Т. 1. Санкт-Петербург, изд. А. Я. Либерман, 1901.
Перевод Ф. Ф. Зелинского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
1. От речи за М. Туллия до начала этого столетия существовали лишь незначительные отрывки, сохраненные позднейшими авторами. Впервые знаменитый Angelo Mai нашел в библиотеке Св. Амвросия в Милане палимпсест, содержавший крупные остатки этой речи, которые и были изданы им в Милане в 1814 г. (
2. Процесс М. Туллия (пр. 11) возник следующим образом. У него была вотчина на юге Италии, близ Фурий (пр. 12), причем его соседом был долгое время один сенатор, по имени Г. Клавдий (пр. 13). Пререканий он с ним никаких не имел; но эти добрые отношения изменились, когда Г. Клавдий продал свое имение некоему П. Фабию, личности, о которой Цицерон — что, впрочем, неудивительно — отзывается далеко не лестно. Этот Фабий купил у него имение для того, чтобы извлечь некоторую прибыль из капитала, приобретенного им путем разных темных делишек в провинциях Македонии и Азии; но вскоре он убедился, что заплатил Клавдию слишком дорогую цену — купил же он имение не для себя одного, а взял себе компаньоном некоего Гн. Ацеррония, человека, насколько мы можем судить, честного. Заметив, что покупка имения вместо прибыли принесла убыток, Фабий решил его продать вновь; а так как охотников купить его не оказывалось, то он предложить своему компаньону, чтобы тот выкупил и его, Фабия, часть. Ацерроний был не прочь, но его охота объяснялась одной проделкой Фабия, которая и сделалась причиной всего процесса. Дело в том, что в имение, принадлежавшее некогда Клавдию, клином врезался участок земли — т. н. centuria Popiliana (пр. 17), — принадлежавшей его соседу М. Туллию, так что людям, незнакомым с делом, имение Фабия казалось больше, чем оно было в действительности. Эту-то центурию Фабий включил в площадь своей земли, составляя объявление о продаже. М. Туллий был тогда в Риме, но его доверенный (procurator) объяснил Ацерронию, что в объявлении площадь земли показана неверно. Тот обратился за разъяснениями к Фабию, но получил от него, разыгрывавшего роль оскорбленной невинности, надменный и грубый ответ (пр. 20). Тогда, следуя указаниям Туллия, доверенный и управляющий (vilicus) этого последнего обратились к Фабию с просьбой, чтобы он позволил им присутствовать в тот день, когда он будет показывать Ацерронию границы своего имения, но получили от него отказ. Объезд имения Фабием и Ацерронием состоялся без участия представителей интересов Туллия, но все же не без неприятностей для первого: М. Туллий озаботился заблаговременно занять спорную центурию своими людьми…
Тут в тексте речи очень досадный пропуск; Фабий позднее обвинял Туллия в том, что его люди первые открыли неприязненные действия против него, увели его раба и сожгли его хижину; Цицерон утверждал, что это неправда, но как он изображал начало открытой ссоры между обоими соседями — этого мы не знаем. Продолжалась она следующим образом.
Фабий набрал из своих людей буйную дружину, вооружив ее чем попало; эта последняя, в ожидании насильственной расправы с людьми Туллия, стала пока заниматься разбоем по всей местности. Извещенный о том, что дело принимает серьезный оборот, Туллий из Рима отправился в свое фурийское поместье. Однажды Фабий, обходя свое имение, заметил на спорной центурии небольшое здание (по-видимому, недавно там построенное Туллием) и перед ним Филина, раба своего соседа; узнав от него, что Туллий у себя, он вместе с Ацерронием отправился к нему; тут-то в присутствии этого последнего, они условились насчет vadimonium’а, которым Туллий обещал бы Фабию явиться к определенному сроку в Рим для суда. Но до этого дело не дошло; в следующую же ночь рабы Фабия отправляются на спорную центурию, убивают всех находившихся там рабов Туллия — кроме Филина, который, тяжело раненый, бежал известить о происшедшем хозяина — и разносят упомянутое строение.
После этого происшествия — все юридически важные черты которого засвидетельствованы, независимо от жалобы истца, и признанием ответчика — первый процесс, к которому относилось долженствовавшее состояться между Туллием и Фабием vadimonium (процесс о принадлежности Попилиевой центурии), отошел на задний план; явилась надобность в новом процессе, содержавшем кроме чисто гражданского, и уголовный (или, по римской терминологии, пенальный) элемент. Гражданский элемент состоял в самом факте убытка (damnum), причиненного фабиевой челядью Туллию убиением его рабов и разрушением его строения; уголовный элемент состоял в способе причинения этого убытка, т. е. в самоуправстве (vis). По своему гражданскому элементу дело находилось в тесной зависимости от исхода первого процесса: для решения вопроса, должен ли Фабий возместить Туллию убыток, причиненный ему разрушением хижины, надобно предварительно знать, имел ли Туллий право строить ее, т. е. принадлежит ли земля, на которой хижина выстроена, ему; напротив, с уголовной точки зрения второй процесс был вполне независим от первого.
3. Таково дело Туллия; посмотрим теперь, какие средства предоставляли ему римские законы, чтобы отстоять свои права, имея в виду оба элемента дела — убыток и самоуправство, обусловливающее его характер как actionis mixtae.
Оставляя в стороне постановления XII таблиц, мы можем начать с lex Aquilia (пр. 8), после которой соответственные пункты этого древнейшего римского кодекса были большею частью преданы забвению. Lex Aquilia, как вполне правильно замечает оратор (§ 9), свидетельствует о простоте и нравственности времени, когда она была издана. Из ее текста, который нам известен довольно точно, видно, что законодатель имел в виду преимущественно, если не исключительно, гражданский элемент поступка. Пенальный характер имеет лишь постановление, чтобы оценка убытка производилась сообразно с высшей стоимостью предмета в течение года или месяца; во всем же прочем мы стоим на чисто гражданской почве: возмещение убытка полагается простое, и даже этого простого возмещения истец мог добиться только в том случае, если был в состоянии доказать, что убыток причинен ему injuria, вопреки праву. За самоуправство ответчик никакому наказанию не подвергался. — Со временем, когда владения римских граждан распространились по всей Италии и провинциям, и с исчезновением взаимного контроля, обусловливаемого прежним совпадением общины с территорией, увеличилась страсть к насильственным расправам, в самоуправстве было усмотрено общественное зло, и государство сочло своим долгом принять миры к его пресечению. Была издана lex Plautia de vi (в 89 г.; см. Zumpt, Criminalrecht II. 1. s. l.), которой законодатель, народный трибун М. Плавтий Сильван, учредил особую уголовную комиссию, долженствовавшую судить за самоуправство. Здесь уголовный элемент стоял на первом плане, но и гражданский не был забыт: не подлежит сомнению, что и здесь, как в комиссии repetundarum, за осуждением виновного следовала litis aestimatio (см. р. 4 пр. 10), причем возмещение убытка было вероятно многократное, так что пенальный характер был выдержан и здесь.
