Левкиппа и Клитофонт

Книга V

1. Спу­стя три дня мы при­плы­ли в Алек­сан­дрию. Я про­шел через ворота, кото­рые назы­ва­ют­ся вра­та­ми Солн­ца, и пере­до мной раз­вер­ну­лась свер­каю­щая кра­сота горо­да, напол­нив­шая радо­стью мой взор. Пря­мые ряды колонн выси­лись на всем про­тя­же­нии доро­ги от ворот Солн­ца до ворот Луны, — эти боже­ства охра­ня­ют оба вхо­да в город. Меж­ду колон­на­ми про­лег­ла рав­нин­ная часть горо­да. Мно­же­ство дорог пере­се­ка­ло ее, и мож­но было совер­шить путе­ше­ст­вие, не выхо­дя за пре­де­лы горо­да.

Я про­шел несколь­ко ста­ди­ев и ока­зал­ся на пло­ща­ди, назван­ной в честь Алек­сандра. Отсюда я увидел дру­гие части горо­да, и кра­сота его разде­ли­лась. Пря­мо пере­до мной рос лес колонн, пере­се­кае­мый дру­гим таким же лесом. Гла­за раз­бе­га­лись, когда я пытал­ся оглядеть все ули­цы и, не будучи в состо­я­нии охва­тить цело­го, не мог уто­лить нена­сыт­ную жаж­ду зре­ния. Что-то я видел, а что-то толь­ко хотел увидеть, торо­пил­ся посмот­реть одно и не хотел про­пус­кать дру­го­го. Вла­де­ло мои­ми взо­ра­ми созер­цае­мое, влек­ло к себе ожи­дае­мое. Я без уста­ли бро­дил по ули­цам горо­да, тщет­но стре­мясь увидеть все сво­и­ми гла­за­ми, и нако­нец выбил­ся из сил. «Очи мои, мы побеж­де­ны», — ска­зал я.

Пред­ста­ви­лись мне два неслы­хан­ных и невидан­ных чуда: сорев­но­ва­ние вели­чия и кра­соты, насе­ле­ния и горо­да, и участ­ни­ки это­го состя­за­ния рав­но одер­жи­ва­ли победу. Каза­лось, что город боль­ше, чем целый мате­рик, а насе­ле­ние мно­го­чис­лен­нее, чем целый народ. Я смот­рел на огром­ный город и не верил, что най­дет­ся столь­ко людей, чтобы его запол­нить; я смот­рел на людей и не верил, что может суще­ст­во­вать город, кото­рый в состо­я­нии вме­стить их. С такой точ­но­стью были урав­но­ве­ше­ны чаши весов.

2. Слу­чи­лось так, что имен­но тогда про­ис­хо­ди­ли празд­не­ства в честь вели­ко­го бога, кото­ро­го элли­ны назы­ва­ют Зев­сом, а егип­тяне — Сера­пи­сом¹. Факель­ное шест­вие дви­га­лось по ули­цам. Более вели­че­ст­вен­но­го зре­ли­ща мне не дово­ди­лось видеть. Солн­це уже зака­ти­лось, был вечер, но нигде нель­зя было застать ночи, пото­му что взо­шло новое солн­це, рас­сы­пав­ше­е­ся на мно­же­ство огней. Очам моим пред­ста­вил­ся город, чья кра­сота мог­ла сопер­ни­чать с небес­ной. Дивил­ся я на Зев­са Мило­серд­но­го и небес­ный храм его.

Я обра­тил к вели­ко­му богу мои молит­вы и моль­бы о том, чтобы он нис­по­слал конец нашим бедам. А потом мы отпра­ви­лись в дом, кото­рый подыс­кал для нас Мене­лай.

Но бог, как вид­но, не поже­лал внять моим моль­бам, — нас ожи­да­ло новое, угото­ван­ное судь­бой, испы­та­ние.

3. Ока­за­лось, что Хэрей уже дав­но был втайне влюб­лен в Лев­кип­пу, поэто­му-то он и помог нам спа­сти ее, пре­сле­дуя при этом две цели: сбли­зить­ся с нами и исце­лить для себя девуш­ку. Он пре­крас­но пони­мал, что у него ниче­го не вый­дет, если он не при­ме­нит какой-нибудь хит­ро­сти, поэто­му Хэрей при­ду­мал ковар­ный план: собрал раз­бой­ни­ков, сво­их това­ри­щей по реме­с­лу, — сам-то он был моря­ком, — посвя­тил их в свой замы­сел и при­гла­сил нас всех к себе в гости на Фарос, яко­бы на день рож­де­ния.

Едва мы вышли из дома, как сра­зу яви­лось нам дур­ное зна­ме­ние: пре­сле­дую­щий ласточ­ку яст­реб задел кры­лом голо­ву Лев­кип­пы. Встре­во­жен­ный этим, я под­нял гла­за к небу.

—О Зевс, — обра­тил­ся я к богу, — что это? Как понять это зна­ме­ние? Если от тебя эта пти­ца, то подай еще какой-нибудь знак, чтобы мож­но было луч­ше тебя понять.

С эти­ми сло­ва­ми я обер­нул­ся — сто­ял я непо­да­ле­ку от мастер­ской живо­пис­ца — и заме­тил выстав­лен­ную там кар­ти­ну: она слов­но под­твер­жда­ла мои опа­се­ния, вызван­ные толь­ко что пред­ста­вив­шим­ся зна­ме­ни­ем. На ней изо­бра­же­но было над­ру­га­тель­ство над Фило­ме­лой, наси­лие Терея, выре­за­ние язы­ка. Во всех подроб­но­стях рас­ска­зы­ва­ла эта кар­ти­на о слу­чив­шем­ся: мож­но было увидеть на ней и пеп­лос², и Терея, и пир­ше­ство. Дер­жа в руках раз­вер­ну­тый пеп­лос, сто­я­ла слу­жан­ка, рядом с ней Фило­ме­ла пока­зы­ва­ла паль­цем на выткан­ный на пеп­ло­се рису­нок. Прок­на кива­ла голо­вой, пони­мая, что́ изо­бра­же­но на нем; она смот­ре­ла на рису­нок гроз­но и гне­ва­лась. На рисун­ке был выткан фра­ки­ец Терей, всту­пив­ший в любов­ную борь­бу с Фило­ме­лой. Воло­сы у нее рас­тре­па­ны, пояс раз­вя­зан, хитон порван, грудь полу­об­на­же­на, пра­вую руку она про­тя­ги­ва­ет к гла­зам Терея, а левой натя­ги­ва­ет на грудь разо­рван­ный хитон. Терей сжи­ма­ет Фило­ме­лу в сво­их объ­я­ти­ях, изо всех сил ста­ра­ясь при­влечь ее тело к себе как мож­но бли­же. Таким изо­бра­зил худож­ник выткан­ный на пеп­ло­се рису­нок. В дру­гой части кар­ти­ны были нари­со­ва­ны жен­щи­ны, кото­рые пока­зы­ва­ли Терею на остат­ки пир­ше­ства, лежа­щие в кор­зине, — а остат­ка­ми эти­ми были голо­ва и руки маль­чи­ка. Жен­щи­ны и сме­ют­ся и ужа­са­ют­ся одно­вре­мен­но. Я увидел и Терея, кото­рый вска­ки­ва­ет с ложа и извле­ка­ет из ножен меч, соби­ра­ясь напра­вить его про­тив жен­щин, — ногой он упер­ся в стол, а стол и не упал еще, но и не сто­ит уже, а, накло­нив­шись, вот-вот упа­дет.

4.—Мне кажет­ся, что нам не сле­ду­ет ехать на Фарос, — ска­зал тогда Мене­лай. — Ты видишь, что два недоб­рых зна­ме­ния яви­лись нам: пти­ца заде­ла кры­лом Лев­кип­пу и кар­ти­на пред­ве­ща­ет какую-то беду. Истол­ко­ва­те­ли зна­ме­ний гово­рят, что надо обя­за­тель­но обра­щать вни­ма­ние на содер­жа­ние кар­тин, кото­рые встре­ти­лись пут­ни­ку, отправ­ля­ю­ще­му­ся на какое-нибудь дело. Они велят судить об исхо­де это­го дела по смыс­лу тех собы­тий, кото­рые изо­бра­же­ны на кар­тине. Ты видишь, сколь­ки­ми ужа­са­ми напол­не­на эта кар­ти­на? Здесь и про­ти­во­за­кон­ная любовь, и бес­стыд­ная изме­на, и горе жен­щин. При­дет­ся нам воз­дер­жать­ся от этой поезд­ки.

Мне пока­за­лось, что Мене­лай прав, и я изви­нил­ся перед Хэре­ем, отло­жив в этот день нашу поезд­ку. Он уда­лил­ся, крайне недо­воль­ный, и ска­зал, что при­дет к нам на сле­дую­щий день.

5. Извест­но, что жен­щи­ны обо­жа­ют вся­кие рас­ска­зы, поэто­му Лев­кип­па тот­час спро­си­ла меня:

—О чем гово­рит эта кар­ти­на? Что это за пти­цы изо­бра­же­ны на ней? Кто эти жен­щи­ны? Кто этот бес­стыд­ный муж­чи­на?

