Сравнительные жизнеописания

Тит

1. С Фило­пе­ме­ном мы можем сопо­ста­вить Тита Квин­тия Фла­ми­ни­на, чья брон­зо­вая ста­туя, если кто захо­чет знать, каков он был с виду, сто­ит в Риме, пря­мо про­тив цир­ка, рядом с выве­зен­ным из Кар­фа­ге­на боль­шим Апол­ло­ном; над­пись на ней сде­ла­на по-гре­че­ски. Нра­вом, как рас­ска­зы­ва­ют, он был горяч и не знал меры ни в гне­ве, ни в мило­сти, но выра­жа­лось это по-раз­но­му: карал он мяг­ко и не был зло­па­мя­тен. В бла­го­де­я­ни­ях же, напро­тив, был неудер­жим и все­гда бла­го­же­ла­тель­но рас­по­ло­жен к тем, кому ока­зал одол­же­ние, как буд­то они сде­ла­ли доб­ро ему и состав­ля­ют луч­шее его при­об­ре­те­ние, все­гда готов прий­ти на помощь тем, кто преж­де поль­зо­вал­ся его услу­га­ми. Чело­век в выс­шей сте­пе­ни често­лю­би­вый и жад­ный до сла­вы, он хотел совер­шать бла­го­род­ные и вели­кие подви­ги сам, сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми сила­ми; те, кто в нем нуж­дал­ся, были ему более при­ят­ны, чем те, кто мог быть поле­зен ему само­му, так как в пер­вых он видел повод для про­яв­ле­ния вели­чия сво­ей души, во вто­рых — как бы сопер­ни­ков в сла­ве. С само­го дет­ства он вос­пи­ты­вал­ся для воен­ных трудов, ибо в ту пору Рим вел мно­го боль­ших войн, и моло­дых людей преж­де все­го учи­ли искус­ству вое­на­чаль­ни­ка. Во вре­мя вой­ны с Ган­ни­ба­лом Тит спер­ва слу­жил под нача­лом кон­су­ла Мар­цел­ла. Мар­целл попал в заса­ду и погиб, а Тит был назна­чен пра­ви­те­лем отби­то­го у вра­га Тарен­та и про­сла­вил­ся сво­им пра­во­суди­ем не мень­ше, чем воен­ны­ми подви­га­ми. За это его посла­ли во гла­ве пере­се­лен­цев в два горо­да, Нар­нию и Кос­су, и он был избран осно­ва­те­лем коло­нии¹.

2. Это-то боль­ше все­го и побуди­ло его, пере­шаг­нув через про­ме­жу­точ­ные, пред­на­зна­чен­ные для моло­дых долж­но­сти — народ­но­го три­бу­на, пре­то­ра и эди­ла, сра­зу счесть себя достой­ным кон­суль­ства, и он вер­нул­ся в Рим, сопро­вож­дае­мый пре­дан­ны­ми сто­рон­ни­ка­ми из чис­ла пере­се­лен­цев. Народ­ные три­бу­ны Фуль­вий и Маний вос­про­ти­ви­лись его наме­ре­нию, они счи­та­ли чудо­вищ­ным, чтобы моло­дой чело­век, еще не посвя­щен­ный в пер­вые таин­ства государ­ст­вен­но­го управ­ле­ния, вопре­ки зако­нам, силою домо­гал­ся выс­шей долж­но­сти. Тогда сенат пре­до­ста­вил решить вопрос Народ­но­му собра­нию, и, хотя Титу не было еще трид­ца­ти лет², народ избрал его кон­су­лом вме­сте с Секс­том Эли­ем. Ему выпал жре­бий вое­вать с Филип­пом и македо­ня­на­ми, и это было чудес­ной уда­чей для рим­лян, пото­му что для вой­ны с этим наро­дом им не нужен был пол­ко­во­дец, во всем пола­гаю­щий­ся лишь на силу, напро­тив — успе­ха ско­рее мож­но было добить­ся убеж­де­ни­ем и пере­го­во­ра­ми. Македон­ская дер­жа­ва дава­ла Филип­пу доста­точ­но вой­ска для одно­го сра­же­ния, но в слу­чае дли­тель­ной вой­ны все попол­не­ние фалан­ги, снаб­же­ние день­га­ми и сна­ря­же­ни­ем, убе­жи­ща, где мож­но было бы укрыть­ся, зави­се­ли от гре­ков, и если бы не уда­лось отре­зать Гре­цию от Филип­па, судь­ба вой­ны не реши­лась бы одним сра­же­ни­ем. Ни разу до это­го Гре­ция не сопри­ка­са­лась так близ­ко с Римом и тогда впер­вые ока­за­лась заме­шан­ной в его дела, и не будь рим­ский пол­ко­во­дец от при­ро­ды чело­ве­ком вели­ко­душ­ным, чаще обра­щаю­щим­ся к речам, чем к ору­жию, не будь он так убеди­те­лен в сво­их прось­бах и так отзыв­чив к чужим прось­бам, не будь он так настой­чив, защи­щая спра­вед­ли­вость, — Гре­ция отнюдь не столь лег­ко пред­по­чла бы новую чуже­зем­ную власть преж­ней, при­выч­ной. Это станет ясным из рас­ска­за о делах Тита.

3. Зная, что его пред­ше­ст­вен­ни­ки — сна­ча­ла Суль­пи­ций, а потом Пуб­лий втор­га­лись в Македо­нию и начи­на­ли воен­ные дей­ст­вия слиш­ком позд­но, что они тра­ти­ли вре­мя попу­сту, оспа­ри­вая у про­тив­ни­ка выгод­ные пози­ции и всту­пая с ним в мел­кие стыч­ки из-за дорог и под­во­за про­ви­ан­та, Тит счи­тал невоз­мож­ным, сле­дуя их при­ме­ру, про­ве­сти год дома, при­ни­мая поче­сти и зани­ма­ясь государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, и лишь затем высту­пить в поход, выга­ды­вая таким обра­зом еще год вла­сти: год он был бы кон­су­лом и год — глав­но­ко­ман­дую­щим. Напро­тив, страст­но желая исполь­зо­вать свою власть для вой­ны, он отка­зал­ся от поче­стей в Риме, испро­сил у сена­та поз­во­ле­ние, чтобы его брат Луций отпра­вил­ся вме­сте с ним в долж­но­сти началь­ни­ка флота, выбрал из чис­ла вои­нов, под коман­до­ва­ни­ем Сци­пи­о­на победив­ших Гасдру­ба­ла в Испа­нии и само­го Ган­ни­ба­ла в Афри­ке, тех, кто сохра­нил еще храб­рость, кре­пость и силу, и с этим трех­ты­сяч­ным отрядом, обра­зо­вав­шим как бы ядро вой­ска, бла­го­по­луч­но пере­пра­вил­ся в Эпир. Пуб­лий уже дол­гое вре­мя сто­ял лаге­рем про­тив Филип­па, кото­рый удер­жи­вал тес­ные про­хо­ды у реки Апсо­са. Непри­ступ­ность непри­я­тель­ских пози­ций ско­вы­ва­ла Пуб­лия, и Тит, при­няв вой­ско, отпу­стил Пуб­лия и велел раз­ведать мест­ность. Она была так же непри­ступ­на, как Тем­пы³, но лише­на тех пре­крас­ных дере­вьев, зеле­ных лесов, при­ят­ных мест для отды­ха и души­стых лугов, каки­ми сла­вит­ся доли­на Пенея. Высо­кие горы, под­ни­ма­ясь с обе­их сто­рон, обра­зу­ют широ­кое и глу­бо­кое уще­лье, по кото­ро­му несет­ся Апсос, стре­ми­тель­но­стью и всем сво­им видом напо­ми­ная Пеней, и зали­ва­ет подош­вы гор, остав­ляя толь­ко узкую каме­ни­стую тро­пу вдоль реки; по ней и так-то нелег­ко прой­ти вой­ску, а если ее охра­ня­ют, то она и вовсе непро­хо­ди­ма.

