три­бу­нов, его сопро­вож­дав­шие, были ране­ны. Очи­стив таким обра­зом форум от сво­их про­тив­ни­ков, Цезарь и Пом­пей утвер­ди­ли закон о рас­пре­де­ле­нии земель. Соблаз­нен­ный этим зако­ном, народ сде­лал­ся сго­вор­чи­вым и склон­ным при­ни­мать вся­кое их пред­ло­же­ние; теперь он вовсе не вни­кал ни во что, но мол­ча­ли­во одоб­рял их зако­но­про­ек­ты. Таким обра­зом были утвер­жде­ны рас­по­ря­же­ния Пом­пея, из-за кото­рых у него шел спор с Лукул­лом, Цеза­рю же были пре­до­став­ле­ны Гал­лия по эту и по ту сто­ро­ны Альп и Илли­рия, а так­же четы­ре пол­ных леги­о­на сро­ком на пять лет; кон­су­ла­ми на сле­дую­щий год были выбра­ны Пизон, тесть Цеза­ря, и Габи­ний, один из наи­бо­лее отвра­ти­тель­ных льсте­цов Пом­пея. Во вре­мя этих собы­тий Бибул сидел вза­пер­ти в сво­ем доме; в тече­ние вось­ми меся­цев он не появ­лял­ся для выпол­не­ния сво­их обя­зан­но­стей кон­су­ла, а лишь изда­вал ука­зы, пол­ные злоб­ных обви­не­ний про­тив его про­тив­ни­ков — Пом­пея и Цеза­ря. Что каса­ет­ся Като­на, то он, слов­но одер­жи­мый про­ро­че­ским наи­ти­ем, пред­ве­щал в сена­те пред­сто­я­щую судь­бу рес­пуб­ли­ки и само­го Пом­пея. Лукулл же, устав от борь­бы, жил на покое, как чело­век, уже неспо­соб­ный боль­ше к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. По это­му пово­ду Пом­пей заме­тил, что ста­ри­ку пре­да­вать­ся рос­ко­ши подо­ба­ет еще мень­ше, чем зани­мать­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми.

Тем не менее и сам Пом­пей быст­ро рас­те­рял свою энер­гию, уха­жи­вая за моло­дой женой; он посвя­щал ей бо́льшую часть сво­его вре­ме­ни, про­во­дя вме­сте с нею целые дни в заго­род­ных име­ньях и садах и вовсе не обра­щая вни­ма­ния на то, что тво­ри­лось на фору­ме. Кло­дий, быв­ший тогда народ­ным три­бу­ном, стал отно­сить­ся к нему пре­не­бре­жи­тель­но и поз­во­лил себе весь­ма наг­лые поступ­ки. Так, он изгнал из Рима Цице­ро­на и послал Като­на на Кипр под пред­ло­гом веде­ния вой­ны на этом ост­ро­ве. Видя, что народ все­це­ло ему пре­дан, пото­му что он во всем угож­да­ет наро­ду, Кло­дий сра­зу же после отъ­езда Цеза­ря в Гал­лию сде­лал попыт­ку отме­нить неко­то­рые рас­по­ря­же­ния Пом­пея. Он захва­тил плен­но­го Тиг­ра­на и дер­жал его в сво­ем доме, а затем воз­будил судеб­ные про­цес­сы про­тив дру­зей Пом­пея, чтобы испро­бо­вать, како­ва сила вли­я­ния Пом­пея. В кон­це кон­цов, когда Пом­пей лич­но высту­пил на одном из таких про­цес­сов, Кло­дий в окру­же­нии тол­пы бес­стыд­ных него­дя­ев под­нял­ся на воз­вы­ше­ние и задал такие вопро­сы: «Кто раз­нуздан­ный тиранн? Кто этот чело­век, ищу­щий чело­ве­ка? Кто поче­сы­ва­ет одним паль­цем голо­ву?»³⁷ На каж­дый вопрос тол­па гром­ко и строй­но, слов­но хоро­шо обу­чен­ный хор, выкри­ки­ва­ла, едва лишь Кло­дий встря­хи­вал кра­ем тоги, — «Пом­пей».

49. Эти напад­ки, конеч­но, силь­но огор­ча­ли Пом­пея, кото­рый не при­вык под­вер­гать­ся поно­ше­ни­ям и был совер­шен­но неопы­тен в подоб­но­го рода борь­бе. Одна­ко еще боль­ше он опе­ча­лил­ся, узнав, что сенат зло­рад­ст­ву­ет по пово­ду нане­сен­ных ему оскорб­ле­ний, счи­тая его нака­зан­ным за пре­да­тель­ство по отно­ше­нию к Цице­ро­ну. Меж­ду тем на фору­ме дело дошло до дра­ки, при­чем несколь­ко чело­век было ране­но, а одно­го из рабов Кло­дия пой­ма­ли с обна­жен­ным мечом при попыт­ке про­брать­ся к Пом­пею сквозь тол­пу обсту­пив­ших его людей. Пом­пей, бояв­ший­ся наг­лых выхо­док и зло­сло­вия Кло­дия, вос­поль­зо­вал­ся этим пред­ло­гом, чтобы боль­ше не появ­лять­ся на фору­ме, пока Кло­дий оста­вал­ся в сво­ей долж­но­сти. Все это вре­мя Пом­пей не выхо­дил из сво­его дома, обсуж­дая с дру­зья­ми, как бы смяг­чить гнев сена­та и луч­ших граж­дан про­тив него. Кул­ле­он сове­то­вал ему раз­ве­стись с Юли­ей и, порвав с Цеза­рем, перей­ти на сто­ро­ну сена­та. Пом­пей отверг этот совет, а при­нял пред­ло­же­ние тех, кто желал воз­вра­ще­ния Цице­ро­на, закля­то­го вра­га Кло­дия, чело­ве­ка, поль­зо­вав­ше­го­ся вели­чай­шим рас­по­ло­же­ни­ем сена­та. Во гла­ве силь­но­го отряда Пом­пей про­во­дил на форум бра­та Цице­ро­на, и тот обра­тил­ся к наро­ду с прось­бой за изгнан­ни­ка; после схват­ки, в кото­рой было мно­же­ство ране­ных и даже несколь­ко уби­тых, Пом­пею уда­лось одо­леть Кло­дия. Воз­вра­тив­шись закон­ным поряд­ком из изгна­ния, Цице­рон не толь­ко сра­зу же при­ми­рил Пом­пея с сена­том, но, высту­пив в поль­зу хлеб­но­го зако­на³⁸, сно­ва сде­лал Пом­пея до неко­то­рой сте­пе­ни вла­ды­кой всех земель и морей, при­над­ле­жав­ших рим­ля­нам. Ибо вла­сти и над­зо­ру Пом­пея были под­чи­не­ны гава­ни, тор­го­вые цен­тры, про­да­жа зер­на, — одним сло­вом, вся дея­тель­ность море­хо­дов и зем­ледель­цев. Кло­дий обви­нял Пом­пея, дока­зы­вая, что этот закон вне­сен не из-за нехват­ки хле­ба, а наобо­рот, нехват­ка искус­ст­вен­но вызва­на, чтобы про­ве­сти закон и чтобы новые пол­но­мо­чия опять ожи­ви­ли как бы пара­ли­зо­ван­ную силу Пом­пея. Дру­гие виде­ли во всем этом хит­рую выдум­ку кон­су­ла Спин­те­ра, кото­рый желал облечь Пом­пея выс­шей вла­стью для того, чтобы его само­го посла­ли на помощь царю Пто­ле­мею³⁹. Одна­ко народ­ный три­бун Кани­ний пред­ло­жил зако­но­про­ект, по кото­ро­му Пом­пей дол­жен был без воен­ной силы, а толь­ко с дву­мя лик­то­ра­ми при­ми­рить алек­сан­дрий­цев с царем. Пом­пей, види­мо, был дово­лен этим пред­ло­же­ни­ем, сенат же отверг его под тем бла­го­вид­ным пред­ло­гом, что он опа­са­ет­ся за жизнь Пом­пея. На фору­ме и око­ло сенат­ской курии были най­де­ны раз­бро­сан­ные гра­моты, в кото­рых гово­ри­лось, что Пто­ле­мей про­сит назна­чить пол­ко­вод­цем в помощь ему Пом­пея, а не Спин­те­ра. Тима­ген гово­рит, что Пто­ле­мей поки­нул Еги­пет без насто­я­тель­ной необ­хо­ди­мо­сти, но лишь по сове­ту Фео­фа­на, кото­рый ста­рал­ся доста­вить Пом­пею новый источ­ник лич­но­го обо­га­ще­ния и создать пред­лог для ново­го похо­да. Под­лая уго­д­ли­вость Фео­фа­на сооб­ща­ет, конеч­но, убеди­тель­ность этой исто­рии, но, с дру­гой сто­ро­ны, сам харак­тер Пом­пея, кото­рый неспо­со­бен был из често­лю­бия на столь низ­кое ковар­ство, дела­ет ее совер­шен­но неве­ро­ят­ной.

50. Постав­лен­ный во гла­ве снаб­же­ния хле­бом, Пом­пей начал направ­лять в раз­лич­ные обла­сти сво­их лега­тов и дру­зей, сам же, отплыв в Сици­лию, Сар­ди­нию и Афри­ку, собрал там боль­шое коли­че­ство хле­ба. Когда он соби­рал­ся вый­ти в море, под­ня­лась буря, и корм­чие не реша­лись снять­ся с яко­ря. Тогда Пом­пей пер­вым взо­шел на борт кораб­ля и, при­ка­зав отдать якорь, вскри­чал: «Плыть необ­хо­ди­мо, а жить — нет!» При такой отва­ге и рве­нии Пом­пею сопут­ст­во­ва­ло сча­стье, и ему уда­лось напол­нить рын­ки хле­бом, а море покрыть гру­зо­вы­ми суда­ми с про­до­воль­ст­ви­ем. Поэто­му была ока­за­на помощь даже чуже­зем­цам, и изоби­лие из бога­то­го источ­ни­ка пото­ком раз­ли­лось по всем зем­лям.

51. Цезарь в это вре­мя, бла­го­да­ря Галль­ской войне, достиг боль­шо­го могу­ще­ства. И хотя он нахо­дил­ся так дале­ко от Рима и был, по-види­мо­му, занят вой­ной с бел­га­ми, све­ва­ми и бри­тан­ца­ми, одна­ко бла­го­да­ря сво­ей хит­ро­сти умел в самых важ­ных делах неза­мет­но ока­зы­вать про­ти­во­дей­ст­вие Пом­пею в Народ­ном собра­нии. Со сво­им вой­ском он обра­щал­ся, как с живым телом, не про­сто направ­ляя его про­тив вар­ва­ров, но боя­ми с непри­я­те­лем, слов­но охотой или трав­лей зве­рей, зака­ляя его и делая непо­беди­мым и страш­ным. Золо­то, сереб­ро и про­чую бога­тую добы­чу, захва­чен­ную в бес­чис­лен­ных похо­дах, Цезарь отсы­лал в Рим. Эти сред­ства он употреб­лял на подар­ки эди­лам, пре­то­рам, кон­су­лам и их женам, чем при­об­рел рас­по­ло­же­ние мно­гих. Поэто­му, когда он, перей­дя Аль­пы, зимо­вал в Луке, туда напе­ре­рыв устре­ми­лось мно­же­ство муж­чин и жен­щин и сре­ди про­чих — две­сти сена­то­ров (в их чис­ле Пом­пей и Красс), так что у две­рей дома Цеза­ря мож­но было увидеть сто два­дцать лик­тор­ских свя­зок, раз­лич­ных лиц в кон­суль­ском и пре­тор­ском ран­ге. Всех при­быв­ших Цезарь отпу­стил, щед­ро разда­вая день­ги и посу­лы, а с Пом­пе­ем и Крас­сом он заклю­чил согла­ше­ние. Послед­ние долж­ны были доби­вать­ся кон­суль­ства, а Цезарь в помощь им обе­щал послать боль­шой отряд вои­нов для голо­со­ва­ния. Как толь­ко совер­шит­ся их избра­ние, они разде­лят меж­ду собой про­вин­ции и коман­до­ва­ние вой­ском, за Цеза­рем же долж­ны быть утвер­жде­ны его про­вин­ции на сле­дую­щее пяти­ле­тие.

Это согла­ше­ние, став­шее извест­ным в наро­де, пер­вые лица в государ­стве встре­ти­ли с боль­шим неудо­воль­ст­ви­ем. Мар­цел­лин, высту­пая перед собрав­шим­ся наро­дом, спро­сил обо­их пре­тен­ден­тов, будут ли они домо­гать­ся кон­суль­ства. Когда народ потре­бо­вал, чтобы они дали ответ, Пом­пей отве­чал пер­вым, ска­зав, что, может быть, он будет домо­гать­ся кон­суль­ства, а может быть, и нет. Красс же дал более скром­ный ответ, заявив, что посту­пит так, как счи­та­ет полез­ным для обще­го бла­га. Когда, нако­нец, Мар­цел­лин высту­пил про­тив Пом­пея и, види­мо, допу­стил в сво­ей речи рез­кие выра­же­ния, Пом­пей объ­явил, что Мар­цел­лин самый неспра­вед­ли­вый чело­век на све­те, вовсе не знаю­щий бла­го­дар­но­сти: ведь он, Пом­пей, сде­лал его из немо­го крас­но­ре­чи­вым, а из голод­но­го пре­сы­щен­ным обжо­рой.

52. Все про­чие пре­тен­ден­ты на долж­ность кон­су­ла отсту­пи­лись от сво­их домо­га­тельств, и толь­ко Луция Доми­ция Катон убедил не отка­зы­вать­ся, вся­че­ски его обо­д­ряя и гово­ря, что борь­ба с тиран­на­ми идет не за кон­суль­скую долж­ность, а за сво­бо­ду. Пом­пей, боясь упор­ства Като­на, опа­са­ясь, как бы он, и без того ведя за собой весь сенат, не при­влек на свою сто­ро­ну здра­во­мыс­ля­щую часть наро­да, не допу­стил Доми­ция на форум; он подо­слал воору­жен­ных людей, кото­рые уби­ли сопро­вож­дав­ше­го Доми­ция факе­ло­нос­ца, а осталь­ных обра­ти­ли в бег­ство. Послед­ним отсту­пил Катон: защи­щая Доми­ция, он полу­чил рану в пра­вый локоть.

Таки­ми-то сред­ства­ми Пом­пей и Красс доби­лись кон­суль­ства, но и в про­чих сво­их дей­ст­ви­ях при испол­не­нии долж­но­сти они про­яви­ли не боль­ше скром­но­сти. Преж­де все­го, когда народ хотел выбрать Като­на пре­то­ром и уже при­сту­пил к голо­со­ва­нию, Пом­пей рас­пу­стил собра­ние под пред­ло­гом небла­го­при­ят­ных зна­ме­ний. Вме­сто Като­на под­куп­лен­ные цен­ту­рии выбра­ли пре­то­ром Вати­ния. Затем через народ­но­го три­бу­на Тре­бо­ния Пом­пей и Красс внес­ли зако­но­про­ект, по кото­ро­му, — как было услов­ле­но преж­де, — пол­но­мо­чия Цеза­ря были про­дле­ны на вто­рое пяти­ле­тие; Крас­су была пре­до­став­ле­на Сирия и веде­ние вой­ны про­тив пар­фян, а само­му Пом­пею — вся Афри­ка и обе Испа­нии с четырь­мя леги­о­на­ми, из кото­рых два Пом­пей по прось­бе Цеза­ря на вре­мя пере­дал ему для Галль­ской вой­ны. По исте­че­нии сро­ка кон­суль­ства Красс отпра­вил­ся в свою про­вин­цию, Пом­пей же, освя­тив воз­двиг­ну­тый им театр, устро­ил гим­на­сти­че­ские и муси­че­ские состя­за­ния, а так­же трав­лю диких зве­рей, при кото­рой было уби­то пять­сот львов. Под конец Пом­пей пока­зал еще бит­ву со сло­на­ми — зре­ли­ще, все­го более пора­зив­шее рим­лян.

