Вступительная статья, составление, подготовка текста В. В. Сапова.
М.: Республика, 1995 г.
Перевод с лат. П. Краснова (?), опубликованный в харьковском журнале «Вера и разум» за 1889—1897 гг., без имени переводчика. Комментарии переводчика.
Параграфы проставлены редакцией сайта.
(1) Не воздавать за благодеяния благодарности, Эбуций Либералий, и (на самом деле) постыдно, и у всех слывет таковым. Поэтому на неблагодарных жалуются даже неблагодарные, между тем как этот порок (неблагодарность), который всем (так) не нравится, в то же время всем присущ; и до того все идет превратно, что некоторых людей мы считаем своими врагами не только после благодеяний, но и вследствие их. (2) Не стану отрицать того, что у иных это бывает вследствие извращенности природы, у большинства же вследствие того, что протекшее время отняло (у них) память. Ибо то самое, что было живо у них, пока оставалось новым, с течением времени теряет силу. Знаю, что относительно этих людей у нас с тобою был спор, так как ты называл их не неблагодарными, а забывчивыми, как будто неблагодарного извиняет то обстоятельство (т. е. забывчивость), которое делает его таким, или как будто он уже не оказывается неблагодарным в силу того, что это обстоятельство с кем-либо приключается, тогда как оно и может приключаться только с неблагодарными. (3) Есть много разрядов людей из неблагодарных, как и воров и убийц; их (неблагодарных) вина в общем одинакова, впрочем в частностях1 бывает великое разнообразие. Неблагодарен тот, кто не признает себя получившим благодеяния, которые он на самом деле получил; неблагодарен и тот, кто скрывает; неблагодарен тот, кто не возвращает; всех же более неблагодарен тот, кто забывает. (4) Ибо первые хотя и не уплачивают долга, однако сознают его за собой, и у них остается некоторый след от оказанных им услуг, только услуги эти скрыты в дурной совести; когда-нибудь вследствие какой-либо причины, (эти люди) могут обратиться к воздаянию благодарности, если их, например, побудит (к этому) стыд или внезапно появившееся стремление к благородному делу, каковое обыкновенно по временам возникает даже в сердце злых людей, или если побудит их к тому благоприятный случай. Тот же, у кого изгладилось из памяти все благодеяние, никогда не может стать благодарным. И кого ты назовешь худшим: того ли, кто не чувствует благодеяния, или того, кто даже не помнит о нем? (5) Больные глаза — это те, которые боятся света, а слепые — которые не видят2. И не любить своих родителей есть нечестие, а не признавать их — безумие.
(1) Кто бывает так неблагодарен, как тот человек, который до совершенного забвения отклонил и отринул от себя то, чему надлежало занимать в душе (его) первое место и всегда приходить на ум? Очевидно, что нечасто помышлял о возвращении (благодеяния) тот, кем овладело забвение. (2) Наконец, чтобы воздать благодарность, для этого нужно обладать и добродетелью3, и временем, и возможностью, и содействием богини счастья. Кто же помнит (благодеяния), тот бывает благодарен, без (материальных) расходов, а кто не доставляет даже того, что не требует ни труда, ни богатств, ни счастья, тот не имеет никакого оправдания4, за которым бы он мог укрыться. Ибо никогда не желал быть благодарным тот, кто так далеко отринул от себя благодеяние, что положил его вне (поля) своего зрения. (3) Подобно тому как вещи, которые находятся в употреблении и каждодневно испытывают прикосновение рук, никогда не подвергаются опасности залежаться, а те, которые не выставляются на вид, но как излишние лежат без употребления, собирают (на себе) нечистоту (situs)5 по причине самой давности, — так точно все, чем занимается и что возобновляет мысль, никогда не исчезает из памяти, ничего не теряющей, кроме того, на чем она не часто останавливала свое внимание.
(1) Кроме этой причины есть и другие, которые скрывают от нас иногда весьма важные заслуги. Первая из этих причин и сильнейшая есть та, что, занятые всегда новыми страстями, мы смотрим не на то, что имеем, а на то, к чему стремимся, и обращаем напряженное внимание не на то, что у нас есть, а на то, что нам желательно6. Что есть (у себя) дома, то — дешево. (2) Отсюда следует, что, как скоро страстное желание нового сделало легковесным полученное ранее, виновник сего последнего уже перестает иметь цену. Иного мы любили, смотрели на него с благоговением и открыто признавали в нем виновника устроения нашего (настоящего) состояния, пока нам нравилось то, чего мы достигли; но потом нашей душою овладевает восхищение пред (чем-нибудь) иным, и вот является стремление к этому иному, как это бывает обычно у людей: при большом — желать еще большего; скоро затем (совершенно) исчезает (из нашей памяти) то, что прежде у нас называлось благодеянием. И не на то мы взираем, что дало нам преимущество пред другими, а единственно на то, в чем проявляется благополучие людей, превзошедших нас. (3) Но никто не может (в одно и то же время) и завидовать и благодарить, потому что завидовать свойственно человеку, жалующемуся и печальному, а благодарить — радующемуся. (4) Потому, далее (мы не помним иногда весьма важных заслуг), что никто из нас не знает никакого другого времени, кроме того, которое так быстро проходит (т. е. настоящего и будущего); редкие обращаются душою к прошедшему. Так бывает, что и наставники, и благодеяния их нами забываются7, потому что мы совсем покинули детство, так бывает, что нами забывается и все, сделанное для нас в юности, потому что и сама юность никогда не приходит (нам) на память. Никто не считает того, что с ним было за прошедшее, но как бы за утраченное: до такой степени бывает нетверда память людей, стремящихся к будущему.
(1) В этом месте следует воздать должное Эпикуру, который постоянно жалуется на то, что мы неблагодарны в отношении к прошедшему, что мы блага, какие бы ни получили, не приводим (себе на память) и не поставляем в числе удовольствий, между тем как нет более прочного удовольствия, как то, которое уже не может быть отнято8. (2) Настоящие блага еще не все в безопасности: их может уничтожить какой-нибудь случай, — будущее же сомнительно и неизвестно, а что прошло, то отложено в безопасное место. Итак, каким образом может быть благодарным за благодеяние кто-либо такой, у кого вся жизнь пронеслась в созерцании (лишь) настоящего и будущего? Благодарным делает память, а всякий, кто слишком много уделяет надежде, очень мало дает памяти.
(1) Подобно тому, мой Либералий, как некоторые предметы, раз будучи восприняты, удерживаются (в памяти), а другие, чтоб их знать, недостаточно раз изучить, потому что знание о них пропадает, как скоро не продолжает поддерживаться, — я говорю о геометрии, астрономии и других науках, утонченность которых делает их усвоение скоропреходящим, — так и важность некоторых благодеяний не дозволяет им исчезать из памяти, а некоторые не менее важные (благодеяния), но весьма значительные по числу и различные по времени ускользают (от нашего воспоминания), потому что, как я сказал, мы не исследуем их тотчас же (вслед за получением) и не признаемся охотно в том, чем мы каждому обязаны. (2) Прислушайся к речам просителей! Нет никого, кто бы не говорил, что память (об оказанном ему благодеянии) будет жить в его душе вечно; нет никого, кто бы не признавал себя преданным и всепокорным, кто бы не искал более сильного слова для выражения своей благодарности, — если бы только было такое слово, — чтобы ее возвысить. Спустя немного времени те же самые люди стыдятся своих прежних слов как унизительных и мало достойных свободного человека; потом доходят до того, до чего, по моему мнению, может доходить только самый дурной и самый неблагодарный человек, — до забвения. Ибо кто предался забвению, тот до такой степени неблагодарен, что (в сравнении с ним) можно назвать благодарным того, кому приходит на мысль (оказанное ему) благодеяние.
