О знаменитых иноземных полководцах

XVII. Агесилай

1. Лакеде­мо­ня­ни­на Аге­си­лая* про­сла­ви­ли мно­гие писа­те­ли, в том чис­ле — сокра­тик Ксе­но­фонт, дово­див­ший­ся ему близ­ким дру­гом¹. Сна­ча­ла Аге­си­лай борол­ся за цар­скую власть с пле­мян­ни­ком сво­им Лео­ти­хидом. Дело в том, что по обы­чаю пред­ков лакеде­мо­ня­нам издрев­ле пола­га­лось иметь двух царей, быв­ших тако­вы­ми ско­рее по назва­нию, чем по вла­сти; они про­ис­хо­ди­ли из двух семей Прок­ла и Эври­сфе­на, кото­рые в потом­стве Герак­ла были пер­вы­ми царя­ми Спар­ты. В их среде никто не мог занять место, при­над­ле­жав­шее дру­гой семье, каж­дая сохра­ня­ла свой порядок насле­до­ва­ния. Преж­де все­го учи­ты­ва­ли пра­ва стар­ше­го из сыно­вей скон­чав­ше­го­ся пра­ви­те­ля, а если царь не остав­лял потом­ства муж­ско­го пола, тогда изби­ра­ли бли­жай­ше­го его род­ст­вен­ни­ка. Умер царь Агис, брат Аге­си­лая. После него остал­ся сын Лео­ти­хид, кото­ро­го отец не при­зна­вал сво­им ребен­ком, но, уми­рая, объ­явил сво­им сыном. Он-то и оспа­ри­вал цар­ский сан у дяди сво­его Аге­си­лая, одна­ко не достиг желан­ной цели. Бла­го­да­ря под­держ­ке Лисанд­ра, чело­ве­ка, как я рас­ска­зы­вал, вли­я­тель­но­го и в то вре­мя могу­ще­ст­вен­но­го, пред­по­чте­ние отда­ли Аге­си­лаю.

2. Едва полу­чив власть, тот уго­во­рил лакеде­мо­нян отпра­вить вой­ско в Азию и начать вой­ну с царем, дока­зы­вая, что луч­ше сра­жать­ся в Азии, чем в Евро­пе². Ибо про­шел слух, что Арта­к­серкс гото­вит флот и сухо­пут­ную армию для напа­де­ния на Гре­цию. Полу­чив раз­ре­ше­ние, Аге­си­лай вос­поль­зо­вал­ся им столь стре­ми­тель­но, что при­вел вой­ско в Азию преж­де, чем цар­ские сатра­пы узна­ли о его выступ­ле­нии в поход, вслед­ст­вие чего застиг их всех неожи­дан­но и врас­плох. Узнав об этом, Тис­са­ферн, самый вли­я­тель­ный тогда сре­ди цар­ских намест­ни­ков, запро­сил у спар­тан­ца пере­ми­рия — яко­бы для того, чтобы попы­тать­ся при­ми­рить лакеде­мо­нян с царем, а на самом деле — чтобы под­гото­вить вой­ска³. Ему было дано 3 меся­ца сро­ку. Обе сто­ро­ны покля­лись, что будут хра­нить мир без обма­на, и Аге­си­лай испол­нял дого­вор с вели­чай­шей неукос­ни­тель­но­стью, а Тис­са­ферн, напро­тив, толь­ко и зани­мал­ся тем, что гото­вил­ся к войне. Хотя спар­та­нец все пони­мал, одна­ко оста­вал­ся вер­ным клят­ве и гово­рил, что ему будет боль­шая поль­за от того, что Тис­са­ферн сво­им веро­лом­ст­вом оттал­ки­ва­ет от себя людей и гне­вит богов; он же, Аге­си­лай, бла­го­че­сти­ем сво­им под­ни­ма­ет дух вой­ска, видя­ще­го, что боги на его сто­роне, и при­об­ре­та­ет бла­го­склон­ность людей, кото­рые обыч­но сочув­ст­ву­ют тому, кто про­яв­ля­ет вер­ность.