Тем не менее, претор 76 г. М. Лукулл (пр. 7) нашел в судебном законодательстве пробел, для восполнения которого он издал эдикт, легший в основу нашему процессу. Чтобы понять, в чем заключался этот пробел, достаточно будет спросить себя, как следовало бы поступить М. Туллию, если бы эдикта Лукулла не было. Предъяви он к Фабию иск по Аквилиеву закону — Фабий не только обязал бы его доказать, что убыток причинен ему injuria (т. е., что Попилиева центурия принадлежит ему, Туллию), но и объявил бы, что его люди действовали без его ведома. Правда, в таких случаях Аквилиев закон допускал еще т. н. actionem noxalem (пр. 8), но для этого нужно было, чтобы Туллий назвал по имени провинившихся рабов; ошибись он в одном имени — вся actio была для него проигранной. А такое поименное называние виновников, будучи трудным в деле Туллия, было прямо невозможным в тех случаях, когда обидчиком был богатый вельможа, имевший поместья по всей Италии, который сегодня мог привести в Луканию из Этрурии никому не известных рабов и завтра отправить их обратно. Подать же жалобу по Плавтиеву закону было совсем непрактично, так как, не говоря о продолжительности уголовного следствия, заявление Фабия, что его люди действовали без его ведома, спасло бы его совсем. — Вот почему эдикт М. Лукулла был существенной необходимостью. Эдикт этот отличался от Аквилиева закона, который оставался в силе, 1) тем, что давал потерпевшему прямую actio damni против хозяина провинившихся рабов, т. е. vis со стороны рабов имела последствием иск против хозяина, все равно, знал ли последний о ней или не знал; этим законодатель, как замечает Цицерон (§ 8), хотел заставить рабовладельцев строже следить за поведением своей челяди. Если хозяин был сам непосредственным виновником самоуправства, то Лукуллов эдикт его не касался — его можно было привлечь к ответственности уголовным порядком по Плавтиеву закону; — 2) тем, что определял не простое, а четверное возмещение убытка, подчеркивая этим пенальный характер actionis; — 3) тем, что вместо присяжного судьи (judex unus) назначал рекуператоров; о значении этой меры см. пр. 10; — 4) тем, что устранял слово injuria. Правда, эдикт Лукулла, с другой стороны, ограничивал применимость учреждаемой actionis двумя определениями: 1) должен был быть доказан злой умысел (dolus malus) со стороны провинившейся челяди, и 2) самоуправство могло быть предметом иска лишь в том случае, если оно совершено с помощью вооруженных или собранных людей (hominibus armatis coactisve); но из этих двух ограничений первое было по понятиям тогдашнего правоведения необходимым условием пенального иска вообще, а второе имело основанием те же реальные условия тогдашней жизни, которые вызвали весь эдикт: так как самоуправства, против которых был направлен эдикт, совершались именно путем грубой силы, обусловливаемой или численностью виновников (coactis), или вооружением (armatis, причем виновником мог быть даже один), то естественно, что Лукулл ради большой вразумительности принял эти определения в свой эдикт.
Целесообразность Лукуллова эдикта доказывается тем, что его преемники удержали его; при императорах он с некоторыми изменениями (Keller 596 сл. M. Voigt, röm. Rechtsgesch. I 723 сл.) был принят в постоянный эдикт и в таком виде сохранен нам в Дигестах (XLVII 8, 2). Таким образом, М. Туллий обратился к претору Метеллу (см. ниже) с иском на П. Фабия по эдикту Лукулла; претор назначил рекуператоров и дал им следующую формулу: Такие-то recuperatores sunto. Quantae pecuniae paret dolo malo familiae P. Fabii vi hominibus armatis coactisve damnum factum esse M. Tullio, tantae pecuniae quadruplum recuperatores P. Fabium M. Tullio condemnanto; si non paret, absolvunto (Keller 595; Voigt I 722). Поверенным истца был Цицерон, поверенным ответчика Л. Квинкций (пр. 1); о ходе процесса сказано в примечаниях.
4. Что касается времени, когда была произнесена наша речь, то термином post quem является, разумеется, претура М. Лукулла в 76 г.; более точное определение дает § 39, в котором претором называется Метелл. Правда, praenomen не названо, но, помимо других улик (деятельность Квинкция, см. пр. 1), легкий намек на невольническую войну § 14 (см. пр. 13) дает нам не только право ограничить число возможных преторов-Метеллов двумя братьями, которые занимали эту должность в 72 (Квинт) и 71 (Луций) годах, но и решает вопрос, на мой взгляд, окончательно в пользу второго — того самого, который в 70 г. был наместником Сицилии и встречается поэтому не раз в речах против Верреса. Таким образом, речь за М. Туллия была произнесена раньше речей против Верреса и место ей, поэтому, в первой части; все же я ради удобства читателей решил следовать порядку изданий, в которых она помещена одиннадцатой речью, между Verrinae и Fontejana.