4. Неко­то­рые сове­то­ва­ли Титу пове­сти вой­ско без­опас­ной и лег­кой доро­гой в обход, через Дас­са­ре­ти­ду к Лику. Но Тит опа­сал­ся, что ока­зав­шись вда­ли от моря в бес­плод­ных и нищих кра­ях, гонясь за Филип­пом, укло­ня­ю­щим­ся от сра­же­ния, он оста­нет­ся без хле­ба и, подоб­но сво­е­му пред­ше­ст­вен­ни­ку, вынуж­ден будет отой­ти назад к морю, так ниче­го и не добив­шись, а пото­му решил силою про­ло­жить себе путь через горы. Но так как в уще­лье засел со сво­ей фалан­гой Филипп, на рим­лян со всех сто­рон поле­те­ли стре­лы и копья, посы­па­лись уда­ры, завя­за­лись жесто­кие стыч­ки, уби­тые пада­ли с обе­их сто­рон, и кон­ца сра­же­нию не было вид­но. И тут к Титу яви­лось несколь­ко тамош­них пас­ту­хов. Они сооб­щи­ли, что есть околь­ный путь, не заме­чен­ный вра­га­ми, и обе­ща­ли про­ве­сти рим­лян так, чтобы самое боль­шее на тре­тий день добрать­ся до вер­шин. Свиде­те­лем сво­ей вер­но­сти Риму и пору­чи­те­лем они назва­ли Харо­па, сына Маха­та, пер­во­го чело­ве­ка в Эпи­ре, сочув­ст­во­вав­ше­го рим­ля­нам и тай­ком — из стра­ха перед Филип­пом — им содей­ст­во­вав­ше­го. Тит пове­рил ему и послал с про­вод­ни­ка­ми одно­го из воен­ных три­бу­нов во гла­ве четы­рех тысяч пеших и трех­сот всад­ни­ков. Их пове­ли свя­зан­ные по рукам пас­ту­хи. Днем вои­ны укры­ва­лись в пеще­рах или в лес­ной чаще, ночью пере­дви­га­лись при све­те луны (было как раз пол­но­лу­ние). Отпра­вив этот отряд, Тит дал все­му вой­ску двух­днев­ный отдых и тре­во­жил вра­га лишь незна­чи­тель­ны­ми пере­стрел­ка­ми, а на заре того дня, когда послан­ные в обход долж­ны были пока­зать­ся на вер­ши­нах, разом дви­нул всю свою пехоту — и тяже­лую и лег­кую. Разде­лив вой­ско на три части, Тит под стре­ла­ми македо­нян сам повел выстро­ен­ные в колон­ну когор­ты вдоль реки к тес­ни­нам, пре­одоле­вая сопро­тив­ле­ние вра­гов, а осталь­ные два отряда одно­вре­мен­но по обе сто­ро­ны от него упор­но караб­ка­лись по кру­че, ста­ра­ясь не отстать; меж­ду тем взо­шло солн­це, и вда­ли пока­зал­ся лег­кий дымок, похо­жий на гор­ный туман, но македо­няне его не заме­ча­ли, он под­ни­мал­ся у них за спи­ною над вер­ши­на­ми, уже захва­чен­ны­ми непри­я­те­лем. Рим­ляне еще в этом сомне­ва­лись и сре­ди труд­но­стей сра­же­ния пока толь­ко наде­я­лись на испол­не­ние сво­их жела­ний. Когда же дым уси­лил­ся и, затем­няя воздух, под­нял­ся боль­ши­ми клу­ба­ми над всей мест­но­стью и ста­ло оче­вид­ным, что огонь раз­веден рука­ми дру­зей, рим­ляне с воин­ст­вен­ным кли­чем рину­лись на вра­гов и с новы­ми сила­ми ста­ли тес­нить их к ска­лам, а те, кто был на вер­ши­нах, поза­ди вра­га, отве­ча­ли им свер­ху таким же кли­чем.

5. Тот­час все македо­няне обра­ти­лись в стре­ми­тель­ное бег­ство, но уби­ты­ми пало не более двух тысяч: пере­се­чен­ная мест­ность дела­ла пого­ню невоз­мож­ной. Рим­ляне захва­ти­ли день­ги, палат­ки и рабов, овла­де­ли про­хо­да­ми в горах и дви­ну­лись через Эпир в стро­гом поряд­ке. Их само­об­ла­да­ние было так вели­ко, что, нахо­дясь вда­ли от моря и сво­их кораб­лей, не полу­чив месяч­но­го пай­ка и не имея воз­мож­но­сти купить вдо­воль хле­ба, они тем не менее удер­жа­лись от гра­бе­жа, хотя стра­на сули­ла бога­тую добы­чу. Дело в том, что Филипп, про­хо­дя через Фес­са­лию, вел себя как бег­лец — уго­нял жите­лей из горо­дов в горы, горо­да жег, а иму­ще­ство, бро­шен­ное жите­ля­ми пото­му ли, что его было слиш­ком мно­го, или же пото­му, что оно было слиш­ком тяже­лым, отда­вал сво­им вои­нам на раз­граб­ле­ние, слов­но уже усту­пая стра­ну рим­ля­нам. Узнав об этом, Тит заго­рел­ся често­лю­би­ем и стал убеж­дать сол­дат щадить стра­ну, по кото­рой они идут: ведь она отда­на им и ста­ла их соб­ст­вен­но­стью. Ско­ро рим­ляне смог­ли убедить­ся, какие пре­иму­ще­ства дают им выдерж­ка и порядок. Как толь­ко они подо­шли к Фес­са­лии, ее горо­да нача­ли при­со­еди­нять­ся к ним, гре­ки к югу от Фер­мо­пил с нетер­пе­ни­ем жда­ли Тита, чтобы всту­пить с ним в союз, ахей­цы, разо­рвав согла­ше­ние с Филип­пом, реши­ли вое­вать про­тив него на сто­роне рим­лян. Жите­ли Опун­та, кото­рым это­лий­цы, в то вре­мя храб­ро сра­жав­ши­е­ся вме­сте с рим­ля­на­ми, пред­ло­жи­ли взять город под свою защи­ту, отве­ти­ли отка­зом, посла­ли за Титом и вве­ри­ли ему свою судь­бу. Рас­ска­зы­ва­ют про Пир­ра, что, когда ему впер­вые при­шлось наблюдать бое­вой порядок рим­ских войск, он ска­зал, что строй этих вар­ва­ров не кажет­ся ему вар­вар­ским; и у гре­ков, впер­вые встре­чаю­щих­ся с Титом, неволь­но выры­ва­лось такое же вос­кли­ца­ние. Ведь они от македо­нян слы­ша­ли, что пред­во­ди­тель вар­вар­ско­го вой­ска раз­ру­ша­ет все на сво­ем пути и пора­бо­ща­ет жите­лей силою ору­жия, и они были пора­же­ны, когда затем встре­ти­лись с чело­ве­ком моло­дых лет и при­ят­ной наруж­но­сти, без вся­ко­го чуже­зем­но­го выго­во­ра изъ­яс­ня­ю­щим­ся по-гре­че­ски и стре­мя­щим­ся к истин­ной сла­ве; оча­ро­ван­ные, они воз­вра­ща­лись к себе, без меры вос­хва­ля­ли Тита и гово­ри­ли, что в нем они нашли бор­ца за свою сво­бо­ду. Когда, встре­тив­шись с Филип­пом⁴, поже­лав­шим всту­пить с ним в пере­го­во­ры, Тит пред­ло­жил ему мир и друж­бу при усло­вии, что тот вернет гре­кам неза­ви­си­мость и выведет кара­уль­ные отряды из гре­че­ских горо­дов, а Филипп это­го усло­вия не при­нял, все, даже при­вер­жен­цы Филип­па, поня­ли, что рим­ляне при­шли вое­вать не про­тив Гре­ции, а про­тив Македо­нии за осво­бож­де­ние Гре­ции.

