Жизнеописание двенадцати цезарей

1. Раз­лич­ные авто­ры весь­ма раз­лич­но гово­рят о про­ис­хож­де­нии Вител­ли­ев. Одни при­пи­сы­ва­ют ему древ­ность и знат­ность, дру­гие счи­та­ют его недав­ним и тем­ным, а неко­то­рые даже и низ­ким. При­чи­ной это­го раз­но­гла­сия я, пожа­луй, при­знал бы нали­чие, с одной сто­ро­ны, льсте­цов импе­ра­то­ра Вител­лия, с дру­гой же — его хули­те­лей; одна­ко уже мно­го рань­ше суще­ст­во­ва­ли раз­ные мне­ния насчет поло­же­ния его семьи. Есть одно про­из­веде­ние неко­е­го Квин­та Эло­гия, посвя­щен­ное Квин­ту Вител­лию, кве­сто­ру боже­ст­вен­но­го Авгу­ста, где напи­са­но, что Вител­лии про­ис­хо­дят от царя або­ри­ге­нов¹ Фав­на и Вител­лии, во мно­гих местах почи­тае­мой за боже­ство, и неко­гда власт­во­ва­ли во всем Лации; остат­ки их рода из Саби­ны буд­то бы пере­се­ли­лись в Рим и были при­ня­ты в чис­ло пат­ри­ци­ев. В каче­стве сле­дов это­го рода дол­го оста­ва­лась Вител­ли­е­ва доро­га, шед­шая от Яни­ку­ла до само­го моря, а так­же коло­ния того же име­ни, кото­рую они буд­то бы неко­гда взя­лись защи­щать про­тив Экви­кул исклю­чи­тель­но сред­ства­ми сво­его рода. Затем, во вре­мя сам­нит­ских войн, когда в Апу­лию был послан гар­ни­зон, неко­то­рые из Вител­ли­ев посе­ли­лись в Нуце­рии, а мно­го вре­ме­ни спу­стя их потом­ки вер­ну­лись в Рим и сно­ва всту­пи­ли в сосло­вие сена­то­ров.