Еще должен я заметить, что издание Müller’а, взятое в основу при переводе, именно для нашей речи неудовлетворительно. Издатель перепечатал, правда, слово в слово все argumentum упомянутого выше Huschke, не оговариваясь о том, что он пользуется чужим добром [впрочем, так же бесцеремонно заимствовал он и argumenta C. T. Zumpt’a к речам против Верреса] и не исправляя его даже в тех двух довольно существенных пунктах, в которых его исправил Keller (604 сл.); но он почему-то счел излишним принять прекрасные супплементы этого ученого, предоставляя читателю по-своему соединять бессвязные клочки нашей речи. В настоящий перевод приняты и эти супплементы (уклонения от Huschke указаны в примечаниях), но в отличие от сохранившегося текста напечатаны курсивом. Обращаю внимание читателя на то, что в этой речи курсив никакого другого значения не имеет; формулы и т. п. — которые в прочих речах печатаются курсивом — здесь напечатаны прописными буквами. — Исключительные условия этой речи объясняют и необычайную обстоятельность комментария.
Exordium. I. 1. Первоначальному плану моей речи, рекуператоры, легло в основу убеждение, что наши противники не позволят заподозрить их челядь в совершении столь крупной и ужасной резни; ввиду этого я пришел сюда в довольно самоуверенном и беззаботном настроении, вызванном сознанием, что мне без труда удастся их уличить показаниями моих свидетелей. Теперь же, когда уважаемый Л. Квинкций1 не только признался во всем, но и дал понять, что это признание должно способствовать выигрышу им дела, я вижу, что мне следует избрать иной путь. В начале я видел свою главную задачу в приведении улик, которые доказывали бы фактичность взводимого мною обвинения; теперь я должен сосредоточить все силы своего красноречия на том, чтобы мои противники, признавшиеся в деле, событие которого они при всем своем желании не имели возможности оспаривать, не воображали, что они этим действительно улучшили свое положение. 2. Таким образом, в то время казалось, что вам будет сравнительно труднее произнести приговор, мне, напротив, будет очень легко отстаивать дело своего клиента; в самом деле, мне, вполне полагавшемуся на показания своих свидетелей, не было надобности особенно трудиться надо своею речью2, между тем как вам самое запирательство наших противников не могло не внушить некоторых сомнений. Теперь, напротив, ваше положение самое удобное: что может быть легче, как произнести приговор сознавшемуся? Мне же далеко не легко сказать приличную речь об этом предмете, который по существу своему так отвратителен, благодаря же признанию виновных так ясен для всех, что всякие слова кажутся излишними.
3. Так-то мне, с одной стороны, по только что указанной причине придется изменить способ ведения этого дела; с другой же стороны я должен буду отказаться от той чрезмерной деликатности, с которой я вначале щадил репутацию П. Фабия, то обходя молчанием его неблаговидные действия, то придумывая им извинения. По усердию, с каким я щадил ее, можно было подумать, что она едва ли не ближе моему сердцу, чем дело М. Туллия; теперь, после того как Квинкций счел уместным привести столько подробностей, да еще подробностей лживых и сочиненных в явное глумление над справедливостью, о жизни, характере и репутации М. Туллия, — теперь, повторяю, и Фабий по многим причинам не должен обижаться на меня, если я не сочту возможным щадить его славу с такой заботливостью, как раньше3…
* * *
II. 4. Наконец, если Л. Квинкций, выступая поверенным человека, вполне для него чужого, по дурной привычке некоторых ораторов счел своим долгом беспощадно разбить своего противника, то как отнестись к своей обязанности мне, Туллию, говорящему за Туллия, человека, еще ближе стоящего ко мне по своей душе, чем по имени? Скажу более, рекуператоры: мне гораздо труднее будет оправдаться в том, что я раньше ничего дурного против Фабия не сказал, нежели в том, что я воздаю ему должное теперь. 5. Но нет: и тогда я поступил так, как следовало, и ныне намерен ограничиться необходимым. Предметом дела был вопрос имущественный, причем я утверждал, что М. Туллию был нанесен ущерб; уступая своему характеру, а не требованиям дела, я воздержался от всякого дурного слова про репутацию П. Фабия. Вообще, нрав мой таков: я гнушаюсь злословия даже там, где его требует дело — именно только требует, а не заставляет меня против воли прибегнуть к этому средству; ввиду этого я и теперь, когда меня вынуждают, если и скажу что-нибудь против Фабия, то скажу скромно и умеренно; моя цель лишь одна — доказать Фабию, уже в первом заседании убедившемуся в моем отнюдь не враждебном к нему настроении, что я верный и надежный друг М. Туллия.
III. 6. Одной уступки, Л. Квинкций, мне очень хотелось бы добиться от тебя — «хотелось бы», конечно, потому, что это было бы для меня выгодно, все же я не обратился бы к тебе с этим требованием, если бы оно не было сверх того и справедливо — именно, чтобы ты взял себе сколько угодно часов для своей речи, но оставил несколько минут и им для постановления приговора. В первом заседании не твоя добрая воля, а наступление ночи положило предел твоей речи; теперь я убедительно прошу тебя не возвращаться к этой уловке. Этим я нисколько не требую от тебя, чтобы ты то или другое пропустил, или уменьшил цветистость и обилие твоей речи; нет, я прошу только, чтобы ты о каждом пункте говорил только раз; решись исполнить эту просьбу — и я перестану опасаться, что ты заставить нас своей речью потерять еще день4.
Expositio 7. Ваш суд, рекуператоры, имеет основанием формулу во сколько денег будет оценен убыток, причиненный м. туллию злым умыслом челяди п. фабия путем самоуправства с помощью вооруженных или собранных людей5. Предварительную смету убытка представили мы, его окончательная оценка дело ваше6; судом взыскивается сумма вчетверо больше.