6. Все гре­че­ские горо­да без сопро­тив­ле­ния пере­хо­ди­ли на сто­ро­ну рим­лян. Когда же Тит мир­но всту­пил в Бео­тию, ему навстре­чу вышли знат­ные фиван­цы; хотя, бла­го­да­ря уси­ли­ям Бра­хил­ла, они сочув­ст­во­ва­ли Македо­нии, Тита они при­вет­ст­во­ва­ли радуш­но и почти­тель­но, давая понять, что дру­же­ст­вен­но отно­сят­ся к обе­им вою­ю­щим сто­ро­нам. Тит любез­но их при­нял, отве­тил на при­вет­ст­вие и спо­кой­но про­дол­жал путь, то зада­вая им вопро­сы, то сам при­ни­ма­ясь рас­ска­зы­вать, чтобы выга­дать вре­мя и дать вои­нам под­тя­нуть­ся после совер­шен­но­го пере­хо­да. Так во гла­ве сво­его отряда он вошел в город вме­сте с фиван­ца­ми, кото­рым это было не по душе, но вос­про­ти­вить­ся они не реши­лись, пото­му что за Титом сле­до­ва­ло зна­чи­тель­ное чис­ло вои­нов. И все же Тит высту­пил в Собра­нии и стал убеж­дать фиван­цев при­нять сто­ро­ну рим­лян, слов­но город уже и без того не был в его вла­сти. Его под­дер­жи­вал царь Аттал⁵, но, види­мо, желая пред­стать в гла­зах Тита как мож­но более крас­но­ре­чи­вым, он забыл о сво­их годах — во вре­мя речи у него то ли нача­лось голо­во­кру­же­ние, то ли слу­чил­ся удар, и, вне­зап­но лишив­шись чувств, он упал; вско­ре его пере­пра­ви­ли морем в Азию, где он и умер. Бео­тий­цы же при­со­еди­ни­лись к рим­ля­нам.

7. Филипп отпра­вил в Рим послов, и Тит тоже послал от себя несколь­ко чело­век про­сить сенат про­длить срок его пол­но­мо­чий, если вой­на затя­нет­ся, а в слу­чае отка­за — поз­во­лить ему заклю­чить мир: в сво­ем край­нем често­лю­бии он боял­ся, что вме­сто него при­шлют дру­го­го пол­ко­во­д­ца и тем лишат его сла­вы. Дру­зья Тита доби­лись сво­его, и Филип­пу было в его прось­бах отка­за­но, а за Титом остав­ле­но пред­во­ди­тель­ство в Македон­ской войне. Как толь­ко Тит полу­чил поста­нов­ле­ние сена­та, он, пол­ный надежд, тот­час дви­нул­ся на Филип­па в Фес­са­лию с два­дца­тью шестью тыся­ча­ми вои­нов, сре­ди кото­рых было шесть тысяч пеших и четы­ре­ста кон­ных это­лий­цев. При­бли­зи­тель­но таки­ми же сила­ми рас­по­ла­гал и Филипп. Дви­га­ясь навстре­чу друг дру­гу, они сошлись у Скотус­сы, там наме­ре­ва­ясь дать реши­тель­ное сра­же­ние; вопре­ки ожи­да­ни­ям, вои­ны не боя­лись близ­ко­го сосед­ства с непри­я­те­лем, напро­тив, это испол­ня­ло их еще боль­шей отва­гой и реши­мо­стью, ибо рим­ляне меч­та­ли одо­леть македо­нян, кото­рые сла­ви­лись в Ита­лии бла­го­да­ря доб­ле­сти и мощи Алек­сандра, а македо­няне, ста­вя рим­лян выше пер­сов, наде­я­лись в слу­чае победы воз­не­сти Филип­па пре­вы­ше само­го Алек­сандра. Тит при­зы­вал вои­нов быть осо­бен­но храб­ры­ми и муже­ст­вен­ны­ми, ибо им пред­сто­ит сра­зить­ся с самым достой­ным про­тив­ни­ком на под­мост­ках луч­ше­го теат­ра — на зем­ле Элла­ды. Филипп тоже начал было речь, какую обык­но­вен­но гово­рят, чтобы обо­д­рить сол­дат перед бит­вой, но при этом, то ли слу­чай­но, то ли в неумест­ной спеш­ке, взо­брал­ся, вый­дя из лаге­ря, на холм, кото­рый слу­жил могиль­ной насы­пью, и вой­ско его, увидев в этом дур­ное пред­зна­ме­но­ва­ние, впа­ло в глу­бо­кое уны­ние. Сму­тил­ся и сам Филипп и пере­ждал этот день, не начи­ная сра­же­ния.

