Дафнис и Хлоя

Книга III

1. Когда мити­лен­цы узна­ли о набе­ге мор­ском деся­ти кораб­лей и когда посе­ляне, при­шед­шие из дере­вень, им рас­ска­за­ли о слу­чив­ших­ся там гра­бе­жах, мити­лен­цы сочли, что подоб­ную дер­зость метим­ней­цев стер­петь невоз­мож­но, и реши­ли, со сво­ей сто­ро­ны, воз­мож­но ско­рее взять­ся за ору­жие: ото­брав три тыся­чи луч­ших гопли­тов и пять­сот всад­ни­ков, они посла­ли их под началь­ст­вом Гип­па­са по суше, мор­ско­го пути опа­са­ясь в зим­нее вре­мя.

2. Дви­нул­ся Гип­пас в поход, но не стал ни полей метим­ней­ских гра­бить, ни ста­да уго­нять, ни досто­я­нье зем­ледель­цев и пас­ту­хов рас­хи­щать, пола­гая, что все это при­ли­че­ст­ву­ет ско­рей раз­бой­ни­ку, чем вое­на­чаль­ни­ку; быст­ро повел он свое вой­ско про­тив вра­же­ско­го горо­да, чтоб застать ворота его без охра­ны и напасть на него врас­плох. Когда до горо­да оста­ва­лось ста­ди­ев око­ло ста, вой­ско встре­тил гла­ша­тай, про­сив­ший о мире. От плен­ных узна­ли метим­ней­цы, что непо­вин­ны мити­лен­цы в слу­чив­шем­ся, что посе­ляне и пас­ту­хи толь­ко нака­за­ли куч­ку зазнав­ших­ся юно­шей; тогда в Метимне люди оду­ма­лись, поняв, что напа­де­ние на город соседа было слиш­ком дерз­ким и нера­зум­ным; вот поче­му они торо­пи­лись, вер­нув­ши все, что награ­би­ли, вновь союз заклю­чить, чтоб без стра­ха встре­чать­ся и на зем­ле и на море. Гла­ша­тая это­го Гип­пас, хоть и был избран пол­но­моч­ным вождем, все же послал в Мити­ле­ну, а сам, лагерь раз­бив воз­ле Метим­ны, ста­ди­ях в деся­ти, стал ожи­дать от сво­их ука­за­нья. Про­шло два дня, и вест­ник с при­ка­зом при­шел: что было награб­ле­но, ото­брать и, не чиня ника­ко­го вреда, домой вер­нуть­ся. Когда мити­лен­цам на выбор вой­ну или мир пред­ло­жи­ли, они нашли, что мир для них выгод­ней.

3. Вот как вой­на Мити­ле­ны с Метим­ной, начав­ша­я­ся неожи­дан­но, так же вне­зап­но и окон­чи­лась.

Насту­пи­ла зима, и была она для Даф­ни­са с Хло­ей гор­ше самой вой­ны. Вне­зап­но выпал глу­бо­кий снег, зава­лил все доро­ги, а всех посе­лян запер в домах. Бур­но пото­ки низ­вер­га­лись; льдом покрыв­шись, замер­за­ла вода; дере­вья поник­ли, слов­но над­лом­лен­ные; под сне­гом скры­лась зем­ля и вид­на была толь­ко воз­ле клю­чей и ручьев. Уже никто не гнал сво­их стад на паст­би­ща, никто не пока­зы­вал носа за дверь, но, раз­ведя огонь, лишь толь­ко запо­ют пету­хи, одни лен прясть начи­на­ли, козью шерсть дру­гие сучи­ли, иные пти­чьи сил­ки масте­ри­ли. В это вре­мя толь­ко одна забота была: в ясли мяки­ны на корм быкам под­ло­жить, в стой­ла козам и овцам — веток с лист­вой, сви­ньям в заку­ты — раз­ных сор­тов желудей.

4. Все поне­во­ле дома сиде­ли; зем­ле­паш­цы и пас­ту­хи — те были рады, что хоть на корот­кое вре­мя сво­бод­ны­ми ста­ли они от трудов: по утрам хоро­шо они ели, дол­го и креп­ко спа­ли, так что зима, на их взгляд, была куда сла­ще и лета, и осе­ни, даже и самой вес­ны. А вот Хлоя и Даф­нис, вспо­ми­ная минув­шие радо­сти — как они цело­ва­лись, как обни­ма­лись, вме­сте как пили и ели, — теперь про­во­ди­ли печаль­но бес­сон­ные ночи и жда­ли весен­ней поры, как ждут вос­кре­се­нья из мерт­вых. Огор­ча­лись они, даже сум­ку увидя, когда под руку им попа­да­лась: из нее ведь, быва­ло, вме­сте пищу они выни­ма­ли; или подой­ник, — ведь из него вме­сте пили; или сви­рель, без вни­ма­нья лежа­щую, дар люб­ви. Ним­фам моли­лись они и Пану — их от этих муче­ний изба­вить про­си­ли и вновь пока­зать и им, и ста­дам их горя­чее солн­це. Но, молясь, в то же вре­мя они сред­ство при­ду­мать ста­ра­лись, как бы вновь увидать­ся друг с дру­гом. Но Хлоя вовсе выхо­да не виде­ла, да и при­ду­мать ниче­го не мог­ла: та, что счи­та­лась ей мате­рью, все­гда была с нею, она учи­ла ее чесать шерсть, кру­тить вере­те­на и то и дело о свадь­бе ей поми­на­ла. Даф­нис же был сво­бо­ден и на выдум­ки более ловок, чем девуш­ка; пото­му он при­ду­мал хит­рость такую, чтоб Хлою увидеть.

5. Перед дво­ром Дри­а­са, у само­го забо­ра дав­но уж рос­ли боль­шие два мир­та и плющ: мир­ты сто­я­ли близ­ко один от дру­го­го, а меж­ду ними вил­ся плющ; рас­ки­нув, как вино­град­ная лоза, свои побе­ги на оба мир­та, лист­вой сво­ей, густо спле­тен­ной, подо­бье пеще­ры он создал, и круп­ные яго­ды, буд­то вино­град­ные грозди, висе­ли на нем. Пото­му-то здесь соби­ра­лось мно­го зиму­ю­щих птиц, — ведь пищи им зимой не хва­та­ло; мно­го тут было чер­ных и серых дроздов, были дикие голу­би, были сквор­цы и раз­ные про­чие пти­цы, что яго­ды плю­ща любят кле­вать. Буд­то бы ради охоты на этих птиц и пошел сюда Даф­нис, а чтоб вся­кий ему пове­рил, набрал в сум­ку медо­вых лепе­шек и с собой захва­тил пти­чий клей и сил­ки. Рас­сто­я­нье было не более ста­ди­ев десят­ка, зато снег, еще не рас­та­яв­ший, мно­го труда и пре­пят­ст­вий ему достав­лял; но нет для люб­ви пути непро­хо­ди­мо­го — пусть про­ле­га­ет он чрез огонь, или воду, иль скиф­ские даже сне­га.