IV. 8. Подобно тому, как все более или менее строгие и суровые законы и суды были вызваны несправедливостью дурных людей, так в частности и этот суд был учрежден несколько лет тому назад вследствие дурных наклонностей некоторых людей и их превосходящего меру своеволия. Ввиду частых донесений, что та или другая челядь, обитающая в отдаленных полях или пастбищах, носит оружие и производит разбой, М. Лукулл7, проявивший столько справедливости и мудрости в своей судебной деятельности 76 г., принимая во внимание, что это вкоренившееся зло не только наносит ущерб частным лицам, но и представляет собой серьезную опасность для государства, впервые учредил этот суд, желая им заставить всех рабовладельцев строже сдерживать свою челядь, дабы она не только от себя никому своим оружием не вредила, но и будучи вызвана другими, прибегала к защите суда, а не оружия. 9. Он знал о существовали Аквилиева закона о причинении убытка8, но держался по этому вопросу следующего мнения: «Во времена наших предков, когда — при скромности людских богатств и вожделений и при малочисленности и строгой дисциплине челядей, — убийство человека было очень редким явлением и возбуждало в обществе крайнее негодование, не было никакой надобности в суде по самоуправству с помощью вооруженных и собранных людей; издавая закон и учреждая суд по преступлениям, на практике не встречающимся, законодатель не столько бы препятствовал их появлению, сколько напоминал бы о их возможности (р. 2 § 70). V. 10. В настоящее же время, — полагал он, — когда продолжительные междоусобные войны приучили людей не стесняться с оружием, необходимо: 1) учредить суд, по которому за совершенные челядью дела можно было бы привлекать к ответственности челядь в ее совокупности9; 11. 2) в видах ускорения судопроизводства назначить судьями рекуператоров10; 3) усугубить наказание, чтобы смелость обидчиков сдерживалась страхом, и 4) уничтожить лазейку, которую они находят в словах убыток вопреки праву; эти последние слова, уместность которых в другого рода делах должна быть признана и действительно признается в Аквилиевом законе, не могут быть терпимы в суде по убыткам, причиненным самоуправством с помощью вооруженных рабов, т. е. такого рода поступком, справедливость которого не должна быть допускаема даже в виде предположения; нельзя же предоставлять склонным к насилию людям 12. решать по собственному усмотрению, когда им можно, не нарушая права, надевать оружие, собирать шайку и убивать людей». Ввиду этого он учредил такой суд, в котором на рассмотрение судей предлагается лишь один вопрос — правда ли, что злым умыслом челяди такого-то причинен убыток такому-то путем самоуправства с помощью собранных или вооруженных людей — без оговорки вопреки праву; он надеялся обуздать смелость злых людей, лишая их возможности защищать свой поступок.
Narratio VI. 13. Изложив вам сущность настоящего суда, а равно и цель, которую имел в виду законодатель, я прошу вас теперь выслушать мой краткий рассказ о том, как все произошло.
14. Есть у М. Туллия11, рекуператоры, вотчина в Фурийской области12, доставлявшая ему немало радости до тех пор, пока его соседом не сделался человек, которому было приятнее расширять пределы своего имения вооруженной силой, нежели сохранять в целости принадлежавшее ему, оставаясь на почве закона. Случилось это недавно, когда имение сенатора Г. Клавдия13, соседа М. Туллия, купил П. Фабий14. Заплатил он за него очень дорого: после уничтожения пожаром всех усадеб13 и запущения полей — двойную цену против той, за которую его некогда, при высоких ценах на землю, купил сам Клавдий, когда все было в исправности и имение процветало. Все же эта покупка показалась ему лучшим средством, чтобы упрочить свое состояние, и вот почему с самого начала своей службы в войске проконсула Л. Октавия15, состоявшей более в коммерческой, чем в военной деятельности, 15. он много раз бывал обманываем жителями Македонии, консульской провинции, и Азии. Я должен указать еще на следующее обстоятельство, имеющее прямое отношение к делу: по смерти своего полководца он пожелал на нажитые им — бог его знает как — деньги приобрести имение; но этот способ поместить капитал оказался равносильным полной его потере; пока ничего16…
* * *
…собственную неловкость вздумал исправить, нанося ущерб своим соседям, и выместить свою досаду на М. Туллии.
VII. 16. Есть в той земле, рекуператоры, центурия, носящее имя Попилиевой17; она всегда принадлежала М. Туллию, а до него принадлежала его отцу18, причем никто никогда никаких притязаний на нее не изъявлял; последнее выпало на долю лишь этого нового соседа, который, обнадеживаемый в своих злых помыслах отсутствием М. Туллия, стал думать о том, как бы ее присвоить себе. Местоположение этой центурии казалось ему очень удобным; она как нельзя лучше примыкала к его собственному имению. Начал он с того, что, раскаявшись в своей покупке и во всем этом деле, объявил имение к продаже; купил же он его вместе со своим компаньоном Гн. Ацерронием19, честным человеком. Затем он стал уговаривать этого своего компаньона, чтобы тот купил в свою полную собственность принадлежащее им обоим имение; узнав об этом, доверенный (procurator) Туллия заметил Ацерронию, 17. что продавец20 в объявления неверно показал количество земли. Ацерроний обращается к своему компаньону с запросом, но получает от него довольно грубый и бесцеремонный ответ. А так как указание продавцом21 рубежа22 еще предстояло, то Туллий пишет доверенному и управляющему (vilicus)23, чтобы они смотрели в оба и постарались присутствовать при указании рубежа; они отправляются к Фабию и вежливо просят, чтобы он в тот день, когда он намерен указать покупателю рубеж, пригласил и их; но он отвечает отказом. Затем он в их отсутствие указал Ацерронию рубеж. Все же законная передача им этой Попилиевой центурии покупателю не состоялась24. Ацерроний по мере возможности во всем этом деле25…
* * *
18. …бежал, получив сильные обжоги.
VIII. Тем временем тот (П. Фабий) отправляет в свое имение избранную шайку отважных силачей и снабжает ее оружием, сообразуясь с умением и желанием каждого, давая всем ясно понять, что он привел ее туда не для земледельческих занятий, а для буйств и разбоя. 19. И действительно, они в этот краткий промежуток времени успели убить двух рабов почтенного Кв. Катия Эмилиана26, которого вы знаете, и совершить много других бесчинств; вообще они бродили с оружием повсюду, нисколько не скрывая своего присутствия, в ясном сознании своего назначения, и наводили ужас и на поселян, и на прохожих. — Именно в это время Туллий прибыл в свое фурийское поместье. Тогда наш богатый азиатский капиталист27, внезапно превратившийся в земледельца и скотовода, обходя свое поместье, заметил на известной нам уже Попилиевой центурии небольшое строение и принадлежавшего Туллию раба Филина. «Вы здесь что делаете, — крикнул он на него, — на моей земле?» 20. Раб ответил скромно и разумно, что его хозяин находится в усадьбе, и что он с ним может поговорить, если хочет. Фабий просит сопровождавшего его Ацеррония отправиться с ним вместе к Туллию; они приходят. Туллий действительно оказался в усадьбе. Фабий обратился к нему с требованием, чтобы он или сам «увел» его (с Попилиевой центурии), или позволил себя «увести» ему28; Туллий говорит, что уведет его и даст ему обещание явиться в Рим для суда к определенному сроку. Фабий на это условие соглашается29; вскоре затем они расходятся.