(1) Спрашивается, следует ли оставлять без наказания этот порок, до такой степени ненавистный, и следует ли прилагать и в государственном быту тот закон, который практикуется в школах9, в силу которого с неблагодарного назначается взыскание, которое для всех представляется справедливым? Почему же не так, если даже города спрашивают с городов10 то, что́ для них дали, и если сделанное для предков спрашивается с потомков? (2) Наши предки, люди, бесспорно, великие, взыскивали только с неприятелей: они великодушно оказывали благодеяния и великодушно теряли их. Исключая персидского народа, ни в каком другом не допускалось делать взыскания с неблагодарного11. И это важный аргумент в пользу того, что не следовало допускать такого взыскания, потому что со всем тем, что́ направлено против злодеяний, мы вообще согласны. За человекоубийство, составление ядов, отцеубийство и религиозные святотатства в различных местах назначается различное наказание, но всюду существует какое бы то ни было наказание. А этот чаще всего встречающийся порок нигде не подвергается наказанию, хотя всюду и порицается. Мы не прощаем его, но так как трудно бывает оценить неизвестный предмет, то мы и наказываем (его) только ненавистью, оставляя в числе того, что отсылаем на суд богов.
(1) Я нахожу много оснований, в силу которых эта вина (неблагодарность) не должна подвергаться преследованию закона. И прежде всего (этого не должно быть) потому, что лучшая часть благодеяния пропадает, если допускать (за него) судебные взыскания, как будто за определенную12 сумму денег или наем и отдачу внаем. В благодеянии же то и есть самое характерное, что мы даем, даже будучи готовы потерять, — что все предоставляем на волю принимающих (благодеяния). Если я жалуюсь13, если обращаюсь к судье, то благодеяние перестает быть таковым, но становится кредитом. (2) Потом хотя весьма благородное дело воздавать благодарность, но оно перестает быть благородным, как скоро становится необходимым. Ведь никто не станет тогда относиться к человеку благодарному с похвалой больше той, с какой относится к тому, кто возвращает залог или отдает долг, не доводя дела до суда. (3) Таким образом, мы портим два предмета, лучше которых ничего нет в жизни человеческой: благодарного человека и благодеяние. Ибо что великого в том, когда человек не дарит благодеяния, но ссужает его? Или когда возвращает не потому, что желает этого, а потому, что это необходимо? Нет славы быть благодарным, если небезопасно быть неблагодарным. (4) Прибавь сюда теперь и то, что для применения одного этого закона (о неблагодарных) едва ли будет достаточно всех судебных мест. Найдется ли кто-нибудь, кто не станет вести судебного дела по этому предмету? Найдется ли кто-нибудь, с кем не станут вести (такого) судебного дела? Все возвышают цену своего; все преувеличивают даже самое незначительное, что́ сделали для других. (5) Кроме того, (только то) делается предметом судебного разбирательства, что может быть обсуждено (на основании разума и законов)14 и не позволит судье бесконечного произвола. Поэтому лучшее, по-видимому, условие судебного процесса, когда обращаются к судье как к посреднику, потому что первого (т. е. судью) связывает формула15 и полагает известные границы, которых он не должен переступать, а свободная, никакими узами не связанная совесть последнего (т. е. посредника) может и отнять что-нибудь, и прибавить, и управлять своим собственным мнением не как предписывает закон и право, но как побуждает человеколюбие и сострадательность. Дело против неблагодарного не может связать судью16, но поставит его в самую свободную сферу деятельности. Ибо что такое благодеяние? — это не для всякого ясно; затем, как велика его ценность? — в решении этого вопроса (6) важно то, насколько благосклонно отнесется к нему (благодеянию) судья. Что такое неблагодарный? — этого не объясняет ни один закон. Часто и тот, кто возвратил полученное, бывает неблагодарен и кто не возвратил — благодарен. (7) Относительно некоторых дел даже неопытный судья может постановить решение: (это именно бывает в том случае) когда должно решить, имел ли место такой-то случай или нет, тогда спор решается на основании представленных документов17. Когда же между спорящими сторонами дело решается на основании юридических соображений18, тогда следует принимать во внимание различные предположения разума. А когда спор идет о том, относительно чего может постановить решение только одна мудрость, тогда нельзя взять в судьи для такого дела кого-нибудь из массы выборных, имена которых попадают на белую доску только благодаря их имущественному цензу и состоянию, которое дает право на принадлежность к сословию всадников19.
(1) Итак, не предмет этот (неблагодарность) сам по себе оказался малоудобным для того, чтобы быть предложенным на рассмотрение судьи, но никого не нашлось, кто бы мог быть достаточно способным судьею для такого дела. Ты не станешь удивляться этому, если рассудишь, какие трудности встретит всякий, кому пришлось бы выступить против подсудимого подобного рода20. (2) Представь себе, что кто-нибудь подарил значительную сумму денег; но он богат; он не может потерпеть от этого убытка. Подарил и другой; но этот, быть может, уступил все свое наследственное имение. Сумма — одна и та же; благодеяние же не одно и то же. Прибавь теперь и то. Этот человек уплатил деньги за должника, приговоренного (к описи имущества), но вынес эти деньги из своего дома, а тот дал такую же сумму, но сам взял взаем или выпросил, и обязаться ему стоило большого труда. Сочтешь ли ты достойными одного и того же места и того, для кого было легко быть щедрым в благодеянии, и того, который сам взял в долг, чтобы дать? (3) Иное бывает важно благодаря времени, а не сумме. Благодеянием бывает подаренная земельная собственность, плодородность которой может облегчить добывание пропитания; благодеянием бывает и один хлеб, данный во время голода. Благодеянием будет — подарить области, чрез которые протекают многочисленные и судоходные реки; благодеянием будет и — указать источник тем, кто томим жаждой и едва переводит дыхание от сухости в горле. Кто сравнит все это одно с другим? Кто взвесит? Трудно составить мнение, имеющее целью постигнуть не вещь, а самую сущность вещи. Пусть это будет одно и то же, но, будучи дано иным образом, будет стоить не одно и то же. (4) Один оказал мне благодеяние, но не охотно, дал с сетованием, посмотрел на меня необыкновенно гордо; дал так поздно, что сделал бы для меня более, если бы вскоре отказал. Каким образом судья может войти в оценку всего этого, как скоро и речь, и колебание, и выражение лица может уничтожить чувство благодарности за услугу.
(1) Почему некоторые благодеяния называются так, ибо составляют предмет чрезмерного желания, а другие, хотя и более важные, но менее блестящие, не носят этого обычного названия? (2) Ты называешь благодеянием дать право гражданства среди могущественного народа, ввести в число сорока (рядов)21 и защитить обвиненного в уголовном преступлении? А если посоветовать что-либо полезное, удержать от преступления, отнять меч у человека, готового умертвить себя, ободрить при помощи надлежащих (энергичных) средств скорбящего и возвратить благоразумную любовь к жизни человеку, желающему следовать за теми, кого он любил? А сидеть при больном и, когда его жизнь и спасение зависит от каждой минуты, выбирать удобное время для принятия (им) пищи, уврачевать вином открытые раны и привести к умирающему врача? (3) Кто все это оценит? Кто прикажет измерять одни благодеяния другими, им не подобными? Человек этот подарил тебе дом, а я предупредил тебя от падения на тебя твоего собственного дома. Он подарил тебе родовое поместье, а я подал доску человеку, потерпевшему кораблекрушение. Он сражался за тебя и получил раны, а я молчанием даровал тебе жизнь. Когда благодеяния иначе даются и иначе возвращаются, сравнивать их трудно.