И я начал рас­ска­зы­вать ей:

—Соло­вей, ласточ­ка и удод. Все они люди и одно­вре­мен­но пти­цы. Удод — муж­чи­на, а две жен­щи­ны — соло­вей и ласточ­ка. Фило­ме­ла — ласточ­ка, а Прок­на — соло­вей. Жен­щи­ны родом из Афин. Муж­чи­на — это Терей. Прок­на — жена Терея. Но вар­ва­рам, как вид­но, недо­ста­точ­но одной жены, чтобы пре­да­вать­ся уте­хам Афро­ди­ты, — они не замед­лят вос­поль­зо­вать­ся удоб­ным слу­ча­ем для того, чтобы дать волю сво­ей необуздан­но­сти. Неж­ная при­вя­зан­ность Прок­ны как раз и поз­во­ли­ла фра­кий­цу Терею обна­ру­жить при­ро­ду сво­ей нату­ры: слу­чи­лось так, что Прок­на посла­ла сво­его мужа Терея за люби­мой сест­рой. Терей же ушел мужем Прок­ны, а воз­вра­тил­ся любов­ни­ком Фило­ме­лы, по доро­ге он сде­лал Фило­ме­лу новой Прок­ной. Боясь язы­ка Фило­ме­лы, Терей сры­ва­ет цве­ток ее голо­са, чтобы нико­гда она не смог­ла уже заго­во­рить, так что брач­ным при­да­ным девуш­ки ста­но­вит­ся веч­ная немота. Но боль­ше он ниче­го не достиг этим, пото­му что Фило­ме­ла бла­го­да­ря сво­е­му искус­ству рас­ска­за­ла обо всем без слов. Сво­им вест­ни­ком она сде­ла­ла пеп­лос, и выткан­ные ею узо­ры ска­за­ли все, чего уже не мог рас­ска­зать ее язык: она впле­ла в узор все, что с ней про­изо­шло. Язы­ку под­ра­жа­ла ее рука, она рас­ска­за­ла гла­зам Прок­ны то, чему долж­ны были вни­мать ее уши, с помо­щью чел­но­ка несчаст­ная Фило­ме­ла поведа­ла Прокне обо всех сво­их стра­да­ни­ях.

Прок­на услы­ша­ла голос пеп­ло­са, поня­ла, что совер­ши­лось наси­лие, и реши­ла жесто­ко ото­мстить мужу за оскорб­ле­ние. Сме­ша­лись две яро­сти, две жен­щи­ны, оскорб­лен­ные и одно­вре­мен­но объ­ятые рев­но­стью, дыша­ли одним жела­ни­ем и заду­ма­ли пир­ше­ство страш­нее само­го бра­ка. Сын Терея дол­жен был стать яст­вом на этом пир­ше­стве, — тот, кто еще недав­но был сыном Прок­ны, пока не осле­пил ее гнев. Забы­ла она родо­вые муки. Так рев­ность быва­ет силь­нее даже мате­рин­ско­го лона. Одно­го толь­ко хоте­ли жен­щи­ны — доста­вить осквер­ни­те­лю брач­но­го ложа самую ужас­ную боль. Пусть даже и сами они будут стра­дать от сво­ей мести, но стра­да­ние жен­щин облег­ча­ет­ся сла­до­стью осу­щест­влен­ной мести.

Терей отведал яст­ва, при­готов­лен­но­го для него эти­ми эри­ни­я­ми³, а они при­нес­ли ему в кор­зине остан­ки ребен­ка и сме­ют­ся, но ужа­са полон их смех. Терей увидел остан­ки ребен­ка, и горе охва­ти­ло его над пищей, отцом кото­рой он был. Едва он понял, что́ с ним сде­ла­ли, как, объ­ятый неисто­вым гне­вом, схва­тил меч, чтобы пора­зить им жен­щин, — он бро­са­ет­ся на них, но в птиц обра­ща­ют­ся жен­щи­ны, и Терей вслед за ними под­ни­ма­ет­ся в воздух и ста­но­вит­ся пти­цей; так и до сих пор Терей гонит­ся за соло­вьем, пото­му что нико­гда не остынет его гнев, хотя он сме­нил свою одеж­ду на пти­чье опе­ре­ние.

6. В тот день уда­лось нам избе­жать зло­го умыс­ла, но выиг­ра­ли мы толь­ко один день. На дру­гое утро сно­ва при­шел к нам Хэрей, и мы, постес­няв­шись, не реши­лись воз­ра­зить ему. При­шлось нам сесть в лод­ку, и вско­ре мы при­бы­ли на Фарос. Дома остал­ся один Мене­лай, сослав­шись на пло­хое само­чув­ст­вие.

Хэрей сна­ча­ла под­вел нас к башне и пока­зал уди­ви­тель­ное замыс­ло­ва­тое стро­е­ние. Посреди моря, воз­вы­ша­ясь до самых обла­ков, лежа­ла гора, а под ней тек­ла вода; как бы висе­ло над морем это соору­же­ние, а над вер­ши­ной его сия­ло солн­це, корм­чий всех кораб­лей.

Оттуда мы с Хэре­ем отпра­ви­лись к его дому, кото­рый сто­ял в самом отда­лен­ном угол­ке ост­ро­ва, у моря.

7. Насту­пил вечер, и Хэрей вдруг вышел куда-то, ска­зав, что у него не все в поряд­ке с желуд­ком. Про­шло совсем немно­го вре­ме­ни, и у две­рей неожи­дан­но раздал­ся крик. В ту же мину­ту ворва­лись здо­ро­вен­ные дети­ны с обна­жен­ны­ми меча­ми, их было мно­го, и все они бро­си­лись на Лев­кип­пу. Увидев, что похи­ща­ют мою воз­люб­лен­ную, я не выдер­жал и ринул­ся на них сквозь мечи. Кто-то из них рас­сек мне мечом бед­ро, — я упал. Лежа на зем­ле, я исте­кал кро­вью. Они же поса­ди­ли девуш­ку в лод­ку и удра­ли. На шум и кри­ки, кото­рые под­ня­ли раз­бой­ни­ки, явил­ся стра­тег ост­ро­ва. Мы позна­ко­ми­лись с ним еще в те вре­ме­на, когда сто­я­ли в лаге­ре. Я пока­зал ему свою рану и попро­сил его о том, чтобы он не дал раз­бой­ни­кам скрыть­ся. В горо­де сто­я­ло на яко­ре мно­же­ство кораб­лей. Он взо­шел на один из них и вме­сте с отрядом, кото­рый был при нем, пустил­ся в пого­ню за раз­бой­ни­ка­ми. Меня на носил­ках тоже внес­ли на этот корабль.

Когда раз­бой­ни­ки увиде­ли, что к ним при­бли­жа­ет­ся корабль, гото­вый завя­зать сра­же­ние, они выве­ли на палу­бу девуш­ку со свя­зан­ны­ми за спи­ной рука­ми, кто-то из них закри­чал во всю мочь: «Вот вам награ­да!» — и с эти­ми сло­ва­ми снес ей голо­ву с плеч, а потом обез­глав­лен­ное тело девуш­ки раз­бой­ни­ки бро­си­ли в море. Увидев все это, я закри­чал, зары­дал и вско­чил, чтобы бро­сить­ся в море вслед за ней. Но так как мне не дали это­го сде­лать, я стал умо­лять оста­но­вить корабль. Пусть хоть кто-нибудь дру­гой прыгнет в вол­ны, чтобы я мог полу­чить тело Лев­кип­пы для погре­бе­ния. Стра­тег послу­шал­ся меня и оста­но­вил корабль; два моря­ка кину­лись в воду, ныр­ну­ли и выныр­ну­ли с телом в руках.

Раз­бой­ни­ки, уве­ли­чи­вая ско­рость, тем вре­ме­нем уда­ля­лись от нас все даль­ше и даль­ше. Когда мы зна­чи­тель­но сокра­ти­ли рас­сто­я­ние меж­ду кораб­ля­ми, они неожи­дан­но увиде­ли еще один корабль, веро­ят­но извест­ный им, и позва­ли его на помощь. На кораб­ле этом нахо­ди­лись пира­ты, про­мыш­ляв­шие пур­пур­ни­ца­ми, кото­рых они вылав­ли­ва­ли. Когда стра­тег понял, что про­тив нас уже два кораб­ля вме­сто одно­го, он испу­гал­ся и при­ка­зал повер­нуть обрат­но. Было оче­вид­но, что пира­ты отка­за­лись от попыт­ки укрыть­ся от нас, но были гото­вы всту­пить с нами в бой.

Когда мы выса­ди­лись на зем­лю, я обнял без­ды­хан­ное тело Лев­кип­пы и запла­кал:

—Теперь, Лев­кип­па, ты и вправ­ду умер­ла, и при­том двой­ной смер­тью, пото­му что поде­ли­ли твою гибель суша и море. У меня в руках остан­ки тво­е­го тела, но тебя самое я поте­рял. Не поров­ну поде­ли­лись тобой море и зем­ля. Малую часть тебя оста­ви­ло мне море, хотя и кажет­ся она боль­шей, морю же доста­лась ты сама, в малом оно завла­де­ло всей тобой. Но пусть злая судь­ба не дала мне цело­вать лицо твое, я ста­ну цело­вать твой обез­глав­лен­ный труп.