IX. 21. Но вот в следующую ночь, около рассвета, толпа вооруженных рабов П. Фабия окружает вышеназванное здание на Попилиевой центурии; силою проложив себе доступ к нему и застигнув врасплох очень ценных рабов М. Туллия, они нападают на них и — что не представляло особенного труда для многочисленной, хорошо подготовленной и вооруженной шайки, имеющей дело с немногими неспособными к сопротивлению людьми — убивают их: о степени обнаруженной ими при этом злобы и жестокости вы можете судить по тому, что они, прежде чем удалиться, всем своим жертвам перерезали горло: очевидно они боялись, что награда будет меньше, если они оставят кого-нибудь полуживым и еще дышащим. Сверх того они разносят строение от крыши до основания.
22. Об этой столь тяжкой, столь жестокой, столь неожиданной обиде М. Туллий узнал от названного мною выше Филина, который спасся от резни, отделавшись тяжелой раной. Туллий тотчас пригласил к себе отовсюду своих друзей, которые и явились к нему доброй и честной компанией из соседних фурийских поместий; 23. все осуждали случившееся как обидное и возмутительное дело. Так как друзья сообща30…
* * *
Partitio. В этой части своей речи, не сохранившейся в наших рукописях, оратор утверждал, что ввиду признания ответчика ему остается только доказать, что поступок П. Фабия предусмотрен в формуле Quantae pecuniae. Этим самым намечено деление главной части речи: оратор должен доказать, что все четыре элемента, обусловливающие пенальную actio ex edicto M. Luculli по формуле Quantae pecuniae, имеются в поступке П. Фабия, именно: 1) damnum; 2) vis hominibus armatis; 3) familia; 4) dolus malus.
* * *
Что М. Туллий потерпел убыток — на этот счет мы с противником согласны; стало быть, по одному пункту победа моя. Что дело произошло путем самоуправства с помощью вооруженных людей — этого ответчик не отрицает; значит, и второй пункт в мою пользу. Что прямой виновницей была челядь П. Фабия — оспаривать это он не дерзает; итак, наша взяла и по третьему пункту. Весь вопрос в том, был ли тут злой умысел; на этом сосредоточивается весь интерес суда31.
* * *
Probatio X. 24. …разнесли32.
Прошу вас выслушать свидетельство почтенных людей о рассказанном мною происшествии. Противник мой соглашается в справедливости того, что говорят мои свидетели; то, чего они не говорят — не говорят потому, что не видели и не знают — добавляет он сам. Наши свидетели говорят, что видели убитых людей, следы крови во многих местах, развалины строения — и только33. — «А Фабий?» — Он ни одного из этих показаний не оспаривает. — «Но что же он прибавляет от себя?» — Он говорит, что сделала все это его челядь. — «Каким образом?» — 25. Путем самоуправства с помощью вооруженных людей. — «С какою целью?» — Чтобы случилось то, что на деле случилось. — «То есть, что именно?» — Чтобы были убиты люди М. Туллия. — Итак, если при всем случившемся имелась в виду цель, чтобы люди сошлись в одно место, чтобы они запаслись оружием, чтобы они с определенным намерением отправились в определенное место, чтобы они выбрали для этого удобное время, чтобы они произвели резню; если виновники не только совершили все это, но и совершили нарочно и сознательно — может ли в этой воле, этом намерении, этом поступке не заключаться злого умысла34?
26. Вообще эти слова злым умыслом в формуле, по которой творится суд, прибавлены в пользу истца, а не в пользу ответчика. Чтобы убедиться в этом, рекуператоры, выслушайте меня, прошу вас, внимательно; я уверен в том, что вы согласитесь со мною.
XI. 27. Если бы суду предлагалась формула, обнимающая лишь совершенные непосредственно челядью действия — то ведь в случае, если бы чья-нибудь челядь, не желая сама принимать участье в резне, собрала или наняла для этого чужих людей, рабов или свободных — весь суд и вся преторская строгость сводились бы ни к чему: никто не мог бы, в качестве судьи, объявить своим приговором, что такая-то челядь непосредственно причинила тому-то убыток путем самоуправства с помощью вооруженных людей, если она в самом деле участья не принимала. А так как подобные случаи были возможны и даже очень возможны, то законодатель не ограничился вопросом об убытке, причиненном самой челядью, а объял своим эдиктом все то, что совершено злым умыслом челяди. 28. Действительно, если челядь сама совершает самоуправство с помощью вооруженных или собранных людей и причиняет этим убыток, то убыток безусловно причинен ее злым умыслом35; если же она ограничивается тем, что задумывает дело, действуя через других лиц — то убыток не причиняется непосредственно челядью, но причиняется ее злым умыслом. Итак, прибавлением слов злым умыслом законодатель хотел выгоднее обставить положение истца, давая ему возможность выиграть дело в обоих случаях, путем ли удостоверения, что челядь сама нанесла ему убыток, или же путем доказательства, что убыток нанесен по воле челяди и при ее содействии36.
XII. 29. Приведу вам пример. Вы заметили, что за эти последние годы преторы стали издавать следующего рода интердикты — возьму ради примера37 себя и М. Клавдия38: откуда твоим, м. туллий, злым умыслом был изгнан путем самоуправства м. клавдий или его челядь или его доверенный и т. д. до конца формулы39. Если бы на основании такого интердикта состоялась спонсия40 и я стал бы, защищаясь перед судьей, утверждать, что я действительно путем самоуправства изгнал истца, но без злого умысла — кто обратил бы внимание на мои слова? На мой взгляд, никто; если я путем самоуправства изгнал М. Клавдия, то я этим самым обнаружил злой умысел: в понятии самоуправства заключается и понятие злого умысла41. Напротив42, Клавдию достаточно доказать одно из двух — или что я изгнал его сам путем самоуправства, или же что я устроил дело так, чтобы он путем самоуправства был изгнан; 30. стало быть, интердикт «откуда он был изгнан моим злым умыслом, путем самоуправства» ставит Клавдия в более выгодное положение чем интердикт «откуда он был изгнан мною путем самоуправства». Действительно, в последнем случае я выигрываю спонсию, если могу доказать, что изгнал его не сам; напротив, в первом случае, если прибавлены слова «злым умыслом», стоит тебе доказать одно из двух — или что я позаботился о том, чтобы ты был изгнан путем самоуправства, или что я изгнал тебя сам — и судья должен постановить приговор, что ты изгнан путем самоуправства моим злым умыслом.
