Жизнеописание двенадцати цезарей

1. Вме­сте с Неро­ном род Цеза­рей угас. Такая его участь в буду­щем была воз­ве­ще­на мно­ги­ми пред­зна­ме­но­ва­ни­я­ми, из коих осо­бен­но ясны были два. В дав­но­про­шед­шее вре­мя Ливия тот­час после бра­ко­со­че­та­ния с Авгу­стом отпра­ви­лась наве­стить свое име­ние близ Вей; про­ле­тев­ший мимо орел опу­стил на ее коле­ни совер­шен­но невреди­мой кури­цу, дер­жав­шую в клю­ве лав­ро­вую ветвь. Ливия реши­ла кури­цу оста­вить у себя на про­корм­ле­ние, а лав­ро­вую ветвь поса­дить. Кури­ца дала столь мно­го­чис­лен­ное потом­ство, что вил­ла и до сих пор назы­ва­ет­ся «К курам», а от вет­ви про­изо­шло столь­ко лав­ро­вых дере­вьев, что для три­ум­фов Цеза­ри имен­но от них бра­ли свои лав­ры; при этом было в обы­чае, чтобы три­ум­фа­тор тот­час же в том же месте сажал новый лавр. Было заме­че­но, что при кон­чине каж­до­го из них поса­жен­ное им лав­ро­вое дере­во засы­ха­ло. Так вот, в послед­ний год жиз­ни Неро­на вся роща засох­ла до кор­ней, а все куры, сколь­ко их там было, погиб­ли. Вско­ре после это­го мол­ния уда­ри­ла в храм Цеза­рей, и голо­вы со всех их ста­туй сра­зу упа­ли, а у ста­туи Авгу­ста из рук был выбит ски­петр.

2. Неро­ну насле­до­вал Галь­ба. Он не состо­ял ни в каком род­стве с домом Цеза­рей, одна­ко был, несо­мнен­но, знат­ней­ше­го про­ис­хож­де­ния и при­над­ле­жал к вели­ко­му и древ­не­му роду. На над­пи­сях сво­их ста­туй он все­гда назы­вал себя пра­вну­ком Квин­та Кату­ла Капи­то­лий­ско­го¹, а став импе­ра­то­ром, выве­сил в атрии двор­ца свою родо­слов­ную, в кото­рой про­ис­хож­де­ние его отца начи­на­лось от Юпи­те­ра, а мате­ри — от Паси­фаи, супру­ги Мино­са.

3. Было бы слиш­ком дол­го рас­ска­зы­вать о заме­ча­тель­ных людях и отли­чи­ях все­го это­го рода; я крат­ко ска­жу толь­ко о семье Галь­бы. Оста­ет­ся нере­шен­ным, по како­му пово­ду или в свя­зи с чем полу­чил свое про­зви­ще тот из Суль­пи­ци­ев, кото­рый пер­вый стал про­зы­вать­ся Галь­бой, а так­же кем был он сам. Одни пола­га­ют, что он с помо­щью факе­лов, сма­зан­ных галь­ба­ном², под­жег один испан­ский город, дол­го и без­успеш­но оса­ждае­мый рим­ля­на­ми; дру­гие — что он, дол­гое вре­мя стра­дая неду­гом, настой­чи­во при­ме­нял так назы­вае­мый «галь­бей», т. е. завер­ну­тое в шерсть лечеб­ное сред­ство. Неко­то­рые дума­ют, что он был необы­чай­ный тол­стяк, а такие у гал­лов назы­ва­ют­ся «галь­ба­ми», или, напро­тив, что он был тонок, как малень­кое живот­ное, заво­дя­ще­е­ся в гор­ном дубе и назы­ваю­ще­е­ся «галь­бой». Нача­ло зна­ме­ни­то­сти фами­лии поло­жил кон­сул Сер­вий Галь­ба, круп­ней­ший ора­тор сво­его вре­ме­ни. Как рас­ска­зы­ва­ют, он после пре­ту­ры полу­чил про­вин­цию Испа­нию, и его веро­лом­ное изби­е­ние трид­ца­ти тысяч лузи­та­нов яви­лось при­чи­ной Вири­а­то­вой вой­ны. Внук его, вслед­ст­вие отка­за ему в кон­суль­стве став­ший вра­гом Цеза­ря, у кото­ро­го он слу­жил лега­том в Гал­лии, при­нял уча­стие в заго­во­ре Бру­та и Кас­сия и пото­му был осуж­ден по зако­ну Педия. От него про­ис­хо­дят дед и отец импе­ра­то­ра Галь­бы. Дед, отли­чав­ший­ся более сво­и­ми науч­ны­ми заня­ти­я­ми, чем санов­но­стью, — ибо даль­ше пре­ту­ры он не пошел, — издал обшир­ную и ста­ра­тель­но напи­сан­ную исто­рию. Отец же Галь­бы, хотя и был мал ростом, гор­бат и обла­дал лишь посред­ст­вен­ны­ми ора­тор­ски­ми спо­соб­но­стя­ми, одна­ко по отбы­тии долж­но­сти кон­су­ла усерд­но зани­мал­ся веде­ни­ем судеб­ных про­цес­сов. Женат он был на Мум­мии Ахей­ской, внуч­ке Кату­ла и пра­внуч­ке того Люция Мум­мия, кото­рый раз­ру­шил Коринф, а во вто­рой раз — на Ливии Оцел­лине, жен­щине весь­ма бога­той и кра­си­вой; как дума­ют, она сама очень хоте­ла вый­ти за него замуж по при­чине его знат­но­сти и в осо­бен­но­сти после того, как он в ответ на ее неод­но­крат­ные пред­ло­же­ния, с гла­зу на глаз сняв с себя одеж­ду, открыл ей свой физи­че­ский порок, дабы не каза­лось, что он хотел обма­нуть ее неведе­ние. От Мум­мии он про­из­вел двух сыно­вей: Гая и Сер­вия; стар­ший из них, Гай, разо­рил­ся и поки­нул Рим; когда же Тибе­рий не поз­во­лил ему тянуть жре­бий для полу­че­ния в свой черед про­кон­суль­ской долж­но­сти³, он сам покон­чил с собою.

