Левкиппа и Клитофонт

Книга III

1. Мы плы­ли уже третьи сут­ки, как вдруг сре­ди бела дня сгу­стил­ся вне­зап­ный сумрак и скрыл от глаз сине­ву неба. Из самой пучи­ны моря под­нял­ся ветер и нале­тел на наш корабль. Тот­час корм­чий при­ка­зал повер­нуть рею. Мат­ро­сы поспеш­но ста­ли выпол­нять его при­каз, — они свер­ну­ли одну часть пару­са, пото­му что силь­ный ветер не давал воз­мож­но­сти спу­стить его совсем, а дру­гую напра­ви­ли по вет­ру так, чтобы он бла­го­при­ят­ст­во­вал ходу кораб­ля.

Парус напол­нил­ся вет­ром, и корабль накре­нил­ся, а затем нача­лась силь­ней­шая кач­ка, — суд­но то взды­ма­лось на вол­нах, то стрем­глав про­ва­ли­ва­лось вниз; мно­гие из нас поду­ма­ли, что корабль так и не сдви­нет­ся с места, но при каж­дом поры­ве вет­ра будет пово­ра­чи­вать­ся из сто­ро­ны в сто­ро­ну. Мы попро­бо­ва­ли перей­ти на тот борт, кото­рый под­ни­мал­ся выше, чтобы, осво­бо­див от сво­ей тяже­сти дру­гой, немно­го при­ве­сти суд­но в рав­но­ве­сие. Но эта попыт­ка не увен­ча­лась успе­хом, так как наша тяжесть была ничто в срав­не­нии с силой волн, под­ни­маю­щих ту часть палу­бы, на кото­рую мы пере­шли. Неко­то­рое вре­мя мы все же ста­ра­лись таким обра­зом спра­вить­ся с кач­кой. Вдруг новый порыв вет­ра обру­шил­ся на бок кораб­ля и чуть не погру­зил его в пучи­ну, — борт, кото­рый до сих пор лежал на вол­нах, устре­мил­ся ввысь, а дру­гой, высо­ко под­ни­мав­ший­ся над вол­на­ми, сров­нял­ся с водой. В тот же миг на кораб­ле нача­лись сто­ны и бегот­ня, все сно­ва бро­си­лись на преж­ние места. Три или четы­ре раза нам при­хо­ди­лось пере­бе­гать с одно­го бор­та на дру­гой, — не успе­ва­ли мы при­стро­ить­ся с одной сто­ро­ны, как были вынуж­де­ны пере­хо­дить на дру­гую.

2. Весь день мы пере­тас­ки­ва­ли наши вещи с места на место, тыся­чу раз совер­ша­ли этот уто­ми­тель­ный про­бег, каж­дый раз ожи­дая смер­ти, и она дей­ст­ви­тель­но была рядом. Еще до наступ­ле­ния суме­рек солн­це совер­шен­но скры­лось, и мы виде­ли друг дру­га слов­но в лун­ном све­те. Вдруг засвер­ка­ла мол­ния, разда­лись мощ­ные рас­ка­ты гро­ма, запол­нил собой все небо гро­хот, вни­зу с ревом стал­ки­ва­лись вол­ны, меж­ду небом и мор­ской пучи­ной завы­вал ветер. Воз­ни­ка­ло ощу­ще­ние, буд­то кто-то играл на гигант­ских тру­бах. Верев­ки, при­вя­зы­ваю­щие парус, обо­рва­лись, заскри­пе­ли под уда­ра­ми вет­ра сна­сти. Когда мы услы­ша­ли, как тре­щат дос­ки палу­бы, мы затре­пе­та­ли от ужа­са, что вот-вот выпа­дут скре­пы и корабль рас­сып­лет­ся на части. Скрыв­шись от пото­ков лив­ня под пле­те­ны­ми наве­са­ми, кото­рые были устро­е­ны на кораб­ле, — запря­тав­шись там, слов­но в пеще­ре, мы реши­ли более не бороть­ся с судь­бой и отбро­си­ли все надеж­ды на спа­се­ние. Гигант­ские вол­ны, бушу­ю­щие со всех сто­рон кораб­ля, раз­би­ва­лись друг о дру­га, то под­ни­ма­ли корабль ввысь, то бро­са­ли его в про­пасть. Сами вол­ны напо­ми­на­ли то горы, то про­па­сти. Разъ­ярен­ная сти­хия зали­ва­ла водой наве­сы и палу­бу. Взды­маю­ща­я­ся выше обла­ков гро­ма­да вол­ны была вид­на уже изда­ле­ка, — мы с ужа­сом смот­ре­ли на ее при­бли­же­ние и каж­дый раз жда­ли, что она разда­вит корабль. В дикой пляс­ке состя­зал­ся с вол­на­ми ветер, — не было ника­кой воз­мож­но­сти удер­жать­ся на ногах, так как корабль сотря­сал­ся. Все сме­ша­лось в один общий вопль — рев волн, завы­ва­ние штор­мо­во­го вет­ра, сто­ны жен­щин, кри­ки муж­чин, при­ка­за­ния моря­ков. Корм­чий велел осво­бо­дить корабль от гру­за, и вот все поле­те­ло за борт без раз­бо­ра: сереб­ро, золо­то и не име­ю­щая ника­кой цены рух­лядь. Мно­гие куп­цы, обла­да­те­ли цен­но­го гру­за, рас­счи­ты­ва­ли выру­чить за него боль­шие день­ги, но и они без коле­ба­ний швы­ря­ли свое иму­ще­ство за борт. Уже нече­го было выкиды­вать, а буря не уни­ма­лась.

3. Нако­нец корм­чий отча­ял­ся при­ве­сти корабль в пови­но­ве­ние, бро­сил руль и отдал суд­но на волю волн. Затем он спу­стил на воду лод­ку и прыг­нул в нее, при­ка­зав мат­ро­сам сле­до­вать за ним. Они не замед­ли­ли под­чи­нить­ся его при­ка­зу. Нача­лась страш­ная пани­ка, кото­рая при­ве­ла в кон­це кон­цов к руко­паш­ной схват­ке. Те, кто успел занять места в лод­ке, изо всех сил ста­ра­лись пере­ре­зать канат, при­вя­зы­ваю­щий ее к кораб­лю. Мат­ро­сы же, кото­рые оста­лись на кораб­ле, хоте­ли вслед за корм­чим попасть в лод­ку, они пыта­лись при­тя­нуть ее к себе за канат, а сидя­щие в ней сопро­тив­ля­лись. Потря­сая топо­ра­ми и ножа­ми, они гото­вы были напра­вить свое ору­жие про­тив каж­до­го, кто спу­стит­ся в лод­ку. В свою оче­редь, тол­пив­ши­е­ся на кораб­ле не оста­ва­лись в дол­гу, они воору­жи­лись всем, что попа­лось под руку, — будь то обло­мок вес­ла или ска­мей­ка для греб­цов. Тако­вы уж мор­ские обы­чаи — схват­ка здесь не в новин­ку.

Завя­зал­ся бой, и те, кто был в лод­ке, и те, кто пры­гал в нее, пусти­ли в ход ору­жие, кото­рым до сих пор лишь угро­жа­ли друг дру­гу. Пал­ки, вес­ла, топо­ры и ножи замель­ка­ли в возду­хе. Уже не свя­зы­ва­ли этих людей ни друж­ба, ни хотя бы совесть, каж­дый думал толь­ко о соб­ст­вен­ном спа­се­нии, ничуть не заботясь об осталь­ных. Так боль­шая опас­ность с лег­ко­стью раз­ры­ва­ет узы друж­бы.

