Дафнис и Хлоя

Книга IV

1. Из Мити­ле­ны при­шел один раб, тому же хозя­и­ну при­над­ле­жав­ший, что и Ламон, и сооб­щил, что неза­дол­го до сбо­ра вино­гра­да хозя­ин хочет при­ехать сюда посмот­реть, не нанес ли его полям како­го вреда набег метим­ней­цев. Уже лето кон­ча­лось, и осень при­бли­жа­лась, и гото­вил Ламон сво­е­му гос­по­ди­ну такой при­ем, чтоб душа его радо­ва­лась. Он ручьи очи­щал, чтоб вода была чистая, вывез навоз со дво­ра, чтоб тяже­лый запах не раз­дра­жал хозя­и­на, а за садом уха­жи­вал, чтоб был он пре­кра­сен на вид.

2. И вер­но, пре­кра­сен был сад у него и на цар­ский похож. Рас­тя­нул­ся он на целый ста­дий, лежал на месте высо­ком, а шири­ною был пле­тра¹ в четы­ре. Срав­нить его мож­но с лугом широ­ким. Были в нем вся­ко­го рода дере­вья: ябло­ни, мир­ты, гру­ши, гра­на­ты, фиги, мас­ли­ны; вино­град­ные лозы высо­ко вились по гру­шам и ябло­ням, и зре­лые грозди чер­не­ли, как буд­то с пло­да­ми сорев­ну­ясь. Такие-то были там дере­вья пло­до­вые. Но были и кипа­ри­сы и лав­ры, пла­та­ны и сос­ны; на них вме­сто лоз вино­град­ных плющ вил­ся. Боль­шие пуч­ки его ягод тем­ным цве­том сво­им были похо­жи на вино­град­ные грозди. Дере­вья пло­до­вые в середине сада рос­ли, слов­но под чьей-то охра­ной. А вокруг них сто­я­ли дере­вья, пло­дов не даю­щие, буд­то сте­на, рука­ми людей воз­двиг­ну­тая. Все это место было тер­но­вой изго­ро­дью обне­се­но. Было все разде­ле­но и раз­ме­ре­но в точ­ном поряд­ке, и ствол от ство­ла на рав­ном был рас­сто­я­нье, а навер­ху вет­ви схо­ди­лись друг с дру­гом, пере­пле­та­ясь лист­вою. И то, что сде­ла­ла при­ро­да, каза­лось, созда­но было искус­ст­вом. Здесь были и гряд­ки цве­тов; одни цве­ты рож­де­ны зем­лею, дру­гие — искус­ства тво­ре­ние, розы, лилии и гиа­цин­ты — дело рук чело­ве­ка, а пер­во­цве­ты, фиал­ки, нар­цис­сы рас­ти­ла зем­ля сама. Летом была здесь тень, вес­ной цве­ты, осе­нью пло­ды, и в каж­дую пору года негою пол­ни­лось все.

3. Отсюда была хоро­шо рав­ни­на вид­на, и мож­но было раз­глядеть пас­ту­хов, пасу­щих ста­да, хоро­шо были вид­ны и море и море­хо­ды, мимо плы­ву­щие. И это тоже нема­ло пре­ле­сти саду при­да­ва­ло; а в самой его середине, где дли­на и шири­на его попо­лам разде­ля­лись, был Дио­ни­са храм и алтарь, ему посвя­щен­ный. Плющ обви­вал алтарь, а вино­град­ные лозы — самый храм. Внут­ри же хра­ма изо­бра­же­на была жизнь бога: Семе­ла рож­даю­щая², Ари­ад­на³ засы­паю­щая, Ликург⁴, в цепи зако­ван­ный, Пен­фей⁵, на кло­чья рас­тер­зан­ный. Были тут и индий­цы побеж­ден­ные, и тиррен­цы, в рыб пре­вра­щен­ные⁶. И везде сати­ры, точи­ла топ­чу­щие, везде вак­хан­ки пля­шу­щие. И Пана тут не забы­ли: сидел он на ска­ле, на сви­ре­ли играя, как буд­то под пес­ню его и сати­ры точи­ла топ­та­ли, и вак­хан­ки пля­са­ли.

4. Таков был сад, за кото­рым Ламон с боль­шим ста­ра­ньем уха­жи­вал; сухие вет­ки он под­ре­зал, вино­град­ные лозы под­ни­мал; мра­мор Дио­ни­са он вен­ка­ми укра­шал; воду ручья на гряд­ки с цве­та­ми про­вел; был тут ключ — его Даф­нис отыс­кал, — чтоб цве­ты оро­шать; хоть цве­там слу­жил этот ключ, а все его зва­ли «Даф­ни­сов ключ». Ламон все Даф­ни­су сове­то­вал, чтобы он как мож­но жир­нее коз сво­их откор­мил: ведь захо­чет хозя­ин ста­до посмот­реть; дав­но уж он здесь не бывал. Даф­нис же был уве­рен, что за коз похва­лу он полу­чит: с тех пор как ста­до стал он пасти, оно удво­и­лось; волк у него ни одной не ста­щил, и козы ста­ли жир­нее овец. Но, желая, чтобы охот­ней на брак его гос­по­дин согла­сил­ся, он к ста­ду ста­ра­нье все при­ло­жил и заботу, выго­няя на паст­би­ща, чуть забрез­жит восток, и домой гоня позд­но вече­ром. Два­жды в день на водо­пой их водил он, выис­ки­вал, где в здеш­них местах самое луч­шее паст­би­ще; ста­рал­ся, чтоб чаши для моло­ка у него были новые, подой­ни­ков чтоб было поболь­ше, а пле­тен­ки для сыра повме­сти­тель­ней. И до того его забот­ли­вость дохо­ди­ла, что козам он рога мас­лом нама­зы­вал и шерсть им рас­че­сы­вал. Мож­но было поду­мать, что видишь Пана свя­щен­ное ста­до. С ним дели­ла заботы о козах и Хлоя; сво­их овец забы­вая, все о козах пек­лась она боль­ше; так что Даф­нис думал, что толь­ко бла­го­да­ря трудам ее ста­ли таки­ми кра­си­вы­ми козы.

5. Когда они заня­ты были всем этим, при­был из горо­да еще один вест­ник, велел воз­мож­но ско­рей соби­рать вино­град и ска­зал, что и сам он оста­нет­ся здесь, пока из гроздей вино­град­ных не сде­ла­ют моло­до­го вина, затем, когда сбор уже будет закон­чен, в город вер­нет­ся и с собой при­ве­зет гос­по­ди­на. Имя его было Эвдром — так назы­ва­ли его пото­му, что быст­ро бегать было делом его⁷. При­нят он был со всем воз­мож­ным поче­том, и тот­час ста­ли соби­рать вино­град, носить вино­град­ные грозди в точи­ла, сли­вать в боч­ки сок вино­град­ный; самые ж зре­лые грозди вме­сте с лозою сни­ма­ли — с тем, чтоб при­быв­шим из горо­да каза­лось, буд­то сбор вино­гра­да воочию видят они и радо­сти его вку­ша­ют.

