Письма Марка Туллия Цицерона

112. Луцию Лук­цею

Анций, июнь 56 г.

Марк Цице­рон шлет при­вет Луцию Лук­цею, сыну Квин­та.

1. При встре­чах я часто делал попыт­ки гово­рить с тобой об этом, но меня пугал какой-то почти дере­вен­ский стыд; на рас­сто­я­нии я изло­жу это более сме­ло: пись­мо ведь не крас­не­ет. Я горю неве­ро­ят­ным и, дума­ет­ся мне, не заслу­жи­ваю­щим пори­ца­ния жела­ни­ем, чтобы мое имя было воз­ве­ли­че­но и про­слав­ле­но тво­и­ми сочи­не­ни­я­ми. Хотя ты и не раз выска­зы­вал наме­ре­ние сде­лать это, я все же про­шу тебя изви­нить меня за то, что тороп­лю тебя. Твои про­из­веде­ния, прав­да, тако­го рода, что они все­гда вызы­ва­ли у меня живей­шее нетер­пе­ние, одна­ко они пре­взо­шли мои ожи­да­ния и так захва­ти­ли и даже разо­жгли меня, что я жаж­ду как мож­но ско­рее дове­рить мою дея­тель­ность тво­им сочи­не­ни­ям. При этом меня увле­ка­ют не толь­ко упо­ми­на­ние мое­го име­ни потом­ст­вом и надеж­да на бес­смер­тие, но и жела­ние еще при жиз­ни наслаж­дать­ся тво­им авто­ри­тет­ным свиде­тель­ст­вом или про­яв­ле­ни­ем бла­го­склон­но­сти, или оча­ро­ва­ни­ем тво­е­го ума.

2. Одна­ко, обра­ща­ясь к тебе с этим пись­мом, я хоро­шо знаю, каким тяже­лым бре­ме­нем лежат на тебе пред­при­ня­тые и уже нача­тые работы; одна­ко, так как я видел, что ты уже почти закон­чил исто­рию ита­лий­ской и граж­дан­ской вой­ны¹, и ты ска­зал мне, что при­сту­па­ешь к осталь­но­му, то я не пре­ми­нул напом­нить тебе, чтобы ты поду­мал о том, луч­ше ли будет опи­сать мою дея­тель­ность вме­сте с про­чи­ми собы­ти­я­ми, или же отде­лить заго­вор граж­дан² от войн с внеш­ни­ми вра­га­ми, как сде­ла­ли мно­гие гре­ки, — Кал­ли­сфен³ — с фокид­ской вой­ной, Тимей⁴ — с вой­ной Пир­ра, Поли­бий⁵ — с нуман­тий­ской⁶; они выде­ли­ли повест­во­ва­ние об упо­мя­ну­тых мной вой­нах из общей свя­зи сво­их исто­рий. Прав­да, я не счи­таю, чтобы это име­ло боль­шое зна­че­ние для моей сла­вы, но ввиду мое­го нетер­пе­ния до неко­то­рой сте­пе­ни важ­но, чтобы ты не ждал, пока дой­дешь до соот­вет­ст­ву­ю­ще­го места, и тот­час же при­сту­пил к опи­са­нию все­го это­го дела и вре­ме­ни; вме­сте с тем, если ты все­це­ло сосре­дото­чишь­ся на одном пред­ме­те и на одном лице, то я уже пред­став­ляю себе, насколь­ко бога­че и кра­соч­нее будет весь рас­сказ.

Одна­ко я вполне сознаю, сколь бес­стыд­но я посту­паю, во-пер­вых, взва­ли­вая на тебя такое бре­мя (ведь ты можешь отка­зать мне, сослав­шись на недо­ста­ток вре­ме­ни), затем к тому же тре­буя, чтобы ты меня про­слав­лял. Что если, по-тво­е­му, все это не заслу­жи­ва­ет столь вели­ко­го про­слав­ле­ния?

3. Но тому, кто одна­жды пере­шел гра­ни­цы скром­но­сти, над­ле­жит быть вполне бес­стыд­ным до кон­ца. Поэто­му еще и еще раз пря­мо про­шу тебя и про­слав­лять все это силь­нее, чем ты, быть может, наме­рен, и пре­не­бречь при этом зако­на­ми исто­рии⁷; ту при­язнь, о кото­рой ты так оча­ро­ва­тель­но напи­сал в неко­ем вступ­ле­нии, ука­зы­вая, что ты мог под­дать­ся ей не боль­ше, чем Ксе­но­фон­тов Гер­ку­лес Наслаж­де­нию⁸, — не пре­зи­рай, если она более насто­я­тель­но пре­по­ру­чит меня тебе, и сде­лай нашей друж­бе уступ­ки чуть-чуть более щед­рые, чем поз­во­лит исти­на. Если я уго­во­рю тебя пред­при­нять этот труд, то это будет, я убеж­ден, пред­мет, достой­ный тво­их спо­соб­но­стей и воз­мож­но­стей.