4. Нако­нец одно­му из остав­ших­ся на кораб­ле, силь­но­му юно­ше, уда­лось при­тя­нуть за канат лод­ку к бор­ту кораб­ля; лод­ка уже почти кос­ну­лась бор­та, и все при­гото­ви­лись, как толь­ко это будет воз­мож­но, прыг­нуть в нее. Но уда­ча выпа­ла на долю лишь дво­их или тро­их, и то не без поте­ри кро­ви, мно­гие же дру­гие попа­да­ли в воду. Мат­ро­сы тот­час отвя­за­ли лод­ку, пере­ру­бив канат топо­ром, и понес­лись по вол­нам. Вслед им разда­ва­лись про­кля­тия. Бес­по­мощ­ный корабль неук­лю­же пля­сал на вол­нах. Неожи­дан­но он нале­тел на под­вод­ный риф и дал глу­бо­кую тре­щи­ну по все­му кор­пу­су. Мач­та рух­ну­ла, зада­вив при сво­ем паде­нии нема­ло людей, и упа­ла в море. Я думал про тех, кто мгно­вен­но погиб в вол­нах: им еще повез­ло, пото­му что смерть настиг­ла их сра­зу. Ведь посто­ян­ное ожи­да­ние гибе­ли, кото­рое дово­дит­ся испы­ты­вать на море, часто губит людей еще до того, как она при­хо­дит. Гла­зам пред­став­ля­ет­ся нескон­чае­мый про­стор раз­бу­ше­вав­ше­го­ся моря, и серд­це муча­ет­ся неосла­бе­ваю­щим стра­хом в пред­чув­ст­вии близ­кой поги­бе­ли, — уми­рать так гораздо страш­нее. Насколь­ко бес­пре­дель­на мор­ская даль, настоль­ко пора­жа­ет взор отча­я­ние. Неко­то­рые пыта­лись удер­жать­ся на вол­нах, но без­успеш­но, — они раз­би­лись о кам­ни. Повис­нув на отло­мав­ших­ся дос­ках, иные то скры­ва­лись под водой, то вновь появ­ля­лись над вол­на­ми подоб­но рыбам, — жизнь посте­пен­но покида­ла их.

5. Корабль рас­сы́пал­ся на части, но некое доб­рое боже­ство сохра­ни­ло для нас часть его носа, и мы с Лев­кип­пой, при­стро­ив­шись на ней, носи­лись по вол­нам. Что каса­ет­ся Мене­лая и Сати­ра, то они уце­пи­лись за мач­ту и не выпус­ка­ли ее. Вбли­зи нас очу­тил­ся и Кли­ний, дер­жав­ший­ся за рею, — вдруг мы услы­ша­ли, как он закри­чал:

—Дер­жись за брев­но, Кли­то­фонт!

Не успел он крик­нуть эти сло­ва, как вол­на накры­ла его с голо­вой. Мы было под­ня­ли крик, но вдруг заме­ти­ли, как эта вол­на угро­жа­ет и нам. Охва­чен­ные ужа­сом, мы даже не сра­зу поня­ли, что смерть мино­ва­ла нас и на этот раз: по сча­стью, вол­на нас не накры­ла, но про­шла под нами, под­няв на свой гре­бень брев­но, и мы сно­ва увиде­ли Кли­ния.

«Лев­кип­па и Кли­то­фонт». Б. Дех­те­рев

—Сжаль­ся, вла­ды­ка Посей­дон¹, — со сто­ном взмо­лил­ся я тогда. — Сжаль­ся над теми, кто не погиб при кораб­ле­кру­ше­нии! Мы все уже испы­та­ли страх смер­ти. Если заду­мал ты всех нас погу­бить, то хоть не откла­ды­вай наше­го кон­ца. Толь­ко сде­лай так, чтобы мы ста­ли добы­чей одной и той же вол­ны, или одно­го и того же чудо­ви­ща мор­ско­го, или одной и той же рыбы, пусть попа­дем мы в одно и то же чре­во, чтобы поко­ить­ся в нем вме­сте.

Едва я окон­чил свою молит­ву, как стих ветер и ути­хо­ми­ри­лись вол­ны. Кру­гом пла­ва­ли в воде тру­пы. Мене­лая вме­сте с его спут­ни­ка­ми при­би­ло к бере­гу. Это было уже побе­ре­жье Егип­та, в кото­ром тогда пол­но­власт­но цари­ли раз­бой­ни­ки.

Слу­чай бла­го­при­ят­ст­во­вал нам с Лев­кип­пой, и под вечер, неиз­вест­но каки­ми судь­ба­ми, нас отнес­ло к Пелу­сию. Счаст­ли­вые, мы вышли на зем­лю, возда­вая хва­лу бес­смерт­ным богам. Но не забы­ли опла­кать Кли­ния и Сати­ра, так как сочли их погиб­ши­ми.

6. В Пелу­сии² нахо­дит­ся свя­щен­ная ста­туя Зев­са Кас­сий­ско­го³. Ста­туя эта изо­бра­жа­ет юно­шу, чей облик более все­го напо­ми­на­ет Апол­ло­на, да и воз­раст юно­ши сбли­жа­ет его с Апол­ло­ном. В протя­ну­той впе­ред руке он дер­жит гра­нат; некий мисти­че­ский смысл заклю­чен в этом пло­де. Мы воз­нес­ли к богу свои моль­бы и заод­но попро­си­ли у него зна­ме­ния отно­си­тель­но судь­бы Кли­ния и Сати­ра (счи­та­ет­ся, что он обла­да­ет даром про­ри­ца­ния), потом ста­ли рас­смат­ри­вать храм. На зад­ней стене его мы заме­ти­ли двой­ную кар­ти­ну⁴, под ней сто­я­ла под­пись худож­ни­ка: Эван­тей. Худож­ник изо­бра­зил Анд­ро­меду и Про­ме­тея — оба они ско­ва­ны цепя­ми, — дума­ет­ся, имен­но из-за схо­же­сти их судеб мастер нари­со­вал их вме­сте, ведь по сво­е­му содер­жа­нию эти кар­ти­ны — род­ные сест­ры. Анд­ро­меда и Про­ме­тей при­ко­ва­ны к ска­лам, обо­их тер­за­ют зве­ри, его палач — пти­ца, ее — мор­ское чудо­ви­ще. Бла­го­во­лят же к ним два сопле­мен­ни­ка — аргос­цы, ему покро­ви­тель­ст­ву­ет Геракл, ей — Пер­сей. Геракл из лука пора­жа­ет пти­цу, а Пер­сей сра­жа­ет чудо­ви­ще Посей­до­но­во. Геракл наце­ли­ва­ет стре­лу, стоя на зем­ле, Пер­сей парит в возду­хе.

