Издательство Академии Наук СССР, Москва—Ленинград, 1949.
Перевод и комментарии В. О. Горенштейна.
63. Жене и детям, в Рим
Брундисий, 29 апреля 58 г.
Туллий шлет привет своим Теренции, Туллии и Цицерону.
1. Я пишу вам реже, чем могу, потому что, если я во всякое время чувствую себя несчастным, то тогда, когда я пишу или читаю ваши письма, я обливаюсь слезами так, что не в силах выдержать. О, если бы у меня не было такой жажды жизни! Я, конечно, совершенно не знал бы или знал бы только немного горя в жизни. Если судьба сохранила меня для какой-то надежды на восстановление когда-либо какого-то благополучия, то я сделал меньшую ошибку; если же эти несчастья непоправимы, то я жажду увидеться с тобой, жизнь моя, как можно скорее и умереть в твоих объятьях, ибо ни боги, которых ты благоговейно чтила, ни люди, которым всегда служил я, не воздали нам благодарностью.
2. Я провел тринадцать дней в Брундисии у прекраснейшего человека Марка Ления Флакка1, который пренебрег ради моего спасения опасностью лишиться достояния и жизни2, и страх кары за нарушение самого бесчестного закона3 не заставил его изменить долгу гостеприимства4 и обязанности дружбы. О, если б я мог когда-либо отблагодарить его! Во всяком случае, помнить буду всегда.
3. Из Брундисия я выехал за два дня до майских календ и через Македонию направился в Кизик. О погибель, о горе! Как мне просить о приезде тебя, женщину, больную телом и утратившую душевные силы? Не просить? И быть без тебя? И думаю поступить так: если есть надежда на мое возвращение, то ты укрепляй ее и способствуй этому; если же, чего я опасаюсь, все кончено, то постарайся, каким только сможешь способом, приехать ко мне. Знай одно: если ты будешь со мной, то мне не будет казаться, что я совсем погиб. Но что будет с моей Туллиолой? Подумайте об этом сами, я не могу решить. Но во всяком случае, как бы ни сложились обстоятельства, нужно позаботиться о семейной жизни и добром имени этой бедняжки5. Ну, а что будет делать мой Цицерон? Пусть бы он всегда был у меня на руках и в моих объятьях! Писать больше я уже не в силах; мешает скорбь. Не знаю, что ты будешь делать, — сохранила ли ты что-нибудь или же, чего я опасаюсь, у тебя отняли все?6
4. Надеюсь, что Писон всегда будет нашим, как ты пишешь. Что касается освобождения рабов, то тебе беспокоиться не о чем. Во-первых, твоим обещано, что ты поступишь так, как каждый из них заслужил. До настоящего времени один Орфей был верен своим обязанностям; кроме него, в сущности, никто. Дело прочих рабов складывается так: если мы упустим это дело7, то они станут нашими вольноотпущенниками, если только они смогут добиться этого8; если же они останутся за нами, то они будут на положении рабов, за исключением совсем немногих. Но это не так важно.
5. Ты уговариваешь меня сохранить силу духа и надеяться на восстановление нашего благополучия; я хотел бы, чтобы мы могли надеяться не без основания. Несчастный, когда я получу теперь от тебя письмо? Кто доставит его мне? Я подождал бы его в Брундисии, если бы моряки согласились, но они не захотели пропускать хорошую погоду.
Итак, держись твердо, Теренция, с возможно большей честью. Я жил, процветал; погубило меня мое мужество, а не моя порочность. Я не совершил никакого проступка, разве только то, что я не лишился жизни одновременно с тем, что ее украшало. Но если для наших детей было лучше, чтобы я жил, то вынесем все остальное, хотя оно невыносимо. Однако, поддерживая тебя, я не могу поддержать себя сам.
6. Клодия Филгетера9, человека верного, я отослал, так как он страдал болезнью глаз. Саллюстий превосходит всех в своей преданности. Песценний очень благожелателен ко мне10; надеюсь, что он всегда будет услужлив по отношению к тебе. Сикка11 говорил, что будет со мной, но покинул меня в Брундисии. Береги здоровье, насколько сможешь, и помни, что твое несчастье волнует меня гораздо сильнее, чем мое. Моя Теренция, преданнейшая и лучшая жена, моя нежно любимая дочка и ты, Цицерон, моя единственная надежда, прощайте. Канун майских календ. Из Брундисия.
ПРИМЕЧАНИЯ
