Письма Марка Туллия Цицерона

589. Титу Пом­по­нию Атти­ку, в Рим

Астур­ская усадь­ба, 9 мая 45 г.

1. Какое пори­ца­ние со сто­ро­ны Цеза­ря встре­тит мое про­слав­ле­ние¹, я понял из той кни­ги, кото­рую при­слал мне Гир­ций²; в ней он соби­ра­ет недо­стат­ки Като­на, но с вели­чай­ши­ми похва­ла­ми мне. Поэто­му я послал кни­гу Муске, чтобы он дал тво­им пере­пис­чи­кам. Ведь я хочу, чтобы она рас­про­стра­ня­лась; чтобы это было лег­че, ты отдашь при­ка­за­ние сво­им.

2. Часто пыта­юсь напи­сать сове­ща­тель­ное³; не нахо­жу ниче­го. Меж­ду тем в моем рас­по­ря­же­нии кни­ги и Ари­сто­те­ля и Фео­пом­па к Алек­сан­дру⁴. Но что сход­но­го? Они писа­ли так, чтобы это было и почет­но для них и при­ят­но Алек­сан­дру. Что в этом роде ты нахо­дишь? Мне, по край­ней мере, не при­хо­дит на ум ниче­го. Ты пишешь, что опа­са­ешь­ся, как бы и мое вли­я­ние и авто­ри­тет не умень­ши­лись от это­го мое­го горя⁵; я, со сво­ей сто­ро­ны, не знаю, в чем люди упре­ка­ют меня или чего они тре­бу­ют. Чтобы я не скор­бел? Как это воз­мож­но? Чтобы я не пал духом? Кто когда-либо в мень­шей сте­пе­ни? Пока я нахо­дил облег­че­ние в тво­ем доме, кого я не при­нял? Кто при­шел и полу­чил отказ? В Асту­ру я выехал от тебя. Те твои весе­лые, кото­рые пори­ца­ют меня, про­честь не могут столь­ко, сколь­ко я напи­сал. Насколь­ко это хоро­шо — совсем не отно­сит­ся к делу, но род писа­ний был таков, к како­му никто не был бы спо­со­бен, утра­тив при­сут­ст­вие духа. Трид­цать дней про­был я в садах. Кто без успе­ха поже­лал встре­чи или воз­мож­но­сти побе­се­до­вать со мной? Как раз теперь я читаю такое, пишу такое, что те, кто со мной, пере­но­сят досуг труд­нее, неже­ли я — труд.

3. Если кто-либо спра­ши­ва­ет, отче­го я не в Риме, — пото­му что пере­рыв⁶; поче­му я не в тех моих име­ньи­цах, пре­бы­ва­ние в кото­рых соот­вет­ст­ву­ет это­му вре­ме­ни года, — пото­му что мне было нелег­ко пере­но­сить ту мно­го­люд­ность. Итак, я там, где тот, кто счи­тал наи­луч­ши­ми Байи⁷, еже­год­но про­во­дил это вре­мя. Когда я при­еду в Рим, то меня не будут пори­цать ни выра­же­ни­ем лица, ни сло­ва­ми. Ту весе­лость, кото­рой я при­прав­лял печаль насто­я­ще­го вре­ме­ни, я утра­тил навсе­гда; посто­ян­ство и твер­дость духа и выска­зы­ва­ний не изме­нят мне.

4. Что каса­ет­ся садов Ска­пу­лы, — кажет­ся, мож­но достиг­нуть, отча­сти бла­го­да­ря тво­е­му вли­я­нию, отча­сти бла­го­да­ря мое­му, чтобы они были пре­до­став­ле­ны гла­ша­таю⁸. Если это­го не про­изой­дет, я не буду допу­щен. Если же я при­ду на тор­ги, то сво­им силь­ным жела­ни­ем пре­взой­ду сред­ства Ото­на. Ты пишешь мне о Лен­ту­ле⁹; дело не в нем. Толь­ко бы было надеж­ным дело с Фаб­е­ри­ем¹⁰ и ты бы ста­рал­ся, как ты и посту­па­ешь, — мы достиг­нем, чего хотим.

5. Ты спра­ши­ва­ешь, сколь­ко вре­ме­ни здесь; несколь­ко дней, но навер­ное не знаю. Как толь­ко решу, напи­шу тебе, а ты мне — сколь­ко вре­ме­ни ты про­будешь в заго­род­ной усадь­бе. В тот день, когда я посы­лаю тебе это, мне и пишут и сооб­ща­ют о Пилии и Атти­ке то же, что пишешь ты.