Жизнеописание двенадцати цезарей

1. Отец Клав­дия Цеза­ря, Друз, сна­ча­ла про­зы­вал­ся Деци­мом, а потом — Неро­ном. Ливия роди­ла его едва через три меся­ца после того, как, бере­мен­ная, вышла замуж за Авгу­ста; подо­зре­ва­ли, что насто­я­щим его отцом был его отчим, совер­шив­ший пре­лю­бо­де­я­ние с его мате­рью. По край­ней мере, тот­час же ста­ли повто­рять гре­че­ский стих:

Этот-то Друз, будучи кве­сто­ром и пре­то­ром, коман­до­вал в ретий­ской², а затем в гер­ман­ской³ войне; он пер­вый из рим­ских пол­ко­вод­цев пла­вал по Север­но­му морю; по ту сто­ро­ну Рей­на он соорудил гран­ди­оз­ный канал для судов, кото­рый до сих пор назы­ва­ет­ся Дру­зо­вым. Он неод­но­крат­но нано­сил пора­же­ние вра­гам, заго­нял их в самую глубь внут­рен­них пустынь и пре­кра­тил пре­сле­до­ва­ние лишь после того, как ему яви­лась жен­щи­на-вар­вар­ка, роста более чело­ве­че­ско­го, и на латин­ском язы­ке запре­ти­ла про­дол­жать свое победо­нос­ное шест­вие. За эти подви­ги он полу­чил пра­во на ова­цию и три­ум­фаль­ные зна­ки отли­чия. После пре­ту­ры он тот­час всту­пил в долж­ность кон­су­ла и воз­об­но­вил свой поход, но вско­ре скон­чал­ся от болез­ни в лет­нем лаге­ре, кото­рый с тех пор полу­чил про­зва­ние «про­кля­то­го». Пер­вей­шие граж­дане муни­ци­пи­ев и коло­ний при­нес­ли его тело до само­го Рима, где оно было встре­че­но деку­ри­я­ми пис­цов и погре­бе­но на Мар­со­вом поле. Впро­чем, так­же и его армия воз­двиг­ла в честь его холм, у кото­ро­го с тех пор сол­да­ты еже­год­но в опре­де­лен­ный день устра­и­ва­ли воен­ный парад, а галль­ские общи­ны совер­ша­ли обще­ст­вен­ное бого­слу­же­ние. Сверх того, сенат, поми­мо иных мно­го­чис­лен­ных поче­стей, поста­но­вил воз­двиг­нуть ему мра­мор­ную арку на Аппи­е­вой доро­ге и при­сво­ить ему и его потом­кам про­зви­ще Гер­ма­ни­ка. О нем гово­ри­ли, что ему столь же свой­ст­вен­на любовь к сла­ве, как и граж­дан­ский образ мыс­лей. Дей­ст­ви­тель­но, он не толь­ко побеж­дал вра­га, но захва­ты­вал доспе­хи непри­я­тель­ских вождей, кото­рых неред­ко, с опас­но­стью для жиз­ни, пре­сле­до­вал по рядам гер­ман­цев; он не скры­вал тоже сво­его наме­ре­ния вос­ста­но­вить рес­пуб­ли­ку, как толь­ко полу­чит­ся к это­му воз­мож­ность. Мне кажет­ся, что это обсто­я­тель­ство поз­во­ли­ло неко­то­рым утвер­ждать, что Август взял его под подо­зре­ние и ото­звал из про­вин­ции, а так как он стал мед­лить, отра­вил его ядом. Прав­да, послед­нее я сооб­щаю ско­рее ради того, чтобы не про­пу­стить чего-либо, неже­ли пото­му, что счи­таю это истин­ным или прав­до­по­доб­ным. В самом деле, Август до такой сте­пе­ни любил его при жиз­ни, что все­гда, как одна­жды сам объ­явил об этом в сена­те, назна­чал его сона­след­ни­ком с сво­и­ми сыно­вья­ми, а после его смер­ти в похваль­ном сло­ве молил богов, «чтобы они сде­ла­ли обо­их его Цеза­рей похо­жи­ми на Дру­за, а ему, Авгу­сту, посла­ли бы со вре­ме­нем такую же чест­ную кон­чи­ну, какую дали Дру­зу». Он не толь­ко начер­тал на его гроб­ни­це хва­леб­ные сти­хи соб­ст­вен­но­го сочи­не­ния, но соста­вил так­же его жиз­не­опи­са­ние в про­зе.

От жены сво­ей, Анто­нии Млад­шей, Друз имел мно­го детей, из коих его пере­жи­ли толь­ко трое: Гер­ма­ник, Ливил­ла и Клав­дий.

2. Клав­дий родил­ся в кон­суль­ство Юлла Анто­ния и Фабия Афри­ка­на, 1 авгу­ста⁴, в Лионе, в тот самый день, когда Август впер­вые посвя­щал там алтарь, и полу­чил имя Тибе­рий Клав­дий Друз. Поз­же, когда его стар­ший брат по усы­нов­ле­нию пере­шел в семью Юли­ев, он при­нял про­зви­ще Гер­ма­ни­ка. Остав­шись после отца ребен­ком, он почти все годы отро­че­ства и юно­сти стра­дал раз­лич­ны­ми труд­но­из­ле­чи­мы­ми болез­ня­ми, кото­рые настоль­ко осла­би­ли его душев­но и телес­но, что и в более позд­нем воз­расте его счи­та­ли неспо­соб­ным зани­мать­ся обще­ст­вен­ны­ми или част­ны­ми дела­ми. Он дол­го оста­вал­ся в под­чи­не­нии и под при­смот­ром педа­го­га даже после того, как по воз­рас­ту уже вышел из опе­ки. В одном сво­ем сочи­не­нии он жалу­ет­ся, что этот педа­гог был вар­вар и когда-то слу­жил над­зи­ра­те­лем над погон­щи­ка­ми скота и что его нароч­но при­ста­ви­ли к нему, чтобы он по вся­ко­му пово­ду самым стро­гим обра­зом нака­зы­вал его. По той же при­чине сла­бо­го здо­ро­вья Клав­дий, пред­седа­тель­ст­вуя на гла­ди­а­тор­ских играх, дан­ных им сов­мест­но с бра­том в память отца, сидел, про­тив­но обы­чаю, заку­тан­ный в плащ с капю­шо­ном; так­же и в день совер­шен­но­ле­тия его без вся­кой тор­же­ст­вен­но­сти, в пол­ночь, отнес­ли в носил­ках на Капи­то­лий. 3. Тем не менее, с ран­не­го воз­рас­та он при­леж­но зани­мал­ся сво­бод­ны­ми нау­ка­ми и часто пуб­ли­ко­вал свои опы­ты. Впро­чем, и здесь он не сумел заво­е­вать себе ува­же­ние или вну­шить надеж­ды на какие-либо дости­же­ния в буду­щем.

Мать его Анто­ния назы­ва­ла его «уро­дом, суще­ст­вом, толь­ко нача­тым при­ро­дой, но не закон­чен­ным»; желая упрек­нуть кого-либо в тупо­сти, она гово­ри­ла, что он «глу­пее, чем сын её Клав­дий». Его баб­ка Авгу­ста отно­си­лась к нему все­гда в выс­шей сте­пе­ни пре­зри­тель­но, гово­ри­ла с ним чрез­вы­чай­но ред­ко, а свои уве­ща­ния выска­зы­ва­ла ему не ина­че, как в рез­ком корот­ком пись­ме или через третье лицо. Когда его сест­ра Ливил­ла услы­ша­ла, что он со вре­ме­нем сде­ла­ет­ся импе­ра­то­ром, она откры­то и ясно выска­за­ла свой ужас по пово­ду столь неспра­вед­ли­вой и недо­стой­ной судь­бы рим­ско­го наро­да. А что хоро­ше­го и дур­но­го думал о нем его двою­род­ный дед Август, это все­го луч­ше мож­но видеть из при­ла­гае­мых мною здесь неко­то­рых мест его писем:

4. «Соглас­но тво­е­му пору­че­нию, доро­гая Ливия, я бесе­до­вал с Тибе­ри­ем о том, как нам быть с тво­им вну­ком Тибе­ри­ем⁵ на играх в пред­сто­я­щий празд­ник Мар­са. Мы оба соглас­ны в том, что нам надо раз навсе­гда при­нять реше­ние, как нам дей­ст­во­вать в отно­ше­нии его. Ибо, если это чело­век цель­ный и, так ска­зать, закон­чен­ный, то что заста­ви­ло бы нас коле­бать­ся вести его по тем же сту­пе­ням жиз­нен­ной карье­ры, какие про­шел его брат?⁶ Одна­ко, коль ско­ро мы счи­та­ем его отста­лым и ненор­маль­ным телес­но и душев­но, не сле­ду­ет давать людям, любя­щим насме­хать­ся и изде­вать­ся, повод высме­и­вать и его и нас. Ибо мы все­гда будем в нере­ши­тель­но­сти, если ста­нем обсуж­дать наш образ дей­ст­вий в каж­дом отдель­ном слу­чае, не имея уже рань­ше при­ня­то­го реше­ния отно­си­тель­но того, может ли он зани­мать долж­но­сти или нет. Что же каса­ет­ся вопро­са, инте­ре­су­ю­ще­го тебя теперь, то мы не воз­ра­жа­ем про­тив того, чтобы на играх в честь Мар­са ему было пору­че­но заве­до­вать уго­ще­ни­ем жре­цов, если толь­ко он согла­сит­ся взять себе в совет­ни­ки сына Сила­на, чело­ве­ка, состо­я­ще­го с ним в свой­стве, кото­рый не поз­во­лил бы ему сде­лать чего-либо спо­соб­но­го воз­будить вни­ма­ние и насмеш­ки. На то, чтобы он смот­рел игры из импе­ра­тор­ской ложи, я не согла­сен, ибо, нахо­дясь в пер­вом ряду зри­те­лей, он слиш­ком при­вле­чет на себя вни­ма­ние. Не согла­сен я так­же, чтобы он шел на Аль­бан­скую гору или нахо­дил­ся в Риме во вре­мя Латин­ских ферий; ибо, если он может сле­до­вать за сво­им бра­том на гору, то поче­му тогда не сде­лать его город­ским пре­фек­том?⁷ Вот тебе, доро­гая Ливия, наше мне­ние, соглас­но кото­ро­му мы счи­та­ем необ­хо­ди­мым решить вопрос одна­жды навсе­гда, чтобы не нахо­дить­ся посто­ян­но то в надеж­де, то в стра­хе. Если жела­ешь, можешь дать про­честь эту часть мое­го пись­ма так­же нашей Анто­нии».

В дру­гом пись­ме Август пишет: «В твое отсут­ст­вие я каж­дый день буду при­гла­шать к обеду юно­го Тибе­рия, чтобы не остав­лять его обедать одно­го в ком­па­нии с Суль­пи­ци­ем и Ате­но­до­ром. Я хотел бы, чтобы он с боль­шей осмот­ри­тель­но­стью и не так лег­ко­мыс­лен­но выби­рал себе образ­цы для под­ра­жа­ния в жестах, мане­ре дер­жать­ся и поход­ке. Бед­ня­ге не везет. Ибо в вещах серь­ез­ных, когда дух его не сби­ва­ет­ся с насто­я­ще­го пути, при­род­ное бла­го­род­ство его души ста­но­вит­ся совер­шен­но оче­вид­но».

То же пишет он и в третьем пись­ме: «Что твой внук Тибе­рий мог понра­вить­ся мне в сво­ем ора­тор­ском выступ­ле­нии, доро­гая Ливия, про­па­ди я про­па­дом, если я не удив­ля­юсь это­му сам. Не пони­маю, как может чело­век, вооб­ще гово­ря­щий так невнят­но, про­из­но­сить так явст­вен­но в ора­тор­ском упраж­не­нии».

Отно­си­тель­но при­ня­то­го Авгу­стом после это­го реше­ния сомне­ний не может быть. Из почет­ных долж­но­стей он оста­вил ему толь­ко жре­че­ский сан авгу­ра, а наслед­ни­ком назна­чил толь­ко в третьей оче­реди, чуть ли что не сре­ди лиц посто­рон­них, и толь­ко в шестой части, заве­щав ему сум­му все­го в восемь­сот тысяч сестер­ци­ев.

5. Когда Клав­дий стал доби­вать­ся долж­но­стей, то дядя его с отцов­ской сто­ро­ны, Тибе­рий, пожа­ло­вал ему зна­ки кон­суль­ско­го досто­ин­ства; когда же он начал настой­чи­во тре­бо­вать себе дей­ст­ви­тель­ных долж­но­стей, то Тибе­рий пись­мен­но отве­тил ему, что «к празд­ни­ку Сатур­на­лий и Сигил­ла­рий⁸ он послал ему сорок золотых». Толь­ко после это­го, оста­вив надеж­ду на поче­сти, Клав­дий уда­лил­ся в част­ную жизнь; он укром­но жил то в садах и под­го­род­ном доме, то в Кам­па­нии; вра­ща­ясь сре­ди людей совер­шен­но негод­ных, он, поми­мо сво­ей преж­ней нелест­ной репу­та­ции вах­ла­ка, обес­сла­вил себя еще склон­но­стью к пьян­ству и игре.