8. На заре сле­дую­ще­го дня после сырой и дожд­ли­вой ночи обла­ка сгу­сти­лись в туман, и вся доли­на покры­лась мра­ком, непро­ни­цае­мая пеле­на, спу­стив­ша­я­ся с гор, разде­ли­ла лаге­ри, так что даже с наступ­ле­ни­ем утра вся мест­ность оста­ва­лась скры­той во мгле. Выслан­ные с обе­их сто­рон для засад и раз­вед­ки вои­ны вско­ре столк­ну­лись друг с дру­гом и всту­пи­ли в бой непо­да­ле­ку от так назы­вае­мых Кинос­ке­фал, полу­чив­ших свое имя за сход­ство с соба­чьи­ми голо­ва­ми⁶, — частых ост­ро­вер­хих хол­мов, тяну­щих­ся ряда­ми друг под­ле дру­га. Как все­гда быва­ет на пере­се­чен­ной мест­но­сти, бег­ство попе­ре­мен­но сме­ня­лось пре­сле­до­ва­ни­ем, и тем, кого тес­ни­ли и кому при­хо­ди­лось отсту­пать, оба пол­ко­во­д­ца вре­мя от вре­ме­ни посы­ла­ли под­мо­гу, но лишь когда туман рас­се­ял­ся и ста­ло вид­но, что про­ис­хо­дит, они вве­ли в бой все вой­ска. На пра­вом кры­ле пре­иму­ще­ство было на сто­роне Филип­па, кото­рый бро­сил всю свою фалан­гу на рим­лян и погнал их вниз по скло­ну хол­ма, они не выдер­жа­ли натис­ка сомкну­тых щитов и силы уда­ра сарисс. Оста­вив раз­би­тое кры­ло, Тит быст­ро поска­кал к дру­го­му, где непри­я­тель­ский строй был рас­тя­нут, и там напал на македо­нян, кото­рым хол­ми­стая мест­ность меша­ла обра­зо­вать фалан­гу и сомкнуть на всю глу­би­ну ряды, что состав­ля­ло глав­ную силу их бое­во­го поряд­ка, ибо драть­ся вру­ко­паш­ную они не мог­ли из-за тяже­ло­го, ско­вы­ваю­ще­го дви­же­ния ору­жия. Поис­ти­не фалан­га напо­ми­на­ет могу­че­го зве­ря: она неуяз­ви­ма до тех пор, пока пред­став­ля­ет собою еди­ное тело, но если ее рас­чле­нить, каж­дый сра­жаю­щий­ся лиша­ет­ся силы, пото­му что они силь­ны не каж­дый сам по себе, а вза­им­ной под­держ­кой. Вско­ре македо­няне обра­ти­лись в бег­ство, часть рим­лян нача­ла пре­сле­до­вать бегу­щих, а осталь­ные уда­ри­ли во фланг тем, кто успеш­но сра­жал­ся на пра­вом кры­ле, и ско­ро опро­ки­ну­ли недав­них победи­те­лей и заста­ви­ли их бежать, бро­сая ору­жие. Пало не менее вось­ми тысяч чело­век, око­ло пяти тысяч было взя­то в плен. Одна­ко Филипп бла­го­по­луч­но ушел, и в этом вино­ва­ты это­лий­цы, кото­рые бро­си­лись гра­бить и разо­рять непри­я­тель­ский лагерь, когда рим­ляне еще пре­сле­до­ва­ли раз­би­то­го вра­га, так что, вер­нув­шись, рим­ляне уже ниче­го для себя не нашли.

9. Это послу­жи­ло нача­лом раздо­ров и вза­им­ных обви­не­ний. Впо­след­ст­вии это­лий­цы все боль­ше и боль­ше раз­дра­жа­ли Тита, при­пи­сы­вая себе честь победы; они суме­ли так про­сла­вить­ся сре­ди гре­ков, что, вос­пе­вая или опи­сы­вая это собы­тие, их пер­вы­ми упо­ми­на­ли и поэты и люди, чуж­дые поэ­зии. Наи­боль­шую извест­ность при­об­ре­ла сле­дую­щая эпи­грам­ма:

Эти стро­ки напи­сал Алкей; изде­ва­ясь над Филип­пом, он силь­но пре­уве­ли­чил чис­ло уби­тых; сти­хи повто­ря­ли все и повсюду, и это более огор­ча­ло Тита, неже­ли Филип­па. Филипп толь­ко посме­ял­ся над Алке­ем, отве­тив ему дву­сти­ши­ем:

Тит, ста­рав­ший­ся снис­кать доб­рую сла­ву у гре­ков, был этим в выс­шей сте­пе­ни воз­му­щен. Поэто­му в даль­ней­шем он дей­ст­во­вал само­сто­я­тель­но, не счи­та­ясь с это­лий­ца­ми. Те были недо­воль­ны, и, когда Тит при­нял посоль­ство македо­нян и начал пере­го­во­ры о мире, это­лий­цы пусти­лись по всем горо­дам Гре­ции, гро­мо­глас­но обви­няя Тита в том, что он про­да­ет Филип­пу мир, тогда как в его силах выкор­че­вать с кор­нем вой­ну и низ­верг­нуть дер­жа­ву, впер­вые пора­бо­тив­шую эллин­ский мир. Речи это­лий­цев сму­ща­ли союз­ни­ков рим­ско­го наро­да, но Филипп сам уни­что­жил все подо­зре­ния, отдав себя и свое государ­ство во власть Тита и рим­лян. Вот на каких усло­ви­ях Тит заклю­чил мир: он вер­нул Филип­пу Македон­ское цар­ство, но при­ка­зал ему не вме­ши­вать­ся в дела Гре­ции, нало­жил на него кон­три­бу­цию в тыся­чу талан­тов, отнял флот, оста­вив лишь десять кораб­лей, взял залож­ни­ком одно­го из двух его сыно­вей, Демет­рия, и отпра­вил его в Рим. Тит не толь­ко наи­луч­шим обра­зом исполь­зо­вал сло­жив­ши­е­ся обсто­я­тель­ства, но и пред­видел буду­щее: дело в том, что афри­ка­нец Ган­ни­бал, злей­ший враг рим­лян, нахо­див­ший­ся в изгна­нии, был в ту пору при дво­ре царя Антио­ха и побуж­дал его дей­ст­во­вать, пока сча­стье бла­го­при­ят­ст­ву­ет его начи­на­ни­ям. Антиох, за свои вели­кие дела про­зван­ный Вели­ким, и сам думал о все­мир­ном гос­под­стве и с осо­бен­ной враж­дою взи­рал на рим­лян. И если бы Тит не при­нял все­го это­го в сооб­ра­же­ние и не выка­зал бла­го­ра­зу­мия, пой­дя на заклю­че­ние мира, к про­дол­жаю­щей­ся войне с Филип­пом при­ба­ви­лась бы вой­на с Антиохом в Гре­ции, эти в то вре­мя силь­ней­шие и могу­ще­ст­вен­ней­шие цари объ­еди­ни­лись бы для борь­бы про­тив Рима и рим­ля­нам сно­ва при­шлось бы пере­жить испы­та­ния и опас­но­сти не мень­шие, чем в войне с Ган­ни­ба­лом. Тит вовре­мя уста­но­вил мир, разде­лив­ший две вой­ны, и покон­чил с преды­ду­щей, преж­де чем нача­лась сле­дую­щая, тем самым лишив Филип­па его послед­ней надеж­ды, Антио­ха — пер­вой и глав­ной.

