Письма Марка Туллия Цицерона

470. Луцию Папи­рию Пету, в Неа­поль

Тускуль­ская усадь­ба, нача­ло июля 46 г.

Цице­рон Папи­рию Пету при­вет.

1. Мне доста­ви­ло удо­воль­ст­вие твое пись­мо, в кото­ром я преж­де все­го полю­бил твою любовь, побудив­шую тебя напи­сать из опа­се­ния, как бы Силий¹ сво­им изве­ще­ни­ем не при­чи­нил мне неко­то­ро­го бес­по­кой­ства; об этом и ты писал мне ранее, даже два­жды с одним и тем же содер­жа­ни­ем, так что я лег­ко понял, что ты взвол­но­ван, и я тща­тель­но напи­сал тебе в ответ, чтобы, насколь­ко это воз­мож­но в таком деле и в такое вре­мя, либо осво­бо­дить тебя от этой заботы, либо хотя бы облег­чить.

2. Но раз ты так­же в послед­нем пись­ме даешь понять, как силь­но это забо­тит тебя, счи­тай, мой Пет, так: все, что толь­ко мож­но было сде­лать при помо­щи искус­ства, — ведь уже недо­ста­точ­но бить­ся посред­ст­вом сооб­ра­же­ний, сле­ду­ет выду­мать какую-нибудь хит­рость — итак, все, что толь­ко было воз­мож­но выра­ботать и выпол­нить для снис­ка­ния и при­вле­че­ния их² рас­по­ло­же­ния, с вели­чай­шим ста­ра­ни­ем было мной достиг­ну­то и не напрас­но, как я пола­гаю. Ведь меня так почи­та­ют, так ува­жа­ют все те, к кому бла­го­скло­нен Цезарь, что я могу счи­тать себя люби­мым ими. Прав­да, нелег­ко раз­ли­чить искрен­нюю и при­твор­ную любовь, раз­ве толь­ко насту­пит какое-нибудь поло­же­ние в таком роде, что, как золо­то при помо­щи огня, так истин­ное рас­по­ло­же­ние может быть позна­но в какой-нибудь опас­но­сти; про­чее — это общие при­зна­ки. Но я поль­зу­юсь одним осно­ва­ни­ем³, счи­тая, что любим от души и искрен­но: пото­му что и моя и их судь­ба тако­ва, что при­чи­ны для при­твор­ства нет.

3. Что же каса­ет­ся того, в чьих руках вся власть⁴, то не вижу ниче­го, вну­шаю­ще­го мне страх, раз­ве толь­ко то, что все нена­деж­но, так как ото­шли от закон­но­сти, и ни за что нель­зя пору­чить­ся, — како­во будет то, что зави­сит от доб­рой воли, не ска­жу — при­хо­ти дру­го­го. Одна­ко сам он не оскорб­лен мной ни в чем; ведь имен­но в этом деле я про­явил наи­выс­шую уме­рен­ность. Ведь подоб­но тому, как я неко­гда пола­гал, что мой долг — сво­бод­но гово­рить, раз бла­го­да­ря моим уси­ли­ям в государ­стве суще­ст­ву­ет сво­бо­да⁵, так с утра­той ее теперь — не гово­рить ниче­го, что оскор­би­ло бы образ мыс­лей или его или тех, кого он любит. Но если б я захо­тел избег­нуть нена­ви­сти — за неко­то­рые мет­кие или ост­ро­ум­ные выска­зы­ва­ния, мне бы сле­до­ва­ло отка­зать­ся от мол­вы о даро­ва­нии⁶. Если бы я мог, я не отверг бы это­го.

4. Меж­ду тем сам Цезарь обла­да­ет очень ост­рым суж­де­ни­ем и, подоб­но тому, как брат твой Сер­вий⁷, кото­рый по мое­му суж­де­нию, был обра­зо­ван­ней­шим чело­ве­ком, лег­ко ска­зал бы: «Этот стих не Плав­та, а этот — его», — пото­му что у него был изощ­рен­ный слух бла­го­да­ря вни­ма­тель­но­му отно­ше­нию к осо­бен­но­сти поэтов и при­выч­ке к чте­нию, — так, по слу­хам, Цезарь, хотя он уже и закон­чил свит­ки изре­че­ний⁸ обыч­но отбра­сы­ва­ет, если ему пре­под­но­сят как мое то, что не мое; теперь он дела­ет это тем чаще, что вме­сте со мной почти каж­дый день про­во­дят вре­мя его дру­зья. Но в раз­но­об­раз­ной беседе попа­да­ет­ся мно­гое, что, быть может, вся­кий раз как я ска­жу, не кажет­ся им несклад­ным и лишен­ным соли; это они ему и сооб­ща­ют вме­сте с осталь­ны­ми про­ис­ше­ст­ви­я­ми, — ведь так он сам и пору­чил. Так про­ис­хо­дит, что он не счи­та­ет нуж­ным слу­шать, если что-нибудь услы­шит обо мне, поми­мо это­го. По этой при­чине я совсем не при­бе­гаю к тво­е­му «Эно­маю», хотя ты и к месту при­ме­нил Акци­е­вы сти­хи⁹.