Одна­ко, несмот­ря на такое его поведе­ние, люди не пере­ста­ва­ли как в част­ной жиз­ни, так и пуб­лич­но, ока­зы­вать ему вни­ма­ние и почет. 6. Всад­ни­че­ское сосло­вие два­жды выби­ра­ло его сво­им патро­ном в выпол­не­нии пору­че­ния от их име­ни: один раз, когда оно про­си­ло у кон­су­лов раз­ре­ше­ния нести на сво­их пле­чах в Рим тело Авгу­ста, вто­рой же раз — когда поздрав­ля­ло тех же кон­су­лов с нис­про­вер­же­ни­ем Сея­на. Рав­ным обра­зом, когда он появ­лял­ся на зре­ли­щах, всад­ни­ки име­ли обык­но­ве­ние вста­вать и сни­мать с себя пла­щи. Так­же и сенат поста­но­вил в чрез­вы­чай­ном поряд­ке при­чис­лить его к кол­ле­гии изби­рае­мых по жре­бию жре­цов Авгу­ста; поз­же он поста­но­вил так­же отстро­ить на казен­ный счет его дом, уни­что­жен­ный пожа­ром, и дать ему пра­во брать в сена­те сло­во вме­сте с быв­ши­ми кон­су­ла­ми. Впро­чем, это поста­нов­ле­ние было отме­не­но Тибе­ри­ем, кото­рый в оправ­да­ние сослал­ся на сла­бо­умие Клав­дия, а убы­ток от пожа­ра обе­щал воз­ме­стить ему из соб­ст­вен­ных средств. Одна­ко, уми­рая, Тибе­рий назна­чил его наслед­ни­ком третьей сте­пе­ни, в третьей части, отка­зал ему в заве­ща­нии око­ло двух мил­ли­о­нов сестер­ци­ев и сверх того осо­бо реко­мен­до­вал его армии, сена­ту и рим­ско­му наро­ду сре­ди про­чих род­ст­вен­ни­ков.

7. Толь­ко при сво­ем пле­мян­ни­ке Гае, кото­рый в нача­ле сво­его прав­ле­ния вся­ки­ми вида­ми угод­ни­че­ства ста­рал­ся при­об­ре­сти попу­ляр­ность, Клав­дий начал долж­ност­ную карье­ру и вме­сте с Гаем отправ­лял в тече­ние двух меся­цев кон­суль­ство. При этом слу­чи­лось так, что, когда он в пер­вый раз, пред­ше­ст­ву­е­мый лик­то­ра­ми, всту­пал на форум, летев­ший мимо орел спу­стил­ся на его пра­вое пле­чо. Он и вто­рич­но полу­чил по жре­бию⁹ кон­суль­ство через четы­ре года; ино­гда он так­же пред­седа­тель­ст­во­вал на зре­ли­щах вме­сто Гая, при­чем народ кли­ком «да здрав­ст­ву­ет!» при­вет­ст­во­вал в нем то дядю импе­ра­то­ра, то бра­та Гер­ма­ни­ка.

8. Тем не менее, ему при­хо­ди­лось пере­но­сить и оскорб­ле­ния. В самом деле, если он несколь­ко опазды­вал к назна­чен­но­му вре­ме­ни обеда, то он лишь с трудом нахо­дил себе место, обой­дя пред­ва­ри­тель­но всю сто­ло­вую, а если после обеда он по сво­ей при­выч­ке засы­пал, то в него кида­ли косточ­ка­ми от оли­вок или фини­ков; ино­гда шуты, как бы игра­ю­чи, гоня­лись за ним с роз­га­ми и хлы­ста­ми. Когда же он хра­пел, они обыч­но при­вя­зы­ва­ли ему к рукам туфли, дабы, вне­зап­но проснув­шись, он тер себе ими лицо.

9. Не мино­ва­ли его и опас­но­сти. Во-пер­вых, будучи кон­су­лом, он едва не был уво­лен от долж­но­сти за то, что небреж­но отнес­ся к пору­чен­но­му ему делу соору­же­ния и поста­нов­ки ста­туй Кали­гу­ло­вых бра­тьев, Неро­на и Дру­за. Затем, вслед­ст­вие доно­са кого-то из чужих или даже из сво­их домаш­них, он дол­го тер­пел вся­че­ские непри­ят­но­сти. Когда же был открыт заго­вор Лепида и Гету­ли­ка¹⁰, он был отправ­лен в соста­ве посоль­ства в Гер­ма­нию для при­не­се­ния поздрав­ле­ния Кали­гу­ле и едва не попла­тил­ся при этом жиз­нью, так как тот воз­му­щал­ся и кри­чал, что дядю посла­ли к нему нароч­но, чтобы руко­во­дить им, слов­но маль­чиш­кой. Неко­то­рые даже гово­рят, что его, как он был, в дорож­ной одеж­де бро­си­ли в реку. С этих пор он пода­вал голос в сена­те толь­ко после всех быв­ших кон­су­лов, ибо, с целью уни­зить, его спра­ши­ва­ли все­гда послед­ним. Допу­сти­ли так­же судеб­ное раз­би­ра­тель­ство дела о под­лож­ном заве­ща­нии, кото­рое, меж­ду про­чим, было под­пи­са­но так­же и им. После того как ему при­шлось за вступ­ле­ние в новую жре­че­скую долж­ность запла­тить восемь мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, он, в кон­це кон­цов, ока­зал­ся в таких денеж­ных затруд­не­ний, что ввиду неупла­ты им каз­на­чей­ству полу­чен­ной от него ссуды, его име­ния, соглас­но зако­ну об ипо­те­ках, в силу эдик­та пре­фек­тов эра­рия были назна­че­ны к аук­ци­о­ну, но, конеч­но, не нашли себе поку­па­те­ля.

10. Так Клав­дий про­вел боль­шую часть сво­ей жиз­ни, а на пяти­де­ся­том году он, по какой-то пора­зи­тель­ной слу­чай­но­сти, полу­чил импе­ра­тор­скую власть. Когда заго­вор­щи­ки, гото­вя поку­ше­ние на Гая, уда­ля­ли пуб­ли­ку, буд­то бы испол­няя его жела­ние остать­ся одно­му, то сре­ди дру­гих они уда­ли­ли так­же и Клав­дия, кото­рый отпра­вил­ся в ком­на­ту, назы­вае­мую Гер­ме­ум¹¹; вско­ре после это­го, пере­пу­ган­ный слу­хом об убий­стве Гая, он бро­сил­ся в бли­жай­ший соля­рий¹² и спря­тал­ся за задер­ну­тые перед вхо­дом зана­вес­ки. Слу­чай­но про­бе­гав­ший мимо рядо­вой сол­дат увидел за зана­вес­кой его ноги и захо­тел узнать, кто бы это был; таким обра­зом он при­знал Клав­дия, извлек его нару­жу и, когда он от стра­ха бро­сил­ся к его ногам, поздра­вил его импе­ра­то­ром. Отсюда он отвел его к сво­им това­ри­щам, кото­рые еще не зна­ли, что пред­при­нять, и толь­ко шуме­ли. Они поса­ди­ли его в носил­ки, и так как соб­ст­вен­ная его при­слу­га раз­бе­жа­лась, то они, сме­ня­ясь пооче­ред­но, отнес­ли его в лагерь¹³; он совсем при­уныл и дро­жал от стра­ха, а встреч­ные жале­ли о нем, слов­но его невин­но­го нес­ли на казнь. При­ня­тый в лагерь, он про­вел ночь сре­ди кара­у­лов, несколь­ко обод­рен­ный, но еще неспо­кой­ный за буду­щее. Дело в том, что кон­су­лы вме­сте с сена­том и город­ски­ми когор­та­ми заня­ли форум и Капи­то­лий в наме­ре­нии вос­ста­но­вить рес­пуб­ли­ку. Так­же и Клав­дия народ­ные три­бу­ны при­зва­ли в сенат для уча­стия в обмене мне­ний, но он отве­тил, что «при­нуж­де­ние и обсто­я­тель­ства не поз­во­ля­ют ему явить­ся». Одна­ко на сле­дую­щий день сенат, наску­чив несо­гла­си­я­ми про­ти­во­по­лож­ных мне­ний, обна­ру­жил мень­ше энер­гии в выпол­не­нии сво­его пред­при­я­тия, а стол­пив­ший­ся кру­гом народ стал тре­бо­вать еди­но­го пра­ви­те­ля, назы­вая его по име­ни; тогда Клав­дий согла­сил­ся при­нять при­ся­гу от воору­жен­ных сол­дат на сход­ке и обе­щал по пят­на­дца­ти тысяч сестер­ци­ев на чело­ве­ка. Он стал пер­вым Цеза­рем, кото­рый обес­пе­чил себе вер­ность сол­дат не без денеж­ной награ­ды.

11. Утвер­див­шись во вла­сти, он при­ло­жил все ста­ра­ние к тому, чтобы уни­что­жить вся­кую память о тех двух днях, когда фор­ма прав­ле­ния государ­ст­вом нахо­ди­лась под вопро­сом. Поэто­му он объ­явил пол­ное и веч­ное про­ще­ние и забве­ние все­го, что было тогда ска­за­но и сде­ла­но. Он пре­дал каз­ни толь­ко несколь­ких воен­ных три­бу­нов и цен­ту­ри­о­нов из чис­ла заго­вор­щи­ков про­тив Гая. Этим он хотел пока­зать устра­шаю­щий при­мер; кро­ме того, он узнал, что они тре­бо­ва­ли так­же и его смер­ти. Затем он обра­тил­ся к выпол­не­нию сво­их род­ст­вен­ных обя­зан­но­стей и поста­но­вил, что самой свя­щен­ной и употре­би­тель­ной его клят­вой будет клят­ва име­нем Авгу­ста. Он про­вел в сена­те поста­нов­ле­ние о том, чтобы его баб­ке Ливии были ока­за­ны боже­ские поче­сти и чтобы в тор­же­ст­вен­ной про­цес­сии в цир­ке еха­ла посвя­щен­ная ей колес­ни­ца, запря­жен­ная сло­на­ми, подоб­ная Авгу­сто­вой. В честь сво­их роди­те­лей он учредил пуб­лич­ные поми­наль­ные жерт­во­при­но­ше­ния, сверх того в честь отца — еже­год­ные цир­ко­вые игры в день его рож­де­ния, а в честь мате­ри — колес­ни­цу с ее изо­бра­же­ни­ем при цир­ко­вых играх, а так­же про­зви­ще Авгу­сты, от кото­ро­го она отка­за­лась при жиз­ни. Что же каса­ет­ся сво­его бра­та, то его память он чтил по вся­ко­му пово­ду и, меж­ду про­чим, поста­вил на Неа­по­ли­тан­ских состя­за­ни­ях¹⁴ посвя­щен­ную ему теат­раль­ную пье­су, кото­рая по при­го­во­ру судей была удо­сто­е­на пре­мии. Даже память Мар­ка Анто­ния¹⁵ он не оста­вил без поче­стей и бла­го­дар­но­го вос­по­ми­на­ния: дей­ст­ви­тель­но, в одном эдик­те он объ­явил, что о празд­но­ва­нии дня рож­де­ния сво­его отца Дру­за он столь хло­по­чет отто­го, что день этот сов­па­да­ет с днем рож­де­ния его деда Анто­ния. В честь Тибе­рия он воз­двиг близ теат­ра Пом­пея мра­мор­ную арку, соору­же­ние кото­рой в свое вре­мя было поста­нов­ле­но декре­том сена­та, одна­ко не выпол­не­но. Он отме­нил все рас­по­ря­же­ния Гая, но день его убий­ства, хотя и сов­пав­ший с нача­лом его соб­ст­вен­но­го прин­ци­па­та, он запре­тил счи­тать в чис­ле празд­нич­ных.