2. Напро­тив, боль­шин­ство авто­ров родо­на­чаль­ни­ком Вител­ли­ев назы­ва­ют воль­ноот­пу­щен­ни­ка; Кас­сий Север², а так­же и дру­гие счи­та­ют его почин­щи­ком обу­ви, сын кото­ро­го нажил порядоч­ные день­ги выгод­ны­ми покуп­ка­ми на аук­ци­о­нах иму­ще­ства осуж­ден­ных и доно­са­ми; от про­стой жен­щи­ны, доче­ри неко­е­го Антио­ха, по реме­с­лу пека­ря, он имел сына, достиг­ше­го впо­след­ст­вии зва­ния рим­ско­го всад­ни­ка. Мы, одна­ко, не ста­нем решать эти раз­но­гла­сия. Как бы то ни было, Пуб­лий Вител­лий, про­ис­хо­див­ший из Нуце­рии, — был ли он древ­не­го рода или ему при­хо­ди­лось сты­дить­ся сво­их роди­те­лей и дедов, — сам, несо­мнен­но, был рим­ским всад­ни­ком и про­ку­ра­то­ром Авгу­ста. Он оста­вил после себя четы­рех сыно­вей, достиг­ших боль­шо­го поче­та, кото­рые все носи­ли одну фами­лию и раз­ли­ча­лись толь­ко соб­ст­вен­ны­ми име­на­ми: Авла, Квин­та, Пуб­лия и Люция. Авл умер в долж­но­сти кон­су­ла, полу­чен­ной им сов­мест­но с Доми­ци­ем, отцом Неро­на; он отли­чал­ся вооб­ще широ­ким обра­зом жиз­ни и сла­вил­ся вели­ко­ле­пи­ем сво­их обедов. Квинт лишил­ся зва­ния сена­то­ра, когда по ини­ци­а­ти­ве Тибе­рия было реше­но уда­лить сена­то­ров, не соот­вет­ст­ву­ю­щих сво­е­му зва­нию. Пуб­лий, состо­яв­ший в сви­те Гер­ма­ни­ка в его путе­ше­ст­вии, обви­нял в суде его вра­га и винов­ни­ка его смер­ти, Гнея Пизо­на, и добил­ся его осуж­де­ния; затем, после пре­ту­ры он был схва­чен, вме­сте с про­чи­ми соумыш­лен­ни­ка­ми Сея­на, и отдан под домаш­ний арест бра­ту; перо­чин­ным ножом он пере­ре­зал себе жилы, одна­ко согла­сил­ся пере­вя­зать их и под­верг­нуть­ся лече­нию, не столь­ко из стра­ха смер­ти, сколь­ко усту­пая прось­бам домаш­них; впро­чем, он погиб от болез­ни, нахо­дясь в этом же заклю­че­нии. Люций, после кон­суль­ства полу­чив­ший в управ­ле­ние Сирию, тон­кой хит­ро­стью добил­ся того, что пар­фян­ский царь Арта­бан не толь­ко явил­ся к нему для пере­го­во­ров, но и ока­зал поче­сти зна­ме­нам леги­о­нов. Поз­же он, сверх того, два­жды зани­мал орди­нар­ное кон­суль­ство³ вме­сте с прин­цеп­сом Клав­ди­ем, а так­же цен­зу­ру. Ему был пору­чен над­зор за управ­ле­ни­ем импе­рии во вре­мя отсут­ст­вия Клав­дия, совер­шав­ше­го поход в Бри­та­нию. Он был чело­век чест­ный и дель­ный, одна­ко его силь­но осуж­да­ли за любовь к сво­ей воль­ноот­пу­щен­ни­це; не то чтобы тай­но и изред­ка, но еже­днев­но и откры­то он брал ее слю­ну, сме­шан­ную с медом, и употреб­лял ее в каче­стве лекар­ства про­тив болез­ни гор­ла. Отли­ча­ясь заме­ча­тель­ной изо­бре­та­тель­но­стью в лести, он пер­вый начал ока­зы­вать боже­ские поче­сти Гаю Цеза­рю; так, когда он вер­нул­ся из Сирии, он являл­ся к нему не ина­че, как заку­тав голо­ву, и, сде­лав пово­рот, рас­про­сти­рал­ся на пол⁴. Чтобы вся­ки­ми спо­со­ба­ми уго­дить Клав­дию, нахо­див­ше­му­ся во вла­сти сво­их жен и воль­ноот­пу­щен­ни­ков, он испро­сил себе у Мес­са­ли­ны, как вели­чай­шую милость, поз­во­ле­ния разуть ее. Сняв с ее пра­вой ноги баш­ма­чок, он носил его в склад­ках сво­ей тоги и часто цело­вал. Золотые бюсты Нар­цис­са и Пал­лан­та он поста­вил у себя сре­ди изо­бра­же­ний ларов и ока­зы­вал им оди­на­ко­вые с послед­ни­ми поче­сти. Ему же при­над­ле­жат сло­ва: «Желаю тебе еще не раз их устра­и­вать», обра­щен­ные к Клав­дию при поздрав­ле­ни­ях на Секу­ляр­ных играх. 3. Он умер от пара­ли­ча, на дру­гой день после уда­ра. Он оста­вил после себя двух сыно­вей, рож­ден­ных ему Секс­ти­ли­ей, весь­ма почтен­ной жен­щи­ной хоро­ше­го рода; ему дове­лось увидеть их кон­су­ла­ми, дво­их в тече­ние цело­го года, ибо млад­ший через шесть меся­цев засту­пил в этой долж­но­сти место стар­ше­го. Сенат удо­сто­ил покой­но­го обще­ст­вен­ных похо­рон и поста­вил в честь его ста­тую перед рост­ра­ми с над­пи­сью: «Неиз­мен­ный в сво­ей пре­дан­но­сти прин­цеп­су».

Буду­щий импе­ра­тор Авл Вител­лий, сын Люция, родил­ся 24, а по дру­гим сведе­ни­ям 7 сен­тяб­ря, в кон­суль­ство Дру­за Цеза­ря и Нор­ба­на Флак­ка⁵. Рас­по­ло­же­ние звезд при его рож­де­нии, воз­ве­щен­ное аст­ро­ло­га­ми, наве­ло на его роди­те­лей такой страх, что отец его при­ла­гал все меры к тому, чтобы при его жиз­ни сын его не полу­чил про­вин­ции, а мать, когда он был отправ­лен к леги­о­нам и затем когда он был про­воз­гла­шен импе­ра­то­ром, вся­кий раз опла­ки­ва­ла его как погиб­ше­го. Дет­ство и ран­нюю юность он про­вел на Капри, в гаре­ме Тибе­рия; его посто­ян­ное про­зви­ще было «спин­трий», и, как дума­ли, его телес­ная кра­сота яви­лась нача­лом и при­чи­ной воз­вы­ше­ния его отца.