4. Импе­ра­тор Сер­вий Галь­ба родил­ся 24 декаб­ря, в кон­суль­ство Мар­ка Вале­рия Мес­са­лы и Гнея Лен­ту­ла⁴, близ Терра­ци­ны, в усадь­бе, лежа­щей на хол­ме по левую сто­ро­ну доро­ги, иду­щей в Фун­ды. Когда его маче­ха Ливия усы­но­ви­ла его, он при­нял от нее имя и про­зви­ще Оцелл, при­чем пере­ме­нил так­же и лич­ное свое имя. В самом деле, впо­след­ст­вии он стал назы­вать­ся Луци­ем вме­сто Сер­вия и сохра­нил это имя до само­го полу­че­ния импе­ра­тор­ской вла­сти. Извест­но, что Август, когда Галь­ба еще маль­чи­ком пред­став­лял­ся ему вме­сте со сво­и­ми ровес­ни­ка­ми, потре­пал его по щеке и ска­зал: καὶ σὺ τέκ­νον τῆς ἀρχῆς ἡμῶν πα­ρατ­ρώξῃ⁵. А рав­но и Тибе­рий, узнав, что Галь­ба станет импе­ра­то­ром лишь в ста­ро­сти, ска­зал: «Пусть живет, посколь­ку для нас это совер­шен­но без­раз­лич­но». Рав­ным обра­зом, когда его дед совер­шал жерт­во­при­но­ше­ние по слу­чаю уда­ра мол­нии, орел выхва­тил из его рук внут­рен­но­сти и сло­жил их на вет­ви дуба, при­но­сив­ше­го желуди; по это­му пово­ду ему разъ­яс­ни­ли, что зна­ме­ние пред­ве­ща­ет дости­же­ние его семьей выс­шей вла­сти, хотя и позд­нее. Сме­ясь над этим про­ро­че­ст­вом, он ска­зал: «Прав­да, это слу­чит­ся, когда мул оже­ре­бит­ся». Впо­след­ст­вии, когда Галь­ба пред­при­нял пере­во­рот, ничто не при­да­ло ему такой уве­рен­но­сти, как рож­де­ние жере­бен­ка от мула; меж­ду тем как дру­гих это пред­зна­ме­но­ва­ние при­ве­ло в ужас как зло­ве­щее, Галь­ба один при­знал его самым счаст­ли­вым, ибо пом­нил о жерт­во­при­но­ше­нии и сло­вах сво­его деда.

Когда он облек­ся в тогу взрос­ло­го, он увидел во сне боги­ню сча­стья, кото­рая ска­за­ла ему, что она уже уста­ла сто­ять у его две­ри, и если он вско­ре же не при­мет ее, то она доста­нет­ся пер­во­му встреч­но­му. Проснув­шись, он открыл две­ри атрия и нашел у поро­га брон­зо­вую ста­ту­эт­ку этой боги­ни, вели­чи­ною более чем в локоть. В соб­ст­вен­ных руках он отвез ее в Тускул, где обыч­но про­во­дил лето, поста­вил в осо­бом поме­ще­нии сво­его дома и в честь ее совер­шал каж­дый месяц молеб­ст­вие, а одна­жды в год — ноч­ное бде­ние.

Нахо­дясь в том воз­расте, когда харак­тер еще не успе­ва­ет вполне опре­де­лить­ся, Галь­ба уже про­явил уди­ви­тель­ное посто­ян­ство в соблюде­нии древ­не­го обы­чая рим­ской рес­пуб­ли­ки, всюду забы­то­го и сохра­нив­ше­го­ся толь­ко в его доме, состо­яв­ше­го в том, что два­жды в день все его воль­ноот­пу­щен­ни­ки и рабы явля­лись его при­вет­ст­во­вать, при­чем каж­дый здо­ро­вал­ся с ним утром и про­щал­ся вече­ром. 5. Сре­ди сво­бод­ных наук, кото­ры­ми он зани­мал­ся, посвя­тил он вни­ма­ние так­же и пра­ву. Поза­бо­тил­ся он так­же и о вступ­ле­нии в брак. Одна­ко, поте­ряв свою супру­гу Лепиду и двух сыно­вей, родив­ших­ся от неё, он остал­ся вдов­цом, и ника­кие выгод­ные усло­вия не мог­ли скло­нить его к вступ­ле­нию во вто­рич­ный брак. Это не уда­лось даже Агрип­пине, кото­рая, овдо­вев после смер­ти Доми­ция, вся­че­ски ста­ра­лась при­влечь к себе Галь­бу еще рань­ше, чем он овдо­вел, при­чем вела себя так, что в одном собра­нии мат­рон мать Лепиды не толь­ко выбра­ни­ла ее сло­ва­ми, но и при­би­ла рукой.

Осо­бен­ное ува­же­ние Галь­ба ока­зы­вал Ливии Авгу­сте; бла­го­да­ря ей он еще при ее жиз­ни достиг весь­ма вли­я­тель­но­го поло­же­ния, а после ее смер­ти бла­го­да­ря ее заве­ща­нию чуть не стал бога­чом. Ибо он полу­чил самую зна­чи­тель­ную сре­ди наслед­ни­ков долю в пять мил­ли­о­нов сестер­ци­ев; но так как эта сум­ма была выра­же­на толь­ко циф­ра­ми, а не сло­ва­ми, то глав­ный наслед­ник, Тибе­рий, сокра­тил ее до пяти­сот тысяч; да и этих денег Галь­ба не полу­чил.