6. Когда Эвдром уже соби­рал­ся в город вер­нуть­ся, Даф­нис дал ему раз­ных подар­ков нема­ло; пода­рил он ему, что пас­тух может дарить: твер­дых сыров, моло­до­го коз­лен­ка, кос­ма­тую белую шку­ру козы, чтоб зимою в доро­ге он мог бы наки­нуть ее на себя. Эвдром был очень дово­лен, рас­це­ло­вал Даф­ни­са и обе­щал за него замол­вить перед хозя­и­ном доб­рое сло­во. Так он ухо­дил, дру­же­ски к ним рас­по­ло­жен­ный, а Даф­нис, силь­но тре­во­жась, про­дол­жал пасть ста­да вме­сте с Хло­ей; да и она за него бес­по­ко­и­лась: под­ро­сток, при­вык­ший видеть коз да овец, зем­ледель­цев и Хлою, — теперь в пер­вый раз дол­жен был увидать гос­по­ди­на, кото­ро­го преж­де по име­ни толь­ко он знал. Пото­му она вол­но­ва­лась за Даф­ни­са — как-то встре­тит­ся он с гос­по­ди­ном? Она бес­по­ко­и­лась так­же о бра­ке, — не напрас­но ль они меч­та­ют о нем? Меж­ду тем посто­ян­но они цело­ва­лись и креп­ко так обни­ма­лись, как буд­то хоте­ли друг с дру­гом срас­тись. Но поце­луи их были пуг­ли­вы и печаль­ны объ­я­тья, как буд­то при­был уже гос­по­дин и в стра­хе они от него скры­вать­ся долж­ны. А в довер­ше­нье все­го при­ба­вил­ся и еще один повод для тре­во­ги.

7. Был некто Лам­пис, гру­бый пас­тух, сто­ро­жив­ший коров. Так­же и он Хлою сва­тал у Дри­а­са и мно­го уже пере­дал подар­ков ему, торо­пясь с этим бра­ком. Поняв, что на ней женит­ся Даф­нис, если полу­чит согла­сье хозя­и­на, он при­ду­мы­вать стал, как бы устро­ить так, чтоб гос­по­дин раз­гне­вал­ся на Даф­ни­са и Ламо­на. Зная, что хозя­ин осо­бен­но любит сад, Лам­пис решил, насколь­ко воз­мож­но, обез­обра­зить его и испор­тить. Но если дере­вья рубить, то услы­шат стук и пой­ма­ют его; и он набро­сил­ся на цве­ты и решил их уни­что­жить. Дождав­шись ночи и пере­лез­ши через огра­ду, одни из цве­тов он повы­рвал, дру­гие сло­мал, а иные нога­ми затоп­тал, как дикий кабан. И сам неза­ме­чен­ным скрыл­ся. Наут­ро Ламон вышел в сад, чтоб цве­ты полить клю­че­вою водой; все изга­жен­ным увидав, он понял, что это дело не гра­би­те­ля, а вра­га, разо­рвал на себе хитон и, гром­ко кри­ча, стал богов при­зы­вать, так что Мир­та­ла, бро­сив то, что дер­жа­ла в руках, из дома выбе­жа­ла и Даф­нис, поки­нув коз сво­их, при­бе­жал. И все они, увидев, что про­изо­шло, ста­ли кри­ком кри­чать и лить горь­кие сле­зы.

8. И необыч­ным делом мог­ло пока­зать­ся, что так они о цве­тах горе­ва­ли. Но рыда­ли они, боясь гне­ва хозя­и­на. Да попа­ди сюда и чужой чело­век, и он бы запла­кал с ними вме­сте. Обез­обра­же­но было все место, и оста­лась одна толь­ко грязь. Те же из цве­тов, что избег­ли наси­лия, все еще про­дол­жа­ли цве­сти, бли­стая ярки­ми крас­ка­ми, и были пре­крас­ны, даже на зем­лю поверг­ну­тые; и все еще пче­лы на них сади­лись, непре­рыв­но, упор­но жуж­жа, слов­но рыдая. А Ламон, горем пора­жен­ный, про­мол­вил: «Увы мне! Розы мои поло­ма­ны. Увы мне! Фиал­ки потоп­та­ны. Увы мне! Гиа­цин­ты мои и нар­цис­сы зло­де­ем повы­рва­ны. Вес­на при­дет, а они не рас­пу­стят­ся. Лето насту­пит, а они кра­со­вать­ся не будут. А осен­ней порой никто вен­ков из них не спле­тет. И вла­ды­ка Дио­нис над цве­та­ми эти­ми несчаст­ны­ми не сжа­лил­ся! Рядом с тобою рос­ли они, у тебя на гла­зах; часто я вен­ка­ми из них вен­чал тебя. Как пока­жу я этот сад гос­по­ди­ну?! Что с ним будет, когда он все это увидит? Велит он пове­сить меня, ста­ри­ка, на пер­вой сосне, как Мар­сия; а может, со мною — и Даф­ни­са, счи­тая, что козы его это сде­ла­ли».

9. И при этих сло­вах запла­ка­ли они горь­ко, и теперь уже они рыда­ли не об одних цве­тах, но и о себе самих. Рыда­ла и Хлоя над Даф­ни­сом, в стра­хе, как бы его не пове­си­ли, и моли­лась богам, чтоб не при­ез­жал гос­по­дин, и тяж­кие дни пере­жи­ла, слов­но уже виде­ла, как бичу­ют Даф­ни­са. Уже ночь насту­па­ла, когда при­шел к ним Эвдром изве­стить, что ста­рый хозя­ин при­будет дня через три, а сын его зав­тра при­е­дет. Тол­ко­ва­ли они о том, что слу­чи­лось, поде­ли­лись сво­и­ми стра­ха­ми с Эвдро­мом и ста­ли спра­ши­вать его мне­ния; он, к Даф­ни­су бла­го­склон­ный, посо­ве­то­вал все рас­ска­зать спер­ва моло­до­му хозя­и­ну и обе­щал сам замол­вить перед ним сло­во: бра­том молоч­ным ему при­хо­дясь, он был у него в чести. И когда день насту­пил, они так и сде­ла­ли.

10. Астил при­был вер­хом, и с ним пара­сит⁸ его, тоже вер­хом. У Асти­ла был под­бо­ро­док чуть опу­шен, а Гна­тон — так зва­ли дру­го­го — дав­но уж боро­ду брил. Ламон, Мир­та­ла и Даф­нис пали к ногам Асти­ла, про­ся пожа­леть ста­ри­ка несчаст­но­го и спа­сти непо­вин­но­го от отцов­ско­го гне­ва. И затем рас­ска­за­ли ему все по поряд­ку. Тро­ну­ли Асти­ла эти моль­бы, пошел он в сад, гибель цве­тов увидал и им обе­щал, что сам будет про­сить отца о про­ще­нии и вину сва­лит на сво­их коней: они-де были здесь при­вя­за­ны и, разыг­рав­шись, часть цве­тов поло­ма­ли, часть потоп­та­ли, а потом, сорвав­шись с при­вя­зи, зем­лю копы­та­ми взры­ли. За это Ламон и Мир­та­ла моли­ли богов послать ему вся­ких благ, а Даф­нис при­нес ему в дар коз­лят, сыров, птиц с птен­чи­ка­ми, вино­град­ные грозди на лозах, ябло­ки на вет­ках. Сре­ди этих даров было так­же души­стое вино лес­бос­ское⁹, на вкус из всех вин луч­шее.