4. Так­же и в после­дую­щее вре­мя жиз­ни, запят­нан­ный все­воз­мож­ны­ми поро­ка­ми, он занял при дво­ре выдаю­ще­е­ся поло­же­ние. Гай любил его за его страсть к состя­за­ни­ям на колес­ни­цах, Клав­дий — за при­стра­стие к игре в кости. Все­го же более сумел он уго­дить Неро­ну; во-пер­вых, по тем же при­чи­нам, как и пер­вым двум, а во-вто­рых, еще бла­го­да­ря осо­бой сво­ей заслу­ге. Дело в том, что Вител­лий пред­седа­тель­ст­во­вал на Неро­но­вых состя­за­ни­ях, а Неро­ну страст­но хоте­лось высту­пить сре­ди пев­цов с цит­рой, но, несмот­ря на общее тре­бо­ва­ние, он все же не решал­ся дать согла­сие и даже поки­нул театр. Тогда Вител­лий, слов­но выпол­няя пору­че­ние не желав­ше­го усту­пать наро­да, при­звал его обрат­но и заста­вил его дать свое согла­сие.

5. Таким обра­зом, бла­го­во­ле­ни­ем трех прин­цеп­сов Вител­лий достиг не толь­ко долж­но­стей, но и самых зна­чи­тель­ных жре­честв. После это­го он полу­чил про­кон­суль­ство в Афри­ке и над­зор за выпол­не­ни­ем обще­ст­вен­ных соору­же­ний в Риме. В выпол­не­нии обо­их этих пору­че­ний он руко­во­дил­ся неоди­на­ко­вы­ми побуж­де­ни­я­ми и при­об­рел ими раз­лич­ную репу­та­цию. В про­вин­ции он выка­зал необы­чай­ную чест­ность в тече­ние двух лет, ибо и на вто­рой год он остал­ся лега­том при сме­нив­шем его на посту про­кон­су­ла бра­те; напро­тив, выпол­няя свои обя­зан­но­сти в Риме, он, как гово­рят, похи­тил, частью же обме­нял, пожерт­во­ван­ные хра­мам дары и укра­ше­ния, а золо­то и сереб­ро под­ме­нил оло­вом и золо­че­ной брон­зой.

6. Его женой была Пет­ро­ния, дочь быв­ше­го кон­су­ла. От нее он имел сына, по име­ни Пет­ро­ни­а­на, сле­по­го на один глаз. Мать назна­чи­ла его сво­им наслед­ни­ком на том усло­вии, что он вый­дет из-под вла­сти отца; Вител­лий осво­бо­дил его, но, как дума­ли, вско­ре после это­го убил и сверх того обви­нил его в поку­ше­нии на отце­убий­ство, при­чем пустил слух, буд­то бы яд, при­готов­лен­ный для этой цели, он, мучи­мый сове­стью, выпил сам. Потом он взял в жены Гале­рию Фун­да­ну, дочь быв­ше­го пре­то­ра; так­же и от нее он имел детей обо­е­го пола, меж­ду про­чим так­же маль­чи­ка, кото­рый от силь­но­го заи­ка­ния был все рав­но как бы немой.

7. Сверх ожи­да­ния он полу­чил от Галь­бы назна­че­ние в Ниж­нюю Гер­ма­нию. Как дума­ют, ему помог­ло хода­тай­ство Тита Виния, в то вре­мя имев­ше­го огром­ное вли­я­ние, с кото­рым его уже дав­но свя­зы­ва­ло общее покро­ви­тель­ство цир­ко­вой пар­тии голу­бых. Впро­чем, сам Галь­ба заявил, что все­го менее опас­ны те лица, кото­рые дума­ют толь­ко о пище и питье, и что свою обшир­ную утро­бу Вител­лий смо­жет напол­нить за счет богатств про­вин­ции; таким обра­зом, вся­ко­му было ясно, что Вител­лий был избран ско­рее бла­го­да­ря пре­зре­нию, им вну­шае­мо­му, неже­ли из рас­по­ло­же­ния к нему. Все зна­ют, что при отъ­езде у него не ока­за­лось денег на доро­гу; его нуж­да была столь вели­ка, что жену и детей, оста­вав­ших­ся в Риме, он посе­лил в наем­ной квар­ти­ре под самой кры­шей, свой же дом на оста­ток года отдал внай­мы, а у мате­ри из уха выта­щил жем­чуж­ную серь­гу и под залог ее добыл денег на доро­гу. Целая тол­па креди­то­ров под­жида­ла его и не хоте­ла отпус­кать, меж­ду про­чим сину­ес­с­цы и фор­ми­ан­цы⁶, коих день­ги, собран­ные в упла­ту нало­га, он себе при­сво­ил; он отде­лал­ся от них, толь­ко при­гро­зив им окле­ве­тать их перед судом; а про­тив одно­го воль­ноот­пу­щен­ни­ка, слиш­ком рез­ко тре­бо­вав­ше­го упла­ты дол­га, он вчи­нил иск за оскорб­ле­ние, буд­то бы тот уда­рил его ногою, и отка­зал­ся от обви­не­ния, лишь вынудив у него пять­де­сят тысяч сестер­ци­ев.