6. Долж­ност­ную карье­ру Галь­ба начал рань­ше опре­де­лен­но­го зако­ном сро­ка; пре­то­ром, справ­ляя Фло­раль­ские игры⁶, он пока­зал новый вид зре­ли­ща, а имен­но сло­нов, ходя­щих по кана­ту; Затем он почти целый год управ­лял про­вин­ци­ей Акви­та­ни­ей. Вско­ре после это­го он в тече­ние шести меся­цев был орди­нар­ным кон­су­лом; слу­чи­лось так, что в кон­суль­стве он был пре­ем­ни­ком Неро­но­ва отца, Люция Доми­ция, и пред­ше­ст­вен­ни­ком Ото­на, отца буду­ще­го импе­ра­то­ра Ото­на; это было как бы пред­ве­сти­ем буду­ще­го, в кото­ром ему суж­де­но было стать импе­ра­то­ром меж­ду дву­мя импе­ра­то­ра­ми, сыно­вья­ми этих лиц.

Импе­ра­тор Гай Цезарь назна­чил его на место Гету­ли­ка. На сле­дую­щий день по при­бы­тии его к леги­о­нам слу­чи­лось, что сол­да­ты на тор­же­ст­вен­ном спек­так­ле выра­жа­ли свое одоб­ре­ние апло­дис­мен­та­ми; это­му обы­чаю Галь­ба поло­жил конец, отдав при­каз, чтобы сол­да­ты дер­жа­ли руки под пла­щом; тот­час же по лаге­рю ста­ли пере­да­вать ост­ро­ту:

С такою же стро­го­стью он запре­тил про­сить отпус­ка. Как вете­ра­нов, так и моло­дых сол­дат он укреп­лял посто­ян­ны­ми труда­ми, быст­ро сми­рил вар­ва­ров, кото­рые про­рва­лись было в самую Гал­лию, а в при­езд Гая так заре­ко­мен­до­вал себя и свою армию, что сре­ди бес­чис­лен­ных, стя­ну­тых из всех про­вин­ций войск ни одно­му не доста­лось столь­ко похваль­ных атте­ста­ций и наград. Лич­но же он в выс­шей сте­пе­ни отли­чил­ся тем, что, про­де­лав со щитом в руке поле­вые упраж­не­ния, затем про­бе­жал еще за колес­ни­цей импе­ра­то­ра два­дцать тысяч шагов.

7. После убий­ства Гая мно­гие побуж­да­ли его вос­поль­зо­вать­ся бла­го­при­ят­ным слу­ча­ем, но он пред­по­чел дер­жать­ся спо­кой­но. За это он сде­лал­ся любим­цем Клав­дия, был при­нят в его ближ­нюю сви­ту и пре­бы­вал у него в такой чести, что по при­чине его болез­ни, к тому же и не тяж­кой, была отло­же­на экс­пе­ди­ция в Бри­тан­нию. Он в тече­ние двух лет в каче­стве про­кон­су­ла управ­лял Афри­кой, вне жре­бия полу­чив пору­че­ние вос­ста­но­вить порядок в этой про­вин­ции, вол­ну­е­мой внут­рен­ни­ми раздо­ра­ми и вос­ста­ни­ем вар­ва­ров. Он выпол­нил свою зада­чу бла­го­да­ря чрез­вы­чай­ной стро­го­сти и спра­вед­ли­во­сти даже в делах мало­важ­ных. Когда один сол­дат в похо­де, при боль­шом недо­стат­ке про­до­воль­ст­вия, про­дал за сто дена­ри­ев модий пше­ни­цы, остав­ший­ся от его пай­ка, а затем сам стал чув­ст­во­вать нуж­ду в пище, Галь­ба запре­тил кому бы то ни было помочь ему, и сол­дат умер от голо­да. А в суде, когда раз­би­ра­лось дело о соб­ст­вен­ни­ке вьюч­но­го мула, при­чем оба пре­тен­ден­та пред­став­ля­ли очень сла­бые дока­за­тель­ства и свиде­те­лей, и узнать исти­ну было очень труд­но, он решил дело так: мулу он при­ка­зал заку­тать голо­ву, отве­сти его к обыч­но­му месту его водо­поя и там сно­ва открыть голо­ву, при­чем тот из тяжу­щих­ся дол­жен был полу­чить его в соб­ст­вен­ность, к кому он сам напра­вит­ся после водо­поя.

8. В награ­ду за свою дея­тель­ность как в Афри­ке, так и рань­ше в Гер­ма­нии, он полу­чил три­ум­фаль­ные укра­ше­ния и три жре­че­ских долж­но­сти, будучи кооп­ти­ро­ван в кол­ле­гию квин­де­цим­ви­ров, а так­же в брат­ство Тици­ев и Авгу­ста­лов⁷. С тех пор и почти до середи­ны Неро­но­ва прин­ци­па­та он жил боль­шей частью в уда­ле­нии; при этом он даже для про­гул­ки не выез­жал ина­че, как в сопро­вож­де­нии повоз­ки, в кото­рой вез­ли мил­ли­он сестер­ци­ев золо­том⁸. Нако­нец, когда он жил в горо­де Фун­дах, ему пред­ло­жи­ли управ­ле­ние Тарра­кон­ской Испа­ни­ей. Когда, по при­бы­тии в про­вин­цию, он совер­шал жерт­во­при­но­ше­ние, то в хра­ме у при­слу­жи­вав­ше­го и дер­жав­ше­го кадиль­ни­цу маль­чи­ка вне­зап­но поседе­ли все воло­сы на голо­ве; нашлись люди, кото­рые истол­ко­ва­ли это собы­тие как пред­зна­ме­но­ва­ние поли­ти­че­ской пере­ме­ны, при­чем гово­ри­ли, что пре­ем­ни­ком юно­ши во вла­сти будет ста­рик, т. е. он сам насле­ду­ет Неро­ну. Вско­ре после это­го в Кан­та­брии мол­ния уда­ри­ла в озе­ро, и там были най­де­ны две­на­дцать топо­ров — несо­мнен­ный знак выс­шей вла­сти.