8.—Так я опла­ки­вал смерть воз­люб­лен­ной, потом я пре­дал ее тело погре­бе­нию и вер­нул­ся в Алек­сан­дрию. Хотя я и не хотел это­го, но рану мою исце­ли­ли, и, уте­шае­мый Мене­ла­ем, я скре­пя серд­це про­дол­жал жить.

Про­шло шесть меся­цев, и посте­пен­но горе нача­ло при­туп­лять­ся. Ведь вре­мя — это луч­шее лекар­ство от печа­ли, оно одно вра­чу­ет душев­ные раны. Щед­ро радо­стью солн­це; поне­мно­гу про­хо­дит даже самая глу­бо­кая скорбь, побеж­дае­мая днев­ны­ми забота­ми, хотя под­час избы­ток ее и вски­па­ет в пылаю­щей душе.

Я про­гу­ли­вал­ся по пло­ща­ди, когда кто-то, подой­дя ко мне сза­ди, взял меня за руку и, повер­нув к себе, не гово­ря ни сло­ва, обнял и стал цело­вать. Я не понял сна­ча­ла, кто это, и оце­пе­нел в изум­ле­нии, пред­ста­вив собой как бы мишень для столь бур­ных про­яв­ле­ний вос­тор­га. Когда же этот чело­век пере­стал цело­вать меня, я увидел его лицо, и это было лицо Кли­ния! Я вскрик­нул от радо­сти, в свою оче­редь бро­сил­ся его обни­мать, и мы пошли ко мне домой. Он рас­ска­зал мне о том, как спас­ся после кораб­ле­кру­ше­ния, а я — о том, что про­изо­шло с Лев­кип­пой.

9.—Как толь­ко раз­бил­ся наш корабль, — рас­ска­зы­вал Кли­ний, — я бро­сил­ся к рее, уже облеп­лен­ной людь­ми, едва сумел обхва­тить ее конец рука­ми и повис на ней. Но недол­го при­шлось нам пла­вать, уце­пив­шись за рею, пото­му что гро­мад­ная вол­на под­ня­ла ее на свой гре­бень и с раз­ма­ху швыр­ну­ла на под­вод­ную ска­лу, но не тем кон­цом, за кото­рый я дер­жал­ся, а про­ти­во­по­лож­ным. Уда­рив­шись о ска­лу, брев­но с силой отско­чи­ло назад, слов­но орудие, а меня мет­ну­ло, как камень из пра­щи. Весь оста­ток дня меня носи­ло по вол­нам, при­чем я уже поте­рял вся­кую надеж­ду на спа­се­ние. Совер­шен­но выбив­шись из сил, я вру­чил свою жизнь судь­бе, как вдруг заме­тил несу­щий­ся мне навстре­чу корабль. Я про­стер к нему руки, насколь­ко мог, и зна­ка­ми пока­зы­вал, что молю о спа­се­нии. То ли быв­шие на кораб­ле сжа­ли­лись надо мной, то ли по воле вет­ра, но суд­но напра­ви­лось пря­мо ко мне. Когда оно порав­ня­лось со мной, один из моря­ков бро­сил мне канат, и, ухва­тив­шись за него, я под­нял­ся на корабль, вырвав­шись из врат смер­ти. Корабль плыл в Сидон, и неко­то­рые из тех, кто на нем были, узна­ли меня и ока­за­ли мне помощь.

10. На тре­тий день мы при­бы­ли в город. Вме­сте со мной плы­ли сидо­няне — тор­го­вец Ксе­но­да­мант и его зять Тео­фил. Я попро­сил их, чтобы они не гово­ри­ли нико­му из тирий­цев, с кото­ры­ми могут встре­тить­ся, о том, что я спас­ся от кораб­ле­кру­ше­ния. Мне не хоте­лось, чтобы они узна­ли о том, что я бежал с тобой. Это мож­но было лег­ко скрыть, если толь­ко они будут хра­нить мол­ча­ние, — ведь про­шло все­го пять дней, как я исчез. А сво­им домаш­ним, как ты зна­ешь, я дал наказ на все вопро­сы обо мне отве­чать, что я уехал в дерев­ню на десять дней.

При­ехав, я убедил­ся в том, что все так и дума­ли. В это вре­мя твой отец еще не вер­нул­ся из Пале­сти­ны, — он при­ехал спу­стя два дня и сра­зу же полу­чил пись­мо от отца Лев­кип­пы, кото­рое при­шло все­го на день поз­же наше­го отъ­езда. В этом пись­ме Сострат писал, что отда­ет тебе в жены Лев­кип­пу. Когда твой отец про­чи­тал пись­мо и узнал о нашем бег­стве, он при­шел в отча­я­ние от раз­но­об­ра­зия несча­стий, кото­рые обру­ши­лись на него: во-пер­вых, он терял награ­ду, кото­рая была обе­ща­на ему в пись­ме, а во-вто­рых, судь­ба так повер­ну­ла ход собы­тий, что лишь самой мало­сти недо­ста­ва­ло для того, чтобы все устро­и­лось ко все­об­ще­му удо­воль­ст­вию, — ведь ниче­го не про­изо­шло бы, если бы пись­мо доста­ви­ли рань­ше.

Он решил, что пока сле­ду­ет воз­дер­жать­ся от того, чтобы писать бра­ту, и попро­сил, чтобы и мать Лев­кип­пы это­го не дела­ла.

—Ведь, может быть, мы суме­ем разыс­кать их, и Сострат не узна­ет, что слу­чи­лось несча­стье. Как толь­ко дой­дет до них весть, что им раз­ре­ше­но женить­ся, они с удо­воль­ст­ви­ем вер­нут­ся, пото­му что в этом слу­чае исчезнет при­чи­на, заста­вив­шая их бежать.

Все­ми воз­мож­ны­ми спо­со­ба­ми отец твой стре­мил­ся раз­уз­нать, куда вы бежа­ли. Недав­но из Егип­та при­плыл на кораб­ле тири­ец Дио­фант и рас­ска­зал тво­е­му отцу, что видел тебя в Алек­сан­дрии. Я как узнал об этом, не меш­кая сел на корабль, в чем был, и вот уже вось­мой день с утра до вече­ра хожу по горо­ду, разыс­ки­вая тебя. Тебе сле­ду­ет обду­мать все это, пото­му что со дня на день сюда может при­ехать и твой отец.

11. Когда я все это услы­шал, то не смог сдер­жать рыда­ний, — как судь­ба игра­ла с нами!

—О злое боже­ство! — вос­клик­нул я. — Теперь Сострат отда­ет мне Лев­кип­пу, посреди вой­ны он посы­ла­ет мне неве­сту, точ­но отме­рив дни, чтобы толь­ко не поме­шать мое­му бег­ству. О, запозда­лое сча­стье! Каким счаст­лив­цем я мог быть, при­ди это пись­мо днем рань­ше! После смер­ти — брак, после погре­баль­ных песен — гиме­неи!⁴ Какую неве­сту посы­ла­ет мне судь­ба! Даже тру­па ее она не дала мне невреди­мым!

—Сей­час непо­д­хо­дя­щий момент для того, чтобы опла­ки­вать мерт­вых, — ска­зал Кли­ний, — давай луч­ше поду­ма­ем, как нам быть, то ли тебе воз­вра­щать­ся на роди­ну, то ли дожи­дать­ся отца здесь.

—Ни того, ни дру­го­го не ста­ну я делать, — отве­тил я. — Как я посмот­рю отцу в гла­за после того, как обра­тил­ся в столь позор­ное бег­ство, да еще при этом погу­бил сокро­ви­ще, дове­рен­ное ему бра­том. Мне оста­ет­ся толь­ко скрыть­ся, пока он сюда не при­шел.

В этот момент вхо­дит Мене­лай и с ним вме­сте Сатир. Они обни­ма­ют Кли­ния и узна­ют от нас обо всем, что про­изо­шло.

—Но ведь у тебя сей­час есть пре­крас­ная воз­мож­ность устро­ить свои дела наи­луч­шим обра­зом и при этом еще про­явить снис­хож­де­ние к душе, кото­рая исто­ми­лась любо­вью к тебе, — ска­зал Сатир. — Пусть и Кли­ний узна­ет об этом. Ведь Афро­ди­та даро­ва­ла Кли­то­фон­ту вели­кое бла­го, а он не хочет при­нять его. Афро­ди­та зажгла стра­стью к нему кра­си­вей­шую жен­щи­ну, — кто бы ни увидел ее, ска­жет, что она подоб­на ста­туе боги­ни. Зовут ее Мели­та, а родом она из Эфе­са⁵. Богат­ство ее вели­ко, а воз­раст юн. Муж ее недав­но погиб в море, и она хочет, чтобы Кли­то­фонт стал ее пове­ли­те­лем, — не ска­жу мужем, — всю себя она отда­ет ему вме­сте со всем сво­им состо­я­ни­ем. Из-за Кли­то­фон­та она про­ве­ла здесь уже четы­ре меся­ца, умо­ляя его после­до­вать за ней. Он же зазнал­ся и пре­не­бре­га­ет ею, думая, вид­но, что Лев­кип­па может ожить.