53. Эти зре­ли­ща вызва­ли у наро­да изум­ле­ние перед Пом­пе­ем и любовь к нему, но, с дру­гой сто­ро­ны, и не мень­шую зависть. Пом­пей пере­дал вой­ска и управ­ле­ние про­вин­ци­я­ми сво­им дове­рен­ным лега­там, а сам про­во­дил вре­мя с женой в Ита­лии, в сво­их име­ньях, пере­ез­жая из одно­го места в дру­гое и не реша­ясь оста­вить ее то ли из люб­ви к ней, то ли из-за ее при­вя­зан­но­сти к нему. Ибо при­во­дят и это послед­нее осно­ва­ние. Всем была извест­на неж­ность к Пом­пею моло­дой жен­щи­ны, страст­но любив­шей мужа, невзи­рая на его годы. Отча­сти при­чи­ной это­му была, по-види­мо­му, воз­держ­ность мужа, кото­рый доволь­ст­во­вал­ся толь­ко сво­ей женой, отча­сти же его при­род­ная вели­ча­вость, соеди­няв­ша­я­ся с при­ят­ным и при­вле­ка­тель­ным обхож­де­ни­ем, осо­бен­но соблаз­ни­тель­ным для жен­щин, если при­знать за исти­ну свиде­тель­ство гете­ры Фло­ры.

При выбо­рах эди­лов дело дошло до руко­паш­ной схват­ки, и мно­го людей око­ло Пом­пея было уби­то, так что ему при­шлось пере­ме­нить запач­кан­ную кро­вью одеж­ду. Слу­ги, при­нес­шие одеж­ду Пом­пея, про­из­ве­ли сво­ей бегот­ней силь­ный шум в доме. При виде окро­вав­лен­ной тоги моло­дая жен­щи­на, быв­шая в ту пору бере­мен­ной, лиши­лась чувств и с трудом при­шла в себя. От тако­го силь­но­го испу­га и вол­не­ния у нее нача­лись преж­девре­мен­ные роды. Поэто­му даже те, кто весь­ма рез­ко пори­цал друж­бу Пом­пея с Цеза­рем, не мог­ли ска­зать ниче­го дур­но­го о люб­ви этой жен­щи­ны. Она забе­ре­ме­не­ла сно­ва и, родив дочь, скон­ча­лась от родов, ребе­нок же пере­жил мать лишь на немно­го дней. Пом­пей совер­шил уже все при­готов­ле­ния для похо­рон в сво­ем аль­бан­ском име­нии, одна­ко народ силой заста­вил пере­не­сти тело на Мар­со­во поле, ско­рее из состра­да­ния к моло­дой жен­щине, чем в уго­ду Пом­пею и Цеза­рю. Из них обо­их, одна­ко, народ, по-види­мо­му, боль­ше ува­же­ния ока­зы­вал отсут­ст­ву­ю­ще­му Цеза­рю, чем Пом­пею, кото­рый был в Риме.

Тот­час же после смер­ти Юлии город при­шел в вол­не­ние, всюду цари­ло бес­по­кой­ство и слы­ша­лись сею­щие сму­ту речи. Род­ст­вен­ный союз, кото­рый преж­де ско­рее скры­вал, чем сдер­жи­вал, вла­сто­лю­бие этих двух людей, был теперь разо­рван. Вско­ре при­шло изве­стие о гибе­ли Крас­са в войне с пар­фя­на­ми. Его гибель устра­ни­ла еще одно важ­ное пре­пят­ст­вие для воз­ник­но­ве­ния граж­дан­ской вой­ны. Дей­ст­ви­тель­но, из стра­ха перед Крас­сом оба сопер­ни­ка так или ина­че дер­жа­лись по отно­ше­нию друг к дру­гу в пре­де­лах закон­но­сти. Но после того, как судь­ба унес­ла третье­го участ­ни­ка состя­за­ния, мож­но было вме­сте с коми­че­ским поэтом ска­зать, что один борец, выхо­дя на борь­бу с дру­гим,

Нет, для чело­ве­че­ской нату­ры любо­го сча­стья мало! Насы­тить и удо­вле­тво­рить ее невоз­мож­но, посколь­ку даже такая огром­ная власть, рас­про­стра­няв­ша­я­ся на столь обшир­ное про­стран­ство, не мог­ла ути­шить често­лю­бия этих двух людей. Хотя им и при­хо­ди­лось слу­шать и читать о том, что даже у богов

они счи­та­ли, что для них дво­их не хва­та­ет всей рим­ской дер­жа­вы.

54. Высту­пая как-то в Народ­ном собра­нии, Пом­пей заме­тил, что вся­кую почет­ную долж­ность ему дава­ли ско­рее, чем он того ожи­дал, и он отка­зы­вал­ся от этой долж­но­сти рань­ше, чем ожи­да­ли дру­гие. О спра­вед­ли­во­сти это­го заме­ча­ния свиде­тель­ст­ву­ет то, что он все­гда рас­пус­кал после похо­да свои вой­ска. Но тогда, пола­гая, что Цезарь вой­ска не рас­пу­стит, Пом­пей ста­рал­ся в про­ти­во­вес ему упро­чить соб­ст­вен­ное поло­же­ние, обес­пе­чив выс­шие государ­ст­вен­ные долж­но­сти за сво­и­ми при­вер­жен­ца­ми. Впро­чем, он не вво­дил ника­ких нов­шеств и не желал обна­ру­жи­вать сво­его недо­ве­рия к Цеза­рю, — напро­тив, ста­рал­ся пока­зать, что пре­зи­ра­ет его и ни во что не ста­вит.

Когда же Пом­пей стал заме­чать, что выс­шие государ­ст­вен­ные долж­но­сти рас­пре­де­ля­ют­ся не по его жела­нию, так как граж­дане под­куп­ле­ны, он решил не пре­пят­ст­во­вать сму­те. Тот­час пошли тол­ки о дик­та­то­ре. Пер­вым осме­лил­ся откры­то заявить об этом народ­ный три­бун Луци­лий, убеж­дая народ выбрать Пом­пея дик­та­то­ром. Катон так рез­ко воз­ра­жал про­тив это­го, что Луци­лию гро­зи­ла опас­ность поте­рять долж­ность три­бу­на. Мно­гие дру­зья Пом­пея высту­пи­ли в его защи­ту, утвер­ждая, что он не ищет и не жела­ет этой долж­но­сти. Катон похва­лил за это Пом­пея и убеж­дал его поза­бо­тить­ся о вос­ста­нов­ле­нии закон­но­го поряд­ка. Тогда Пом­пей, усты­див­шись, при­нял меры к вос­ста­нов­ле­нию поряд­ка, и были избра­ны кон­су­лы — Доми­ций и Мес­са­ла.

Потом, одна­ко, опять нача­лась сму­та, и мно­гие ста­ли уже более реши­тель­но тол­ко­вать о дик­та­то­ре. Катон, боясь, что его вынудят под­чи­нить­ся наси­лию, решил, что луч­ше пре­до­ста­вить Пом­пею какую-либо закон­ную долж­ность и тем отвра­тить его от этой неогра­ни­чен­ной и тиран­ни­че­ской вла­сти. Даже Бибул, хотя и был вра­гом Пом­пея, пер­вым подал свое мне­ние в сена­те об избра­нии Пом­пея един­ст­вен­ным кон­су­лом, ибо таким обра­зом рес­пуб­ли­ка или изба­вит­ся от тепе­реш­них бес­по­ряд­ков, или будет пора­бо­ще­на самым доб­лест­ным мужем. Это пред­ло­же­ние пока­за­лось стран­ным, имея в виду лицо, от кото­ро­го оно исхо­ди­ло. Тогда встал Катон; все жда­ли, что он будет воз­ра­жать про­тив ново­го зако­но­про­ек­та, но, когда в сена­те воца­ри­лось мол­ча­ние, он заявил, что сам не внес бы тако­го пред­ло­же­ния, одна­ко, коль ско­ро оно уже вне­се­но дру­гим, он сове­ту­ет его при­нять, пред­по­чи­тая любую власть без­вла­стию; кро­ме того, он счи­та­ет, что луч­ше Пом­пея никто не суме­ет управ­лять государ­ст­вом при таком бес­по­ряд­ке. Сенат при­нял пред­ло­же­ние и поста­но­вил, чтобы Пом­пей, выбран­ный кон­су­лом, пра­вил один; если же он сам потре­бу­ет себе това­ри­ща, пусть избе­рет его не рань­ше, как через два меся­ца. Итак, меж­ду­царь⁴² Суль­пи­ций назна­чил Пом­пея кон­су­лом, и Пом­пей дру­же­ски при­вет­ст­во­вал Като­на, выра­зив тому боль­шую бла­го­дар­ность и про­ся част­ным обра­зом помо­гать ему сове­том при выпол­не­нии долж­но­сти. Катон же отве­чал, что, по его мне­нию, Пом­пей вовсе не обя­зан его бла­го­да­рить, так как все, что он, Катон, гово­рил в сена­те, он ска­зал не ради него, Пом­пея, а ради государ­ства; он будет, доба­вил Катон, давать Пом­пею сове­ты част­ным обра­зом, если к нему обра­тят­ся, а если не обра­тят­ся, он пуб­лич­но выска­жет то, что сочтет полез­ным и нуж­ным. Таков Катон был во всем.

55. По при­бы­тии в город Пом­пей женил­ся на Кор­не­лии, доче­ри Метел­ла Сци­пи­о­на и вдо­ве погиб­ше­го в войне с пар­фя­на­ми Пуб­лия, сына Крас­са, на кото­рой тот женил­ся, когда она была еще девуш­кой. У этой моло­дой жен­щи­ны, кро­ме юно­сти и кра­соты, было мно­го и дру­гих досто­инств. Дей­ст­ви­тель­но, она полу­чи­ла пре­крас­ное обра­зо­ва­ние, зна­ла музы­ку и гео­мет­рию и при­вык­ла с поль­зой для себя слу­шать рас­суж­де­ния фило­со­фов. Эти ее каче­ства соеди­ня­лись с харак­те­ром, лишен­ным неснос­но­го тще­сла­вия — недо­стат­ка, кото­рый у моло­дых жен­щин вызы­ва­ет­ся заня­ти­ем нау­ка­ми. Про­ис­хож­де­ние и доб­рое имя ее отца были без­упреч­ны. Тем не менее брак не встре­тил одоб­ре­ния из-за боль­шой раз­ни­цы в воз­расте жени­ха и неве­сты: ведь по годам Кор­не­лия ско­рее годи­лась в жены сыну Пом­пея. Более про­ни­ца­тель­ные люди пола­га­ли, что Пом­пей пре­не­бре­га­ет инте­ре­са­ми государ­ства: нахо­дясь в затруд­ни­тель­ном поло­же­нии, государ­ство избра­ло его сво­им вра­чом и все­це­ло дове­ри­лось ему одно­му, а он в это вре­мя увен­чи­ва­ет себя вен­ка­ми и справ­ля­ет сва­деб­ные тор­же­ства, меж тем как ему сле­до­ва­ло бы счи­тать несча­стьем это свое кон­суль­ство, ибо, конеч­но, оно не было бы пре­до­став­ле­но ему вопре­ки уста­но­вив­шим­ся обы­ча­ям, если бы в оте­че­стве все обсто­я­ло бла­го­по­луч­но.

Когда Пом­пей начал про­цес­сы о под­ку­пе и лихо­им­стве и издал зако­ны, на осно­ва­нии кото­рых были воз­буж­де­ны судеб­ные пре­сле­до­ва­ния, он вел все дела со стро­гим бес­при­стра­сти­ем, добил­ся без­опас­но­сти, поряд­ка и спо­кой­ст­вия в судах, пред­седа­тель­ст­вуя там под охра­ной воору­жен­ной силы. Одна­ко в одном из таких про­цес­сов ока­зал­ся заме­шан­ным тесть его Сци­пи­он, и тут Пом­пей при­гла­сил к себе три­ста шесть­де­сят судей и про­сил их помочь тестю. Обви­ни­тель отка­зал­ся от про­цес­са, увидев, что судьи про­во­жа­ют Сци­пи­о­на с фору­ма. Поэто­му о Пом­пее сно­ва пошла дур­ная сла­ва. Но еще более рез­ким пори­ца­ни­ям он под­верг­ся, когда в нару­ше­ние соб­ст­вен­но­го зако­на, запре­щав­ше­го похваль­ные речи лицу, при­вле­чен­но­му к судеб­ной ответ­ст­вен­но­сти, высту­пил с похва­лой План­ку⁴³. Катон, кото­рый как раз был в чис­ле судей, закрыв рука­ми уши, объ­явил, что не подо­ба­ет ему слу­шать похва­лы в нару­ше­ние зако­на. Катон был исклю­чен из чис­ла судей перед голо­со­ва­ни­ем, но, к сты­ду для Пом­пея, Планк все же был осуж­ден голо­са­ми осталь­ных судей. Спу­стя несколь­ко дней быв­ший кон­сул Гип­сей⁴⁴, обви­ня­е­мый в под­ку­пе, под­ка­ра­у­лил Пом­пея, когда тот воз­вра­щал­ся после бани домой, к обеду, и стал умо­лять о помо­щи, обни­мая его коле­ни. Пом­пей же, прой­дя мимо него, заме­тил пре­зри­тель­но, что тот может испор­тить ему обед, но ниче­го дру­го­го не добьет­ся. Эта види­мая неров­ность в его поведе­нии навле­ка­ла на него пори­ца­ния. Впро­чем, все государ­ст­вен­ные дела Пом­пей при­вел в порядок. На остав­ши­е­ся пять меся­цев сво­его пре­бы­ва­ния в долж­но­сти он выбрал сото­ва­ри­щем сво­его тестя. Было выне­се­но поста­нов­ле­ние про­длить Пом­пею срок управ­ле­ния про­вин­ци­я­ми на сле­дую­щее четы­рех­ле­тие; кро­ме того, ему было дано по тыся­че талан­тов в год на содер­жа­ние вой­ска.