11. Астил подар­ки похва­лил и отпра­вил­ся на охоту за зай­ца­ми; юно­ша был он бога­тый, в рос­ко­ши жив­ший все­гда; и в дерев­ню он при­был, чтобы новое раз­вле­че­ние себе доста­вить. Гна­тон же, умев­ший толь­ко есть и пить до бес­па­мят­ства и, напив­шись, похаб­ни­чать, у кото­ро­го толь­ко и было все­го что широ­кая глот­ка, да брю­хо, да то, что под брю­хом, Даф­ни­са тот­час при­ме­тил, когда тот дары под­но­сил. По при­ро­де сво­ей был он люби­те­лем маль­чи­ков и, най­дя кра­соту, какой и в горо­де не сыс­кать, решил тот­час за Даф­ни­са при­нять­ся и наде­ял­ся лег­ко сла­дить­ся с этим про­стым пас­ту­хом. При­няв такое реше­ние, он не отпра­вил­ся вме­сте с Асти­лом охо­тить­ся, а пошел туда, где пас Даф­нис, под пред­ло­гом, что хочет коз посмот­реть, на самом же деле — на Даф­ни­са полю­бо­вать­ся. Заис­ки­вая перед ним, он хва­лил его коз, про­сил сыг­рать на сви­ре­ли пес­ню пас­ту­шью и ска­зал, что быст­ро добьет­ся для Даф­ни­са воли — ведь он все может сде­лать, чего ни захо­чет.

12. Счи­тая, что он уже при­ру­чил к себе Даф­ни­са, под вечер дождал­ся Гна­тон, пока Даф­нис пого­нит с паст­би­ща коз. И, под­бе­жав, сна­ча­ла стал его цело­вать, а потом и про­сить, чтобы тот стал к нему задом, так, как козы к сво­им коз­лам. Когда же Даф­нис, не очень смет­ли­вый, стал гово­рить, что зна­ет он хоро­шо, как коз­лы ска­чут на коз, но нико­гда не видал, чтоб козел лез на коз­ла, или баран вме­сто овцы лез на бара­на, или петух вме­сто кури­цы пету­ха под себя под­би­рал, то Гна­тон был готов, пустив­ши в ход руки, наси­лье при­ме­нить. Но Гна­тон был пьян и едва сто­ял на ногах, и Даф­нис его толк­нул, на зем­лю пова­лил и прочь убе­жал, как щенок моло­дой, оста­вив его там, где он упал; и уж не маль­чик, а толь­ко здо­ро­вый муж­чи­на смог бы Гна­то­на, под руки взяв­ши, домой дота­щить. А Даф­нис к нему нико­гда уже близ­ко не под­хо­дил и пас сво­их коз нын­че тут, а назав­тра там, его избе­гая, а Хлою свою охра­няя. Да и Гна­тон боль­ше к нему уже не лез, увидав­ши, что он не толь­ко кра­сив, но и силен. Он выжидал под­хо­дя­ще­го слу­чая пого­во­рить с Асти­лом о нем и наде­ял­ся, что от юно­ши полу­чит он Даф­ни­са в пода­рок, — Астил его ода­ри­вал часто и щед­ро.

13. В то вре­мя сде­лать было нель­зя ниче­го, так как при­был Дио­ни­со­фан вме­сте с Кле­а­ри­стой; вьюч­ные живот­ные, рабы, муж­чи­ны и жен­щи­ны, — силь­ный все они под­ня­ли шум. Но несколь­ко поз­же соста­вил Гна­тон длин­ную речь о люб­ви. Дио­ни­со­фан был ростом высок, кра­сив, уже с про­се­дью; с любым моло­дым чело­ве­ком мог он поспо­рить. Был он богат, как немно­гие, и бла­го­ро­ден душой, как никто. При­быв­ши сюда, в пер­вый же день он при­нес жерт­вы богам, полей покро­ви­те­лям, Демет­ре¹⁰, Дио­ни­су, Пану и ним­фам; а всем при­сут­ст­во­вав­шим выста­вил он кра­тер вина. В сле­дую­щие дни стал он осмат­ри­вать пло­ды трудов Ламо­на. И видя: поля в бороздах, хоро­шо вспа­хан­ных, вино­град в моло­дых рост­ках, а сад в пол­ной кра­се — вину за гибель цве­тов при­нял Астил на себя, — он очень дово­лен остал­ся, Ламо­на рас­хва­лил и на волю его отпу­стить обе­щал. Затем он пошел к козье­му ста­ду на коз посмот­реть и на их пас­ту­ха.

14. Хлоя, сму­щен­ная и такою тол­пою напу­ган­ная, в лес убе­жа­ла. А Даф­нис сто­ял выпря­мив­шись: густая шку­ра козы обви­ва­ла его бед­ра, на пле­че висе­ла новень­кая сум­ка, а в руках он дер­жал — в одной све­жий сыр, в дру­гой — коз­ля­ток-сосун­ков. Если когда-нибудь Апол­лон, слу­жа Лао­медон­ту¹¹, пас его скот, он был таким же, каким Даф­нис явил­ся в тот миг. Он ниче­го не ска­зал, но, вспых­нув румян­цем, опу­стил гла­за и дары свои протя­нул. Ламон же ска­зал: «Гос­по­дин! Вот твой новый козопас. Ты велел мне пасти пол­сот­ни коз и двух коз­лов. А теперь у тебя, труда­ми его, коз уже сот­ня и десять коз­лов. Видишь, какие они жир­ные, с шер­стью густой, и рога у них все целые. Он при­учил их музы­ки слу­шать­ся: по зву­ку сви­ре­ли они дела­ют все, что он хочет».

15. При этих сло­вах Кле­а­ри­ста, быв­шая тут, захо­те­ла его сло­ва испы­тать и веле­ла Даф­ни­су так, как это он делал обыч­но, заиг­рать для коз на сви­ре­ли, обе­щав ему за игру пода­рить хитон, хла­миду¹² и обувь. Тогда, поса­див гостей, как зри­те­лей в теат­ре, и став­ши под буком, он вынул из сум­ки сви­рель; спер­ва заиг­рал он тихую пес­ню — и козы все ста­ли, голо­вы квер­ху под­няв; затем заиг­рал он пес­ню для пасть­бы — и козы ста­ли пастись, опу­стив­ши голо­вы; затем заиг­рал пес­ню неж­но-певу­чую, и козы сра­зу все улег­лись; но вот заиг­рал он прон­зи­тель­ный напев — и козы, как буд­то бы волк при­бли­жал­ся, в лес убе­жа­ли; немно­го спу­стя заиг­рал он при­зыв­ную — и, вый­дя из леса, они сбе­жа­лись к нему и у ног его собра­лись. Даже слуг не увидишь, чтобы так испол­ня­ли при­каз гос­по­ди­на. Все удив­ля­лись, и боль­ше всех Кле­а­ри­ста; кля­лась, что мно­го подар­ков при­шлет пас­ту­ху — тако­му кра­сав­цу, да к тому ж и музы­кан­ту. Потом они вер­ну­лись в дом; там они сели зав­тра­кать и от все­го, что сами ели, Даф­ни­су так­же мно­го посла­ли. Вме­сте с Хло­ей он ел, наслаж­дал­ся, про­буя хит­рые куша­нья город­ские, и креп­ко наде­ял­ся, что, попро­сив гос­по­ди­на, он раз­ре­ше­нье полу­чит на свадь­бу.