12.—В том, что гово­рит Сатир, — ска­зал Кли­ний, — по-мое­му, есть доля исти­ны. Ведь если одно­вре­мен­но при­шли к тебе кра­сота, богат­ство и любовь, то нера­зум­но без­дей­ст­во­вать и мед­лить. Ведь кра­сота несет наслаж­де­ние, богат­ство — рос­кошь, а любовь — бла­го­го­ве­ние. А бог нена­видит пустых гор­де­цов. Так послу­шай­ся же Сати­ра и заод­но уго­ди богу.

Засто­нав, я отве­тил:

—Веди меня куда угод­но, если и Кли­ний это­го хочет. Толь­ко пусть эта жен­щи­на не надо­еда­ет мне и не тре­бу­ет без кон­ца, чтобы я овла­дел ею рань­ше, чем мы при­е­дем в Эфес. Ведь когда я поте­рял Лев­кип­пу, то поклял­ся не схо­дить­ся здесь с дру­ги­ми жен­щи­на­ми.

Услы­шав мои сло­ва, Сатир бро­сил­ся к Мели­те, чтобы обра­до­вать ее. Очень ско­ро он воз­вра­тил­ся и рас­ска­зал, что Мели­та от радо­сти едва не лиши­лась чувств. Она попро­си­ла меня прий­ти к ней в тот же день, чтобы вме­сте пообедать перед тем, как всту­пить в брак. Я пови­но­вал­ся и отпра­вил­ся к Мели­те.

13. Увидев меня, Мели­та тот­час вско­чи­ла, обня­ла меня и все мое лицо покры­ла поце­лу­я­ми. Она на самом деле была пре­крас­на: ты бы ска­зал, что лицо ее белее моло­ка, а на щеках цве­тут розы. Любов­ным пла­ме­нем горел ее взор, тяже­лая коп­на золотых волос увен­чи­ва­ла голо­ву, — так что я не без удо­воль­ст­вия взи­рал на эту жен­щи­ну.

Обед был рос­кош­ным, — она же едва при­ка­са­лась к изыс­кан­ным яст­вам, кото­рые были пода­ны. Делая вид, что ест, она на самом деле не мог­ла наслаж­дать­ся едой, а все вре­мя смот­ре­ла на меня. Ведь ничто не кажет­ся влюб­лен­но­му сла­дост­ным, кро­ме пред­ме­та его люб­ви. Любовь заби­ра­ет всю душу без остат­ка, не остав­ляя в ней места для пищи. Радость отто­го, что ты видишь воз­люб­лен­ную, через гла­за про­ни­ка­ет в душу и запол­ня­ет ее. Такое созер­ца­ние увле­ка­ет за собой образ люби­мой, вос­про­из­во­дит его в зер­ка­ле души и вос­со­зда­ет в ней люби­мый облик. Кра­сота невиди­мы­ми луча­ми стру­ит­ся во влюб­лен­ное серд­це и запе­чатле­ва­ет в глу­би­нах его свою тень.

Я все понял и гово­рю ей:

—Но ты ведь ниче­го совер­шен­но не ешь; так, как ты, едят толь­ко на кар­ти­нах.

—Какое яст­во может быть более утон­чен­ным для меня, какое вино более дра­го­цен­ным, чем ты? — отве­ти­ла она и с эти­ми сло­ва­ми ста­ла меня цело­вать, и поце­луи ее были мне при­ят­ны, а потом она ска­за­ла:

—Вот моя пища.

14. Так мы с ней про­во­ди­ли вре­мя. Когда же настал вечер, Мели­та ста­ла уго­ва­ри­вать меня про­ве­сти с ней ночь, но я отка­зал­ся, сослав­шись на то, о чем уже гово­рил Сати­ру. Мы усло­ви­лись на дру­гой день встре­тить­ся в хра­ме Изи­ды⁶, чтобы обо всем дого­во­рить­ся и дать друг дру­гу клят­ву вер­но­сти перед боги­ней.

Вме­сте с нами при­шли в храм Кли­ний и Мене­лай, и мы покля­лись — я любить ее без хит­ро­сти, а она сде­лать меня сво­им мужем и вла­де­те­лем все­го, что ей при­над­ле­жа­ло.

—Наше согла­ше­ние всту­пит в силу, — ска­зал я, — когда мы при­будем в Эфес, а пока мы здесь, тебе при­дет­ся усту­пить место Лев­кип­пе, как я уже и гово­рил тебе.

Тем вре­ме­нем нам при­гото­ви­ли рос­кош­ный обед, он назы­вал­ся сва­деб­ным, хотя на деле брак наш был отло­жен. И я при­по­ми­наю, как во вре­мя это­го обеда Мели­та пошу­ти­ла. В то вре­мя как все при­гла­шен­ные сла­во­сло­ви­ли наш брак, она, скло­нив­шись ко мне, шеп­ну­ла:

—Толь­ко я одна на све­те, — ска­за­ла она, — пре­тер­пе­ваю подоб­ное тому, что дела­ют с мерт­вы­ми, чей труп не най­ден: в таких слу­ча­ях воз­дви­га­ют гроб­ни­цу над пустой моги­лой, а я всту­паю в брак, кото­ро­го на самом деле нет.

Так шути­ла она, и в шут­ках ее был намек.

15. На сле­дую­щий день все было гото­во к отъ­езду, волей судь­бы и ветер торо­пил ско­рее отправ­лять­ся в доро­гу. Мене­лай про­во­дил нас до само­го зали­ва и на про­ща­ние поже­лал более бла­го­по­луч­но­го путе­ше­ст­вия по морю; он был заме­ча­тель­ным юно­шей, достой­ным богов, и, рас­ста­ва­ясь с нами, запла­кал, да и мы зали­лись сле­за­ми.

Кли­ний же при­нял реше­ние не остав­лять меня, пока мы не при­плы­вем в Эфес и он не пожи­вет там со мной неко­то­рое вре­мя, чтобы убедить­ся в том, что дела мои пошли на лад. Толь­ко тогда он соби­рал­ся вер­нуть­ся на роди­ну.

Ветер под­го­нял корабль, насту­пил вечер, и, поужи­нав, мы отпра­ви­лись спать. Для нас с Мели­той был постав­лен на кораб­ле отдель­ный шатер. Она заклю­чи­ла меня в объ­я­тия, ста­ла цело­вать и тре­бо­вать, чтобы я всту­пил с ней в насто­я­щий брак.

—Ведь теперь, — про­си­ла она меня, — мы вышли из пре­де­лов, отдан­ных Лев­кип­пе, и достиг­ли тех мест, где дол­жен всту­пить в силу наш дого­вор, — насту­пил поло­жен­ный срок. Зачем нам ждать, пока мы достиг­нем Эфе­са? Неиз­вест­но, как обой­дет­ся с нами море. Нель­зя верить пере­мен­чи­вым вет­рам. Поверь мне, Кли­то­фонт, я вся горю. Если бы толь­ко пока­зать тебе этот огонь! Если бы толь­ко огонь люб­ви был схож с обык­но­вен­ным огнем, я зажгла бы тебя сво­и­ми объ­я­ти­я­ми! Но он не таков, это осо­бый огонь, — в его ярком пла­ме­ни сли­ва­ют­ся в объ­я­ти­ях влюб­лен­ные, но он щадит их. О, пла­мя таин­ст­вен­ное, сокро­вен­ное, пла­мя, не покидаю­щее дове­рен­ных ему пре­де­лов! Давай же, о воз­люб­лен­ный мой, посвя­тим себя таин­ствам Афро­ди­ты!

16.—Не застав­ляй меня, — отве­тил я, — нару­шать свя­той закон почи­та­ния умер­ших. Ведь мы не вышли еще из гра­ниц, отведен­ных несчаст­ной девуш­ке, не достиг­ли мы еще дру­гой зем­ли. Раз­ве не извест­но тебе, что она погиб­ла в море? Я плы­ву сей­час над моги­лой Лев­кип­пы. Может стать­ся, вокруг кораб­ля вита­ет ее при­зрак. Я слы­шал, что души погиб­ших в море не спус­ка­ют­ся в Аид, но бро­дят по вол­нам, и в то вре­мя, как мы с тобой обни­ма­ем­ся, может пред­стать перед нами Лев­кип­па. Неужто это место кажет­ся тебе под­хо­дя­щим для вступ­ле­ния в брак? Брак в вол­нах, брак, увле­кае­мый мор­ской пучи­ной! Не хочешь же ты, чтобы наш сва­деб­ный чер­тог был воз­веден на воде.