56. Дру­зья Цеза­ря вос­поль­зо­ва­лись этим пред­ло­гом, чтобы потре­бо­вать неко­то­ро­го вни­ма­ния и к Цеза­рю — чело­ве­ку, кото­рый вел так мно­го войн для рас­про­стра­не­ния рим­ско­го вла­ды­че­ства. В самом деле, гово­ри­ли они, Цезарь заслу­жи­ва­ет вто­ро­го кон­суль­ства или про­дле­ния сро­ка коман­до­ва­ния, чтобы дру­гой началь­ник, при­дя на сме­ну, не похи­тил у него сла­вы вели­ких подви­гов, но чтобы тот, кто их совер­шил, про­дол­жал коман­до­вать в покое и поче­те. Когда из-за этих тре­бо­ва­ний воз­ник­ли раз­но­гла­сия, Пом­пей, как бы стре­мясь из дру­же­ско­го рас­по­ло­же­ния к Цеза­рю изба­вить его от зави­сти, объ­явил, что у него есть пись­ма Цеза­ря, в кото­рых тот выра­жа­ет жела­ние при­нять пре­ем­ни­ка и отка­зать­ся от коман­до­ва­ния; одна­ко было бы спра­вед­ли­во пре­до­ста­вить ему пра­во заоч­но домо­гать­ся кон­суль­ства. Про­тив это­го вос­стал Катон, потре­бо­вав­ший, чтобы Цезарь искал себе какой-либо награ­ды у сограж­дан толь­ко как част­ный чело­век, сло­жив ору­жие. Пом­пей, слов­но убеж­ден­ный дово­да­ми Като­на, не наста­и­вал на сво­ем мне­нии, и тем сде­лал свои замыс­лы по отно­ше­нию к Цеза­рю еще более подо­зри­тель­ны­ми. Он послал Цеза­рю тре­бо­ва­ние вер­нуть пере­дан­ные ему леги­о­ны под пред­ло­гом пред­сто­я­щей вой­ны с пар­фя­на­ми. Цезарь ото­слал вои­нов назад, щед­ро ода­рив, хотя и знал, зачем у него их тре­бо­ва­ли.

57. После это­го Пом­пей опас­но зане­мог в Неа­по­ле, но попра­вил­ся. Неа­по­ли­тан­цы, по пред­ло­же­нию Пра­к­са­го­ра, спра­ви­ли бла­годар­ст­вен­ное празд­не­ство в честь избав­ле­ния его от опас­но­сти. Неа­по­ли­тан­цам ста­ли под­ра­жать соседи, и, таким обра­зом, празд­не­ства рас­про­стра­ни­лись по всей Ита­лии, так что малень­кие и боль­шие горо­да один за дру­гим справ­ля­ли мно­го­днев­ные празд­ни­ки. Не хва­та­ло места для тех, кто ото­всюду схо­дил­ся на празд­ник: доро­ги, селе­ния и гава­ни были пере­пол­не­ны наро­дом, справ­ляв­шим празд­не­ства с жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми и пир­ше­ства­ми. Мно­гие встре­ча­ли Пом­пея, укра­сив себя вен­ка­ми, с пылаю­щи­ми факе­ла­ми в руках, а про­во­жая, осы­па­ли его цве­та­ми, так что его воз­вра­ще­ние в Рим пред­став­ля­ло собой пре­крас­ное и вну­ши­тель­ное зре­ли­ще.

Это-то обсто­я­тель­ство, как гово­рят, боль­ше все­го и спо­соб­ст­во­ва­ло воз­ник­но­ве­нию вой­ны. Ибо гор­ды­ня и вели­кая радость овла­де­ли Пом­пе­ем и вытес­ни­ли все разум­ные сооб­ра­же­ния об истин­ном поло­же­нии дел. Пом­пей совер­шен­но отбро­сил теперь свою обыч­ную осто­рож­ность, кото­рая преж­де все­гда обес­пе­чи­ва­ла без­опас­ность и успех его пред­при­я­ти­ям, стал чрез­мер­но дер­зок и с пре­не­бре­же­ни­ем гово­рил о могу­ще­стве Цеза­ря. Он счи­тал, что ему не будет нуж­ды пус­кать в ход про­тив Цеза­ря ору­жие или обра­щать­ся к каким-либо затруд­ни­тель­ным и хло­пот­ли­вым дей­ст­ви­ям, но что теперь он гораздо лег­че уни­что­жит сопер­ни­ка, чем когда-то его воз­вы­сил. К тому же в это вре­мя из Гал­лии при­был Аппий с леги­о­на­ми, кото­рые Пом­пей дал взай­мы Цеза­рю. Аппий силь­но ума­лял подви­ги Цеза­ря в Гал­лии и рас­про­стра­нял о нем кле­вет­ни­че­ские тол­ки. Пом­пей, гово­рил он, не име­ет пред­став­ле­ния о сво­ем соб­ст­вен­ном могу­ще­стве и сла­ве, если хочет бороть­ся про­тив Цеза­ря каким-то иным ору­жи­ем, в то вре­мя как он может сокру­шить сопер­ни­ка с помо­щью его же соб­ст­вен­но­го вой­ска, лишь толь­ко появит­ся перед ним, — так вели­ка, дескать, в этом вой­ске нена­висть к Цеза­рю и любовь к Пом­пею. Так Пом­пей про­ни­кал­ся все боль­шим высо­ко­ме­ри­ем и, веря в свое могу­ще­ство, дошел до тако­го пре­не­бре­же­ния к силам сопер­ни­ка, что высме­и­вал тех, кто стра­шил­ся вой­ны; тех же, кто гово­рил ему, что не видит вой­ска, кото­рое будет сра­жать­ся про­тив Цеза­ря, если тот пой­дет на Рим, Пом­пей с весе­лой улыб­кой про­сил не бес­по­ко­ить­ся. «Сто­ит мне толь­ко, — гово­рил он, — топ­нуть ногой в любом месте Ита­лии, как тот­час же из-под зем­ли появит­ся и пешее и кон­ное вой­ско».

58. В про­ти­во­по­лож­ность Пом­пею Цезарь взял­ся за дело более реши­тель­но. Он не уда­лял­ся более на зна­чи­тель­ное рас­сто­я­ние от Ита­лии и от вре­ме­ни до вре­ме­ни посы­лал в Рим сво­их вои­нов на выбо­ры долж­ност­ных лиц. Мно­гих выс­ших маги­ст­ра­тов он тай­но при­вле­кал на свою сто­ро­ну, под­ку­пая их день­га­ми. Сре­ди них были кон­сул Павел, за тыся­чу пять­сот талан­тов изме­нив­ший Пом­пею, народ­ный три­бун Кури­он, избав­лен­ный Цеза­рем от его огром­ных дол­гов, и Марк Анто­ний, кото­рый по друж­бе к Кури­о­ну был при­ча­стен к его дол­гам. Один из началь­ни­ков, послан­ных Цеза­рем в Рим, как рас­ска­зы­ва­ли, сто­ял у сенат­ской курии и, услы­шав, что сенат отка­зы­ва­ет­ся про­длить срок коман­до­ва­ния Цеза­ря, уда­рил рукой по мечу и вскри­чал: «Ну, тогда вот этот меч даст ему раз­ре­ше­ние!» К этой же цели были направ­ле­ны все дей­ст­вия и при­готов­ле­ния Цеза­ря.

Впро­чем, тре­бо­ва­ния и пред­ло­же­ния Кури­о­на в защи­ту Цеза­ря по виду были вполне разум­ны и направ­ле­ны к обще­му бла­гу. А пред­ло­жил он одно из двух: или лишить Пом­пея коман­до­ва­ния, или, если Пом­пей удер­жит его, не отни­мать вой­ска у Цеза­ря; пусть они либо, став част­ны­ми лица­ми, блюдут закон и спра­вед­ли­вость, либо, оста­ва­ясь сопер­ни­ка­ми, доволь­ст­ву­ют­ся нынеш­ним поло­же­ни­ем и не ста­ра­ют­ся его изме­нить. Тот, кто осла­бит одно­го из них, толь­ко удво­ит этим могу­ще­ство, кото­ро­го стра­шит­ся. В ответ на это пред­ло­же­ние кон­сул Мар­целл назвал Цеза­ря раз­бой­ни­ком и потре­бо­вал объ­явить его вра­гом оте­че­ства, если он не сло­жит ору­жия. Тем не менее Кури­о­ну с помо­щью Анто­ния и Пизо­на уда­лось заста­вить сенат выска­зать­ся: он пред­ло­жил отой­ти в сто­ро­ну тем сена­то­рам, кото­рые тре­бо­ва­ли, чтобы толь­ко один Цезарь сло­жил ору­жие, а Пом­пей сохра­нил коман­до­ва­ние. И бо́льшая часть сена­то­ров ото­шла в сто­ро­ну. Когда же Кури­он попро­сил отой­ти в сто­ро­ну тех, кто счи­та­ет, что оба сопер­ни­ка долж­ны сло­жить ору­жие и отка­зать­ся от вла­сти, то за Пом­пея пода­ли голос два­дцать пять сена­то­ров, а за пред­ло­же­ние Кури­о­на — все осталь­ные. Сия­ю­щий от радо­сти, думая, что уже одер­жал победу, Кури­он выбе­жал из курии и устре­мил­ся в Народ­ное собра­ние, где его встре­ти­ли руко­плес­ка­ни­я­ми, осы­пав вен­ка­ми и цве­та­ми.

Пом­пей не при­сут­ст­во­вал на заседа­нии сена­та, пото­му что пол­ко­вод­цы, коман­дую­щие леги­о­на­ми, не име­ют пра­ва всту­пать в город. Меж­ду тем под­нял­ся Мар­целл и заявил, что не может доль­ше сидеть и выслу­ши­вать все эти рас­суж­де­ния: он видит, как десять леги­о­нов уже пере­хо­дят Аль­пы, и пото­му идет, чтобы сна­рядить в путь того, кто станет сра­жать­ся про­тив них за оте­че­ство. 59. После это­го, как бы в знак тра­у­ра, сена­то­ры пере­ме­ни­ли свою одеж­ду. Мар­целл, сопро­вож­дае­мый всем сена­том, пошел через форум за город­скую чер­ту к Пом­пею. Став про­тив него, Мар­целл ска­зал: «При­ка­зы­ваю тебе, Пом­пей, ока­зать помощь оте­че­ству, поль­зу­ясь для это­го не толь­ко налич­ны­ми воору­жен­ны­ми сила­ми, но и наби­рая новые леги­о­ны». То же самое заявил и Лен­тул, один из двух избран­ных на сле­дую­щий год кон­су­лов.

Пом­пей при­нял­ся наби­рать вой­ско, одна­ко одни вовсе не под­чи­ня­лись его при­ка­зам, иные — немно­гие — соби­ра­лись с трудом и неохот­но, боль­шин­ство же гром­ко тре­бо­ва­ло при­ми­ре­ния сопер­ни­ков. Ибо, несмот­ря на про­ти­во­дей­ст­вие сена­та, Анто­ний про­чи­тал в Народ­ном собра­нии пись­мо Цеза­ря с весь­ма соблаз­ни­тель­ны­ми для наро­да пред­ло­же­ни­я­ми. А имен­но, Цезарь пред­ла­гал обо­им вер­нуть­ся из сво­их про­вин­ций и рас­пу­стить вой­ска, затем, отдав­шись в рас­по­ря­же­ние и на милость наро­да, пред­ста­вить отчет о сво­ей дея­тель­но­сти. Но Лен­тул, всту­пив­ший уже в долж­ность кон­су­ла, не созы­вал сена­та. Цице­рон, кото­рый неза­дол­го до того воз­вра­тил­ся из Кили­кии, хло­потал о согла­ше­нии и внес пред­ло­же­ние, чтобы Цезарь, поки­нув Гал­лию и рас­пу­стив все осталь­ное вой­ско, сохра­нил за собою лишь два леги­о­на и про­вин­цию Илли­рию и ожи­дал сво­его вто­ро­го кон­суль­ства. Одна­ко, когда Лен­тул высту­пил про­тив это­го, а Катон гром­ко заявил, что Пом­пей совер­шит ошиб­ку, поз­во­лив еще раз себя обма­нуть, согла­ше­ние не состо­я­лось.

60. Меж­ду тем при­шло сооб­ще­ние, что Цезарь занял Ари­мин, боль­шой город в Ита­лии, и со всем вой­ском идет пря­мо на Рим. Послед­нее изве­стие, одна­ко, было лож­ным. Ибо Цезарь шел, ведя за собой не боль­ше трех­сот всад­ни­ков и пяти тысяч пехо­тин­цев. Он не стал дожи­дать­ся под­хо­да осталь­ных сил, сто­яв­ших за Аль­па­ми, так как пред­по­чи­тал напасть на вра­га врас­плох, когда тот нахо­дит­ся в заме­ша­тель­стве, чем дать ему вре­мя под­гото­вить­ся к войне. Подой­дя к реке Руби­ко­ну, по кото­рой про­хо­ди­ла гра­ни­ца его про­вин­ции, Цезарь оста­но­вил­ся в мол­ча­нии и нере­ши­тель­но­сти, взве­ши­вая, насколь­ко велик риск его отваж­но­го пред­при­я­тия. Нако­нец, подоб­но тем, кто бро­са­ет­ся с кру­чи в зия­ю­щую про­пасть, он отки­нул рас­суж­де­ния, зажму­рил гла­за перед опас­но­стью и, гром­ко ска­зав по-гре­че­ски окру­жаю­щим: «Пусть будет бро­шен жре­бий», — стал пере­во­дить вой­ско через реку⁴⁵.

Лишь толь­ко рас­про­стра­ни­лись пер­вые слу­хи об этом собы­тии, в Риме воца­ри­лось бес­по­кой­ство, страх и смя­те­ние, како­го не быва­ло нико­гда рань­ше. Сенат тот­час с вели­чай­шей поспеш­но­стью собрал­ся к Пом­пею, яви­лись и выс­шие долж­ност­ные лица. Тулл спро­сил Пом­пея, где его вой­ско и насколь­ко оно мно­го­чис­лен­но. После неко­то­ро­го про­мед­ле­ния Пом­пей неуве­рен­но отве­тил, что леги­о­ны, при­шед­шие от Цеза­ря, нахо­дят­ся в готов­но­сти, а кро­ме того, он пред­по­ла­га­ет быст­ро све­сти воеди­но набран­ные преж­де трид­цать тысяч чело­век. Тогда Тулл вскри­чал: «Ты обма­нул нас, Пом­пей!» — и пред­ло­жил послать послов к Цеза­рю. Некто Фаво­ний, вооб­ще чело­век незло­би­вый, но уве­рен­ный, что сво­ей упря­мой над­мен­но­стью он под­ра­жа­ет бла­го­род­но­му пря­мо­ду­шию Като­на, пред­ло­жил Пом­пею топ­нуть ногой и выве­сти из-под зем­ли обе­щан­ные леги­о­ны. Пом­пей спо­кой­но вынес эту бес­такт­ную издев­ку. Когда же Катон стал напо­ми­нать ему о том, что еще вна­ча­ле гово­рил о Цеза­ре, Пом­пей отве­тил, что пред­ска­за­ния Като­на ока­за­лись более вер­ны­ми, а он, Пом­пей, дей­ст­во­вал более дру­же­люб­но, чем сле­до­ва­ло. 61. Катон пред­ло­жил выбрать Пом­пея глав­но­ко­ман­дую­щим с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми, при­ба­вив, что винов­ник этих вели­ких бед дол­жен сам поло­жить им конец. Катон тот­час выехал в Сици­лию (ему была назна­че­на эта про­вин­ция), так же посту­пил и каж­дый из осталь­ных долж­ност­ных лиц, отпра­вив­шись в назна­чен­ную ему по жре­бию про­вин­цию.