Вой­ско, настро­ен­ное про­тив прин­цеп­са и склон­ное к воз­му­ще­нию, встре­ти­ло Вител­лия радост­но и вос­тор­жен­но, слов­но послан­ный ему бога­ми дар; сол­да­там импо­ни­ро­ва­ло трое­крат­ное кон­суль­ство его отца, его еще пол­ный сил воз­раст, про­стота в обра­ще­нии и щед­рость. Эту свою дав­ниш­нюю репу­та­цию он укре­пил новы­ми дока­за­тель­ства­ми: в тече­ние все­го путе­ше­ст­вия при­вет­ст­во­вал поце­лу­ем встре­чав­ших­ся ему сол­дат, даже рядо­вых, а на посто­я­лых дво­рах и в трак­ти­рах был чрез­вы­чай­но при­вет­лив с погон­щи­ка­ми мулов и пут­ни­ка­ми, при­чем по утрам спра­ши­вал каж­до­го, «зав­тра­кал ли он уже», и пока­зы­вал отрыж­кой, что сам он с этим делом покон­чил.

8. Всту­пив в лагерь, он нико­му не отка­зал ни в одной прось­бе и даже по соб­ст­вен­но­му почи­ну отме­нил выго­во­ры штра­фо­ван­ным, пре­кра­тил уже воз­буж­ден­ные обви­не­ния и снял нака­за­ния с осуж­ден­ных. Поэто­му не про­шло и меся­ца, как сол­да­ты, не счи­та­ясь ни с вре­ме­нем дня, ни с часом, уже вече­ром вне­зап­но схва­ти­ли его в его спальне, и, как он был, в домаш­нем пла­тье, поздра­ви­ли его импе­ра­то­ром и понес­ли его по самым мно­го­люд­ным ули­цам коло­нии; при этом он дер­жал в руке обна­жен­ный меч Боже­ст­вен­но­го Юлия, кото­рый был взят из хра­ма Мар­са и при пер­вом поздрав­ле­нии кем-то ему подан. Он вер­нул­ся в пре­то­рий, лишь когда в его сто­ло­вой от печ­ки начал­ся пожар; видя, что все при­шли в уны­ние и страх, слов­но от несчаст­но­го пред­зна­ме­но­ва­ния, он вос­клик­нул: «Бод­ри­тесь! нам све­тит свет!» и боль­ше не обра­щал­ся к сол­да­там ни с какой речью. Когда и вой­ско Верх­ней Гер­ма­нии, уже рань­ше отпав­шее от Галь­бы к сена­ту, при­зна­ло его, он охот­но при­нял дан­ное ему все­ми про­зви­ще Гер­ма­ни­ка, титул же Авгу­ста отло­жил, а от титу­ла Цеза­ря навсе­гда отка­зал­ся.

9. Вско­ре при­шла весть об уби­е­нии Галь­бы; он устро­ил дела в Гер­ма­нии и разде­лил вой­ска, наме­ре­ва­ясь часть отпра­вить впе­ред, про­тив Ото­на, а часть вести сам. Отряд выслан­ный впе­ред, полу­чил счаст­ли­вое пред­зна­ме­но­ва­ние: с пра­вой сто­ро­ны вне­зап­но при­ле­тел орел, сде­лал несколь­ко кру­гов над зна­ме­на­ми и мед­лен­но поле­тел впе­ре­ди высту­пив­шей в путь колон­ны. Напро­тив, когда отпра­вил­ся он сам, то у кон­ных ста­туй, постав­лен­ных ему во мно­гих местах, вне­зап­но под­ло­ми­лись ноги, и они обру­ши­лись, а лав­ро­вый венок, кото­рый он воз­ло­жил себе на голо­ву с стро­гим соблюде­ни­ем рели­ги­оз­но­го обряда, сва­лил­ся в реку. Вско­ре после это­го, когда он про­из­во­дил суд в Виенне, петух вско­чил ему на пле­чо, а оттуда на голо­ву. Этим пред­зна­ме­но­ва­ни­ям вполне соот­вет­ст­во­вал исход, ибо власть, утвер­жден­ную за ним его лега­та­ми, сам он удер­жать не сумел.