6. Бегом добе­жав до дво­ра Дри­а­са, с ног стрях­нув­ши весь снег, он рас­ста­вил сил­ки и кле­ем нама­зал длин­ные вет­ки. Так он сидел, с вол­не­ньем и птиц под­жидая и Хлою. Что до птиц, то мно­гое мно­же­ство их при­ле­те­ло, и ловить их было лег­ко, так что при­шлось ему нема­ло потрудить­ся, их соби­рая, уби­вая и перья ощи­пы­вая. А вот со дво­ра не вышел никто, ни муж­чи­на, ни жен­щи­на, ни даже домаш­няя пти­ца, но все, у огня оста­ва­ясь, дома сиде­ли, так что Даф­нис в затруд­не­нии был, не зная, что делать, — слов­но какие-то зло­ве­щие пти­цы¹ сюда его при­ве­ли. Решил он какой-нибудь повод най­ти и в две­ри толк­нуть­ся, и стал он разду­мы­вать, что бы такое ска­зать, чтоб сло­ва его прав­до­по­доб­ны­ми пока­за­лись. «“Зашел я за уголь­ком”. А не было раз­ве соседей дру­гих все­го в одном ста­дии от тебя? “При­шел хле­ба взай­мы попро­сить”. Но сум­ка пол­на едой. “Вина у меня нет”. Но толь­ко что кон­чил­ся сбор вино­гра­да. “За мной гнал­ся волк” — а где же вол­чьи следы? “При­шел, чтоб на птиц поохо­тить­ся” — что ж после охоты домой не идешь? “Хочу я Хлою увидеть”, — но отцу и мате­ри девуш­ки кто же в этом при­зна­ет­ся? И как ни кинь, все клин. И все-то пред­ло­ги мои — слиш­ком они подо­зри­тель­ны. Луч­ше помол­чать. Хлою уви­жу вес­ной, если уж, кажет­ся, не суж­де­но мне зимою увидеть ее».

Так пораз­мыс­лив, собрал он тихонь­ко добы­чу и хотел ухо­дить. Но сжа­лил­ся, вид­но, над ним Эрот, и вот что слу­чи­лось.

7. Дри­ас с домо­чад­ца­ми сидел за сто­лом; мясо уже поде­ли­ли, хлеб на стол поло­жи­ли, чашу вином, раз­ба­вив водою, напол­ни­ли. И вот одна из собак сто­ро­же­вых, улу­чив­ши минут­ку, схва­ти­ла мяса кусок и бро­си­лась к две­ри бежать. Рас­сер­дил­ся Дри­ас (это была как раз его доля); схва­тив­ши пал­ку, он сам, слов­но пес, погнал­ся за нею. И, за нею гоня­ясь, он у плю­ща ока­зал­ся и видит, что Даф­нис, на пле­чи себе добы­чу взва­лив, поду­мы­ва­ет, как бы поско­рее исчез­нуть. Тот­час же и о мясе и о соба­ке Дри­ас поза­был и, гром­ко вос­клик­нув: «Здрав­ст­вуй, сынок!» — обнял его, рас­це­ло­вал и, за руку взяв­ши, внутрь дома повел. Увидав­ши друг дру­га, Даф­нис и Хлоя чуть не упа­ли на зем­лю. Сде­лав уси­лие, чтоб на ногах удер­жать­ся, они поздо­ро­ва­лись, поце­ло­ва­лись и в этом буд­то опо­ру нашли, чтоб не упасть.

8. Полу­чив сверх ожи­да­нья и поце­луй и свида­ние с Хло­ей, Даф­нис под­сел побли­же к огню; сняв­ши с плеч, поло­жил на стол голу­бей и дроздов и рас­ска­зы­вать стал, как, соску­чив­шись дома сидеть, он пошел на охоту и как нало­вил сил­ка­ми одних, кле­ем дру­гих, жад­но летев­ших на яго­ды мир­тов и плю­ща. Все его похва­ли­ли за то, что он не сидит сло­жа руки, и заста­ви­ли поесть из того, что соба­ка схва­тить не успе­ла; а вино раз­лить Хлое веле­ли. Радост­но всем она под­нес­ла, Даф­ни­су ж после всех: она в шут­ку дела­ла вид, что сер­ди­та на него за то, что хотел он, при­шед­ши сюда, уйти, ее не видав­ши. Но все же, преж­де чем ему под­не­сти, сама отпи­ла, а затем уж ему пода­ла. Он же, хотя его жаж­да томи­ла, стал пить мед­лен­но и, мед­ля так, наслаж­де­нье свое уси­ли­вал.

9. Быст­ро стол опу­стел, на нем не оста­лось ни мяса, ни хле­ба. Тогда все, кто сидел за сто­лом, ста­ли рас­спра­ши­вать, как пожи­ва­ет Мир­та­ла с Ламо­ном; они назы­ва­ли счаст­ли­вы­ми их за то, что судь­ба им посла­ла тако­го кор­миль­ца на ста­рость. И рад он был похва­лам: ведь их слу­ша­ла Хлоя. Когда же его не пусти­ли домой, гово­ря, что назав­тра Дио­ни­су жерт­ву хотят при­не­сти, то от радо­сти он их самих вме­сто Дио­ни­са чуть было покло­не­ни­ем не почтил. Тот­час он вынул из сум­ки мно­го медо­вых лепе­шек и пой­ман­ных птиц. На сла­ву их к ужи­ну при­гото­ви­ли, сно­ва поста­ви­ли кра­тер с вином и сно­ва огонь разо­жгли. Быст­ро ночь насту­пи­ла, и сно­ва пошло пиро­ва­нье; а потом вся­кие пре­да­ния рас­ска­зы­вать ста­ли, пес­ни петь и, нако­нец, пошли на покой — с мате­рью Хлоя, Дри­ас с Даф­ни­сом. И не было Хлое ника­кой иной отра­ды, кро­ме мыс­ли, что наут­ро она Даф­ни­са сно­ва увидит; а Даф­нис ничтож­ною радо­стью радо­вал серд­це: счаст­лив он был уже тем, что лежал с Хлои отцом. Он его и обни­мал, и часто цело­вал, в дре­мо­те пред­став­ляя, что это он дела­ет с Хло­ей.