(1) Кроме того, не назначается дня для возвращения благодеяния, как для (возвращения) данных взаймы денег. Поэтому кто еще не возвратил, тот может возвратить. И скажи, по истечении какого времени должен быть уличен неблагодарный? (2) Важнейшие благодеяния не подлежат наблюдению: часто они скрываются в молчаливой совести лишь двоих людей. Станем ли мы приводить это для доказательства того, что не должно делать благодеяний без свидетеля? (3) Потом, какое мы определим наказание за неблагодарность: одно ли всем, тогда как благодеяния различны, или — неодинаковое, и притом большее или меньшее, смотря по благодеянию каждого? Пусть оценка будет производиться на деньги, а если некоторые благодеяния равняются жизни и даже больше жизни? Когда дело касается таких благодеяний, то какое мы назначим наказание? Меньше благодеяния — несправедливо; равное и притом уголовное? Но что может быть бесчеловечнее, как скоро исход благодеяния будет кровавым?
(1) Говорят: «Родителям даны некоторые преимущества22. Подобно тому как их положение считается исключением из общего порядка, так следует думать то же самое и относительно иных благодеяний». Мы сделали священным положение родителей потому, что полезно воспитывать детей: надлежало побудить к этому труду тех, которые имели намерение подвергнуться неизвестной участи (т. е. родителей). Им нельзя было сказать того, что говорится оказывающим благодеяния: «Выбирай, кому даешь; сам жалуйся на себя, если ошибся; помогай достойному». В деле воспитания детей ничего не предоставляется на выбор воспитателей: все дело обета. Итак, чтобы с более спокойным духом (родители) приступали к своему жребию, им надобно было дать некоторую власть. (2) Потом, родители поставлены в другие условия: они оказывают и желают оказывать благодеяния тем, кому уже оказали, и нечего опасаться, чтобы они лгали, говоря, что оказали (благодеяния). В других случаях надобно бывает исследовать не только то, приняли ли благодеяния обратно, но и то, сделали ли их. Заслуги же родителей явны; так как полезно, чтобы над юношеством было управление, то мы и приставляем к ним (разумеется, в лице родителей) домашних начальников23, дабы они сдерживали их под своим надзором. (3) Далее, у всех родителей было одно благодеяние, поэтому оценить его можно было сразу; прочие же благодеяния бывают различны, не сходны, отстоят друг от друга на бесконечное расстояние: поэтому их нельзя было подвести под одно правило, так что было бы справедливее все их оставить, чем все сравнять.
(1) Иное дорого стоит для дающих, а иное важно бывает для получающих, но ничего не стоит для дающих. Иное дается друзьям, а иное незнакомым. Хотя дается одно и то же, но важнее, если дается такому человеку, с которым ты начинаешь знакомство своим благодеянием. Один подал помощь, другой украшение24, третий утешение. (2) Ты найдешь человека, который полагает, что нет ничего приятнее, ничего важнее, как иметь такое лицо, в котором он мог бы найти успокоение своему горю. Потом, ты встретишь такого человека, который более желает, чтобы заботились об его достоинстве, чем о безопасности, и такого, который считает себя более обязанным тому, благодаря которому он стал находиться в большей безопасности, чем тому, благодаря которому он стал пользоваться бо́льшим почетом. Затем, все эти благодеяния будут иметь более или менее значение, смотря по тому, каков будет судья, или по тому, к тем или другим (из них) он будет склонен душой. (3) Кроме того, кредитора я выбираю себе сам, благодеяние же получаю от того, от кого не желал бы получить, а иногда получаю, даже сам не зная о том. Что же ты станешь делать? Назовешь ли ты неблагодарным того, кому навязано благодеяние без ведома с его стороны и кто не принял бы его, если бы знал об этом; не назовешь ли неблагодарным того, кто не возвратил полученного каким бы то ни было образом? (4) Вот кто-нибудь сделал для меня благодеяние, но он же после того причинил мне обиду. Обязан ли я ради одного дара терпеть все обиды, или выйдет точно то же, как будто я отблагодарил его, потому что он сам уничтожил свое благодеяние последующей обидой? И затем, каким образом ты оценишь то, что полученное благодеяние больше нанесенного оскорбления? Мне было бы недостаточно целого дня, если бы я попытался проследить все трудности.
(1) Говорят: «Не взыскивая оказанных нами благодеяний и не наказывая лиц, получивших их и не сознающихся в этом, мы делаем людей менее расположенными оказывать благодеяния». Но то же самое ты встретишь и в противоположном случае: люди станут менее расположены принимать благодеяния, как скоро приметят опасность быть привлеченными к судебному процессу и видеть свою невинность в опаснейшем положении. (2) Затем, чрез это и мы сами станем менее расположены делать благодеяния, потому что никто не дает охотно тем, кто этого не хочет, но всякий, кого влечет к благотворительности (природная) доброта и самая привлекательность дела, еще охотнее станет давать тем, кто ни в чем не желает одолжаться иначе, как только по своей воле, так как умаляется слава выполнения того долга, в отношении к которому приняты тщательные меры предосторожности25.
(1) «Далее, — говорят, — благодеяния будут менее значительны, но более верны, а что же худого сдерживать безрассудность в благодеяниях?» Ведь к тому же самому пришли те, которые не установили никакого закона для этого дела (т. е. для благотворительности), именно, чтобы мы осмотрительнее давали свои дары, осмотрительнее выбирали тех, кому предлагаем свои услуги. Более и более внимательно рассматривай, кому дать: (2) не будет никакого судебного процесса, никакого иска26. Ошибаешься, если полагаешь, что на помощь к тебе придет судья. Никакой закон не станет обеспечивать тебя: смотри единственно на честность получающего. Благодаря такому образу действия благодеяния удерживают свое достоинство и величие. Ты осквернишь их, если сделаешь из них предмет судебных тяжб. (3) В высшей степени справедливо изречение, которое возвещает право всех народов: «Возврати, что ты должен». Но в благодеянии слово «возврати» всего позорнее. Что он возвратит тебе? Жизнь, которой обязан? достоинство? (4) безопасность? здоровье? Все наиболее важное не может быть возвращено. «Или вместо этого, — скажут, — возврати что-нибудь такое, что было бы одинаковой ценности». Это и есть то, о чем я говорил: если мы станем назначать награду за благодеяние, то пропадет достоинство этого столь важного дела. Не надобно подстрекать душу к жадности, к тяжбам, к раздорам: она и сама по себе стремится к этому. Насколько возможно, будем препятствовать и устранять от взыскательного человека поводы к тяжбе.
(1) О, если бы мы могли убедить, чтобы данные взаем деньги получали только с желающих возвратить! О, если бы никакое условие27 не связывало покупателя с продавцом! Если бы условия и договоры не охранялись приложением печати! Лучше, когда бы их охраняла честность и дух, чтущий справедливость! (2) Но необходимое люди предпочли наилучшему и более желают вынуждать доверие, чем (с уважением) взирать на него. Призываются с той и другой стороны свидетели. Один (кредитор) раздает в долг через посредство маклеров28 при подписи многих лиц: другой не удовлетворяется словесным договором, если не обязал ответчика, взяв с него расписку. (3) О постыдное для человеческого рода проявление лжи и общественной испорченности! Нашим печатям доверяют более, чем душам! К чему приглашены эти почтенные лица?29 Для чего прилагаются печати? Конечно, для того, чтобы люди не отрекались от получения того, что получили. Считаешь ли ты этих мужей (т. е. свидетелей) неподкупными и защитниками истины? Но ведь им самим сию же минуту доверят денег не иным образом (как только при таких же условиях). Итак, не было ли бы благороднее потерять доверие к некоторым людям, чем бояться вероломства со стороны всех? (4) Одного недостает корыстолюбию: чтобы и благодеяний не делать без поручителя. Духу благородному и возвышенному свойственно помогать и быть полезным. Кто делает благодеяния, тот подражает богам, а кто требует их обратно, — ростовщикам. Зачем же, стараясь предохранить первых (т. е. благотворителей) судебным порядком (от неблагодарных), мы поставляем их (таким образом) в среду самых презренных людей (т. е. ростовщиков)?