10. О победе при Бет­ри­а­ке и смер­ти Ото­на он услы­шал, еще когда был в Гал­лии; не откла­ды­вая, он одним при­ка­зом рас­фор­ми­ро­вал все пре­то­ри­ан­ские когор­ты, как подав­шие дур­ной при­мер⁷, и при­ка­зал им сдать ору­жие воен­ным три­бу­нам. В то же вре­мя он велел разыс­кать и каз­нить сто два­дцать пре­то­ри­ан­цев, пись­ма кото­рых к Ото­ну с тре­бо­ва­ни­ем награ­ды за уча­стие в убий­стве Галь­бы попа­ли ему в руки; это был пре­крас­ный и достой­ный посту­пок, кото­рый давал надеж­ду, что он будет заме­ча­тель­ным прин­цеп­сом, если бы толь­ко в осталь­ном он не стал вести себя более сооб­раз­но сво­им склон­но­стям и преж­ней жиз­ни, неже­ли высо­ко­му зна­че­нию сво­ей вла­сти. Дей­ст­ви­тель­но, отпра­вив­шись в путь, он про­ез­жал по встреч­ным горо­дам совсем как три­ум­фа­тор, а через реки пере­прав­лял­ся в рос­кош­ных бар­ках, уве­шан­ных вся­ко­го рода вен­ка­ми; при этом он обедал с необы­чай­ной рос­ко­шью. Дис­ци­пли­ны у его при­слу­ги и сол­дат не оста­лось и в помине, ибо все их гра­бе­жи и наси­лия он обра­щал в шут­ку; они же, не доволь­ст­ву­ясь тем, что всюду их кор­ми­ли на обще­ст­вен­ный счет, поз­во­ля­ли себе отпус­кать на волю чужих рабов, а сопро­тив­ляв­ших­ся им в этом наде­ля­ли уда­ра­ми и пин­ка­ми, часто даже рани­ли их, а ино­гда и уби­ва­ли. Когда он достиг полей, на кото­рых про­изо­шло сра­же­ние, неко­то­рые его спут­ни­ки почув­ст­во­ва­ли отвра­ще­ние при виде гни­ю­щих тел, он же не заду­мал­ся обо­д­рить их ужас­ны­ми сло­ва­ми: «Хоро­шо пахнет уби­тый враг, но еще луч­ше сограж­да­нин». Тем не менее, чтобы не так чув­ст­во­вать зло­во­ние, он на гла­зах у всех выпил мно­го несме­шан­но­го вина и велел раздать его так­же и спут­ни­кам. С тою же хваст­ли­во­стью и наг­ло­стью он при виде кам­ня, посвя­щен­но­го памя­ти Ото­на, заме­тил, что послед­ний «досто­ин тако­го мав­зо­лея», а кин­жал, кото­рым Отон зако­лол себя, отпра­вил в Коло­нию Агрип­пи­ны⁸ для посвя­ще­ния его Мар­су. На пере­ва­ле Апен­нин­ско­го хреб­та он про­вел ночь, посвя­щен­ную рели­ги­оз­ным обрядам.

11. Нако­нец он всту­пил в Рим, оде­тый в воен­ный плащ и опо­я­сан­ный мечом, под зву­ки музы­ки, сре­ди зна­мен и знач­ков; его сви­та была тоже в воен­ных пла­щах, а сол­да­ты шли с обна­жен­ным ору­жи­ем.

С этих пор он стал все менее и менее счи­тать­ся с тре­бо­ва­ни­я­ми боже­ских и чело­ве­че­ских зако­нов: сан вели­ко­го пон­ти­фи­ка при­нял в годов­щи­ну бит­вы при Аллии⁹, про­из­вел выбо­ры долж­ност­ных лиц на десять лет впе­ред и объ­явил себя бес­смен­ным кон­су­лом. А чтобы не было сомне­ния, како­му образ­цу он наме­рен сле­до­вать как пра­ви­тель, он в при­сут­ст­вии мно­же­ства жре­цов совер­шил на Мар­со­вом поле в память Неро­на заупо­кой­ное жерт­во­при­но­ше­ние, а на парад­ном обеде гром­ко попро­сил пев­ца, уго­див­ше­го ему сво­им пени­ем, «испол­нить что-нибудь из “Доми­ни­ка”»¹⁰, и когда тот запел одно из Неро­но­вых про­из­веде­ний, пер­вый в вос­тор­ге заап­ло­ди­ро­вал.