4. Собы­тия от нача­ла заго­во­ра и до мое­го воз­вра­ще­ния⁹, мне кажет­ся, могут запол­нить не осо­бен­но боль­шой труд; ты смо­жешь при этом исполь­зо­вать свое зна­ние пере­мен в обще­ст­вен­ной жиз­ни как при объ­яс­не­нии при­чин государ­ст­вен­ных пере­во­ротов, так и при ука­за­нии средств для исце­ле­ния от неду­гов, пори­цая то, что ты сочтешь заслу­жи­ваю­щим осуж­де­ния, и одоб­ряя, с изло­же­ни­ем сво­их взглядов, то, что будет нра­вить­ся; и если, по сво­е­му обык­но­ве­нию, ты при­зна­ешь нуж­ным гово­рить более сво­бод­но, то отме­тишь веро­лом­ство, коз­ни и пре­да­тель­ство мно­гих по отно­ше­нию ко мне. Мои беды при­да­дут тво­е­му изло­же­нию боль­шое раз­но­об­ра­зие, пол­ное свое­об­раз­ной при­вле­ка­тель­но­сти, кото­рая смо­жет силь­ней­шим обра­зом захва­тить вни­ма­ние чита­те­лей, если об этом напи­шешь ты. Ведь ничто не может доста­вить чита­те­лю боль­ше­го удо­воль­ст­вия, чем раз­но­об­ра­зие обсто­я­тельств и пре­врат­но­сти судь­бы. Хотя послед­ние и не были желан­ны­ми для меня, когда я испы­тал их, одна­ко читать о них будет при­ят­но, ибо вос­по­ми­на­ние о былых стра­да­ни­ях, когда нахо­дишь­ся в без­опас­но­сти, достав­ля­ет удо­воль­ст­вие.

5. Для про­чих же людей, кото­рые сами не испы­та­ли ника­ких непри­ят­но­стей и смот­рят на зло­клю­че­ния дру­гих без вся­кой скор­би¹⁰, при­ят­но даже самое сочув­ст­вие. Кого из нас не вос­хи­ща­ет — с при­ме­сью неко­то­рой жало­сти — зна­ме­ни­тый Эпа­ми­нонд, уми­раю­щий под Ман­ти­не­ей? Он велит извлечь стре­лу из сво­его тела толь­ко после того, как на его вопрос отве­ти­ли, что его щит цел; так что, даже стра­дая от раны, он уми­рал спо­кой­но и со сла­вой. Чье­го вни­ма­ния не воз­будит и не удер­жит чте­ние об изгна­нии и воз­вра­ще­нии Феми­сток­ла?¹¹ Ведь самый порядок лето­пи­сей не осо­бен­но удер­жи­ва­ет наше вни­ма­ние; это как бы пере­чис­ле­ние после­до­ва­тель­но­сти долж­ност­ных лиц; но измен­чи­вая и пест­рая жизнь выдаю­ще­го­ся чело­ве­ка часто вызы­ва­ет изум­ле­ние, чув­ство ожи­да­ния, радость, огор­че­ние, надеж­ду, страх; а если они завер­ша­ют­ся при­ме­ча­тель­ным кон­цом, то от чте­ния испы­ты­ва­ешь при­ят­ней­шее наслаж­де­ние.

6. Поэто­му для меня будет более жела­тель­ным, если ты решишь отде­лить от сво­его обшир­но­го сочи­не­ния, в кото­ром ты охва­ты­ва­ешь всю связь исто­ри­че­ских собы­тий, эту, сво­его рода, тра­гедию о делах и про­ис­ше­ст­ви­ях, отно­ся­щих­ся ко мне. Ведь в ней — раз­ные дея­ния и пере­ме­ны в реше­ни­ях и обсто­я­тель­ствах. Я не боюсь, если пока­жет­ся, буд­то я домо­га­юсь тво­е­го рас­по­ло­же­ния неко­то­рой малень­кой лестью, обна­ру­жи­вая свое жела­ние, чтобы меня воз­ве­ли­чил и про­сла­вил имен­но ты. Ведь ты не таков, чтобы не знать себе цены, и сочтешь ско­рее недоб­ро­же­ла­те­ля­ми тех, кто тобой не вос­хи­ща­ет­ся, неже­ли льсте­ца­ми тех, кто тебя вос­хва­ля­ет; и я не настоль­ко без­рас­суден, чтобы желать полу­чить веч­ную сла­ву бла­го­да­ря тому чело­ве­ку, кото­рый, наде­ляя меня, не заво­е­вал бы сла­вы и сво­е­му даро­ва­нию.