16. Гна­тон, еще боль­ше рас­па­лив­шись похо­тью после того, что он видел у козье­го ста­да, и счи­тая, что ему жизнь не в жизнь, если Даф­ни­са он не полу­чит, под­сте­рег Асти­ла, когда тот в саду гулял, и, его заведя в храм Дио­ни­са, стал цело­вать ему руки и ноги. Когда же Астил стал допы­ты­вать­ся, чего ради он дела­ет это, велел ему все рас­ска­зать и поклял­ся, что все сде­ла­ет для него, тогда Гна­тон ему гово­рит: «Гибнет твой Гна­тон, гос­по­дин! Я, кото­рый до сих пор любил толь­ко твой стол; я, кто не раз клял­ся, что нет ниче­го пре­льсти­тель­нее ста­рых вин; я, кто тво­их пова­ров ценил выше всех мити­лен­ских отро­ков, — я теперь одно­го толь­ко Даф­ни­са счи­таю пре­крас­ным. К самой изыс­кан­ной пище я даже не при­ка­са­юсь, сколь­ко бы каж­дый день ни гото­ви­ли мяса ли, рыб иль медо­вых пече­ний; с вос­тор­гом я, став­ши козою, щипал бы тра­ву и листья, сви­рель Даф­ни­са слу­шая, под его над­зо­ром пасясь. Сво­его Гна­то­на спа­си, любовь мою непо­беди­мую победи, а не то, кля­нусь тобой, богом моим, что, взяв­ши нож и хоро­шень­ко наев­шись, убью себя перед две­рью Даф­ни­са. И уж боль­ше не звать тебе меня Гна­тон­чи­ком, как при­вык ты меня шутя назы­вать».

17. Когда он запла­кал и опять стал Асти­лу ноги цело­вать, юно­ша не усто­ял: от при­ро­ды был он щед­рым, да и с любов­ны­ми мука­ми сам был зна­ком; он обе­щал, что выпро­сит Даф­ни­са у отца и возь­мет его в город с собой, себе — рабом, а Гна­то­ну — любов­ни­ком. Желая, с сво­ей сто­ро­ны, его при­ве­сти в настро­е­ние духа весе­лое, улы­ба­ясь, стал его рас­спра­ши­вать, не стыд­но ль ему, что влю­бил­ся он в сына раба Ламо­на, что так не тер­пит­ся ему воз­лечь с маль­чи­ком, коз пасу­щим, и делал вид, что чув­ст­ву­ет отвра­ще­ние к вони коз­ли­ной. Гна­тон же — ведь за попой­ка­ми раз­врат­ни­ков он научил­ся вся­кой любов­ной бол­товне — не без лов­ко­сти вот что ска­зал о себе и о Даф­ни­се: «Ни одно­му влюб­лен­но­му, гос­по­дин, до это­го дела нет: в каком бы виде он ни нашел кра­соту, он попа­да­ет к ней в плен; пото­му-то и влюб­ля­ют­ся в дере­во, в реку и в дико­го зве­ря. Впро­чем, кто не пожа­ле­ет влюб­лен­но­го, кото­ро­му надо боять­ся люби­мо­го? Вот и я люб­лю тело раба, но кра­соту — сво­бод­но­го. Раз­ве не видишь, что куд­ри его как гиа­цинт, из-под бро­вей гла­за его бле­щут, как в опра­ве из золота дра­го­цен­ные кам­ни? Все лицо его румя­нец зали­ва­ет, а рот полон зубов, белых, как сло­но­вая кость. И какой влюб­лен­ный не меч­тал бы полу­чить с таких уст бело­снеж­ный поце­луй люб­ви? А если влю­бил­ся я в того, кто ста­до пасет, то в этом я богам под­ра­жаю: пас­ту­хом был Анхиз¹³, а им Афро­ди­та овла­де­ла; пас коз Бранх¹⁴, а его полю­бил Апол­лон; был пас­туш­ком Гани­мед, а его вла­ды­ка всех богов похи­тил. Не будем же и мы пре­зи­рать маль­чи­ка, кото­ро­му даже козы, как виде­ли мы, пови­ну­ют­ся, буд­то влюб­лен­ные. Возда­дим бла­го­дар­ность орлам Зев­са за то, что они тако­му кра­сав­цу еще жить на зем­ле доз­во­ля­ют».

18. Весе­ло рас­сме­ял­ся Астил, осо­бен­но над заклю­че­ни­ем этой речи, и, ска­зав, что Эрот хоть кого сде­ла­ет вели­ким софи­стом, стал выжидать удоб­но­го слу­чая, когда бы он смог с отцом пого­во­рить о Даф­ни­се. Но тай­но услы­шал Эвдром все, что было гово­ре­но, и, любя Даф­ни­са, кото­ро­го слав­ным юно­шей счи­тал, и него­дуя на то, что кра­сота его пору­га­на будет Гна­то­ном, все это тот­час пере­дал он Даф­ни­су и Ламо­ну. Даф­нис, потря­сен­ный, уже думал с Хло­ей вме­сте решить­ся бежать или с собою покон­чить, и в этом к судь­бе сво­ей ее при­об­щив. Но Ламон, вызвав Мир­та­лу из дому, ска­зал ей: «Конец нам, жена! При­шло вре­мя рас­крыть тай­ну. Про­па­ли козы мои, да и все про­чее. Но Паном кля­нусь и ним­фа­ми, даже если мне, как гово­рит­ся, быть быком в стой­ле пред­сто­ит, все же не смол­чу о том, како­ва судь­ба Даф­ни­са, а рас­ска­жу, как нашел я его поки­ну­тым, как был он вскорм­лен, и пока­жу, что при нем нашел я. Пусть же узна­ет этот гряз­ный Гна­тон, кто таков он сам и кого посмел полю­бить. Вынь-ка толь­ко мне эти при­мет­ные зна­ки — чтоб были они у меня под рукой».