XIII. 31. В настоящем суде, рекуператоры, вы имеете дело с аналогичным, скажу более, с точно таким же вопросом. Позволь спросить себя: если бы суду была предложена такая формула: во сколько денег будет оценен убыток, причиненный м. туллию челядью п. фабия путем самоуправства с помощью вооруженных людей — что бы мог ты ответить? Ничего, полагаю я; ты ведь во всем признаешься, и в участии челяди П. Фабия, и в самоуправстве с помощью вооруженных людей. Теперь же законодателем прибавлено злым умыслом — и ты воображаешь, что эти слова, исключающие для тебя всякую возможность защиты, облегчают твое положение? 32. Ты рассуди только: допустим, что эти слова не были прибавлены, и что ты в своей защите решил отрицать непосредственное участье в этом деле твоей челяди: если ты можешь доказать свое положение, ты выиграл. Теперь, напротив, ты должен быть осужден в обоих случаях — как в том, если бы ты воспользовался только что упомянутой защитой, так равно и в данном; а то выходит ведь что суд карает за намерение и не карает за его исполнение, между тем как намерение мыслимо без исполнения, исполнение же без намерения немыслимо. Возможно ли, в самом деле, допустить, чтобы суд своим приговором объявил свободным от злого умысла такой поступок, который неисполним без тайного плана, без содействия ночи, без самоуправства, без причинения другому убытка, без оружия, без кровопролития, без преступления? 33. Возможно ли допустить, чтобы вы считали мое дело затрудненным благодаря тому самому обстоятельству, которым претор хотел отнять у ответчика возможность коварной защиты? XIV. Слишком уж хитры эти господа, если они43 сами думают воспользоваться тем оружием, которое законодатель дал мне для борьбы с ними, и рассчитывают найти надежную гавань среди скал и подводных утесов! Оговоркой о злом умысле желают они прикрыться, которая должна была бы погубить их не только в данном случае, когда они по своему собственному признанию совершили дело сами, но даже тогда, если бы они действовали через других лиц. 34. Я же утверждаю, что злой умысел заключается не только в одной какой-нибудь частности дела, хотя этого было бы достаточно, и даже не только во всей совокупности дела, хотя этого было бы более чем достаточно44, но и во всех частностях дела, взятых отдельно. Они совещаются и решают идти на рабов М. Туллия — они действуют со злым умыслом; они берут оружие — они действуют со злым умыслом; они выбирают удобное для коварного и тайного поступка время — они действуют со злым умыслом; они путем самоуправства вламываются в дом — в самом самоуправстве заключается злой умысел; они убивают людей и разрушают строение — нельзя без злого умысла ни нарочно45 убить человека ни нарочно причинить убыток другому. Как видите, все частности дела поодиночке содержат в себе злой умысел; как же вы после этого можете постановить, что все дело в своей совокупности, что весь поступок в своей целости свободен от злого умысла?
Refutatio, часть I. XV. 35. Каковы же возражения Квинкция? Вы не найдете среди их ни одного определенного, ни одного положительного не только по нашему, но даже по его собственному мнению.
Во первых он замечает, что ничто не может совершаться «злым умыслом» челяди. Тут он постарался не только защитить Фабия, но и вообще упразднить все подобного рода суды: если привлекают челядь к ответственности по такому делу, которое вообще не может быть вменяемо в виду челяди, то весь суд уничтожается46; по таким — прекрасным, нечего сказать! — соображениям следовало бы всех поголовно оправдывать. 36. Если бы в этом была вся суть, все же вы, столь достойные люди, не должны были бы допустить, чтобы на вас пало подозрение в желании устранить учреждение столь важное, как для всего государства, так и для частных лиц, в желании отменить столь строгий и мудрый суд. Но не в этом вся суть47…
* * *
Все с нетерпением ждут вашего приговора, сознавая, что от него зависит не только исход одного этого дела, но и направление всей государственной жизни вообще48.
* * *
Если вы своим приговором покажете, что челядь может без злого умысла собираться и убивать человека, то вы этим дадите всем преступникам то же право49.
* * *
Refutatio, часть II. 37. …я50 понимаю; тем не менее я считаю уместным опровергнуть рассуждение Квинкция, не потому, чтобы я считал его относящимся к делу, а для того, чтобы мое молчание не считалось знаком согласия.
XVI. 38. По твоему заявлению необходимо было поставить вопрос, вопреки ли праву (injuria) были убиты люди М. Туллия, или нет. Тут я прежде всего спрошу тебя, подсуден ли этот вопрос настоящему суду или нет. Если неподсуден, то нет надобности ни им (рекуператорам) ставить этот вопрос, ни нам отвечать на него; если же подсуден, то на что тебе было в столь длинной речи требовать от претора, чтобы он в предлагаемую суду формулу принял слова вопреки праву51? на что тебе было после отказа с его стороны апеллировать к народным трибунам52? на что тебе было здесь на суде сетовать на несправедливость претора, не пожелавшего прибавить оговорку о праве? 39. Своим требованием, обращенным к претору, своей апелляцией к народным трибунам ты ясно добивался для себя права представить рекуператорам доказательства, насколько это возможно, что убыток причинен М. Туллию не вопреки праву. И теперь, после того как не было принято в формулу слово, прибавления которого ты требовал именно для того, чтобы иметь возможность распространяться о нем перед рекуператорами — теперь ты, тем не менее, произносишь свою речь в том духе, как будто ты достиг того, в чем ты на самом деле потерпел неудачу? — XVII. Небезынтересно, однако, припомнить себе в подлинных словах ответ Метелла и прочих53, к которым ты обращался. Все они выразились так: «хотя поступок, совершенный по словам истца челядью ответчика путем самоуправства с помощью вооруженных или собранных людей, ни в каком случае не мог быть совершен по праву, тем не менее я считаю всякую оговорку излишней54» — 40. И они были правы, рекуператоры; ведь если даже теперь, когда нет таких спасительных оговорок, тем не менее рабы имеют наглость совершать такого рода преступления, а их хозяева — развязность признаваться в них, — то что же будет тогда, если претор с высоты трибунала даст понять, что такие кровопролития могут совершаться по праву? Давая виновнику возможность защищать свою вину55, магистрат дает ему разрешение и возбуждает в нем охоту повторить ее.