9. В тече­ние вось­ми лет он управ­лял про­вин­ци­ей, но по-раз­но­му и неоди­на­ко­во. Вна­ча­ле он был энер­ги­чен и строг, а в нака­за­ни­ях за про­ступ­ки даже неуме­рен. Так, одно­му меня­ле, совер­шив­ше­му обман при раз­мене денег, он при­ка­зал отру­бить руки и при­бить их к его при­лав­ку. Опе­ку­на, отра­вив­ше­го сво­его питом­ца, кое­го он был назна­чен наслед­ни­ком, он рас­пял на кре­сте. Когда этот несчаст­ный умо­лял о поща­де, ссы­ла­ясь на зако­ны и на свое зва­ние рим­ско­го граж­да­ни­на, Галь­ба, слов­но желая уте­шить его и облег­чить нака­за­ние неким подо­би­ем поче­сти, при­ка­зал взять дру­гой крест, зна­чи­тель­но пре­вы­шаю­щий про­чие, и выкра­сить его в белую крас­ку. Одна­ко мало-пома­лу он впал в пол­ную инерт­ность и без­дей­ст­вие, чтобы не давать Неро­ну ника­ких пово­дов, а так­же пото­му, что, по его соб­ст­вен­ным сло­вам, «нико­го нель­зя заста­вить дать отчет в его без­дей­ст­вии».

Во вре­мя его судеб­ной сес­сии в Новом Кар­фа­гене он узнал о вос­ста­нии в Гал­лии от лега­та Акви­та­нии, умо­ляв­ше­го его о помо­щи; тут же было достав­ле­но посла­ние Вин­дек­са, при­зы­вав­ше­го его «высту­пить осво­бо­ди­те­лем чело­ве­че­ства и гла­вой дви­же­ния». Недол­го думая, Галь­ба при­нял это пред­ло­же­ние, частью из стра­ха, частью побуж­дае­мый надеж­дой: дело в том, что он пере­хва­тил тай­ный при­каз Неро­на про­ку­ра­то­рам о его, Галь­бы, умерщ­вле­нии, а кро­ме того ему сооб­ща­ло уве­рен­ность пред­ска­за­ние одной все­ми почи­тае­мой деви­цы и вме­сте с тем самые бла­го­при­ят­ные при­ме­ты и зна­ме­ния. Все это дей­ст­во­ва­ло тем более, что жрец Юпи­те­ра в Клу­нии⁹, полу­чив ука­за­ние во сне, извлек из внут­рен­не­го свя­ти­ли­ща такое же вещее изре­че­ние, за две­сти лет перед тем ска­зан­ное тоже девуш­кой-про­ри­ца­тель­ни­цей. Оба изре­че­ния гла­си­ли, что «со вре­ме­нем из Испа­нии вый­дет пра­ви­тель и гос­по­дин все­лен­ной».

10. Итак, он взо­шел на три­бу­нал, слов­но наме­ре­ва­ясь про­из­ве­сти отпуск раба на волю. Перед ним было постав­ле­но мно­же­ство изо­бра­же­ний лиц, осуж­ден­ных и погуб­лен­ных Неро­ном; тут же нахо­дил­ся знат­ный юно­ша, нароч­но вытре­бо­ван­ный им с бли­жай­ше­го из Бале­ар­ских ост­ро­вов, где тот про­жи­вал в ссыл­ке. Он про­из­нес речь о бед­ст­ви­ях государ­ства и был про­воз­гла­шен импе­ра­то­ром, одна­ко, при­нял толь­ко зва­ние лега­та сена­та и наро­да рим­ско­го. Затем он объ­явил пере­рыв в судеб­ной сес­сии и набрал из насе­ле­ния про­вин­ции леги­о­ны и вспо­мо­га­тель­ные вой­ска сверх ста­ро­го вой­ска, состо­яв­ше­го из одно­го леги­о­на, двух эскад­ро­нов и трех когорт; из пер­вых лиц про­вин­ции он обра­зо­вал подо­бие сена­та, набрав в него лиц, выдаю­щих­ся умом и воз­рас­том, чтобы вся­кий раз, как пона­до­бит­ся, сове­щать­ся с ними о важ­ней­ших делах. Он набрал так­же юно­шей из всад­ни­че­ско­го сосло­вия, кото­рые долж­ны были сохра­нять свои золотые перст­ни и назы­вать­ся «доб­ро­воль­ца­ми»; им было пору­че­но нести кара­у­лы у его спаль­ни вза­мен сол­дат. Он разо­слал так­же эдик­ты по про­вин­ци­ям с при­зы­вом ко всем и каж­до­му участ­во­вать в его пред­при­я­тии и, чем кто может, помо­гать обще­му делу.