10. Отря­жен­ное сена­том посоль­ство из деся­ти чело­век пред­ло­жи­ло Титу дать неза­ви­си­мость всей Гре­ции, но оста­вить вой­ска в Корин­фе, Хал­киде и Демет­ри­а­де⁷, чтобы обез­опа­сить себя от Антио­ха, и тут это­лий­цы ста­ли откры­то воз­му­щать горо­да и гро­мо­глас­но обви­нять Тита, тре­буя, чтобы он снял с Гре­ции око­вы (так Филипп назы­вал выше­упо­мя­ну­тые горо­да), и вопро­шая гре­ков, нра­вит­ся ли им носить тепе­реш­ние колод­ки, более глад­кие, но гораздо более тяже­лые, чем те, что они носи­ли рань­ше, и по-преж­не­му ли они счи­та­ют Тита сво­им бла­го­де­те­лем за то, что, раз­вя­зав Гре­ции ноги, он наки­нул верев­ку ей на шею. Тита жесто­ко удру­ча­ли эти напад­ки, он дол­го убеж­дал сенат и, нако­нец, добил­ся раз­ре­ше­ния осво­бо­дить от рим­ских кара­уль­ных отрядов и эти три горо­да, чтобы милость, кото­рую он ока­зал гре­кам, была дей­ст­ви­тель­но пол­ной. И вот нача­лись Ист­мий­ские игры, и на риста­ли­ще огром­ные тол­пы наро­да сиде­ли и смот­ре­ли на гим­на­сти­че­ские состя­за­ния — ведь Гре­ция справ­ля­ла этот празд­ник, поло­жив конец мно­го­лет­ним вой­нам, во вре­мя проч­но­го мира и в надеж­де на свое осво­бож­де­ние, — и вдруг при зву­ке тру­бы, при­звав­шей всех к мол­ча­нию, на середи­ну вышел гла­ша­тай и объ­явил, что рим­ский сенат и Тит Квин­тий, глав­но­ко­ман­дую­щий и кон­сул⁸, победив царя Филип­па и македо­нян, воз­вра­ща­ют неза­ви­си­мость и пра­во жить по оте­че­ским зако­нам корин­фя­нам, локрий­цам, фокей­цам, эвбей­цам, ахей­цам, жите­лям Фтии, Маг­не­сии, Фес­са­лии и Перре­бии, осво­бож­да­ют их от постоя войск и от пода­тей. Одна­ко на пер­вый раз не все доста­точ­но ясно рас­слы­ша­ли сло­ва гла­ша­тая, и сре­ди собрав­ших­ся на риста­ли­ще под­ня­лось вол­не­ние и шум: удив­ля­лись, пере­спра­ши­ва­ли, тре­бо­ва­ли повто­рить; когда же вос­ста­но­ви­лась тиши­на и гла­ша­тай гром­ко повто­рил ска­зан­ное, так что услы­ша­ли все, раздал­ся радост­ный крик такой неве­ро­ят­ной силы, что он доле­тел до моря, весь театр встал, нико­му уже не было дела до состя­за­ний, все рва­лись при­вет­ст­во­вать спа­си­те­ля и защит­ни­ка Гре­ции. Тут мож­но было наблюдать явле­ние, кото­рое часто при­во­дят как при­мер огром­ной силы чело­ве­че­ско­го голо­са: воро­ны, про­ле­тав­шие над тол­пой, упа­ли на риста­ли­ще. При­чи­на тому — раз­рыв возду­ха, ибо когда разда­ет­ся силь­ный и гром­кий звук, он раз­ры­ва­ет воздух, кото­рый боль­ше не может под­дер­жи­вать летя­щих, и те слов­но про­ва­ли­ва­ют­ся в пустоту и гиб­нут, падая на зем­лю. Воз­мож­но, прав­да, что они пада­ют, насмерть пора­жен­ные уда­ром, слов­но прон­зен­ные стре­лой. Воз­мож­но так­же, что в этих слу­ча­ях воз­ни­ка­ет вра­ще­ние возду­ха, подоб­но тому, как силь­ное вол­не­ние на море рож­да­ет водо­во­роты и стре­ми­тель­ные отли­вы.

11. Если бы Тит, пред­видя натиск тол­пы, не ушел сра­зу же по окон­ча­нии игр, едва ли он уце­лел бы, когда столь­ко людей рину­лось к нему одно­вре­мен­но со всех сто­рон. Но в кон­це кон­цов они уста­ли кри­чать, стоя перед его палат­кой, и с наступ­ле­ни­ем ночи, поздрав­ляя и обни­мая по пути дру­зей и сограж­дан, отпра­ви­лись ужи­нать и пиро­вать. За ужи­ном, есте­ствен­но, их лико­ва­ние воз­рас­та­ло, они раз­мыш­ля­ли и раз­го­ва­ри­ва­ли о судь­бе Гре­ции — о том, что в мно­го­чис­лен­ных вой­нах, кото­рые она вела за свою сво­бо­ду, ей нико­гда не уда­ва­лось достичь ниче­го более проч­но­го и радост­но­го, чем теперь, когда за нее сра­жа­лись дру­гие и когда она, почти не про­лив соб­ст­вен­ной кро­ви, без горя и забот полу­чи­ла самую пре­крас­ную и желан­ную награ­ду. Как ни ред­ки в людях муже­ство и свет­лый ум, самая ред­кая из доб­ро­де­те­лей — спра­вед­ли­вость. Аге­си­лаи, Лисанд­ры, Никии, Алки­ви­а­ды уме­ли, разу­ме­ет­ся, успеш­но вести вой­ны, одер­жи­вать победы на суше и на море, но достой­но исполь­зо­вать свои успе­хи на общее бла­го они не мог­ли. И прав­да, за исклю­че­ни­ем Мара­фон­ской бит­вы, мор­ско­го сра­же­ния при Сала­мине, Пла­тей, Фер­мо­пил, побед Кимо­на при Эври­медон­те и близ Кип­ра, Гре­ция во всех сра­же­ни­ях вое­ва­ла сама с собою, за соб­ст­вен­ное раб­ство, и любой из ее тро­фе­ев может слу­жить памят­ни­ком ее беды и позо­ра, пото­му что сво­им упад­ком она обя­за­на глав­ным обра­зом низо­сти и сопер­ни­че­ству сво­их вождей. Меж­ду тем чуже­зем­цы, сохра­нив­шие, веро­ят­но, лишь сла­бые искор­ки обще­го древ­не­го род­ства, чуже­зем­цы, от кото­рых стран­но было ожи­дать даже доб­ро­го сло­ва в поль­зу Гре­ции, — эти люди понес­ли вели­чай­шие труды и опас­но­сти ради того, чтобы изба­вить Гре­цию от жесто­ких вла­сти­те­лей и тиран­нов.

12. Вот что при­хо­ди­ло на ум гре­кам; и даль­ней­шие собы­тия соот­вет­ст­во­ва­ли объ­яв­лен­но­му на играх. Тит послал Лен­ту­ла в Азию — вер­нуть сво­бо­ду Бар­ги­ли­ям⁹, а Стер­ти­ния во Фра­кию — выве­сти из горо­дов и с ост­ро­вов кара­уль­ные отряды Филип­па. Пуб­лий Вил­лий отплыл к Антио­ху для пере­го­во­ров об осво­бож­де­нии гре­ков, нахо­див­ших­ся под вла­стью это­го царя. Сам Тит напра­вил­ся в Хал­киду, а затем поплыл в Маг­не­сию; он выво­дил из горо­дов вой­ска и пере­да­вал управ­ле­ние наро­ду. Избран­ный в Арго­се рас­по­ряди­те­лем Немей­ских игр, он устро­ил вели­ко­леп­ные празд­не­ства и здесь сно­ва через гла­ша­тая объ­явил сво­бо­ду гре­кам. Объ­ез­жая горо­да, Тит повсюду уста­нав­ли­вал закон и порядок, пол­ное еди­но­мыс­лие и вза­им­ное согла­сие, пре­кра­щал вол­не­ния и воз­вра­щал изгнан­ни­ков, не мень­ше раду­ясь тому, что ему уда­ет­ся вра­зу­мить и при­ми­рить гре­ков, чем сво­ей победе над македо­ня­на­ми, так что само осво­бож­де­ние кажет­ся самым незна­чи­тель­ным из бла­го­де­я­ний, кото­рые он ока­зал Гре­ции. Рас­ска­зы­ва­ют, что фило­со­фа Ксе­но­кра­та вели в тюрь­му сбор­щи­ки пода­тей за неупла­ту нало­га с мет­э­ков¹⁰, а ора­тор Ликург осво­бо­дил его и нака­зал сбор­щи­ков за бес­чин­ство; впо­след­ст­вии Ксе­но­крат встре­тил сыно­вей Ликур­га и ска­зал им: «Юно­ши, я чест­но отпла­тил ваше­му отцу: весь мир хва­лит его за то, что он сде­лал». Тит и рим­ляне, одна­ко, тем, что они сде­ла­ли для гре­ков, заслу­жи­ли не толь­ко похва­лу, но и при­об­ре­ли все­об­щее дове­рие и огром­ное вли­я­ние — и по спра­вед­ли­во­сти. Рим­ских намест­ни­ков не толь­ко охот­но при­ни­ма­ли, но и сами при­гла­ша­ли их, им вве­ря­ли свою судь­бу, и не толь­ко наро­ды и горо­да — даже цари, оби­жен­ные дру­ги­ми царя­ми, иска­ли защи­ты у рим­лян, так что в ско­ром вре­ме­ни, веро­ят­но, не без уча­стия богов, все ста­ло им под­власт­но. Сам Тит боль­ше все­го гор­дил­ся тем, что дал Гре­ции сво­бо­ду. Он послал в Дель­фы несколь­ко сереб­ря­ных щитов и свой соб­ст­вен­ный щит со сле­дую­щей над­пи­сью:

Он так­же посвя­тил Апол­ло­ну золо­той венок с над­пи­сью:

Слу­чи­лось так, что два­жды в Корин­фе было ока­за­но Гре­ции одно и то же бла­го­де­я­ние. Да, имен­но в Корин­фе преж­де Тит, а в наше вре­мя Нерон¹¹, сно­ва на Ист­мий­ских играх, объ­явил гре­кам сво­бо­ду и пра­во жить по соб­ст­вен­ным зако­нам; толь­ко пер­вый, как мы гово­ри­ли, — через гла­ша­тая, а Нерон — сам, в речи к наро­ду, кото­рую он про­из­нес с помо­ста на рыноч­ной пло­ща­ди. Но это было позд­нее.

13. В то вре­мя Тит начал слав­ную и спра­вед­ли­вую вой­ну про­тив Набида Спар­тан­ско­го, само­го пре­ступ­но­го и без­за­кон­но­го из тиран­нов, одна­ко в конеч­ном сче­те он обма­нул надеж­ды гре­ков: он не захо­тел, хотя это было воз­мож­но, захва­тить тиран­на в плен и заклю­чил с ним мир¹², тем самым обрек­ши Спар­ту на недо­стой­ное раб­ство. То ли он боял­ся, что в слу­чае дли­тель­ной вой­ны из Рима при­будет дру­гой пол­ко­во­дец и перей­мет его сла­ву, то ли рев­но­вал к поче­стям, ока­зы­вае­мым Фило­пе­ме­ну, само­му выдаю­ще­му­ся чело­ве­ку сре­ди гре­ков, кото­рый в этой войне пока­зал чуде­са сме­ло­сти и рат­но­го искус­ства, так что ахей­цы пре­воз­но­си­ли его наравне с Титом и оди­на­ко­во чест­во­ва­ли их в сво­их теат­рах. И это очень раз­дра­жа­ло Тита, кото­рый счи­тал для себя оскор­би­тель­ным, что какой-то арка­дя­нин, пред­во­ди­тель­ст­во­вав­ший лишь в незна­чи­тель­ных вой­нах с соседя­ми, поль­зу­ет­ся таким же при­зна­ни­ем, как рим­ский кон­сул, вою­ю­щий за Гре­цию. Как бы то ни было, сам Тит в оправ­да­ние сво­их дей­ст­вий гово­рил, что он пред­видел страш­ные бед­ст­вия, кото­рые повле­чет за собою для всех спар­тан­цев гибель тиран­на, и пото­му пре­кра­тил вой­ну. Ахей­цы при­суди­ли Титу мно­го почет­ных наград, но ничто, пожа­луй, не было достой­но его бла­го­де­я­ний, за исклю­че­ни­ем одно­го подар­ка, кото­рый доста­вил ему боль­ше удо­воль­ст­вия, чем все осталь­ные, вме­сте взя­тые.

А дело было вот в чем. Рим­ляне, кото­рые попа­ли в плен во вре­мя вой­ны с Ган­ни­ба­лом, были обра­ще­ны в раб­ство и рас­про­да­ны кто куда. В Гре­ции их насчи­ты­ва­лось до тыся­чи двух­сот чело­век. Судь­ба их все­гда вызы­ва­ла жалость, но, разу­ме­ет­ся, осо­бен­но в те дни, когда одни встре­ча­ли сво­их сыно­вей, дру­гие бра­тьев, третьи домо­чад­цев, когда рабы встре­ча­лись со сво­бод­ны­ми и плен­ни­ки с победи­те­ля­ми. Тит не стал бы отби­рать их у вла­дель­цев, хотя и был удру­чен их поло­же­ни­ем, но ахей­цы выку­пи­ли их, упла­тив по пяти мин за чело­ве­ка, собра­ли всех вме­сте и пере­да­ли Титу уже перед самым отплы­ти­ем, так что он отплыл домой с радост­ным чув­ст­вом: его бла­го­род­ные дела полу­чи­ли бла­го­род­ное воз­на­граж­де­ние, достой­ное вели­ко­го чело­ве­ка, любя­ще­го сво­их сограж­дан. Это при­да­ло осо­бый блеск его три­ум­фу. Эти люди обри­ли голо­вы и наде­ли вой­лоч­ные шля­пы, как пола­га­ет­ся рабам, когда их отпус­ка­ют на сво­бо­ду, и в таком виде сле­до­ва­ли за три­ум­фаль­ной колес­ни­цей Тита.

14. Уди­ви­тель­но кра­си­во выгляде­ла в празд­нич­ной про­цес­сии воен­ная добы­ча — гре­че­ские шле­мы, македон­ские щиты и сариссы. Денег тоже было нема­ло: как ска­за­но у Туди­та­на, в этом три­ум­фаль­ном шест­вии про­нес­ли три тыся­чи семь­сот три­на­дцать фун­тов золота в слит­ках, сорок три тыся­чи две­сти семь­де­сят фун­тов сереб­ра и четыр­на­дцать тысяч пять­сот четыр­на­дцать золотых монет с изо­бра­же­ни­ем Филип­па; поми­мо это­го, Филипп дол­жен был запла­тить еще тыся­чу талан­тов. Впо­след­ст­вии, одна­ко, рим­ляне, глав­ным обра­зом бла­го­да­ря насто­я­ни­ям Тита, согла­си­лись про­стить этот долг Филип­пу, реши­ли при­знать его союз­ни­ком рим­ско­го наро­да и вер­ну­ли ему сына, кото­ро­го взя­ли в залож­ни­ки.

