Перевод Д. П. Кончаловского под общей редакцией А. М. Малецкого.
1. Императорскую власть, долгое время бывшую неустойчивой вследствие междоусобий трех принцепсов и их гибели и как бы клонящейся то туда, то сюда, взял, наконец, в свои руки и снова утвердил род Флавиев. Род этот был незнатный и знаменитых предков не имел, однако государству жалеть об этом не пришлось, даром, что Домициан, как известно, за свою алчность и жестокость понес заслуженную кару.
Тит Флавий Петрон, гражданин муниципия Реате1, во время гражданской войны служил в армии Помпея центурионом, или, может быть, добровольцем. Он спасся бегством из Фарсальского сражения и вернулся домой; ему удалось получить прощение и отставку, и он занял должность по взысканию денег на аукционах. Его сын, по прозвищу Сабин, в армии не служил (впрочем, некоторые утверждают, будто он был примипилярный центурион, а другие — будто он был простым центурионом и по болезни получил отставку) и был сборщиком 2
2. Веспасиан родился в Сабине по ту сторону Реате, в небольшом селении, по имени Фалакрины, вечером 17 ноября, в консульство Квинта Сульпиция Камерина и Гая Поппея Сабина, за пять лет до смерти Августа3; он был воспитан своей бабкой с отцовской стороны, Тертуллой, в имении близ Козы. Поэтому, и став принцепсом, он любил посещать место, где провел детство, и оставил виллу в ее прежнем виде, чтобы ничто не изменилось, к чему привык глаз; а память бабки он чтил до такой степени, что в торжественные дни пил обязательно из ее маленького серебряного кубка.
Став совершеннолетним, он долго уклонялся от сенаторского звания, невзирая на то, что его старший брат такового достиг; и только матери удалось побудить его добиваться этого звания. Она достигла этого скорее упреками, нежели просьбами или своей авторитетностью, ибо часто называла его в насмешку прислужником своего брата.
Военным трибуном он служил во Фракии; квестором по жребию получил провинцией Крит и Кирену; должности эдила он добился не сразу и получил ее едва шестым, по порядку избранных, тогда как претура досталась ему при первом же искательстве, и он был избран одним из первых кандидатов. В качестве претора он всячески старался расположить к себе Гая Калигулу, враждебно настроенного против сената: он потребовал, чтобы его победа в Германии была отпразднована внеочередными играми, и предложил, чтобы наказание заговорщикам было усилено запрещением хоронить их тела. Он принес ему также благодарность в заседании сената за то, что тот удостоил его приглашения к своему столу.
3. В это время Веспасиан взял себе в жены Флавию Домитиллу, бывшую любовницу римского всадника Статилия Капеллы, из африканского города Сабраты; она была только латинская гражданка, но затем суд рекуператоров признал ее свободорожденной и римской гражданкой, ибо ферентинец Флавий Либерал, бывший, правда, только квесторским писцом, объявил себя ее отцом. От нее Веспасиан имел детей: Тита, Домициана и Домитиллу. Свою жену и дочь он пережил, ту и другую, еще будучи частным человеком. После смерти жены он снова сошелся с своей бывшей любовницей Ценидой, вольноотпущенницей и секретаршей Антонии; он оставался в сожительстве с нею также и став императором, причем держал ее почти на положении настоящей супруги.
4. При Клавдии он по милости Нарцисса был назначен легатом легиона в Германию. Будучи переведен оттуда в Британнию, он трижды вступал в сражение с неприятелем. Он привел к покорности два весьма могущественных племени, свыше двадцати городов и ближайший к Британнии остров Векту. Все это он совершил частью под верховным командованием консулярного легата Авла Плавтия, частью же самого Клавдия. В награду за это он получил триумфальные украшения и, один за другим, два жреческих сана, кроме того должность консула, которую отправлял в течение двух последних месяцев года. Промежуток времени до своего проконсульства он провел вдали от дел и в удалении, ибо боялся Агриппины, тогда еще имевшей сильное влияние на своего сына и ненавидевшей друзей уже умершего Нарцисса.
