Письма Марка Туллия Цицерона

229. Пуб­лию Волум­нию Евтра­пе­лу, в Рим

Кили­кия 51 г. (?)

Марк Цице­рон шлет при­вет Волум­нию¹.

1. Так как ты при­слал мне пись­мо без лич­но­го име­ни, по-дру­же­ски, как тебе и сле­до­ва­ло, я сна­ча­ла пред­по­ло­жил, не от сена­то­ра ли Волум­ния оно, с кото­рым я мно­го обща­юсь; потом ост­ро­умие² пись­ма заста­ви­ло меня понять, что оно от тебя. В этом пись­ме мне все было при­ят­но, кро­ме того, что ты, как упра­ви­тель, недо­ста­точ­но забот­ли­во защи­ща­ешь мои пра­ва соб­ст­вен­но­сти на соля­ные копи³; ведь ты гово­ришь, что как толь­ко я уехал, все ост­ро­ты всех, в том чис­ле и Сести­е­вы⁴, при­пи­сы­ва­ют­ся мне. Как? Ты это тер­пишь? Не защи­ща­ешь? Я, пра­во, наде­ял­ся, что оста­вил такие свое­об­раз­ные ост­ро­ты, что они могут быть узна­ны сра­зу.

2. Но когда в Риме суще­ст­ву­ют такие подон­ки, что нет ниче­го, как бы оно ни было чуж­до Кифе­ры, что бы не пока­за­лось кому-нибудь пре­лест­ным, бей­ся, если любишь меня, если ост­рая дву­смыс­лен­ность, если изящ­ная гипер­бо­ла, если тон­кая пара­грам­ма⁵, если смеш­ная неожи­дан­ность, если про­чее, что я в лице Анто­ния⁶, гово­ря о смеш­ном, разо­брал во вто­рой кни­ге «Об ора­то­ре», явно не будет искус­ным и изощ­рен­ным, бей­ся и клят­вен­но наста­и­вай, что это не мое. Что же каса­ет­ся тво­их сето­ва­ний на суд⁷, то я бес­по­ко­юсь мно­го мень­ше; по мне, пусть всех обви­ня­е­мых даже выта­щат за ноги⁸; пусть даже Селий⁹ будет столь крас­но­ре­чив, что смо­жет дока­зать, что он сво­бод­ный чело­век; не бес­по­ко­юсь. Про­шу тебя, будем защи­щать пра­ва соб­ст­вен­но­сти на ост­ро­умие любы­ми интер­дик­та­ми¹⁰; в этом отно­ше­нии тебя одно­го боюсь, пре­зи­раю про­чих. Дума­ешь, тебя высме­и­ва­ют? Толь­ко теперь пони­маю, что ты мудр.

3. Но, кля­нусь, без шут­ки, пись­мо твое пока­за­лось мне очень тон­ким и изящ­ным. Те сло­ва, хотя они и были смеш­ны­ми, каки­ми они и были, у меня одна­ко не вызва­ли сме­ха; я очень хочу, чтобы тот наш друг¹¹, как три­бун, обла­дал воз­мож­но бо́льшим досто­ин­ст­вом, и это как ради него само­го (он, как ты зна­ешь, поль­зу­ет­ся моей любо­вью), так, кля­нусь, и ради государ­ства, кото­рое, хотя оно и небла­го­дар­но по отно­ше­нию ко мне, я, пра­во, не пере­ста­ну любить. Ты же, мой Волум­ний, раз ты начал и видишь, что это мне при­ят­но, пиши мне воз­мож­но чаще о делах в Риме, о государ­ст­вен­ных делах; мне при­я­тен язык тво­их писем. Кро­ме того, уве­ще­вай и обо­д­ряй и скло­няй вполне на мою сто­ро­ну Дола­бел­лу¹², кото­рый, как я пони­маю и сужу, силь­ней­шим обра­зом ко мне стре­мит­ся и меня любит. Кля­нусь, не пото­му, чтобы чего-нибудь недо­ста­ва­ло, но пото­му, что я очень жаж­ду; мне кажет­ся, что мое бес­по­кой­ство не чрез­мер­но.