41. Не убыток, рекуператоры, имеют в виду магистраты, когда они назначают суд по вышеупомянутой формуле. Если бы дело шло об убытке, они не замещали бы судьи рекуператорами, не привлекали бы к ответственности всей челяди вместо перечисленных поименно виновников, не назначали бы четверного возмещения убытка вместо двойного56 и к слову убытку прибавляли бы слова вопреки праву. Ведь сам учредитель этого суда для всех других видов убытка не изменяет Аквилиева закона; именно для тех, где ничего, кроме самого убытка, не обращает на себя внимания претора. XVIII. 42. Но в настоящем суде, как видите, речь идет о самоуправстве, о вооруженных людях; к ответственности привлекаются виновные в разрушении зданий, в опустошении земли, в убийстве людей, в поджоге, в грабеже, в кровопролитии — что же удивительного в том, что законодатель ограничился вопросом, о том, совершены ли эти гнусные, жестокие, отвратительные преступления, не ставя вопроса о том, совершены ли они по праву или вопреки ему? Преторы, как видите, не изменили Аквилиева закона, имеющего в виду убыток, а назначили особый строгий суд о самоуправстве и злоупотреблении оружием; они не объявили вообще безразличным вопрос о справедливости и несправедливости, а запретили только говорить о них тому, кто в свое время, отвергнув право, предпочел прибегнуть к оружию. 43. Не потому исключили они оговорку о праве, чтобы считали ее вообще излишней, а для того, чтобы не давать повода думать, что они своим постановлением признают за рабами право в известных случаях брать оружие и собираться шайкой; не потому, чтобы они считали этих столь достойных людей (рекуператоров) способными, в случае если бы эта оговорка была сделана, придать веру доказательствам ответчика, что его поступок совершен не вопреки праву — а для того, чтобы не могло явиться даже подозрение, будто они желают этой оговоркой прийти на помощь людям, привлеченным ими же к ответственности за злоупотребление оружием.
XIX. 44. Вспомните интердикт о самоуправстве, который издавался во времена наших предков, а подчас издается и ныне39: откуда ты, или твоя челядь, или твой доверенный изгнал такого-то путем самоуправства в текущем году… Далее делается оговорка, явно в пользу ответчика: в то время как он был владельцем… Мало того: притом владельцем не на основании самоуправства, ни тайного захвата, ниже полюбовного с тобой соглашения, действительного впредь до отказа с твоей стороны.
45. Как много условий в пользу ответчика, обвиняемого в том, что он путем самоуправства изгнал истца! достаточно ему убедить судью в несуществовании хоть одного из этих условий — доказывая, что потерпевший не был владельцем, или что владение досталось ему путем самоуправства или путем тайного захвата, или впредь до отказа — и он, даже признавшись в том, что он путем самоуправства изгнал истца, должен тем не менее выиграть процесс. Вот сколько средств к защите оставили наши предки даже признавшемуся в самоуправстве человеку, всячески облегчая ему выигрыш дела. — XX. 46. Теперь сравним этот интердикт с тем другим57, который также (подобно эдикту Лукулла) принадлежит новейшему времени, будучи вызван тем же падением понятий о праве, которое составляет знаменательную черту наших времен, тою же чрезмерной людской разнузданностью58…
* * *
Refutatio, часть III. 47. И59 он прочел нам закон из XII таблиц, разрешающий убивать ночного татя безусловно, а дневного в том случае, если бы он защищался оружием60; затем старинный закон из числа священных, разрешающий безнаказанно убивать того, кто ударил бы народного трибуна61; затем… но нет, по части законов он, кажется, ограничился этим.
48. Тут я прежде всего спрошу тебя, какое отношение имеют эти законы к настоящему суду. Разве рабы М. Туллия ударили какого-нибудь народного трибуна? Не думаю. — Разве они пришли ночью в дом П. Фабия для воровства? Тоже нет. Разве они пришли воровать среди бела дня и защищались при этом оружием? И в этом они неповинны. — А если так, то по крайней мере прочитанные тобою законы не разрешали челяди ответчика убивать рабов М. Туллия. — XXI. 49. «Не с этой целью, — говоришь ты, — прочитал я их, а для того, чтобы дать тебе понять, что этот пустяк — убийство человека — вовсе не являлся в глазах наших предков таким возмутительным делом, как ты воображаешь». Но прежде всего эти самые законы, которые ты прочитал — не говоря об остальных — доказывают как раз противоположное, именно крайнее нежелание наших предков допускать убийство человека там, где оно не является прямой необходимостью. Тот священный закон был принят вооруженным собранием народа, который желал им доставить себе безопасность на то время, когда он сложит оружие; он был прав, поэтому, если старался законами оградить жизнь того магистрата, который сам является оплотом для законов. 50. Татя, то есть вора и мошенника, законы XII таблиц запрещают убивать днем; даже поймав внутри стен твоего дома твоего явного врага, ты не имеешь права его убить, если он не защищается оружием — заметь, недостаточно того, что он имеет при себе оружие; нет, он должен пользоваться им для сопротивления; да и если он сопротивляется, то ты должен предварительно взмолиться62, то есть поднять крик, чтобы соседи или прохожие услышали тебя и явились. Можно ли быть снисходительнее? Даже в своем собственном доме ты не можешь защищать оружием свою жизнь в отсутствии свидетелей и очевидцев.