Меж­ду тем почти вся Ита­лия была охва­че­на смя­те­ни­ем, и дело­вая жизнь нахо­ди­лась в рас­строй­стве. Ино­го­род­ние ото­всюду поспеш­но сбе­га­лись в Рим, а сто­лич­ные жите­ли, напро­тив, уез­жа­ли, остав­ляя город, где при таком смя­те­нии и бес­по­ряд­ке достой­ные граж­дане про­яви­ли сла­бость, а буй­ная чернь ока­за­ла дерз­кое непо­ви­но­ве­ние вла­стям. Дей­ст­ви­тель­но, никак не уда­ва­лось успо­ко­ить стра­хи и опа­се­ния, и дей­ст­во­вать в согла­сии со здра­вым раз­мыш­ле­ни­ем Пом­пею не дава­ли, но в каком бы состо­я­нии духа кто ни нахо­дил­ся, — будь то страх, печаль или бес­по­кой­ство, — он со сво­и­ми забота­ми являл­ся к Пом­пею, так что в один и тот же день неред­ко при­ни­ма­лись про­ти­во­по­лож­ные реше­ния. Полу­чить о вра­гах досто­вер­ные сведе­ния Пом­пей не мог, так как слиш­ком мно­го было вест­ни­ков-оче­вид­цев, выра­жав­ших неудо­воль­ст­вие, если он им не верил. Нако­нец, он издал указ, в кото­ром объ­явил, что в горо­де начал­ся мятеж, а пото­му велел всем сена­то­рам сле­до­вать за собой, пред­у­преж­дая, что будет счи­тать вся­ко­го остав­ше­го­ся дру­гом Цеза­ря. Так, позд­но вече­ром, Пом­пей поки­нул город. Кон­су­лы бежа­ли, даже не совер­шив пола­гаю­ще­го­ся по обы­чаю перед нача­лом вой­ны жерт­во­при­но­ше­ния. Но, несмот­ря на все обру­шив­ши­е­ся на Пом­пея невзго­ды, его по-преж­не­му мож­но было назвать счаст­ли­вым из-за люб­ви к нему людей: хотя мно­гие выра­жа­ли недо­воль­ство вой­ной, но не было нико­го, кто бы нена­видел вое­на­чаль­ни­ка. Напро­тив, нашлось, пожа­луй, боль­ше таких, кто не в силах был поки­нуть Пом­пея, неже­ли тех, кто бежал во имя сво­бо­ды.

62. Спу­стя немно­го дней Цезарь, всту­пив в Рим, овла­дел горо­дом. Со все­ми он обо­шел­ся мило­сти­во и рас­по­ло­жил жите­лей к себе; толь­ко одно­му из народ­ных три­бу­нов, Метел­лу, когда тот попы­тал­ся поме­шать ему взять день­ги из каз­но­хра­ни­ли­ща, он при­гро­зил смер­тью, доба­вив сло­ва еще более суро­вые, чем сама угро­за: он ска­зал, что ему тяже­лее про­из­не­сти угро­зу, чем при­ве­сти ее в испол­не­ние. Про­гнав Метел­ла и взяв из каз­на­чей­ства что ему было нуж­но, Цезарь начал пре­сле­до­вать Пом­пея: он спе­шил изгнать послед­не­го из Ита­лии, пока не при­бы­ло из Испа­нии его вой­ско.

Меж­ду тем Пом­пей захва­тил Брун­ди­зий и, при­гото­вив доста­точ­ное чис­ло кораб­лей, тот­час отпра­вил на них кон­су­лов с трид­ца­тью когор­та­ми в Дирра­хий; тестя сво­его Сци­пи­о­на и сына Гнея он ото­слал в Сирию соби­рать флот. В Брун­ди­зии Пом­пей велел меж­ду тем укре­пить город­ские ворота и поста­вить на сте­ны наи­бо­лее про­вор­ных вои­нов; жите­лям он при­ка­зал сидеть спо­кой­но по домам, а весь город внут­ри стен избо­роздить рва­ми и на всех ули­цах, кро­ме двух, по кото­рым он сам отсту­пил к морю, вбить ост­рые колья. На тре­тий день Пом­пею уда­лось бес­пре­пят­ст­вен­но погру­зить на кораб­ли осталь­ное вой­ско. Затем он вне­зап­но дал сиг­нал вои­нам, охра­няв­шим сте­ны, и, быст­ро при­няв на борт под­бе­жав­ших, ото­шел от бере­га. Увидев остав­лен­ные защит­ни­ка­ми сте­ны, Цезарь понял, что вра­ги бежа­ли, и, пре­сле­дуя их, едва не набрел на ямы и колья, одна­ко, пред­у­преж­ден­ный брун­ди­зий­ца­ми, при­нял меры пре­до­сто­рож­но­сти и дви­нул­ся в обход; обна­ру­жи­лось, что все вра­же­ские кораб­ли вышли в море, кро­ме двух, да и те име­ли на бор­ту лишь незна­чи­тель­ное чис­ло вои­нов.

63. Неред­ко отплы­тие Пом­пея счи­та­ют одной из самых удач­ных его воен­ных хит­ро­стей. Сам Цезарь, одна­ко, выра­жал удив­ле­ние, поче­му Пом­пей, вла­дея укреп­лен­ным горо­дом, ожи­дая под­хо­да вой­ска из Испа­нии и гос­под­ст­вуя на море, все-таки оста­вил Ита­лию. Цице­рон так­же пори­ца­ет⁴⁶ Пом­пея за то, что, ведя вой­ну, тот ско­рее под­ра­жал так­ти­ке Феми­сток­ла, чем Перик­ла, хотя нахо­дил­ся в поло­же­нии, сход­ном ско­рее с Пери­к­ло­вым, чем с Феми­сто­кло­вым. Цезарь на деле пока­зал, как силь­но он боит­ся затяж­ной вой­ны. Дей­ст­ви­тель­но, он послал в Брун­ди­зий захва­чен­но­го в плен Нуме­рия, дру­га Пом­пея, пред­ла­гая согла­ше­ние на спра­вед­ли­вых усло­ви­ях. Одна­ко Нуме­рий отплыл вме­сте с Пом­пе­ем. После это­го Цезарь в тече­ние шести­де­ся­ти дней без кро­во­про­ли­тия стал вла­ды­кой всей Ита­лии. Спер­ва он думал тот­час же начать пре­сле­до­ва­ние Пом­пея, но из-за отсут­ст­вия кораб­лей пошел похо­дом в Испа­нию, имея в виду скло­нить на свою сто­ро­ну нахо­див­ши­е­ся там вой­ска Пом­пея.

64. Меж­ду тем Пом­пей успел собрать боль­шие воен­ные силы. Флот Пом­пея не имел себе рав­ных. Он состо­ял из пяти­сот бое­вых кораб­лей и огром­но­го чис­ла лег­ких и сто­ро­же­вых судов. Что каса­ет­ся его кон­ни­цы, то к ней при­над­ле­жал цвет моло­де­жи Рима и Ита­лии в чис­ле семи тысяч чело­век, выдаю­щих­ся сво­им про­ис­хож­де­ни­ем, богат­ст­вом и отва­гой. Пешее вой­ско, одна­ко, было сме­шан­ным по соста­ву и еще тре­бо­ва­ло выуч­ки. Во вре­мя пре­бы­ва­ния в Берое Пом­пей рья­но взял­ся за его обу­че­ние, при­ни­мая лич­ное уча­стие в воен­ных упраж­не­ни­ях, слов­но чело­век, нахо­дя­щий­ся в пол­ном рас­цве­те сил. Лич­ный при­мер пол­ко­во­д­ца имел гро­мад­ное вли­я­ние на муже­ство вои­нов. Они виде­ли, как пяти­де­ся­ти­вось­ми­лет­ний Пом­пей Магн то состя­зал­ся пешим в пол­ном воору­же­нии, то вер­хом, на пол­ном ска­ку, лов­ко вытас­ки­вал и вновь вкла­ды­вал в нож­ны меч, то в мета­нии дро­ти­ка пока­зы­вал не толь­ко необык­но­вен­ную точ­ность попа­да­ния, но и такую силу брос­ка, что даже мно­гие из моло­дых вои­нов не мог­ли его пре­взой­ти.

К нему при­бы­ва­ли цари и вла­сти­те­ли раз­лич­ных народ­но­стей, и в его сви­те нахо­ди­лось так мно­го знат­ных рим­лян, что они состав­ля­ли целый сенат. К Пом­пею при­еха­ли, поки­нув Цеза­ря, Лаби­ен, близ­кий друг послед­не­го, вое­вав­ший вме­сте с ним в Гал­лии, и Брут — сын того Бру­та, кото­рый был убит в Гал­лии. Этот Брут был чело­ве­ком воз­вы­шен­но­го обра­за мыс­лей, кото­рый нико­гда преж­де не обра­щал­ся к Пом­пею и даже не при­вет­ст­во­вал его при встре­чах, счи­тая убий­цей сво­его отца. Теперь же Брут поже­лал слу­жить под началь­ст­вом Пом­пея как осво­бо­ди­те­ля Рима. Цице­рон, хотя в сво­их сочи­не­ни­ях и сове­тах про­во­дил совер­шен­но иные мыс­ли, счи­тал, одна­ко, постыд­ным для себя не при­над­ле­жать к чис­лу тех, кто под­вер­га­ет­ся опас­но­сти ради оте­че­ства. При­был к Пом­пею в Македо­нию так­же некий Тидий Секс­тий, чело­век весь­ма пре­клон­но­го воз­рас­та и к тому же хро­мой. Дру­гие не мог­ли удер­жать­ся от насме­шек и шуток над ним, но Пом­пей, завидев Тидия, под­нял­ся и бро­сил­ся к нему навстре­чу. В его при­бы­тии Пом­пей усмат­ри­вал пре­крас­ное дока­за­тель­ство правоты сво­его дела, раз нахо­ди­лись люди, кото­рые, несмот­ря на воз­раст и немощь, пред­по­чи­та­ли пере­но­сить опас­ность вме­сте с ним, отка­зав­шись от покой­ной и мир­ной жиз­ни.

65. После того как сенат, по пред­ло­же­нию Като­на, вынес поста­нов­ле­ние не пре­да­вать смер­ти ни одно­го рим­ля­ни­на, кро­ме как в откры­том бою, и не гра­бить под­власт­ных рим­ля­нам горо­дов, сто­рон­ни­ки Пом­пея при­об­ре­ли еще бо́льшие сим­па­тии. Даже те, кто не имел к войне ни малей­ше­го отно­ше­ния — пото­му ли, что жил слиш­ком дале­ко, или же пото­му, что был слиш­ком слаб и вовсе не при­ни­мал­ся в рас­чет, — даже они соеди­ни­ли свои жела­ния с пом­пе­ян­ца­ми и в речах сра­жа­лись за пра­вое дело, объ­яв­ляя вра­гом богов и людей вся­ко­го, кто от всей души не жела­ет победы Пом­пею. Впро­чем, и Цезарь выка­зы­вал мило­сер­дие при сво­их победах. Так, раз­бив и вынудив сдать­ся вой­ско Пом­пея в Испа­нии⁴⁷, он отпу­стил пол­ко­вод­цев на сво­бо­ду, а вои­нов при­со­еди­нил к сво­е­му вой­ску. Затем он сно­ва пере­шел Аль­пы и, прой­дя всю Ита­лию, при­был око­ло зим­не­го солн­це­во­рота в Брун­ди­зий. Отсюда он пере­пра­вил­ся через море и выса­дил­ся в Ори­ке. Затем он послал к Пом­пею его дру­га Вибил­лия, кото­ро­го дер­жал в пле­ну, пред­ла­гая встре­тить­ся, а после встре­чи, на тре­тий день, рас­пу­стить все свои вой­ска и затем, покляв­шись сохра­нять друж­бу, воз­вра­тить­ся в Ита­лию. Это пред­ло­же­ние Пом­пей опять счел под­стро­ен­ной ему запад­ней. Он поспеш­но спу­стил­ся к морю и занял все укреп­лен­ные места, кото­рые были силь­ны­ми опор­ны­ми пунк­та­ми для пехоты, а так­же гава­ни и при­ста­ни, удоб­ные для море­хо­дов, так что вся­кий ветер дул на сча­стье Пом­пею, при­но­ся ему хлеб, вой­ска или день­ги. Что каса­ет­ся Цеза­ря, то ему и на суше и на море при­хо­ди­лось встре­чать­ся с затруд­не­ни­я­ми: необ­хо­ди­мость вынуж­да­ла его искать сра­же­ния, часто напа­дая на вра­же­ские укреп­ле­ния и при каж­дом удоб­ном слу­чае вызы­вая непри­я­те­ля на бой. В боль­шин­стве сты­чек Цезарь одер­жи­вал верх, но одна­жды едва не потер­пел пол­но­го пора­же­ния и чуть не лишил­ся сво­его вой­ска. Пом­пей сра­жал­ся с заме­ча­тель­ным муже­ст­вом, пока не обра­тил в бег­ство всех вра­гов, пере­бив две тыся­чи вои­нов Цеза­ря. Одна­ко он не смог — или побо­ял­ся — ворвать­ся в лагерь Цеза­ря. Поэто­му, обра­ща­ясь к дру­зьям, Цезарь ска­зал: «Сего­дня победа оста­лась бы за про­тив­ни­ка­ми, если бы у них было кому побеж­дать».

66. Этим успе­хом пом­пе­ян­цы силь­но воз­гор­ди­лись и спе­ши­ли теперь решить дело в откры­том бою. Сам Пом­пей уже писал чуже­зем­ным царям, пол­ко­во­д­цам и горо­дам в тоне победи­те­ля; все же он стра­шил­ся опас­но­стей бит­вы, наде­ясь дли­тель­ной вой­ной и лише­ни­я­ми сокру­шить вра­гов, неодо­ли­мых в сра­же­нии и издав­на при­вык­ших побеж­дать в одном строю, но утом­лен­ных и от ста­ро­сти уже неспо­соб­ных более нести все тяготы поход­ной жиз­ни — дли­тель­ные пере­хо­ды, частые пере­ме­ны сто­я­нок, рытье рвов и воз­веде­ние стен — и поэто­му спе­шив­ших как мож­но ско­рее всту­пить в руко­паш­ную схват­ку. Преж­де Пом­пей умел каким-то обра­зом убедить сво­их сто­рон­ни­ков сохра­нять спо­кой­ст­вие. Но теперь, после бит­вы, когда Цезарь из-за недо­стат­ка про­до­воль­ст­вия высту­пил в поход, направ­ля­ясь через область афа­ма­нов в Фес­са­лию, уже нель­зя было сдер­жать воин­ст­вен­ный пыл пом­пе­ян­цев: одни кри­ча­ли, что Цезарь обра­тил­ся в бег­ство, и пред­ла­га­ли сле­до­вать за ним по пятам, дру­гие счи­та­ли, что нуж­но пере­пра­вить­ся в Ита­лию, третьи, нако­нец, ста­ли посы­лать в Рим сво­их слуг и дру­зей, чтобы зара­нее занять дома вбли­зи фору­ма, наме­ре­ва­ясь тот­час же по воз­вра­ще­нии домо­гать­ся выс­ших долж­но­стей. Мно­гие по соб­ст­вен­но­му почи­ну отплы­ли к Кор­не­лии на Лес­бос, куда ее тай­но отпра­вил Пом­пей, чтобы сооб­щить ей радост­ную весть об окон­ча­нии вой­ны.