10. День насту­пил; на дво­ре был ужас­ный мороз, и север­ный ветер все леде­нил. Вста­ли все от сна, годо­ва­ло­го бара­на при­нес­ли в жерт­ву Дио­ни­су и, раз­ведя силь­ный огонь, ста­ли гото­вить пищу. Пока Напа хле­бы пек­ла, а Дри­ас жарил бара­на, Даф­нис и Хлоя, сво­бод­ный момент улу­чив, выбе­жа­ли из дво­ра туда, где рос плющ. Вновь поста­вив сил­ки и нама­зав кле­ем вет­ки, сно­ва они нало­ви­ли нема­ло птиц. Были для них наслаж­де­ни­ем непре­рыв­ные поце­луи, и слад­ка была им беседа. «Для тебя ведь, Хлоя, при­шел я сюда». — «Знаю я, Даф­нис». — «Из-за тебя ведь губ­лю я этих несчаст­ных дроздов». — «Что же я сде­лать долж­на для тебя?» — «Пом­нить обо мне!» — «Пом­ню, ним­фа­ми кля­нусь, кото­ры­ми кля­лась в нашей пеще­ре; туда мы вер­нем­ся сей­час же, едва толь­ко снег рас­та­ет». — «Но сне­га так мно­го, Хлоя! Боюсь я, как бы рань­ше, чем снег, я сам не иста­ял». — «Мужай­ся, Даф­нис; солн­це силь­но уже при­гре­ва­ет». — «О, если бы было оно горя­чо, как огонь, что сжи­га­ет мне серд­це». — «Ты все шутишь и хочешь меня обма­нуть». — «Нет, нико­гда, коза­ми теми кля­нусь, клясть­ся кото­ры­ми сама ты меня застав­ля­ла».

11. Так, слов­но Эхо, откли­ка­лась на речи Даф­ни­са Хлоя. Тут Напа за ними посла­ла, и они при­бе­жа­ли, неся с собою добы­чу гораздо обиль­ней вче­раш­ней. И, Дио­ни­су совер­шив воз­ли­я­нье из чаши, они при­сту­пи­ли к тра­пе­зе, голо­вы плю­щом увен­чав; а когда при­шла пора, вос­хва­лив Иак­ха и вос­кли­цая: «Эвоэ!»² — они отпу­сти­ли Даф­ни­са домой, сум­ку его напол­нив мясом и хле­бом. Дали ему и голу­бей и дроздов отне­сти Ламо­ну с Мир­та­лой, гово­ря, что сами они нало­вят себе дру­гих, пока еще зима про­дол­жа­ет­ся и пока ягод на плю­ще хва­та­ет; и Даф­нис ушел, рас­це­ло­вав всех, а Хлою послед­ней, с тем чтоб остал­ся на губах у него чистый ее поце­луй.

И не раз еще ходил он к ним этой доро­гой, при­ду­мы­вая иные пред­ло­ги. Так что и зима не совсем ока­за­лась для них лишен­ной люб­ви.

12. Начи­на­лась вес­на, и таял снег. Ста­ла зем­ля обна­жать­ся, ста­ла тра­ва про­би­вать­ся, и пас­ту­хи погна­ли ста­да на паст­би­ща, а рань­ше дру­гих Даф­нис и Хлоя, — ведь слу­жи­ли они пас­ты­рю могу­ще­ства несрав­нен­но­го. И тот­час бегом они побе­жа­ли к ним­фам в пеще­ру, а оттуда к Пану, к сосне, а затем и к дубу. Сидя под ним, и ста­да свои пас­ли, и друг дру­га цело­ва­ли. Ста­ли они и цве­тов искать, чтоб ста­туи богов вен­ка­ми укра­сить; цве­ты едва-едва появ­лять­ся ста­ли, — зефир их песто­вал, а солн­це при­гре­ва­ло. Все ж уда­лось най­ти и фиал­ки, и нар­цис­сы, и куро­слеп, и все, что ран­ней вес­ною зем­ля нам при­но­сит. Хлоя и Даф­нис све­же­го надо­и­ли козье­го и ове­чье­го моло­ка и, укра­сив вен­ка­ми ста­туи богов, совер­ши­ли моло­ком воз­ли­я­нье. И на сви­ре­ли ста­ли они сно­ва играть, как бы соло­вьев вызы­вая поспо­рить с ними в пенье; а соло­вьи уже откли­ка­лись в чаще лес­ной, и ско­ро все луч­ше ста­ла уда­вать­ся им песнь об Ити­се³, слов­но вспом­ни­ли они после дол­го­го мол­ча­ния свою преж­нюю пес­ню.

13. Забле­я­ли ове­чьи ста­да; ягня­та пры­га­ли, зале­зая под маток, и за сос­ки их тяну­ли. А за овца­ми, еще не рожав­ши­ми, гоня­лись бара­ны, сза­ди взби­ра­лись на них, каж­дый выбрав себе одну. И коз­лы гоня­лись за коза­ми и наска­ки­ва­ли на них с любов­ной стра­стью и бились за коз; у каж­до­го были свои, и каж­дый их охра­нял, чтоб как-нибудь с ними дру­гой козел тай­ком не свя­зал­ся. Даже ста­рых людей, слу­чись им это увидеть, к делам люб­ви побуди­ло бы такое зре­ли­ще. А тем более — Даф­нис и Хлоя, юные, цве­ту­щие и дав­но уже искав­шие наслаж­де­ний любов­ных: рас­па­ля­лись они, слы­ша все это, мле­ли, видя это, и сами иска­ли чего-то получ­ше, чем поце­луи и объ­я­тия, — осо­бен­но Даф­нис. За вре­мя зимы, сидя дома без вся­ко­го дела, он воз­му­жал; поэто­му рвал­ся он к поце­лу­ям, и жаж­дал объ­я­тий, и во всем стал гораздо сме­лей и реши­тель­ней.

14. Вот он и стал про­сить, чтобы Хлоя усту­пи­ла ему в том, чего он желал: нагою с нагим поле­жа­ла бы с ним подоль­ше, чем дела­ла рань­ше. «Ведь это одно, — гово­рил он, — оста­лось, чего не испол­ни­ли мы из сове­тов Филе­та. Един­ст­вен­но здесь ведь, навер­но, то сред­ство, что нашу любовь успо­ко­ит».