—Ты что-то муд­ришь, мой люби­мый, — отве­ти­ла мне Мели­та, — любое место для влюб­лен­ных может стать брач­ным чер­то­гом, для бога не суще­ст­ву­ет запре­тов. Мне кажет­ся, море более все­го под­хо­дит для Эрота и таинств Афро­ди­ты. Афро­ди­та дочь моря. Давай пора­ду­ем боги­ню люб­ви, почтим бра­ком ее мать! Повсюду чудят­ся мне сим­во­лы бра­ка. Это ярмо, навис­шее над голо­вой, эти узы, обви­тые вокруг реи, — все это, люби­мый, пре­крас­ные пред­зна­ме­но­ва­ния. Осе­нен­ный ими сто­ит наш брач­ный чер­тог, да и кор­ми­ло побли­зо­сти от нашей опо­чи­валь­ни. Сама судь­ба управ­ля­ет нашей свадь­бой. Брач­ны­ми уза­ми соеди­ня­ют нас Посей­дон и хоро­вод нере­ид. Здесь сам Посей­дон соче­та­ет­ся бра­ком с Амфи­т­ри­той⁷. Слад­ко сви­щет ветер в кора­бель­ных сна­стях. Мне пред­став­ля­ет­ся, что вет­ры сво­им дыха­ни­ем напе­ва­ют нам сва­деб­ную песнь. Посмот­ри, как закруг­ля­ет­ся напол­нен­ный вет­ром парус, слов­но чре­во бере­мен­ной жен­щи­ны. И это тоже хоро­ший знак, — ско­ро ведь и ты у меня будешь отцом.

—Жен­щи­на, — ска­зал я ей, видя, что она про­дол­жа­ет наста­и­вать, — будем же бла­го­ра­зум­ны, пока не достиг­нем зем­ли. Кля­нусь тебе самим морем и судь­бой наше­го пла­ва­ния, я страст­но жаж­ду того же, что и ты. Но у моря суще­ст­ву­ют свои зако­ны. Я часто слы­шал от моря­ков, что кораб­ли долж­ны быть чисты от дел Афро­ди­ты, — может быть, отто­го, что суда свя­щен­ны, а может быть, и отто­го, что никто не дол­жен сре­ди опас­но­стей пре­да­вать­ся наслаж­де­нию. Не ста­нем же, люби­мая моя, оскорб­лять море, сме­ши­вать радо­сти люб­ви со стра­хом. Сохра­ним радость неомра­чен­ной.

Гово­ря так, я ста­рал­ся отрез­вить ее, убеж­дал, помо­гая себе поце­лу­я­ми, и осталь­ную часть ночи мы про­спа­ли спо­кой­но.

17. Мы плы­ли пять дней и нако­нец при­бы­ли в Эфес. Ока­за­лось, что Мели­те при­над­ле­жал пер­вый из всех эфес­ских домов. Огром­ный, он кишел мно­го­чис­лен­ной при­слу­гой и бли­стал рос­ко­шью убран­ства. Мели­та при­ка­за­ла при­гото­вить самый вос­хи­ти­тель­ный обед, какой толь­ко мож­но пред­ста­вить.

—А мы пока что, — ска­за­ла она, — поедем в мое поме­стье.

Поме­стье у Мели­ты нахо­ди­лось в четы­рех ста­ди­ях от горо­да. Мы сели в колес­ни­цу и поеха­ли.

«Лев­кип­па и Кли­то­фонт». Б. Дех­те­рев

Толь­ко мы при­бы­ли туда и ста­ли про­ха­жи­вать­ся по саду, как вне­зап­но к нашим ногам бро­са­ет­ся жен­щи­на с остри­жен­ной голо­вой, в тяже­лых колод­ках, с моты­гой в руках, гряз­ная, в под­по­я­сан­ном нищен­ском хитоне.

—Сми­луй­ся надо мной, — вос­кли­ца­ет она, — о моя гос­по­жа! Как жен­щи­на над жен­щи­ной! Я роди­лась сво­бод­ной, а теперь судь­ба пре­вра­ти­ла меня в рабы­ню. — С эти­ми сло­ва­ми она умолк­ла.

—Встань, жен­щи­на, — отве­ти­ла ей Мели­та. — Ска­жи мне, кто ты, откуда, кто зако­вал тебя в желе­зо? Ведь даже сей­час, когда ты попа­ла в беду, кра­сота твоя гово­рит о том, что ты бла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния.

—Твой раб, — ска­за­ла она, — посту­пил со мной так за то, что я не захо­те­ла стать его налож­ни­цей. Меня зовут Лак­эна, родом я из Фес­са­лии⁸. Я вру­чаю тебе мою жизнь, как моля­щий о спа­се­нии мас­лич­ную ветвь. Спа­си меня от несча­стья. Защи­ти меня до той поры, пока я не запла­чу две тыся­чи. За эту цену Сосфен купил меня у раз­бой­ни­ков. Ты можешь быть уве­ре­на, что я очень ско­ро раздо­бу­ду их. Если же нет, то я ста­ну тво­ей рабы­ней. Посмот­ри, как он истер­зал меня побо­я­ми.

Она приот­кры­ла хитон и пока­за­ла спи­ну, всю испо­ло­со­ван­ную бес­чис­лен­ны­ми уда­ра­ми.

Слу­шая все это, я чув­ст­во­вал себя сму­щен­ным: жен­щи­на напо­ми­на­ла мне Лев­кип­пу. Мели­та же ска­за­ла:

—Поло­жись на меня, жен­щи­на. Мы изба­вим тебя от всех бед и отпра­вим домой без вся­ко­го выку­па. А теперь пусть кто-нибудь позо­вет нам Сосфе­на.

С жен­щи­ны тот­час сня­ли око­вы, а Сосфен при­шел изряд­но напу­ган­ный.

—Где ты видел, зло­дей­ская голо­ва, — ска­за­ла она ему, — чтобы с самым негод­ным из рабов обра­ща­лись у нас подоб­ным обра­зом? Отве­чай мне немед­лен­но, кто эта жен­щи­на, и не взду­май лгать.

—Я ниче­го не знаю, гос­по­жа, — отве­тил он, — кро­ме того, что какой-то купец по име­ни Кал­ли­сфен про­дал мне девуш­ку. Он ска­зал, что сам купил ее у раз­бой­ни­ков, но что она сво­бод­на. Купец этот назы­вал ее Лак­эной.

Мели­та тот­час лиши­ла Сосфе­на долж­но­сти управ­ля­ю­ще­го, кото­рую он зани­мал до сих пор, а Лак­эну пору­чи­ла рабы­ням, при­ка­зав вымыть ее, одеть в чистую одеж­ду и отвез­ти в город. Потом она отда­ла необ­хо­ди­мые рас­по­ря­же­ния, ради кото­рых и при­еха­ла в свое име­ние, села в колес­ни­цу, и мы поеха­ли обрат­но в город, при­быв к само­му обеду.

18. Посреди обеда Сатир кив­ком голо­вы подал мне знак, чтобы я вышел, при этом у него было очень серь­ез­ное лицо. Я при­тво­рил­ся, что желудок торо­пит меня вый­ти из-за сто­ла, и поки­нул тра­пе­зу. Когда я подо­шел к Сати­ру, он, ни сло­ва не гово­ря, протя­нул мне пись­мо. Я взял его — и, еще не начав читать, обмер: я узнал почерк Лев­кип­пы. Вот что было напи­са­но в пись­ме:

«Лев­кип­па Кли­то­фон­ту, гос­по­ди­ну сво­е­му.

Ведь имен­но так теперь я долж­на назы­вать тебя, пото­му что ты стал мужем моей гос­по­жи. Ты зна­ешь, сколь­ко все­го я пере­нес­ла из-за тебя. Но при­шла необ­хо­ди­мость напом­нить тебе об этом. Из-за тебя я оста­ви­ла мать и пре­да­лась ски­та­ни­ям; из-за тебя я пре­тер­пе­ла кораб­ле­кру­ше­ние и попа­ла в руки раз­бой­ни­ков; из-за тебя я ста­ла очи­сти­тель­ной жерт­вой и умер­ла во вто­рой раз; из-за тебя меня про­да­ли в раб­ство, ско­ва­ли желе­зом, я работа­ла моты­гой, копа­ла зем­лю, меня били, — и все это для того, чтобы я ста­ла для дру­го­го муж­чи­ны тем же, чем ты стал для дру­гой жен­щи­ны! Не бывать это­му! Но я выдер­жа­ла и оста­лась вер­на тебе, несмот­ря на при­нуж­де­ние. Тебя же никто не про­да­вал в раб­ство, никто не под­вер­гал побо­ям, и ты женишь­ся! Если есть в тебе хоть немно­го бла­го­дар­но­сти за то, что я столь­ко стра­да­ла ради тебя, попро­си твою жену, чтобы она отпра­ви­ла меня в город, как она обе­ща­ла. А те две тыся­чи, кото­рые запла­тил за меня Сосфен, я вышлю, — поверь мне и пору­чись за меня Мели­те. Ведь рядом Визан­тий. Если же тебе само­му при­дет­ся запла­тить за меня, то счи­тай, что эти­ми день­га­ми ты воз­на­граж­да­ешь меня за мои стра­да­ния. Будь здо­ров и наслаж­дай­ся новым бра­ком. Я же пишу тебе это пись­мо девуш­кой».