(1) «Многие, — говорят, — будут неблагодарными, если не допускать никакого действия против неблагодарных». Нет, скорее меньше (их будет), потому что с большим разбором станут делать благодеяния. Да потом нет никакой пользы, если для всех станет известным, как велико число неблагодарных, потому что многочисленность виновных в каком-либо пороке будет снимать позор с этого порока30 и порок перестает быть позором, как скоро является всеобщим. (2) Разве какая-нибудь женщина станет краснеть от развода, после того как некоторые знатные и благородные женщины считают свои годы не по числу консулов31, а по числу мужей и разводятся, чтобы выйти замуж, а выходят замуж, чтобы развестись? Этого порока боялись, пока он редко встречался. А так как теперь не бывает ни одного судебного заседания без того, чтобы на нем не разбиралось дело о разводе, то и научились делать то самое, о чем часто слышали. (3) Разве теперь еще сколько-нибудь стыдятся прелюбодеяния, когда дело дошло уже до того, что ни одна женщина не имеет мужа для чего-либо иного, как только для возбуждения любовника? Целомудрие теперь служит доказательством безобразия. Найдешь ли ты до такой степени жалкую и худородную женщину, что довольствовалась бы одной парой любовников; такую, что не разделила бы часы каждому (из них) поодиночке? (У нее) для всех не хватает и дня, если у одного она не побывала в носилках на прогулке, а у другого не осталась ночевать32. Глупа и наивна та, которая не знает, что одно прелюбодеяние называется браком. (4) Поелику уже исчез позор этих пороков, после того как они получили более широкое распространение, то неблагодарные сделаются более многочисленными и более алчными, если узнают о своей многочисленности (букв.: если бы они начали делать себе счет).
(1) Так что же? Неблагодарный останется безнаказан? Что же, безнаказан останется и нечестивый, и злодей, и корыстолюбец, и властолюбец? и жестокий? Но разве ты считаешь безнаказанным то, что ненавидимо; или ты считаешь какое-либо наказание тяжелее всеобщей ненависти? (2) Наказанием для неблагодарного служит уже то, что он ни от кого не смеет получить благодеяния, что он никому не смеет оказать его, что на нем останавливаются взоры всех или, по крайней мере, ему кажется, что останавливаются, что он утратил понимание прекраснейшего и приятнейшего дела. Не называешь ли ты несчастным того, кто лишился остроты зрения, чьи уши заложило от болезни? Ужели же не назовешь жалким того, кто потерял смысл в благодеяниях? (3) Такой человек боится богов, свидетелей всякой неблагодарности; его сжигает и угнетает сознание похищенного благодеяния; наконец, достаточно велико и то самое наказание, что он не сознает плода самого прекрасного, как я сказал, дела. Но для кого бывает приятно получить, тот и пользуется полученным с равным и постоянным наслаждением; он радуется, взирая на душу того, от кого получил, а не на полученный предмет. Благодарному человеку благодеяние всегда доставляет наслаждение, неблагодарному же — только однажды (т. е. при получении). (4) Жизнь того и другого может быть сравнена таким образом: один печален и беспокоен, каким обыкновенно бывает человек, не сознающий того, что для него сделано, и лживый; у него нет должного почтения ни к родителям, ни к воспитателю33, ни к наставникам34. Другой бывает радостен и весел всегда, когда находит случай воздать благодарность; он черпает великую радость от этого чувства и не старается об уменьшении своего долга, но о том, как бы воздать с большею полнотой и щедростью не только родителям и друзьям, но и лицам более низкого положения. Ибо если он получит благодеяние и от слуги своего, то обращает внимание не на то, от кого, а что (именно) получил.
(1) Несмотря на то, некоторые, как, например, Гекатон35, спрашивают: может ли раб сделать благодеяние для господина? Ибо находятся люди, которые делают такое различие: одно есть благодеяние, другое — долг, третье — служба. Благодеяние есть то, что дает чужой, а чужой — это тот, кто мог беспрепятственно от этого уклониться. Долг свойствен жене, сыну и тем лицам, которых побуждает и заставляет помогать необходимость. Служба есть дело раба, который, благодаря условиям своей жизни, поставлен в такое положение, что из всего, что он делает для своего господина, ничего не может поставить тому в счет36. (2) Впрочем, кто не допускает того, чтобы раб когда-либо делал для своего господина благодеяние, тот не понимает общечеловеческого права37, ибо важно то, каков душою человек, оказывающий благодеяние, а не то, какого он положения. Ни от кого не заграждена добродетель38, она для всех открыта, всех допускает, всех приглашает к себе: людей благородных, вольноотпущенников, рабов, царей и изгнанников; она не разбирает ни дома, ни имущественного ценза, а довольствуется человеком так, как он есть. Ибо что (в противном случае) было бы обеспечено от случайности, что великого мог бы ожидать от себя дух, если бы судьба могла изменять даже испытанную39 добродетель? (3) Если раб не (может) делать благодеяния для господина, то никто не может делать благодеяния для своего царя и воин для своего полководца. Ибо что за различие в том, какой кто подлежит власти, как скоро он (только) подлежит высшей власти? Ведь если рабу препятствуют достигнуть имени человека, оказавшего услугу, неволя и страх крайней степени наказания, то ведь то же самое будет препятствовать (достигнуть этого) и тому, кто имеет царя, и тому, кто имеет полководца, потому что под различными именами существует над ними одинаковая власть. Но делают благодеяние и для царей своих, делают для полководцев, следовательно, могут делать и для господ. (4) И раб может быть справедливым, может быть храбрым, может быть великодушным, следовательно, может делать и благодеяние, так как и это последнее свойственно добродетели. Рабы в такой мере могут оказывать благодеяние господам, что даже их самих (т. е. самую их жизнь) часто делают предметом своих благодеяний40.
(1) Несомненно, что раб кому угодно может оказать благодеяние: почему же он не может оказать его и своему господину? «Потому, — говорят, — (он не может сделать этого), что не может быть кредитором своего господина, если даст ему денег. И в других случаях он каждодневно обязывает своего господина: следует за ним в путешествии, прислуживает в болезни и посвящает великие труды на служение ему. Однако все, что, будучи оказано кем-либо другим, носило бы имя благодеяния, есть служба, как скоро оказывается рабом. Так как благодеяние есть (лишь) то, что кто-либо дает, когда можно было бы и не давать, а раб не имеет возможности отказаться41, то он (поэтому) и не оказывает благодеяния, а (только) повинуется и не гордится, сделав то, чего не мог не сделать». (2) Но даже, признав и такое положение, я одержу верх и доведу раба до того, что он окажется свободен в отношении ко многому. Между прочим, скажи мне, если я укажу тебе какого-нибудь раба, который сражается за спасение своего господина, не заботясь о себе, и, весь израненный, проливает остатки крови из важнейших частей своего тела, причем все-таки старается продлить свою жизнь для того, чтобы его господин имел время убежать: будешь ли ты именно потому, что это раб, отрицать, что он сделал благодеяние? (3) Если я укажу тебе кого-нибудь, кто, не соблазнившись никакими обещаниями тирана, дабы выдал тайны своего господина, не устрашившись никаких его угроз, не побежденный никакими его жестокостями, отвратил, насколько мог, подозрение допросчика и за верность пожертвовал жизнью; станешь ли ты отрицать, что он сделал благодеяние для своего господина, отрицать потому (только), что он раб? (4) Смотри, как бы пример добродетели в рабах не был тем выше, чем реже он встречается, и тем более заслуживающим благодарности, что в то время, когда власть почти ненавидима и всякая необходимость тяжела, в одном этом человеке любовь к господину превозмогла обычную ненависть к рабству. Итак, благодеяние не перестает быть благодеянием благодаря тому, что оно совершено рабом; напротив, оно становится еще более важным благодаря тому, что даже рабство не в состоянии было отвратить от него.