Затем он получил по жребию в качестве провинции Африку и управлял ею безукоризненно, чем снискал себе глубокое уважение, хотя один раз во время беспорядков в Гадрумете из толпы бросали в него репой. Достоверно известно, что из провинции он вернулся, не обогатив себя, и, так как его кредит пошатнулся, ему пришлось заложить все свои имения брату, и по необходимости, чтобы жить сообразно своему рангу, он дошел до того, что стал торговать мулами; поэтому в народе ему дали прозвище «погонщик мулов». Как говорят, его уличили в том, что он вынудил двести тысяч сестерциев у одного молодого человека, которому, вопреки желанию его отца, выхлопотал звание сенатора, за что получил суровый выговор.
Он сопровождал Нерона в его поездке по Ахайе; здесь он навлек на себя весьма сильное неудовольствие тем, что во время его пения он либо то и дело выходил, либо тут же задремывал; он не только был исключен из свиты, но и лишен доступа ко двору, и удалился в маленький глухой городок; здесь он и жил укромно, опасаясь даже за свою жизнь, пока совершенно неожиданно ему не была предложена провинция и командование армией.
По всему Востоку упорно держалось убеждение, что по велению судьбы около этого времени выходцы из Иудеи должны овладеть властью во всем мире. Как оказалось потом, это предсказание имело в виду римского императора, но иудеи отнесли его к себе и подняли восстание; они убили своего наместника и, кроме того, разбили легата Сирии, явившегося с войсками на помощь, причем отняли у него орла. Для подавления этого восстания нужен был полководец деятельный, с более значительным войском, в то же время такой, которому можно было без опасений поручить командование. Выбор пал, преимущественно перед другими, на Веспасиана, как на командира испытанной энергии и в то же время человека совершенно не опасного по причине его незнатного происхождения и негромкого имени. К войскам провинции он прибавил два легиона, восемь эскадронов, десять когорт, а в число легатов взял старшего сына. Как только он прибыл к месту назначения, он обратил на себя также взоры соседних провинций, так как тотчас поднял дисциплину войск, а в первых же битвах сражался столь ревностно, что при осаде замка получил удар камнем в колено, а в щит его вонзилось несколько стрел.
5. Происходившая после Нерона и Гальбы борьба между Отоном и Вителлием подала ему надежду на достижение власти, — надежду, которая зародилась в нем уже давно на основании следующих предзнаменований.
В подгородном имении Флавиев был старый дуб, посвященный Марсу; при каждом из трех разрешений Веспасии от бремени у него внезапно вырастала от ствола ветвь, без сомнения предвещавшая судьбу каждого новорожденного: первая ветвь была тонка и быстро засохла, и в соответствии с этим также и родившаяся девочка не выжила и года; вторая ветвь вышла мощная и раскидистая, предвещавшая большое счастье; третья же была подобна целому дереву. Поэтому, как говорят, отец Веспасиана, Сабин, получивший подтверждение знамения также гаданием по внутренностям жертвы, объявил своей матери, что у нее родился внук, будущий Цезарь. Она же в ответ на это только рассмеялась и выразила удивление, что «она еще в своем уме, а сын ее уж помутился».
Позже, когда Веспасиан был эдилом, Гай Цезарь, разгневавшись на его нерадение о чистоте улиц, приказал солдатам наложить грязи в пазуху его тоги; тогда нашлись люди, которые истолковали это так, что настанет время, когда государство, попираемое и осиротелое вследствие гражданской смуты, попадет, в конце концов, под его попечение и как бы в некое спокойное лоно.
Однажды, когда он завтракал, чья-то чужая собака втащила с улицы человеческую руку4 и бросила ее под стол. Другой раз, когда он обедал, бык от плуга, сбросив ярмо, ворвался в столовую, разогнал прислугу и, словно внезапно ослабев, упал к ногам Веспасиана, возлежавшего за столом, и склонил перед ним выю. На дедовском его поле кипарисовое дерево при тихой погоде было вырвано с корнем и повалилось, а на следующий день снова оказалось стоящим более цветущим и крепким, чем было прежде.
Находясь в Ахайе, он увидел во сне, что счастье его и его близких начнется, коль скоро Нерону вырвут зуб; случилось так, что на следующий день в атрий вошел врач и показал ему только что вырванный им зуб.