Око­ло это­го же вре­ме­ни при укреп­ле­нии горо­да, избран­но­го им в каче­стве глав­но­го пунк­та пред­сто­я­щих воен­ных дей­ст­вий, было най­де­но коль­цо ста­рин­ной работы, на рез­ном камне кото­ро­го была изо­бра­же­на Победа с тро­фе­ем; вско­ре же после в Дер­то­зу при­был алек­сан­дрий­ский корабль, гру­жен­ный ору­жи­ем, но без корм­че­го, мат­ро­сов и пас­са­жи­ров. Таким обра­зом, ни для кого не оста­ва­лось сомне­ния, что пред­при­ни­мае­мая вой­на спра­вед­ли­ва, свя­та и угод­на богам. Но вдруг, совер­шен­но неожи­дан­но, все дело едва не рас­стро­и­лось. Когда Галь­ба при­бли­жал­ся к лаге­рю, то один из эскад­ро­нов, рас­ка­и­ва­ясь в том, что изме­нил сво­ей при­ся­ге, сде­лал попыт­ку отло­жить­ся от него и лишь с трудом был удер­жан в пови­но­ве­нии. Кро­ме того, несколь­ко рабов, полу­чен­ных им от Неро­но­ва воль­ноот­пу­щен­ни­ка как бы в пода­рок, а на самом деле при­слан­ных для его поги­бе­ли, едва не уби­ли его, когда по узко­му пере­ул­ку он про­хо­дил в баню; его спас­ло лишь то, что они обо­д­ря­ли друг дру­га не упус­кать слу­чая; тут их спро­си­ли, о каком слу­чае шла у них речь, и затем пыт­кой вынуди­ли созна­ние.

11. К этим опас­но­стям при­ба­ви­лась еще смерть Вин­дек­са; сра­жен­ный ею, Галь­ба ходил как поте­рян­ный и был бли­зок к само­убий­ству. Но, когда из Рима яви­лись вест­ни­ки и он узнал, что Нерон убит и все насе­ле­ние при­нес­ло ему при­ся­гу на вер­ность, он оста­вил зва­ние лега­та и при­нял титул Цеза­ря, а затем отпра­вил­ся в путь, оде­тый в воен­ный плащ; на шее у него висел кин­жал, спус­кав­ший­ся на грудь. Он сме­нил воен­ную одеж­ду на граж­дан­скую лишь после того, как все замыш­ляв­шие пере­во­рот были уни­что­же­ны: в Риме — пре­фект пре­то­рия Ним­фи­дий Сабин, в Гер­ма­нии — легат Фон­тей Капи­тон, в Афри­ке — легат Кло­дий Макр.

12. Его при­бы­тию пред­ше­ст­во­ва­ла мол­ва о его жесто­ко­сти и вме­сте алч­но­сти; в самом деле, город­ские общи­ны Испа­нии и Гал­лии, кото­рые не сра­зу ста­ли на его сто­ро­ну, он нака­зал нало­же­ни­ем тяже­лых кон­три­бу­ций, а неко­то­рые из них даже сры­ти­ем стен; началь­ни­ков же их и про­ку­ра­то­ров обез­гла­вил вме­сте с жена­ми и детьми; под­не­сен­ный ему тарра­кон­ца­ми золо­той венок из древ­не­го хра­ма Юпи­те­ра, весом в пят­на­дцать фун­тов, он обра­тил в сли­ток и при­ка­зал взыс­кать три унции, недо­ста­вав­шие до пол­но­го веса. Эта мол­ва под­твер­ди­лась и уси­ли­лась, как толь­ко он всту­пил в Рим. Дей­ст­ви­тель­но, мор­ских пехо­тин­цев, кото­рых Нерон из про­стых греб­цов сде­лал насто­я­щи­ми сол­да­та­ми, он вер­нул в их преж­нее состо­я­ние; когда же они отка­за­лись под­чи­нить­ся и сверх того потре­бо­ва­ли себе орла и знач­ки, он не толь­ко при­ка­зал кон­ни­це напасть на них и рас­се­ять, но и под­верг каз­ни деся­то­го. Рав­ным обра­зом он рас­фор­ми­ро­вал когор­ту гер­ман­цев, неко­гда создан­ную Цеза­ря­ми для охра­ны сво­ей осо­бы и на мно­го­крат­ном опы­те дока­зав­шую свою пре­дан­ность, и без вся­ко­го воз­на­граж­де­ния отпра­вил ее сол­дат на роди­ну, под тем пред­ло­гом, буд­то она про­яв­ля­ла боль­ше склон­но­сти к Гнею Дола­бел­ле, близ садов кото­ро­го сто­я­ла лаге­рем. В насмеш­ку над ним рас­ска­зы­ва­ли так­же, — неиз­вест­но лишь, была ли то прав­да или выдум­ка, — буд­то он зао­хал, когда ему был подан более рос­кош­ный, чем обыч­но, обед, а когда его управ­ля­ю­щий пред­ста­вил ему счет рас­хо­дов, он в награ­ду за его ста­ра­тель­ность и усер­дие пред­ло­жил ему блюдо ово­щей; флей­ти­сту Кану, кото­рым он осо­бен­но вос­хи­щал­ся, он пода­рил пять дена­ри­ев, соб­ст­вен­но­руч­но вынув их из сво­ей шка­тул­ки.

13. Вот поче­му при­езд его не при­нес наро­ду осо­бен­ной радо­сти, что и обна­ру­жи­лось на бли­жай­шем спек­так­ле. Дей­ст­ви­тель­но, когда в ател­лан­ской комедии акте­ры затя­ну­ли извест­ную песен­ку: «Увы! вот при­бы­ва­ет из дерев­ни Оне­зим», все зри­те­ли друж­но, в один голос под­хва­ти­ли ее конец и повто­ри­ли ее несколь­ко раз, сопро­вож­дая соот­вет­ст­ву­ю­щи­ми жеста­ми.