7. В ска­ле, изо­бра­жен­ной на кар­тине, выдолб­ле­на ниша высотой в рост Анд­ро­меды. По тому, как худож­ник нари­со­вал нишу, ясно, что она не явля­ет­ся делом рук чело­ве­че­ских, но созда­на самой при­ро­дой. Дока­за­тель­ст­вом тому — неров­ность ее стен. Откры­тая взо­ру сто­ит в ней Анд­ро­меда; и если смот­реть лишь на ее кра­соту, то зре­ли­ще это про­из­во­дит впе­чат­ле­ние ста­туи уди­ви­тель­но­го совер­шен­ства, но доста­точ­но взгля­нуть на тяже­лые око­вы и чудо­ви­ще — и кажет­ся, буд­то глядишь на неожи­дан­ное погре­бе­ние. В лице девы кра­сота сме­ша­на с ужа­сом; щеки ее блед­ны от стра­ха, в гла­зах же сия­ет неувядае­мая кра­са. Но мастер не изо­бра­зил блед­ность щек совсем лишен­ной кра­сок, сквозь нее про­сту­па­ет сла­бый пур­пур румян­ца, а в сия­ю­щих гла­зах не один свет, но и тре­во­га, они похо­жи на увядаю­щие фиал­ки, — так укра­сил ее живо­пи­сец бла­го­об­раз­ным стра­хом. Анд­ро­меда про­стер­ла руки вверх, цепи под­ня­ли их и при­ко­ва­ли к ска­ле, а кисти рук све­ши­ва­ют­ся вниз подоб­но гроз­дьям вино­гра­да. Осле­пи­тель­ная белиз­на лок­тей бли­же к кисти пере­хо­дит в сине­ву, а паль­цы кажут­ся мерт­вы­ми. Зако­ван­ная, она буд­то ждет смер­ти. Убран­ная в брач­ный наряд, она слов­но неве­ста, пред­на­зна­чен­ная Аидо­нею⁵. Анд­ро­меда обла­че­на в нис­па­даю­щий до пят белый хитон, соткан­ный точ­но из пау­ти­ны, тако­ва тон­кость тка­ни не из ове­чье­го руна, но из пти­чье­го пуха, — с дере­вьев добы­ва­ют индий­ские жен­щи­ны такую пря­жу.

Перед самым лицом Анд­ро­меды высо­вы­ва­ет из мор­ской пучи­ны голо­ву чудо­ви­ще, — тело его скры­то под водой, одна лишь голо­ва на поверх­но­сти. Но под водой уга­ды­ва­ют­ся очер­та­ния его спи­ны, покры­той чешу­ей, изги­бы шеи, колю­чих плав­ни­ков и хво­ста. Огром­ная длин­ная пасть рази­ну­та до пре­де­ла, до самых плеч чудо­ви­ща, так что вид­но его чре­во. Меж­ду девой и чудо­ви­щем нари­со­ван спус­каю­щий­ся с неба Пер­сей, совер­шен­но нагой, лишь вокруг плеч его обви­ва­ет­ся плащ, а на ногах сан­да­лии. Голо­ва его скры­та под шле­мом, напо­ми­наю­щим шлем Аида. В левой руке он дер­жит голо­ву Гор­го­ны⁶, выста­вив ее впе­ред, как щит. Страх наво­дит эта голо­ва и цве­том сво­им, и выра­же­ни­ем выпу­чен­ных глаз; воло­сы на вис­ках вздыб­ле­ны, шеве­лят­ся змеи. Даже нари­со­ван­ная, голо­ва эта застав­ля­ет застыть в ужа­се. Ею и воору­же­на левая рука Пер­сея, в пра­вой же руке у него дру­гое ору­жие — раз­дво­ен­ный нож, лез­вие кото­ро­го с одной сто­ро­ны серп, а с дру­гой — меч. Руко­ять у него еди­ная, но затем она раз­ветв­ля­ет­ся, одна ветвь искрив­ля­ет­ся, а дру­гая заост­ря­ет­ся. Заост­рен­ная часть пред­став­ля­ет собой меч, а искрив­лен­ная — серп, — тако­во это ору­жие, пред­на­зна­чен­ное для того, чтобы в один при­ем пора­зить вра­га и вце­пить­ся в рану.

Так изо­бра­же­на Анд­ро­меда.

8. По сосед­ству с ней мастер нари­со­вал Про­ме­тея. Про­ме­тей желез­ны­ми цепя­ми при­ко­ван к ска­ле, Геракл воору­жен луком и копьем. Пти­ца впи­лась в живот Про­ме­тея; тер­зая откры­тую рану, раз­ры­вая ее сво­им клю­вом, она слов­но ищет печень Про­ме­тея. Печень вид­на настоль­ко, насколь­ко худож­ник рас­крыл рану. Ког­ти пти­цы вце­пи­лись в бед­ро Про­ме­тея, кото­рый содро­га­ет­ся от боли, напря­гая мыш­цы и, на горе себе, под­ни­мая бед­ро, — ведь из-за это­го пти­це еще лег­че добрать­ся до пече­ни. Одну ногу Про­ме­тея све­ла судо­ро­га, он вытя­нул ее вниз, подо­гнув паль­цы. Вся кар­ти­на явля­ет собой муку, стра­даль­че­ски мор­щат­ся бро­ви, в гри­ма­се боли искрив­ле­ны губы, обна­жая сжа­тые зубы. Начи­на­ешь жалеть чуть ли не самую кар­ти­ну, глядя на нее.

Геракл все­ля­ет в стра­даль­ца надеж­ду. Он сто­ит и при­це­ли­ва­ет­ся из лука в Про­ме­те­е­ва пала­ча. При­ла­див стре­лу к тети­ве, он с силой направ­ля­ет впе­ред свое ору­жие, при­тя­ги­вая его к груди пра­вой рукой, мыш­цы кото­рой напря­же­ны в уси­лии натя­нуть упру­гую тети­ву. Все в нем изги­ба­ет­ся, объ­еди­нен­ное общей целью: лук, тети­ва, пра­вая рука, стре­ла. Лук изо­гнут, вдвойне изги­ба­ет­ся тети­ва, согну­та рука.

Про­ме­тей объ­ят одно­вре­мен­но надеж­дой и стра­хом. Он смот­рит и на рану свою, и на Герак­ла. Он хотел бы не отво­дить взо­ра от сво­его изба­ви­те­ля, но не под силу ему пол­но­стью отвлечь­ся от сво­их мук.

9. Мы про­ве­ли в Пелу­сии два дня, немно­го опра­ви­лись от сво­их зло­клю­че­ний и наня­ли еги­пет­ский корабль: к сча­стью, нам уда­лось сохра­нить немно­го денег, кото­рые были заши­ты в пояс. Корабль по Нилу плыл в Алек­сан­дрию. Мы наме­ре­ва­лись про­быть там отно­си­тель­но дол­гое вре­мя, так как не совсем поте­ря­ли надеж­ду разыс­кать сво­их дру­зей, — ведь вполне воз­мож­но, что судь­ба занес­ла их имен­но в Алек­сан­дрию.

Мы достиг­ли како­го-то горо­да, как вне­зап­но услы­ша­ли страш­ный крик.

—Раз­бой­ни­ки! — закри­чал один из мат­ро­сов и стал раз­во­ра­чи­вать корабль, чтобы немед­лен­но плыть обрат­но. Но берег уже запо­ло­ни­ли дика­ри страш­но­го вида. Все они были огром­ные, чер­ные, но не такие чер­ные, как индий­цы, а напо­до­бие нечи­сто­кров­ных эфи­о­пов, с без­во­ло­сы­ми голо­ва­ми, тон­ки­ми нога­ми и туч­ны­ми тела­ми. Гово­ри­ли они на каком-то вар­вар­ском язы­ке.

—Мы погиб­ли! — вос­клик­нул корм­чий и оста­но­вил корабль.