3. Когда истек срок пере­ми­рия, Тис­са­ферн стя­нул все свои вой­ска в Карию. Он не сомне­вал­ся, что про­тив­ник нане­сет глав­ный удар по этой обла­сти, посколь­ку там рас­по­ла­га­лись мно­гие усадь­бы само­го сатра­па и счи­та­лась она тогда бога­тей­шим кра­ем. Но Аге­си­лай повер­нул во Фри­гию⁴ и разо­рил ее преж­де, чем Тис­са­ферн тро­нул­ся с места. Ода­рив сол­дат бога­той добы­чей, он отвел армию на зиму в Эфес и, заведя там ору­жей­ные мастер­ские, тща­тель­ней­шим обра­зом изгото­вил­ся к войне. А чтобы вои­ны ста­ра­лись воору­жить­ся как мож­но луч­ше и кра­си­вее, он уста­но­вил награ­ды для тех, кто про­яв­лял в этом деле осо­бое рве­ние. Тот же порядок учредил он и для воен­ных упраж­не­ний — кто в них отли­чал­ся, тому он вру­чал бога­тые подар­ки. Бла­го­да­ря это­му он добил­ся того, что вой­ско его ока­за­лось вели­ко­леп­но сна­ря­жен­ным и обу­чен­ным. Когда же по его рас­че­ту наста­ло вре­мя выво­дить армию с зим­ней сто­ян­ки, он сооб­ра­зил, что если объ­явит откры­то, куда дер­жит путь, то вра­ги ему не пове­рят и сосре­дото­чат свои силы в дру­гих обла­стях, не сомне­ва­ясь, что он сде­ла­ет не так, как ска­жет. И в самом деле, когда он заявил, что идет на Сар­ды, Тис­са­ферн решил защи­щать все ту же Карию, обна­ру­жив же свою ошиб­ку и поняв, что побеж­ден хит­ро­стью, с опозда­ни­ем высту­пил на помощь сво­им. На место он при­был, когда Аге­си­лай, опу­сто­шив мно­гие обла­сти, завла­дел уже боль­шой добы­чей. А спар­та­нец, видя, что непри­я­тель пре­вос­хо­дит его в кон­ни­це, неиз­мен­но укло­нял­ся от боя на рав­нине и всту­пал в сра­же­ние в тех местах, где пре­иму­ще­ство было за пехотой. Таким обра­зом во всех бит­вах он обра­щал в бег­ство гораздо силь­ней­шие рати про­тив­ни­ка и вел дело в Азии так, что все счи­та­ли его победи­те­лем⁵.

4. И вот когда он уже поду­мы­вал дви­нуть­ся в Пер­сию и уда­рить на само­го царя, из дома явил­ся к нему вест­ник, послан­ный эфо­ра­ми, и сооб­щил, что афи­няне и бео­тий­цы объ­яви­ли лакеде­мо­ня­нам вой­ну; поэто­му Аге­си­лая про­си­ли воз­вра­тить­ся без про­мед­ле­ния⁶. В этом слу­чае при­ме­ча­тель­ной ока­за­лась его вер­ность дол­гу, не усту­пав­шая воин­ской доб­ле­сти: стоя во гла­ве победо­нос­но­го вой­ска и лелея осно­ва­тель­ную надеж­ду заво­е­вать пер­сид­ское цар­ство, он с таким сми­ре­ни­ем пови­но­вал­ся заоч­но­му при­ка­зу вла­стей, как буд­то был про­стым граж­да­ни­ном в Народ­ном Собра­нии Спар­ты. О, если бы наши пол­ко­вод­цы сле­до­ва­ли его при­ме­ру! — Но не о них речь. Аге­си­лай бога­тей­ше­му цар­ству пред­по­чел доб­рое имя и решил, что слав­нее под­чи­нить­ся оте­че­ским зако­нам, чем заво­е­вать Азию. Рас­суж­дая так, он пере­пра­вил вой­ско через Гел­лес­понт, при­чем дей­ст­во­вал так быст­ро, что за 30 дней про­шел тот путь, на кото­рый Ксеркс потра­тил год. Когда он нахо­дил­ся уже неда­ле­ко от Пело­пон­не­са, афи­няне, бео­тий­цы и про­чие их союз­ни­ки попы­та­лись пре­гра­дить ему доро­гу у Коро­неи. Всех их он раз­бил в боль­шом сра­же­нии⁷. Сла­ва этой победы воз­рос­ла отто­го, что, когда мно­гие бег­ле­цы укры­лись в хра­ме Минер­вы и у Аге­си­лая спро­си­ли, что он при­ка­жет с ними делать, он, неод­но­крат­но ранен­ный в бою и как буд­то раз­дра­жен­ный на всех, скре­стив­ших с ним ору­жие, поста­вил бла­го­че­стие выше гне­ва и запре­тил их тро­гать. Так посту­пал он не толь­ко в Гре­ции, ува­жая свя­тость хра­мов, но весь­ма бла­го­че­сти­во щадил так­же куми­ры и алта­ри вар­ва­ров. И он гова­ри­вал, что удив­ля­ет­ся, поче­му не счи­та­ют­ся свя­тотат­ца­ми люди, кото­рые оби­жа­ют при­бе­гаю­щих к защи­те богов, и отче­го осквер­ни­те­ли бла­го­че­стия не под­вер­га­ют­ся тяж­кой каре напо­до­бие хра­мо­вых воров.