(1) Заблуждается, кто полагает, что порабощение простирается на всего человека: лучшая часть его изъята. Тела принадлежат господам и присуждены им по закону, дух же независим. Он до такой степени свободен и подвижен, что даже та темница42, в которую он заключен, не может воспрепятствовать ему руководиться своим влечением, совершать великие дела и следовать в бесконечное пространство за небесными телами43. (2) Тело, таким образом, есть то, что судьба предала во власть господина. Он его покупает и продает, а та, внутренняя часть (человеческого существа) не может быть предметом обладания. Все, что исходит от нее, свободно: ведь и мы не всё можем приказывать рабам и эти последние не во всем обязаны нам повиноваться. Так, они не станут исполнять приказаний, направленных против государства, не станут принимать участия ни в каком преступлении.
(1) Есть нечто такое, чего законы не предписывают и не запрещают, — это и составляет материал для благодеяний раба. Когда делают лишь то, что обычно требуется от рабов, то выполняют долг; когда же более, чем для раба необходимо, то оказывают благодеяние. Что переходит в дружественное расположение, то перестает называться службой. (2) Есть нечто такое, что господин обязан предоставлять рабу, как то: деньги на пищу44 и на одежду; никто не называл этого благодеянием. Но как скоро господин с расположением отнесся к рабу, дал ему воспитание более достойное свободного человека, преподал искусства45, которым обучаются благородные люди, — это благодеяние. То же самое, в свою очередь, бывает и со стороны раба. Все, превосходящее меру обязанностей сего последнего, все, что делается им не по приказанию, а по доброй воле, все это — благодеяние, если только может называться таким же именем, кем бы ни оказывалось.
(1) Раб, как то́ любит (утверждать) Хрисипп46, есть постоянный наемник. Подобно тому как этот последний оказывает благодеяние, когда делает более того, сколько подрядился, так и среди домашних (слуг) открывается благодеяние, когда раб из расположения к своему господину преступил предел, назначенный ему судьбою, дерзнул предпринять нечто более возвышенное, такое, что могло бы служить украшением даже для человека, рожденного и при более благоприятных условиях, когда он превзошел ожидания своего господина. (2) Справедливым ли кажется тебе не воздавать благодарности людям, на которых мы гневаемся, если они сделали менее должного, как скоро с их стороны оказано более должного и обычного? Ты хочешь знать, в каком случае не бывает благодеяния? В том, когда можно спросить: «А что же, разве он мог не пожелать (оказать этого благодеяния)?» «Но как скоро сделано то, чего можно было не желать, то (уже самое) желание заслуживает похвалы». (3) Благодеяние и обида взаимно противоположны. Если можно получить от господина обиду, то можно оказать ему и благодеяние. Учрежден даже особый чиновник47 для разбирательства обид, нанесенных рабам господами, для обуздания жестокости и страстей, а также скупости в доставлении необходимых для жизни средств. Что же? Господин ли принимает благодеяние от раба? (4) Нет, человек от человека. Далее, сделав, что́ было в его власти, раб оказал благодеяние господину, твоя воля не принимать благодеяния от раба. Но кого судьба не заставляет (порою) нуждаться даже в самых ничтожных людях?
(1) Я приведу много разнообразных и даже некоторых один другому противоположных примеров благодеяний. Один даровал своему господину жизнь, другой — смерть; иной спас от возможности погибнуть, а если этого мало, то от самой погибели. Один способствовал смерти господина, другой — избавил от нее. (2) Во время осады Грумента48, как передает в восемнадцатой книге летописей Клавдий Квадригарий49, когда дело уже дошло до полнейшего отчаяния, на сторону неприятеля перебежало двое рабов, которые и получили за этот поступок надлежащее вознаграждение. Затем, по взятии города, когда неприятели мало-помалу рассеялись всюду, эти рабы по известным для них путям забежали вперед в тот дом, где они ранее служили, и вывели перед собою свою госпожу. Когда их спрашивали: «Кто это такая?» — они отвечали, что это их госпожа и притом весьма жестокая, которую они ведут с целью самим предать ее казни. Выведя потом свою госпожу за стены, рабы с величайшей заботливостью скрывали ее до тех пор, пока не утихла ярость врагов. Когда же вскоре после того удовлетворенные солдаты снова возвратились к обычным римским нравам, рабы также возвратились к своим согражданам и предоставили госпожу самой себе. (3) Та немедленно дала им обоим свободу и не оскорбилась тем, что получила жизнь от людей, над жизнью и смертью которых сама имела власть. Она даже тем более могла радоваться этому, потому что, будучи спасена как-нибудь иначе, получила бы только проявление простого и обычного снисхождения со стороны врагов; спасенная же таким образом, сделалась предметом рассказов и примером для обоих городов. (4) Во время столь великого замешательства, какое произошло во взятом городе, когда каждый заботился только о себе, все покинули ее, кроме перебежчиков-рабов. Эти же последние, чтобы показать, с каким намерением был сделан их первый побег, возвратились от победителей к пленнице, приняв на себя личину убийц. Что всего важнее было в этом благодеянии, так это решение принять вид убийц своей госпожи, дабы спасти ее от смерти. Нет, поверь мне, не рабской души дело купить благородный подвиг ценою молвы о злодействе. (5) К римскому полководцу привели претора (племени) марсов К. Веттия50. Раб сего последнего выхватил меч у того самого воина, который вел его, и прежде всего умертвил своего господина. «А теперь, — сказал он после этого, — мне время позаботиться и о себе; господина я уже освободил». С этими словами он пронзил себя одним ударом. Представь мне кого-нибудь, кто более славным образом избавил бы своего господина.
(1) Цезарь осаждал Корфиниум51; в осажденном городе заключен был Домиций. Последний приказал врачу, который был в то же время его рабом, подать себе яду. Встретив с его стороны отказ: «Что ты медлишь, как будто все это зависит от твоей власти? Я прошу смерти с оружием». Тот обещал (исполнить желаемое) и дал выпить безвредное лекарство. Когда Домиций впал от этого в усыпление, раб подошел к его сыну со словами: «Прикажи стеречь меня, пока по исходу дела не убедишься, яду ли дал я твоему отцу». Домиций остался в живых и был пощажен Цезарем; первым, однако, спас его раб.
(1) Во время гражданской войны52 один раб укрыл своего господина, подвергшегося проскрипции. Надев на себя его перстни и одежду, раб этот вышел навстречу палачам, говоря, что ничего не имеет против исполнения ими того, что им приказано, и затем простер свою выю. Каким надо быть мужем для того, чтобы иметь желание умереть за господина в то время, когда редким проявлением верности было нежелание своему господину смерти; чтобы остаться мягкосердечным среди всеобщей жестокости и верным среди всеобщей неверности; желать в награду за верность смерти в то время, когда назначались большие награды за измену?