14. Таким обра­зом, рас­по­ло­же­ние к нему наро­да и авто­ри­тет его были несрав­нен­но зна­чи­тель­нее в момент при­ня­тия им вла­сти, неже­ли потом, когда он стал поль­зо­вать­ся ею; а меж­ду тем, мно­гое гово­рит за то, что он мог бы быть пре­вос­ход­ным пра­ви­те­лем; одна­ко, его поло­жи­тель­ные каче­ства вну­ша­ли мень­ше люб­ви, неже­ли отри­ца­тель­ные нена­ви­сти.

Управ­ля­ли им три чело­ве­ка, жив­шие с ним во двор­це и нико­гда его не покидав­шие; в наро­де их про­зва­ли «дядь­ка­ми». То были его быв­ший легат в Испа­нии, Тит Виний, отли­чав­ший­ся нена­сыт­ной алч­но­стью; Кор­не­лий Лакон, быв­ший судеб­ный заседа­тель, став­ший пре­фек­том пре­то­рия, невы­но­си­мый сво­ей наг­ло­стью и лени­вой тупо­стью; нако­нец, воль­ноот­пу­щен­ник Ицел, неза­дол­го перед тем пожа­ло­ван­ный золотым перст­нем и про­зви­щем Мар­ци­а­на, став­ший кан­дида­том на заня­тие выс­шей всад­ни­че­ской долж­но­сти. Этим людям, из коих каж­дый пре­да­вал­ся сво­им осо­бым поро­кам, Галь­ба до такой сте­пе­ни отдал­ся во власть и поз­во­лил зло­употреб­лять собою, что пере­стал похо­дить на само­го себя: то ста­но­вил­ся он стро­же и береж­ли­вее, то, наобо­рот, снис­хо­ди­тель­ней и небреж­ней, чем это подо­ба­ло прин­цеп­су; полу­чив­ше­му власть избра­ни­ем и нахо­див­ше­му­ся в таком воз­расте.

Он осудил, не выслу­шав их, несколь­ких зна­ме­ни­тых мужей из обо­их выс­ших сосло­вий на осно­ва­нии совер­шен­но ничтож­ных подо­зре­ний. Он ред­ко жало­вал зна­ние рим­ско­го граж­да­ни­на, а при­ви­ле­гию тро­их детей — лишь в оди­ноч­ных слу­ча­ях, да и то толь­ко на зара­нее опре­де­лен­ный, огра­ни­чен­ный срок. Когда судьи про­си­ли его при­ба­вить к пяти деку­ри­ям еще одну, он не толь­ко отка­зал им в этом, но лишил их так­же и преж­ней мило­сти, даро­ван­ной им Клав­ди­ем, чтобы зимою и в нача­ле года их не вызы­ва­ли для несе­ния судеб­ных обя­зан­но­стей.

15. Суще­ст­во­ва­ло мне­ние, буд­то он наме­ре­вал­ся огра­ни­чить дву­мя года­ми несе­ние государ­ст­вен­ной служ­бы, воз­ло­жен­ной на сосло­вие сена­то­ров и всад­ни­ков, и пору­чать ее лишь тем, кто от нее отка­зы­вал­ся, про­тив их воли. Обла­да­те­лям даре­ний Неро­на он оста­вил лишь деся­тую часть; осталь­ное же пору­чил востре­бо­вать и взыс­кать комис­сии из пяти­де­ся­ти рим­ских всад­ни­ков, при­чем, если акте­ры и гла­ди­а­то­ры, полу­чив­шие подар­ки, про­да­ли их, а день­ги истра­ти­ли и вер­нуть не мог­ли, то про­дан­ное отби­ра­лось у покуп­щи­ков. С дру­гой же сто­ро­ны, он смот­рел сквозь паль­цы на то, что его при­бли­жен­ные и воль­ноот­пу­щен­ни­ки про­да­ва­ли за день­ги или дари­ли нало­ги, сво­бо­ду от повин­но­стей, нака­за­ния невин­ным и без­на­ка­зан­ность винов­ным. Более того: когда народ потре­бо­вал каз­ни Галота и Тигел­ли­на, он из всех кле­вре­тов Неро­на не тро­нул толь­ко этих двух, самых зло­вред­ных, и сверх того дал Галоту очень важ­ное адми­ни­ст­ра­тив­ное назна­че­ние, а по пово­ду Тигел­ли­на сде­лал наро­ду в эдик­те выго­вор за его жесто­кость.

16. Все это почти во всех сосло­ви­ях воз­буди­ло про­тив него него­до­ва­ние, но осо­бен­ную нена­висть пита­ли к нему сол­да­ты. Дело в том, что при при­не­се­нии ему при­ся­ги в его отсут­ст­вие началь­ни­ки обе­ща­ли им более зна­чи­тель­ный про­тив обыч­но­го пода­рок; он же их обе­ща­ния не утвер­дил и неод­но­крат­но похва­лял­ся, что «наби­ра­ет сол­дат, а не поку­па­ет их». Этим он раз­дра­жил сол­дат повсе­мест­но. В пре­то­ри­ан­цах же он воз­будил еще страх и него­до­ва­ние, ибо немед­лен­но уво­лил мно­гих из них, счи­тая их подо­зри­тель­ны­ми, как быв­ших союз­ни­ков Ним­фи­дия. Но всех гром­че роп­та­ла армия верх­ней Гер­ма­нии, заяв­ляв­шая, что ее обман­ным обра­зом обо­шли награ­дой за услу­гу, ока­зан­ную про­тив гал­лов и Вин­дек­са. Таким обра­зом, эти сол­да­ты пер­вые осме­ли­лись вый­ти из пови­но­ве­ния и 1 янва­ря отка­за­лись при­не­сти при­ся­гу кому бы то ни было, кро­ме как сена­ту; тут же они отпра­ви­ли посоль­ство к пре­то­ри­ан­цам с таким пору­че­ни­ем: «избран­ный в Испа­нии импе­ра­тор им неуго­ден; пусть пре­то­ри­ан­цы сами избе­рут импе­ра­то­ра, кото­ро­го затем утвер­ди­ли бы все вой­ска».