12. Наобо­рот, когда дело шло о поче­стях ему само­му, он про­яв­лял чрез­вы­чай­ную уме­рен­ность и поли­ти­че­ский такт. Он не при­нял титу­ла импе­ра­то­ра в каче­стве лич­но­го име­ни, отка­зал­ся от чрез­мер­ных поче­стей. Обру­че­ние сво­ей доче­ри и день рож­де­ния вну­ка он отпразд­но­вал без шума, озна­ме­но­вав их лишь семей­ным рели­ги­оз­ным тор­же­ст­вом. Нико­го из изгнан­ни­ков он не вер­нул ина­че, как по поста­нов­ле­нию сена­та. Раз­ре­ше­ние вво­дить с собою в сенат пре­фек­та пре­то­рия и воен­ных три­бу­нов, а так­же утвер­жде­ние судеб­ных поста­нов­ле­ний сво­их про­ку­ра­то­ров он полу­чил от сена­та лишь по соб­ст­вен­ной сво­ей прось­бе, как милость. Он про­сил у кон­су­лов дать сво­им част­ным име­ни­ям пра­во рын­ка. Он неод­но­крат­но при­ни­мал уча­стие в судеб­ных раз­би­ра­тель­ствах маги­ст­ра­тов в каче­стве одно­го из совет­ни­ков. Когда маги­ст­ра­ты дава­ли зре­ли­ща, он вста­вал перед ними вме­сте со всей тол­пой и при­вет­ст­во­вал их воз­гла­са­ми и маха­ни­ем руки. Когда народ­ные три­бу­ны яви­лись к его судеб­но­му три­бу­на­лу, он изви­нил­ся, что по при­чине тес­ноты при­нуж­ден выслу­ши­вать их, не поса­див пред­ва­ри­тель­но. Все это вско­ре снис­ка­ло ему такую любовь и рас­по­ло­же­ние наро­да, что, когда одна­жды во вре­мя его поезд­ки в Остию раз­нес­ся слух, буд­то он погиб от зло­умыш­ле­ния, народ при­шел в совер­шен­ное отча­я­ние и стал осы­пать про­кля­ти­я­ми сол­дат, как пре­да­те­лей, и сена­то­ров, как убийц. Вол­не­ние улег­лось лишь после того, как маги­ст­ра­ты, то один, то дру­гой и, нако­нец, несколь­ко сра­зу, появи­лись на рострах и заяви­ли, что Клав­дий цел и невредим и ско­ро при­будет само­лич­но.

13. Одна­ко не все­гда он оста­вал­ся в без­опас­но­сти от поку­ше­ний. Напро­тив, ему угро­жа­ли и отдель­ные лица, и ком­плоты, и даже граж­дан­ская вой­на. Одна­жды близ его опо­чи­валь­ни был схва­чен какой-то про­сто­людин, воору­жен­ный кин­жа­лом. Были обна­ру­же­ны так­же двое всад­ни­ков, под­жидав­ших его в пуб­лич­ных местах: один имел скры­тый в пал­ке сти­лет и наме­ре­вал­ся убить его при выхо­де из теат­ра, дру­гой имел охот­ни­чий нож и замыш­лял напасть на него во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ния перед хра­мом Мар­са. Заго­вор с целью государ­ст­вен­но­го пере­во­рота соста­ви­ли Галл Ази­ний и Ста­ти­лий Кор­вин, вну­ки ора­то­ров Пол­ли­о­на и Мес­са­лы, при­чем они при­влек­ли к себе мно­гих воль­ноот­пу­щен­ни­ков и рабов Клав­дия. Граж­дан­скую вой­ну зате­ял легат Дал­ма­ции, Фурий Камилл Скри­бо­ни­ан. Одна­ко на пятый день он был убит сол­да­та­ми тех самых леги­о­нов, кото­рые изме­ни­ли сво­ей при­ся­ге, но затем рас­ка­я­лись под вли­я­ни­ем рели­ги­оз­но­го стра­ха. Рас­ка­я­ние было вызва­но тем, что по объ­яв­ле­нии похо­да для встре­чи ново­го импе­ра­то­ра они, либо по како­му-то слу­чаю, либо по воле боже­ства, никак не мог­ли ни укра­сить орла¹⁶, ни выта­щить и сдви­нуть с места воен­ные знач­ки.

14. Кон­суль­ство Клав­дий, не счи­тая пер­во­го, отбы­вал четы­ре раза, из них пер­вые два — непо­сред­ст­вен­но одно за дру­гим, осталь­ные — с про­ме­жут­ка­ми в четы­ре года. Послед­нее свое кон­суль­ство он зани­мал шесть меся­цев, про­чие — по два меся­ца, при­чем в третье свое кон­суль­ство он всту­пил как заме­сти­тель умер­ше­го кон­су­ла, чего не делал еще ни один прин­цепс. Как в каче­стве кон­су­ла, так и не зани­мая этой долж­но­сти, он с вели­чай­шей тща­тель­но­стью зани­мал­ся судо­про­из­вод­ст­вом, даже в тор­же­ст­вен­ные для себя и для сво­их близ­ких дни, а ино­гда и в уста­нов­лен­ные издрев­ле и свя­то чти­мые празд­ни­ки. Он не все­гда соблюдал пред­пи­са­ния зако­на и, сооб­раз­но тре­бо­ва­ни­ям спра­вед­ли­во­сти, изме­нял суро­вость или сла­бость нака­за­ний в зави­си­мо­сти от выне­сен­но­го им из обсто­я­тельств дела впе­чат­ле­ния. Таким обра­зом, тем из тяжу­щих­ся, кото­рые, заявив слиш­ком боль­шие тре­бо­ва­ния у судей по граж­дан­ским делам, про­иг­ры­ва­ли свой про­цесс, он раз­ре­шал воз­об­но­вить дело: с дру­гой же сто­ро­ны, лиц, ули­чен­ных в более серь­ез­ном обмане, он, нару­шая пред­пи­са­ние зако­на, при­суж­дал к борь­бе с дики­ми зве­ря­ми в цир­ке.

15. При судеб­ных раз­би­ра­тель­ствах и про­из­не­се­нии при­го­во­ров он обна­ру­жи­вал уди­ви­тель­ное непо­сто­ян­ство мыс­ли: ино­гда он выка­зы­вал осто­рож­ность и про­ни­ца­тель­ность, ино­гда необ­ду­ман­ность и опро­мет­чи­вость, порою же про­яв­лял какую-то несу­раз­ность и почти безу­мие. Про­ве­ряя судей­ские деку­рии, он обна­ру­жил одно­го судью, кото­рый не вос­поль­зо­вал­ся льготой сво­его семей­но­го поло­же­ния для осво­бож­де­ния себя от обя­зан­но­стей судьи, и устра­нил его за это, как чело­ве­ка, име­ю­ще­го чрез­мер­ное при­стра­стие к судеб­ным раз­би­ра­тель­ствам. В дру­гой раз тяжу­щи­е­ся ука­за­ли судье, что он сам име­ет тяж­бу, на что этот судья воз­ра­зил, что послед­няя под­ле­жит не чрез­вы­чай­но­му суду, но обыч­но­му. Тогда Клав­дий тот­час при­ка­зал ему само­му раз­би­рать соб­ст­вен­ную тяж­бу, «дабы в сво­ем деле дать дока­за­тель­ство того, сколь спра­вед­ли­вым судьей он будет в чужом». Когда одна жен­щи­на отка­зы­ва­лась при­знать сво­его сына, при­чем дока­за­тель­ства обе­их сто­рон каза­лись сомни­тель­ны, он при­нудил ее к откры­тию исти­ны, при­ка­зав вый­ти замуж за юно­шу. В слу­чае отсут­ст­вия одной из сто­рон он не заду­мы­ва­ясь поста­нов­лял в поль­зу при­сут­ст­ву­ю­щей, не раз­би­рая, была ли при­чи­на отсут­ст­вия ува­жи­тель­ной или неува­жи­тель­ной. Когда кто-то крик­нул, что ули­чен­но­му в под­ло­ге сле­ду­ет отру­бить руки, он тот­час велел позвать пала­ча с ножом и сто­лом для экзе­ку­ции. При суде над обви­нен­ным в неза­кон­ном при­сво­е­нии себе прав граж­дан­ства меж­ду обви­ни­те­лем и защит­ни­ком под­нял­ся пустой спор, дол­жен ли он судить­ся в тоге или в пал­лии. Клав­дий, слов­но желая пока­зать пол­ное бес­при­стра­стие, при­ка­зал обви­ня­е­мо­му менять одеж­ду вся­кий раз, как будет гово­рить то обви­ни­тель, то защит­ник. Гово­рят, что по пово­ду одно­го дела он про­чи­тал по запис­ке такой при­го­вор: «Он согла­сен с теми, кото­рые выска­за­ли прав­ду». Вслед­ст­вие все­го это­го он до такой сте­пе­ни уро­нил себя, что сде­лал­ся пред­ме­том все­об­ще­го, нескры­вае­мо­го пре­зре­ния. Некто ста­рал­ся оправ­дать неяв­ку вызван­но­го Клав­ди­ем из про­вин­ции свиде­те­ля и заяв­лял, что тот не мог при­быть, одна­ко дол­го не откры­вал при­чи­ну; нако­нец, после неод­но­крат­ных вопро­сов он ска­зал: «Он умер, как я думаю, с тво­е­го раз­ре­ше­ния». Кто-то дру­гой бла­го­да­рил его за поз­во­ле­ние гово­рить в защи­ту обви­ня­е­мо­го, при­чем при­ба­вил: «так, впро­чем, быва­ет обыч­но». От ста­ри­ков я так­же слы­шал, что стряп­чие при­вык­ли до такой сте­пе­ни зло­употреб­лять его тер­пе­ни­ем, что, когда он покидал три­бу­нал, они удер­жи­ва­ли его не толь­ко сло­ва­ми, но так­же хва­та­ли его за край тоги, а ино­гда даже за ноги.

Это и неуди­ви­тель­но, если у одно­го гре­ка, вед­ше­го тяж­бу, вырва­лось в пылу спо­ра вос­кли­ца­ние: καὶ σὺ γέ­ρων εἶ καὶ μω­ρός¹⁷. Один рим­ский всад­ник обви­нял­ся в гнус­ном поведе­нии по отно­ше­нию к жен­щи­нам; обви­не­ние было лож­но взведе­но на него раз­дра­жен­ны­ми про­тив него вра­га­ми; это факт, что, когда он увидел, что в каче­стве свиде­те­лей про­тив него при­зы­ва­ют и допра­ши­ва­ют про­даж­ных жен­щин, он, жесто­ко изру­гав Клав­дия за его глу­пость и жесто­кость, бро­сил ему в лицо гри­фель и пись­мен­ные дощеч­ки с такой силой, что изряд­но оца­ра­пал ему щеку.

16. Клав­дий отправ­лял так­же долж­ность цен­зо­ра, дол­го оста­вав­шу­ю­ся никем не заня­той после цен­зу­ры План­ка и Пав­ла¹⁸. Но и в ней он про­явил непо­сто­ян­ство в настро­е­нии, чему соот­вет­ст­во­ва­ли так­же неоди­на­ко­вые резуль­та­ты. На смот­ру всад­ни­ков он осво­бо­дил от бес­че­стия юно­шу, запят­нан­но­го поро­ка­ми, кото­ро­го отец вся­че­ски поста­рал­ся выго­ро­дить перед ним; Клав­дий огра­ни­чил­ся заме­ча­ни­ем, что «юно­ша име­ет сво­его соб­ст­вен­но­го цен­зо­ра». Дру­го­му, извест­но­му соблаз­ни­те­лю и пре­лю­бо­дею, он лишь посо­ве­то­вал «реже или, по край­ней мере, осто­рож­нее убла­жать свои юно­ше­ские вожде­ле­ния» и при­ба­вил: «да и зачем мне знать, кто твоя любов­ни­ца?» Зачер­ки­вая по прось­бе дру­зей выска­зан­ное про­тив кого-то пори­ца­ние, он заме­тил: «пусть все же оста­нет­ся след зачерк­ну­то­го». Одно­го знат­ней­ше­го гре­ка, пер­во­го во всей про­вин­ции Гре­ции, за незна­ние латин­ско­го язы­ка он не толь­ко вычерк­нул из спис­ка судей, но и лишил рим­ско­го граж­дан­ства. Все долж­ны были соб­ст­вен­ны­ми уста­ми, как кто мог, без чужой помо­щи давать отчет в сво­ей жиз­ни. Он выска­зал свое цен­зор­ское пори­ца­ние мно­гим, неко­то­рым совер­шен­но неожи­дан­но и по невидан­ной еще при­чине, а имен­но, за то, что они, без его ведо­ма и не взяв отпус­ка, отлу­чи­лись из Ита­лии. Одно­му доста­лось, меж­ду про­чим, так­же за то, что, нахо­дясь в про­вин­ции, он ока­зал­ся в сви­те одно­го из под­власт­ных царей. При этом Клав­дий сослал­ся на то, что неко­гда про­тив Раби­рия Посту­ма был воз­буж­ден про­цесс об оскорб­ле­нии вели­че­ства рим­ско­го наро­да за то, что он ради обес­пе­че­ния дан­ной им ссуды пре­про­во­дил в Алек­сан­дрию еги­пет­ско­го царя Пто­ле­мея Алек­сандра. Клав­дий соби­рал­ся выска­зать цен­зор­ское пори­ца­ние еще боль­ше­му чис­лу лиц, будучи введен в заблуж­де­ние небреж­но­стью сво­их осве­до­ми­те­лей, ибо, к вели­ко­му для него само­го скан­да­лу, ока­за­лось, что они невин­ны: в самом деле, те, кому ста­ви­ли в упрек их холо­стое поло­же­ние, без­дет­ность или бед­ность, дока­зы­ва­ли, что они состо­ят в бра­ке, име­ют детей и бога­ты, а тот, кото­ро­го обви­ня­ли в попыт­ке к само­убий­ству, снял свою одеж­ду и пока­зал, что тело его невреди­мо. В цен­зу­ре его сле­ду­ет отме­тить еще и такие фак­ты: на ули­це Сигил­ла­рий про­да­ва­лась сереб­ря­ная колес­ни­ца дра­го­цен­ной работы; он при­ка­зал купить ее и уни­что­жить в сво­ем при­сут­ст­вии. Далее, в один и тот же день он издал два­дцать эдик­тов, сре­ди кото­рых осо­бен­но выде­ля­ют­ся два: пер­вый реко­мен­до­вал при обиль­ном уро­жае вино­гра­да хоро­шень­ко засма­ли­вать боч­ки, вто­рой опо­ве­щал, что про­тив уку­са змеи ничто не помо­га­ет так, как сок тис­со­во­го дере­ва.