19. Так поре­шив­ши, они опять в дом воз­вра­ти­лись. Астил же, заме­тив, что отец ничем не занят, быст­ро к нему подо­шел и попро­сил поз­во­ле­нья Даф­ни­са в город с собой увез­ти, гово­ря, что он очень кра­сив, мно­го луч­ше тех, что в деревне живут, и что в корот­кое вре­мя Гна­тон смо­жет его научить город­ские работы все выпол­нять. Отец охот­но дает ему раз­ре­ше­нье и велит послать за Ламо­ном с Мир­та­лой; желая обра­до­вать их, он им сооб­ща­ет, что в даль­ней­шем Даф­нис уха­жи­вать будет вме­сто коз иль коз­лов за Асти­лом, а Ламо­ну обе­ща­ет вза­мен Даф­ни­са дать двух пас­ту­хов. И вот, когда все слу­ги сбе­жа­лись, доволь­ные тем, что сото­ва­ри­щем по раб­ству будут иметь тако­го кра­сав­ца, Ламон, попро­сив себе сло­ва, начал так гово­рить: «Выслу­шай, о гос­по­дин, от меня, ста­ри­ка, прав­ди­вый рас­сказ; Паном и ним­фа­ми тебе я кля­нусь, что не ска­жу ни сло­ва лож­но­го. Даф­ни­су я не отец, не дано было сча­стья Мир­та­ле мате­рью стать. Дру­гие роди­те­ли его поки­ну­ли, имея, навер­ное, уже более взрос­лых детей и новых иметь не желая; я же нашел его поки­ну­тым и моей козой вскорм­лен­ным; и когда она умер­ла, око­ло сада ее я зарыл, — любил я ее за то, что она была ему мате­рью. Я нашел и при­мет­ные зна­ки, с ним рядом поло­жен­ные, — в этом я, гос­по­дин, теперь при­зна­юсь, — и их у себя сохра­няю; эти зна­ки — зна­ки судь­бы более высо­кой, чем наша. Чтоб Асти­лу был он рабом, — делом недо­стой­ным это я не счи­таю: кра­си­во­му и доб­ро­му гос­по­ди­ну — кра­си­вый слу­га. Но чтоб заба­вой для Гна­то­на он стал, — это­го я сне­сти не могу; ведь он ста­ра­ет­ся его увез­ти в Мити­ле­ну, чтоб чем-то вро­де жен­щи­ны сде­лать».

20. Ска­зав­ши все это, Ламон замол­чал и залил­ся сле­за­ми; когда же Гна­тон стал его оскорб­лять и гро­зил­ся избить, Дио­ни­со­фан, пора­жен­ный рас­ска­зом, гнев­но нахму­рив­шись, велел Гна­то­ну мол­чать, а Ламо­на сно­ва начал рас­спра­ши­вать, велел гово­рить одну толь­ко прав­ду и небы­лиц не выду­мы­вать, чтобы сына при себе удер­жать. Но Ламон сто­ял на сво­ем, клял­ся все­ми бога­ми и отда­вал себя на пыт­ку любую, если он лжет. Тогда Дио­ни­со­фан, обра­ща­ясь к быв­шей тут Кле­а­ри­сте, стал разду­мы­вать над тем, что ска­зал Ламон: «Зачем бы Ламо­ну лгать, раз он мог вза­мен полу­чить одно­го или двух пас­ту­хов? Да и как про­стой посе­ля­нин такой хит­рый рас­сказ мог бы выду­мать? Раз­ве сра­зу же не пока­за­лось стран­ным, что у него, ста­ри­ка, и у мате­ри очень невзрач­ной такой кра­са­вец сын родил­ся?»

21. И реши­ли они боль­ше уже не гадать, но тот­час рас­смот­реть при­мет­ные зна­ки, прав­да ль, что это — зна­ки более слав­ной, бле­стя­щей судь­бы. Мир­та­ла пошла, чтобы все при­не­сти, что в ста­рой сум­ке она берег­ла. Когда она их при­нес­ла, Дио­ни­со­фан пер­вым стал рас­смат­ри­вать их, и, увидав руба­шон­ку пур­пур­ную, золотую чекан­ную пряж­ку, ножик с руч­кой из кости сло­но­вой, он гром­ко вос­клик­нул: «Вла­ды­ка Зевс!» — и тот­час жену он зовет, чтоб она посмот­ре­ла; она же, увидев, вскрик­ну­ла: «О мой­ры бла­гие! Не те ли это вещи, что мы поло­жи­ли с нашим поки­ну­тым сыном? Не в эти ли места посла­ли мы Соф­ро­си­ну его отне­сти! Да, это не дру­гие какие зна­ки, а те самые! Милый мой муж, это — наше дитя: Даф­нис — твой сын, и пас он отцов­ских коз!»

22. Пока она еще гово­ри­ла, а Дио­ни­со­фан цело­вал при­мет­ные зна­ки и от избыт­ка радо­сти пла­кал, Астил, поняв, что он Даф­ни­су брат, кинул­ся, сбро­сив­ши плащ, бежать через сад, пер­вым желая Даф­ни­са рас­це­ло­вать. А Даф­нис, увидев, что бежит он, а за ним целая тол­па, и кри­чит: «Даф­нис!» — поду­мал, что он хочет его схва­тить, бро­сил сум­ку свою и сви­рель и помчал­ся к бере­гу моря, чтоб кинуть­ся вниз с уте­са высо­ко­го; и было бы вовсе стран­ным судь­бы реше­нье, если бы, толь­ко что обре­тен­ный, Даф­нис погиб. Но понял Астил, что хочет он сде­лать, и вновь закри­чал: «Стой, Даф­нис! Не бой­ся ты ниче­го; я тебе брат, а роди­те­ли — те, кто были до это­го дня гос­по­да­ми тво­и­ми. Сей­час нам Ламон рас­ска­зал о козе и при­мет­ные зна­ки твои пока­зал; обер­нись, посмот­ри: весе­лые, с радост­ным сме­хом идут все сюда. Но пер­вым меня поце­луй. Ним­фа­ми я кля­нусь, что не лгу».

23. Наси­лу уда­лось Даф­ни­са клят­вой такой удер­жать; оста­но­вив­шись, ожи­дал он Асти­ла бегу­ще­го, а когда тот под­бе­жал, он его обнял целуя; и, пока он его цело­вал, при­мча­лась вся осталь­ная тол­па, и слу­жан­ки, и слу­ги, подо­шел сам отец, а с ним и мать. Все ста­ли его обни­мать, цело­вать, пла­ча от радо­сти. А он лас­ков был к отцу и к мате­ри более, чем ко всем дру­гим; и, как буд­то их знал он уже дав­но, к их груди при­жи­мал­ся он и объ­я­тий их покидать не хотел: так быст­ро застав­ля­ет пове­рить себе голос при­ро­ды. На корот­кое вре­мя даже Хлою забыл он. И, вер­нув­шись в дом, он надел доро­гую одеж­ду, и, сев­ши рядом с род­ным отцом, от него услы­хал он такой рас­сказ:

24. «Очень рано женил­ся я, дети, и вско­ре стал я, как думал, счаст­ли­вым отцом. Пер­вым сын родил­ся у меня, затем дочь, и третьим Астил. И поду­мал я, что доволь­но уже детей у меня, и ребен­ка вот это­го, послед­ним на свет появив­ше­го­ся, я решил­ся поки­нуть, поло­жив­ши с ним эти вот вещи, — не как при­мет­ные зна­ки, а ско­рей как дары погре­баль­ные. Но судь­ба реши­ла ина­че. Стар­ший сын мой и дочь в один день погиб­ли от одной и той же болез­ни; тебя же мне про­мысл богов сохра­нил, чтоб была у нас не одна в ста­ро­сти опо­ра. Не суди меня стро­го за то, что тебя я поки­нул; не с лег­ким я серд­цем решил­ся на это; а ты, Астил, не печаль­ся, что лишь поло­ви­ну полу­чишь, не все мое состо­я­нье. Для людей бла­го­ра­зум­ных нет при­об­ре­те­нья луч­ше, чем брат; люби­те друг дру­га, а что каса­ет­ся богат­ства, то с царя­ми поспо­рить вы може­те. Мно­го зем­ли я вам остав­лю, мно­го искус­ных рабов, золота, сереб­ра, мно­го дру­го­го все­го, что есть у бога­тых людей; вот толь­ко осо­бо Даф­ни­су это поме­стье я отдаю вме­сте с Ламо­ном, Мир­та­лой и теми коза­ми, кото­рых он пас».