12. Тако­во было нача­ло. Затем он стал пра­вить почти исклю­чи­тель­но по воле самых негод­ных акте­ров и наезд­ни­ков и в осо­бен­но­сти воль­ноот­пу­щен­ни­ка Ази­а­ти­ка. Этот чело­век еще в юно­сти был вовле­чен Вител­ли­ем во вза­им­ный раз­врат; потом это ему надо­е­ло, и он бежал. Встре­тив его в Путе­о­лах как тор­гов­ца поской¹¹, Вител­лий схва­тил его и заклю­чил в око­вы, но тот­час же осво­бо­дил и сно­ва сде­лал сво­им любов­ни­ком. Затем вто­рич­но, тяготясь его строп­ти­во­стью и воро­ва­то­стью, он про­дал его рыноч­но­му лани­сте; когда же его выступ­ле­ние в каче­стве гла­ди­а­то­ра было отло­же­но к кон­цу боя, он вне­зап­но похи­тил его, а по полу­че­нии про­вин­ции отпу­стил его на волю. В пер­вый же день сво­его вступ­ле­ния во власть он за обедом пожа­ло­вал ему золо­тое коль­цо, а меж­ду тем утром того же дня, когда все про­си­ли его об этой мило­сти, он самым рез­ким обра­зом отка­зы­вал­ся нане­сти такое бес­че­стие всад­ни­че­ско­му сосло­вию.

13. Одна­ко глав­ным поро­ком Вител­лия были обжор­ство и жесто­кость. В тече­ние дня он садил­ся за стол три, а ино­гда и четы­ре раза; то были ран­ний зав­трак, позд­ний зав­трак, обед и ужин; все это он лег­ко выдер­жи­вал бла­го­да­ря при­выч­ке при­ни­мать рвот­ное. Несколь­ких лиц в один и тот же день он застав­лял при­гла­шать себя в раз­ное вре­мя, при­чем уго­ще­ние нико­му из них не обхо­ди­лось дешев­ле четы­рех­сот тысяч сестер­ци­ев. Наи­боль­шую сла­ву полу­чил обед, дан­ный в честь его при­бы­тия его род­ным бра­том; как гово­рят, на нем было сер­ви­ро­ва­но две тыся­чи отбор­ных рыб и семь тысяч птиц. Но и этот пир он сам пре­взо­шел тор­же­ст­вен­ным посвя­ще­ни­ем блюда, кото­рое по при­чине огром­ной его вели­чи­ны назы­вал щитом Минер­вы Гра­до­хра­ни­тель­ни­цы. В его состав вхо­ди­ли печень рыбы губа­на, фаза­ньи и пав­ли­ньи моз­ги, язы­ки фла­мин­го и моло­ки мурен. Для уло­ва послед­них от Пар­фии и до Испан­ско­го про­ли­ва были высла­ны спе­ци­аль­ные капи­та­ны и три­ре­мы. Вител­лий отли­чал­ся не толь­ко обжор­ст­вом, но так­же тем, что аппе­тит его не счи­тал­ся со вре­ме­нем и был совер­шен­но невзыс­ка­те­лен. Он не мог воз­дер­жи­вать­ся ни при жерт­во­при­но­ше­нии, ни в пути: тут же с алта­ря хва­тал мясо и лепеш­ки почти что из огня и поедал их, а в при­до­рож­ных хар­чев­нях не брез­го­вал про­ды­мив­ши­ми­ся куша­нья­ми и даже вче­раш­ни­ми и уже напо­ло­ви­ну съе­ден­ны­ми.