7. Ведь зна­ме­ни­тый Алек­сандр не из мило­сти поже­лал, чтобы имен­но Апел­лес нари­со­вал его, а Лисипп¹² изва­ял, — но пото­му что счи­тал, что их искус­ство послу­жит во сла­ву как им, так и ему. Но эти худож­ни­ки позна­ко­ми­ли людей, незна­ко­мых с ним, толь­ко с изо­бра­же­ни­ем его тела; если бы даже таких изо­бра­же­ний совер­шен­но не было, то слав­ные люди or это­го совсем не ста­нут менее извест­ны­ми. Спар­та­нец Аге­си­лай, не доз­во­лив­ший изо­бра­зить себя ни в живо­пи­си, ни в изва­я­нии, заслу­жи­ва­ет упо­ми­на­ния не менее, неже­ли те, кто очень ста­рал­ся об этом; ведь одна книж­ка Ксе­но­фон­та¹³, вос­хва­ля­ю­щая это­го царя, лег­ко пре­взо­шла все кар­ти­ны и ста­туи. Если я зай­му место в тво­их сочи­не­ни­ях, а не в чужих, то это будет иметь для меня боль­шое зна­че­ние и в смыс­ле искрен­ней радо­сти и для досто­ин­ства памя­ти обо мне, ибо мне будет уде­ле­на не толь­ко часть тво­е­го даро­ва­ния, как Тимо­ле­он­ту Тиме­ем¹⁴ или Феми­сто­клу Геро­до­том, но так­же авто­ри­тет само­го слав­но­го и само­го вид­но­го чело­ве­ка, извест­но­го по вели­чай­шим и важ­ней­шим государ­ст­вен­ным дея­ни­ям и снис­кав­ше­го одоб­ре­ние вме­сте с луч­ши­ми людь­ми.

Таким обра­зом, по-види­мо­му, это будет для меня не толь­ко голос гла­ша­тая — этим был Гомер для Ахил­ла, как ска­зал Алек­сандр, при­быв в Сигей¹⁵, но и вес­кое свиде­тель­ство слав­но­го и вели­ко­го чело­ве­ка. Ведь мне нра­вит­ся у Невия¹⁶ зна­ме­ни­тый Гек­тор, кото­рый раду­ет­ся не толь­ко тому, что он «про­слав­ля­ет­ся», но при­бав­ля­ет: «про­слав­лен­ным мужем».

8. Если же я не добьюсь от тебя это­го, то есть, если тебе поме­ша­ет что-либо (ибо недо­пу­сти­мо, дума­ет­ся мне, чтобы я не добил­ся от тебя про­си­мо­го), то я, воз­мож­но, буду вынуж­ден сде­лать то, что неко­то­рые часто осуж­да­ют: я напи­шу о себе сам¹⁷ по при­ме­ру мно­гих и слав­ных мужей. Но, как это ясно тебе, в повест­во­ва­нии тако­го рода кро­ют­ся сле­дую­щие недо­стат­ки: когда пишешь о самом себе, то необ­хо­ди­мо быть скром­нее, если есть за что похва­лить, и про­пу­стить, если есть что поста­вить в вину. Вдо­ба­вок — мень­ше веры, мень­ше авто­ри­те­та, и, нако­нец, мно­гие уко­ря­ют тебя, гово­ря, что гла­ша­таи на гим­на­сти­че­ских играх более скром­ны: воз­ло­жив вен­ки на про­чих победи­те­лей и гром­ким голо­сом назвав их по име­ни, они сами, полу­чая венок перед окон­ча­ни­ем игр, обра­ща­ют­ся к дру­го­му гла­ша­таю, чтобы не объ­яв­лять сво­им голо­сом о соб­ст­вен­ной победе.

9. Это­го я хочу избе­жать и избег­ну, если ты при­мешь мое пред­ло­же­ние, о чем я и про­шу тебя.

А чтобы ты слу­чай­но не уди­вил­ся, поче­му, в то вре­мя как ты часто гово­рил мне о сво­ем наме­ре­нии самым тща­тель­ным обра­зом опи­сать замыс­лы и собы­тия мое­го вре­ме­ни, я теперь доби­ва­юсь это­го с таким ста­ра­ни­ем и так мно­го­слов­но, ска­жу, что я горю силь­ным жела­ни­ем и нетер­пе­ни­ем, о кото­ром я писал вна­ча­ле, ибо я неспо­ко­ен духом и хочу, чтобы про­чие люди узна­ли обо мне из тво­их книг еще при моей жиз­ни и чтобы я сам при жиз­ни насла­дил­ся сво­ей скром­ной сла­вой.

10. Напи­ши мне, пожа­луй­ста, если тебе не труд­но, что́ ты наме­рен сде­лать по это­му пово­ду. Если ты возь­мешь­ся за это, то я закон­чу запис­ки обо всех собы­ти­ях; если же ты откла­ды­ва­ешь это на дру­гое вре­мя, то я пере­го­во­рю с тобой при встре­че. Ты меж­ду тем не пре­кра­щай работы, отде­лы­вай нача­тое и будь мне дру­гом.