В этом месте река была узкой, и чет­ве­ро раз­бой­ни­ков мгно­вен­но достиг­ли кораб­ля, взо­шли на него, захва­ти­ли все, что толь­ко мож­но было захва­тить, вклю­чая наши день­ги, а нас запер­ли в какой-то хижине, при­ста­вив стра­жу. Наут­ро нас долж­ны были отве­сти к «царю», — так раз­бой­ни­ки назы­ва­ли сво­его гла­ва­ря. От това­ри­щей по несча­стью мы узна­ли, что путь к царю дол­жен был занять два дня.

10. Насту­пи­ла ночь, и мы лег­ли, по-преж­не­му зако­ван­ные; засну­ли и наши стра­жи. Тогда нако­нец у меня появи­лась воз­мож­ность дать волю отча­я­нию и опла­кать удел Лев­кип­пы. Я отда­вал себе отчет в том, что стал для нее при­чи­ной мно­же­ства бед; в глу­бине души обли­ва­ясь сле­за­ми, я, одна­ко, не поз­во­лил им вылить­ся нару­жу и рас­суд­ком пода­вил гото­вые вырвать­ся рыда­ния.

—О вели­кие боги и боже­ства! — взмо­лил­ся я. — Если вы суще­ст­ву­е­те и слы­ши­те меня, ска­жи­те, како­вы наши пре­гре­ше­ния, чтобы за несколь­ко дней мы оку­ну­лись в такую без­дну несча­стий. Теперь вы отда­ли нас в руки еги­пет­ских раз­бой­ни­ков, лишив даже воз­мож­но­сти вызвать в них состра­да­ние. Ведь эллин­ско­го раз­бой­ни­ка мож­но сло­мить сло­вом, заста­вить сми­ло­сти­вить­ся моль­бой. Неред­ко слу­ча­ет­ся нам реча­ми вызвать сочув­ст­вие к себе: язык наш обла­да­ет спо­соб­но­стью моль­бой при­глу­шить душев­ные муки и сми­рить гнев в серд­це того, к кому обра­ще­на эта моль­ба. Но теперь-то на каком язы­ке изли­вать нам свою скорбь? Какие про­из­но­сить клят­вы? Даже если бы запел кто-нибудь сла­ще сирен, то и тогда не поня­ли бы его эти убий­цы. Толь­ко и оста­ет­ся мне, что умо­лять зна­ка­ми и жеста­ми. О, горе горь­кое! Сей­час при­мусь за над­гроб­ный плач. Я не печа­люсь о себе, Лев­кип­па, пусть даже мои стра­да­ния были бы еще силь­нее. Но ты! Где взять сло­ва, чтобы выра­зить мою скорбь о тебе? Где взять сле­зы, чтобы опла­кать твою участь? О, вер­ная в роко­вой люб­ви, неж­ная к неудач­ли­во­му воз­люб­лен­но­му! До чего же кра­си­вы твои брач­ные убо­ры! Брач­ные чер­то­ги твои — это тем­ни­ца, ложе — зем­ля, оже­ре­лья и брас­ле­ты — верев­ки и пет­ля, друж­кой тебе — раз­бой­ник, кото­рый спит рядом с тобой. Вме­сто сва­деб­ных песен кто поет тебе плач над­гроб­ный? Напрас­но, море, мы тебя бла­го­да­ри­ли! Жесто­ко­стью обо­ро­ти­лось для нас твое чело­ве­ко­лю­бие! Луч­ше бы уж ты сде­ла­ло нас сво­ей добы­чей; ведь, пода­рив нам спа­се­ние, ты тем самым нас погу­би­ло. Из зави­сти ты захо­те­ло не дать нам погиб­нуть от руки раз­бой­ни­ков.

11. Так скор­бел я в тиши, но пла­кать не мог. Ведь истин­но боль­шие несча­стья лиша­ют наши гла­за спо­соб­но­сти про­ли­вать сле­зы. Если беда неве­ли­ка, сле­зы текут обиль­но и вид их слов­но немая моль­ба, обра­щен­ная к тому, кто явля­ет­ся при­чи­ной несча­стья, — они облег­ча­ют душу несчаст­лив­ца, как бы вскры­вая нарыв горя. Но если горе непе­ре­но­си­мо, то сле­зы бегут прочь от очей, изме­няя им. Толь­ко нач­нут они набе­гать, как скорбь ста­но­вит­ся для них неодо­ли­мым пре­пят­ст­ви­ем, она оста­нав­ли­ва­ет их дви­же­ние и вслед за собой уво­дит их глу­бо­ко внутрь. Оста­нов­лен­ные на сво­ем пути к гла­зам, непро­ли­тые сле­зы скап­ли­ва­ют­ся в серд­це и уси­ли­ва­ют гнет его раны. Все то вре­мя, что я гово­рил, Лев­кип­па мол­ча­ла.

—Поче­му ты все мол­чишь, моя люби­мая, и ниче­го не отве­ча­ешь мне? — спро­сил я ее.

—Пото­му, Кли­то­фонт, — отве­ти­ла она, — что голос мой умер еще рань­ше, чем моя душа.

12. За раз­го­во­ра­ми мы и не заме­ти­ли, как на сме­ну ночи при­шел день. И тут появил­ся вдруг какой-то всад­ник с вскло­ко­чен­ной голо­вой, да и конь его был неосед­лан­ный, невзнуздан­ный, с нече­са­ной гри­вой. Ведь имен­но такие обыч­но у раз­бой­ни­ков кони. Раз­бой­ник этот явил­ся к нам как посол от гла­ва­ря шай­ки.

—Если сре­ди плен­ных, — ска­зал он, — есть какая-нибудь девуш­ка, то ее веле­но ото­слать богу как буду­щую очи­сти­тель­ную жерт­ву за вой­ско.

Страж­ни­ки тот­час напра­ви­лись к Лев­кип­пе, а она со сто­ном при­па­ла ко мне. Раз­бой­ни­ки пыта­лись отта­щить ее, а меня нещад­но били. Нако­нец они ото­рва­ли от меня девуш­ку, схва­ти­ли ее и унес­ли. Осталь­ных плен­ни­ков, в том чис­ле и меня, неспеш­но погна­ли куда-то.