14. Он был готов уби­вать и каз­нить кого угод­но и по какой угод­но при­чине. Поэто­му знат­ных лиц, сво­их това­ри­щей по шко­ле и ровес­ни­ков, он при­вле­кал к себе вся­че­ски­ми уха­жи­ва­ни­я­ми и чуть ли не обе­ща­ни­я­ми соуча­стия в прав­ле­нии, а затем уби­вал посред­ст­вом раз­но­го рода каз­ней; одно­го он даже соб­ст­вен­но­руч­но умерт­вил ядом, подав его ему в ста­кане холод­ной воды, о кото­рой тот, лежа в лихо­рад­ке, попро­сил его. Труд­но было вымо­лить у него поща­ду кому-нибудь из креди­то­ров, заклад­чи­ков и пуб­ли­ка­нов, кото­рые когда-либо тре­бо­ва­ли либо долг в Риме, либо пошли­ну в путе­ше­ст­вии; одно­го из них он при­ка­зал каз­нить, когда тот явил­ся к нему с при­вет­ст­ви­ем, но тут же вер­нул его, и когда при­сут­ст­ву­ю­щие ста­ли хва­лить его мило­сер­дие, он при­ка­зал убить его при себе, гово­ря, что «жела­ет поте­шить свои гла­за»; в дру­гой раз он велел каз­нить вме­сте с отцом сыно­вей за то, что они пыта­лись вымо­лить ему про­ще­ние. Когда один рим­ский всад­ник, кото­ро­го влек­ли на казнь, вос­клик­нул: «Ведь ты мой наслед­ник!», он заста­вил его пока­зать себе заве­ща­ние и, про­чи­тав в нем, что сона­след­ни­ком ему назна­чен воль­ноот­пу­щен­ник всад­ни­ка, при­ка­зал уда­вить обо­их. Несколь­ких чело­век из плеб­са он погу­бил за то, что они во все­услы­ша­ние дур­но гово­ри­ли о цир­ко­вой пар­тии голу­бых; он решил, что они осме­ли­лись на это, толь­ко пре­зи­рая его и наде­ясь на бли­зость пере­во­рота. Одна­ко нико­го он не нена­видел в такой сте­пе­ни, как ост­ря­ков и аст­ро­ло­гов. При каж­дом доно­се на кого-либо из них он каз­нил его без суда. Его раз­дра­же­ние было вызва­но тем, что после изда­ния им эдик­та о высыл­ке аст­ро­ло­гов из Рима и Ита­лии до 1 октяб­ря тот­час рас­про­стра­ни­лась эпи­грам­ма: «В доб­рый час! Хал­деи объ­яв­ля­ют: не бывать нигде Вител­лию Гер­ма­ни­ку ко дню 1 октяб­ря». Его подо­зре­ва­ли так­же в при­част­но­сти к смер­ти мате­ри: во вре­мя ее болез­ни он буд­то бы запре­тил давать ей пищу; дело в том, что одна про­ро­чи­ца из пле­ме­ни хат­тов, на кото­рую он пола­гал­ся как на ора­кул, пред­ска­за­ла, что его власть толь­ко тогда будет проч­ной и дол­гой, если он пере­жи­вет роди­тель­ни­цу. Дру­гие же сооб­ща­ют, что мать его, тяготясь насто­я­щим и стра­шась буду­ще­го, сама про­си­ла сына дать ей яду, на что он лег­ко согла­сил­ся.

15. На вось­мом меся­це его прав­ле­ния от него отпа­ли вой­ска в Мезии и Пан­но­нии, а в замор­ских про­вин­ци­ях — вой­ска в Иудее и Сирии; они при­сяг­ну­ли Вес­па­си­а­ну, пер­вые заоч­но, вто­рые лич­но. Тогда, чтобы сохра­нить пре­дан­ность и рас­по­ло­же­ние осталь­ных, он без вся­кой меры стал ода­ри­вать их как за счет государ­ства, так и из сво­их соб­ст­вен­ных средств. Он про­из­вел так­же воен­ный набор в Риме, обя­зав­шись дать доб­ро­воль­цам после победы не толь­ко отстав­ку, но так­же все награ­ды, поло­жен­ные вете­ра­нам за пол­ную выслу­гу сро­ка. Затем, когда непри­я­тель повел энер­гич­ное наступ­ле­ние на суше и на море, он выслал про­тив него на море бра­та во гла­ве флота с ново­бран­ца­ми и отрядом гла­ди­а­то­ров, а на суше — вой­ска и коман­ди­ров, победив­ших при Бет­ри­а­ке; но повсюду он был либо побеж­ден, либо пре­дан; тогда он выго­во­рил себе от Вес­па­си­а­но­ва бра­та, Фла­вия Саби­на, непри­кос­но­вен­ность и сто мил­ли­о­нов сестер­ци­ев и вслед за тем со сту­пе­ней двор­ца объ­явил огром­ной тол­пе сол­дат, что отка­зы­ва­ет­ся от вла­сти, навя­зан­ной ему про­тив воли. Общие про­те­сты заста­ви­ли его одна­ко отсро­чить свое реше­ние. По про­ше­ст­вии ночи он, на рас­све­те, в тра­ур­ной одеж­де сошел к рост­рам и, про­ли­вая обиль­ные сле­зы, повто­рил свое вче­раш­нее заяв­ле­ние, на сей раз читая его по запис­ке. Но сол­да­ты и народ сно­ва пре­рва­ли, его, убеж­да­ли не падать духом и напе­ре­рыв обе­ща­ли ему помощь. Тогда он сно­ва обо­д­рил­ся, вне­зап­но напал на Саби­на и про­чих фла­виан­цев, кото­рые уже чув­ст­во­ва­ли себя в без­опас­но­сти, оттес­нил их в Капи­то­лий и уни­что­жил их, под­жег­ши храм Юпи­те­ра Луч­ше­го и Вели­чай­ше­го. На сра­же­ние и пожар он смот­рел из окон двор­ца Тибе­рия, сидя за обедом. Но вско­ре он рас­ка­ял­ся в им соде­ян­ном, стал сва­ли­вать вину на дру­гих и, созвав сход­ку, поклял­ся сам и заста­вил поклясть­ся дру­гих в том, что для него и для них нет ниче­го доро­же спо­кой­ст­вия государ­ства. Затем он снял с поя­са кин­жал и пере­дал его сна­ча­ла кон­су­лу; когда же тот отка­зал­ся взять его, — дру­гим маги­ст­ра­там, а затем пооче­ред­но сена­то­рам; но так как никто не при­ни­мал его, он ушел, слов­но наме­ре­ва­ясь сдать его в храм Согла­сия. Одна­ко, когда несколь­ко лиц закри­ча­ли, что он сам есть Согла­сие, он вер­нул­ся и заявил, что он не толь­ко сохра­нит у себя кин­жал, но и при­мет про­зви­ще Согла­сие.