25. Когда он еще гово­рил, Даф­нис, вско­чив­ши, ска­зал: «Вовре­мя ты мне напом­нил, отец, я сей­час пой­ду отве­сти коз к водо­пою: они теперь хотят пить и ждут сви­ре­ли моей, а я все еще тут сижу». Весе­ло все засме­я­лись — став гос­по­ди­ном, он все еще хочет быть козопа­сом. Посла­ли дру­го­го о козах поза­бо­тить­ся, а сами, жерт­ву при­нес­ши Зев­су-спа­си­те­лю, для всех устро­и­ли пир. На этот пир не при­шел один лишь Гна­тон, но, пол­ный стра­ха, про­вел он в хра­ме Дио­ни­са день весь и ночь, бога моля о защи­те. Быст­ро по всей окру­ге мол­ва раз­нес­лась, что Дио­ни­со­фан нашел сына, что Даф­нис-козопас ока­зал­ся вла­дель­цем здеш­них мест; и с само­го утра все ото­всюду ста­ли сбе­гать­ся, за юно­шу раду­ясь, отцу дары при­но­ся. В чис­ле их пер­вым был Дри­ас, кото­рый вырас­тил Хлою.

26. Дио­ни­со­фан всех остав­лял у себя, при­гла­шая свиде­те­лей это­го счаст­ли­во­го собы­тия при­нять так­же уча­стие и в празд­ни­ке. Заготов­ле­но было мно­го вина, мно­го хле­ба, болот­ных птиц, поро­ся­ток молоч­ных, раз­но­го рода пече­ний медо­вых. При­не­се­ны были жерт­вы обиль­ные мест­ным богам. Тут Даф­нис, собрав все свое досто­я­нье пас­ту­шье, богам его посвя­тил. Дио­ни­су он посвя­тил сум­ку и козью шку­ру; Пану — сви­рель и флей­ту кри­вую; ним­фам же — посох свой и подой­ни­ки: сам он их сде­лал. Все свое, при­выч­ное, — насколь­ко милее оно неве­до­мо­го еще богат­ства! И вот, рас­ста­ва­ясь с каж­дой из сво­их вещей, Даф­нис горь­ко пла­кал; посвя­тил он свои подой­ни­ки не рань­ше, чем в послед­ний раз подо­ил, и козью шку­ру свою в послед­ний раз надел на себя, и на сви­ре­ли сво­ей, перед тем как посвя­тить ее, пес­ню сыг­рал; все эти вещи он пере­це­ло­вал, попро­щал­ся с сво­и­ми коза­ми и коз­ла каж­до­го по име­ни назвал. И попил он из ручья того, из кото­ро­го часто пил вме­сте с Хло­ей. В люб­ви же сво­ей при­знать­ся он еще не решал­ся, удоб­но­го слу­чая выжидая.

27. В то вре­мя как Даф­нис жерт­вы богам при­но­сил, вот что с Хло­ей слу­чи­лось. Сиде­ла одна она, конеч­но, пла­ка­ла, пася сво­их овец, и гово­ри­ла: «Забыл меня Даф­нис! Меч­та­ет он о бога­тых неве­стах. Зачем я веле­ла ему вме­сто нимф клясть­ся коза­ми? Он поки­нул их так же, как поки­нул и Хлою. Даже когда при­но­сил он жерт­ву Пану и ним­фам, не поже­лал он Хлою увидеть. Навер­но, нашел он у мате­ри луч­ших при­служ­ниц, чем я. Пусть будет он счаст­лив! А мне боль­ше не жить».

28. Вот что она гово­ри­ла, вот что замыш­ля­ла. А в это вре­мя пас­тух Лам­пис, пас­ший коров, явил­ся сюда с куч­кой посе­лян и похи­тил ее, думая, что Даф­нис на ней теперь уж не женит­ся и что Дри­ас будет к нему, Лам­пи­су, бла­го­скло­нен. С жалоб­ным кри­ком шла она сле­дом за ним. Кто-то из тех, кто это видел, дал знать Напе, а та Дри­а­су, Дри­ас же Даф­ни­су. Он чуть с ума не сошел: и ска­зать отцу не осме­ли­ва­ясь, и сил не имея горя выне­сти, он ушел в сад, гром­ко сто­нал и так гово­рил: «Горе мне, что узна­ли меня! Насколь­ко же луч­ше было мне пас­ту­хом оста­вать­ся! Насколь­ко счаст­ли­вее был я, пока был рабом! Тогда я на Хлою смот­рел, тогда…¹⁵ Теперь же Лам­пис похи­тил ее и уво­дит с собой; а насту­пит ночь, и он ляжет с ней. Я же пью, наслаж­да­юсь; и напрас­но я Паном, и коза­ми, и ним­фа­ми клял­ся».

29. Эти речи Даф­ни­са услы­шал Гна­тон, в пар­ке скры­вав­ший­ся; решив, что сей­час слу­чай удоб­ный ему пред­став­ля­ет­ся с Даф­ни­сом вновь поми­рить­ся, взял он с собой несколь­ких моло­дых слуг Асти­ла, кинул­ся сле­дом за Дри­а­сом и, велев ему ука­зы­вать путь к жили­щу Лам­пи­са, бро­сил­ся бегом в пого­ню; захва­тил он его, как раз когда он вво­дил Хлою в свой дом; из рук у него вырвал он девуш­ку, а быв­ших с ним посе­лян креп­ко избил. Он хотел свя­зать Лам­пи­са и уве­сти его с собой, слов­но плен­ни­ка, на войне захва­чен­но­го, но тот успел убе­жать. Дио­ни­со­фа­на застал он уже спя­щим, а Даф­нис, глаз не сомкнув, все еще пла­кал в саду. Он при­во­дит Хлою к нему, ее отда­ет ему и рас­ска­зы­ва­ет все как было; про­сит зла не пом­нить, а его, Гна­то­на, к себе взять небес­по­лез­ным рабом, не лишать сво­его сто­ла, без кото­ро­го он умрет с голо­ду. Хлою свою увидав и дер­жа ее в объ­я­ти­ях сво­их, Даф­нис с ним при­ми­рил­ся — а ее умо­лял про­стить за его невни­ма­ние.