13. Мы успе­ли отой­ти от дерев­ни на два ста­дия⁷, как послы­шал­ся гром­кий воин­ст­вен­ный клич, сопро­вож­даю­щий­ся зву­ком тру­бы. Мы увиде­ли отряд вои­нов, сплошь тяже­ло­во­ору­жен­ных. Раз­бой­ни­ки немед­ля поме­сти­ли нас в середи­ну и ста­ли ждать встре­чи с вои­на­ми, наме­ре­ва­ясь дать им отпор. Вско­ре гопли­ты⁸, при­мер­но пять­де­сят чело­век, при­бли­зи­лись, воору­жен­ные одни длин­ны­ми, дру­гие круг­лы­ми щита­ми. Раз­бой­ни­ки, пре­вос­хо­див­шие их в чис­лен­но­сти, схва­тив с зем­ли комья, при­ня­лись бро­сать их в вои­нов. Эти еги­пет­ские ком­ки опас­нее кам­ня, тяже­лые, шеро­хо­ва­тые, с неров­ны­ми кра­я­ми. Неров­ность обра­зу­ет­ся ост­ри­я­ми ком­ка. Попа­да­ние тако­го ком­ка при­чи­ня­ет двой­ное стра­да­ние: ушиб и опу­холь, как от кам­ня, и раз­рез — как от стре­лы. Но вои­ны, при­крыв­шись щита­ми, не осо­бен­но бес­по­ко­и­лись. Вско­ре раз­бой­ни­ки выдох­лись, и тогда фалан­га⁹ раз­дви­ну­лась, выпу­стив лег­ко­во­ору­жен­ных вои­нов, каж­дый из кото­рых имел при себе копье и меч. Они немед­лен­но при­ня­лись метать дро­ти­ки, при­чем били без про­ма­ха. Их ата­ку под­дер­жа­ли гопли­ты, толь­ко теперь всту­пив­шие в бой. Завя­за­лась бес­по­щад­ная бит­ва, и с той и с дру­гой сто­ро­ны посы­па­лись уда­ры, было мно­го ране­ных и уби­тых. Вои­ны с лих­вой вос­пол­ня­ли чис­лен­ное пре­вос­ход­ство раз­бой­ни­ков сво­ей сно­ров­кой. Мы же, плен­ные, выжда­ли удоб­ный момент, когда раз­бой­ни­кам при­хо­ди­лось туго, про­рва­ли их строй и пере­бе­жа­ли к про­тив­ни­кам. Так как сна­ча­ла вои­ны не зна­ли, что мы бежа­ли из раз­бой­ни­чье­го пле­на, они было при­гото­ви­лись и нас уби­вать, но, заме­тив, что на нас нет почти ника­кой одеж­ды, кро­ме оков, поня­ли, в чем дело, про­пу­сти­ли нас сквозь свою фалан­гу и дали нам воз­мож­ность немно­го отды­шать­ся. В это вре­мя в ата­ку рину­лись всад­ни­ки, они окру­жи­ли раз­бой­ни­ков, зажа­ли их в коль­цо и нача­ли уни­что­жать их, — мно­гих они тот­час же уби­ли, дру­гие, хотя и были уже полу­мерт­вы­ми, пыта­лись про­дол­жить бой. Остав­ших­ся в живых взя­ли в плен.

14. Солн­це уже зака­ти­лось, когда стра­тег вызвал нас к себе и каж­до­го в отдель­но­сти рас­спро­сил, кто он и каким обра­зом ока­зал­ся в пле­ну. Я тоже поведал ему свою исто­рию. Когда он раз­уз­нал обо всем, нам при­ка­за­ли сле­до­вать за вой­ском и обе­ща­ли ору­жие. Стра­тег заду­мал, дождав­шись под­креп­ле­ния, напасть на глав­ный раз­бой­ни­чий стан. По слу­хам, раз­бой­ни­ков в нем было не менее деся­ти тысяч.

Я обра­тил­ся к стра­те­гу с прось­бой дать мне коня, так как счи­тал себя хоро­шим наезд­ни­ком и мно­го упраж­нял­ся в вер­хо­вой езде. При­ве­ли коня, я осед­лал его и, несколь­ко раз объ­е­хав фалан­гу, пока­зал в опре­де­лен­ном рит­ме раз­лич­ные воен­ные при­е­мы. За вер­хо­вую езду стра­тег удо­сто­ил меня боль­шой похва­лы. В тот же день он при­гла­сил меня ото­бедать вме­сте с ним и во вре­мя тра­пезы подроб­но рас­спро­сил о моих зло­клю­че­ни­ях. Рас­сказ мой вызвал у него сочув­ст­вие. Обыч­но, когда чело­век слу­ша­ет повесть о чужих несча­стьях, он про­ни­ка­ет­ся состра­да­ни­ем к сво­е­му собе­сед­ни­ку и воз­ник­шее в нем сочув­ст­вие поне­мно­гу пере­хо­дит в друж­бу. Душа смяг­ча­ет­ся под впе­чат­ле­ни­ем груст­но­го рас­ска­за и, потря­сен­ная им, пре­вра­ща­ет состра­да­ние в уча­стие, а скорбь — в жалость. Мой рас­сказ так подей­ст­во­вал на стра­те­га, что он даже запла­кал вме­сте со мной. Но мы ниче­го не мог­ли сде­лать, — ведь Лев­кип­па нахо­ди­лась в руках раз­бой­ни­ков. Чтобы хоть как-то выка­зать свою друж­бу, стра­тег пода­рил мне раба из Егип­та.

15. На сле­дую­щий день вои­ны нача­ли гото­вить­ся к пере­хо­ду, — но путь пре­граж­дал ров, кото­рый надо было засы­пать. Мы виде­ли, что по ту сто­ро­ну рва раз­бой­ни­ки сосре­дото­чи­ли боль­шие силы и жда­ли нас во все­ору­жии. Нам был виден жерт­вен­ник из гли­ны, по-види­мо­му соору­жен­ный ими сами­ми. Близ жерт­вен­ни­ка сто­я­ла гроб­ни­ца.

Вдруг я вижу, как два каких-то чело­ве­ка ведут девуш­ку, руки ее свя­за­ны за спи­ной. Я не мог раз­ли­чить их лиц, но заме­тил, что оба они были воору­же­ны, в девуш­ке же я сра­зу узнал Лев­кип­пу. Сна­ча­ла они совер­ши­ли над ее голо­вой воз­ли­я­ния, а затем обве­ли вокруг жерт­вен­ни­ка. Слы­ша­лись зву­ки флей­ты, а жрец пел, навер­ное, еги­пет­скую песнь, — вид­но было, как он шеве­лит губа­ми и разду­ва­ет щеки. Затем по како­му-то зна­ку все отхо­дят подаль­ше от жерт­вен­ни­ка. Один из юно­шей навз­ничь опро­киды­ва­ет девуш­ку и при­вя­зы­ва­ет ее ко вби­тым в зем­лю кольям, как свя­зан­но­го Мар­сия¹⁰ при­вя­зы­ва­ли к дере­ву вая­те­ли. После это­го юно­ша, схва­тив меч, погру­жа­ет его в тело девуш­ки око­ло серд­ца и вспа­ры­ва­ет ее тело до само­го низа живота. Тот­час оттуда выва­ли­ва­ют­ся все внут­рен­но­сти, раз­бой­ни­ки вытас­ки­ва­ют их рука­ми и кла­дут на жерт­вен­ник.

Когда внут­рен­но­сти девуш­ки изжа­ри­лись, они поде­ли­ли их меж­ду собой и съе­ли. При виде все­го это­го вои­ны в ужа­се вскри­ки­ва­ли и ста­ра­лись не смот­реть на про­ис­хо­дя­щее. Я же про­сто остол­бе­нел. Неве­ро­ят­но, но я сидел и не сво­дил глаз с жерт­вен­ни­ка. Несча­стье, кото­ро­му не было меры, поверг­ло меня в оце­пе­не­ние. Тогда-то я понял, что миф о Нио­бе¹¹ прав­див, — нечто подоб­ное про­ис­хо­ди­ло и с ней, когда она смот­ре­ла на гибель сво­их детей, — настоль­ко засты­ла она в сво­ем горе, что каза­лась ока­ме­нев­шей. Когда раз­бой­ни­ки покон­чи­ли со сво­им делом, они поло­жи­ли тело в гроб, закры­ли его крыш­кой, уни­что­жи­ли жерт­вен­ник и убе­жа­ли без огляд­ки, — тако­во было пове­ле­ние жре­ца.

16. К вече­ру ров был засы­пан; наше вой­ско пере­пра­ви­лось через него, рас­по­ло­жи­лось на ноч­лег, и мы при­сту­пи­ли к тра­пе­зе. Стра­тег пытал­ся отвлечь меня от мое­го горя, но я был без­уте­шен.