17. Воен­ный поход он пред­при­нял все­го один раз, да и тот не имел осо­бо­го зна­че­ния. Счи­тая, что при­суж­ден­ные ему сена­том три­ум­фаль­ные укра­ше­ния явля­ют­ся отли­чи­ем слиш­ком недо­ста­точ­ным для его высо­ко­го зва­ния прин­цеп­са и стре­мясь к блес­ку насто­я­ще­го три­ум­фа, он стал искать удоб­но­го пово­да для полу­че­ния его и оста­но­вил свой выбор пре­иму­ще­ст­вен­но перед дру­ги­ми на Бри­тан­нии¹⁹, кото­рую со вре­ме­ни Боже­ст­вен­но­го Юлия оста­ви­ли в покое и кото­рая как раз в это вре­мя нахо­ди­лась в воз­буж­де­нии по при­чине невы­да­чи Римом пере­беж­чи­ков. В этот поход он отпра­вил­ся сна­ча­ла морем от Остии; силь­ный севе­ро-запад­ный ветер, под назва­ни­ем цир­ций, два­жды едва не пото­пил его: один раз — близ Лигу­рии, вто­рич­но — близ Сте­хад­ских ост­ро­вов²⁰. Поэто­му от Мас­си­лии до Гез­ори­а­ка²¹ он совер­шил путе­ше­ст­вие сухим путем, а оттуда отпра­вил­ся в Бри­тан­нию и в несколь­ко дней без еди­но­го сра­же­ния и кро­во­про­ли­тия поко­рил часть ост­ро­ва. Затем, на шестой месяц после сво­его отъ­езда, он воз­вра­тил­ся в Рим и с вели­чай­шей пыш­но­стью отпразд­но­вал три­умф. На это зре­ли­ще он раз­ре­шил явить­ся в Рим не толь­ко пра­ви­те­лям про­вин­ций, но так­же неко­то­рым ссыль­ным. Сре­ди про­чих взя­тых у непри­я­те­ля воен­ных тро­фе­ев он при­бил к фрон­то­ну Пала­тин­ско­го двор­ца рядом с граж­дан­ской коро­ной так­же мор­скую коро­ну в озна­ме­но­ва­ние сво­его пере­езда через оке­ан и как бы поко­ре­ния его. За его колес­ни­цей сле­до­ва­ла в парад­ном эки­па­же жена его Мес­са­ли­на; сле­до­ва­ли за ним так­же и лица, полу­чив­шие в этой войне три­ум­фаль­ные укра­ше­ния; впро­чем, все они шли пеш­ком, оде­тые в широ­ко­ка­ем­ча­тые тоги, лишь Марк Красс Фру­ги ехал вер­хом на коне, укра­шен­ном дра­го­цен­ной сбру­ей, оде­тый в заткан­ную паль­ма­ми туни­ку; такое отли­чие было дано ему пото­му, что три­ум­фаль­ные укра­ше­ния он полу­чил вто­рич­но.

18. Клав­дий все­гда про­яв­лял чрез­вы­чай­ную забот­ли­вость о горо­де и его снаб­же­нии про­до­воль­ст­ви­ем. Когда в Эми­ли­ане слу­чил­ся силь­ный пожар, то он две ночи про­вел в дири­би­то­рии²², и когда тол­пы сол­дат и рабов для туше­ния пожа­ра ока­за­лось недо­ста­точ­но, он через маги­ст­ра­тов созвал из всех квар­та­лов про­стой народ и, поста­вив перед собой кор­зи­ны с день­га­ми, при­зы­вал людей пода­вать помощь, обе­щая каж­до­му достой­ную его заслуг награ­ду. Во вре­мя про­до­воль­ст­вен­ных затруд­не­ний, вызван­ных непре­рыв­ны­ми неуро­жа­я­ми, тол­па одна­жды задер­жа­ла его на фору­ме; его ста­ли осы­пать бра­нью и забра­сы­вать кус­ка­ми хле­ба, так что он лишь с трудом, и толь­ко через зад­ний ход убрал­ся во дво­рец. После это­го он употре­бил все сред­ства для достав­ки про­до­воль­ст­вия в Рим так­же и в зим­нее вре­мя года. Так, он обе­щал опре­де­лен­ные выго­ды куп­цам, а воз­мож­ные убыт­ки от кораб­ле­кру­ше­ний взял на себя; так­же и стро­и­те­лям тор­го­вых судов он опре­де­лил награ­ды, сооб­раз­но соци­аль­но­му поло­же­нию каж­до­го.

19. При этом граж­да­нам дава­лось изъ­я­тие из зако­на Папия Поппея, лати­нам — пол­ное пра­во рим­ско­го граж­дан­ства, жен­щи­нам — пра­во четы­рех детей²³. Эти поста­нов­ле­ния соблюда­ют­ся и по сей день.

20. Построй­ки Клав­дия были немно­го­чис­лен­ны, но зато гран­ди­оз­ны и отве­ча­ли потреб­но­стям. Глав­ные из них сле­дую­щие: акве­дук, нача­тый еще Гаем, спуск вод Фуцин­ско­го озе­ра и гавань в Остии. При этом Клав­дию было извест­но, что, несмот­ря на настой­чи­вые прось­бы мар­сов²⁴ о спус­ке озе­ра, Август отка­зы­вал им в этом и что Боже­ст­вен­ный Юлий неод­но­крат­но пла­ни­ро­вал построй­ку гава­ни, но остав­лял ее выпол­не­ние вслед­ст­вие труд­но­сти дела. Для Клав­ди­е­вой воды²⁵ он напра­вил в Рим све­жие и обиль­ные источ­ни­ки, из кото­рых один назы­ва­ет­ся Голу­бым, дру­гие два — Кур­ци­ем и Аль­будиг­ном; кро­ме того, и источ­ник Новый Анио он повел в город по камен­ным тру­бам и рас­пре­де­лил его воду по мно­же­ству вели­ко­леп­ных бас­сей­нов. Спуск Фуцин­ско­го озе­ра он пред­при­нял столь­ко же ради сла­вы, сколь­ко и ради выго­ды, ибо неко­то­рые лица бра­лись за это дело на свои част­ные сред­ства при усло­вии пре­до­став­ле­ния им осу­шен­ных полей. Отвод­ный канал, дли­ною в три тыся­чи футов, частью обра­зо­ван­ный сры­ти­ем горы, частью высе­чен­ный в ней, был с трудом окон­чен в тече­ние один­на­дца­ти лет, хотя над ним непре­рыв­но работа­ло 30000 чело­век. Гавань в Остии он соорудил, про­ведя спра­ва и сле­ва рука­ва, а у вхо­да, уже в глу­бо­ком месте, выстро­ил мол; чтобы при­дать ему более солид­ное осно­ва­ние, он пред­ва­ри­тель­но зато­пил корабль, на кото­ром в свое вре­мя был при­ве­зен в Рим боль­шой обе­лиск из Егип­та; потом, набив сваи, он постро­ил на них высо­чай­шую баш­ню по образ­цу Фарос­ско­го мая­ка в Алек­сан­дрии, дабы по его огням кораб­ли направ­ля­ли свой бег ночью.

21. Клав­дий часто разда­вал подар­ки наро­ду. Устро­ил он так­же мно­же­ство вели­ко­леп­ных зре­лищ, не толь­ко обыч­но­го харак­те­ра и в поло­жен­ных для того местах, но так­же зре­ли­ща соб­ст­вен­но­го изо­бре­те­ния или воз­об­нов­лен­ные ста­рин­ные, при­том в местах, где до него их не устра­и­вал никто. Он дал игры по слу­чаю посвя­ще­ния Пом­пе­е­ва теат­ра, зано­во отстро­ен­но­го им после пожа­ра; он руко­во­дил им с три­бу­на­ла, соору­жен­но­го в орхе­ст­ре, при­чем пред­ва­ри­тель­но совер­шил молеб­ст­вие в хра­ме, рас­по­ло­жен­ном над теат­ром, а затем про­сле­до­вал оттуда через места для зри­те­лей при все­об­щем мол­ча­нии, сре­ди сидев­шей пуб­ли­ки. Он дал так­же и Секу­ляр­ные игры, под тем пред­ло­гом, что Авгу­стом они буд­то бы были даны преж­девре­мен­но, задол­го до над­ле­жа­ще­го сро­ка; тем не менее, сам же он в сво­их «Исто­ри­ях» гово­рит, что игры эти после дол­го­го пере­ры­ва были сно­ва при­веде­ны в порядок Авгу­стом с помо­щью точ­ней­ше­го исчис­ле­ния годов. Поэто­му было встре­че­но сме­хом объ­яв­ле­ние гла­ша­тая, тор­же­ст­вен­но при­зы­вав­ше­го к играм, кото­рых-де никто еще не видал и никто нико­гда боль­ше не увидит; а меж­ду тем, еще оста­ва­лись в живых лица, смот­рев­шие на них при Авгу­сте, да и участ­во­ва­ли в них неко­то­рые акте­ры, кото­рые участ­во­ва­ли в них тогда. Часто Клав­дий устра­и­вал цир­ко­вые состя­за­ния на Вати­кане, при­чем ино­гда после каж­дых пяти заездов в про­ме­жут­ке устра­и­ва­лась трав­ля зве­рей. В Боль­шом цир­ке он поста­вил мра­мор­ные заго­род­ки для колес­ниц и золо­че­ные меты, тогда как рань­ше пер­вые были из туфа²⁶, а вто­рые — из про­сто­го дере­ва; он назна­чил так­же отдель­ные места для каж­до­го из сена­то­ров, меж­ду тем как рань­ше они обыч­но зани­ма­ли места как попа­ло²⁷. Поми­мо состя­за­ний колес­ниц чет­вер­ней, он устра­и­вал так­же Тро­ян­скую игру, трав­лю афри­кан­ских зве­рей, кото­рую вела тур­ма пре­то­ри­ан­ской кон­ни­цы с три­бу­на­ми и самим пре­фек­том во гла­ве; далее, пока­зы­вал он так­же фес­са­лий­ских всад­ни­ков, кото­рые гоня­ют диких быков по все­му цир­ку и, уто­мив их, пры­га­ют им на спи­ну и валят на зем­лю за рога. Гла­ди­а­тор­ские бои он давал в раз­лич­ных местах и само­го раз­но­об­раз­но­го харак­те­ра; в годов­щи­ну сво­его прин­ци­па­та он давал их в пре­то­ри­ан­ском лаге­ре, одна­ко без трав­ли зве­рей и без вся­кой пыш­но­сти; пол­ный же и насто­я­щий бой он давал в Огра­дах. Тут же он давал вне­про­грамм­ный, длив­ший­ся все­го два-три дня бой, кото­ро­му он со вре­ме­нем при­сво­ил имя «лег­кой закус­ки», ибо, наме­ре­ва­ясь дать его впер­вые, он объ­явил, что «при­гла­ша­ет народ как бы на импро­ви­зи­ро­ван­ное и не под­готов­лен­ное зара­нее уго­ще­ние». Ни на каком дру­гом зре­ли­ще не про­яв­лял он боль­ше про­стоты и весе­ло­сти; так, вытя­нув впе­ред левую руку, он вме­сте с тол­пой гроз­но и по паль­цам счи­тал бро­шен­ные в награ­ду победи­те­лям золотые и часто одоб­ре­ни­я­ми и прось­ба­ми поощ­рял общую весе­лость; он то и дело употреб­лял обра­ще­ние «госуда­ри мои» и встав­лял доволь­но плос­кие и не иду­щие к делу ост­ро­ты. Так, когда пуб­ли­ка одна­жды тре­бо­ва­ла на сце­ну Палум­ба (голу­бя), он обе­щал дать его, «если толь­ко его пой­ма­ют»²⁸. Впро­чем, одна его шут­ка вышла очень полез­на и умест­на: он уво­лил в почет­ную отстав­ку колес­нич­но­го бой­ца, за кото­ро­го про­си­ли четы­ре сына, что вызва­ло общее одоб­ре­ние пуб­ли­ки. Тогда он тут же издал объ­яв­ле­ние, в кото­ром уве­ще­вал народ «при­ла­гать все ста­ра­ния к тому, чтобы иметь поболь­ше детей, кото­рые, как вид­но из это­го слу­чая, могут ока­зать защи­ту и добыть милость даже гла­ди­а­то­ру». На Мар­со­вом поле он дал воен­ное пред­став­ле­ние, изо­бра­жаю­щее взя­тие при­сту­пом и раз­граб­ле­ние горо­да и капи­ту­ля­цию бри­танн­ских царей. На этом пред­став­ле­нии он пред­седа­тель­ст­во­вал оде­тый в воен­ный плащ. Так­же и перед выпус­ком Фуцин­ско­го озе­ра он устро­ил на нем мор­ское сра­же­ние. Перед боем мат­ро­сы гром­ко кри­ча­ли ему: «Здрав будь, импе­ра­тор, иду­щие на смерть при­вет­ст­ву­ют тебя!» Он же отве­тил им: «Здра­вы будь­те и вы!» После его слов никто уже не захо­тел сра­жать­ся, буд­то бы полу­чив от него на это раз­ре­ше­ние. Клав­дий дол­го коле­бал­ся, не истре­бить ли их всех огнем и мечом; нако­нец соско­чил со сво­его места и, отвра­ти­тель­но ковы­ляя, стал бегать вдоль по бере­гу озе­ра, то угро­жая, то упра­ши­вая, пока, нако­нец, не заста­вил их драть­ся. На этом зре­ли­ще сра­жа­лись друг с дру­гом сици­лий­ский и родос­ский флоты, каж­дый в соста­ве две­на­дца­ти три­рем, при­чем из середи­ны озе­ра с помо­щью машин выныр­нул сереб­ря­ный три­тон и тру­бою подал сиг­нал к сра­же­нию.