30. Меж­ду собой посо­ве­то­вав­шись, они реши­ли свои мыс­ли о свадь­бе пока скры­вать, спря­тать Хлою здесь где-нибудь и при­знать­ся в сво­ей люб­ви толь­ко мате­ри. Но не был с этим согла­сен Дри­ас; он тре­бо­вал, чтоб обо всем ска­за­ли отцу, и обе­щал, что суме­ет его убедить дать согла­сие. Когда день насту­пил, он, неся в сум­ке Хлои при­мет­ные зна­ки, при­шел к Дио­ни­со­фа­ну и Кле­а­ри­сте, сидев­шим в саду. Тут же был и Астил и Даф­нис. Когда водво­ри­лось мол­ча­нье, начал он так гово­рить: «Такая ж нуж­да, как и у Ламо­на, застав­ля­ет меня гово­рить о том, что до сих пор я тай­но хра­нил; эту Хлою не я родил, не я и вскор­мил; роди­ли ее дру­гие, а овца ее, в пеще­ре нимф лежав­шую, вскор­ми­ла. Видел я это сам, увидав, изу­мил­ся, а изу­мив­шись, вос­пи­тал. Свиде­те­лем мне и ее кра­сота, — она ведь ни в чем на нас не похо­жа; свиде­те­ли — и при­мет­ные зна­ки, слиш­ком доро­гие для пас­ту­хов. Взгля­ни­те на них и род­ных для этой девуш­ки най­ди­те; может быть, и ока­жет­ся она Даф­ни­са достой­ной».

31. И Дри­ас не без умыс­ла ска­зал эти сло­ва, и Дио­ни­со­фан, их услы­хав, без вни­ма­ния не оста­вил; но, взгля­нув­ши на Даф­ни­са, видя, как он поблед­нел и тай­ком ути­ра­ет сле­зы, сра­зу дога­дал­ся о его люб­ви; и, конеч­но, боль­ше заботясь о сыне сво­ем род­ном, чем о чужой ему девуш­ке, со всем тща­ни­ем стал Дри­а­са сло­ва про­ве­рять. Когда же он увидал и при­мет­ные зна­ки — Дри­ас их с собою при­нес, — золо­че­ные туфель­ки, брас­ле­ты, голов­ную повяз­ку, то, позвав к себе Хлою, велел ей духом не падать, гово­ря, что муж у нее уже есть, а ско­ро она най­дет и отца с мате­рью. И Кле­а­ри­ста, при­няв­ши ее, ста­ла ее укра­шать, буд­то жену сына, а Дио­ни­со­фан, оста­вив с собою Даф­ни­са с гла­зу на глаз, спро­сил его, Хлоя оста­лась ли девуш­кой? И когда Даф­нис клят­вен­но заве­рил его, что, кро­ме поце­лу­ев и клятв вер­но­сти, ниче­го меж­ду ними не было, Дио­ни­со­фан посме­ял­ся над их страш­ны­ми клят­ва­ми и воз­лечь за сто­лом им велел.

32. И тут-то мож­но было понять, что такое кра­сота, если ее при­укра­сить. Бога­то оде­тая, с воло­са­ми, кра­си­во при­че­сан­ны­ми, с умы­тым лицом, Хлоя всем пока­за­лась настоль­ко кра­си­вее, чем преж­де, что даже сам Даф­нис едва узнал ее. И вся­кий, даже и без зна­ков при­мет­ных, поклял­ся бы, что отцом ей не был Дри­ас. Тем не менее, вме­сте с дру­ги­ми, был и он с Напою на пиру, и пиро­ва­ли они, воз­ле­жа вме­сте с Ламо­ном и Мир­та­лой. И вновь в после­дую­щие дни жерт­вы при­но­си­лись, и чаши на стол ста­ви­лись с вином; в свою оче­редь, Хлоя богам посвя­ти­ла вещи свои — сви­рель, сум­ку, шку­ру ове­чью, подой­ни­ки; совер­ши­ла она вином воз­ли­я­нье ручью тому, что в пеще­ре, — ведь рядом с ним была она вскорм­ле­на и часто в нем омы­ва­лась. И вен­ка­ми она убра­ла моги­лу овцы, что вскор­ми­ла ее, — место Дри­ас ука­зал. И сыг­ра­ла она на сви­ре­ли сво­им овеч­кам, а сыг­рав­ши, помо­ли­лась боги­ням, чтоб най­ти ей тех, кто поки­нул ее, и чтоб достой­ны ока­за­лись они бра­ка ее с Даф­ни­сом.

33. Когда доволь­но уже насла­ди­лись они празд­ни­ка­ми сель­ски­ми, реши­ли в город вер­нуть­ся, начать роди­те­лей Хлои там разыс­ки­вать и с бра­ком не мед­лить. Утром, собрав­шись в доро­гу, они пода­ри­ли Дри­а­су дру­гие три тыся­чи драхм, Ламо­ну же дали пол-уро­жая с полей и вино­град­ни­ков, отда­ли коз вме­сте с козопа­са­ми, пода­ри­ли четы­ре упряж­ки быков, одеж­ды на зиму и дали сво­бо­ду ему и жене. После чего они с боль­шой пыш­но­стью, кто вер­хом, а кто в колес­ни­цах, вер­ну­лись к себе в Мити­ле­ну. Тогда при­бы­тия их граж­дане не заме­ти­ли, пото­му что при­еха­ли они ночью. Когда же день насту­пил, собра­лась у них дома боль­шая тол­па муж­чин и жен­щин. Муж­чи­ны поздрав­ля­ли Дио­ни­со­фа­на, что сына нашел он, и еще горя­чее поздрав­лять ста­ли, когда увида­ли кра­соту Даф­ни­са; жен­щи­ны же радо­ва­лись вме­сте с Кле­а­ри­стой, что сра­зу и сына с собой при­вез­ла она и невест­ку. Пора­зи­ла Хлоя их сво­ей кра­сотой несрав­нен­ной: весь город при­шел в смя­те­ние из-за юно­ши с девуш­кой, уже сули­ли им счаст­ли­вый брак и жела­ли, чтоб роди­те­лей Хлоя нашла, достой­ных ее кра­соты, и мно­гие очень бога­тые жен­щи­ны моли­лись богам, чтобы при­зна­ны были они мате­ря­ми такой кра­са­ви­цы доч­ки.

34. Вот какой сон увидел Дио­ни­со­фан, когда, после дол­гих раз­мыш­ле­ний, он креп­ко заснул. При­виде­лось ему, буд­то ним­фы про­сят Эрота, чтоб устро­ил он нако­нец брак Даф­ни­са с Хло­ей, и буд­то, осла­бив свой лук и кол­чан отло­жив, при­ка­зал он Дио­ни­со­фа­ну на пир при­гла­сить всех знат­ней­ших граж­дан Мити­ле­ны и, когда напол­не­на будет послед­няя чаша, тогда пока­зать каж­до­му гостю Хлои при­мет­ные зна­ки, а затем спеть сва­деб­ный гимн. Увидев такой сон, услы­хав такой при­каз, Дио­ни­со­фан, встав­ши утром, велит рос­кош­ный пир при­гото­вить, ниче­го не жалея из того, что зем­ля про­из­во­дит, моря, болота и реки; и на пир при­гла­ша­ет граж­дан Мити­ле­ны вид­ней­ших. Когда же ночь насту­пи­ла и была напол­не­на чаша, из коей обыч­но тво­рят воз­ли­я­нье Гер­ме­су, один из слуг на сереб­ря­ном блюде при­нес при­мет­ные зна­ки и, обхо­дя гостей сле­ва напра­во, всем их пока­зы­вать стал.