Когда в Иудее он вопрошал оракул бога Кармела5, он получил утвердительные ответы, что, что бы он ни замышлял и как бы ни были велики его желания, все должно исполниться; а один из знатных пленников, Иосиф, заключенный в оковы, настойчиво утверждал, что вскоре он будет освобожден тем же Веспасианом, но уже императором. Также из Рима сообщали о предсказаниях: в последние дни Нерону во сне было указание, чтобы он перевез колесницу Юпитера Лучшего и Величайшего из святилища в дом Веспасиана, а оттуда в цирк. Несколько позже, когда Гальба входил в комиции для вступления во вторичное консульство, статуя Божественного Юлия сама собою повернулась к востоку. При Бетриаке, раньше чем началась битва, два орла на глазах у всех бросились друг на друга, и когда один из них победил, то с востока появился третий и прогнал победителя.
6. Несмотря на все эти предзнаменования, Веспасиан, хотя его солдаты показывали большую готовность и побуждали его, выступил только после того, как его принудило к этому случайно проявившееся расположение к нему со стороны незнакомых и далеких от него отрядов.
От каждого из трех легионов стоявшего в Мезии войска было послано по две тысячи солдат на помощь Отону; хотя, выступив в поход, они получили известие, что Отон побежден и покончил с собою, — тем не менее, словно не очень веря слуху, они дошли до Аквилеи. Здесь пользуясь случаем и ослаблением дисциплины, они предались всякого рода грабежам, а затем стали бояться, как бы по возвращении им не пришлось отвечать и подвергнуться наказанию; поэтому они стали совещаться о выборе и провозглашении нового императора. Они считали, что они не хуже испанского войска с его Гальбой или преторианцев с их Отоном или германского с его Вителлием. Тут стали называть имена легатов-консуляров, сколько и где их в то время было, причем отвергали их, одних по одним, других по другим причинам. Некоторые солдаты третьего легиона, в конце правления Нерона перемещенного из Сирии в Мезию, стали превозносить Веспасиана похвалами. Тогда все сошлись на нем и тут же написали его имя на всех знаменах. Правда, в то время дело это заглохло, ибо когорты были постепенно приведены к повиновению. Однако о случившемся распространился слух, и префект Египта, Тиберий Александр, 1 июля первый привел к присяге Веспасиану свои легионы. Впоследствии этот день стал соблюдаться как первый день его принципата. Затем, 11 июля, ему лично принесло присягу также войско в Иудее.
Предприятию Веспасиана всего больше содействовало ходившее по рукам письмо к Веспасиану покойного Отона, — неизвестно, подлинное или подложное, — который перед смертью заклинал его отмстить за него и поручал государство его заботам. Помог также распространившийся в то же время слух, будто Вителлий, в случае победы, намерен произвести перемещения в зимних стоянках войск и германские легионы перевести на Восток, где служба безопаснее и легче; наконец, помогли ему один из правителей провинций Лициний Муциан, и один из царей, парфянин Вологез: первый — тем, что прекратил вражду, которую он открыто питал к нему в то время из зависти, и предложил помощь сирийского войска, второй же — тем, что предложил ему сорок тысяч стрелков.
7. Итак, гражданская война началась. Веспасиан послал в Италию войска и полководцев, а сам, между тем, отправился в Александрию, чтобы завладеть этим ключом к Египту. Здесь, предварительно удалив всех, он один вошел в храм Сераписа, чтобы получить знамение о прочности своей власти; после того как, долго помолившись богу об оказании ему милости, он, наконец, обернулся, его взорам предстал его вольноотпущенник Базилид, приносящий, согласно тамошнему обычаю, священные ветви, венки и жертвенные пироги; а между тем, было известно, что Базилида никто в храм не впускал, да и давно уже вследствие нервной болезни он не мог ходить и находился в отсутствии в далеком расстоянии отсюда. И тотчас было получено письмо, извещающее о поражении войск Вителлия у Кремоны и о гибели его самого в Риме.
Веспасиану недоставало авторитета и как бы некоего величия по причине неожиданности и новизны его власти. Однако недостающее он получил. Когда он сидел перед трибуналом, то два простолюдина, один слепой, другой с больной ногой, обратились к нему, прося его исцелить их болезни, как это было указано им во сне Сераписом: зрение он вернет, плюнув в глаза, а ногу вылечит, если соблаговолит коснуться ее своей пятой. Хотя он и не поверил, что дело хоть сколько-нибудь может удаться, и потому не решился даже попытаться, однако, в конце концов, уступая настояниям друзей, он на глазах толпы попробовал то и другое, и исцеление удалось. В то же время в Тегее, в Аркадии, по внушению прорицателей в священном месте были выкопаны сосуды старинной работы, и на них оказалось изображение человека, похожего на Веспасиана.