22. В рели­ги­оз­ных уста­нов­ле­ни­ях, а так­же в граж­дан­ских и воен­ных обы­ча­ях, рав­но как в поло­же­нии всех сосло­вий в самом Риме и вне его он про­из­вел неко­то­рые улуч­ше­ния, кое-что при­шед­шее в забве­ние вызвал к жиз­ни, а кое-что зано­во ввел в обы­чай. При попол­не­нии соста­ва жре­че­ских кол­ле­гий он нико­го не выби­рал ина­че, как пред­ва­ри­тель­но при­не­ся при­ся­гу²⁹. Он тща­тель­но наблюдал за тем, чтобы пре­тор вся­кий раз, когда слу­ча­лось зем­ле­тря­се­ние в горо­де, созы­вал народ на сход­ку и назна­чал бы празд­нич­ный день; следил так­же за тем, чтобы, когда в Капи­то­лии заме­ча­ли пред­ве­щаю­щую несча­стие пти­цу, совер­ша­ли молит­ву, кото­рую он сам в силу сво­их пол­но­мо­чий вели­ко­го пон­ти­фи­ка про­из­но­сил с ростр перед наро­дом, повто­ряв­шим ее вслед за ним, при­чем рабо­чих и рабов пред­ва­ри­тель­но уда­ля­ли с пло­ща­ди.

23. Судо­про­из­вод­ство, рас­пре­де­лен­ное рань­ше по зим­ним и лет­ним меся­цам, он сде­лал непре­рыв­ным. Реше­ние дел о фиде­и­ко­мис­сах³⁰, кото­рое до того вре­ме­ни обыч­но еже­год­но пору­ча­лось маги­ст­ра­там и про­из­во­ди­лось толь­ко в самом Риме, он сде­лал посто­ян­ной функ­ци­ей долж­ност­ных лиц так­же и в про­вин­ци­ях. Он отме­нил гла­ву, при­бав­лен­ную импе­ра­то­ром Тибе­ри­ем к зако­ну Папия Поппея³¹, объ­яв­ляв­шую ста­ри­ков шести­де­ся­ти лет неспо­соб­ны­ми к дето­рож­де­нию. Он поста­но­вил, чтобы сиротам в чрез­вы­чай­ном поряд­ке опе­ку­ны назна­ча­лись кон­су­ла­ми и чтобы лицам, кото­рых намест­ни­ки высла­ли из сво­их про­вин­ций, не было так­же раз­ре­ше­но пре­бы­ва­ние в Риме и в Ита­лии. Для неко­то­рых лиц он сам изо­брел свое­об­раз­ный спо­соб ссыл­ки, а имен­но — запрет отлу­чать­ся от горо­да далее, как на три мили. Когда он обсуж­дал в сена­те какое-либо важ­ное дело, он зани­мал место на три­бун­ской ска­мье меж­ду крес­ла­ми кон­су­лов³². Он так­же при­сво­ил себе пра­во давать раз­ре­ше­ние на отъ­езд из Ита­лии, кото­рое рань­ше испра­ши­ва­лось обыч­но у сена­та.

24. Отли­чия кон­суль­ско­го досто­ин­ства он пожа­ло­вал даже про­ку­ра­то­рам, с содер­жа­ни­ем в 200 тысяч сестер­ци­ев³³. У тех всад­ни­ков, кото­рые отка­зы­ва­лись от вступ­ле­ния в сенат, он отни­мал так­же и всад­ни­че­ское зва­ние. Хотя вна­ча­ле он и заявил, что не при­мет в сенат нико­го, кро­ме лиц, у кото­рых уже пра­дед был рим­ским граж­да­ни­ном, одна­ко он пожа­ло­вал широ­кую кай­му³⁴ даже сыну воль­ноот­пу­щен­но­го, прав­да, с усло­ви­ем, чтобы тот был пред­ва­ри­тель­но усы­нов­лен рим­ским всад­ни­ком. Одна­ко, боясь, что и в этом слу­чае он вызо­вет про­тив себя упре­ки, он объ­яс­нил, что и его пред­ок, Аппий Клав­дий Цек, при­нял неко­гда в сенат сыно­вей воль­ноот­пу­щен­ных, одна­ко он не знал, что во вре­ме­на Аппия и поз­же воль­ноот­пу­щен­ны­ми назы­ва­лись не те, кото­рые сами полу­ча­ли отпуск на волю, но их сво­бод­но­рож­ден­ные сыно­вья. Кол­ле­гии кве­сто­ров вза­мен заботы о моще­нии улиц он пору­чил устрой­ство гла­ди­а­тор­ских боев, а вза­мен заве­до­ва­ния гава­нью Остии и Гал­ли­ей воз­вра­тил им управ­ле­ние эра­ри­ем Сатур­на³⁵, кото­рое в пред­ше­ст­ву­ю­щем про­ме­жут­ке вре­ме­ни было пору­че­но пре­то­рам или, как теперь, быв­шим пре­то­рам.

Три­ум­фаль­ные отли­чия он пожа­ло­вал жени­ху сво­ей доче­ри, Сила­ну, еще не вышед­ше­му из отро­че­ско­го воз­рас­та, а взрос­лым разда­вал эти отли­чия в таком чис­ле и с такой лег­ко­стью, что появи­лось пись­мо, состав­лен­ное от име­ни всех леги­о­нов, с прось­бой, чтобы кон­су­ляр­ные лега­ты одно­вре­мен­но с полу­че­ни­ем коман­до­ва­ния полу­ча­ли так­же и три­ум­фаль­ные отли­чия, дабы им не при­хо­ди­лось все­ми спо­со­ба­ми изыс­ки­вать пово­дов к войне. Авлу Плав­цию он раз­ре­шил так­же ова­цию и при его въезде в Рим вышел ему навстре­чу, а затем сопро­вож­дал его на Капи­то­лий и обрат­но, сле­дуя по его левую руку. Когда Габи­ний Секунд поко­рил гер­ман­ское пле­мя кав­хов, он раз­ре­шил ему при­нять про­зви­ще Кав­хин­ско­го.

25. Воен­ную служ­бу всад­ни­ков он уре­гу­ли­ро­вал так, что после коман­до­ва­ния когор­той сле­до­ва­ло коман­до­ва­ние эскад­ро­ном, а затем долж­ность три­бу­на леги­о­на. Он поло­жил жало­ва­ние и уста­но­вил так­же род фик­тив­ной служ­бы под назва­ни­ем сверх­штат­ной, кото­рая отбы­ва­лась заоч­но и лишь номи­наль­но. Сол­да­там он сенат­ским декре­том запре­тил посе­ще­ние домов сена­то­ров с целью засвиде­тель­ст­во­ва­ния им сво­его почте­ния³⁶. Воль­ноот­пу­щен­ных, выда­вав­ших себя за рим­ских всад­ни­ков, он нака­зы­вал кон­фис­ка­ци­ей иму­ще­ства, а таких, на кото­рых их быв­шие гос­по­да жало­ва­лись, как на небла­го­дар­ных, сно­ва вер­нул в раб­ство; лицам же, высту­пав­шим в их защи­ту, объ­явил, что не будет раз­би­рать их тяж­бы про­тив их соб­ст­вен­ных воль­ноот­пу­щен­ных. Неко­то­рые лица отсы­ла­ли на ост­ров Эску­ла­па³⁷ сво­их боль­ных и рас­слаб­лен­ных рабов, тяготясь ухо­дом за ними; по это­му пово­ду Клав­дий поста­но­вил, что все такие рабы ста­но­вят­ся сво­бод­ны и в слу­чае выздо­ров­ле­ния не воз­вра­ща­ют­ся под власть сво­их гос­под; но если бы кто, вме­сто высыл­ки их на ост­ров, пред­по­чел бы их умерт­вить, тех он объ­яв­лял под­ле­жа­щи­ми обви­не­нию в убий­стве. Посред­ст­вом эдик­та он запре­тил путе­ше­ст­вен­ни­кам про­хо­дить через горо­да Ита­лии ина­че, как пеш­ком или в носил­ках. В Путе­о­лах и Остии он поста­вил по одной когор­те на пред­мет туше­ния пожа­ров.

Ино­стран­цам он запре­тил при­сва­и­вать себе рим­ские име­на, а имен­но родо­вые, а лиц, при­сво­ив­ших себе само­воль­но пра­во рим­ско­го граж­дан­ства, он обез­гла­вил на Эскви­лин­ском поле. Про­вин­ции Ахайю и Македо­нию, кото­рые Тибе­рий взял в свое управ­ле­ние, он воз­вра­тил сена­ту. У ликий­цев в нака­за­ние за их весь­ма вред­ные внут­рен­ние рас­при он отнял авто­но­мию, напро­тив, родос­цам вер­нул тако­вую в награ­ду за рас­ка­я­ние в преж­них их про­вин­но­стях. Граж­дан Или­о­на, быв­ших яко­бы родо­на­чаль­ни­ка­ми рим­ско­го пле­ме­ни, он навсе­гда осво­бо­дил от пода­тей, при­чем про­чел адре­со­ван­ное им, напи­сан­ное по-гре­че­ски посла­ние сена­та и рим­ско­го наро­да, в кото­ром послед­ние обе­ща­ли царю Селев­ку³⁸ свою друж­бу и союз толь­ко в том слу­чае, если он осво­бо­дит от вся­ких повин­но­стей их сопле­мен­ни­ков, или­он­цев. Иуде­ев, кото­рые, по под­стре­ка­тель­ству Хре­ста³⁹, заво­ди­ли непре­стан­ные сму­ты, он изгнал из Рима. Послам гер­ман­цев он раз­ре­шил на теат­раль­ных пред­став­ле­ни­ях сидеть в орхе­ст­ре, будучи пора­жен их пря­мотой и само­уве­рен­но­стью: дей­ст­ви­тель­но, полу­чив сна­ча­ла место сре­ди про­стой пуб­ли­ки, они заме­ти­ли, что пар­фяне и армяне сидят сре­ди сена­то­ров; тогда они само­воль­но пере­шли туда же, заявив, что ни по доб­ле­стям сво­им, ни по ран­гу они ничуть не усту­па­ют этим наци­ям. Он совер­шен­но уни­что­жил в Гал­лии дру­иди­че­скую рели­гию⁴⁰, отли­чаю­щу­ю­ся сво­ей ужас­ной бес­че­ло­веч­но­стью, прак­ти­ко­вать кото­рую при Авгу­сте было запре­ще­но толь­ко рим­ским граж­да­нам; напро­тив, Эле­взин­ские мисте­рии он пытал­ся даже пере­не­сти из Атти­ки в Рим и про­вел поста­нов­ле­ние, чтобы храм Эри­кин­ской Вене­ры в Сици­лии, при­шед­ший в совер­шен­ный упа­док от вет­хо­сти, был вос­ста­нов­лен на сред­ства рим­ской каз­ны. С царя­ми он заклю­чил дого­вор, при­не­ся на фору­ме жерт­ву из сви­ней, при­чем была про­из­не­се­на ста­рин­ная фор­му­ла феци­а­лов⁴¹. Одна­ко как это, так и про­чее, да и боль­шая часть его пра­ви­тель­ст­вен­ной дея­тель­но­сти вооб­ще были про­яв­ле­ни­ем не столь­ко его соб­ст­вен­ной воли, сколь­ко про­из­во­ле­ния его жен и воль­ноот­пу­щен­ных: почти во всех слу­ча­ях он про­яв­лял себя так, как это было выгод­но или угод­но им.