19. Не могу пере­дать, что сде­ла­лось со мной, когда я про­чи­тал это пись­мо. Я зали­вал­ся крас­кой, блед­нел, пора­жал­ся, не верил, радо­вал­ся, горе­вал.

—Уж не из Аида ли ты явил­ся с этим пись­мом? — спро­сил я Сати­ра. — Что все это озна­ча­ет? Лев­кип­па сно­ва ожи­ла?

—Конеч­но, — ска­зал он, — это та самая девуш­ка, кото­рую мы виде­ли в поме­стье Мели­ты. Из-за остри­жен­ных волос у нее был настоль­ко юный вид, что узнать ее было невоз­мож­но.

—Такое огром­ное сча­стье в тво­их руках, — вос­клик­нул я, — и ты услаж­да­ешь им толь­ко мои уши, не пока­зы­вая его моим гла­зам!

—Ты дол­жен оне­меть, чтобы не погу­бить все­го, — отве­тил мне Сатир, — пока мы самым тща­тель­ным обра­зом не обду­ма­ли наши дей­ст­вия. Ты видишь, что пер­вая сре­ди эфес­ских жен­щин безум­ст­ву­ет из-за тебя, мы же бес­по­мощ­ны в сетях, кото­ры­ми она нас опле­ла.

—Но я не могу! Сча­стье раз­ли­ва­ет­ся по всем моим жилам. Посмот­ри, как она упре­ка­ет меня в сво­ем пись­ме. — И я тот­час сно­ва начи­наю пере­чи­ты­вать пись­мо, слов­но вижу за бук­ва­ми саму Лев­кип­пу, и при­го­ва­ри­ваю: — Спра­вед­ли­вы твои упре­ки, воз­люб­лен­ная моя. Все на све­те ты вынес­ла из-за меня, всем тво­им бед­ст­ви­ям я виной.

Читая сло­во за сло­вом, я дошел до того места, где Лев­кип­па опи­сы­ва­ла пыт­ки и побои, кото­рым под­вер­гал ее Сосфен, и запла­кал, слов­но пыт­ки эти про­ис­хо­ди­ли у меня на гла­зах. Разум, отсы­лая очи моей души к стро­кам пись­ма, пока­зы­вал мне все, что было в них ска­за­но, как буд­то это совер­ша­лось пере­до мной наяву. Сно­ва читая, как она уко­ря­ет меня за то, что я всту­пил в брак, я покрас­нел, как застиг­ну­тый на месте пре­ступ­ле­ния пре­лю­бо­дей. Такой стыд испы­ты­вал я при чте­нии ее пись­ма.

20.—Горе мне, Сатир, — ска­зал я, — как оправ­дать­ся теперь? Я ули­чен. Лев­кип­па обви­ня­ет меня. Быть может, она меня воз­не­на­виде­ла. Но ска­жи мне, как уда­лось ей спа­стись и чье тело мы похо­ро­ни­ли?

—При­дет вре­мя, и она сама все тебе рас­ска­жет, — отве­тил Сатир. — Сей­час ты дол­жен напи­сать ей ответ и успо­ко­ить девуш­ку. Ведь я поклял­ся ей в том, что ты женил­ся про­тив воли.

—Ты ска­зал ей, что я женил­ся?! Так ты погу­бил меня! — вскри­чал я.

—До чего же ты про­сто­ду­шен, — отве­тил он мне. — Весь город зна­ет о тво­ем бра­ке.

—Но я не женил­ся, Сатир, кля­нусь тебе Герак­лом и сво­ей судь­бой!

—Ты шутишь, доро­гой мой. Ты ведь с ней спишь!

—Я знаю, что невоз­мож­но пове­рить моим сло­вам, но до этой самой мину­ты я ни разу не при­кос­нул­ся к Мели­те. Но гово­ри, что же мне писать! Я до того оше­лом­лен всем про­ис­шед­шим, что совер­шен­но рас­те­рял­ся и чув­ст­вую себя бес­по­мощ­ным.

—Эрот под­ска­жет тебе, пото­му что я нисколь­ко не муд­рее тебя. Толь­ко пиши поско­рее, — отве­тил Сатир.

И я начал писать:

«Здрав­ст­вуй, вла­ды­чи­ца моя Лев­кип­па!

Я несчаст­лив в сча­стье, пото­му что, хотя я рядом с тобой, увидеть тебя я не могу, а вижу вме­сто тебя, кото­рая так близ­ко, твое пись­мо. Если ты хочешь знать прав­ду и не осуж­да­ешь меня зара­нее, то поверь мне, что, подоб­но тебе, и я сохра­нил до сих пор свою дев­ст­вен­ность, если такое поня­тие умест­но в отно­ше­нии муж­чин. Если же ты, не поже­лав выслу­шать моих оправ­да­ний, уже воз­не­на­виде­ла меня, то кля­нусь тебе спас­ши­ми тебя бога­ми, что очень ско­ро сумею оправ­дать себя во всем. Будь здо­ро­ва и мило­сти­ва ко мне, воз­люб­лен­ная моя».

21. Я отдал пись­мо Сати­ру и попро­сил его рас­ска­зать Лев­кип­пе все, что он сочтет нуж­ным. Мне же при­шлось воз­вра­тить­ся к сто­лу. Я вер­нул­ся на пир, пере­пол­нен­ный одно­вре­мен­но радо­стью и горем. Я знал, что в эту ночь Мели­та ни за что не допу­стит, чтобы я не стал ее мужем. Но, обре­тя вновь Лев­кип­пу, я не мог даже смот­реть на дру­гую жен­щи­ну, не гово­ря уже о том, чтобы женить­ся на ней. Я силил­ся сохра­нить то же выра­же­ние лица, кото­рое было у меня рань­ше, но вре­ме­на­ми не мог сла­дить с собой. Когда побеж­да­ло обу­ре­вав­шее меня вол­не­ние, я ссы­лал­ся на то, что чув­ст­вую озноб. Мели­та дога­да­лась, что озноб мой — все­го лишь улов­ка, изо­бре­тен­ная для того, чтобы укло­нить­ся от мое­го обе­ща­ния, но дока­зать это­го она не мог­ла. Не при­кос­нув­шись к еде, я встал, чтобы пой­ти лечь, а она, не кон­чив обедать, тот­час тоже под­ня­лась со сво­его места и после­до­ва­ла за мной. Когда мы при­шли в спаль­ню, я стал еще силь­нее при­тво­рять­ся, что болен, она же взмо­ли­лась:

—Что же ты дела­ешь? До каких пор ты будешь мучить меня? И море мы уже пере­плы­ли, и в Эфес при­бы­ли, — настал срок всту­пить нам в брак. Чего теперь мы долж­ны ждать? Дол­го мы еще будем спать, как в хра­ме? Ты кла­дешь меня воз­ле мно­го­вод­ной реки и не даешь напить­ся из нее. Все вре­мя пере­до мной вода, но я жаж­ду по-преж­не­му, хотя сплю у род­ни­ка. Ложе твое для меня похо­же на пищу и питье Тан­та­ла.

Так она гово­ри­ла и, поло­жив голо­ву мне на грудь, пла­ка­ла так жалоб­но, что вызва­ла в моей душе состра­да­ние. Я не мог решить, что же мне делать; упре­ки ее каза­лись мне спра­вед­ли­вы­ми. И тогда я ска­зал ей:

—Люби­мая, кля­нусь тебе отчи­ми бога­ми, что я и сам сго­раю жела­ни­ем отве­тить на твою любовь. Но я не знаю, что со мной слу­чи­лось, — какая-то болезнь напа­ла на меня, а ты ведь зна­ешь, что, когда нет здо­ро­вья, тщет­ны при­тя­за­ния Афро­ди­ты.

Гово­ря это, я ути­рал Мели­те сле­зы, сно­ва давал ей клят­вы, пытал­ся уве­рить ее в том, что ско­ро сбу­дут­ся все ее жела­ния.

В ту ночь она едва вынес­ла все это.

22. На сле­дую­щий день Мели­та вызва­ла слу­жа­нок, кото­рым была пору­че­на забота о Лев­кип­пе, и преж­де все­го спро­си­ла у них, доста­точ­но ли хоро­шо они за ней уха­жи­ва­ют. Когда слу­жан­ки отве­ти­ли, что не забы­ва­ют ниче­го из того, что им было веле­но, Мели­та при­ка­за­ла при­ве­сти к ней Лев­кип­пу. При­шла Лев­кип­па, и Мели­та ска­за­ла:

—Я думаю, что было бы лиш­ним напо­ми­нать тебе о том, насколь­ко чело­веч­но я к тебе отнес­лась, ты ведь и сама это зна­ешь. Но и ты отпла­ти мне мило­стью, насколь­ко это в тво­их силах. Я слы­ша­ла, что фес­са­лий­ские жен­щи­ны обла­да­ют вол­шеб­ным искус­ст­вом настоль­ко при­во­ро­жить к себе люби­мо­го, что он даже смот­реть не может на дру­гих жен­щин, а к той, что его при­во­ро­жи­ла, отно­сит­ся так, слов­но в ней заклю­чен для него весь мир. Доро­гая, умо­ляю тебя, дай мне такое зелье, пото­му что я сго­раю в огне. Ты заме­ти­ла юно­шу, с кото­рым я вче­ра гуля­ла?