(2) Не обойду молчанием примеров и нашего века. В царствование Тиберия была распространенной и почти всеобщей неистовая страсть к доносам53, опустошавшая Римское государство хуже всякой междоусобной войны. Подхватывались речи пьяных и откровенность шутников. Ничего не было безопасного: доставлял удовольствие всякий случай проявить жестокость и не ждали результата обвинения подсудимых, так как он всегда бывал один. Раз бывший претор Павел обедал в одном обществе, имея перстень с камнем, на котором было рельефное изображение Тиверия. Я допустил бы весьма большое неприличие, если бы стал подыскивать слова для описания того, как он взял горшок с нечистотами. Это обстоятельство немедленно было замечено одним из известных сыщиков того времени (Мароном). Но раб человека, для которого подготовлялись козни, вырвал перстень у своего господина, находившегося в состоянии опьянения; когда же Марон пригласил гостей в свидетели того, что изображение императора было брошено в нечистоты, и приступил уже к составлению бумаги для подписи (акта), раб показал, что перстень находится в его руке. Кто говорит об этом рабе, тот вспомнит и того гостя (Марона).
(1) В царствование божественного Августа людям еще не причиняли опасности и беспокойства их слова. Некто Руф, по званию сенатор, раз выражал за обедом желание, чтобы Цезарь не возвращался живым из того путешествия, в которое собирался; при этом он прибавил, что того же самого желают все быки и телята. Были люди, которые с вниманием выслушали это. Как только рассвело, раб, стоявший за обедом при ногах его, рассказал ему о том, что он в опьянении говорил за столом, убеждая предупредить Цезаря и самому донести на себя. (2) Воспользовавшись этим советом, Руф при одном выходе Цезаря подошел к нему и, поклявшись, что накануне плохо владел своим рассудком, выразил желание, чтобы это пало на него и его сыновей54, причем упрашивал Цезаря простить ему и возвратить его благоволение. Когда Цезарь обещал исполнить это, Руф стал просить и выпросил от его щедрот немалую сумму денег, говоря: (3) «Никто не поверит, что ты возвратил мне благоволение, если чего-нибудь не подаришь мне». «Ради своей пользы, — сказал Цезарь, — я постараюсь никогда на тебя не гневаться»55. (4) Благородно поступил Цезарь, оказав прощение и к милосердию присоединив щедрость. Всякий, кто услышит об этом примере, непременно воздаст хвалу Цезарю, но уже после того, как похвалит раба: не ждешь ли ты, чтобы я рассказал, как был отпущен на волю тот человек, который совершил этот подвиг? Он был освобожден, однако — не даром: деньги за выкуп его уже уплатил Цезарь.
(1) Ужели после стольких примеров остается еще сомнительным, что и господин иногда может принимать благодеяние от раба? Почему же скорее лицо умаляет подвиг, чем подвиг облагораживает лицо? Одно и то же начало и происхождение у всех: никто не бывает благороднее другого, кроме того, кто обладает более правильными и более способными к усвоению прекрасных искусств духовными дарованиями. (2) Люди, выставляющие в атриумах изображения предков и помещающие в передней части дома длинный ряд имен, принадлежащих членам своей фамилии, соединенных между собою многочисленными гирляндами венков56, бывают более известными, чем благородными. У всех один родоначальник — мир57: к нему сводится, по блестящим или невзрачным ступеням, первоначальное происхождение каждого человека. Да не обольщают тебя те, которые, перечисляя своих предков, вставляют богов всюду, где недостает знатного имени58. (3) Не презирай никого, хотя бы возле него и были только имена простых и мало облагодетельствованных Фортуной людей: будут ли то вольноотпущенники, рабы или иноземного происхождения люди. Бодро воспряньте духом и вознеситесь над всем, что считается презренным: впоследствии вас ожидает великая слава! (4) Зачем гордость делает нас до такой степени надменными, что мы почитаем недостойным принимать благодеяния от рабов и смотрим на их жребий, забыв о заслугах? Ты называешь того или другого человека рабом, ты — служитель своих страстей и глотки, раб блудницы, нет, раб, принадлежащий сообща всем блудницам! (5) Это ты называешь его рабом? Куда это, наконец, влекут тебя слуги, одетые в пенулу59 воинов и убранные, во всяком случае, не в обычные наряды? Куда, спрашиваю, они несут тебя? — к дверям какого-то привратника, в сады какого-то раба, не имеющего даже определенной обязанности. И ты, для которого составляет благодеяние приветствие чужого раба, отрицаешь, чтобы твой собственный раб мог оказать тебе благодеяние? Что за противоречие в душе твоей! (6) Одновременно ты и презираешь и почитаешь рабов. Ты являешься повелителем в пределах своего дома и бессильным, приниженным вне его; тебя настолько же презирают, насколько ты сам презираешь других. Ибо никто не унижает своего духа более того, кто несправедливо его возносит; никто не склонен к попранию других более того, кто, принимая обиды, сам научился наносить их.
(1) Сказанное нами выше было необходимо для того, чтобы сокрушить гордость тех людей, которые (все) измеряют ценою богатства, и защитить право рабов делать благодеяния, дабы это право обеспечено было и за сыновьями. Ибо возникает вопрос: могут ли когда-нибудь дети оказывать своим родителям благодеяния более тех, которые сами от них получили? (2) Соглашаются с тем, что много сыновей вышло более великими и сильными, чем их отцы, равно и с тем, что они вышли лучше (своих отцов). Если же это так, то возможно, что, обладая бо́льшими средствами и более добрым желанием, они могут сделать и большее благодеяние. (3) Говорят: «Все, что́ бы ни дал отцу сын, во всяком случае, будет менее важным, потому что последний бывает обязан отцу самой возможностью давать. Итак, никогда не может быть превзойден в благодеянии тот (отец), чье благодеяние есть и то самое, что его превосходят» (дети его)60. Прежде всего иные предметы хотя и получают свое начало от других, тем не менее сами бывают более своих начал, (4) и ничего нет такого, что не может быть более своего начала вследствие невозможности сделаться таковым (т. е. бо́льшим), не получив предварительно начала. Всякий предмет превосходит свое начало на бо́льшую степень. Семена — первопричина всех вещей; тем не менее они суть малейшие частицы того, что из них происходит. Посмотри на Рейн, на Евфрат61 и на все знаменитые реки: что такое они представляют из себя, если станешь о них судить по истоку? Все то, благодаря чему они внушают страх и пользуются известностью, приобрели они на своем дальнейшем пути. (5) Уничтожь корни — не возрастет лесов и не оденутся ими высокие горы. Посмотри на деревья, весьма высокие, если ты обращаешь внимание на высоту, и распростертые на весьма широкое пространство, если обратить внимание на густоту и протяжение ветвей: как мало́ по сравнению с ними то (пространство), которое обнимает своими тонкими волокнами корень? Храмы и стены города опираются на свои фундаменты, однако положенное в основание всего сооружения остается скрытым. То же самое бывает и в других случаях: (6) постоянно следствие по важности превосходит свою причину. Я не мог бы чего-либо достигнуть, если бы тому не предшествовало благодеяние родителей: тем не менее все, достигнутое мною, еще не становится благодаря этому обстоятельству менее важным, чем то, без чего я не мог бы этого достигнуть (т. е. менее важным, чем благодеяние родителей). (7) Если бы не вскормила меня в детстве кормилица, я не мог бы совершать ничего такого, что совершаю теперь при помощи своего ума и рук, и не мог бы приобрести того славного имени, какое приобрел благодаря своим военным и гражданским заслугам: станешь ли, однако, ради этого предпочитать дело кормилицы62 величайшим подвигам? А ведь какое различие между тем и другим (т. е. между благодеянием родителя и кормилицы), коль скоро одинаково нельзя достигать дальнейшего без благодеяния со стороны родителя, как — и без питания, полученного от кормилицы?