5. Но что за зависть? Или в чем мне теперь мож­но завидо­вать? Допу­сти, что все­му. Тако­го мне­ния, вижу я, были те фило­со­фы, кото­рые, мне кажет­ся, одни толь­ко и сохра­ня­ют силу доб­ле­сти, — что долг муд­ро­го — нести ответ­ст­вен­ность толь­ко за вину; от нее я, мне кажет­ся, сво­бо­ден вдвойне: и пото­му что дер­жал­ся того мне­ния, кото­рое было спра­вед­ли­вей­шим, и так как, видя недо­ста­точ­ность оплота для дости­же­ния это­го, не счел допу­сти­мым бороть­ся силой с более могу­ще­ст­вен­ны­ми; сле­до­ва­тель­но, за испол­не­ние дол­га чест­но­го граж­да­ни­на я, во вся­ком слу­чае, не заслу­жи­ваю пори­ца­ния. Оста­ет­ся, чтобы про­тив власт­ву­ю­щих я ниче­го не гово­рил или не делал глу­по, ниче­го необ­ду­ман­но; счи­таю, что и это долг муд­ро­го. За про­чее же, что вся­кий мне при­пи­шет, или как тот¹⁰ при­мет, или сколь доб­ро­со­вест­ны по отно­ше­нию ко мне те, кто вме­сте со мной живет и меня посто­ян­но почи­та­ет и ува­жа­ет, нести ответ­ст­вен­но­сти не могу.

6. Так и про­ис­хо­дит, что я уте­ша­юсь и созна­ни­ем чест­но­сти преж­них замыс­лов и уме­рен­но­стью в насто­я­щее вре­мя и отно­шу то срав­не­ние с Акци­ем уже не к зави­сти, но к уча­сти, кото­рая, пола­гаю, будучи невер­ной и сла­бой, долж­на как поток о ска­лу¹¹, раз­би­вать­ся о твер­дый и силь­ный дух. И в самом деле, тогда как памят­ни­ки гре­ков пол­ны того, как муд­рей­шие мужи пере­но­си­ли цар­скую власть хотя бы в Афи­нах или в Сира­ку­зах¹², когда они сами в неко­то­рой мере были сво­бод­ны­ми, в то вре­мя как их государ­ства были пора­бо­ще­ны, я буду счи­тать себя не в состо­я­нии защи­щать свое поло­же­ние так, чтобы и нико­го не оскор­бить и не посту­пить­ся сво­им досто­ин­ст­вом?

7. Теперь пере­хо­жу к тво­им шут­кам, раз ты после «Эно­мая» Акция ввел не ател­ла­ну, как неко­гда обыч­но посту­па­ли, а мим¹³, как дела­ют теперь. О каком пом­пи­ле ты мне тол­ку­ешь, о каком тун­це, о каком блюде соле­ной рыбы с сыром?¹⁴ Бла­го­да­ря моей покла­ди­сто­сти, рань­ше я это пере­но­сил; теперь поло­же­ние изме­ни­лось. Гир­ция и Дола­бел­лу счи­таю в ора­тор­ском искус­стве уче­ни­ка­ми, в устрой­стве обедов — учи­те­ля­ми. Ведь ты, я думаю, слы­хал, если к вам слу­чай­но все дохо­дит, что они у меня упраж­ня­ют­ся в про­из­не­се­нии речей, а я у них бываю на обедах. Но то, что ты клят­вен­но заяв­ля­ешь мне о непла­те­же­спо­соб­но­сти, не име­ет зна­че­ния; ведь тогда, когда ты обла­дал состо­я­ни­ем, оно дела­ло тебя более вни­ма­тель­ным бла­го­да­ря неболь­шим бары­шам; теперь же, хотя ты и теря­ешь иму­ще­ство так рав­но­душ­но, у тебя нет осно­ва­ний не счи­тать, что, при­ни­мая меня как гостя, ты при­ни­ма­ешь какую-то оцен­ку¹⁵; тем не менее от дру­га это более лег­кий удар, чем от долж­ни­ка.

8. Одна­ко я не стрем­люсь на такие обеды, чтобы были боль­шие остат­ки; то, что будет, пусть будет вели­ко­леп­ным и пыш­ным. Пом­ню, ты мне рас­ска­зы­вал об обеде у Фамеи¹⁶; пусть обед будет рань­ше; про­чее — таким же обра­зом. Если же ты насто­я­тель­но хочешь вер­нуть меня к обеду сво­ей мате­ри¹⁷, то я пере­не­су даже это. Ведь я хочу видеть чело­ве­ка, кото­рый осме­лил­ся бы пред­ло­жить мне то, о чем ты пишешь, или даже полип, подоб­ный выкра­шен­но­му кино­ва­рью Юпи­те­ру¹⁸. Поверь мне, не осме­лишь­ся. Перед моим при­ездом до тебя дой­дет мол­ва о моей новой пыш­но­сти; ее ты и испу­га­ешь­ся. И у тебя нет осно­ва­ний воз­ла­гать какую-либо надеж­ду на закус­ку¹⁹; всю ее я отме­нил; ведь я ранее обыч­но ослаб­лял свои силы оли­ва­ми и тво­ей лукан­ской кол­ба­сой.

9. Но что мы гово­рим об этом? Было бы толь­ко доз­во­ле­но туда к вам при­ехать; а ты (ведь я хочу рас­се­ять твои опа­се­ния) воз­вра­тись к ста­рин­ной соле­ной рыбе с сыром. Я при­чи­ню тебе один рас­ход — тем, что нуж­но будет нато­пить баню; про­чее — по мое­му обык­но­ве­нию; а все, что выше, — я пошу­тил.

10. Что каса­ет­ся Сели­ци­е­вой усадь­бы²⁰, то ты и тща­тель­но поза­бо­тил­ся и ост­ро­ум­ней­ше напи­сал. Поэто­му думаю отка­зать­ся от это­го дела: соли ведь доста­точ­но, здра­во­го смыс­ла мало.