—Ты име­ешь в виду тво­е­го мужа? — не без зло­рад­ства пере­би­ла ее Лев­кип­па. — Так ска­за­ли мне слу­ги.

—Како­го мужа? — усмех­ну­лась Мели­та. — У нас с ним столь­ко же обще­го, сколь­ко у двух кам­ней. Меня пре­взо­шла мерт­вая сопер­ни­ца. Спит или ест, он не может забыть име­ни Лев­кип­пы, — так он ее назы­ва­ет. Я же, милая, четы­ре меся­ца про­ве­ла ради него в Алек­сан­дрии, про­си­ла, умо­ля­ла, обе­ща­ла; чего толь­ко я не гово­ри­ла, чего я не дела­ла для того, чтобы уло­мать его. Но в ответ на все мои моль­бы он оста­вал­ся бес­чув­ст­вен­ным, как желе­зо или дере­во. И даже вре­мя бес­силь­но про­тив него. Един­ст­вен­ное, что он поз­во­лил, — это смот­реть на себя. Кля­нусь тебе самой Афро­ди­той, что вот уже пятый день я сплю с ним в одной посте­ли, а под­ни­ма­юсь с нее так, слов­но про­ве­ла ночь с евну­хом. Похо­же на то, что в ста­тую я влю­би­лась. Толь­ко гла­за мои обла­да­ют воз­люб­лен­ным. Как жен­щи­на жен­щи­ну, как вче­ра ты меня, так сего­дня я тебя молю: дай мне какое-нибудь сред­ство про­тив это­го над­мен­но­го чело­ве­ка. Ты спа­сешь мою душу, кото­рая уже совсем обес­си­ле­ла.

Когда Лев­кип­па услы­ша­ла все это, она почув­ст­во­ва­ла боль­шое облег­че­ние, отто­го что ниче­го у меня с этой жен­щи­ной не было. Она ска­за­ла Мели­те, что, если ей поз­во­лят, она поищет в поле какую-нибудь под­хо­дя­щую тра­ву, и с эти­ми сло­ва­ми она ушла. Ведь если бы она отка­за­лась, ей бы не пове­ри­ли, — поэто­му, мне дума­ет­ся, она и пообе­ща­ла Мели­те испол­нить ее прось­бу. Мели­та же от одной толь­ко надеж­ды пове­се­ле­ла, — ведь упо­ва­ние на сча­стье, пусть его и нет еще, раду­ет тоже.

23. Я ниче­го не знал об этом и совер­шен­но пал духом, не в силах при­ду­мать спо­соб, как и в гряду­щую ночь оттолк­нуть от себя Мели­ту и встре­тить­ся с Лев­кип­пой. Думаю, что и Мели­та пре­да­ва­лась подоб­ным раз­мыш­ле­ни­ям. Чтобы Лев­кип­па смог­ла отпра­вить­ся в поле за вол­шеб­ной тра­вой и к вече­ру воз­вра­тить­ся, она сна­ряди­ла для нее колес­ни­цу.

Мы же сно­ва пошли пиро­вать. Едва мы воз­лег­ли, как на муж­ской поло­вине дома послы­шал­ся силь­ный шум и нача­лась бегот­ня. Вдруг вбе­га­ет один из слуг и, еле пере­во­дя дыха­ние, сооб­ща­ет:

—Фер­сандр вер­нул­ся живой!

Фер­сандр был мужем Мели­ты, кото­рый, как она счи­та­ла, погиб в море. Дело в том, что, когда корабль, на кото­ром плыл Фер­сандр, пере­вер­нул­ся, неко­то­рые из его рабов спас­лись, но, решив, что Фер­сандр уто­нул, по воз­вра­ще­нии в Эфес сооб­щи­ли об этом Мели­те. Раб еще не успел кон­чить гово­рить, как по его пятам ворвал­ся сам Фер­сандр. По доро­ге он успел все узнать обо мне и теперь спе­шил схва­тить меня. Пора­жен­ная неожи­дан­но­стью про­ис­хо­дя­ще­го, Мели­та вско­чи­ла с места и попы­та­лась обнять мужа, но он оттолк­нул ее прочь, а при виде меня заво­пил: «Вот где этот пре­лю­бо­дей!» — набро­сил­ся на меня и в яро­сти дал мне силь­ней­шую поще­чи­ну. Потом он схва­тил меня за воло­сы, швыр­нул на пол и стал нещад­но изби­вать. Я же, слов­но во вре­мя мисте­рий, никак не мог взять в толк, что же про­ис­хо­дит: кто этот чело­век, за что он коло­тит меня. Я решил, что это какой-то сума­сшед­ший, и хотя мог обо­ро­нять­ся, не стал, сочтя это опас­ным. Нако­нец оба мы уста­ли, — он изби­вать меня, а я фило­соф­ски отно­сить­ся к его побо­ям. Тогда я встал и гово­рю ему:

—Кто ты такой? За что ты так пока­ле­чил меня?

Он же, услы­шав мои сло­ва, впал в еще боль­шее неистов­ство, опять нанес мне удар и потре­бо­вал, чтобы при­нес­ли цепи и око­вы. Меня схва­ти­ли и отве­ли в тем­ни­цу.

24. Во всей этой суе­те я не заме­тил, что поте­рял пись­мо Лев­кип­пы: оно было спря­та­но у меня под хито­ном, при­вя­зан­ное шнур­ка­ми. Мели­та поти­хонь­ку подо­бра­ла его. Она боя­лась, что это одна из ее запи­сок ко мне. Остав­шись одна, она тот­час ста­ла читать пись­мо и, най­дя в нем имя Лев­кип­пы, почув­ст­во­ва­ла себя уязв­лен­ной в самое серд­це: ведь она и пред­ста­вить себе не мог­ла, что Лев­кип­па жива, после того как я столь­ко раз твер­дил ей, что она умер­ла. Когда же она ста­ла читать даль­ше все, что там напи­са­но, прав­да откры­лась перед ней и душу ее захва­ти­ли одно­вре­мен­но стыд, гнев, любовь и рев­ность. Она сты­ди­лась мужа, гне­ва­лась на пись­мо, любовь гаси­ла гнев, а рев­ность раз­жи­га­ла любовь, и нако­нец любовь победи­ла.

25. Насту­пил вечер, и Фер­сандр, опом­нив­шись после пер­во­го при­сту­па яро­сти, ушел к одно­му из сво­их дру­зей, чей дом был побли­зо­сти. Мели­та тот­час пере­го­во­ри­ла со стра­жем, кото­ро­му было пору­че­но охра­нять меня, и втайне ото всех про­бра­лась ко мне, при­ста­вив к две­рям двух слуг. Она заста­ла меня лежа­щим на зем­ле. Мели­та вста­ла рядом со мной, охва­чен­ная жела­ни­ем выска­зать мне сра­зу все, что мучи­ло ее. Все обу­ре­вав­шие ее чув­ства были напи­са­ны на ее лице.

—О, я несчаст­ная! На горе себе увиде­ла я тебя, пона­прас­ну полю­би­ла тебя как безум­ная с пер­во­го взгляда! Нена­види­мая тобой, я люб­лю тебя, нена­вист­ни­ка мое­го, мучи­мая тобой, я люб­лю тебя, мое­го мучи­те­ля, и даже бес­чув­ст­вен­ность твоя не уби­ва­ет мою любовь. О, чета зло­на­ме­рен­ных чаро­де­ев, муж­чи­на и жен­щи­на! Один уже столь­ко вре­ме­ни изде­ва­ет­ся надо мной, а дру­гая ушла, чтобы при­не­сти мне зелье. А я и не зна­ла, что выпра­ши­ваю любов­ное зелье про­тив самой себя у самых закля­тых сво­их вра­гов.