Когда собрал­ся сенат, Афра­ний внес пред­ло­же­ние напасть на Ита­лию, так как эта стра­на — самая слав­ная награ­да за победу на войне, и к тем, кто ею вла­де­ет, тот­час при­со­еди­ня­ют­ся Сици­лия, Сар­ди­ния, Кор­си­ка, Испа­ния и вся Гал­лия. Пом­пей дол­жен теперь, про­дол­жал он, глав­ное вни­ма­ние обра­тить на оте­че­ство: ведь Ита­лия нахо­дит­ся рядом и про­тя­ги­ва­ет к нему руки с моль­бой о помо­щи, поэто­му не подо­ба­ет рав­но­душ­но смот­реть, как она томит­ся в позор­ном раб­стве у при­служ­ни­ков и льсте­цов тиран­нов. Сам Пом­пей объ­явил, одна­ко, что счи­та­ет бес­чест­ным вто­рич­но бежать перед Цеза­рем и сно­ва ока­зать­ся в поло­же­нии пре­сле­ду­е­мо­го, когда счаст­ли­вый слу­чай дает ему воз­мож­ность гнать­ся по пятам за вра­гом. Кро­ме того, было бы про­тив­но сове­сти и дол­гу бро­сить на про­из­вол судь­бы Сци­пи­о­на и быв­ших кон­су­лов⁴⁸ в Гре­ции и Фес­са­лии — ведь эти люди вме­сте с боль­ши­ми денеж­ны­ми сред­ства­ми и зна­чи­тель­ным вой­ском попа­дут в руки Цеза­ря; о Риме же боль­ше все­го печет­ся тот, кто вою­ет как мож­но даль­ше от него, — для того чтобы этот город мог спо­кой­но ожи­дать победи­те­ля, не испы­ты­вая бед­ст­вий вой­ны и даже не слы­ша о них.

67. После это­го заяв­ле­ния Пом­пей начал пре­сле­до­вать Цеза­ря, твер­до решив укло­нять­ся от схват­ки, но взять вра­га измо­ром, тес­ня и пре­сле­дуя его по пятам. Он и вооб­ще счи­тал этот план весь­ма разум­ным, и, кро­ме того, до него дошли какие-то тол­ки, ходив­шие сре­ди всад­ни­ков, что, дескать, нуж­но как мож­но ско­рее раз­гро­мить Цеза­ря, а затем уни­что­жить и его, Пом­пея. Неко­то­рые утвер­жда­ют, что Пом­пей не давал Като­ну ника­ко­го важ­но­го пору­че­ния, но когда шел про­тив Цеза­ря, то оста­вил его при обо­зе на бере­гу моря из опа­се­ния, как бы Катон после победы над Цеза­рем не вынудил его, Пом­пея, отка­зать­ся от коман­до­ва­ния. Меж­ду тем, пока Пом­пей таким обра­зом спо­кой­но сле­до­вал за вра­гом, окру­жаю­щие нача­ли осы­пать его упре­ка­ми, обви­няя в том, что он-де вою­ет не про­тив Цеза­ря, а про­тив оте­че­ства и сена­та, чтобы навсе­гда сохра­нить свою власть и навсе­гда пре­вра­тить тех, что счи­та­ли себя вла­ды­ка­ми все­лен­ной, в сво­их слуг и тело­хра­ни­те­лей. С дру­гой сто­ро­ны, Доми­ций Аге­но­барб, назы­вая Пом­пея при каж­дом удоб­ном слу­чае Ага­мем­но­ном и царем царей, воз­будил к нему силь­ную зависть. И Фаво­ний доса­ждал Пом­пею сво­и­ми шут­ка­ми не менее, чем иные — несвоевре­мен­ны­ми откро­вен­но­стя­ми. «Дру­зья, — кри­чал Фаво­ний, — неуже­ли в нынеш­нем году не будет нам тускуль­ских фиг?» Луций Афра­ний, кото­рый поте­рял вой­ско в Испа­нии и за это был обви­нен в измене, видя теперь, что Пом­пей избе­га­ет сра­же­ния, ска­зал, что очень удив­лен, поче­му это его обви­ни­те­ли не дают бит­вы опто­во­му покуп­щи­ку про­вин­ций.

Эти­ми и мно­же­ст­вом дру­гих подоб­ных речей окру­жаю­щие заста­ви­ли Пом­пея, чело­ве­ка, для кото­ро­го сла­ва и ува­же­ние дру­зей были пре­вы­ше все­го, оста­вить свои луч­шие пла­ны и увлечь­ся их надеж­да­ми и стрем­ле­ни­я­ми — уступ­чи­вость, кото­рая не подо­ба­ет даже корм­че­му кораб­ля, не гово­ря уже о пол­ко­вод­це, обла­даю­щем неогра­ни­чен­ной вла­стью над столь­ки­ми наро­да­ми и арми­я­ми. Пом­пей нико­гда не хва­лил вра­чей, потвор­ст­ву­ю­щих жела­ни­ям боль­ных, одна­ко усту­пил боль­ной части сво­его вой­ска, опа­са­ясь непри­яз­ни тех, чье спа­се­ние было его целью. В самом деле, мож­но ли счи­тать нахо­дя­щи­ми­ся в здра­вом уме людей, кото­рые, рас­ха­жи­вая по лаге­рю, уже домо­га­лись кон­суль­ства и пре­ту­ры или, как Спин­тер, Доми­ций и Сци­пи­он, ярост­но спо­ри­ли меж­ду собой из-за долж­но­сти вер­хов­но­го жре­ца, при­над­ле­жав­шей Цеза­рю, и вер­бо­ва­ли себе сто­рон­ни­ков? Слов­но перед ними сто­ял лаге­рем армян­ский царь Тиг­ран или царь наба­те­ев, а не зна­ме­ни­тый Цезарь и его вой­ско, с кото­рым он заво­е­вал тыся­чу горо­дов, поко­рил более трех­сот наро­дов и, оста­ва­ясь все­гда победи­те­лем в бес­чис­лен­ных бит­вах с гер­ман­ца­ми и гал­ла­ми, захва­тил в плен мил­ли­он чело­век и столь­ко же уни­что­жил в сра­же­ни­ях!

68. Все же, когда вой­ско спу­сти­лось на Фар­саль­скую рав­ни­ну, настой­чи­вые и шум­ные тре­бо­ва­ния заста­ви­ли Пом­пея назна­чить воен­ный совет. Пер­вым на сове­те под­нял­ся Лаби­ен, началь­ник кон­ни­цы, и клят­вен­но заве­рил, что не отсту­пит в бит­ве ни на шаг, пока не обра­тит вра­га в бег­ство. Такую же клят­ву при­нес­ли и все осталь­ные.

Ночью Пом­пей видел во сне, буд­то народ встре­ча­ет его при вхо­де в театр руко­плес­ка­ни­я­ми, а сам он укра­ша­ет храм Вене­ры Победо­нос­ной⁴⁹ при­но­ше­ни­я­ми из добы­чи. Это виде­ние, с одной сто­ро­ны, вну­ши­ло Пом­пею муже­ство, а с дру­гой — при­чи­ни­ло бес­по­кой­ство, так как Пом­пей опа­сал­ся при­не­сти роду Цеза­ря, кото­рый вел свое про­ис­хож­де­ние от Вене­ры, блеск и сла­ву. Проснул­ся Пом­пей от безот­чет­но­го смя­те­ния, охва­тив­ше­го лагерь. В утрен­нюю стра­жу над лаге­рем Цеза­ря, где цари­ло пол­ное спо­кой­ст­вие, заси­ял яркий свет. От него заго­рел­ся ярким пла­ме­нем факел и, под­няв­шись на воздух, упал в лаге­ре Пом­пея. Цезарь гово­рит, что сам видел это зна­ме­ние при обхо­де кара­уль­ных постов.

С наступ­ле­ни­ем дня Цезарь начал было дви­же­ние на Скотус­су, и его вои­ны уже сни­ма­ли палат­ки и высы­ла­ли впе­ред обоз и рабов. В это вре­мя при­бы­ли раз­вед­чи­ки с сооб­ще­ни­ем, что во вра­же­ском лаге­ре пере­но­сят с места на место мно­го ору­жия, что они заме­ти­ли там дви­же­ние и шум, какие обыч­но быва­ют перед бит­вой. Затем при­бы­ли дру­гие раз­вед­чи­ки и объ­яви­ли, что пере­до­вые части вра­га уже стро­ят­ся в бое­вой порядок. Цезарь ска­зал, что насту­пил дол­го­ждан­ный день, что нако­нец они будут сра­жать­ся не с голо­дом и нуж­дой, а с людь­ми, и отдал при­каз быст­ро под­нять перед сво­ей палат­кой пур­пур­ный хитон, что у рим­лян слу­жит сиг­на­лом к бит­ве. Заме­тив сиг­нал, вои­ны с радост­ны­ми кри­ка­ми оста­ви­ли свои палат­ки и кину­лись к ору­жию. И когда началь­ни­ки пове­ли их туда, где было назна­че­но постро­е­ние, то каж­дый, слов­но отлич­но выучен­ный участ­ник хора, спо­кой­но и быст­ро занял свое место.

69. Сам Пом­пей сто­ял на пра­вом флан­ге, чтобы сра­жать­ся про­тив Анто­ния, в цен­тре, про­тив Луция Каль­ви­на, он поста­вил сво­его тестя Сци­пи­о­на, на левом же кры­ле нахо­дил­ся Луций Доми­ций, под­дер­жи­вае­мый зна­чи­тель­ны­ми сила­ми кон­ни­цы. Здесь Пом­пей сосре­дото­чил почти всех сво­их всад­ни­ков, чтобы с их помо­щью сокру­шить Цеза­ря, про­рвав бое­вую линию про­слав­лен­но­го сво­ей исклю­чи­тель­ной храб­ро­стью деся­то­го леги­о­на, в рядах кото­ро­го обыч­но сра­жал­ся сам Цезарь. Цезарь, заме­тив­ший, что левый фланг непри­я­те­ля так надеж­но при­крыт кон­ни­цей, и испу­ган­ный блес­ком ее ору­жия, послал за шестью когор­та­ми и поста­вил их поза­ди деся­то­го леги­о­на с при­ка­за­ни­ем сохра­нять спо­кой­ст­вие, чтобы вра­ги не заме­ти­ли их. Когда же кон­ни­ца вра­га дви­нет­ся впе­ред, им над­ле­жит, про­бив­шись через пере­д­ние ряды бой­цов, не метать копья, как обыч­но дела­ют самые храб­рые, спе­ша начать руко­паш­ную, а бить вверх, целя про­тив­ни­ку в гла­за и в лицо⁵⁰. Ведь эти юные кра­сав­цы-пля­су­ны гово­рил он, не усто­ят и, сохра­няя свою кра­соту, не смо­гут смот­реть на желе­зо, направ­ля­е­мое им пря­мо в гла­за.

Тако­вы были рас­по­ря­же­ния Цеза­ря. В это вре­мя Пом­пей вер­хом на коне осмат­ри­вал бое­вой порядок сво­его вой­ска. Он увидел, что про­тив­ни­ки, выстро­ив­шись, спо­кой­но ожи­да­ют под­хо­дя­ще­го момен­та для напа­де­ния, тогда как бо́льшая часть его соб­ст­вен­но­го вой­ска не сохра­ня­ет спо­кой­ст­вия, а по неопыт­но­сти вол­ну­ет­ся и даже охва­че­на смя­те­ни­ем. В стра­хе, что уже в нача­ле бит­вы его вой­ско будет смя­то и рас­се­я­но, Пом­пей при­ка­зал пере­до­вым бой­цам креп­ко сто­ять на месте и с копья­ми напе­ре­вес ожи­дать напа­де­ния вра­га. Цезарь пори­ца­ет⁵¹ такую так­ти­ку. Этот при­каз, по его мне­нию, осла­бил силу, кото­рой обла­да­ет удар, нане­сен­ный с раз­бе­гу, а так как Пом­пей запре­тил ата­ку, кото­рая более все­го напол­ня­ет вои­нов вооду­шев­ле­ни­ем и пылом, ибо крик и стре­ми­тель­ное дви­же­ние уси­ли­ва­ют их муже­ство, то этим он охла­дил и ско­вал их волю к победе.

В вой­ске Цеза­ря насчи­ты­ва­лось два­дцать две тыся­чи чело­век, а у Пом­пея — немно­гим боль­ше чем вдвое.

70. Уже с обе­их сто­рон был дан сиг­нал и разда­лись труб­ные зву­ки, при­зы­ваю­щие к бит­ве. Боль­шин­ство участ­ни­ков дума­ло лишь о себе, и толь­ко немно­гие — бла­го­род­ней­шие из рим­лян, а так­же несколь­ко гре­ков, пря­мо­го уча­стия в сра­же­нии не при­ни­мав­шие, — с при­бли­же­ни­ем страш­но­го часа бит­вы ста­ли заду­мы­вать­ся о том, как дале­ко заве­ли рим­скую дер­жа­ву алч­ность и често­лю­бие. Здесь сошлись друг с дру­гом брат­ские вой­ска, род­ст­вен­ное ору­жие, общие зна­ме­на, муже­ство и мощь государ­ства обра­ти­лись про­тив него же само­го, пока­зы­вая этим, до чего сле­па и безум­на охва­чен­ная стра­стью чело­ве­че­ская нату­ра! Ведь если бы эти люди захо­те­ли спо­кой­но власт­во­вать и наслаж­дать­ся пло­да­ми сво­их побед, то бо́льшая и луч­шая часть суши и моря была бы уже под­чи­не­на их доб­ле­сти. Если бы им было угод­но, они мог­ли бы удо­вле­тво­рить свою страсть к тро­фе­ям и три­ум­фам, уто­ляя жаж­ду сла­вы в вой­нах про­тив пар­фян и гер­ман­цев. Поле их дея­тель­но­сти пред­став­ля­ли бы Ски­фия и Индия, и при этом у них было бы бла­го­вид­ное при­кры­тие для сво­ей алч­но­сти — они бы про­све­ща­ли и обла­го­ра­жи­ва­ли вар­вар­ские наро­ды. Раз­ве мог­ла бы какая-нибудь скиф­ская кон­ни­ца, пар­фян­ские стрел­ки или богат­ство индий­цев усто­ять перед натис­ком семи­де­ся­ти тысяч рим­лян под пред­во­ди­тель­ст­вом Пом­пея и Цеза­ря, чьи име­на эти наро­ды услы­ша­ли гораздо рань­ше име­ни рим­лян — так мно­го диких наро­дов они поко­ри­ли сво­им победо­нос­ным ору­жи­ем?! Теперь они сошлись на бой, не щадя сво­ей сла­вы (ради кото­рой при­нес­ли в жерт­ву даже оте­че­ство): ведь до это­го дня каж­дый из них носил имя непо­беди­мо­го. Да, их преж­нее свой­ство́, оча­ро­ва­ние Юлии, тот зна­ме­ни­тый брак с само­го нача­ла были все­го лишь обман­ны­ми зало­га­ми, выдан­ны­ми с корыст­ной целью; истин­ной же друж­бы в их отно­ше­ни­ях не было вовсе.