8. Таков был Веспасиан и такова была его слава, когда он вернулся в Рим. Он отпраздновал триумфом победу над иудеями; затем, сверх первого своего консульства, он был консулом еще восемь раз; он облекал себя также и властью цензора и в течение всего своего правления ни к чему не относился с таким рвением, как к тому, чтобы в первую очередь поднять на ноги почти поверженное и расшатанное государство, а затем и вернуть ему блеск.
Солдаты, одни возгордившись победой, другие озлобленные своим бесчестием, дошли до последнего предела разнузданности и наглости; но и в среде провинций, автономных общин империи, а также некоторых вассальных царств происходили довольно серьезные волнения. Ввиду этого Веспасиан большую часть солдат Вителлия уволил в отставку и привел к подчинению, солдатам же победителям не только не дал никаких чрезвычайных наград, но и законные их требования удовлетворил с значительным опозданием. Он старался не упускать случая поднять дисциплину: так, одному юноше, который, благоухая духами, явился благодарить его за пожалованную ему командную должность, он уже самой манерой обращения показал свое презрение, да еще сделал ему суровое замечание, сказав: «Я предпочел бы, чтобы от тебя воняло чесноком», а назначение его на должность взял обратно. Морские солдаты, которые от Остии и Путеол поочередно ходят пешком в Рим, просили его ввести им выплату денег на обувь6; он оставил их просьбу без ответа и, не довольствуясь этим, приказал бегать босиком, что они с тех пор и делают.
Ахайя, Ликия, Родос, Византия, Самос лишились своей свободы, а горная Киликия и Коммагена, до тех пор бывшие царствами, были превращены в провинции. В Каппадокии, по причине постоянных набегов варваров, Веспасиан увеличил количество легионов и определил, чтобы ею управлял не римский всадник, но бывший консул.
Вследствие прежних пожаров и разрушений домов внешний вид Рима стал совершенно обезображен. Веспасиан разрешил всем желающим занимать и застраивать пустые участки, если их настоящие владельцы медлили сделать это. Он приступил к реставрации Капитолия и лично принял участие в уборке мусора, вынесши вон некоторое количество мусора на собственной спине. Он предпринял восстановление трех тысяч бронзовых плит с надписями, уничтоженных огнем, и для этой цели отовсюду старался достать их копии; это были прекраснейшие и древнейшие государственные документы, в том числе существовавшие почти от основания города решения сената и постановления народного собрания о союзах, договорах и привилегиях, дарованных кому бы то ни было. 9. Он построил также и новые здания: храм Мира рядом с форумом, храм Божественного Клавдия на Целийском холме, начатый было Агриппиной, но почти до основания разрушенный Нероном, а также амфитеатр в центре города, который, по его сведениям, проектировал Август.
Ряды высших сословий поредели вследствие насильственной гибели многих их членов и засорились вследствие давнишнего небрежения о их достойном составе. Пересмотром списков сената и всаднического сословия Веспасиан очистил их и пополнил, причем лица недостойные были удалены, а самые порядочные элементы из италиков и провинциалов были приняты в их число. А дабы показать, что каждое из обоих сословий отличается от другого не столько степенью присущей ему свободы, сколько достоинством, он по поводу одного резкого спора между сенатором и римским всадником вынес такую резолюцию: «Бранить сенатора не разрешается, но ответить бранью на его брань есть законное право гражданина».
10. Число судебных тяжб повсюду возросло чрезвычайно, ибо старые тяжбы еще оставались нерешенными за перерывом в судопроизводстве, а к ним в связи со смутным временем прибавлялись еще новые. Веспасиан выбрал по жребию людей, которые восстановили бы владельцам похищенное у них во время войны, а дела, подлежащие компетенции центумвиров7, разбора которых тяжущиеся, по-видимому, вряд ли дождались бы при своей жизни, решили бы в чрезвычайном порядке, сведя их к возможно меньшему числу.