5. После это­го сра­же­ния вся вой­на сосре­дото­чи­лась око­ло Корин­фа и пото­му полу­чи­ла назва­ние Коринф­ской. Как-то, коман­дуя вой­ском, Аге­си­лай истре­бил здесь в одном сра­же­нии 10 тыс. вра­гов. Такое пора­же­ние явно подо­рва­ло силы про­тив­ни­ка, но Аге­си­лай, будучи глу­бо­ко рав­но­ду­шен к гром­кой сла­ве, скор­бел об уча­сти Гре­ции — о том, что по вине непри­я­те­ля его победа унес­ла столь­ко жиз­ней; ведь если бы гре­ки были бла­го­ра­зум­ны, они мог­ли бы исполь­зо­вать это мно­же­ство вои­нов для изни­что­же­ния пер­сов⁸. А когда Аге­си­лай загнал непри­я­те­лей в сте­ны горо­да и мно­гие убеж­да­ли его штур­мо­вать Коринф, он отка­зал­ся, ссы­ла­ясь на то, что это не соот­вет­ст­ву­ет его чести, посколь­ку его дело — усми­рять про­ви­нив­ших­ся, а не раз­ру­шать зна­ме­ни­тей­шие горо­да Гре­ции. Если мы, — ска­зал он, — захо­тим истре­бить тех, кто сто­ял с нами про­тив вар­ва­ров, то разо­бьем сами себя, не утруж­дая послед­них; после это­го они лег­ко поко­рят нас, когда им взду­ма­ет­ся⁹.

6. Меж­ду тем на долю лакеде­мо­нян выпал зна­ме­ни­тый раз­гром при Левк­тре¹⁰. Несмот­ря на мно­гие уго­во­ры, Аге­си­лай отка­зал­ся идти в тот поход, уга­дав яко­бы исход дела по гада­нию. А когда Эпа­ми­нонд оса­дил Спар­ту, город без стен, он выка­зал себя таким искус­ным пол­ко­вод­цем, что всем тогда ста­ло ясно: не будь Аге­си­лая — не ста­ло бы Спар­ты. В этих край­них обсто­я­тель­ствах наход­чи­вость его обер­ну­лась всем во спа­се­ние. Слу­чи­лось так, что неко­то­рые юно­ши, убо­яв­шись насту­паю­ще­го про­тив­ни­ка, заду­ма­ли пере­бе­жать к фиван­цам и заня­ли холм за горо­дом. Аге­си­лай, пони­мав­ший, какая огром­ная опас­ность воз­никнет, если узна­ют, что кто-то пыта­ет­ся пере­ки­нуть­ся к вра­гу, явил­ся туда со сво­ей сви­той и похва­лил реше­ние моло­дых людей занять это место, как буд­то они сде­ла­ли это с доб­ры­ми наме­ре­ни­я­ми и он пони­ма­ет, что так и сле­до­ва­ло посту­пить. Под­ку­пив юно­шей этой при­твор­ной похва­лой, он при­со­еди­нил к ним сво­их това­ри­щей и оста­вил их охра­нять холм. А те, при­няв в свои ряды непри­част­ных к пла­ну людей, не осме­ли­лись тро­нуть­ся с места, тем более что счи­та­ли свой замы­сел не рас­кры­тым.