(1) Если же всем, что имею, я обязан своему началу, то заметь, что начало мое — не отец и даже не дед. Ибо всегда будет оставаться нечто такое, откуда исходит начало ближайшего начала. Но никто не станет утверждать, что я более обязан неизвестным и вне пределов памяти находящимся предкам, чем отцу; а ведь я (был бы) более обязан этим предкам (чем своему отцу), если бы отец мой был обязан им тем самым, что произвел меня. «Всё, — говорят, — что я сделал для отца, хотя это и велико, тем не менее стоит ниже по достоинству родительского дара, ибо я не существовал бы, если бы отец не родил меня». Подобным образом и в том случае, когда кто-нибудь излечит отца моего, больного и близкого к смерти, я не буду в состоянии сделать для такого человека ничего, что не уступало бы его благодеянию: ведь отец не родил бы меня, если бы не был излечен? Но посмотри, не будет ли более справедливым обращать внимание на следующее: принадлежит ли мне, моим силам и моей воле то, что́ я был в состоянии сделать и что сделал? (2) Посмотри — что такое само по себе событие моего рождения? Ты увидишь, что это есть нечто маловажное и неопределенное, общая причина как добра, так и зла, несомненно, первая ступень ко всему, но еще не важнейшая всего благодаря тому, что первая. (3) Я спас отца, возвел его на высшую степень почести, сделал начальником в своем городе и не только прославил его, благодаря совершенным мною подвигам, но и доставил ему самому обильные и легкие, сколько безопасные, столько же и славные, средства для совершения подвигов. Я приобрел почести, богатства, все, что́ привлекает к себе человеческий дух, и, превзошедши всех, унизился пред ним. Скажешь: (4) «То самое, что ты был в состоянии это сделать, есть дар твоего отца». Отвечу тебе: «Конечно, так, если бы для совершения этого достаточно было только родиться. Но как скоро самая жизнь есть лишь малейшая доля того, что требуется для хорошей жизни, и как скоро ты даровал мне (лишь) то, что́ мне обще со зверями и некоторыми весьма малыми и даже весьма отвратительными животными, то не приписывай себе того, что́ не происходит от твоих благодеяний, хотя и не обходится без них».
(1) Представь, что я возвратил жизнь за жизнь. И в этом случае я также превзошел твое благодеяние, потому что я дал жизнь сознающему это и сознавая сам, что́ даю; потому что я дал жизнь тебе не ради своего чувственного наслаждения или, во всяком случае, не чрез это наслаждение; потому что сохранить душу настолько важнее, чем получить ее, насколько легче умереть, не испытав страха смерти. (2) Я даровал жизнь тому человеку, который может ею немедленно воспользоваться, ты же — такому, который не в состоянии знать, живет ли он; я даровал жизнь боящемуся смерти, ты даровал мне жизнь, дабы я мог умереть63; я даровал тебе жизнь полную, совершенную, ты произвел меня на свет не имеющим разума, бременем для других. (3) Ты хочешь знать, как невелика услуга даровать жизнь таким образом? Допустим, ты выбросил (ребенка): очевидно, родить его было дурной услугой64. Отсюда по справедливости я заключаю, что соитие отца и матери представляет ничтожное благодеяние, если к нему не присоединяются другие, последующие за этим первоначальным даром благодеяния и не придают ему смысла вследствие других попечений. (4) Не есть благо — только жить, но — жить хорошо. Положим, я живу хорошо, но ведь мог жить и худо: таким образом, тебе принадлежит лишь только то, что я живу. Если ты считаешь за мной в долгу сообщенную мне чрез тебя жизнь, обнаженную и скудную разумом, и гордишься этим как великим благодеянием, то подумай, что ты считаешь за мной (в долгу) такое благо, каким пользуются мошки и черви. (5) Далее, не говоря уже ни о чем ином, кроме того, что я обучился прекрасным искусствам, дабы совершать правильный путь жизни, ты в самом благодеянии своем получил уже более, чем дал. Ибо ты представил меня себе необразованным и неопытным, а я представил тебе в своем лице такого сына, рождение которого дало тебе радость.
(1) Отец вскормил меня. Если я делаю для него то же самое, то возвращаю ему (долг) с избытком, ибо он имеет удовольствие не только получать себе пропитание, но получать его — от сына; ему более доставляет наслаждения расположение моей души, чем самое вещество. Пропитание же, которое доставлялось мне им, шло только на мое тело. (2) А кто достиг того, что сделался известным среди народов своим красноречием, справедливостью или воинскими подвигами, покрыл великой славой и своего отца и рассеял блестящим светом мрак своего происхождения, тот разве не оказал своим родителям бесценного благодеяния? (3) Кто бы узнал Аристона и Грилла, если бы у них не было сыновей: Платона и Ксенофонта? Софрониску не дает умирать Сократ. Долго (было бы) перечислять остальных людей, которые продолжают жить (в памяти потомства) не по иной какой причине, как только потому, что их сохранила для потомства высокая доблесть детей. (4) Кто кому оказал большее благодеяние: Агриппе ли отец его, оставшийся в неизвестности даже и после Агриппы, или отцу своему — Агриппа, который был награжден венком за морскую победу65, — достигнув таким образом самой редкой военной награды, — и воздвиг в городе столько величайших сооружений, таковых, что они превосходили прежнее великолепие и в последующее время никаким великолепием не были превзойдены? (5) Октавий ли оказал своему сыну более важное благодеяние или сын его (божественный Август) отцу своему (Октавию), хотя сего последнего и сокрыла тень приемного отца?66 Какое наслаждение получил бы Октавий, если бы увидел своего сына, по прекращении гражданских войн, — охранителем безмятежного мира! Он не сознавал бы своего счастья и всякий раз, как взирал на себя, не вполне бы верил, что в его доме мог родиться такой муж. Зачем мне теперь следить за прочими, которые уже давно были бы преданы забвению, если бы их не извлекала из мрака и до сих пор не поддерживала во свете слава сыновей? (6) Впрочем, не станем обсуждать вопроса о том, «какой» сын возвратил своему отцу более благодеяния, чем получил от него, но о том, «мог» ли кто-либо возвратить (своему отцу) более (чем получил)? Хотя приведенных мною примеров еще недостаточно и эти (о которых я сообщал выше) благодеяния сыновей не превосходят благодеяний их отцов, тем не менее чего не достигнуто ни в одном веке, того достигает природа. Если поодиночке эти благодеяния не могут превзойти важности родительских заслуг, то многие, взятые вместе, превзойдут их.
(1) Сципион спас отца во время сражения и, нося еще юношескую тогу, устремил коня на врагов67. Мало того, что он презрел столько опасностей, которые весьма сильно удручали величайших вождей, презрел столько представлявшихся ему трудностей; мало того, что, будучи еще неопытным юношей, он, желая ринуться в первую схватку, устремился через тела ветеранов, — что он превзошел свои лета? — (2) прибавь к этому, что тот же, положим, самый человек68 защищает от обвинений своего отца и спасает его от умысла сильных врагов, что он доставляет ему в другой и третий раз консульство и другие почести, которые должны составлять предмет желаний даже для людей, уже бывших консулами (консуляров); что он передает своему отцу, находившемуся в бедности, богатства, захваченные по праву войны, и, что всего славнее для военных людей, — даже обогащает его неприятельской добычей. (3) Если этого мало, то прибавь сюда, что он сосредоточивает в одних руках власть над провинциями и чрезвычайные полномочия; прибавь сюда, что, будучи защитником и созидателем Римского государства, которое, по разрушении важнейших городов, стремилось распространиться без соперников на восток и запад, он придает славному мужу еще более славы — называться отцом Сципиона. Можно ли сомневаться, чтобы возвышенная любовь и доблесть, — не знаю, чего более доставившая самому городу: помощи или славы, — не могли превзойти обычного благодеяния, состоявшего в рождении? (4) Затем, если этого мало, то представь себе, что кто-нибудь избавил своего отца от мучений, представь себе, что он перенес на себя эти мучения. Сколько угодно можно расширять благодеяния сына, тогда как родительский дар прост и легок; он сопровождается чувственным удовольствием для дающего, и притом (дар этот) такого рода, что родитель мог его, по необходимости, сообщать многим даже таким, которым и сам не знает, что дал; в этом благодеянии он имеет соучастника, в даровании его он видит исполнение отеческого закона69, достижение наград70, назначенных предками; словом, все хорошо видит, не видит только того, кому дает.