Засту­пи­ла уже пер­вая ноч­ная стра­жа, все усну­ли, и я, захва­тив с собой меч, пошел к гроб­ни­це, наме­ре­ва­ясь покон­чить с собой. Подой­дя к гроб­ни­це, я выта­щил меч из ножен и ска­зал:

—О муче­ни­ца Лев­кип­па, ты самая несчаст­ная из людей! Горюю я не толь­ко о том, что тебя боль­ше нет, но еще и о том, что ты умер­ла в чужой сто­роне, не о том, что силой тебя обрек­ли на закла­ние, но о том, что судь­ба сыг­ра­ла с тобой злую шут­ку, что ты ста­ла очи­сти­тель­ной жерт­вой нечи­стых людей. Как страш­но, что ты была еще жива, когда рас­се­ка­ли твое чре­во. О горе, ты мог­ла даже видеть свою рану. Я нико­гда не при­ми­рюсь с тем, что про­кля­тый жерт­вен­ник и эта моги­ла унес­ли с собою твой гроб и тай­ны тво­е­го чре­ва. Тело твое здесь, но где же твои внут­рен­но­сти? Луч­ше бы они ста­ли добы­чей огня! Но слу­чи­лось так, что насы­ти­ли ими свои утро­бы раз­бой­ни­ки! О, это отвра­ти­тель­ное шест­вие с факе­ла­ми вокруг жерт­вен­ни­ка! О, неслы­хан­ные тай­ны яств! И боги мог­ли смот­реть свер­ху на это жерт­во­при­но­ше­ние! И не погас огонь, но, осквер­нен­ный, под­нял к небу подоб­ный тук! А теперь, Лев­кип­па, при­ми воз­ли­я­ние, достой­ное тебя.

17. И с эти­ми сло­ва­ми я зано­шу над собой меч, чтобы рас­про­стить­ся с жиз­нью на месте закла­ния Лев­кип­пы, как вдруг вижу (было пол­но­лу­ние) двух чело­век, кото­рые что есть сил бегут ко мне навстре­чу. Я поду­мал, что это, вер­но, раз­бой­ни­ки, и решил, что могу уме­реть и от их руки. При­бли­зив­шись ко мне, они оба закри­ча­ли. Это были Мене­лай и Сатир. Я же, совер­шен­но неожи­дан­но убедив­шись в том, что они живы, не бро­сил­ся обни­мать их и не ощу­тил ника­кой радо­сти, настоль­ко вели­ко было мое горе. Они же схва­ти­ли меня за руку и пыта­лись ото­брать у меня меч.

—Ради всех богов, — взмо­лил­ся я, — не лишай­те меня желан­ной смер­ти, она одна может исце­лить меня от горя. Даже если вы вынуди­те меня, я все рав­но не смо­гу жить после того, как так ужас­но погиб­ла Лев­кип­па. Вы може­те отнять у меня вот этот меч, но слиш­ком глу­бо­ко вон­зил­ся в меня меч моей скор­би, он поне­мно­гу все рав­но лишит меня жиз­ни. Или вы хоти­те, чтобы я уми­рал мед­лен­но в веч­ном закла­нии?

—Если из-за смер­ти Лев­кип­пы ты хочешь уме­реть, — ска­зал Мене­лай, — то брось меч. Сей­час ожи­вет твоя Лев­кип­па.

—Ты еще насме­ха­ешь­ся надо мной, — отве­тил я, взгля­нув на него. — Тебе, вид­но, недо­ста­точ­но, что я и так полон горя. И ты, Мене­лай, еще поми­на­ешь Зев­са Госте­при­им­ца.

Он посту­чал по крыш­ке гро­ба и ска­зал:

—Уж если Кли­то­фонт мне не верит, то хоть ты, Лев­кип­па, под­твер­ди, что ты жива.

С эти­ми сло­ва­ми он два или три раза посту­чал по гроб­ни­це, и вдруг оттуда послы­шал­ся какой-то невнят­ный голос. Весь дро­жа, я уста­вил­ся на Мене­лая, думая, что он вол­шеб­ник. Он же в это вре­мя уже открыл гроб­ни­цу, и под­ня­лась из нее Лев­кип­па, — это было ужа­саю­щее зре­ли­ще, невы­но­си­мое пото­му, что все ее чре­во было рас­кры­то и пусто. Она рва­ну­лась ко мне, мы заклю­чи­ли друг дру­га в объ­я­тия и рух­ну­ли наземь без чувств.

18. Как толь­ко ко мне вер­ну­лось созна­ние, я спро­сил Мене­лая:

—Не рас­ска­жешь ли ты мне, как все это понять? Ведь я вижу сей­час Лев­кип­пу, я слы­шу, как она гово­рит, я сно­ва с ней. Что же я видел вче­ра? Что это было? Что при­гре­зи­лось мне? То, что я видел вче­ра? Или сей­час я сплю? Но нет, я ощу­щаю на губах истин­ный живой поце­луй Лев­кип­пы, слад­кий, как все ее поце­луи.

—А сей­час сно­ва напол­нит­ся ее чре­во и срастет­ся грудь, она станет невреди­мой. Но ты отвер­нись, — мне ведь при­дет­ся при­звать на помощь Гека­ту¹².

Я пове­рил ему и отвер­нул­ся. Мене­лай начал кол­до­вать, при­го­ва­ри­вая про себя какие-то сло­ва. Одно­вре­мен­но он сни­мал с Лев­кип­пы вся­кие уди­ви­тель­ные при­спо­соб­ле­ния, воз­вра­щая ей преж­ний вид.

—А теперь смот­ри, — ска­зал он.

В стра­хе отто­го, что уви­жу сей­час Гека­ту (я ведь пове­рил Мене­лаю, что он позвал ее), я отнял руку от лица и увидел Лев­кип­пу целой и невреди­мой. Я не мог прий­ти в себя от удив­ле­ния и взмо­лил­ся:

—Доро­гой мой Мене­лай, если ты слу­жи­тель богов, то умо­ляю тебя, рас­ска­жи, куда я попал и что я вижу?

—И прав­да, — под­дер­жа­ла меня Лев­кип­па, — хва­тит тебе, Мене­лай, дура­чить его. Рас­ска­жи, как все было на самом деле, как уда­лось тебе пере­хит­рить раз­бой­ни­ков.

19. И тогда Мене­лай начал рас­ска­зы­вать:

—Ты ведь уже зна­ешь, что родом я из Егип­та. Об этом я гово­рил тебе еще на кораб­ле. Мои вла­де­ния, в основ­ном, сосре­дото­че­ны око­ло этой дерев­ни, и мно­гих ста­рей­шин здесь я хоро­шо знаю. После кораб­ле­кру­ше­ния меня при­би­ло к бере­гам Егип­та, и мы с Сати­ром тут же попа­ли в руки раз­бой­ни­ков, сто­яв­ших там на стра­же. Когда нас при­ве­ли к гла­ва­рю, то мно­гие из раз­бой­ни­ков узна­ли меня, и тогда с меня сня­ли око­вы. Раз­бой­ни­ки сове­то­ва­ли мне отбро­сить все опа­се­ния и разде­лить с ними их ремес­ло, им каза­лось это вполне есте­ствен­ным. Я вос­поль­зо­вал­ся слу­ча­ем и стал про­сить за Сати­ра как за мое­го дру­га.

—Что ж, пре­крас­но, — ска­за­ли они, — но сна­ча­ла ты дол­жен пока­зать нам, на что ты спо­со­бен.