71. Как толь­ко Фар­саль­ская доли­на напол­ни­лась людь­ми и коня­ми и с обе­их сто­рон были под­ня­ты сиг­на­лы к напа­де­нию, из бое­вой линии вой­ска Цеза­ря пер­вым вырвал­ся впе­ред некий Гай Крас­си­ан во гла­ве ста два­дца­ти чело­век, чтобы выпол­нить дан­ное им Цеза­рю вели­кое обе­ща­ние. Дело в том, что Цезарь, выхо­дя из лаге­ря, пер­вым увидел это­го чело­ве­ка и, обра­тив­шись к нему, спро­сил, что он дума­ет о пред­сто­я­щем сра­же­нии. Под­няв пра­вую руку, Крас­си­ан закри­чал в ответ: «Ты одер­жишь, Цезарь, бле­стя­щую победу, а меня ты сего­дня похва­лишь живо­го или мерт­во­го!» Пом­ня эти свои сло­ва, он устре­мил­ся впе­ред, увле­кая за собой мно­гих вои­нов, и затем обру­шил­ся на самый центр вра­же­ско­го строя. Тот­час пошли в ход мечи, было мно­го уби­тых. Крас­си­а­ну уда­лось про­бить­ся вглубь, изру­бив бой­цов пер­вой линии, но какой-то непри­я­тель­ский воин оста­но­вил­ся и нанес ему удар такой силы, что ост­рие, прой­дя через рот, вышло под затыл­ком. Когда Крас­си­ан пал, бит­ва здесь неко­то­рое вре­мя шла с пере­мен­ным успе­хом.

На пра­вом кры­ле Пом­пей не ско­ро начал ата­ку, но все огляды­вал­ся на дру­гое кры­ло и мед­лил, ожи­дая, к чему при­ве­дут дей­ст­вия кон­ни­цы. Кон­ни­ца уже раз­вер­ну­ла свои отряды, чтобы окру­жить Цеза­ря и опро­ки­нуть на пехоту его немно­го­чис­лен­ных всад­ни­ков, выстав­лен­ных впе­ре­ди. Одна­ко по сиг­на­лу Цеза­ря его кон­ни­ца отсту­пи­ла, а выстро­ен­ные поза­ди вои­ны чис­лом три тыся­чи чело­век, дабы избе­жать охва­та, вне­зап­но высту­пи­ли впе­ред и пошли на вра­га, а затем, как им было при­ка­за­но, под­ня­ли копья вверх, целясь вра­гам пря­мо в лицо. Всад­ни­ки Пом­пея, и вооб­ще-то неопыт­ные в воен­ном деле, не ожи­да­ли тако­го манев­ра и не были к нему под­готов­ле­ны, а пото­му не вынес­ли уда­ров в гла­за и лицо: они отво­ра­чи­ва­лись, закры­ва­ли себе гла­за рука­ми и, нако­нец, бес­слав­но обра­ти­лись в бег­ство. Не обра­щая вни­ма­ния на бегу­щих, вои­ны Цеза­ря дви­ну­лись про­тив вра­же­ской пехоты; пехота Пом­пея была теперь лише­на при­кры­тия кон­ни­цы, и ее лег­ко мож­но было обой­ти с флан­га и окру­жить. Когда эти вои­ны нанес­ли удар во фланг, а деся­тый леги­он одно­вре­мен­но ринул­ся впе­ред, непри­я­те­ли, не выдер­жав натис­ка, бро­си­лись врас­сып­ную, так как виде­ли, что как раз там, где они дума­ли окру­жить вра­гов, им самим гро­зит окру­же­ние.

72. Когда они обра­ти­лись в бег­ство, Пом­пей, увидев обла­ко пыли, дога­дал­ся о пора­же­нии сво­ей кон­ни­цы. Труд­но ска­зать, о чем он думал в тот миг, но он совер­шен­но упо­до­бил­ся безум­цу, поте­ряв­ше­му спо­соб­ность дей­ст­во­вать целе­со­об­раз­но. Забыв, что он — Пом­пей Магн, ни к кому не обра­ща­ясь, мед­лен­но шел он в лагерь, так что к нему пре­крас­но под­хо­ди­ли извест­ные сти­хи⁵²:

В таком состо­я­нии Пом­пей при­шел в свою палат­ку и без­молв­но сидел там до тех пор, пока вме­сте с бег­ле­ца­ми в лагерь не ворва­лось мно­же­ство пре­сле­до­ва­те­лей. Тогда он про­из­нес толь­ко: «Неуже­ли уже дошло до лаге­ря?» Затем, ниче­го боль­ше не при­ба­вив, под­нял­ся, надел под­хо­дя­щую к обсто­я­тель­ствам одеж­ду и вышел из лаге­ря. Осталь­ные леги­о­ны Пом­пея так­же бежа­ли, и победи­те­ли устро­и­ли в лаге­ре страш­ную рез­ню обоз­ных и кара­у­лив­ших палат­ки слуг. Вои­нов пало толь­ко шесть тысяч, как утвер­жда­ет Ази­ний Пол­ли­он, кото­рый сра­жал­ся в этой бит­ве на сто­роне Цеза­ря.

При взя­тии лаге­ря выяви­лось без­рас­суд­ное лег­ко­мыс­лие пом­пе­ян­цев: каж­дая палат­ка была уви­та мир­то­вы­ми вет­вя­ми и укра­ше­на цвет­ны­ми ков­ра­ми, всюду сто­я­ли сто­лы с чаша­ми для питья, были постав­ле­ны кра­те­ры⁵³ с вином и вооб­ще все было при­спо­соб­ле­но и при­готов­ле­но ско­рее для жерт­во­при­но­ше­ния и празд­не­ства, чем для бег­ства. Так, обо­льщен­ное надеж­да­ми и пол­ное безум­ной дер­зо­сти, шло на бой вой­ско Пом­пея.

73. Уда­лив­шись немно­го от лаге­ря, Пом­пей пустил коня во весь опор и — так как пого­ни не было — в сопро­вож­де­нии немно­гих дру­зей бес­пре­пят­ст­вен­но про­дол­жал путь, пре­да­ва­ясь раз­мыш­ле­ни­ям, каких и сле­до­ва­ло ожи­дать от чело­ве­ка, кото­рый в тече­ние трид­ца­ти четы­рех лет при­вык поко­рять всех непри­я­те­лей. Толь­ко теперь, на ста­ро­сти лет, в пер­вый раз узнав, что такое пора­же­ние и бег­ство, Пом­пей вспо­ми­нал бит­вы и вой­ны, в кото­рых вырос­ла его сла­ва, поте­рян­ная ныне за один час, и думал о том, что еще недав­но он сто­ял во гла­ве столь вели­ких сил, пеших и кон­ных, и мно­же­ства кораб­лей, а теперь бежит, жал­кий и уни­жен­ный, вынуж­ден­ный скры­вать­ся от пре­сле­до­ва­ния вра­гов.

Мино­вав Лариссу, Пом­пей добрал­ся до Тем­пей­ской доли­ны. Почув­ст­во­вав силь­ную жаж­ду, он бро­сил­ся нич­ком на зем­лю и стал пить пря­мо из реки, затем под­нял­ся и про­дол­жал путь через Тем­пей­скую доли­ну, пока не достиг моря. Там он оста­но­вил­ся до утра в какой-то рыба­чьей хижине. На рас­све­те Пом­пей в сопро­вож­де­нии сво­бод­ных спут­ни­ков взо­шел на борт реч­но­го суд­на, рабам же велел, ниче­го не боясь, идти к Цеза­рю. Плы­вя вдоль бере­га, Пом­пей заме­тил боль­шой тор­го­вый корабль, гото­вый к отплы­тию. Хозя­и­ном его был рим­ля­нин по име­ни Пети­ций, совер­шен­но не свя­зан­ный с Пом­пе­ем дру­же­ски­ми отно­ше­ни­я­ми, но знав­ший его в лицо. Это­му чело­ве­ку про­шлой ночью Пом­пей явил­ся во сне (но не таким, каким Пети­цию часто при­хо­ди­лось видеть его наяву, а в жал­ком и уни­жен­ном обли­чии) и заго­во­рил с ним. Этот свой сон он как раз рас­ска­зы­вал спут­ни­кам — люди досуж­ные любят порас­суж­дать о делах пер­во­сте­пен­ной важ­но­сти, — как вдруг один из мат­ро­сов сооб­щил, что видит реч­ное суд­но, иду­щее на вес­лах от бере­га, и каких-то людей, кото­рые машут одеж­дой и про­тя­ги­ва­ют к ним руки. Оста­но­вив­шись, Пети­ций сра­зу узнал Пом­пея, каким тот явил­ся ему во сне. Уда­рив себя по лбу, он велел мат­ро­сам спу­стить шлюп­ку и протя­нул пра­вую руку, при­гла­шая Пом­пея взой­ти на корабль. По одно­му виду Пом­пея Пети­ций дога­дал­ся о про­ис­шед­шей в его судь­бе пере­мене и, не ожи­дая ни обра­ще­ний, ни слов, при­нял его на борт со все­ми, кого тот попро­сил при­нять (это были оба Лен­ту­ла⁵⁴ и Фаво­ний); затем он вышел в море. Немно­го спу­стя, увидев царя Дейота­ра, спе­шив­ше­го к морю, они так­же взя­ли его на корабль.

Меж­ду тем насту­пи­ла обеден­ная пора, и хозя­ин кораб­ля при­гото­вил обед из при­па­сов, кото­рые были под рукой. Фаво­ний, увидев, что Пом­пей, остав­шись без слуг, начал сам разу­вать­ся, тот­час под­бе­жал, разул его и помог нате­реть­ся мас­лом. Вооб­ще с того вре­ме­ни Фаво­ний уха­жи­вал за Пом­пе­ем, посто­ян­но при­слу­жи­вая ему, как рабы слу­жат гос­по­дам, — вплоть до омо­ве­ния ног и при­готов­ле­ния обеда, так что, увидев эти бла­го­род­ные, искрен­ние и непри­твор­ные услу­ги, мож­но было бы ска­зать:

74. Так Пом­пей при­был в Амфи­поль, а оттуда напра­вил­ся в Мити­ле­ну, чтобы взять с собой Кор­не­лию и сына. Став на якорь у бере­га, он отпра­вил в город послан­ца с сооб­ще­ни­ем, но не с тем, како­го ожи­да­ла Кор­не­лия, кото­рая, полу­чая радост­ные вести и пись­ма, наде­я­лась, что исход вой­ны решил­ся при Дирра­хии и Пом­пею оста­лось толь­ко пре­сле­до­вать Цеза­ря. Вот в каком поло­же­нии застал ее посла­нец и пото­му не решил­ся ее при­вет­ст­во­вать; ско­рее сле­за­ми, чем сло­ва­ми рас­ска­зав ей почти обо всех самых важ­ных несча­сти­ях, он попро­сил ее поспе­шить, если она жела­ет увидеть Пом­пея, еду­ще­го на един­ст­вен­ном кораб­ле, и к тому же чужом. Услы­шав это, Кор­не­лия упа­ла на зем­лю и дол­гое вре­мя лежа­ла без­молв­ная, лишив­ша­я­ся чувств; затем, с трудом при­дя в себя и сооб­ра­зив, что теперь не вре­мя жало­вать­ся и пла­кать, она бро­си­лась бежать через город к морю. Пом­пей встре­тил ее и под­хва­тил на руки, так как она сно­ва едва не рух­ну­ла наземь. «Я вижу, о мой супруг, — ска­за­ла она, — что не твоя судь­ба, а моя бро­си­ла тебя на этот един­ст­вен­ный корабль, тебя, кото­рый до женить­бы на Кор­не­лии объ­ез­жал это море на пяти­стах кораб­лях. Зачем ты при­ехал повидать­ся со мною? Поче­му не оста­вил меня в жерт­ву мое­му пагуб­но­му демо­ну, меня, кото­рая осквер­ни­ла и тебя столь вели­ким бед­ст­ви­ем? Какой была бы я счаст­ли­вой жен­щи­ной, если бы умер­ла до печаль­но­го изве­стия о кон­чине мое­го пер­во­го мужа Пуб­лия на войне с пар­фя­на­ми! Как бла­го­ра­зум­но посту­пи­ла бы, покон­чив с собой после его смер­ти, как я жела­ла это­го! Но я оста­лась жить на горе Пом­пею Маг­ну!»

75. На это обра­ще­ние Кор­не­лии Пом­пей, как сооб­ща­ют, отве­чал так: «Да, Кор­не­лия, до сих пор ты зна­ла лишь один из моих жре­би­ев — счаст­ли­вый, и он-то, быть может, тебя и обма­нул, пото­му что оста­вал­ся неиз­мен­ным доль­ше, чем это быва­ет обыч­но. Но мы — люди, и нам при­хо­дит­ся тер­петь и такую участь, как ныне, а пото­му сле­ду­ет еще раз попы­тать сча­стья. Ведь еще есть надеж­да из тепе­ре­ш­не­го поло­же­ния вер­нуть­ся к преж­не­му для того, кто сме­нил преж­нее на тепе­ре­ш­нее». В ответ на эти сло­ва Кор­не­лия посла­ла в город за сво­и­ми веща­ми и слу­га­ми. Меж­ду тем мити­лен­цы при­вет­ст­во­ва­ли Пом­пея и при­гла­ша­ли его при­быть в город. Пом­пей, одна­ко, откло­нил их пред­ло­же­ние и посо­ве­то­вал под­чи­нить­ся победи­те­лю и не уны­вать, ибо Цезарь — чело­век бла­го­же­ла­тель­ный и мяг­ко­го харак­те­ра. Затем Пом­пей всту­пил в бесе­ду с фило­со­фом Кра­тип­пом, кото­рый при­был из горо­да, чтобы повидать­ся с ним, при­чем жало­вал­ся на про­виде­ние, выска­зы­вая свои сомне­ния на этот счет. Кра­типп, согла­сив­шись с его дово­да­ми, пытал­ся вну­шить ему луч­шие надеж­ды, чтобы не доку­чать ему неумест­ны­ми воз­ра­же­ни­я­ми. В про­тив­ном же слу­чае он мог бы лег­ко дока­зать Пом­пею⁵⁶, что рим­ско­му государ­ству из-за пол­но­го рас­строй­ства в делах прав­ле­ния необ­хо­ди­мо еди­но­вла­стие. Затем он мог бы спро­сить: «Каким же обра­зом и с помо­щью каких дово­дов, Пом­пей, мы убедим­ся, что ты, одер­жав верх, поль­зо­вал­ся бы сво­им сча­стьем луч­ше, чем Цезарь? Нет, нам долж­но при­ни­мать свер­шив­ше­е­ся, сми­ря­ясь с волей богов».

76. Затем Пом­пей при­нял на корабль жену и дру­зей и про­дол­жал пла­ва­ние, захо­дя во все гава­ни, где была вода и про­до­воль­ст­вие. Пер­вым горо­дом, куда он при­был, была Атта­лия в Пам­фи­лии. Там к нему при­со­еди­ни­лось несколь­ко три­ер из Кили­кии, собра­лись вои­ны, и сно­ва при нем ока­за­лось шесть­де­сят сена­то­ров. Когда Пом­пей узнал, что его флот сто­ит в бое­вой готов­но­сти, а Катон с боль­шим вой­ском пере­пра­вил­ся в Афри­ку, он начал горь­ко жало­вать­ся на сво­их дру­зей и упре­кать себя за то, что поз­во­лил уго­во­рить себя дать сра­же­ние толь­ко на суше, без вся­ко­го уча­стия мор­ских сил, в кото­рых он обла­дал бес­спор­ным пере­ве­сом, и не дер­жал флот нагото­ве: в послед­нем слу­чае, даже потер­пев пора­же­ние на суше, он мог бы на море про­ти­во­по­ста­вить про­тив­ни­ку огром­ную мощь. Дей­ст­ви­тель­но, важ­ней­шей ошиб­кой Пом­пея и самой лов­кой воен­ной хит­ро­стью Цеза­ря было то, что эта бит­ва разыг­ра­лась в мест­но­сти, рас­по­ло­жен­ной так дале­ко от моря.

