Письма Марка Туллия Цицерона

384. Сер­вию Суль­пи­цию Руфу, в Рим

Кум­ская усадь­ба, конец апре­ля 49 г.

Марк Тул­лий Цице­рон шлет при­вет Сер­вию Суль­пи­цию.

1. Мой близ­кий друг Гай Тре­ба­ций напи­сал мне, что ты его спра­ши­вал, где я, и огор­чен тем, что нездо­ро­вье не поз­во­ли­ло тебе повидать­ся со мной, когда я подъ­е­хал к Риму¹, и что в насто­я­щее вре­мя ты хотел бы побе­се­до­вать со мной, если бы я пере­ехал бли­же, о дол­ге каж­до­го из нас. О, если б мы, Сер­вий, мог­ли пого­во­рить друг с дру­гом, когда все было еще невреди­мо! Ведь имен­но так сле­ду­ет гово­рить. Мы бы, конеч­но, в чем-нибудь помог­ли падаю­ще­му государ­ству. Ведь я, даже отсут­ст­вуя, узнал, что ты, мно­го ранее пред­видя эти несча­стья, был защит­ни­ком мира и во вре­мя сво­его кон­суль­ства² и по окон­ча­нии его. Я же, хотя и одоб­рял твой замы­сел и был с тобой согла­сен, — не при­но­сил ника­кой поль­зы, ибо я при­шел позд­но, был оди­нок. Мне каза­лось, что я неопы­тен в этом деле; я попал в среду безум­ных людей, жаж­ду­щих сра­зить­ся. Теперь, так как мы, види­мо, уже ничем не можем помочь государ­ству, ты самый под­хо­дя­щий чело­век, с кото­рым мне, по-мое­му, сле­ду­ет побе­се­до­вать о том, не най­дет­ся ли чего-нибудь, в чем мы мог­ли бы поза­бо­тить­ся о самих себе, — не с целью удер­жать что-либо из сво­его было­го поло­же­ния, но чтобы пре­дать­ся скор­би с воз­мож­но боль­шей при­стой­но­стью. Ведь тебе хоро­шо извест­ны и при­ме­ры самых про­слав­лен­ных мужей, на кото­рых мы долж­ны быть похо­жи, и настав­ле­ния уче­ней­ших, кото­рых ты все­гда чтил. Ранее я сам напи­сал бы тебе, что ты пона­прас­ну явишь­ся в сенат или, вер­нее, в собра­ние сена­то­ров³, если бы я не опа­сал­ся оскор­бить того, кто про­сил меня под­ра­жать тебе⁴. Когда он про­сил меня быть в сена­те, я дал ему понять, что ска­жу всё то же, что было ска­за­но тобой о мире и об Испа­ни­ях.

2. Како­во поло­же­ние, ты видишь: после разде­ле­ния воен­ной вла­сти⁵ вой­на раз­го­ра­ет­ся во всем мире; Рим, лишен­ный зако­нов, лишен­ный пра­во­судия, лишен­ный закон­но­сти, лишен­ный дове­рия⁶, отдан на раз­граб­ле­ние и под­жо­ги. Поэто­му мне не может прий­ти на ум не толь­ко ниче­го, на что бы я наде­ял­ся, но так­же ниче­го, чего я бы теперь осме­лил­ся желать. Но если тебе, бла­го­ра­зум­ней­ше­му чело­ве­ку, кажет­ся полез­ным, чтобы мы пере­го­во­ри­ли, то, хотя я и думал уехать даже даль­ше от Рима⁷, самое имя кото­ро­го я теперь не хочу слы­шать, я все-таки при­еду побли­же. Я пору­чил Тре­ба­цию, в слу­чае, если бы ты захо­тел сооб­щить мне что-либо через него, не отка­зы­вать­ся. И, пожа­луй­ста, сде­лай это или же, если захо­чешь, при­шли ко мне кого-нибудь из пре­дан­ных тебе, чтобы и тебе не нуж­но было выез­жать из Рима и мне при­бли­жать­ся к нему. Тебе же я отдаю такую дань, какой, пожа­луй, тре­бую для себя, в пол­ной уве­рен­но­сти, что все люди одоб­рят все, что бы мы с тобой ни реши­ли по обо­юд­но­му согла­сию.