Как раз в это вре­мя они полу­чи­ли ора­кул, кото­рый гла­сил, что надо при­не­сти в жерт­ву девуш­ку и тем очи­стить раз­бой­ни­чий стан. Им пред­сто­я­ло попро­бо­вать печень этой девуш­ки, остан­ки ее похо­ро­нить и уйти с это­го места, чтобы его заня­ли вра­же­ские вой­ска. Об осталь­ном рас­ска­жи ты, Сатир, теперь твое сло­во.

20. И Сатир начал:

—Когда меня силой при­во­лок­ли в раз­бой­ни­чий лагерь, я пла­кал, мой гос­по­дин, я горе­вал и, узнав, что слу­чи­лось с Лев­кип­пой, молил Мене­лая спа­сти ее любой ценой. Какое-то доб­рое боже­ство покро­ви­тель­ст­во­ва­ло нам. Нака­нуне того дня, когда долж­но было совер­шить­ся жерт­во­при­но­ше­ние, мы, при­го­рю­нив­шись, сиде­ли на бере­гу моря и обсуж­да­ли сло­жив­ше­е­ся поло­же­ние. В море пока­зал­ся корабль, как вид­но сбив­ший­ся с пути. Раз­бой­ни­ки, заме­тив его, напра­ви­лись к кораб­лю. Те, кто был на кораб­ле, поня­ли, что им гро­зит, и попы­та­лись повер­нуть обрат­но, но раз­бой­ни­ки опе­ре­ди­ли их, и им при­шлось обо­ро­нять­ся. Сре­ди них был один актер, играв­ший обыч­но в теат­ре гоме­ров­ские пред­став­ле­ния. Он надел свой теат­раль­ный костюм, обла­чил­ся в гоме­ров­ские доспе­хи, обрядил подоб­ным обра­зом сво­их спут­ни­ков и попы­тал­ся ока­зать сопро­тив­ле­ние раз­бой­ни­кам. Пер­вые ата­ки раз­бой­ни­ков они отби­ли успеш­но, но, когда увиде­ли, что при­бли­жа­ет­ся еще несколь­ко лодок, пол­ных раз­бой­ни­ков, они пото­пи­ли свой корабль вме­сте с раз­бой­ни­ка­ми, кото­рые были на его бор­ту. Во вре­мя кораб­ле­кру­ше­ния слу­чай­но вол­ны унес­ли какой-то ящик, и тече­ние при­би­ло его вме­сте с облом­ка­ми кораб­ля к тому само­му месту, где мы сиде­ли. Мене­лай выта­щил этот ящик, ото­звал меня в сто­рон­ку (он думал, что в нем есть что-то цен­ное) и открыл его. Мы увиде­ли плащ и меч, при­чем руко­ят­ка это­го меча доволь­но длин­ная, а лез­вие уди­ви­тель­но корот­кое, дли­ной не боль­ше трех паль­цев при руко­ят­ке око­ло четы­рех палест¹³. Мене­лай под­нял меч и неча­ян­но опу­стил его лез­ви­ем вниз, и вдруг оно выско­чи­ло из руко­ят­ки, как из норы, и ока­за­лось ничуть не коро­че ее. Когда же Мене­лай повер­нул меч обрат­но, лез­вие тот­час спря­та­лось внутрь. Види­мо, несчаст­ный актер поль­зо­вал­ся этим мечом в теат­ре, когда изо­бра­жал сце­ны убий­ства.

21. Увидев все это, я ска­зал Мене­лаю:

—Если ты захо­чешь сде­лать доб­рое дело, нам помо­жет бог. Ведь мы можем теперь спа­сти девуш­ку, да так, что раз­бой­ни­ки и подо­зре­вать об этом не будут. Вот послу­шай, как это сде­лать. Мы возь­мем тон­кую шку­ру овцы, сошьем из этой шку­ры мешок вели­чи­ной с чело­ве­че­ский живот и напол­ним его внут­рен­но­стя­ми и кро­вью како­го-нибудь зве­ря. Потом зашьем мешок, чтобы внут­рен­но­сти не выпа­ли. Этот мешок мы наде­нем на девуш­ку под длин­ное пла­тье, завя­жем пояс и таким обра­зом скро­ем нашу хит­рость. Ведь сло­ва ора­ку­ла как нель­зя более удоб­ны для того, чтобы мы мог­ли осу­ще­ст­вить наш замы­сел. Он гла­сит, что дева долж­на быть пол­но­стью оде­та и меч дол­жен прон­зить ее посе­редине ее пла­тья.

А теперь взгля­ни на этот меч, как хит­ро он устро­ен. Когда он упи­ра­ет­ся в тело, лез­вие ухо­дит в руко­ят­ку, а зри­те­ли дума­ют, что оно погру­зи­лось в плоть. Меж­ду тем оно почти пол­но­стью скры­ва­ет­ся в руко­ят­ке, и лишь кон­чик его раз­ре­за­ет мни­мое чре­во, а руко­ят­ка каса­ет­ся кожи при­но­си­мой жерт­вы. Когда же лез­вие выни­ма­ют, оно сно­ва выхо­дит нару­жу, по мере того как под­ни­ма­ют руко­ят­ку, и зри­те­ли обык­но­вен­но быва­ют этим обма­ну­ты. Ведь всем кажет­ся, что при закла­нии меч вон­зил­ся во всю дли­ну, тако­во его хит­рое устрой­ство.

Если мы вос­поль­зу­ем­ся этим мечом, то раз­бой­ни­ки ни о чем не дога­да­ют­ся, пото­му что при закла­нии из меш­ка выва­лят­ся внут­рен­но­сти, ведь шку­ру-то лез­вие раз­ре­жет. Мы возь­мем внут­рен­но­сти и воз­ло­жим их на жерт­вен­ник. Раз­бой­ни­ки боль­ше не подой­дут к телу, и мы смо­жем сами поло­жить его в гроб­ни­цу.

Ты ведь пом­нишь, что их гла­варь хочет убедить­ся в нашей храб­ро­сти. Ты как раз можешь пой­ти к нему и ска­зать, что пред­ста­вил­ся удоб­ный слу­чай пока­зать себя.

Во вре­мя все­го это­го раз­го­во­ра я молил­ся Зев­су Госте­при­им­цу, вспо­ми­нал, как мы вме­сте уго­ща­лись на кораб­ле и какое общее несча­стье нас на этом кораб­ле постиг­ло.

22.—Серь­ез­ное дело ты заду­мал, — отве­чал мне этот доб­рый чело­век, — но ради дру­га радост­но пре­тер­пе­вать опас­но­сти и сла­дост­но даже уме­реть.

—У меня почти нет сомне­ний и в том, — про­дол­жал я, — что Кли­то­фонт тоже жив. Я рас­спро­сил о нем Лев­кип­пу, и она ска­за­ла мне, что оста­ви­ла его зако­ван­ным сре­ди дру­гих плен­ни­ков, кото­рых захва­ти­ли раз­бой­ни­ки. Но я слы­шал, как раз­бой­ни­ки докла­ды­ва­ли сво­е­му гла­ва­рю, что все их плен­ни­ки пере­бе­жа­ли в лагерь вра­га. Так что Кли­то­фонт будет тебе очень бла­го­да­рен, когда узна­ет, что ты спас несчаст­ную от ужас­ной смер­ти.

Мене­лай внял моим сло­вам, а судь­ба нам бла­го­при­ят­ст­во­ва­ла. Я начал соору­жать заду­ман­ное нами при­спо­соб­ле­ние.