А когда, приобретя мудрость, кто-либо передает ее отцу, будем ли мы и в таком случае рассуждать, больше ли он дал, чем получил; будем ли мы рассуждать об этом, когда сын дарует отцу блаженную жизнь, сам получив от него только жизнь?
(1) «Но, — говорят, — дар отца есть все то, что ты делаешь и что можешь ему дать». В таком случае и все то, чего я достиг в своих свободных предприятиях, есть дар моего наставника? Однако мы превосходим тех самых людей, которые нам это преподавали, и во всяком случае превосходим тех, кто обучал нас первым элементам. И хотя без них (преподавателей) никто не может ничего достигнуть, тем не менее (отсюда еще не следует), чтобы все, чего бы кто ни достиг, было ниже их. Большая разница между первым и последним (чего только можно достигнуть); и первое не бывает сходно с последним благодаря только тому, что без первого не может быть последнего.
(1) Теперь уже время нам показать что-нибудь, так сказать, и из своей собственной монеты71. Кто оказал такое благодеяние, по сравнению с которым другое бывает лучше, тот может быть превзойден. Отец даровал сыну жизнь, а бывает и нечто лучшее жизни, следовательно, отец может быть превзойден, ибо он сделал благодеяние, в сравнении с которым нечто оказывается лучшим. (2) Далее, кто даровал другому жизнь, тот, как скоро несколько раз был спасен от смертной опасности, получает благодеяние уже больше того, которое оказал. Отец даровал жизнь, следовательно, он может, как скоро более одного раза будет спасен своим сыном от смертной опасности, получить благодеяние больше того, которое оказал. (3) Кто получил благодеяние, тот получил тем более, чем более в нем нуждался; в жизни более нуждался живущий, чем тот, кто не был еще рожден, который даже вовсе не мог в ней нуждаться; следовательно, отец, получив жизнь от сына, принимает большее благодеяние, чем сын, родившись от отца.
(4) «Благодеяния отца не могут быть превзойдены благодеяниями сына. Почему? Потому что последний получил от отца жизнь; а если бы не получил ее, то не мог бы делать никаких благодеяний». Это обще отцу со всеми, кто даровал кому-нибудь жизнь. Ибо нельзя воздать благодарности, не получив предварительно жизни; следовательно, нельзя с избытком отблагодарить и врача, так как и врач обыкновенно дает жизнь; нельзя, таким образом, отблагодарить и корабельщика, если он спас от кораблекрушения? Но ведь можно превзойти благодеяния и тех и других людей, даровавших нам каким-либо образом жизнь; следовательно, можно превзойти и благодеяния отцов. (5) Как скоро кто-нибудь оказал мне благодеяние, имеющее нужду в содействии благодеяний со стороны многих лиц, а я оказал ему благодеяние, не нуждающееся ни в чьей помощи, я дал более, чем получил. Отец дал сыну жизнь, которая могла бы погибнуть, если бы не присоединилось много такого, что охраняло ее; а сын, если дал жизнь отцу, то дал ее такой, которая не нуждается для своего сохранения ни в чьей помощи; следовательно, отец, получив жизнь от сына, получил от него благодеяние больше того, которое сам ему оказал.
(1) Сказанное мною не уничтожает почтения к родителям и делает детей в отношении к ним не худшими, а лучшими; ибо добродетель по природе своей славолюбива и стремится превзойти тех, кто впереди. Почтение к родителям будет проявляться с большей силой, если станут возвращать благодеяния с надеждой превзойти. Это будет служить предметом желания и радости для самих родителей, ибо много бывает такого, в чем наше собственное добро72 превосходит нас. (2) Откуда исходит столь желательное состязание? откуда такое счастье для родителей? счастье заявить, что они не равны в благодеяниях со своими сыновьями? Если мы не станем рассуждать таким образом об этом предмете, то подадим детям предлог к извинению и сделаем более нерадивыми к воздаянию благодарности тех, кого надлежит возбуждать словами: «Поступайте таким образом, достойнейшие юноши! Между детьми и родителями предназначено почетное состязание в том, дадут ли более или получат. (Родители) еще не победили благодаря тому, что предварили. (3) Воодушевитесь только надлежащим образом и не обманывайте надежды тех, которые желают вашей победы! Не будет недостатка и в вождях для столь прекрасного состязания, которые станут побуждать вас к подражанию и повелевать идти по их следам к победе, которая часто бывает обязана уже своим происхождением родителям».
(1) Превзошел отца Эней, сам бывший для него в детстве легким и спокойным бременем, превзошел, когда нес его, отягченного старостью, чрез полчища врагов и развалины рушившегося вокруг него города, причем благочестивый старец, объявший священные предметы и домашних богов, был для путника немалым бременем; нес чрез огонь и (чего не в состоянии сделать любовь?) пронес и сделал его одним из достойных почитания основателей римского государства. Превзошли (своих родителей) и сицилийские юноши73: когда Этна, приведенная в движение величайшей силой, изрыгала пламя на города, поля и большую часть острова, они вынесли своих отцов. Сложилось убеждение, что они прошли сквозь огонь по тропинке, которая открылась в расступавшемся по обеим сторонам пламени, по этой тропинке и пробежали доблестные юноши, дерзновенно отважившиеся на великое предприятие. Превзошел Антигон74, который, победив неприятеля в большом сражении, принес отцу военную награду и передал ему власть над Кипром: вот это царская власть — не желать царствовать, хотя и можешь! Превзошел своего родителя, правда, властолюбивого, Манлий75, который, быв ранее удален за юношеское легкомыслие и неразумие, явился однажды к народному трибуну, назначившему его отцу день для явки пред судом. Он испросил аудиенцию, которую трибун дал ему в надежде, что тот окажется предателем ненавистного отца, и был уверен, что сделал услугу юноше, изгнание которого вменил, между прочим, Манлию в тягчайшее преступление. Юноша, добившись тайного свидания, обнажил скрытый на груди меч и сказал: «Если не поклянешься оставить дело моего отца, то я проколю тебя этим мечом. В твоей воле выбрать способ, как избавить моего отца от обвинения». Трибун дал клятву и не обманул, причем объяснил собранию причину прекращения процесса. Никому другому не было позволено (когда-либо) так безнаказанно призвать трибуна к порядку.
(1) Другие примеры иного рода суть (примеры) тех, которые спасли своих родителей от опасностей, из ничтожества возвели на высоту, из черни и безвестной толпы сделали немолчным достоянием веков. (2) Никакая сила слова, никакой дар таланта не в состоянии выразить того, каким достохвальным и незабвенным для людей подвигом будет (приобрести) возможность сказать: «Я повиновался и уступал своим родителям, явил себя послушным и покорным их власти, была ли она справедлива или несправедлива и сурова; в одном не уступал я, именно, чтобы они не превзошли меня в благодеяниях». (3) Состязайтесь, заклинаю вас, и после поражения снова восстановляйте строй. Блаженны победители, блаженны и побежденные! Что может быть прекраснее юноши, который имеет возможность сказать себе (ибо нельзя этого говорить другому): «Я превзошел отца своего в благодеяниях»? Что может быть счастливее того старца, который всем и всюду станет хвалиться, что он побежден своим сыном в благодеяниях? ибо что может быть приятнее, как уступать самому себе?
ПРИМЕЧАНИЯ