11. Распущенность и роскошь, вследствие отсутствия сдержек, превзошли всякую меру. По инициативе Веспасиана сенат постановил, чтобы всякая женщина, вступившая в брак с чужим рабом, сама считалась рабыней и чтобы кредиторы, ссудившие деньги сыновьям, стоящим в отцовской власти, не имели права взыскивать долг, даже после смерти отца.
12. В остальном он с первого же дня принципата и до самого конца показал себя доступным и снисходительным, причем не только не скрывал своего скромного положения в прежние годы, но постоянно старался напоминать о нем. Поэтому, когда кто-то попробовал вывести род Флавиев от основателей Реате и от спутника Геркулеса, гробница которого стоит на Салариевой дороге, он только посмеялся этой выдумке. Его так мало привлекали внешние знаки отличия, что в день триумфа, утомленный медленностью и скукой торжественной процессии, он не удержался от восклицания: «Я по заслугам наказан за то, что, будучи стариком, так безрассудно желал себе триумфа, словно это был мой долг перед предками или предмет собственной моей прежней надежды!» Даже трибунскую власть и титул отца отечества он принял только много позже. Обычай же обыскивать лиц, являвшихся к нему с приветствием, он упразднил еще во время гражданской войны.
13. Он чрезвычайно снисходительно относился к откровенности друзей, намекам адвокатов и строптивости философов. Лициний Муциан, известный своим противоестественным развратом, полагаясь на свои заслуги, не особенно почтительно обращался с ним; порицать его за это Веспасиан позволял себе только заочно, да и то лишь так, что, жалуясь на него кому-либо из общих друзей, заканчивал свои слова замечанием: «я-то ведь мужчина»8. Он даже похвалил Сальвия Либерала, который, защищая одного богача, посмел сказать: «Что за дело Цезарю, что у Гиппарха сто миллионов сестерциев?» Циник Димитрий при встрече с Веспасианом в пути после своего осуждения, не почел нужным ни встать перед ним, ни поклониться ему, — напротив, даже проворчал какое-то ругательство; Веспасиан ограничился тем, что назвал его «собакой».
14. Он совершенно не помнил обид и вражды и не мстил за них. Дочери своего врага Вителлия он устроил блестящую партию и дал ей богатое приданое. Когда при Нероне ему был запрещен доступ ко двору, и он робко спрашивал, что ему делать и куда деваться, один из придворных, заведующих доступом к принцепсу, выгоняя его, посоветовал ему «убираться в Морбовию»9. Когда этот придворный теперь просил у него прощения, он ограничился только гневными упреками, да и сказал ему приблизительно что-то в том же роде. Он совершенно не поддавался увещаниям погубить кого-либо на основании одних подозрений или опасений: так, когда друзья убеждали его остерегаться некоего Меттия Помпузиана, ибо существовало общее мнение, что в силу его гороскопа ему суждено стать императором, он не только не послушал их, но и сделал Меттия консулом, причем уверял, что он когда-нибудь вспомнит об этом благодеянии.
15. Среди наказанных им не легко найти такого, который подвергся бы наказанию без вины, разве только это происходило в его отсутствие или без его ведома или против его воли и с помощью обмана. Когда он вернулся из Сирии, Гельвидий Приск, единственный из всех, называл его частным именем Веспасиан и, будучи претором, во всех своих эдиктах не оказывал ему никакого уважения и не упоминал о нем. Веспасиан разгневался на него только после того, как тот с неслыханной наглостью почти что накричал на него, как на подчиненного. Даже этого человека, которого он сначала отправил в ссылку, а затем приказал умертвить, он очень хотел каким-нибудь образом оставить в живых и отправил людей с приказанием вернуть назад убийц; и он спас бы Гельвидия, если бы ему обманным образом не доложили, будто тот уже убит. Вообще же он ни разу не порадовался ничьей гибели, и даже заслуженные казни вызывали у него слезы и сетования.