26. Еще в весь­ма ран­ней юно­сти он имел двух невест; во-пер­вых — Эми­лию Лепиду, пра­внуч­ку Авгу­ста, во-вто­рых — Ливию Медул­ли­ну, по про­зви­щу Камил­лу, из ста­рин­но­го рода дик­та­то­ра Камил­ла. От бра­ка с пер­вой он отка­зал­ся по той при­чине, что роди­те­ли ее оскор­би­ли Авгу­ста; вто­рую у него похи­ти­ла болезнь в тот самый день, кото­рый пред­на­зна­чал­ся для свадь­бы. Затем он женил­ся сна­ча­ла на Плав­тии Ургу­ла­нил­ле, отец кото­рой был три­ум­фа­то­ром, а поз­же на Элии Петине, доче­ри быв­ше­го кон­су­ла. С обе­и­ми он раз­вел­ся; с Пети­ной, впро­чем, из-за пустых раз­мол­вок, с Ургу­ла­нил­лой же по при­чине ее раз­вра­та и пав­ше­го на нее подо­зре­ния в убий­стве. После них он соче­тал­ся бра­ком с Вале­ри­ей Мес­са­ли­ной, доче­рью сво­его кузе­на Бар­ба­та Мес­са­лы. Когда он узнал, что она, поми­мо про­чих сво­их поро­ков и бес­стыдств, еще всту­пи­ла в брак с Гаем Сили­ем, при­чем усло­вие о при­да­ном было снаб­же­но печа­тя­ми авгу­ров, он при­ка­зал каз­нить ее и на сход­ке пре­то­ри­ан­цев заявил, что «так как в бра­ках ему не везет, то он оста­нет­ся холо­стя­ком, а если не выпол­нит это­го сво­его наме­ре­ния, то согла­сен погиб­нуть под уда­ра­ми их мечей»⁴². Одна­ко он не мог выдер­жать и сно­ва стал вести пере­го­во­ры о бра­ко­со­че­та­нии, меж­ду про­чим с Пети­ной, кото­рой неко­гда дал раз­вод, и, с Лол­ли­ей Пав­ли­ной, кото­рая неко­гда была женою Гая Цеза­ря⁴³. Одна­ко на него так подей­ст­во­ва­ли пре­ле­сти Агрип­пи­ны, доче­ри его бра­та Гер­ма­ни­ка, с кото­рой он по род­ству имел пра­во поце­лу­ев и ласк, что он влю­бил­ся в нее; он под­го­во­рил неко­то­рых сена­то­ров, чтобы в бли­жай­шем же заседа­нии сена­та они заяви­ли, что его необ­хо­ди­мо при­нудить к бра­ку с Агрип­пи­ной, яко­бы весь­ма нуж­но­му для бла­га государ­ства, а в свя­зи с этим дать так­же и всем вооб­ще раз­ре­ше­ние подоб­ных бра­ко­со­че­та­ний, кото­рые в то вре­мя рас­смат­ри­ва­лись как кро­во­сме­си­тель­ные. Про­шло не более одно­го дня, а он уже всту­пил в брак. Под­ра­жа­те­лей его при­ме­ру, впро­чем, не нашлось, за исклю­че­ни­ем како­го-то воль­ноот­пу­щен­ни­ка, да еще цен­ту­ри­о­на-при­ми­пи­ла­ра, сва­деб­ное тор­же­ство кото­ро­го он вме­сте с Агрип­пи­ной почтил сво­им при­сут­ст­ви­ем.

27. Детей он имел от трех жен: от Ургу­ла­нил­лы — Дру­за и Клав­дию, от Пети­ны — Анто­нию, от Мес­са­ли­ны — Окта­вию и сына, кото­ро­го он назы­вал сна­ча­ла Гер­ма­ни­ком, а потом Бри­тан­ни­ком. Дру­за он поте­рял, когда тот был еще отро­ком, от несчаст­но­го слу­чая: он задох­нул­ся от попав­шей ему в гор­ло гру­ши, кото­рую под­бра­сы­вал вверх и ловил рази­ну­тым ртом; за несколь­ко дней до смер­ти Друз был помолв­лен с доче­рью Сея­на. Тем более кажет­ся мне стран­ным сооб­ще­ние неко­то­рых, буд­то он был веро­лом­но умерщ­влен Сея­ном. Клав­дию, зача­тую от его же воль­ноот­пу­щен­ни­ка Боте­ра и рож­ден­ную почти за пять меся­цев до его раз­во­да с женой, он начал было вос­пи­ты­вать, но затем при­ка­зал отверг­нуть и бро­сить голой у две­рей ее мате­ри. Анто­нию он выдал сна­ча­ла за Гнея Пом­пея Вели­ко­го, а потом за Фау­ста Сул­лу; оба были моло­дые люди знат­ней­ших родов; Окта­вию, обру­чен­ную спер­ва с Сила­ном, он выдал за сво­его пасын­ка Неро­на⁴⁴. Бри­тан­ник родил­ся у него в два­дца­тый день его прин­ци­па­та, во вто­рое его кон­суль­ство; уже тогда, когда он был еще совсем малют­кой, Клав­дий перед сход­кой, дер­жа его на руках, неод­но­крат­но пре­по­ру­чал его попе­че­нию сол­дат, а на спек­так­лях — наро­ду, дер­жа на коле­нях или перед собой, и сре­ди все­об­щих одоб­ри­тель­ных кли­ков обра­щал­ся к нему с счаст­ли­вы­ми поже­ла­ни­я­ми. Из трех сво­их зятьев, Неро­на он усы­но­вил, Пом­пея же и Сила­на не толь­ко отверг, но и пре­дал смер­ти.

28. Из сво­их воль­ноот­пу­щен­ни­ков он в осо­бен­но­сти ценил евну­ха Посида, кото­ро­го во вре­мя бри­тан­ско­го три­ум­фа сре­ди про­чих воен­ных награ­дил почет­ным копьем⁴⁵; не менее ценил он и Фелик­са, кото­ро­го ста­вил во гла­ве когорт, отрядов кон­ни­цы, и, нако­нец, про­вин­ции Иудеи и кото­рый имел жена­ми трех цариц⁴⁶; затем Гар­по­кра­на, кото­ро­му он пре­до­ста­вил пра­во поль­зо­вать­ся носил­ка­ми на ули­цах Рима и давать пуб­лич­ные зре­ли­ща⁴⁷. Кро­ме них, он ценил сво­его при­двор­но­го уче­но­го⁴⁸ Поли­бия, кото­рый, быва­ло, хажи­вал даже в сопро­вож­де­нии обо­их кон­су­лов, шед­ших по обе его сто­ро­ны. Но выше всех их он ста­вил сво­его сек­ре­та­ря Нар­цис­са и заве­дую­ще­го финан­са­ми Пал­лан­та. Он охот­но согла­сил­ся на то, что сенат, в силу декре­та, не толь­ко дал им огром­ные денеж­ные награ­ды, но так­же почтил их зна­ка­ми квес­тор­ско­го и пре­тор­ско­го досто­ин­ства. Кро­ме того, он попу­стил, чтобы они обо­га­ща­лись и гра­би­ли в такой сте­пе­ни, что одна­жды, когда он жало­вал­ся на скудость соб­ст­вен­ной каз­ны, ему было весь­ма кста­ти заме­че­но, что «у него было бы мно­го денег, если бы двое его воль­ноот­пу­щен­ни­ков при­ня­ли его в това­ри­щи по вла­де­нию иму­ще­ст­вом».

29. Попав­ши в руки этих людей, а так­же как я уже ска­зал, сво­их жен, он был уже не прин­цеп­сом, но их слу­гой, и ради выго­ды каж­до­го из них, либо даже про­сто жела­ния или капри­за, щед­рой рукой разда­вал государ­ст­вен­ные долж­но­сти, коман­до­ва­ния, про­ще­ние про­ступ­ков и нака­за­ния, при этом боль­шей частью сам нахо­дясь в пол­ном неведе­нии о совер­шае­мом им. Не упо­ми­ная в отдель­но­сти о менее зна­чи­тель­ных слу­ча­ях, как-то, ото­бра­нии назад его даре­ний, кас­си­ро­ва­нии судеб­ных поста­нов­ле­ний, состав­ле­нии под­лож­ных или явной пере­дел­ке уже дан­ных им гра­мот о назна­че­ни­ях, при­ве­ду сле­дую­щее: сво­его тестя Аппия Сила­на, а так­же двух Юлий, одну — дочь Дру­за, дру­гую — дочь Гер­ма­ни­ка, он погу­бил по како­му-то недо­ка­зан­но­му обви­не­нию и не дав им воз­мож­но­сти защи­тить­ся; той же уча­сти под­верг он мужа сво­ей стар­шей доче­ри, Гнея Пом­пея, и жени­ха млад­шей, Люция Сила­на. Пер­вый был умерщ­влен в объ­я­ти­ях люби­мо­го юно­ши, вто­рой же был при­нуж­ден 29 декаб­ря сло­жить с себя пре­ту­ру и нало­жить на себя руки в нача­ле года, в самый день свадь­бы Клав­дия с Агрип­пи­ной. Он пре­дал каз­ни трид­цать пять сена­то­ров и более трех­сот рим­ских всад­ни­ков; он сде­лал это с таким лег­ко­мыс­ли­ем, что когда, по слу­чаю умерщ­вле­ния одно­го быв­ше­го кон­су­ла, цен­ту­ри­он донес ему, что его при­ка­за­ние выпол­не­но, он отве­тил, что не давал ника­ко­го при­ка­за­ния; тем не менее, самый факт он одоб­рил, а воль­ноот­пу­щен­ни­ки заяви­ли, что сол­да­ты толь­ко выпол­ни­ли свой долг, без при­ка­за­ния, само­воль­но взяв на себя отмще­ние импе­ра­то­ра. Сле­дую­щий же факт пре­вос­хо­дит вся­кую меру веро­я­тия: на свадь­бе Мес­са­ли­ны и ее любов­ни­ка Силия Клав­дий соб­ст­вен­но­руч­но под­пи­сал брач­ный кон­тракт, ибо его убеди­ли, что все про­ис­хо­дит лишь для види­мо­сти, с наро­чи­тою целью отвра­тить от него и напра­вить на дру­го­го опас­ность, кото­рая, соглас­но неко­то­рым пред­зна­ме­но­ва­ни­ям, угро­жа­ла ему⁴⁹.

30. Его наруж­ность не была лише­на вну­ши­тель­но­сти и досто­ин­ства, и, когда он сто­ял, и когда сидел, особ­ли­во же когда воз­ле­жал. Ростом он был высок, пол­но­тел, имел при­ят­ную внеш­ность, кра­си­вые седые воло­сы и пол­ную шею. Одна­ко при ходь­бе ему изме­ня­ли сла­бые коле­ни, а в его мане­ре делать что-либо, как в шут­ку, так и всерь­ез, мно­гое его пор­ти­ло: в сме­хе его было что-то непри­лич­ное, еще хуже был он в гне­ве, когда его рот напол­нял­ся слю­ной, из носа тек­ло, язык запле­тал­ся, а голо­ва, как вооб­ще, так в осо­бен­но­сти при малей­шем дви­же­нии, силь­но тряс­лась. 31. Если в преж­нее вре­мя его здо­ро­вье было сла­бо, то, с тех пор как он сде­лал­ся прин­цеп­сом, оно ста­ло отлич­но, за исклю­че­ни­ем болей в живо­те, при­пад­ки кото­рых, по его сло­вам, застав­ля­ли его даже помыш­лять о само­убий­стве.