Когда же она зада­ва­ла вопрос, что ж есть еще боль­ше, чем цело­вать, обни­мать и вме­сте лежать, и что же еще он делать заду­мал, если будут они, оба нагие, вме­сте лежать, он ей отве­чал: «То же, что бара­ны с овца­ми и коз­лы с коза­ми. Раз­ве не видишь, что после того, как дело сде­ла­но, овцы и козы от них не бегут, а те не томят­ся, гоня­ясь за ними, но, как буд­то вза­им­но вку­сив наслаж­де­нья, вме­сте пасут­ся. Види­мо, дело это сла­дост­но и побеж­да­ет горечь люб­ви». — «Но раз­ве не видишь ты, Даф­нис, что и коз­лы с коза­ми, и бара­ны с овца­ми все это дела­ют стоя, и козы и овцы, тоже стоя, их при­ни­ма­ют. Те на них ска­чут, они же спи­ну им под­став­ля­ют. А ты хочешь, чтоб я вме­сте с тобою ложи­лась, да еще и нагая; смот­ри, ведь их шерсть гораздо плот­нее моей одеж­ды». Послу­шал­ся Даф­нис и, вме­сте с нею улег­шись, дол­гое вре­мя лежал, но, не умея то сде­лать, к чему страст­но стре­мил­ся, он под­нял ее и, сза­ди обняв, к ней при­жал­ся, коз­лам под­ра­жая. И, еще боль­ше сму­тив­шись, он сел и запла­кал: неуже­ли ж он даже бара­нов глу­пее в делах люб­ви?

15. Жил с ним по сосед­ству земле­вла­де­лец, по име­ни Хро­мис, уже в пре­клон­ных годах; при­вел он к себе из горо­да бабен­ку, моло­дую, цве­ту­щую, гораздо более изящ­ную, чем посе­лян­ки. Зва­ли ее Лик­эни­он. Видя, как Даф­нис каж­дое утро гнал сво­их коз на паст­би­ще, а к ночи обрат­но с паст­би­ща, она заго­ре­лась жела­ньем его сво­им любов­ни­ком сде­лать, подар­ка­ми соблаз­нив. И вот одна­жды, под­сте­рег­ши его одно­го, она пода­ри­ла ему сви­рель, и сото­во­го меду, и сум­ку из кожи оле­ньей. Но ска­зать ему что-либо пря­мо она опа­са­лась, поняв, что любит он Хлою: заме­ти­ла — к девуш­ке льнет он. Сна­ча­ла она дога­да­лась об этом, видя вза­им­ные при­вет­ст­вия их и улыб­ки, а потом как-то, ран­ним утром, мужу ска­зав­шись, чтоб гла­за отве­сти, буд­то к сосед­ке пой­дет, кото­рой вре­мя рожать насту­пи­ло, неза­мет­но пошла она сле­дом за ними и, спря­тав­шись в чаще, чтоб не было вид­но ее, все услы­ха­ла, о чем они гово­ри­ли, все увида­ла, что дела­ли. Не ускольз­ну­ли от взо­ров ее и сле­зы Даф­ни­са. Пожа­ле­ла она этих несчаст­ных и, решив, что ей пред­ста­вил­ся слу­чай удоб­ный сде­лать сра­зу два дела — им дать от мук избав­ле­ние, свое ж удо­вле­тво­рить вожде­ле­ние, — такую при­ду­ма­ла хит­рость.

16. На сле­дую­щий день, буд­то опять направ­ля­ясь к той же роже­ни­це, откры­то идет Лик­эни­он к дубу, где сиде­ли Даф­нис и Хлоя, и, лов­ко при­тво­рив­шись, буд­то она чем-то огор­че­на, гово­рит: «Спа­си, Даф­нис, меня, зло­по­луч­ную! Из моих два­дца­ти гусей само­го луч­ше­го орел ута­щил. Но слиш­ком тяже­лую ношу он под­нял, и, квер­ху взле­тев­ши, не смог он ее уне­сти на при­выч­ное место — вон на этот высо­кий утес; и опу­стил­ся вот здесь, в мел­ко­ле­сье. Ради нимф и это­го Пана! Пой­ди ты со мною туда, — одна я идти боюсь, — спа­си мое­го гуся, не оставь без вни­ма­нья ущер­ба в моем ста­де. Может быть, и орла само­го ты убьешь, и не будет уж он у вас без кон­ца тас­кать и ягнят и коз­лят. Тем вре­ме­нем ста­до твое сто­ро­жить будет Хлоя. Козы твои хоро­шо ее зна­ют; ведь все­гда вы вме­сте пасе­те».

17. Даже и не подо­зре­вая, что будет даль­ше, Даф­нис тот­час встал, взял посох и сле­дом пошел за Лик­эни­он. Его уведя воз­мож­но даль­ше от Хлои, когда они ока­за­лись в чаще густой близ ручья, она веле­ла ему при­сесть и ска­за­ла: «Любишь Хлою ты, Даф­нис: это узна­ла я ночью от нимф; явив­шись во сне, они мне рас­ска­за­ли о сле­зах вче­раш­них тво­их и мне при­ка­за­ли спа­сти тебя, научив­ши делам любов­ным. А дела эти — не толь­ко поце­луи и объ­я­тья и не то, что дела­ют коз­лы и бара­ны: дру­гие это скач­ки, и мно­го сла­ще они тех, что быва­ют у них, ведь наслаж­де­ние дару­ют они куда более дли­тель­ное. Так вот, если хочешь изба­вить­ся от мук и испы­тать те радо­сти, кото­рых ты ищешь, то отдай себя в руки мои, радост­но стань моим уче­ни­ком; я же, в уго­ду ним­фам, все­му тебя научу».

18. Не в силах сдер­жать сво­его вос­тор­га, Даф­нис, про­сто­душ­ный дере­вен­ский козопас, а к тому же еще влюб­лен­ный и юный, пал к ногам Лик­эни­он, моля воз­мож­но ско­рее искус­ству это­му его обу­чить, кото­рое ему помо­жет с Хло­ей совер­шить то, чего ему так хочет­ся; и, как буд­то гото­вясь постиг­нуть поис­ти­не нечто вели­кое, нис­по­слан­ное ему сами­ми бога­ми, он обе­ща­ет ей пода­рить упи­тан­но­го коз­лен­ка, неж­но­го сыру из сли­вок и даже козу. Увидя в нем такое пас­ту­ше­ское про­сто­ду­шие, како­го она никак не ожи­да­ла, вот как ста­ла Лик­эни­он Даф­ни­са делу люб­ви обу­чать. Она при­ка­за­ла ему, не думая дол­го, сесть побли­же к себе, цело­вать ее таки­ми поце­лу­я­ми и столь­ко раз, как вошло у него в при­выч­ку, а целуя, обнять ее и лечь на зем­лю. Когда юно­ша сел, ее поце­ло­вал и лег с нею рядом, она, увидав, что он в силе к делу уже при­сту­пить и весь полон жела­нья, при­под­няв­ши его, — ведь он лежал на боку, — лов­ко лег­ла под него и наве­ла его на ту доро­гу, кото­рую он до сих пор отыс­ки­вал. А потом уже все ока­за­лось про­стым и понят­ным: при­ро­да сама научи­ла все­му осталь­но­му.