И с эти­ми сло­ва­ми она швыр­ну­ла мне пись­мо Лев­кип­пы. Увидев его и узнав, я вздрог­нул и уста­вил­ся в зем­лю, ули­чен­ный в обмане. Она же нача­ла сыз­но­ва пла­кать­ся:

—Горе мне, несчаст­ной! И мужа мое­го поте­ря­ла я из-за тебя, и ты уже нико­гда не ста­нешь моим, даже гла­за мои не будут обла­дать тобой, а ты мог при­над­ле­жать мне весь. Я знаю, что муж меня воз­не­на­видел, а тебя обви­нил в пре­лю­бо­де­я­нии, пре­лю­бо­де­я­нии бес­плод­ном, лишен­ном радо­стей люб­ви, при­нес­шем мне лишь пору­га­ние. Дру­гие жен­щи­ны в награ­ду за свой позор полу­ча­ют хотя бы наслаж­де­ние, кото­рое уто­ля­ет их страсть, а я, зло­по­луч­ная, навлек­ла на себя один толь­ко позор, а наслаж­де­ния не изведа­ла ника­ко­го. Невер­ный! Вар­вар! Ты осме­лил­ся оттолк­нуть жен­щи­ну, кото­рая тебя любит, и после это­го ты дер­за­ешь еще назы­вать себя рабом Эрота? Вид­но, не пуга­ет тебя его гнев. Раз­ве не стра­шит тебя его огонь? Не бла­го­го­ве­ешь ты перед его таин­ства­ми? Не про­ня­ли тебя и эти очи, зали­тые сле­за­ми! О самый сви­ре­пый из раз­бой­ни­ков! Ничто не заста­ви­ло тебя послу­жить Афро­ди­те, хотя бы толь­ко один раз, ни моль­бы, ни вре­мя, ни спле­те­ние наших тел, — нет, и вот это самое оскор­би­тель­ное для меня: ты при­ка­сал­ся ко мне, ты цело­вал меня, а потом вста­вал так, как буд­то сам был жен­щи­ной. Какой-то тенью бра­ка был наш союз. И ведь не со ста­ру­хой ты спал, не с жен­щи­ной, кото­рая избе­га­ла тво­их объ­я­тий, но с жен­щи­ной юной и любя­щей тебя, пре­крас­ной, как ска­за­ли бы дру­гие. Евнух! Мизо­гин!⁹ Нена­вист­ник кра­соты! Про­кли­наю тебя самым спра­вед­ли­вым про­кля­тьем! Пусть так же обой­дет­ся с тобой Эрот и в тво­ей люб­ви! — так гово­ри­ла она, обли­ва­ясь сле­за­ми.

26. Я все мол­чал, поту­пив гла­за, она же спу­стя неко­то­рое вре­мя заго­во­ри­ла уже по-дру­го­му:

—Все, что я тебе сей­час гово­ри­ла, люби­мый, про­дик­то­ва­ли гнев и горе. А то, что я ска­жу тебе теперь, под­ска­зы­ва­ет мне любовь. Когда я гне­ва­юсь, я горю, когда же чув­ст­вую себя оскорб­лен­ной, люб­лю. Давай же заклю­чим мир, и сжаль­ся надо мной. Я уже не про­шу у тебя дол­гих дней супру­же­ства, о кото­ром я, несчаст­ная, так меч­та­ла. Доста­точ­но мне и одно­го-един­ст­вен­но­го объ­я­тия, кото­рое станет столь сла­бым лекар­ст­вом от столь тяже­лой болез­ни. Хоть немно­го поту­ши пла­мя. Если же я опро­мет­чи­во оскор­би­ла тебя чем-нибудь, то будь снис­хо­ди­тель­ным ко мне, люби­мый мой. Ведь несчаст­ная любовь при­во­дит в неистов­ство. Я знаю, что не долж­на так посту­пать, но, гово­ря о таин­ствах Эрота, я не чув­ст­вую ника­ко­го сты­да. Ведь я гово­рю об этом с чело­ве­ком, кото­рый посвя­щен в них. Ты-то пони­ма­ешь, что́ я испы­ты­ваю. Для дру­гих людей стре­лы это­го бога оста­ют­ся невиди­мы­ми. Никто не может пока­зать стрел, кото­рые нанес­ли рану, — одни влюб­лен­ные зна­ют, насколь­ко они мучи­тель­ны. Все­го один день остал­ся у меня, и я хочу, чтобы ты испол­нил свое обе­ща­ние. Вспом­ни храм Изи­ды, вспом­ни клят­вы, кото­рые были там про­из­не­се­ны. Если бы ты захо­тел жить со мной, как ты поклял­ся, я бы не обра­ти­ла вни­ма­ния на тыся­чи Фер­сан­дров. Но теперь, когда ты вновь обрел Лев­кип­пу, брак с дру­гой жен­щи­ной для тебя невоз­мо­жен, я пони­маю и при­ни­маю это, я при­знаю себя побеж­ден­ной. Я не про­шу у тебя боль­ше­го, чем могу полу­чить, пото­му что всё про­тив меня, даже мерт­вые вста­ли из сво­их гро­бов. Море! Ты поща­ди­ло меня, когда нес­ло на сво­их вол­нах, но зачем ты спас­ло меня? Ведь, оста­вив меня живой, ты погу­би­ло меня, изверг­нув из сво­ей пучи­ны двух мерт­ве­цов!

Ты не удо­воль­ст­во­ва­лось тем, что ожи­ви­ло Лев­кип­пу (пусть она живет, чтобы нико­гда боль­ше не горе­вал Кли­то­фонт), но вос­кре­си­ло и зло­го Фер­санд­ра, кото­рый теперь явил­ся к нам.

Тебя коло­ти­ли у меня на гла­зах, и я, несчаст­ная, даже не мог­ла помочь тебе. На это лицо, о боги, сыпа­лись уда­ры! Я думаю, что Фер­сандр ослеп. Но я умо­ляю тебя, Кли­то­фонт, пове­ли­тель мой, ведь ты пове­ли­тель моей души, стань моим сего­дня в пер­вый и в послед­ний раз. Для меня же это крат­кое мгно­ве­ние обра­тит­ся в мно­гие дни. Не умрет от это­го Лев­кип­па, даже мни­мой смер­тью. Не пре­зи­рай моей люб­ви, став­шей для тебя вели­чай­шим сча­стьем, ведь она вер­ну­ла тебе Лев­кип­пу: если бы я не полю­би­ла тебя и не при­вез­ла сюда, она все еще была бы для тебя мерт­вой. Судь­ба, Кли­то­фонт, ино­гда посы­ла­ет нам подар­ки, и тот, кому посчаст­ли­ви­лось най­ти сокро­ви­ще, почи­та­ет место, где он нашел его, воз­дви­га­ет алтарь, при­но­сит жерт­ву, увен­чи­ва­ет зем­лю цве­та­ми. Ты же бла­го­да­ря мне нашел сокро­ви­ще люб­ви, но не хочешь воздать бла­го­дар­ность за это. Пой­ми, это Эрот гово­рит тебе мои­ми уста­ми: «Кли­то­фонт, сде­лай это ради меня, тво­е­го учи­те­ля. Не ухо­ди, оста­вив Мели­ту непо­свя­щен­ной. Ее огонь — это мой огонь».

Узнай же, как я наме­ре­ва­юсь посту­пить с тобой. Ты будешь осво­бож­ден от оков, даже если это не угод­но Фер­сан­д­ру. Ты про­ведешь столь­ко вре­ме­ни, сколь­ко захо­чешь, у моей молоч­ной сест­ры. А на заре жди Лев­кип­пу. Ведь она про­си­ла, чтобы ее отпу­сти­ли на всю ночь соби­рать тра­вы при све­те луны, — так она посме­я­лась надо мной. Я про­си­ла у нее зелье про­тив тебя, пото­му что при­ня­ла ее за фес­са­ли­ян­ку. Мне ведь ниче­го боль­ше не оста­ва­лось, как соби­рать раз­ные тра­вы. Упо­вать на вся­че­ские сна­до­бья — это послед­нее убе­жи­ще несчаст­ных влюб­лен­ных. А насчет Фер­санд­ра не бес­по­кой­ся: он вне себя от яро­сти выско­чил из мое­го дома и помчал­ся к сво­е­му при­я­те­лю. Мне кажет­ся, что какой-то бог надо­умил его уйти из дома, чтобы я мог­ла полу­чить от тебя послед­нюю милость. Отдай­ся же мне.

Так муд­ро она рас­суж­да­ла, — ведь Эрот науча­ет и сло­вам, — потом сня­ла с меня око­вы, ста­ла покры­вать поце­лу­я­ми мои руки, под­но­си­ла их к сво­им гла­зам и серд­цу и гово­ри­ла:

—Ты чув­ст­ву­ешь, как коло­тит­ся мое серд­це, как уда­ры его пол­ны тос­ки и надеж­ды, пусть же забьет­ся оно и от радо­сти, ведь, тре­пе­ща, оно молит тебя о наслаж­де­нии.

Когда она осво­бо­ди­ла меня от оков и, рыдая, обня­ла, я испы­тал то же, что испы­тал бы на моем месте любой дру­гой чело­век: я дей­ст­ви­тель­но почув­ст­во­вал страх перед Эротом, не желая навлечь на себя его гнев, осо­бен­но после того, как он вер­нул мне Лев­кип­пу. В даль­ней­шем же я наме­ре­вал­ся изба­вить­ся от Мели­ты; да и брак наш вовсе не был бра­ком, а лишь лекар­ст­вом для исстра­дав­шей­ся души.

Поэто­му я раз­ре­шил ей обнять меня и не про­ти­вил­ся, когда она обви­ва­лась вокруг меня сво­им телом, — и слу­чи­лось то, чего желал Эрот, и не пона­до­би­лось нам ни ложе, ни про­чие ухищ­ре­ния Афро­ди­ты, пото­му что Эрот сам дела­ет свое дело, он муд­рый изо­бре­та­тель и может совер­шить свое таин­ство в любом месте. А в делах Афро­ди­ты безыс­кус­ность сла­ще мно­го­чис­лен­ных уло­вок, она одна при­но­сит истин­ное наслаж­де­ние.