32. Он часто зада­вал вели­ко­леп­ные пиры, почти все­гда в обшир­ном поме­ще­нии, так что за сто­лом воз­ле­жа­ло сра­зу до шести­сот пер­сон. Он устро­ил так­же пир над выход­ным отвер­сти­ем Фуцин­ско­го озе­ра во вре­мя его спус­ка, при­чем едва не уто­нул, так как выпу­щен­ная вода хлы­ну­ла со страш­ной силой. Ко всем этим пирам допус­ка­лись так­же его дети вме­сте с знат­ны­ми маль­чи­ка­ми и девоч­ка­ми, кото­рые, соглас­но ста­рин­но­му обы­чаю, куша­ли, сидя на ниж­них кон­цах лож. Одно­го гостя запо­до­зри­ли в кра­же золо­то­го куб­ка со сто­ла. Клав­дий при­гла­сил его на сле­дую­щий день и поста­вил перед ним гли­ня­ный кубок. Гово­рят, что он наме­ре­вал­ся издать эдикт с раз­ре­ше­ни­ем пус­кать за обедом вет­ры, даже гром­ко, ибо узнал, что кто-то, сдер­жи­вав­ший­ся из сты­да, опас­но захво­рал.

33. До пищи и вина был он пре­ве­ли­кий охот­ник, не раз­би­рая вре­ме­ни и места; одна­жды, заседая в суде на фору­ме Авгу­ста и будучи при­вле­чен запа­хом зав­тра­ка, кото­рый при­готов­лял­ся для жре­че­ской кол­ле­гии сали­ев в сосед­нем хра­ме Мар­са, он поки­нул судеб­ный три­бу­нал, вошел в храм к жре­цам и при­нял уча­стие в их пир­ше­стве. Он ред­ко покидал сто­ло­вую ина­че, как наев­шись до отва­ла и нагру­зив­шись вином, так что, когда он тут же ложил­ся на спи­ну и засы­пал, рази­нув рот, ему встав­ля­ли в гор­ло перыш­ко, чтобы вызвать рвоту. Сон его был чрез­вы­чай­но недол­гий: дей­ст­ви­тель­но, боль­шей частью, он уже про­сы­пал­ся до полу­но­чи, так что днем засы­пал ино­гда в суде, и адво­ка­ты с трудом мог­ли раз­будить его, нароч­но повы­шая свой голос. До жен­щин он был охоч чрез­вы­чай­но, сно­ше­ний же с муж­чи­на­ми не знал вовсе. Он со стра­стью пре­да­вал­ся игре в кости и выпу­стил даже кни­гу, посвя­щен­ную это­му искус­ству; он имел обык­но­ве­ние играть даже во вре­мя пере­дви­же­ния, при­чем играль­ная дос­ка была при­ла­же­на к эки­па­жу, так, чтобы порядок игры не нару­шал­ся.

34. Что по при­ро­де он был жесток и кро­во­жа­ден, это обна­ру­жи­лось как в круп­ных, так и в самых незна­чи­тель­ных вещах. Он при­ка­зы­вал под­вер­гать пыт­кам при допро­се и нака­зы­вать отце­убийц немед­лен­но, и сам при­сут­ст­во­вал при этом. Он поже­лал одна­жды видеть в Тибу­ре казнь по древ­не­му спо­со­бу. Когда осуж­ден­ные были уже при­вя­за­ны к стол­бу, пала­ча не ока­за­лось; у Клав­дия хва­ти­ло тер­пе­ния ждать до вече­ра при­бы­тия из Рима вызван­но­го оттуда пала­ча. На всех гла­ди­а­тор­ских боях, сам ли он их давал, или кто дру­гой, он при­ка­зы­вал уби­вать даже тех бой­цов, кото­рые пада­ли слу­чай­но, в осо­бен­но­сти когда это были реци­а­рии, ибо ему хоте­лось видеть лица уми­раю­щих. Когда два гла­ди­а­то­ра одно­вре­мен­но упа­ли, пора­жен­ные вза­им­ны­ми уда­ра­ми, он тот­час же при­ка­зал из мечей обо­их сде­лать малень­кие ножи для соб­ст­вен­но­го употреб­ле­ния. Зве­ри­ны­ми трав­ля­ми и полу­ден­ны­ми боя­ми⁵⁰ он увле­кал­ся до такой сте­пе­ни, что являл­ся на зре­ли­ще с рас­све­том, а в пол­день, когда народ рас­хо­дил­ся к зав­тра­ку, оста­вал­ся сидеть и, поми­мо бой­цов, уже назна­чен­ных соглас­но про­грам­ме, застав­лял драть­ся так­же и дру­гих, под каким-либо ничтож­ным и слу­чай­ным пред­ло­гом, из чис­ла ремес­лен­ни­ков и слу­жи­те­лей и вооб­ще людей тако­го рода, если пло­хо уда­вал­ся номер с само­дви­жу­щей­ся или подъ­ем­ной маши­ной или что-либо иное подоб­ное это­му. Он послал сра­жать­ся так­же одно­го сво­его номен­кла­то­ра⁵¹ как тот был в тоге.

35. Одна­ко пре­об­ла­даю­щи­ми чер­та­ми его харак­те­ра были робость и недо­вер­чи­вость. Хотя в пер­вые дни сво­его прав­ле­ния, как мы уже ска­за­ли, он выстав­лял напо­каз свою про­стоту и доступ­ность, одна­ко он не решал­ся прий­ти на пир ина­че, как в сопро­вож­де­нии тело­хра­ни­те­лей, окру­жав­ших его, с пика­ми в руках, и сол­дат, кото­рые выпол­ня­ли роль слуг. Он не посе­щал даже боль­ных ина­че, как обыс­кав пред­ва­ри­тель­но их спаль­ню, при­чем подуш­ки и оде­я­ла ощу­пы­ва­лись и вытря­хи­ва­лись. Поз­же он всех без исклю­че­ния посе­ти­те­лей, являв­ших­ся при­вет­ст­во­вать его, под­вер­гал обыс­ку, ино­гда чрез­вы­чай­но стро­го­му. Толь­ко в послед­нее вре­мя, и неохот­но, он согла­сил­ся изба­вить от ощу­пы­ва­ния жен­щин, малень­ких маль­чи­ков и дево­чек, а так­же на то, чтобы у сопро­вож­дав­ших его посе­ти­те­лей спут­ни­ков и пис­цов не отни­ма­ли ящич­ков с перья­ми и гри­фе­ля­ми. Камилл⁵², под­няв про­тив него мятеж, не сомне­вал­ся в том, что может устра­нить его без вся­кой вой­ны, и в оскор­би­тель­ном, угро­жаю­щем, наг­лом пись­ме тре­бо­вал от него отка­за от вла­сти и обе­щал ему спо­кой­ную жизнь в каче­стве част­но­го чело­ве­ка. Клав­дий стал коле­бать­ся, не испол­нить ли ему тре­бо­ва­ния Камил­ла, и спра­ши­вал по это­му пово­ду сове­та пер­вых лиц в государ­стве.

36. Совер­шен­но неосно­ва­тель­ный донос о каком-то зло­умыш­ле­нии про­тив него напу­гал его до такой сте­пе­ни, что он уже собрал­ся было отка­зать­ся от вла­сти. Я уже гово­рил⁵³, что одна­жды при жерт­во­при­но­ше­нии вбли­зи был задер­жан какой-то неиз­вест­ный, воору­жен­ный кин­жа­лом; тогда Клав­дий через гла­ша­та­ев поспеш­но созвал сенат и со сле­за­ми и воп­ля­ми стал жало­вать­ся на свое поло­же­ние, ибо ему-де повсюду угро­жа­ет опас­ность; после это­го он дол­го не пока­зы­вал­ся пуб­лич­но. Да и страст­ной сво­ей любо­вью к Мес­са­лине он пре­не­брег не столь­ко в него­до­ва­нии за при­чи­нен­ный ему позор, сколь­ко из стра­ха перед опас­но­стью, ибо думал, что она соби­ра­ет­ся захва­тить власть для сво­его любов­ни­ка Силия; в то вре­мя он стру­сил самым позор­ным обра­зом и бежал в лагерь, при­чем всю доро­гу то и дело спра­ши­вал, «не отня­та ли уже у него власть».

37. Не было вооб­ще столь пусто­го подо­зре­ния или доно­са, кото­рые не тол­ка­ли бы его без осо­бен­ных коле­ба­ний при­ни­мать меры и мстить. Некто, имев­ший тяж­бу, явив­шись к нему для при­вет­ст­во­ва­ния, отвел его в сто­ро­ну и заявил, что видел во сне, как кто-то его, Клав­дия, уби­ва­ет. Немно­го вре­ме­ни спу­стя, когда про­тив­ник это­го чело­ве­ка пере­да­вал Клав­дию свою жало­бу, он заявил, что узна­ет в нем виден­но­го во сне убий­цу; тот­час же этот послед­ний, слов­но ули­чен­ный, был схва­чен для каз­ни. Как гово­рят, таким же спо­со­бом был умерщ­влен и Аппий Силан. Мес­са­ли­на и Нар­цисс сго­во­ри­лись меж­ду собою погу­бить его, при­чем разде­ли­ли роли: Нар­цисс, слов­но поме­шан­ный, еще до рас­све­та ворвал­ся в спаль­ню сво­его гос­по­ди­на, утвер­ждая, что он видел во сне, буд­то он убит Аппи­ем. Мес­са­ли­на, при­тво­рив­шись изум­лен­ной, заяви­ла, что и она уже несколь­ко ночей под­ряд видит такой же сон; вско­ре после это­го, соглас­но при­ня­то­му ими пла­ну, Клав­дию доло­жи­ли, что у него тре­бу­ет при­е­ма Аппий, кото­ро­му нака­нуне было при­ка­за­но явить­ся как раз к это­му вре­ме­ни; таким обра­зом, прав­до­по­доб­ность сно­виде­ния как бы воочию обна­ру­жи­ва­лась, и Аппия было при­ка­за­но при­звать и немед­лен­но умерт­вить. Клав­дий не заду­мал­ся на сле­дую­щий день уве­до­мить сенат по поряд­ку о всем ходе дела и при­не­сти бла­го­дар­ность воль­ноот­пу­щен­ни­ку за то, что он даже во сне сто­ит на стра­же его, Клав­дия, без­опас­но­сти.

38. Сам созна­вая свою склон­ность к гнев­ным вспыш­кам и нена­ви­сти, он ста­рал­ся оправ­дать ту и дру­гую в эдик­те и про­вел меж­ду ними раз­ли­чие, при­чем обе­щал, что «гнев его будет непро­дол­жи­те­лен и без­вреден и нена­висть не будет бес­при­чин­на». Когда жите­ли Остии, при одной его поезд­ке вниз по Тиб­ру, не высла­ли ему навстре­чу лодок, он в пись­ме сде­лал им суро­вый выго­вор, при­том с язви­тель­но­стью заме­тив, что они-де ука­за­ли ему его место, но затем он вдруг про­стил им, чуть что не изви­ня­ясь сам в сво­их сло­вах. Неко­то­рых людей, некста­ти обра­щав­ших­ся к нему на ули­це, он соб­ст­вен­но­руч­но оттал­ки­вал от себя. Рав­ным обра­зом он отпра­вил в ссыл­ку квес­тор­ско­го пис­ца и сена­то­ра, быв­ше­го пре­то­ра, не сде­лав им даже допро­са и без вся­кой их вины, под тем пред­ло­гом, что пер­вый слиш­ком при­страст­но стал на сто­ро­ну его про­тив­ни­ков в суде, когда он, Клав­дий, был еще част­ным лицом, вто­рой же, будучи эди­лом, оштра­фо­вал жиль­цов при­над­ле­жав­ших ему домов за то, что, вопре­ки запре­ту, они про­да­ва­ли варе­ную пищу⁵⁴, а управ­ля­ю­ще­го, вме­шав­ше­го­ся в это дело, высек плетьми. Мало того, по это­му слу­чаю Клав­дий лишил эди­лов наблюде­ния за хар­чев­ня­ми.

Не умал­чи­вал он так­же и о сво­ей глу­по­сти и в неко­то­рых сво­их малень­ких речах заяв­лял, что нароч­но симу­ли­ро­вал ее в прав­ле­ние Гая, ибо ина­че ему не уда­лось бы уце­леть и достиг­нуть сво­его нынеш­не­го поло­же­ния. Одна­ко ему не уда­лось заста­вить себе пове­рить, ибо вско­ре появи­лась книж­ка под загла­ви­ем μω­ρῶν ἐπα­νάσ­τα­σις⁵³, в кото­рой гово­ри­лось, что симу­ли­ро­вать глу­пость невоз­мож­но.