19. Лишь толь­ко окон­чил­ся этот любов­ный урок, Даф­нис, как истый пас­тух про­сто­душ­ный, стал поры­вать­ся к Хлое бежать и тот­час же сде­лать с ней то, чему здесь научил­ся, как буд­то боясь, что если про­мед­лит, то все поза­будет. Но Лик­эни­он, его удер­жав­ши, ска­за­ла: «Вот что еще нуж­но тебе, Даф­нис, узнать. Я ведь жен­щи­на, и теперь я ничуть от все­го это­го не постра­да­ла; дав­но уж меня все­му научил муж­чи­на дру­гой, а в упла­ту взял невин­ность мою. Хлоя ж, когда всту­пит с тобой в эту бит­ву, будет кри­чать, будет пла­кать, будет кро­вью обли­та, слов­но уби­тая. Но ты не бой­ся той кро­ви, а когда убедишь ее отдать­ся тебе, при­веди сюда: здесь, если и будет кри­чать, никто не услы­шит, если рас­пла­чет­ся, никто не увидит, а если кро­вью сво­ей зама­ра­ет­ся, в этом ручье иску­па­ет­ся. И помни, что пер­вая я, рань­ше Хлои, тебя муж­чи­ною сде­ла­ла».

20. Пре­по­дав ему ука­за­нья такие, Лик­эни­он ушла в дру­гую часть леса, как буд­то все еще про­дол­жая гуся разыс­ки­вать. Заду­мал­ся Даф­нис над ска­зан­ным ею, остыл его пер­вый порыв, стал он сомне­вать­ся, сле­ду­ет ли ему Хлое доку­чать и про­сить во вре­мя объ­я­тий боль­ше­го, чем поце­луи. Он не хотел, чтобы кри­ча­ла она, буд­то ее схва­ти­ли вра­ги, или чтоб пла­ка­ла от боли, или кро­вью исхо­ди­ла, слов­но ее уби­ва­ют. Нови­чок в люб­ви, боял­ся он кро­ви и думал, что кровь может лить­ся толь­ко из раны. И, твер­до решив наслаж­дать­ся с нею обыч­ны­ми лас­ка­ми, вышел из лесу Даф­нис. При­дя туда, где Хлоя сиде­ла, пле­тя из фиа­лок вено­чек, он обма­нул ее, ска­зав­ши, что вырвал гуся из орли­ных ког­тей, и, креп­ко обняв, стал ее цело­вать, как цело­вал Лик­эни­он в миг наслаж­де­нья: ведь это мож­но было делать без опас­ки. Она же наде­ла на голо­ву Даф­ни­са ею спле­тен­ный венок и куд­ри его цело­ва­ла, ей каза­лись они луч­ше фиа­лок. И, вынув из сум­ки кусок слад­кой лепеш­ки из фрук­тов суше­ных и несколь­ко хлеб­цев, дала ему есть. Когда же он ел, она у него изо рта хва­та­ла кусоч­ки и сама, как птен­чик, глота­ла.

21. Когда они так уго­ща­лись, — а боль­ше цело­ва­лись, чем ели, — пока­за­лась лод­ка рыба­чья, плыв­шая вдоль бере­га. Не было вет­ра, на море было зати­шье, гре­сти при­хо­ди­лось, и креп­ко греб­ли рыба­ки. Они торо­пи­лись доста­вить в город к сто­лу одно­го бога­ча рыбу живую. К чему при­бе­га­ют все­гда моря­ки, чтоб забыть про уста­лость, — при­бег­ли к тому же, под взма­хи весел, греб­цы. Один из них, стар­шой, пес­ни мор­ские пел, осталь­ные ж, как хор, все разом и в лад на голос его откли­ка­лись. Когда они пели так в море откры­том, то кли­ки их про­па­да­ли — голо­са звук исче­зал в воздуш­ном про­сто­ре. Когда же, объ­е­хав­ши мыс, они вошли в глу­бо­кий залив, изо­гну­тый, слов­но меся­ца серп, гром­кие кли­ки ста­ли слыш­ней, ясней стал доно­сить­ся на берег запев. Глу­бо­кая рас­ще­ли­на к рав­нине при­ле­га­ла и, буд­то полая флей­ты тру­ба, звук в себя при­ни­мая, всем голо­сам под­ра­жа­ла, на все откли­ка­лась. Слыш­ны были ясно весел уда­ры, ясно греб­цов голо­са. И все это радо­стью было для слу­ха. Сна­ча­ла с моря звук доле­тал, а звук, на зем­ле родив­ший­ся, настоль­ко позд­ней замол­кал, насколь­ко позд­нее он воз­ни­кал.

22. Даф­нис, кото­ро­му все это было зна­ко­мо уже, вни­ма­нье свое обра­тил лишь на море; он любо­вал­ся, смот­ря, как пти­цы быст­рее корабль про­ле­тал, минуя рав­ни­ну, ста­рал­ся запом­нить те пес­ни, чтобы сыг­рать их потом на сви­ре­ли. Хлоя ж тогда в пер­вый раз услы­ха­ла то, что эхом зовет­ся. Она то на море смот­ре­ла, когда море­хо­ды песнь запе­ва­ли, то, к зем­ле обер­нув­шись, иска­ла, кто же им вто­рит? Когда они мимо про­плы­ли и тихо ста­ло в рас­ще­лине, она спро­си­ла у Даф­ни­са, нет ли за мысом дру­го­го моря и не плыл ли дру­гой там корабль, не пели ль море­хо­ды дру­гие такую же пес­ню, а потом разом все замол­ча­ли? Неж­ным сме­хом рас­сме­ял­ся Даф­нис, еще неж­нее Хлою он цело­вал, а затем, увен­ча­ши ее вен­ком из фиа­лок, стал рас­ска­зы­вать пре­да­нье об Эхо, впе­ред у нее попро­сив­ши как пла­ту за этот рас­сказ еще поце­лу­ев деся­ток.