35. Никто не при­знал их, толь­ко Мегакл, воз­ле­жав­ший на верх­нем кон­це сто­ла, — ибо был он стар, — как толь­ко их увидал, узнал и гром­ко, слов­но помо­ло­дев, вос­клик­нул: «Что такое я вижу? Что-то с тобой ста­лось, доч­ка моя? Неуже­ли и сама ты цела или толь­ко вещи эти слу­чай­но какой-то пас­тух унес? Умо­ляю тебя, Дио­ни­со­фан, ска­жи мне, откуда попа­ли к тебе при­мет­ные зна­ки доч­ки моей? Не будь завист­лив и, сам най­дя Даф­ни­са, дай и мне что-то най­ти!» Тогда Дио­ни­со­фан пред­ло­жил ему спер­ва рас­ска­зать, как он поки­нул ребен­ка, и Мегакл все так же гром­ко рас­ска­зы­вать стал: «Беден я был в преж­нее вре­мя; все, что имел, я истра­тил тогда на устрой­ство празд­неств наро­ду, на построй­ку воен­ных судов¹⁶. Так было дело, когда доч­ка у меня роди­лась. Боясь вос­пи­тать ее в бед­но­сти, я поки­нул ее, укра­сив эти­ми зна­ка­ми при­мет­ны­ми: ведь знал я, что мно­гие хотя бы и так стать отца­ми жела­ют. И вот я поки­нул ребен­ка в пеще­ре нимф, боги­ням его пору­чив. Ко мне с той поры что ни день, то богат­ство плы­ло, а наслед­ни­ка у меня уже не было. Не при­шлось мне стать сно­ва отцом хотя бы доч­ки дру­гой; а боги, как буд­то сме­ясь надо мной, по ночам посы­ла­ли мне сны, воз­ве­щая, что сно­ва отцом овца меня сде­ла­ет».

36. Гром­ко вскрик­нул Дио­ни­со­фан, еще гром­че Мегак­ла; вско­чил он с ложа и ввел сюда Хлою в чудес­ном наряде. И ска­зал: «Это вот дитя поки­нул ты, Мегакл! Эту девуш­ку про­мыс­лом богинь вскор­ми­ла тебе овца, как коза вскор­ми­ла мне Даф­ни­са. Возь­ми же себе свои при­мет­ные зна­ки и дочь; а взяв­ши, отдай ее в жены Даф­ни­су. Обо­их мы поки­ну­ли, обо­их мы нашли, об обо­их забо­ти­лись Пан и ним­фы с Эротом». Одоб­рил Мегакл его речи, послал за женой сво­ей Родой и при­жал к груди Хлою. Ноче­вать они оста­лись здесь — Даф­нис поклял­ся, что теперь уж ни с кем не отпу­стит он Хлою, даже с род­ным ее отцом.

37. С наступ­ле­ни­ем дня они, дого­во­рив­шись меж­ду собой, сно­ва вер­ну­лись в дерев­ню: очень уж об этом про­си­ли Даф­нис и Хлоя — не мог­ли они выне­сти жиз­ни в горо­де. И роди­те­ли их реши­ли устро­ить им свадь­бу пас­ту­шью. При­быв­ши к Ламо­ну, они при­ве­ли Дри­а­са к Мега­клу, а Роду с Напой позна­ко­ми­ли и ста­ли гото­вить­ся к пыш­но­му празд­не­ству. И здесь вновь ним­фам пору­чил Хлою отец, и в чис­ле мно­гих дру­гих при­но­ше­ний он посвя­тил им ее при­мет­ные зна­ки, а Дри­а­су доба­вил, чего ему не хва­та­ло до деся­ти тысяч драхм.

38. Чудес­ная сто­я­ла пого­да, и Дио­ни­со­фан велел устро­ить ложа для пира из зеле­ной лист­вы тут же, перед пеще­рой, и, при­гла­сив на пир всех окрест­ных посе­лян, рос­кош­но их уго­стил. Были тут Ламон и Мир­та­ла, Дри­ас и Напа, род­ные Дор­ко­на, Филет и его сыно­вья, Хро­мис и Лик­эни­он; был тут даже и Лам­пис, полу­чив­ший про­ще­нье. И все было здесь так, как быва­ет на подоб­ных пирах, — по-про­сто­му, по-дере­вен­ско­му. Один пел, как поют жне­цы, дру­гой отпус­кал задор­ные шут­ки, слов­но давил вино­град на точи­лах; Филет играл на сви­ре­ли, Лам­пис на флей­те, Дри­ас с Ламо­ном пля­са­ли, Даф­нис и Хлоя цело­ва­лись; а козы здесь же рядом пас­лись, слов­но и они при­ни­ма­ли уча­стие в празд­не­стве. Гостям город­ским это не очень-то нра­ви­лось, зато Даф­нис иных коз звал по име­ни, давал им зеле­ные вет­ки и, схва­тив за рога, цело­вал.

39. И так они про­во­ди­ли вре­мя не толь­ко в тот день, — боль­шую часть сво­ей жиз­ни они про­жи­ли по-пас­ту­ше­ски: чти­ли богов — нимф, Пана и Эрота; при­об­ре­ли боль­шие ста­да овец и коз и самой вкус­ной пищей счи­та­ли пло­ды с моло­ком. Когда сын родил­ся у них, они дали его вскор­мить козе, а когда вто­рой ребе­нок, дочь роди­лась, они под­ло­жи­ли ее к сос­цам овцы. И сына они назва­ли Фило­пе­ме­ном¹⁷, а доч­ку Аге­лой¹⁸. Так они и про­жи­ли по-пас­ту­ше­ски до ста­ро­сти, пеще­ру укра­си­ли, кар­ти­ны поста­ви­ли там и воз­двиг­ли алтарь в честь Эрота Пас­ты­ря, а для Пана устро­и­ли жили­ще не под сос­ной, а в хра­ме и назва­ли тот храм хра­мом Пана Вои­те­ля.

40. Но все это они устро­и­ли и такие назва­ния дали после. А в тот день, с наступ­ле­ни­ем суме­рек, все про­во­ди­ли их до ком­на­ты брач­ной, на сви­ре­лях, на флей­тах играя, неся перед ними огром­ные факе­лы. Когда же про­во­жа­тые к две­рям при­бли­зи­лись, запе­ли они голо­са­ми скри­пу­чи­ми, гру­бы­ми, буд­то вила­ми зем­лю дро­би­ли, а не брач­ную песнь пели. А Даф­нис и Хлоя лег­ли на ложе нагие, друг дру­га обня­ли, цело­ва­лись и бес­сон­ную ночь про­ве­ли, — мень­ше спа­ли, чем совы ноч­ные. И все совер­шил Даф­нис, чему научи­ла его Лик­эни­он. И лишь тогда впер­вые поня­ла Хлоя, что все, чем в лесу они зани­ма­лись, были все­го толь­ко шут­ки пас­ту­шьи.