Мене­лай толь­ко собрал­ся заго­во­рить с раз­бой­ни­ка­ми о пред­сто­я­щем жерт­во­при­но­ше­нии, как их гла­варь пред­у­предил его, облег­чив нам зада­чу.

—У нас есть закон, — ска­зал он, — по кото­ро­му свя­щен­но­дей­ст­вие долж­ны начи­нать вновь посвя­щен­ные — и осо­бен­но в тех слу­ча­ях, когда при­но­сит­ся в жерт­ву чело­век. Так что иди и готовь­ся к зав­траш­не­му жерт­во­при­но­ше­нию, а твой раб будет помо­гать тебе.

—Пре­крас­но, — отве­тил Мене­лай, — мы сей­час же нач­нем под­готов­ку и дока­жем вам, что можем спра­вить­ся с этим ничуть не хуже любо­го из вас. Но мы долж­ны сами над­ле­жа­щим обра­зом при­гото­вить девуш­ку.

—Жерт­ва ваша, — отве­тил гла­варь.

Мы берем к себе Лев­кип­пу и начи­на­ем оде­вать ее так, как надо, при этом мы обо­д­ря­ем ее, посвя­ща­ем во все дета­ли наше­го пла­на, рас­ска­зы­ваем девуш­ке, что после про­буж­де­ния ей при­дет­ся про­быть в гроб­ни­це еще целый день.

—Если же что-нибудь поме­ша­ет нам осу­ще­ст­вить этот план, — гово­рим мы, — то спа­сай­ся сама и беги в лагерь вои­нов.

С эти­ми сло­ва­ми мы ведем ее к жерт­вен­ни­ку. Осталь­ное тебе извест­но.

23. Я выслу­шал все это, и в душе у меня под­ня­лась буря, — я недо­уме­вал, как же мне отбла­го­да­рить Мене­лая. По обы­чаю, я при­пал к нему, обни­мал его, покло­нял­ся ему, как боже­ству, и радость зато­пи­ла меня. Теперь, убедив­шись в том, что Лев­кип­па нисколь­ко не постра­да­ла, я спро­сил:

—А что с Кли­ни­ем?

—Я не знаю, — отве­тил мне Мене­лай. — Когда про­изо­шло кораб­ле­кру­ше­ние, я видел, как он уце­пил­ся за рею, но куда отнес­ли его вол­ны, мне неиз­вест­но.

Услы­шав этот ответ, я, нахо­дясь на вер­шине вос­тор­га, засто­нал. Из зави­сти боже­ство не дало мне испить пол­ную чашу радо­сти. После Лев­кип­пы Кли­ний был вла­сте­ли­ном моей души, из-за меня он нигде не пока­зы­вал­ся, и вот имен­но его погло­ти­ло море — и сде­ла­ло это не толь­ко для того, чтобы отнять у него жизнь, но и чтобы лишить его погре­бе­ния.

—О море, — вос­клик­нул я, — зачем ты отка­за­ло нам в том, чтобы пол­ной мерой отбла­го­да­рить тебя за твое чело­ве­ко­лю­бие?

Мы напра­ви­лись к лаге­рю, вошли в мою палат­ку и оста­ток ночи про­ве­ли в ней все вме­сте. Это не оста­лось неза­ме­чен­ным.

24. На рас­све­те я повел Мене­лая к стра­те­гу и обо всем ему рас­ска­зал. Стра­тег разде­лил мою радость и при­нял Мене­лая в чис­ло сво­их дру­зей. Затем он стал узна­вать, како­вы силы раз­бой­ни­ков. Мене­лай отве­тил, что они заня­ли сосед­нее селе­ние, что все эти отча­ян­ные люди в сбо­ре и что их несмет­ное мно­же­ство.

—Пяти тысяч наших вои­нов с лих­вой хва­тит на два­дцать тысяч раз­бой­ни­ков. Но, поми­мо этих пяти тысяч, к нам при­будет еще двух­ты­сяч­ное попол­не­ние из тех вои­нов, кото­рые охра­ня­ют от вар­ва­ров Дель­ту и Сол­неч­ный город¹⁴.

Едва он это ска­зал, как вбе­га­ет маль­чик и сооб­ща­ет, что с Дель­ты при­был гонец с вестью о том, что две тыся­чи вои­нов задер­жи­ва­ют­ся на пять дней. При­чи­на этой задерж­ки кры­лась не в про­дол­жаю­щих­ся набе­гах вар­ва­ров, — напро­тив, они почти пре­кра­ти­лись. Но как раз в тот момент, когда вой­ско гото­во было высту­пить, при­ле­те­ла свя­щен­ная пти­ца, неся с собой моги­лу сво­его отца. Так что необ­хо­ди­мо было отло­жить поход имен­но на пять дней.

25.—Что же это за пти­ца, — спро­сил я, — кото­рую так чест­ву­ют? И какую моги­лу она при­нес­ла с собой?

—Эта пти­ца назы­ва­ет­ся феникс¹⁵, родом она из Эфи­о­пии, по раз­ме­ру не усту­па­ет пав­ли­ну, но кра­сотой опе­ре­ния зна­чи­тель­но пре­вос­хо­дит его. Сме­ша­ны на ее кры­льях золо­то и пур­пур. Она гор­дит­ся сво­им гос­по­ди­ном — солн­цем, о том, что она слу­жит солн­цу, гово­рит и голо­ва ее, оси­ян­ная луче­зар­ным вен­цом. Венец этот — отра­же­ние солн­ца. Чер­ная, подоб­ная розе, она пре­крас­на. В сия­нии лучей на кры­льях сво­их феникс несет вос­ход. Эфи­о­пы заслу­жи­ли жизнь феник­са, а егип­тяне — погре­бе­ние его. Когда феник­са, дожив­ше­го до пре­клон­но­го воз­рас­та, насти­га­ет смерть, сын уно­сит его на бере­га Нила и соору­жа­ет ему моги­лу. В Эфи­о­пии он берет ком самой бла­го­вон­ной мир­ры. Дела­ет в нем углуб­ле­ние в рост отца, удоб­но укла­ды­ва­ет его в это углуб­ле­ние, как в гроб­ни­цу, свер­ху засы­па­ет зем­лей и несет моги­лу к Нилу. За феник­сом сле­ду­ет хоро­вод дру­гих птиц, слов­но сопро­вож­де­ние копье­нос­цев. Пти­ца упо­доб­ля­ет­ся царю, отпра­вив­ше­му­ся в доро­гу, при­чем она нико­гда не собьет­ся со сво­его пути к Горо­ду солн­ца. Там и будет погре­бен умер­ший.

Феникс оста­нав­ли­ва­ет­ся на высо­ком уте­се, ози­ра­ет все вокруг и ждет слу­жи­те­лей бога. И вот появ­ля­ет­ся какой-нибудь еги­пет­ский жрец, в руках у него кни­га со свя­щен­ны­ми пись­ме­на­ми, и он устра­и­ва­ет пти­це испы­та­ние соглас­но этим пись­ме­нам. Феникс зна­ет, что ему не верят, он пока­зы­ва­ет свои тай­ные зна­ки отли­чий, пока­зы­ва­ет мерт­ве­ца и про­из­но­сит над его гро­бом муд­ре­ную речь. Толь­ко тогда чада жре­цов солн­ца при­ни­ма­ют мерт­ве­ца и пре­да­ют его погре­бе­нию.

Таков феникс, что кор­мит­ся сре­ди эфи­о­пов и после смер­ти ста­но­вит­ся егип­тя­ни­ном, обре­тая у них упо­ко­е­ние.