17. Когда при­шла весть об этом собы­тии, Галь­ба решил, что его пре­зи­ра­ют не столь­ко за пре­клон­ный воз­раст, сколь­ко за без­дет­ность. Поэто­му, недол­го думая, он вывел к себе из тол­пы при­шед­ших к нему с при­вет­ст­ви­ем лиц Пизо­на Фру­ги Лици­ни­а­на, знат­но­го и пре­крас­но­го моло­до­го чело­ве­ка, кото­ро­го он уже издав­на высо­ко ценил, и в заве­ща­нии сде­лал наслед­ни­ком сво­его состо­я­ния и име­ни. Он тут же нарек его сво­им сыном, отвел в лагерь и усы­но­вил на сход­ке сол­дат, но и теперь не сде­лал даже наме­ка на пода­рок сол­да­там. Этим он дал Мар­ку Саль­вию Ото­ну удоб­ный слу­чай для выпол­не­ния его замыс­ла на шестой день после усы­нов­ле­ния.

18. Необы­чай­ные явле­ния с само­го нача­ла его прав­ле­ния непре­рыв­но воз­ве­ща­ли ему конец, какой и полу­чил­ся на самом деле. Когда по все­му его пути в горо­дах по обе сто­ро­ны доро­ги совер­ша­лись жерт­во­при­но­ше­ния, то одна­жды бык, оше­лом­лен­ный от уда­ра топо­ром, порвал верев­ку, под­ско­чил к колес­ни­це Галь­бы и, встав на дыбы, все­го его обрыз­гал кро­вью; когда же он схо­дил с колес­ни­цы, то в напи­рав­шей тол­пе его едва не ранил копьем соб­ст­вен­ный тело­хра­ни­тель. Когда он всту­пал в Рим, а потом во дво­рец, про­изо­шло зем­ле­тря­се­ние, сопро­вож­дае­мое каким-то зву­ком, похо­жим на мыча­ние. Затем после­до­ва­ли гораздо более ясные пред­зна­ме­но­ва­ния. Галь­ба уже рань­ше выбрал из сво­их сокро­вищ оже­ре­лье из жем­чу­га и дра­го­цен­ных кам­ней для укра­ше­ния сво­ей туску­лан­ской боги­ни сча­стья; но вме­сто того, вне­зап­но он при­нес его в дар Капи­то­лий­ской Вене­ре, слов­но счи­тая его достой­ным более свя­щен­но­го назна­че­ния. В бли­жай­шую же ночь он увидел во сне свою боги­ню сча­стья, кото­рая жало­ва­лась, что он обман­ным обра­зом лишил ее пред­на­зна­чен­но­го ей подар­ка, и гро­зи­ла, что и она отни­мет от него то, что дала. Устра­шен­ный, он на рас­све­те поспеш­но отпра­вил­ся в Тускул, чтобы уми­ло­сти­вить ноч­ное виде­ние, при­чем впе­ред послал людей, кото­рые при­гото­ви­ли бы все для совер­ше­ния рели­ги­оз­но­го обряда; одна­ко, он ниче­го не нашел, кро­ме теп­ло­го пеп­ла на алта­ре и сто­яв­ше­го под­ле ста­ри­ка в чер­ной одеж­де, кото­рый в стек­лян­ной чаш­ке дер­жал ладан, а в гли­ня­ном куб­ке чистое вино. Было так­же заме­че­но, что когда 1 янва­ря он совер­шал жерт­во­при­но­ше­ние, у него с голо­вы упал венок, а при гада­нии по пти­цам куры уле­те­ли. В день усы­нов­ле­ния Пизо­на, когда он соби­рал­ся обра­тить­ся к сол­да­там с речью, слу­ги забы­ли поста­вить на три­бу­нал поход­ный стул, как это было в обы­чае, а в сена­те непра­виль­но поста­ви­ли куруль­ное крес­ло.

19. А когда утром, в день сво­ей гибе­ли, он совер­шал жерт­во­при­но­ше­ние, то гаруспик неод­но­крат­но убеж­дал его осте­ре­гать­ся опас­но­сти, гово­ря, что его убий­цы уже неда­ле­ко.

Вско­ре после это­го он узнал, что пре­то­ри­ан­ский лагерь уже захва­чен Ото­ном; мно­гие уго­ва­ри­ва­ли его поспе­шить туда же, ибо сво­им лич­ным при­сут­ст­ви­ем и авто­ри­те­том он одер­жит верх. Одна­ко он решил оста­вать­ся дома и обес­пе­чить свою без­опас­ность охра­ной леги­о­не­ров, кото­рые сто­я­ли лаге­рем в раз­лич­ных местах. Тем не менее он надел хол­що­вый пан­цирь, хотя и не скры­вал, что это сла­бая защи­та про­тив столь­ких кин­жа­лов. Одна­ко он все же вышел из двор­ца, при­вле­кае­мый раз­лич­ны­ми слу­ха­ми, кото­рые умыш­лен­но рас­про­стра­ня­ли заго­вор­щи­ки, желая выма­нить его нару­жу; неко­то­рые же неосто­рож­но под­твер­жда­ли эти слу­хи, буд­то все уже кон­че­но, бун­тов­щи­ки уни­что­же­ны, а осталь­ные во мно­же­стве идут поздрав­лять его, гото­вые к пол­но­му пови­но­ве­нию. Он вышел им навстре­чу в такой уве­рен­но­сти, что когда один сол­дат хва­стал­ся, буд­то он убил Ото­на, Галь­ба спро­сил: «По чье­му при­ка­за­нию?» Он про­шел до само­го фору­ма. Здесь всад­ни­ки, кото­рым было пору­че­но убить его, напра­ви­ли коней по ули­це через тол­пу чер­ни; увидев его изда­ли, они при­оста­но­ви­лись, но затем сно­ва при­шпо­ри­ли коней; окру­жаю­щие поки­ну­ли Галь­бу, всад­ни­ки бро­си­лись на него и изру­би­ли.