39. Меж­ду про­чим, он пора­жал людей сво­ей забыв­чи­во­стью и рас­се­я­но­стью, что по-гре­че­ски назы­ва­ет­ся με­τεωρίαν и ἀβλε­ψίαν. После каз­ни Мес­са­ли­ны он, зани­мая ложе за обеден­ным сто­лом, вско­ре спро­сил, «поче­му же не идет гос­по­жа». Мно­гих из лиц, кото­рых он нака­зал смер­тью, он уже на сле­дую­щий день при­ка­зы­вал при­гла­сить либо в совет, либо для игры в кости и через послан­но­го, слов­но они запазды­ва­ли, назы­вал их сон­лив­ца­ми. Соби­ра­ясь всту­пить в про­ти­во­за­кон­ный брак с Агрип­пи­ной, он про­дол­жал при вся­ком слу­чае назы­вать ее «доче­рью, пито­ми­цей», кото­рая «была рож­де­на и вос­пи­та­на у него на коле­нях». Когда он соби­рал­ся усы­но­вить Неро­на, то, слов­но мало ему было того, что его осуж­да­ют за усы­нов­ле­ние пасын­ка при живом взрос­лом сыне, он еще неод­но­крат­но заяв­лял, что «в роде Клав­ди­ев слу­ча­ев усы­нов­ле­ния вооб­ще нико­гда не было».

40. В сво­их сло­вах и поступ­ках он часто про­яв­лял такую невни­ма­тель­ность, что, каза­лось, он не зна­ет или не дума­ет, кто он такой, при ком гово­рит, в какое вре­мя и в каком месте. Когда в сена­те шла как-то речь о мяс­ни­ках и вино­тор­гов­цах, он вос­клик­нул: — «Ска­жи­те, пожа­луй­ста, кто же может жить без кус­ка кол­ба­сы?» и стал раз­гла­голь­ст­во­вать об изоби­лии в преж­них трак­ти­рах, откуда он неко­гда и сам обыч­но брал вино. Свою под­держ­ку кан­дида­ту­ры одно­го лица в кве­сто­ры он объ­яс­нял, меж­ду про­чим, тем, что «отец это­го лица во вре­мя его, Клав­дия, болез­ни как-то вовре­мя дал ему холод­ной воды». Одна жен­щи­на была при­веде­на в каче­стве свиде­тель­ни­цы в сенат. По ее пово­ду Клав­дий ска­зал: «Эта была воль­ноот­пу­щен­ни­цей и каме­рист­кой моей мате­ри, но все­гда счи­та­ла сво­им патро­ном меня; я гово­рю это пото­му, что в моем доме до сих пор име­ют­ся лица, кото­рые не счи­та­ют меня хозя­и­ном». Но и в судеб­ном три­бу­на­ле, когда граж­дане Остии о чем-то про­си­ли его от име­ни все­го горо­да, он, вспы­лив, закри­чал, что «у него нет осно­ва­ний ока­зы­вать им услу­ги; он, так же как и дру­гие, может рас­по­ла­гать сам собою». Каж­дый день, почти каж­дый час и даже каж­дую мину­ту, он повто­рял фра­зу: «Как, я кажусь тебе Теле­го­ни­ем?»⁵⁶, а так­же: λά­λει καὶ μὴ θίγ­γα­νε⁵⁷. Он любил повто­рять еще мно­гое в этом роде, что каза­лось непри­лич­ным даже для част­ных лиц, не гово­ря уже о прин­цеп­се, не толь­ко не лишен­ном дара сло­ва и уче­но­сти, но, напро­тив, рев­ност­но пре­дан­но­го заня­ти­ям сво­бод­ны­ми нау­ка­ми.

41. Еще в юно­сти Клав­дий, по сове­ту Тита Ливия и при содей­ст­вии Суль­пи­ция Фла­ва⁵⁸, начал писать исто­рию. Когда он в пер­вый раз попро­бо­вал высту­пить с нею перед мно­го­чис­лен­ной ауди­то­ри­ей, он едва довел чте­ние до кон­ца и по соб­ст­вен­ной вине во мно­гих местах лишил себя одоб­ре­ния слу­ша­те­лей. Дело в том, что в нача­ле чте­ния под тяже­стью одно­го из слу­ша­те­лей сло­ма­лось несколь­ко ска­мей, что воз­буди­ло общий смех; но и когда шум утих, Клав­дий уже при чте­нии по вре­ме­нам вдруг вспо­ми­нал о про­ис­ше­ст­вии и не мог удер­жать­ся от сме­ха. Уже будучи прин­цеп­сом, он напи­сал очень мно­го и посто­ян­но сооб­щал напи­сан­ное слу­ша­те­лям через посред­ство спе­ци­аль­но­го чте­ца. Нача­лом сво­ей исто­рии он взял убий­ство дик­та­то­ра Цеза­ря, но быст­ро пере­шел к более близ­ко­му хро­но­ло­ги­че­ски вре­ме­ни, начав с завер­ше­ния граж­дан­ской вой­ны, ибо чув­ст­во­вал, что о пред­ше­ст­ву­ю­щих это­му момен­ту собы­ти­ях ему невоз­мож­но сво­бод­но выска­зы­вать прав­ду, за что его часто бра­ни­ли и мать и баб­ка. В остав­лен­ном им про­из­веде­нии более ран­ним собы­ти­ям было посвя­ще­но две кни­ги, а более позд­ним — сорок одна. Он напи­сал так­же «Авто­био­гра­фию» в вось­ми кни­гах, не плохую по фор­ме, но неле­пую по содер­жа­нию; кро­ме того, доволь­но уче­ную «Защи­ту Цице­ро­на про­тив писа­ний Ази­ния Гал­ла». Он даже изо­брел три новых бук­вы и при­ба­вил их к чис­лу ста­рых в каче­стве буд­то бы совер­шен­но необ­хо­ди­мых для алфа­ви­та. Еще будучи част­ным лицом, он напи­сал кни­гу в обос­но­ва­ние сво­их букв и, став­ши прин­цеп­сом, без труда добил­ся введе­ния их во все­об­щее употреб­ле­ние. Бук­вы эти при­ме­не­ны во мно­гих кни­гах, в еже­днев­ных ведо­мо­стях и в над­пи­сях на зда­ни­ях.

42. С не мень­шим рве­ни­ем пре­да­вал­ся он так­же изу­че­нию гре­че­ской лите­ра­ту­ры, по вся­ко­му пово­ду пока­зы­вая свою любовь к это­му язы­ку и выстав­ляя на вид его пре­иму­ще­ство. Одно­му вар­ва­ру, гово­рив­ше­му по-гре­че­ски и по-латы­ни, он ска­зал: «Ты оди­на­ко­во силен в обо­их наших язы­ках». Реко­мен­дуя сена­то­рам про­вин­цию Ахайю, он ска­зал: «Эта про­вин­ция, мила мне по при­чине свя­зы­ваю­щих меня с нею общих науч­ных инте­ре­сов». Часто он отве­чал в сена­те гре­че­ским послам речью сплошь по-гре­че­ски и даже в судеб­ных заседа­ни­ях неод­но­крат­но гово­рил гоме­ров­ски­ми сти­ха­ми. Вся­кий раз, когда он уни­что­жал вра­га или зло­умыш­лен­ни­ка, ред­ко слу­ча­лось, чтобы он давал началь­ст­ву­ю­ще­му кара­у­лом три­бу­ну иной пароль, кро­ме сле­дую­ще­го сти­ха Гоме­ра:

Нако­нец, он напи­сал по-гре­че­ски исто­рию этрус­ков в два­дца­ти кни­гах и исто­рию кар­фа­ге­нян — в вось­ми. По это­му пово­ду в Алек­сан­дрии к ста­ро­му Музею⁶⁰ был при­со­еди­нен новый, назван­ный по его име­ни, и было уста­нов­ле­но, чтобы еже­год­но осо­бые лица в опре­де­лен­ные дни пооче­ред­но чита­ли, слов­но в ауди­то­рии, в одном Музее исто­рию этрус­ков, а в дру­гом — исто­рию кар­фа­ге­нян.

43. Под конец сво­ей жиз­ни он стал явно пока­зы­вать, что рас­ка­и­ва­ет­ся в брач­ной свя­зи с Агрип­пи­ной и в усы­нов­ле­нии Неро­на. В самом деле, когда одна­жды воль­ноот­пу­щен­ни­ки с похва­ла­ми напо­ми­на­ли ему о судеб­ном деле, в кото­ром он нака­нуне осудил одну жен­щи­ну, обви­нен­ную в пре­лю­бо­де­я­нии, он заявил, что «и ему поло­же­но судь­бой иметь рас­пут­ных жен кото­рые одна­ко не долж­ны оста­вать­ся без­на­ка­зан­ны­ми». И вско­ре после, повстре­чав Бри­тан­ни­ка, он, креп­ко обняв его, поже­лал ему «рас­ти и со вре­ме­нем потре­бо­вать от него отчет во всех поступ­ках»; затем он ска­зал ему вслед такие сло­ва по-гре­че­ски: «ὁ τρώ­σας ἰάσε­ται»⁶¹. Он выска­зал свое наме­ре­ние облечь его в тогу взрос­ло­го, что, вопре­ки его неж­но­му отро­че­ско­му воз­рас­ту, было воз­мож­но бла­го­да­ря его круп­но­му росту; при этом он при­ба­вил: «пусть у рим­ско­го наро­да будет, нако­нец, насто­я­щий Цезарь».

44. Вско­ре после это­го он напи­сал свое заве­ща­ние и скре­пил его печа­тя­ми всех маги­ст­ра­тов. Но его даль­ней­шие шаги пред­у­преди­ла Агрип­пи­на, кото­рую поми­мо все­го упо­мя­ну­то­го тре­во­жи­ла ее соб­ст­вен­ная совесть, а так­же донос­чи­ки, обви­няв­шие ее во мно­гих пре­ступ­ле­ни­ях.

По обще­му мне­нию, он был отрав­лен ядом, но суще­ст­ву­ет раз­но­гла­сие, где и кем яд был дан. Одни пере­да­ют, что его отра­вил евнух Галот, его про­бо­валь­щик куша­ний, на обеде жре­цов в Капи­то­лии, дру­гие назы­ва­ют саму Агрип­пи­ну, кото­рая буд­то бы уго­сти­ла его отрав­лен­ны­ми гри­ба­ми, — а гри­бы были его люби­мым блюдом. Так­же и о после­дую­щем гово­рят раз­лич­но. Мно­гие утвер­жда­ют, что, едва он про­гло­тил яд, как у него отнял­ся язык, и после муче­ний, про­дол­жав­ших­ся всю ночь, он перед рас­све­том скон­чал­ся. Неко­то­рые же гово­рят, что вна­ча­ле он заснул, а затем от пере­пол­не­ния пищей его вырва­ло, и тогда ему сно­ва дали яд, впро­чем неиз­вест­но, под­ме­ша­ли ли послед­ний в кашу, дан­ную ему под пред­ло­гом под­креп­ле­ния пищей вслед­ст­вие насту­пив­шей сла­бо­сти, или вве­ли клиз­мой, под тем пред­ло­гом, что вслед­ст­вие пере­пол­не­ния желуд­ка ему нуж­но было помочь так­же и этим сла­би­тель­ным.

45. Смерть его скры­ва­ли до тех пор, пока не был ула­жен вопрос о пре­ем­ни­ке. Поэто­му, слов­но он был еще болен, о его здо­ро­вья слу­жи­ли молеб­ст­вия, а во дво­рец для види­мо­сти при­ве­ли комеди­ан­тов, буд­то бы с целью забав­лять его, соглас­но его соб­ст­вен­но­му жела­нию. Клав­дий скон­чал­ся 13 октяб­ря⁶², в кон­суль­ство Ази­ния Мар­цел­ла и Аци­лия Ави­о­лы, на шесть­де­сят чет­вер­том году жиз­ни и на четыр­на­дца­том году прав­ле­ния. Он был погре­бен с уста­нов­лен­ной для прин­цеп­сов тор­же­ст­вен­но­стью и при­чис­лен к сон­му богов. Эта послед­няя почесть была отме­не­на Неро­ном, но вос­ста­нов­ле­на впо­след­ст­вии Вес­па­си­а­ном.

46. Глав­ные зна­ме­ния перед его смер­тью были сле­дую­щие: на небе появи­лась хво­ста­тая звезда, так назы­вае­мая коме­та; мол­ния уда­ри­ла в ста­тую его отца Дру­за, и в том же году мно­гие из маги­ст­ра­тов всех ран­гов пере­мер­ли. По-види­мо­му, ему и само­му были извест­но при­бли­же­ние кон­ца, чего он и не скры­вал. Это­му суще­ст­ву­ют неко­то­рые дока­за­тель­ства. Дей­ст­ви­тель­но, наме­чая буду­щих кон­су­лов, он нико­му не опре­де­лил сро­ка доль­ше того меся­ца, в кото­ром он скон­чал­ся; при­сут­ст­вуя послед­ний раз в сена­те, он дол­го про­сил сво­их сыно­вей сохра­нять меж­ду собою согла­сие и умо­лял сена­то­ров помо­гать им ввиду их юно­го воз­рас­та. А при­сут­ст­вуя в послед­ний раз в суде, он заявил, что «подо­шел к жиз­нен­но­му пре­де­лу», и, невзи­рая на про­те­сты при­сут­ст­ву­ю­щих, несколь­ко раз повто­рил эти сло­ва.