7. Несо­мнен­но, после бит­вы при Левк­тре лакеде­мо­няне нико­гда уже не опра­ви­лись и не вос­ста­но­ви­ли преж­ней сво­ей вла­сти. Аге­си­лай меж­ду тем непре­стан­но про­дол­жал при­но­сить оте­че­ству посиль­ную поль­зу. Так, посколь­ку лакеде­мо­няне осо­бен­но нуж­да­лись в день­гах, он ока­зы­вал помощь всем мятеж­ни­кам, отпа­дав­шим от Царя и, полу­чая от них боль­шие сред­ства, под­дер­жи­вал роди­ну¹¹. При этом самое уди­ви­тель­ное заклю­ча­лось в том, что, хотя к нему сте­ка­лись бога­тей­шие награ­ды от царей, кня­зей и горо­дов, ни разу ниче­го не при­нес он в свой дом и ни в чем не изме­нил лакон­ским обы­ча­ям и лакон­ско­му пла­тью. Он доволь­ст­во­вал­ся тем самым домом, в кото­ром жил Эври­сфен, родо­на­чаль­ник его пред­ков; вхо­дя­щий в него не мог заме­тить ни еди­но­го про­яв­ле­ния жад­но­сти или рос­ко­ши, напро­тив — видел мно­го при­зна­ков скром­но­сти и воз­дер­жа­ния; и постро­е­но это жили­ще было так, что ничем не отли­ча­лось от оби­та­ли­ща любо­го бед­ня­ка или про­сто­го чело­ве­ка.

8. Но при­ро­да, ода­рив­шая это­го выдаю­ще­го­ся чело­ве­ка душев­ны­ми доб­ро­де­те­ля­ми как доб­рая мать, сотво­ри­ла его тело как злая маче­ха. Был он мал ростом, тще­ду­шен и хром на одну ногу, что слег­ка его уро­до­ва­ло. При виде Аге­си­лая незна­ко­мые люди мор­щи­лись, а знав­шие его досто­ин­ства не мог­ли на него нади­вить­ся. Так, по обык­но­ве­нию, отнес­лись к нему и тогда, когда 80 лет от роду явил­ся он в Еги­пет на помощь Таху. На бере­гу моря Аге­си­лай со сви­той рас­по­ло­жил­ся на при­вал, и не было у него ино­го ложа, кро­ме зем­ли, покры­той соло­мой с набро­шен­ной свер­ху шку­рой; все спут­ни­ки его тра­пез­ни­ча­ли в оди­на­ко­вой, про­стой и поно­шен­ной одеж­де, так что не толь­ко нель­зя было узнать сре­ди них царя по обла­че­нию, но все они каза­лись людь­ми не слиш­ком бога­ты­ми. Едва мол­ва о его при­бы­тии достиг­ла цар­ских людей, тот­час доста­ви­ли ему раз­но­го рода подар­ки, а когда ста­ли разыс­ки­вать Аге­си­лая, то с трудом пове­ри­ли, что он — один из тех вои­нов, воз­ле­жав­ших за тра­пе­зой. От име­ни царя послы под­нес­ли ему при­ве­зен­ные дары, но он не при­нял ниче­го, кро­ме теля­ти­ны и тому подоб­ных снедей, при­шед­ших­ся ко вре­ме­ни; бла­го­во­ния, вен­ки и закус­ки он роздал слу­гам, а про­чие подар­ки при­ка­зал ото­слать назад. За этот посту­пок вар­ва­ры пре­ис­пол­ни­лись к нему пре­зре­ни­ем, тем более что при­пи­са­ли его выбор неуме­нию поль­зо­вать­ся доро­ги­ми веща­ми. Воз­вра­щал­ся он из Егип­та, полу­чив от царя Нек­та­не­ба 220 талан­тов, кото­рые он соби­рал­ся пода­рить сво­е­му наро­ду. Достиг­нув так назы­вае­мой гава­ни Мене­лая, рас­по­ло­жен­ной меж­ду Егип­том и Кире­ной, он захво­рал и умер. Стре­мясь наи­луч­шим обра­зом доста­вить его в Спар­ту, дру­зья, не имея под рукой меда, обма­за­ли тело вос­ком и так при­вез­ли его домой.