XXII. 51. Кто заслуживает помилования в большей мере, — коль скоро ты ссылаешься на XII таблиц — чем человек, нечаянно убивший другого? На мой взгляд, никто; в этом и состоит безмолвное требование человечности, чтобы мы наказывали человека за вину, а не за несчастье. И все-таки наши предки не оказывали в этих случаях снисхождения; закон XII таблиц гласит: если оружие скорее выскользнуло из твоих рук, чем было брошено тобой63…
* * *
52. Если кто убивает вора, он убивает его вопреки праву. — Почему? — Потому что на это закона нет. — А если бы тот защищался оружием? — Тогда он действует согласно праву. — Почему? — Потому что на это закон есть64.
* * *
XXIII. 53. Итак, П. Фабий, даже в том случае, если бы ты доказал65 принадлежность тебе той земли, где твоя челядь убила рабов М. Туллия — даже в этом случае ты на этой самой якобы принадлежащей тебе земле не мог бы не только убить рабов М. Туллия, не нарушая закона, но даже разрушить против его воли или без его ведома строение, которое он выстроил бы на твоей земле и объявил бы принадлежащим ему, — не подвергаясь опасности быть осужденным по формуле ежели кто против воли или без ведома66…; определи же сам справедливость твоего заявления, что твоя челядь — которая не могла даже несколько черепиц сбросить безнаказанно — не нарушила права, совершив такую страшную резню. Если бы я сегодня же за разрушение того строения привлек тебя к ответственности по формуле ежели кто против воли или без ведома — ты был бы принужден или возместить мне убыток по приговору арбитра или же, заключив спонсию, проиграть ее67; и ты хочешь доказать нашим рекуператорам, столь достойным людям, что ты, не имевший права даже разрушать строение, хотя оно и находилось, как ты утверждаешь, на твоей земле — имел право убить находившихся в этом строении людей?
XXIV. 54. «Но, — отвечаешь ты, — мой раб, которого (в последний раз) видели в обществе твоих рабов, исчез68, принадлежащая мне хижина сожжена твоими людьми». Что мне на это ответить? Я уже доказал, что это неправда69; но пусть будет по-твоему; что же далее? Отсюда следует, что ты должен был убить челядь М. Туллия? Все это дело не стоило даже доброй порки, не стоило даже крупного разговора70; но как бы ты ни был злопамятен, ты мог удовольствоваться обычным правом, обыденной жалобой71. К чему тут самоуправство, к чему вооруженные люди, к чему резня, к чему кровопролитие?
55. «Однако, — говоришь ты, — они, быть может, пришли бы осаждать меня в моем доме»72. Вот оно, последнее убежище этих людей в их безвыходном положении, не рассуждение и не защита, а догадка и чуть не ворожба. Они собирались осадить! Кого? — Фабия. — С какою целью? — Чтобы убить его. — За что? К чему? Откуда ты узнал? — Достаточно немногих слов, чтобы покончить с этим ясным пунктом. Возможно ли еще спрашивать, рекуператоры, кто кого осаждал: те ли, которые отправились к чужому дому, или те, которые остались дома? те ли, которых убили, или те, из числа которых никто не ранен? те ли, для поступка которых нельзя придумать причину, или те, которые в своем поступке сознаются? 56. Но допустим, что ты действительно боялся нападения с их стороны; кто же когда-либо издал такое постановление, — кто может, без величайшей опасности для всех, признать законным требование, чтобы человек имел право убивать того, со стороны которого ему, по его словам, самому грозит такая же опасность в будущем?
ПРИМЕЧАНИЯ
Теперь спрашивается, кому кого следовало «увести» — Фабию Туллия или Туллию Фабия; это зависит от решения вопроса, что было выгоднее. Выгода могла состоять, во-первых в пользовании землей до приговора суда; но я не думаю, чтобы это соображение играло здесь роль, так как претор решал этот вопрос независимо от того, кто кого deduxit (выражаясь технически, он мог vindicias dare или secundum petitorem, или secundum possessorem, см. Puchta I 474), так что речь могла быть только о времени между deductio и принятием жалобы претором. Во-вторых, выгода состояла в том что «уводящий» становился ответчиком, между тем как «уведенный» делался истцом. Естественно поэтому, что Туллий выбирает роль «уводящего»; естественно также, что Фабий делает ему эту уступку, так как установление прав собственности было в интересах Фабия, который иначе не мог продать своего имения, а не в интересах Туллия, который и так, как видно по всему, пользовался доходами с Попилиевой центурии.
О юридической состоятельности возражений Цицерона по первому пункту была речь выше в пр. 46, о третьем пункте см. ниже пр. 59; здесь будет уместно поговорить о втором пункте. По мнению Келлера (Semestria 623) Квинкций мог не без успеха выставить против Цицерона соображение, что понятие injuria заключается в понятии dolo malo, а так как слово dolo malo стоит в формуле, то и вопрос о праве был по воле претора подсуден рекуператорам. Это сводилось бы к возобновлению прений о толковании слов dolo malo, о которых см. § 24—
Прежде чем привести соображения, доказывающие правоту совершенной расправы с людьми Туллия, Квинкций расчищает, так сказать, почву для этих соображений, доказывая, что убийство человека не безусловно воспрещается законами; для этой цели он приводит два закона, разрешающие убивать человека, и прежде всего закон XII таблиц о татях. Толкователи не преминули заметить, что Цицерон сам воспользовался этой тактикой, против которой он здесь возражает, в речи за Милона (р. 41 § 9), противореча, таким образом, самому себе. Противоречие тут есть, и Келлер не без остроумия, воссоздавая защиту Квинкция, воспользовался «местами» самого Цицерона из р. 41; но в пользу Цицерона следует заметить: 1) что вообще на обязанности обвинения лежит распространительное, на обязанности защиты — ограничительное толкование законов, на основании которых обвиняется подсудимый (и, разумеется, обратное отношение к тем законам, которые его выручают), так что, при выступлении одного и того же лица то обвинителем, то защитником, противоречия неизбежны (ср. вообще об этом важном пункте слова Цицерона р. 15 §§ 138 сл); 2) что в р. 41 Цицерон выступал защитником по уголовному делу, а Квинкций здесь — поверенным ответчика в гражданском иске; там было уместно воззвание к общечеловеческому чувству справедливости, здесь требовалось строго-юридическое толкование эдиктов и формул.