Меж­ду тем Пом­пей, вынуж­ден­ный все же что-то пред­при­нять, исхо­дя из сло­жив­ше­го­ся поло­же­ния дел, послал за помо­щью в окрест­ные горо­да. Неко­то­рые горо­да он объ­ез­жал сам, тре­буя денег и сна­ря­жен­ных судов. Пом­пей опа­сал­ся, одна­ко, как бы враг со свой­ст­вен­ной ему стре­ми­тель­но­стью и быст­ро­той не захва­тил его само­го врас­плох, преж­де чем будут закон­че­ны необ­хо­ди­мые при­готов­ле­ния, и начал подыс­ки­вать себе убе­жи­ще, где бы он мог в слу­чае нуж­ды най­ти при­ют. После сове­ща­ния выяс­ни­лось, что ни одна про­вин­ция не годит­ся для этой цели. Что же каса­ет­ся чуже­зем­ных царств, то сам Пом­пей выска­зал мне­ние, что пар­фян­ское цар­ство меж них самое силь­ное и в состо­я­нии не толь­ко при­нять и защи­тить их в тепе­ре­ш­нем жал­ком поло­же­нии, но и сно­ва уси­лить и вер­нуть назад с огром­ным вой­ском. Из осталь­ных участ­ни­ков сове­ща­ния боль­шин­ство выска­за­лось в поль­зу Афри­ки и царя Юбы. Одна­ко Фео­фан Лес­бос­ский объ­явил, что ему пред­став­ля­ет­ся неле­пым, оста­вив без вни­ма­ния Еги­пет, нахо­дя­щий­ся все­го лишь в трех днях пути, и Пто­ле­мея, хотя еще и очень моло­до­го чело­ве­ка, но по отцу обя­зан­но­го Пом­пею друж­бой и бла­го­дар­но­стью⁵⁷, отдать­ся в руки пар­фян — само­го веро­лом­но­го из наро­дов. Пом­пей, про­дол­жал он, не жела­ет усту­пить рим­ля­ни­ну, сво­е­му быв­ше­му тестю, пер­вен­ство и удо­воль­ст­во­вать­ся вто­рым после него местом, отка­зы­ва­ет­ся под­верг­нуть испы­та­нию его вели­ко­ду­шие, но готов отдать­ся на волю Арса­ка⁵⁸, кото­рый даже Крас­са согла­сил­ся при­нять под свою власть толь­ко мерт­вым. Он хочет свою моло­дую супру­гу из рода Сци­пи­о­нов отвез­ти в стра­ну вар­ва­ров, кото­рые мерой сво­его могу­ще­ства счи­та­ют необуздан­ное свое­во­лие; пусть она даже и не под­верг­нет­ся там ника­ким оскорб­ле­ни­ям — все рав­но для нее было бы ужас­но ока­зать­ся во вла­сти тех, кто может их при­чи­нить. Это послед­нее обсто­я­тель­ство, как гово­рят, одно лишь удер­жа­ло Пом­пея от пути на Евфрат, если толь­ко он вооб­ще руко­во­дил­ся каки­ми-либо сооб­ра­же­ни­я­ми, а не демон направ­лял его по это­му пути.

77. Таким обра­зом, верх одер­жа­ло пред­ло­же­ние отпра­вить­ся в Еги­пет, и Пом­пей с женой отплыл с Кип­ра на селев­кий­ской три­е­ре; осталь­ные спут­ни­ки плы­ли вме­сте с ним частью на бое­вых, частью на гру­зо­вых кораб­лях. Море уда­лось пере­сечь бес­пре­пят­ст­вен­но. Узнав затем, что Пто­ле­мей сто­ит с вой­ском у Пелу­сия и ведет вой­ну про­тив сво­ей сест­ры, Пом­пей дви­нул­ся туда, отпра­вив впе­ред послан­ца объ­явить царю о сво­ем при­бы­тии и про­сить о помо­щи. Пто­ле­мей был еще очень молод. Потин, управ­ляв­ший все­ми дела­ми, собрал совет самых вли­я­тель­ных людей (их вли­я­ние зави­се­ло исклю­чи­тель­но от его про­из­во­ла) и велел каж­до­му выска­зать свое мне­ние. Воз­му­ти­тель­но было, что о Пом­пее Магне совет дер­жа­ли евнух Потин, хио­сец Фео­дот — наня­тый за пла­ту учи­тель рито­ри­ки, и егип­тя­нин Ахил­ла. Эти совет­ни­ки были самы­ми глав­ны­ми сре­ди спаль­ни­ков и вос­пи­та­те­лей царя. И реше­ния тако­го-то сове­та дол­жен был ожи­дать, стоя на яко­ре в откры­том море вда­ли от бере­га, Пом­пей, кото­рый счи­тал ниже сво­его досто­ин­ства быть обя­зан­ным сво­им спа­се­ни­ем Цеза­рю!

Совет­ни­ки разо­шлись во мне­ни­ях: одни пред­ла­га­ли отпра­вить Пом­пея восво­я­си, дру­гие же — при­гла­сить и при­нять. Фео­дот, одна­ко, желая пока­зать свою про­ни­ца­тель­ность и крас­но­ре­чие, выска­зал мысль, что оба пред­ло­же­ния пред­став­ля­ют опас­ность: ведь, при­няв Пом­пея, ска­зал он, мы сде­ла­ем Цеза­ря вра­гом, а Пом­пея сво­им вла­ды­кой; в слу­чае же отка­за Пом­пей, конеч­но, поста­вит нам в вину свое изгна­ние, а Цезарь — необ­хо­ди­мость пре­сле­до­вать Пом­пея. Поэто­му наи­луч­шим выхо­дом из поло­же­ния было бы при­гла­сить Пом­пея и затем убить его. В самом деле, этим мы ока­жем и Цеза­рю вели­кую услу­гу, и Пом­пея нам уже не при­дет­ся опа­сать­ся. «Мерт­вец не куса­ет­ся», — с улыб­кой закон­чил он.

78. Совет­ни­ки одоб­ри­ли этот замы­сел^[3], воз­ло­жив осу­щест­вле­ние его на Ахил­лу. Послед­ний, взяв с собой неко­е­го Сеп­ти­мия, ранее слу­жив­ше­го воен­ным три­бу­ном у Пом­пея, Саль­вия, кото­рый был у него цен­ту­ри­о­ном, и трех или четы­рех слуг, вышел из гава­ни и напра­вил­ся к кораб­лю Пом­пея. На бор­ту кораб­ля нахо­ди­лись в этот миг знат­ней­шие из спут­ни­ков Пом­пея, чтобы наблюдать про­ис­хо­дя­щее. Когда они заме­ти­ли, что при­ем не отли­ча­ет­ся цар­ст­вен­ной пыш­но­стью и вовсе не соот­вет­ст­ву­ет ожи­да­ни­ям Фео­фа­на, так как все­го толь­ко несколь­ко чело­век на одной рыба­чьей лод­ке плы­вут навстре­чу кораб­лю, им пока­за­лось подо­зри­тель­ным это неува­же­ние, и они ста­ли сове­то­вать Пом­пею немед­лен­но вый­ти в море, пока они нахо­дят­ся еще вне обстре­ла. Меж­ду тем лод­ка при­бли­зи­лась, Сеп­ти­мий встал пер­вым и, обра­тив­шись к Пом­пею по-латы­ни, назвал его импе­ра­то­ром. Ахил­ла же при­вет­ст­во­вал его по-гре­че­ски и при­гла­сил сой­ти в лод­ку, так как, дескать, здесь очень мел­ко и из-за пес­ча­ных отме­лей про­плыть на три­е­ре невоз­мож­но. В это вре­мя спут­ни­ки Пом­пея заме­ти­ли несколь­ко цар­ских кораб­лей, на борт кото­рых под­ни­ма­лись вои­ны; берег был занят пехо­тин­ца­ми. Поэто­му спа­стись бег­ст­вом, даже если бы Пом­пей пере­ме­нил свое реше­ние, каза­лось немыс­ли­мым, а к тому же выка­зать недо­ве­рие озна­ча­ло бы дать убий­цам оправ­да­ние в их пре­ступ­ле­нии. Итак, про­стив­шись с Кор­не­ли­ей, кото­рая зара­нее опла­ки­ва­ла его кон­чи­ну, Пом­пей при­ка­зал дво­им цен­ту­ри­о­нам, воль­ноот­пу­щен­ни­ку Филип­пу и рабу по име­ни Скиф спу­стить­ся в лод­ку. И когда Ахил­ла уже протя­нул ему с лод­ки руки, он повер­нул­ся к жене и сыну и про­из­нес ямбы Софок­ла:

79. Это были послед­ние сло­ва, с кото­ры­ми Пом­пей обра­тил­ся к близ­ким, затем он вошел в лод­ку. Корабль нахо­дил­ся на зна­чи­тель­ном рас­сто­я­нии от бере­га, и так как никто из спут­ни­ков не ска­зал ему ни еди­но­го дру­же­ско­го сло­ва, то Пом­пей, посмот­рев на Сеп­ти­мия, про­мол­вил: «Если я не оши­ба­юсь, то узнаю мое­го ста­ро­го сорат­ни­ка». Тот кив­нул толь­ко голо­вой в знак согла­сия, но ниче­го не отве­тил и видом сво­им не пока­зал дру­же­ско­го рас­по­ло­же­ния. Затем после­до­ва­ло дол­гое мол­ча­ние, в тече­ние кото­ро­го Пом­пей читал малень­кий сви­ток с напи­сан­ной им по-гре­че­ски речью к Пто­ле­мею. Когда Пом­пей стал при­бли­жать­ся к бере­гу, Кор­не­лия с дру­зья­ми в силь­ном вол­не­нии наблюда­ла с кораб­ля за тем, что про­изой­дет, и нача­ла уже соби­рать­ся с духом, видя, что к месту высад­ки сте­ка­ет­ся мно­же­ство при­двор­ных, как буд­то для почет­ной встре­чи. Но в тот момент, когда Пом­пей опер­ся на руку Филип­па, чтобы лег­че было под­нять­ся, Сеп­ти­мий сза­ди прон­зил его мечом, а затем выта­щи­ли свои мечи Саль­вий и Ахил­ла. Пом­пей обе­и­ми рука­ми натя­нул на лицо тогу, не ска­зав и не сде­лав ниче­го не соот­вет­ст­ву­ю­ще­го его досто­ин­ству; он издал толь­ко стон и муже­ст­вен­но при­нял уда­ры. Пом­пей скон­чал­ся пяти­де­ся­ти девя­ти лет, назав­тра после дня сво­его рож­де­ния.

80. Спут­ни­ки Пом­пея на кораб­лях, как толь­ко увиде­ли убий­ство, испу­сти­ли жалоб­ный вопль, слыш­ный даже на бере­гу. Затем, под­няв яко­ря, они поспеш­но обра­ти­лись в бег­ство, при­чем силь­ный ветер помо­гал бег­ле­цам вый­ти в откры­тое море. Поэто­му егип­тя­нам, кото­рые пусти­лись было за ними вслед, при­шлось отка­зать­ся от сво­его наме­ре­ния.

Убий­цы отру­би­ли Пом­пею голо­ву, а нагое тело выбро­си­ли из лод­ки, оста­вив лежать напо­каз люби­те­лям подоб­ных зре­лищ. Филипп не отхо­дил от уби­то­го, пока народ не насмот­рел­ся досы­та. Затем он обмыл тело мор­ской водой и обер­нул его какой-то из сво­их одежд. Так как ниче­го дру­го­го под рука­ми не было, он осмот­рел берег и нашел облом­ки малень­кой лод­ки, ста­рые и трух­ля­вые; все же их ока­за­лось доста­точ­но, чтобы послу­жить погре­баль­ным кост­ром для наго­го и к тому же изу­ве­чен­но­го тру­па. Когда Филипп пере­но­сил и скла­ды­вал облом­ки, к нему подо­шел какой-то уже пре­клон­но­го воз­рас­та рим­ля­нин, кото­рый еще в моло­до­сти участ­во­вал в пер­вых похо­дах Пом­пея. «Кто ты такой, при­я­тель, — спро­сил он Филип­па, — коли соби­ра­ешь­ся погре­бать Пом­пея Маг­на?» Когда тот отве­тил, что он воль­ноот­пу­щен­ник Пом­пея, ста­рик про­дол­жал: «Эта честь не долж­на при­над­ле­жать одно­му тебе! При­ми и меня как бы в участ­ни­ки бла­го­че­сти­вой наход­ки, чтобы мне не во всем сето­вать на свое пре­бы­ва­ние на чуж­бине, кото­рое после столь­ких тяж­ких пре­врат­но­стей дает мне слу­чай испол­нить, по край­ней мере, хотя одно бла­го­род­ное дело — кос­нуть­ся соб­ст­вен­ны­ми рука­ми и отдать послед­ний долг вели­ко­му пол­ко­вод­цу рим­лян». Так совер­ша­лось погре­бе­ние Пом­пея.

На сле­дую­щий день при­был с Кип­ра Луций Лен­тул; ниче­го не зная о про­ис­шед­шем, он плыл вдоль бере­гов Егип­та. Увидев погре­баль­ный костер и сто­я­ще­го рядом чело­ве­ка, но не узнав изда­ли Филип­па, он вскри­чал: «Кто это свер­шил срок, опре­де­лен­ный судь­бой, и поко­ит­ся здесь?», — а затем со вздо­хом при­ба­вил: «Быть может, это ты, Пом­пей Магн!» Вско­ре при высад­ке на берег он был схва­чен и так­же каз­нен. Таков был конец Пом­пея.

Немно­го спу­стя Цезарь при­был в Еги­пет — стра­ну, запят­нав­шую себя таким неслы­хан­ным зло­де­я­ни­ем. Он отвер­нул­ся как от убий­цы от того, кто при­нес ему голо­ву Пом­пея, и, взяв коль­цо Пом­пея, запла­кал. На печат­ке был выре­зан лев, дер­жа­щий меч. Ахил­лу и Поти­на Цезарь при­ка­зал каз­нить. Сам царь был раз­бит в сра­же­нии и уто­нул в реке. Софи­сту же Фео­до­ту уда­лось ускольз­нуть от нака­за­ния, назна­чен­но­го ему Цеза­рем, так как он бежал из Егип­та и ски­тал­ся, ведя жал­кую жизнь и нена­види­мый все­ми. Когда Марк Брут после убий­ства Цеза­ря завла­дел Ази­ей, он отыс­кал там Фео­до­та и при­ка­зал под­верг­нуть его мучи­тель­ной каз­ни.

Остан­ки Пом­пея были пере­да­ны Кор­не­лии, кото­рая похо­ро­ни­ла их в Аль­бан­ском име­нии.

[Сопо­став­ле­ние]

81 [1]. Так как жиз­не­опи­са­ния этих двух людей у нас перед гла­за­ми, рас­смот­рим теперь вкрат­це и сопо­ста­вим их отли­чи­тель­ные осо­бен­но­сти.