23. «Мно­го, девуш­ка, нимф раз­лич­но­го рода живет и в ясен­ни­ке, и в дуб­ра­вах, и в болотах. Все пре­крас­ны они, все певу­ньи. Из них у одной была доч­ка Эхо; смерт­ной была она, — так как смерт­ным отец ее был, — и в кра­са­ви­цу мать кра­сотою: ним­фы ее вос­пи­та­ли, музы играть на сви­ре­ли, на флей­те ее научи­ли, под лиру, под кифа­ру пес­ни вся­кие петь. И, достиг­нув рас­цве­та деви­чьей сво­ей кра­соты, хоро­во­ды води­ла она с ним­фа­ми, пес­ни пела с муза­ми. Но всех муж­чин избе­га­ла она — и людей и богов, любя свою деви­чью жизнь. Рас­сер­дил­ся на девуш­ку Пан, — пес­ням ее он завидо­вал, кра­сота же ее была для него недо­ступ­на, — и в безу­мие вверг пас­ту­хов, что коз пас­ли и овец. Как злые соба­ки иль вол­ки, они ее рас­тер­за­ли и чле­ны тела ее — а все еще пело оно — по всей раз­ме­та­ли зем­ле. Но пес­ни ее ним­фам в уго­ду скры­ла зем­ля в лоне сво­ем и напев сохра­ни­ла; и по воле муз пода­ет она голос, все­му под­ра­жая, как неко­гда девуш­ка всем под­ра­жа­ла: богам и людям, инстру­мен­там, зве­рям, — даже и Пану, когда на сви­ре­ли играть он начнет. И он, услы­хав, вско­чит и дол­го бежит по горам, пой­мать не наде­ясь, но толь­ко желая узнать, кто же такой этот тай­ный его уче­ник».

Такое ска­за­нье Даф­нис ей поведал, и поце­лу­ев не толь­ко деся­ток Хлоя ему пода­ри­ла, но без кон­ца цело­ва­ла его: ведь то же почти за ним повто­ря­ла и Эхо, слов­но тем под­твер­ждая, что ни сло­ва лжи он не ска­зал.

24. С каж­дым днем ста­но­ви­лось солн­це теп­лее: вес­на кон­ча­лась, лето начи­на­лось. И опять у них лет­ней порой нача­лись новые радо­сти. Он пла­вал в реках, она в ручьях купа­лась, он играл на сви­ре­ли, сорев­ну­ясь с пес­ней сос­ны. Она же в состя­за­ние с соло­вья­ми всту­па­ла. Гоня­лись они за болт­ли­вы­ми цика­да­ми, лови­ли куз­не­чи­ков, сби­ра­ли цве­ты, дере­вья тряс­ли, ели пло­ды; быва­ло, наги­ми вме­сте лежа­ли, покрыв­шись козьей шку­рой одной. И Хлоя лег­ко мог­ла бы жен­щи­ной стать, когда б не сму­ща­ла Даф­ни­са мысль о кро­ви. Одна­ко, боясь, чтоб реше­нье разум­ное стра­сти поры­вом как-нибудь слом­ле­но не было, не поз­во­лял он Хлое силь­но себя обна­жать; это­му Хлоя диви­лась, но спро­сить о при­чине сты­ди­лась.

25. Этим летом у Хлои жени­хов было мно­го, и ото­всюду мно­го наро­ду ходи­ло к Дри­а­су с прось­бой отдать ее замуж; иные уже при­но­си­ли подар­ки, иные ж мно­го бога­тых даров обе­ща­ли, если ее запо­лу­чат. Напа, пре­льстив­шись надеж­дой на это, хоте­ла выдать Хлою ско­рей и не дер­жать доль­ше в доме взрос­лую девуш­ку; ведь, того и гляди (она гово­ри­ла), пася свое ста­до, она себя поте­ря­ет и в мужья себе пас­ту­ха возь­мет за несколь­ко яблок или роз. Луч­ше сде­лать ее гос­по­жой в соб­ст­вен­ном доме, а самим, полу­чив­ши боль­шие подар­ки, их сохра­нить сво­е­му род­но­му дитя­ти — недав­но маль­чик родил­ся у них. Слу­ча­лось, Дри­а­су заман­чи­вы речи такие каза­лись, каж­дый жених сулил подар­ки получ­ше, чем мож­но бы взять за про­стую дочь пас­ту­ха; но иной раз он думал, что девуш­ка сто­ит доро­же про­стых жени­хов-зем­ле­паш­цев, и что если она вдруг най­дет сво­их насто­я­щих роди­те­лей, то она и его и жену богат­ст­вом осып­лет; он отла­гал свой ответ, вре­мя тянул со дня на день, а меж тем пере­па­да­ло ему нема­ло подар­ков. Хлоя, узнав­ши об этом, очень гру­сти­ла и от Даф­ни­са дол­гое вре­мя скры­ва­ла, его огор­чать не желая. Когда ж он наста­и­вать стал, спра­ши­вая, что с нею такое, и огор­чал­ся, не полу­чая отве­та, боль­ше, чем если бы все он узнал, она ему все рас­ска­за­ла: о Напы речах, торо­пив­шей­ся выдать замуж ее поско­рее, ска­за­ла о том, что Дри­ас наот­рез нико­му не отка­зы­ва­ет, но реше­нье свое отло­жил до поры, когда вино­град собе­рут.

26. От этих рас­ска­зов Даф­нис стал сам не свой и, сев­ши, запла­кал; он гово­рил, что умрет, если Хлоя боль­ше не будет с ним вме­сте ста­да пасти; и не толь­ко погибнет он сам, но и овцы, лишив­шись пас­туш­ки такой. Затем, собрав­шись с мыс­ля­ми, он обо­д­рил­ся и наде­ять­ся стал, что суме­ет отца убедить, и себя уж счи­тал в чис­ле жени­хов, и наде­ял­ся, что всех он дру­гих лег­ко победит. Одно сму­ща­ло его: не был богат Ламон, и это одно дела­ло шат­кой надеж­ду. Одна­ко решил он посва­тать­ся, и Хлоя с ним согла­си­лась. Ламо­ну он об этом ска­зать не решил­ся. Мир­та­ле же, набрав­шись храб­ро­сти, поведал о сво­ей люб­ви и о бра­ке речь завел. Она ночью ска­за­ла об этом Ламо­ну. Холод­но при­нял он ее сло­ва и стал ее бра­нить, что доч­ку про­стых пас­ту­хов сва­тать она захо­те­ла юно­ше, чьи при­мет­ные зна­ки счаст­ли­вую судь­бу сулят; ведь если най­дет он сво­их род­ных, то тех, кто при­з­рел его, он и на волю отпу­стит, и даст им участ­ки зем­ли покруп­нее. Мир­та­ла, боясь, как бы Даф­нис, совсем поте­ряв­ши надеж­ду на брак, из-за люб­ви не решил­ся б с собой покон­чить, дру­гие при­чи­ны ему при­ве­ла, поче­му воз­ра­жа­ет Ламон: «Бед­ны ведь мы, сынок, и нам нуж­но неве­сту с при­да­ным поболь­ше; они же бога­ты и бога­тых хотят себе жени­хов. Убеди-ка ты Хлою, а она пусть отца убедит, чтоб не тре­бо­вал мно­го­го он и выдал ее за тебя. Уж навер­но, тебя она любит, и ясно, ей боль­ше хочет­ся спать с бед­ным кра­сав­цем, чем с обе­зья­ной бога­той».