20. Неко­то­рые пере­да­ют, буд­то бы при пер­вом же смя­те­нии он закри­чал: «Что вы дела­е­те, това­ри­щи? Я ваш, а вы мои!» и при этом обе­щал им пода­рок. Но боль­шин­ство утвер­жда­ет, что он сам под­ста­вил им гор­ло и при­звал их «дей­ст­во­вать и пора­зить его, коль ско­ро тому над­ле­жит быть». Каза­лось в осо­бен­но­сти уди­ви­тель­ным, что никто из при­сут­ст­ву­ю­щих не сде­лал даже попыт­ки помочь импе­ра­то­ру, а все, кого зва­ли на помощь, встре­ча­ли вест­ни­ка без­участ­но. Исклю­че­ние состав­ля­ет толь­ко отряд сверх­сроч­ных сол­дат, слу­жив­ших рань­ше в гер­ман­ской армии. В бла­го­дар­ность за ока­зан­ное им недав­но бла­го­де­я­ние, — ибо Галь­ба при­ка­зал вся­че­ски поко­ить их болез­ни и сла­бость, — они при­мча­лись ему на помощь, но слиш­ком позд­но, ибо их задер­жал длин­ный круж­ной путь, избран­ный ими вслед­ст­вие незна­ком­ства с мест­но­стью.

Галь­ба был убит под­ле Кур­ци­е­ва озе­ра¹⁰ и так и остал­ся лежать, пока не про­шел мимо рядо­вой сол­дат, воз­вра­щав­ший­ся с разда­чи хлеб­но­го пай­ка; отло­жив свою ношу, он отре­зал у тру­па голо­ву, и так как он не мог схва­тить ее за воло­сы, то спря­тал за пазу­ху; затем, заце­пив ее паль­ца­ми за рот, он отнес ее к Ото­ну. Отон отдал голо­ву мар­ки­тан­там и обоз­ной при­слу­ге; воткнув голо­ву на копье, они с насмеш­ка­ми носи­ли ее по лаге­рю, от вре­ме­ни до вре­ме­ни вос­кли­цая: «Галь­ба, душ­ка, наслаж­дай­ся сво­ей моло­до­стью!» К такой наг­лой шут­ке их побуж­да­ло в осо­бен­но­сти то, что за несколь­ко дней перед тем в наро­де рас­ска­зы­ва­ли, буд­то кто-то хва­лил его наруж­ность, нахо­дя ее цве­ту­щей и пол­ной сил, он же в ответ ска­зал:

У сол­дат голо­ву выку­пил за сто золотых воль­ноот­пу­щен­ник Патро­бия Неро­ни­а­на. Он бро­сил ее на том месте, где Галь­ба при­ка­зал каз­нить его патро­на. Нако­нец, позд­но ночью, управ­ля­ю­щий Галь­бы Аргив подо­брал голо­ву и все тело и пре­дал его погре­бе­нию в его част­ных садах на Авре­ли­е­вой доро­ге.

21. Галь­ба был сред­не­го роста, голо­ву имел совер­шен­но лысую, гла­за голу­бые и нос гор­ба­тый; его руки и ноги были до того изуро­до­ва­ны подагрой, что он не выно­сил обу­ви и не мог сам ни раз­вер­нуть, ни дер­жать кни­гу. С пра­во­го бока у него был мяси­стый нарост, кото­рый отви­сал так силь­но, что его с трудом мож­но было под­дер­жи­вать повяз­кой.

22. Ел он, как пере­да­ют, чрез­вы­чай­но мно­го и зимой при­ни­мал пищу даже до рас­све­та; а за обедом было у него такое изоби­лие, что остат­ки он при­ка­зы­вал раз­но­сить, пере­да­вая из рук в руки, и рас­пре­де­лять меж­ду сто­я­щею тут же при­слу­гою. Свое сла­до­стра­стие он охот­нее удо­вле­тво­рял с муж­чи­на­ми, но он любил толь­ко креп­ких и уже солид­но­го воз­рас­та. Гово­рят, что, когда Ицел, один из его ста­рых любов­ни­ков, при­нес ему в Испа­нию весть о смер­ти Неро­на, он не толь­ко осы­пал его при всех горя­чи­ми поце­лу­я­ми, но тот­час же про­сил выщи­пать поско­рее воло­сы на теле и увел его с собой.

23. Он погиб на семь­де­сят третьем году жиз­ни, в седь­мой месяц сво­его прав­ле­ния. При пер­вой же воз­мож­но­сти сенат поста­но­вил воз­двиг­нуть ему ста­тую на рост­раль­ной колонне, в том месте фору­ма, где он был убит. Одна­ко Вес­па­си­ан отме­нил этот декрет, ибо имел подо­зре­ние, что Галь­ба из Испа­нии пытал­ся подо­слать к нему в Иудею убийц.