16. Единственно, в чем его обвиняли справедливо, это жадность к деньгам. Не довольствуясь восстановлением налогов, отмененных при Гальбе, он ввел еще новые, и очень обременительные, увеличил подати провинций, причем некоторым их даже удвоил, и открыто занимался торговыми операциями, не подобающими даже частному лицу, причем покупал товар лишь для того, чтобы потом распродать его с барышом. Он не задумываясь продавал кандидатам должности, а находящимся под судом, как невинным, так и виновным, — оправдание. Существует даже, мнение, что он нарочно переводил на более важные должности самых алчных прокураторов, чтобы затем осудить их, когда они станут еще более богатыми; говорили, что он пользовался ими, как губками: намачивал, когда они были сухи, и выжимал, когда они наполнялись влагой.
Некоторые говорят, что такая жадность была у него врождена от природы; такой упрек сделал ему один старик-пастух, которого он отказался безвозмездно отпустить на волю, о чем тот умолял его вскоре после принятия им императорской власти; при этом пастух воскликнул: «Лиса меняет шерсть, но не нрав свой». Напротив, есть и такие, которые думают, что к хищению и грабежу ему пришлось прибегнуть по необходимости, вследствие полного оскудения эрария и фиска, что он официально констатировал в самом начале принципата, заявив, что «для государства, чтобы существовать, необходимо сорок тысяч миллионов сестерциев»10. Последнее кажется тем правдоподобнее, что и худо нажитому он давал наилучшее применение.
17. Будучи весьма щедр по отношению к людям всякого положения, он пополнил некоторым сенаторам их состояние, небогатым консулярам дал ежегодное содержание в пятьсот тысяч сестерциев; множество городов по всей империи, пострадавших от землетрясений или пожаров, восстановил в лучшем против прежнего виде; оказывал широкое покровительство талантам и искусствам. 18. Он первый назначил содержание из императорской казны латинским и греческим профессорам красноречия, в размере ста тысяч сестерциев ежегодно; выдающихся поэтов и художников, например реставратора Косской Венеры и Колосса11, он щедро одаривал и оплачивал большим жалованьем; также и механику, который предложил с небольшими издержками доставить на Капитолий огромные колонны, он выдал за изобретение щедрую награду, но, впрочем, оставил его без использования, заявив, что «ему надо дать заработок простому народу».
19. На играх, устроенных по случаю посвящения восстановленной сцены Марцеллова театра, он возобновил также постановку старинных пьес. Трагическому актеру Аппеллару он дал четыреста тысяч сестерциев, певцам Терпну и Диодору — по двести тысяч, некоторым иным — по сто, и самое меньшее — по сорок тысяч, не считая множества золотых венков. Он постоянно устраивал пиры, притом большие и роскошные, желая дать доход торговцам съестных припасов. Во время Сатурналий он раздавал за столом подарки мужчинам, а в день 1 марта — женщинам. Но и при такой щедрости он не мог освободиться от прежней своей дурной репутации, созданной ему алчностью. Александрийцы по-прежнему называли его Кибиосактом12, по имени своего древнего царя, отличавшегося гнусной скупостью. Даже на его похоронах, когда главный мимический актер Фавор, представлявший, как полагается, его особу и изображавший его поступки и слова при жизни, во всеуслышание спросил прокураторов, во что обошлось торжество его похорон, и услышал в ответ цифру «десять миллионов сестерциев», воскликнул: «Дайте мне сто тысяч, а затем бросайте меня хоть в Тибр».
20. Веспасиан был приземист, с плотными и крепкими членами, выражение его лица было таково, словно он делал потуги для испражнения; по этому поводу один остряк удачно пошутил в ответ на его просьбу сказать что-либо остроумное и на его счет: «Скажу, когда ты кончишь испражняться». Здоровье его было превосходно, хотя для поддержания его он сам делал себе только известное количество растираний горла и прочих членов в бане, в отделении для игры в мяч, а кроме того один день в месяц воздерживался от пищи.
21. Порядок жизни был у него такой. Будучи принцепсом, вставал он всегда рано, даже до рассвета, прочитывал письма и официальные донесения, затем принимал друзей, приходивших с утренними приветствиями, причем во время приема обувался и одевался; после этого, покончив с очередными делами, он совершал прогулку, после которой ложился отдыхать с какой-нибудь из наложниц, которых на место покойной Цениды завел у себя великое множество; из этого уединения он переходил в баню и оттуда в столовую. Ни в какое иное время дня не бывал он более доступен и покладист, и домашние старательно пользовались этим моментом для обращения к нему с какой-либо просьбой.