16. Он так­же посо­ве­то­вал сена­ту отпра­вить послов и с ними дев-веста­лок с прось­бой либо о мире, либо о пре­до­став­ле­нии ему неко­то­ро­го вре­ме­ни на раз­мыш­ле­ние.

На сле­дую­щий день, когда он ожи­дал отве­та, раз­вед­чик донес, что непри­я­тель при­бли­жа­ет­ся. Он немед­лен­но сел в закры­тые носил­ки и тай­ком, толь­ко с дву­мя спут­ни­ка­ми, пека­рем и пова­ром, отпра­вил­ся на Авен­тин, в отцов­ский дом, чтобы оттуда бежать в Кам­па­нию. Но затем, на осно­ва­нии слу­ха, мимо­лет­но­го и неяс­но­го, буд­то бы мир заклю­чен, он поз­во­лил отне­сти себя обрат­но во дво­рец. Здесь он застал все уже бро­шен­ным, да и послед­ние спут­ни­ки его поки­ну­ли; тогда он надел пояс, наби­тый золоты­ми моне­та­ми, и скрыл­ся в камор­ку при­врат­ни­ка. Перед две­рью он при­вя­зал соба­ку, а дверь заста­вил кро­ва­тью и мат­ра­цем.

17. Уже сол­да­ты аван­гар­да ворва­лись во дво­рец и, не встре­тив нико­го, при­ня­лись по обык­но­ве­нию повсюду шарить. Они выта­щи­ли Вител­лия из его убе­жи­ща, ста­ли спра­ши­вать, кто он, — ибо в лицо они его не зна­ли, — а так­же, где Вител­лий; сна­ча­ла он отде­лал­ся от них ложью, но затем его все же узна­ли; тогда, под пред­ло­гом, что он может сооб­щить нечто касаю­ще­е­ся без­опас­но­сти Вес­па­си­а­на, он стал упра­ши­вать их сохра­нить ему жизнь и хотя бы поса­дить в тюрь­му; но ему скру­ти­ли назад руки, набро­си­ли пет­лю на шею и, разо­рвав одеж­ду, полу­на­го­го повлек­ли на форум. По все­му пути на Свя­щен­ной доро­ге он непре­рыв­но под­вер­гал­ся оскорб­ле­ни­ям сло­ва­ми и дей­ст­ви­ем: за воло­сы ему оття­ну­ли голо­ву назад, как это дела­ют пре­ступ­ни­кам, и, кро­ме того, еще под­пер­ли под­бо­ро­док ост­ри­ем меча, чтобы мож­но было видеть его лицо и чтобы он не опус­кал его; неко­то­рые мара­ли его нечи­стота­ми и гря­зью, дру­гие руга­ли под­жи­га­те­лем и лизо­блюдом, а часть тол­пы поно­си­ла его за физи­че­ские недо­стат­ки: ибо он имел непо­мер­но высо­кий рост, лицо баг­ро­вое от пьян­ства, тол­стый живот, одно бед­ро сла­бое от уда­ра колес­ни­цы, когда он одна­жды на скач­ках был при­служ­ни­ком Гая. Нако­нец, у Гемо­ний лег­чай­ши­ми, но часты­ми уда­ра­ми его истер­за­ли и при­кон­чи­ли, а затем крю­ком ста­щи­ли в Тибр.

18. Он погиб вме­сте с бра­том и сыном на пять­де­сят седь­мом году жиз­ни. Таким обра­зом, ока­за­лось вер­ным пред­по­ло­же­ние тех, кото­рые истол­ко­вы­ва­ли упо­мя­ну­тое нами рань­ше быв­шее в Виенне зна­ме­ние¹² так, что ему суж­де­но было попасть в руки чело­ве­ка галль­ско­го про­ис­хож­де­ния. В самом деле, он был побеж­ден пол­ко­вод­цем про­тив­ной пар­тии, Анто­ни­ем При­мом, кото­рый был уро­жен­цем Тулу­зы и в юно­сти носил про­зви­ще Бекк; это про­зви­ще зна­чит «пету­ший клюв».