15. Когда же Антиох со мно­же­ст­вом кораб­лей и боль­шим вой­ском пере­пра­вил­ся в Гре­цию и стал скло­нять горо­да к отпа­де­нию и вос­ста­нию, это­лий­цы, кото­рые уже дав­но отно­си­лись к рим­ля­нам враж­деб­но, содей­ст­во­ва­ли ему в этом и посо­ве­то­ва­ли в каче­стве пред­ло­га и пово­да к войне избрать осво­бож­де­ние гре­ков. Гре­ки в этом не нуж­да­лись — ведь они уже были сво­бод­ны, но более бла­го­вид­ную при­чи­ну назвать было невоз­мож­но и пото­му это­лий­цы научи­ли Антио­ха вос­поль­зо­вать­ся этим самым пре­крас­ным из всех слов. Рим­ляне были очень испу­га­ны вестя­ми об отпа­де­нии гре­че­ских горо­дов и о могу­ще­стве Антио­ха и посла­ли для веде­ния вой­ны кон­су­ла Мания Аци­лия, лега­том же при кон­су­ле в уго­ду гре­кам сде­ла­ли Тита. Само при­сут­ст­вие Тита укре­пи­ло мно­гих в вер­но­сти Риму, для тех же, у кого появи­лись пер­вые при­зна­ки болез­ни, извест­ность, кото­рой он поль­зо­вал­ся, ока­за­лась чем-то вро­де своевре­мен­но при­ня­то­го лекар­ства, так что они исце­ли­лись и удер­жа­лись от оши­бок. Немно­гие все же оста­лись глу­хи к его при­зы­вам, так как уже пре­да­лись это­лий­цам и были совер­шен­но раз­вра­ще­ны ими, но даже и их, несмот­ря на свое раз­дра­же­ние и оже­сто­че­ние, Тит поща­дил после бит­вы.

Как извест­но, Антиох потер­пел пора­же­ние при Фер­мо­пи­лах, бежал и сра­зу же пере­пра­вил­ся в Азию, а кон­сул Маний пошел про­тив это­лий­цев и неко­то­рые из их горо­дов оса­дил сам, дру­гие же оста­вил на разо­ре­ние царю Филип­пу. И вот, когда македо­няне уво­ди­ли в плен и гра­би­ли доло­пов, маг­не­сий­цев, афа­ма­нов и апе­ран­тов, а сам Маний, раз­ру­шив Герак­лею, оса­ждал Нав­пакт, нахо­див­ший­ся в руках это­лий­цев, Тит, пол­ный жало­сти к гре­кам, при­плыл к кон­су­лу из Пело­пон­не­са. Сна­ча­ла он попе­нял Манию за то, что победу он одер­жал сам, а воен­ную награ­ду поз­во­ля­ет взять Филип­пу и теперь, сры­вая зло­бу, теря­ет вре­мя, оса­ждая один город, тогда как македо­няне поко­ря­ют целые наро­ды и цар­ства. Оса­жден­ные, увидев Тита со стен, гром­ко зва­ли его и с моль­бою про­сти­ра­ли к нему руки, и тогда он отвер­нул­ся, раз­ра­зил­ся сле­за­ми и ушел, не ска­зав ни сло­ва. Одна­ко потом он видел­ся с Мани­ем, успо­ко­ил его гнев и уго­во­рил заклю­чить с это­лий­ца­ми пере­ми­рие, чтобы они мог­ли послать в Рим послов с прось­бой о мире на уме­рен­ных усло­ви­ях.

16. Но боль­ше все­го уси­лий и труда поло­жил Тит на то, чтобы добить­ся у Мания про­ще­ния для хал­кидян. Кон­сул был оже­сто­чен про­тив них за то, что в их горо­де уже после нача­ла вой­ны Антиох справ­лял свою свадь­бу: пре­ста­ре­лый царь, вопре­ки и воз­рас­ту сво­е­му и обсто­я­тель­ствам, влю­бил­ся в очень моло­дую девуш­ку, дочь Клеопто­ле­ма, сла­вив­шу­ю­ся несрав­нен­ной кра­сотой. По этой при­чине хал­кидяне ста­ли рев­ност­ны­ми сто­рон­ни­ка­ми царя и город их стал слу­жить ему опо­рой во вре­мя вой­ны. Бежав с поля сра­же­ния, Антиох при­был в Хал­киду и, взяв с собою моло­дую жену, сокро­ви­ща и дру­зей, отплыл в Азию. Маний в гне­ве немед­лен­но дви­нул­ся на хал­кидян; за ним сле­до­вал Тит, умо­ляя его смяг­чить­ся, и, нако­нец, убедил и успо­ко­ил его, обра­ща­ясь как к само­му кон­су­лу, так и к дру­гим вли­я­тель­ным рим­ля­нам. Спа­сен­ные Титом хал­кидяне посвя­ти­ли ему все самое пре­крас­ное и вели­че­ст­вен­ное в сво­ем горо­де. На мно­гих зда­ни­ях и сей­час мож­но видеть такие над­пи­си: «Этот гим­на­сий посвя­щен наро­дом Титу и Герак­лу»; или в дру­гом месте: «Этот Дель­фи­ний¹³ посвя­щен наро­дом Титу и Апол­ло­ну». Боль­ше того, и по сию пору под­ня­ти­ем рук выби­ра­ют жре­ца — слу­жи­те­ля Тита, при­но­сят ему жерт­вы, совер­ша­ют воз­ли­я­ния, а затем поют сло­жен­ный в его честь пэан. Он слиш­ком дли­нен, и пото­му, опус­кая осталь­ное, мы при­ведем лишь заклю­чи­тель­ные сти­хи:

17. Гре­ки не толь­ко ока­зы­ва­ли Титу подо­баю­щие поче­сти, но дела­ли это с пол­ной искрен­но­стью, что объ­яс­ня­ет­ся исклю­чи­тель­ной любо­вью, вызван­ной его бла­го­же­ла­тель­но­стью. Ибо даже если волею обсто­я­тельств или из често­лю­бия он бывал с кем-нибудь в пло­хих отно­ше­ни­ях, как, напри­мер, с Фило­пе­ме­ном или впо­след­ст­вии с ахей­ским стра­те­гом Дио­фа­ном, он нико­гда не дохо­дил до оже­сто­че­ния и нико­гда ниче­го не пред­при­ни­мал, будучи во вла­сти раз­дра­же­ния, но изли­вал свой гнев, откры­то высту­пая в спо­ре, как подо­ба­ет государ­ст­вен­но­му мужу. Он не был груб, хотя мно­гим казал­ся вспыль­чи­вым и от при­ро­ды непо­сто­ян­ным, в обхож­де­нии он был на ред­кость при­я­тен, в раз­го­во­ре ост­ро­умен и крас­но­ре­чив. Так, когда ахей­цы хоте­ли захва­тить ост­ров Закинф, Тит, отго­ва­ри­вая их, ска­зал, что, как чере­па­хе из пан­ци­ря, им опас­но высо­вы­вать голо­ву за пре­де­лы Пело­пон­не­са. Когда они с Филип­пом в пер­вый раз встре­ти­лись для пере­го­во­ров о мире, на заме­ча­ние царя, что Тит явил­ся с боль­шой сви­той, тогда как он, Филипп, при­ехал один, Тит отве­тил: «Ты ведь сам сде­лал себя оди­но­ким, убив сво­их дру­зей и род­ных»¹⁴. Когда мес­се­нец Дино­крат, нахо­дясь в Риме, во вре­мя пируш­ки напил­ся и пля­сал, надев жен­ское пла­тье, а на сле­дую­щий день про­сил Тита под­дер­жать его в наме­ре­нии отде­лить Мес­се­нию от Ахей­ско­го сою­за, Тит ска­зал, что поду­ма­ет об этом, но выра­зил удив­ле­ние, как он может, зани­ма­ясь таки­ми важ­ны­ми дела­ми, пля­сать и петь на пируш­ке. Послы Антио­ха рас­ска­зы­ва­ли ахей­цам о мно­го­чис­лен­но­сти цар­ских войск, назы­вая и пере­чис­ляя раз­лич­ные их под­разде­ле­ния, и Тит при­пом­нил, как одна­жды, ужи­ная у при­я­те­ля, он упре­кал хозя­и­на за мно­же­ство мяс­ных блюд на его сто­ле, удив­ля­ясь в то же вре­мя, откуда у него такое оби­лие раз­но­об­раз­ной снеди, а тот отве­тил, что это все сви­ни­на, кото­рая раз­ли­ча­ет­ся лишь при­пра­ва­ми. «Так и вы, ахей­цы, — ска­зал Тит, — не удив­ляй­тесь, слы­ша о копей­щи­ках, мета­те­лях дро­ти­ков и пешей гвар­дии. Это все сирий­цы, кото­рые раз­ли­ча­ют­ся лишь воору­же­ни­ем».