22. За обедом, будучи и вообще весьма обходителен, он любил развлекаться шутками. Ему было свойственно едкое остроумие, доходившее даже до шутовства и грубости, причем он не воздерживался и от непристойностей. Тем не менее, ему принадлежат также и некоторые тонкие остроты, как, например, следующие. Бывшего консула, Местрия Флора, который убеждал его, что надо говорить plaustra (повозки), а не plostra, он на следующий день, здороваясь, назвал «Флауром». Когда одна женщина, уверявшая, что умирает от любви к нему, сумела навязаться ему в любовницы, и он за проведенную с нею ночь подарил ей четыреста тысяч сестерциев, то на вопрос управляющего, под какой статьей вписать эту сумму в расход, он ответил: «за пылкую страсть к Веспасиану». 23. Он умел также весьма кстати сказать греческие стихи; так, о вольноотпущеннике Цериле, который, будучи очень богат, в свое время старался избегать требований со стороны фиска и для этого переменил имя и стал называться Лахесом и выдавать себя за свободорожденного, он сказал:
| ὦ Λάχης, Λάχης, ἐπὰν ἀποθάνῃς, αὖθις ἐξ ἀρχῆς ἔσει σὺ Κηρύλος13. |
Но в особенности прибегал он к острословию, когда дело шло о его неблаговидной наживе, причем остротой старался ослабить вызванную этим досаду и все обратить в шутку.
Один из его любимых слуг просил его дать место управляющего человеку, которого он выдавал за своего брата; Веспасиан отсрочил свой ответ и призвал к себе самого кандидата; взяв с него деньги, обещанные им своему ходатаю, он тотчас же дал ему назначение; когда же слуга напомнил ему об этом деле, он сказал: «Ищи себе другого брата, ибо этот, которого ты считаешь своим, на самом деле мой». Однажды в дороге он заподозрил, что погонщик, соскочивший якобы для ковки мулов, сделал это в действительности, чтобы дать просителю возможность и время обратиться к нему со своим делом; поэтому он спросил его: «Сколько принесла тебе ковка?» и взял с него часть полученных им денег. Когда его сын Тит упрекал его за то, что он даже на мочу умудрился наложить пошлину, он поднес к его носу деньги, полученные при первом же платеже, испросил, «ощущает ли он противный запах», и когда тот ответил отрицательно, сказал: «А ведь деньги-то от мочи». Когда депутаты одного города сообщили ему о решении поставить ему на общественный счет дорогостоящую колоссальную статую, он велел им ставить ее немедленно и, протянув пустую ладонь, сказал: «Подножие готово». Даже в страхе и опасности смерти он не переставал шутить. Так, когда, среди прочих знамений, внезапно открылись двери Мавзолея, а на небе появилась звезда с хвостом, он сказал, что первое знамение относится к Юнии Кальвине, принадлежавшей к роду Августа, а второе — к парфянскому царю, который носит длинные волосы. При первом же приступе смертельной болезни он сказал: «Увы, я, кажется, становлюсь богом»14.
24. В свое девятое консульство, находясь в Кампании, он почувствовал легкие припадки этой болезни и тотчас же вернулся в Рим, а оттуда проследовал в Кутилии и в имение близ Реате, где обычно ежегодно проводил лето. Здесь, при усиливающейся болезни, он вследствие употребления холодной воды испортил себе еще и кишечник; тем не менее он, как обычно, выполнял свои обязанности императора и даже выслушивал, лежа в постели, депутации; внезапно у него случился сильный понос, лишивший его сил. Тогда он объявил, что «император должен умереть на ногах», и пока старался подняться и опереться, скончался на руках поддерживавших его, 23 июня15, имея от роду шестьдесят девять лет, один месяц и семь дней.
25. По общему мнению, он так твердо верил в определенное звездами назначение свое и своей семьи, что после неоднократно составлявшихся против него заговоров решился утверждать в сенате, что «ему наследуют либо сыновья, либо никто». Говорят, он видел однажды во сне весы, стоящие посреди вестибюля Палатинского дворца и находящиеся в равновесии, причем в одной их чашке были Клавдий и Нерон, в другой же он сам с сыновьями. Так и вышло: ибо те двое и он с сыновьями находились у власти равное количество лет.
ПРИМЕЧАНИЯ