27. Не наде­я­лась вовсе Мир­та­ла, что Дри­ас согла­сие даст, — были у него на при­ме­те жени­хи побо­га­че; она пола­га­ла, что повод отлич­ный нашла для того, чтобы с делом о бра­ке покон­чить. И Даф­нис на это не мог воз­ра­зить ниче­го; видя, что далек он от цели стрем­ле­ний сво­их, он посту­пил, как посту­па­ют в несча­стьях влюб­лен­ные все: пла­кать он стал и вновь на помощь нимф при­зы­вал. И ночью во сне яви­лись они перед ним в том же виде, как преж­де явля­лись, и сно­ва заго­во­ри­ла ста­рей­шая: «Забота о бра­ке тво­ем и Хлои — дело бога дру­го­го⁴; дары же, кото­ры­ми ты Дри­а­са пре­льстишь, дадим тебе мы. Корабль моло­дых метим­ней­цев, при­вязь кото­ро­го неко­гда съе­ли козы твои, в тот день ветер дале­ко унес от зем­ли. Ночью ж, когда с моря ветер подул и ста­ло оно буше­вать, корабль выбро­шен был на ска­лы это­го мыса. Сам корабль и мно­гое из того, что было на нем, погиб­ло; но коше­лек и в нем три тыся­чи драхм⁵ на берег выки­ну­ла вол­на, там он и ныне лежит, при­кры­тый мор­ской тра­вой, рядом с тру­пом дель­фи­на. Никто из про­хо­жих к месту тому не под­хо­дит, ста­ра­ясь уйти поско­рей от зло­во­нья гни­ю­ще­го тру­па. Ты ж подой­ди, подой­дя же, возь­ми и, взяв­ши, отдай. Доста­точ­но, если сей­час не будут счи­тать тебя бед­ня­ком, а потом и бога­тым ты ста­нешь».

28. Так ска­за­ли они и исчез­ли вме­сте с мра­ком ноч­ным. Толь­ко лишь день начал­ся, как Даф­нис вско­чил, раз­ве­се­лый, и сви­стом звон­ким погнал сво­их коз на паст­би­ще. Поце­ло­вав­ши Хлою, к ним­фам схо­див, чтобы им покло­нить­ся, он к морю пошел, как буд­то омыть­ся желая; и там по пес­ку, у пены при­боя, бро­дил он, ища три тыся­чи драхм. Най­ти их немно­го труда ему сто­и­ло: в нос ему ско­ро уда­рил не слиш­ком при­ят­ный запах дель­фи­на, кото­рый был выбро­шен бурей на берег и гнил; и этот-то запах про­тив­ный ему послу­жил про­во­жа­тым; быст­ро он под­бе­жал, водо­рос­ли раз­греб и коше­лек нашел, пол­ный денег. Тут же схва­тив­ши его и в сум­ку к себе поло­жив, не преж­де ушел он, чем ним­фам и морю воздал бла­го­дар­ность. Хоть и был он пас­тух, но море теперь счи­тал для себя он милее, чем зем­лю, — оно помо­га­ло ему на Хлое женить­ся.

29. Вла­дель­цем став­ши трех тысяч драхм, он уж боль­ше не мед­лил, счи­тая себя чело­ве­ком самым бога­тым на све­те — не толь­ко что в тамош­ней сель­ской окру­ге. К Хлое при­дя, ей свой сон рас­ска­зал, пока­зал коше­лек, и, пору­чив ста­да посте­речь, пока он не вер­нет­ся, быст­рым шагом он мчит­ся к Дри­а­су. Нашел он его на току моло­тив­шим вме­сте с Напой пше­ни­цу и сме­ло с ним начи­на­ет бесе­ду о бра­ке. «Отдай ты Хлою мне в жены: жнец я хоро­ший, вино­град­ные лозы могу хоро­шо обре­зать и дере­вья сажать; умею и зем­лю пахать, и по вет­ру веять зер­но. Как я пасу ста­да — свиде­те­лем Хлоя; мне дали пол­сот­ни коз, я удво­ил чис­ло их; выкор­мил я коз­лов боль­ших и кра­си­вых, а преж­де мы покры­ва­ли сво­их коз чужи­ми коз­ла­ми. Кро­ме того, я молод, сосед ваш, и никто обо мне дур­но­го не ска­жет; меня вскор­ми­ла коза, так же как Хлою овца. Насколь­ко дру­гих всех я луч­ше, настоль­ко же и в подар­ках им усту­пать не хочу. Они ведь дадут тебе раз­ве что коз и овец, пару пар­ши­вых быков и зер­на столь­ко, что кур не про­кор­мишь. А от меня — вот вам три тыся­чи драхм. Толь­ко пус­кай никто об этом не зна­ет, даже и сам отец мой, Ламон». С таки­ми сло­ва­ми он отдал день­ги ему и, обняв его, стал цело­вать.

30. Увидав­ши столь­ко денег, сколь­ко им нико­гда и не сни­лось, они тот­час же пообе­ща­ли Хлою отдать за него и заве­ри­ли, что Ламо­на добьют­ся согла­сия. Напа вме­сте с Даф­ни­сом про­дол­жа­ла работать, быков под­го­ня­ла и воло­чиль­ной дос­кой выби­ва­ла зер­но из коло­сьев, Дри­ас же, спря­тав кошель туда же, где у него хра­ни­лись Хлои при­мет­ные зна­ки, быст­ро пошел к Ламо­ну с Мир­та­лой, чтоб у них — небы­ва­лое дело — сва­тать жени­ха. Застал он их за тем, что ячмень они мери­ли, толь­ко что перед тем про­ве­яв его; уны­ние ими вла­де­ло, так как было зер­на едва ли не мень­ше, чем до посе­ва. Стал их Дри­ас уте­шать, — на это, мол, жало­бы слыш­ны повсюду, — а затем стал про­сить их дать Даф­ни­са Хлое в мужья, гово­ря, что хоть мно­го ему пред­ла­га­ют дру­гие, но с Ламо­на и Мир­та­лы он ниче­го не возь­мет; даже боль­ше того, он сам им в при­да­чу кое-что даст. Даф­нис и Хлоя моло­ды, гово­рил он, вырос­ли вме­сте, вме­сте ста­да пас­ли и такой свя­за­ны друж­бой, какую не так-то лег­ко разо­рвать. Да и воз­раст у них такой, что пора им и спать уже вме­сте. Вот что он гово­рил, да и про­че­го вся­ко­го мно­го еще; ведь награ­дой за то, чтобы он убедил их, полу­чил он три тыся­чи драхм. Нель­зя тут было Ламо­ну сослать­ся ни на бед­ность свою, — ведь те перед ним не кичи­лись богат­ст­вом, — ни на моло­дость Даф­ни­са, — был он уж юно­шей креп­ким; ска­зать же по прав­де при­чи­ну, что Даф­нис, по мне­нью его, сто­ит луч­шей неве­сты, он все же никак не хотел. И вот, помол­чав­ши немно­го, он так отве­тил Дри­а­су:

31. «Пра­виль­но вы посту­пи­ли, соседей сво­их пред­по­чтя людям чужим и богат­ства не ста­вя выше бед­но­сти чест­ной. Пусть за это Пан и ним­фы будут к вам бла­го­склон­ны! Я и сам спе­шу устро­ить эту свадь­бу. Ведь совсем бы я был рас­суд­ка лишен, если б я, уж ста­рик, кото­ро­му нуж­ны в рабо­те лиш­ние руки, не счел бы себе за вели­кое бла­го в друж­бу всту­пить с вашим домом. Да и Хлоя — кто ее не поже­ла­ет? Кра­си­вая девуш­ка, в самом рас­цве­те, всем она хоро­ша. Но ведь раб я и ни над чем не хозя­ин; нуж­но, чтоб мой гос­по­дин узнал об этом и дал согла­сье свое. Давай же отло­жим брак этот до осе­ни. Были у нас из горо­да люди и гово­рят, что к это­му сро­ку хозя­ин соби­ра­ет­ся сам к нам при­быть. Тогда они ста­нут муж и жена. Теперь же пусть они любят друг дру­га, как брат и сест­ра. Толь­ко вот что узнай, Дри­ас: юно­ши ты доби­ва­ешь­ся, родом мно­го нас с тобой выше». Ска­зав­ши это, он Дри­а­са рас­це­ло­вал и выпить ему пред­ло­жил, так как был самый пол­день; затем он его пошел про­во­жать, ока­зав ему все­воз­мож­ные зна­ки почте­нья и друж­бы.

32. Не про­пу­стил Дри­ас мимо ушей послед­них слов Ламо­на и, домой идя, думал сам про себя: «Кто ж такой Даф­нис? Его вос­пи­та­ла коза: зна­чит, боги пекут­ся о нем. Он очень кра­сив, ничуть не похож на Ламо­на, кур­но­со­го, ста­ро­го, и на лысую бабу его. У него ока­за­ло­ся сра­зу три тыся­чи драхм, а ведь столь­ко и диких груш про­стой пас­тух не най­дет у себя.

Не поки­ну­ли ль и его роди­те­ли так же, как Хлою? Не нашел ли Ламон и его так же, как я нашел Хлою? Не было ль с ним зна­ков при­мет­ных, подоб­ных тем, что най­де­ны были и мной? О, если б так было, вла­ды­ка Пан и милые ним­фы! Может быть, он, отыс­кав­ши сво­их род­ных, откро­ет и Хло­и­ну тай­ну». Так сам с собой разду­мы­вал он, высо­ко в меч­тах зано­сясь, пока до гум­на не дошел. При­дя же туда и видя, что Даф­нис весь в ожи­да­нье того, что услы­шать ему пред­сто­ит, обо­д­рил его, назвав­ши зятем сво­им, обе­щал, что свадь­бу сыг­ра­ют осе­нью. Пра­вую руку ему протя­нул в знак того, что Хлоя ничьей не будет женою, кро­ме как Даф­ни­са.

33. К Хлое Даф­нис помчал­ся, не пив­ши, не евши, быст­рее, чем мыс­ли летят. Застал он ее за работой: дои­ла овец она и дела­ла сыр. Ей сооб­щил он изве­стье о свадь­бе и после, уже не скры­ва­ясь, ее цело­вал, как жену, и делил с ней труды: в подой­ни­ки он моло­ко доил, сыры в пле­тен­ках заква­ши­вал; под маток под­кла­ды­вал он и ягнят и коз­лят. Все хоро­шень­ко устро­ив, они умы­ва­лись и, уто­лив­ши голод и жаж­ду, ходи­ли искать созрев­ших пло­дов. Было мно­го все­го: эта года пора изобиль­на; мно­го было груш и в лесу и в садах, мно­го и яблок; одни уж на зем­лю упа­ли, дру­гие дер­жа­лись на вет­ках — опав­шие более души­сты, а те, что на вет­ках висе­ли, более цве­ти­сты; эти пах­ли вином, а те золо­том ярким свер­ка­ли. На одной из яблонь все ябло­ки были уже собра­ны. Без пло­дов и без листьев сто­я­ла она, голы­ми были все вет­ви. Но на самой вер­шине ее оста­лось одно толь­ко ябло­ко, боль­шое, пре­крас­ное, чуд­ным цве­том сво­им все дру­гие оно затме­ва­ло. Кто пло­ды соби­рал, побо­ял­ся высо­ко взо­брать­ся и снять его не потрудил­ся; а может быть, чуд­ное ябло­ко это как раз для влюб­лен­но­го пас­ту­ха уце­ле­ло.

34. Лишь толь­ко ябло­ко это Даф­нис увидел, как тот­час решил­ся сорвать его с самой вер­ши­ны, не слу­шая Хлои; и так как он ее не послу­шал, она, рас­сер­див­шись, к ста­ду пошла. Даф­нис же быст­ро на дере­во влез, ябло­ко тот­час сорвал и пода­рил его Хлое; все еще сер­ди­лась она, и к ней он обра­тил­ся с таки­ми сло­ва­ми: «Милая девуш­ка! Ябло­ко это роди­ли Горы пре­крас­ные⁶, и пре­крас­ная ябло­ня вос­пи­та­ла его, зре­лым сде­ла­ло солн­це, и судь­ба для меня его сохра­ни­ла. Ведь глаз я не лишен, и не мог я поки­нуть его, чтоб на зем­лю упа­ло оно, чтобы ста­до, пасясь, его затоп­та­ло, чтоб змея пол­зу­чая ядом сво­им его напи­та­ла или чтоб со вре­ме­нем ссох­лось оно, теперь такое пре­крас­ное и завид­ное. Ведь имен­но ябло­ко было дано Афро­ди­те в награ­ду за кра­соту; ябло­ко и тебе я дарю в знак победы тво­ей. Судьи ваши похо­жи: тот пас овец⁷, а я пасу коз».

Так ска­зав­ши, он поло­жил ей ябло­ко в склад­ки пла­тья на грудь; когда он к ней накло­нил­ся, она его так цело­ва­ла, что Даф­нис ничуть не жалел, что решил­ся залезть так высо­ко: он полу­чил поце­луй, что и золо­то­го ябло­ка был доро­же.