Пер­вая осо­бен­ность состо­ит в том, что Пом­пей достиг могу­ще­ства и про­сла­вил­ся исклю­чи­тель­но закон­ны­ми путя­ми, по соб­ст­вен­но­му почи­ну ока­зав мно­го важ­ных услуг Сул­ле, когда тот осво­бож­дал Ита­лию от тиран­нов. Что же каса­ет­ся Аге­си­лая, то он, напро­тив, как кажет­ся, овла­дел цар­ской вла­стью не без­упреч­ным — с точ­ки зре­ния и боже­ских, и чело­ве­че­ских зако­нов — спо­со­бом. Так, он объ­явил неза­кон­но­рож­ден­ным Лео­ти­хида, кото­ро­го его брат сам при­знал закон­ным наслед­ни­ком, и выста­вил в смеш­ном виде ора­кул о хро­мом цар­ст­во­ва­нии.

Во-вто­рых, Пом­пей и при жиз­ни Сул­лы посто­ян­но возда­вал дик­та­то­ру подо­баю­щие поче­сти, и после его кон­чи­ны, вопре­ки про­ти­во­дей­ст­вию Лепида, поза­бо­тил­ся о погре­бе­нии умер­ше­го и даже выдал свою дочь замуж за сына Сул­лы Фав­ста. Аге­си­лай же, вос­поль­зо­вав­шись слу­чай­ным пред­ло­гом, отда­лил от себя Лисанд­ра и под­верг его гру­бым оскорб­ле­ни­ям. Услу­ги, ока­зан­ные Сул­ле Пом­пе­ем, были не менее тех, какие ока­зал ему Сул­ла, тогда как Аге­си­лая Лисандр сде­лал царем Спар­ты и пол­ко­вод­цем всей Гре­ции.

Третье раз­ли­чье состо­ит в том, что неспра­вед­ли­во­сти, допус­кав­ши­е­ся Пом­пе­ем в государ­ст­вен­ных делах и судах, вызы­ва­лись род­ст­вен­ны­ми свя­зя­ми. Дей­ст­ви­тель­но, Пом­пею при­хо­ди­лось быть соучаст­ни­ком боль­шин­ства небла­го­вид­ных поступ­ков Цеза­ря и Сци­пи­о­на, каж­дый из кото­рых был его тестем. С дру­гой сто­ро­ны, Сфо­д­рия, кото­ро­го долж­ны были каз­нить за неспра­вед­ли­вый посту­пок с афи­ня­на­ми, Аге­си­лай изба­вил от заслу­жен­ной кары и из-за стра­сти сво­его сына, а реши­тель­ную под­держ­ку Фебиду, нару­ши­те­лю мир­но­го дого­во­ра с фиван­ца­ми, он ока­зал, бес­спор­но, покры­вая само пре­ступ­ле­ние. Вооб­ще, сколь­ко вреда при­чи­нил Пом­пей рим­ля­нам, усту­пая дру­зьям или по неведе­нию, столь­ко же бед навлек Аге­си­лай на лакеде­мо­нян, раздув пла­мя Бео­тий­ской вой­ны в уго­ду сво­е­му пыл­ко­му често­лю­бию.

82 [2]. Если в неуда­чах обо­их этих людей сле­ду­ет усмат­ри­вать так­же и недоб­ро­же­ла­тель­ство судь­бы, то участь Пом­пея ока­за­лась совер­шен­но неожи­дан­ной для рим­лян, лакеде­мо­няне же зара­нее зна­ли судь­бу Аге­си­лая, но он не дал им убе­речь­ся от хро­мо­го цар­ст­во­ва­ния. В самом деле, если бы Лео­ти­хид даже тыся­чу раз был ули­чен в том, что он чуже­зе­мец и неза­кон­но­рож­ден­ный, то, конеч­но, эври­пон­ти­дам не труд­но было бы най­ти для Спар­ты закон­но­го царя со здо­ро­вы­ми нога­ми, если бы толь­ко Лисандр не заста­вил их забыть об ора­ку­ле. То цели­тель­ное сред­ство, кото­рое в затруд­ни­тель­ных обсто­я­тель­ствах после несчаст­ной бит­вы при Левк­трах Аге­си­лай при­ме­нил к «убо­яв­шим­ся», пред­ло­жив на один день поз­во­лить зако­нам спать, обна­ру­жи­ва­ет его заме­ча­тель­ную государ­ст­вен­ную муд­рость, и в жиз­ни Пом­пея нель­зя най­ти ниче­го подоб­но­го. Послед­ний не счи­тал себя обя­зан­ным соблюдать им же самим уста­нов­лен­ные зако­ны, чтобы пока­зать дру­зьям свое могу­ще­ство. Аге­си­лай же, постав­лен­ный перед необ­хо­ди­мо­стью ради спа­се­ния сограж­дан отме­нить зако­ны, нашел сред­ство, бла­го­да­ря кото­ро­му зако­ны и не погу­би­ли граж­дан, и в то же вре­мя не были отме­не­ны, чтобы их не погу­бить. Непо­д­ра­жае­мым при­ме­ром государ­ст­вен­ной муд­ро­сти Аге­си­лая мне пред­став­ля­ет­ся так­же и тот извест­ный его посту­пок, когда он сра­зу же по полу­че­нии ски­та­лы пре­кра­тил свой ази­ат­ский поход. Аге­си­лай не поль­зо­вал­ся мощью государ­ства в такой мере, как Пом­пей, и сво­им вели­чи­ем он обя­зан само­му себе, но ради бла­га оте­че­ства он отка­зал­ся от тако­го могу­ще­ства и сла­вы, какой никто не обла­дал ни преж­де, ни после него, за исклю­че­ни­ем Алек­сандра.

83 [3]. С дру­гой сто­ро­ны, что каса­ет­ся похо­дов и воен­ных подви­гов, то сам Ксе­но­фонт⁶⁰, я думаю, не стал бы срав­ни­вать победы Аге­си­лая с чис­лом тро­фе­ев Пом­пея, вели­чи­ной армий, быв­ших под его началь­ст­вом, коли­че­ст­вом битв и одер­жан­ных им побед, хотя это­му писа­те­лю ради его про­чих досто­инств пре­до­став­ле­но как бы пре­иму­ще­ст­вен­ное пра­во писать и гово­рить об Аге­си­лае что ему угод­но.

Дума­ет­ся так­же, что Пом­пей сво­им мило­сти­вым отно­ше­ни­ем к вра­гам выгод­но отли­ча­ет­ся от Аге­си­лая. Послед­ний хотел пора­бо­тить Фивы и пре­вра­тить в пусты­ню Мес­се­ну (хотя Мес­се­на и Спар­та вла­де­ли рав­ны­ми доля­ми в общем наследии⁶¹, а Фивы были горо­дом, откуда про­ис­хо­дил его род) и из-за это­го чуть было не лишил­ся самой Спар­ты и поте­рял вла­ды­че­ство над Гре­ци­ей. Пом­пей же не толь­ко посе­лил в горо­дах пира­тов, кото­рые, изме­нив свое ремес­ло, пере­шли к ново­му обра­зу жиз­ни, но и сде­лал сво­им союз­ни­ком побеж­ден­но­го армян­ско­го царя Тиг­ра­на, — кото­ро­го мог бы про­ве­сти плен­ни­ком в сво­ей три­ум­фаль­ной про­цес­сии, — заявив, что веч­ность для него цен­нее одно­го дня.

Но если на войне сле­ду­ет отда­вать пред­по­чте­ние толь­ко важ­ней­шим делам и пла­нам, кото­рые име­ли реши­тель­ный успех, то лакеде­мо­ня­нин талан­том пол­ко­во­д­ца дале­ко пре­взо­шел рим­ля­ни­на. Дей­ст­ви­тель­но, во-пер­вых, он не поки­нул и не отдал горо­да вра­гам, хотя они вторг­лись в стра­ну с семи­де­ся­ти­ты­сяч­ным вой­ском, а у него была лишь горст­ка вои­нов, да к тому же потер­пев­ших пора­же­ние при Левк­трах. Пом­пей, напро­тив, в стра­хе бежал из Рима, едва толь­ко Цезарь с пятью тыся­ча­ми тре­мя­ста­ми чело­век захва­тил един­ст­вен­ный город Ита­лии: он либо мало­душ­но отсту­пил перед мало­чис­лен­ным про­тив­ни­ком, либо оши­боч­но счел вра­гов зна­чи­тель­но силь­нее. Кро­ме того, Пом­пей отпра­вил­ся в путь с женой и детьми, а семьи осталь­ных граж­дан оста­вил без­за­щит­ны­ми, меж­ду тем как ему сле­до­ва­ло бы или победить, сра­жа­ясь за роди­ну, или же при­нять мир­ные пред­ло­же­ния силь­ней­ше­го про­тив­ни­ка, тем более, что тот был его сограж­да­ни­ном и свой­ст­вен­ни­ком. А в резуль­та­те как раз тому чело­ве­ку, кото­ро­му он счи­тал опас­ным про­длить срок коман­до­ва­ния или пре­до­ста­вить кон­суль­ство, он дал воз­мож­ность захва­тить Рим и объ­явить Метел­лу, что он счи­та­ет его само­го и всех осталь­ных сво­и­ми плен­ни­ка­ми.

84 [4]. Дей­ст­вуя в соот­вет­ст­вии с непре­лож­ным и важ­ней­шим для хоро­ше­го пол­ко­во­д­ца пра­ви­лом: будучи силь­ным — при­нуж­дать вра­га к сра­же­нью, а чув­ст­вуя сла­бость — укло­нять­ся от боя, Аге­си­лай все­гда оста­вал­ся непо­беди­мым. Цезарь, когда был сла­бее, усколь­зал от Пом­пея, чтобы не потер­петь пора­же­нья, а лишь толь­ко стал силь­нее, то заста­вил его в одном сухо­пут­ном сра­же­нье риск­нуть всем, что было в его руках, и сра­зу завла­дел богат­ства­ми, про­до­воль­ст­ви­ем и гос­под­ст­вом на море; если бы все это по-преж­не­му оста­ва­лось в руках вра­га, то послед­ний мог бы покон­чить с Цеза­рем без вся­кой бит­вы. То, что при этом при­во­дят в каче­стве наи­луч­ше­го оправ­да­ния, слу­жит самым силь­ным упре­ком опыт­но­му пол­ко­вод­цу. Дей­ст­ви­тель­но, для моло­до­го пол­ко­во­д­ца (к тому же еще сму­щен­но­го кри­ком и шумом сво­их вои­нов и недо­ста­точ­но силь­но­го, чтобы про­ти­во­сто­ять их тре­бо­ва­ни­ям) было бы есте­ствен­но и про­сти­тель­но отка­зать­ся от сво­их самых надеж­ных рас­че­тов. Но кто может най­ти изви­не­ние тому, что Пом­пей Магн, чей лагерь рим­ляне назы­ва­ли оте­че­ст­вом, а палат­ку — сена­том, счи­тая отступ­ни­ка­ми и пре­да­те­ля­ми тех, кто вер­шил государ­ст­вен­ны­ми дела­ми в Риме, о кото­ром было извест­но, что он нико­гда не под­чи­нял­ся ника­ко­му началь­ни­ку, но все свои похо­ды с вели­кой сла­вой про­де­лал глав­но­ко­ман­дую­щим, — кто най­дет изви­не­ние тому, повто­ряю я, что такой чело­век из-за пустя­ков, из-за шуток Фаво­ния и Доми­ция, из-за того, чтобы его не назы­ва­ли Ага­мем­но­ном, ринул­ся в опас­ное сра­же­нье, рискуя вер­хов­ной вла­стью и сво­бо­дой? Если он при­ни­мал в рас­чет сла­ву и позор лишь одно­го дня, он дол­жен был бы сра­зу начать сопро­тив­ле­ние вра­гу и защи­щать Рим, а, выда­вая свое бег­ство за Феми­сто­кло­ву воен­ную хит­рость, не дол­жен был впо­след­ст­вии счи­тать позор­ным про­мед­ле­ние перед бит­вой в Фес­са­лии. Ведь боже­ство не ука­за­ло имен­но на Фар­саль­скую рав­ни­ну как на аре­ну для бит­вы за гос­под­ство над миром, и гла­ша­тай не при­зы­вал сопер­ни­ков спу­стить­ся на рав­ни­ну и не увен­чал одно­го из них вен­ком. Напро­тив, гос­под­ст­вуя на море, Пом­пей имел воз­мож­ность выбрать мно­же­ство дру­гих рав­нин, тыся­чи горо­дов; нако­нец, в его рас­по­ря­же­нии был бы весь мир, если бы он толь­ко захо­тел под­ра­жать Фабию Мак­си­му, Марию, Лукул­лу и даже само­му Аге­си­лаю. Это­му послед­не­му не толь­ко в Спар­те при­шлось выдер­жать такое же мятеж­ное недо­воль­ство сограж­дан, кото­рые хоте­ли защи­щать от фиван­цев свою зем­лю, но так­же и в Егип­те тер­пе­ли­во выно­сить подо­зре­ния и кле­вет­ни­че­ские обви­не­ния со сто­ро­ны царя, кото­ро­му он сове­то­вал сохра­нять спо­кой­ст­вие. Аге­си­лай, умея быть настой­чи­вым в выпол­не­нии сво­их пла­нов, раз уж он при­знал их наи­луч­ши­ми, не толь­ко спас егип­тян про­тив их воли и посто­ян­но обе­ре­гал Спар­ту во вре­мя столь силь­ных потря­се­ний, но даже воз­двиг в самом горо­де памят­ник победы над фиван­ца­ми, дав сограж­да­нам воз­мож­ность вновь одер­жать победу, бла­го­да­ря тому что рань­ше не дал им пасть жерт­вой соб­ст­вен­но­го свое­во­лия. Поэто­му впо­след­ст­вии Аге­си­лая хва­ли­ли те, свое­во­лию кото­рых он про­ти­вил­ся. Напро­тив, Пом­пея, кото­рый допус­кал ошиб­ки по вине дру­гих, пори­ца­ли те самые люди, кото­рые побуж­да­ли его их совер­шать.

Неко­то­рые утвер­жда­ют, одна­ко, что его обма­нул тесть Сци­пи­он, похи­тив и ута­ив боль­шую часть денег, при­ве­зен­ных из Азии, с тем, чтобы заста­вить Пом­пея дать сра­же­ние, так как ина­че-де не хва­тит денег. Если бы это даже было и вер­но, все же пол­ко­во­дец не дол­жен, попав в подоб­ные обсто­я­тель­ства, так лег­ко поз­во­лить себя обма­нуть, не дол­жен опро­мет­чи­во идти на риск реши­тель­но­го сра­же­ния. Вот в чем мы усмат­ри­ва­ем раз­ли­чие меж­ду эти­ми дву­мя людь­ми.

85 [5]. Пом­пей отплыл в Еги­пет по необ­хо­ди­мо­сти, как изгнан­ник, Аге­си­лай же отпра­вил­ся туда не по необ­хо­ди­мо­сти, но и не из бла­го­род­ных побуж­де­ний, а ради денег, чтобы на сред­ства, полу­чен­ные от вар­ва­ров, вое­вать про­тив гре­ков. Затем то самое, в чем мы виним егип­тян, погу­бив­ших Пом­пея, егип­тяне ста­вят в вину Аге­си­лаю. Дей­ст­ви­тель­но, Пом­пей дове­рил­ся им и попла­тил­ся за это жиз­нью, Аге­си­лай же был обле­чен егип­тя­на­ми пол­ным дове­ри­ем, но поки­нул на про­из­вол судь­бы тех, к кому он при­был на помощь, перей­дя на сто­ро­ну их вра­гов.