18. После уми­ротво­ре­ния Гре­ции и окон­ча­ния вой­ны с Антиохом Тит был избран цен­зо­ром — это выс­шая долж­ность в Риме и в извест­ном смыс­ле вер­ши­на государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. Вме­сте с ним в этой долж­но­сти был сын Мар­цел­ла, пяти­крат­но­го кон­су­ла; цен­зо­ры исклю­чи­ли из сена­та четы­рех чело­век недо­ста­точ­но знат­но­го про­ис­хож­де­ния и при­ня­ли в чис­ло граж­дан всех, кто был рож­ден от сво­бод­ных роди­те­лей. К это­му их при­нудил народ­ный три­бун Терен­ций Куле­он, кото­рый, стре­мясь уни­зить знать, убедил Народ­ное собра­ние про­го­ло­со­вать за эту меру.

Два самых зна­ме­ни­тых в Риме чело­ве­ка, имев­ших самое боль­шое вли­я­ние на сограж­дан, Сци­пи­он Афри­кан­ский и Марк Катон, враж­до­ва­ли друг с дру­гом. Сци­пи­о­на Тит поста­вил пер­вым в спис­ке сена­то­ров¹⁵, видя в нем без­упреч­но­го чело­ве­ка, луч­ше­го пред­ста­ви­те­ля сво­его сосло­вия, с Като­ном же он нахо­дил­ся в непри­яз­нен­ных отно­ше­ни­ях — и вот по какой при­чине. У Тита был брат Луций Фла­ми­нин, во всех отно­ше­ни­ях не похо­жий на бра­та, осо­бен­но же — сво­им постыд­ным при­стра­сти­ем к удо­воль­ст­ви­ям и пол­ным пре­зре­ни­ем к при­ли­чи­ям. Луций дер­жал маль­чи­ка-любов­ни­ка и нико­гда не рас­ста­вал­ся с ним, даже коман­дуя вой­ском или управ­ляя про­вин­ци­ей. Одна­жды на пиру этот маль­чик, заиг­ры­вая с Луци­ем, ска­зал: «Я так тебя люб­лю, что упу­стил слу­чай поглядеть на гла­ди­а­тор­ские игры, хотя еще ни разу в жиз­ни не видел, как уби­ва­ют чело­ве­ка». Этим он желал дока­зать, что удо­воль­ст­вия Луция для него доро­же его соб­ст­вен­ных. Вос­хи­щен­ный Луций ска­зал: «Не горюй, я испол­ню твое жела­ние». Он велел при­ве­сти из тюрь­мы одно­го из при­го­во­рен­ных к смер­ти и, позвав лик­то­ра, при­ка­зал отру­бить чело­ве­ку голо­ву здесь же на пиру. Вале­рий Анти­ат, одна­ко, пишет, что Луций сде­лал это в уго­ду не любов­ни­ку, а любов­ни­це. По сооб­ще­нию Ливия, в одной из речей само­го Като­на гово­рит­ся, что к две­рям Луция при­шел пере­беж­чик галл с женой и детьми, а Луций впу­стил его и соб­ст­вен­но­руч­но убил на пиру, желая уго­дить любов­ни­ку. Похо­же, одна­ко, что Катон пре­уве­ли­чи­ва­ет, чтобы усу­гу­бить обви­не­ние. Уби­тый был не пере­беж­чик, а узник, при­го­во­рен­ный к смер­ти, как свиде­тель­ст­ву­ют мно­гие, и сре­ди них ора­тор Цице­рон; в трак­та­те «О ста­ро­сти»¹⁶ он рас­ска­зы­ва­ет об этом сло­ва­ми само­го Като­на.

19. И вот, когда Катон стал цен­зо­ром и очи­щал сенат от недо­стой­ных, он исклю­чил из него Луция Фла­ми­ни­на, хотя тот был ранее кон­су­лом и его бес­че­стие бро­са­ло тень и на Тита. Тогда оба бра­та, удру­чен­ные, с запла­кан­ны­ми гла­за­ми, при­шли в Народ­ное собра­ние с прось­бой к граж­да­нам, и, по-види­мо­му, вполне спра­вед­ли­вой, чтобы Катон объ­яс­нил при­чи­ны и сооб­ра­же­ния, побудив­шие его нане­сти слав­но­му роду такую обиду. Не колеб­лясь, Катон высту­пил впе­ред вме­сте со вто­рым цен­зо­ром и спро­сил Тита, зна­ет ли он о том пире. Тит отве­тил, что не зна­ет, и Катон рас­ска­зал об этом про­ис­ше­ст­вии и пред­ло­жил Луцию объ­явить перед судом, что́ имен­но в этом рас­ска­зе он счи­та­ет лож­ным. Но Луций мол­чал, и народ, увидя, что он нака­зан по заслу­гам, с поче­том про­во­дил Като­на домой. Тит был настоль­ко задет несча­стьем бра­та, что при­мкнул к тем, кто издав­на нена­видел Като­на, и, скло­нив сенат на свою сто­ро­ну, рас­торг и отме­нил все заклю­чен­ные Като­ном аренд­ные дого­во­ры и сдел­ки по отку­пам. Кро­ме того, он часто выдви­гал про­тив него тяж­кие обви­не­ния в суде, и я не ста­ну утвер­ждать, что, непри­ми­ри­мо враж­дуя из-за сво­его недо­стой­но­го род­ст­вен­ни­ка, понес­ше­го заслу­жен­ное нака­за­ние, с пре­крас­ным граж­да­ни­ном, стро­го испол­ня­ю­щим свой долг, Тит посту­пал, как порядоч­ный чело­век или доб­рый граж­да­нин. Тем не менее одна­жды, когда рим­ляне смот­ре­ли пред­став­ле­ние в теат­ре и сена­то­ры зани­ма­ли, как обыч­но, свои почет­ные места в пер­вых рядах, вдруг заме­ти­ли Луция, груст­но сидев­ше­го где-то сза­ди и вызы­вав­ше­го состра­да­ние сво­им жал­ким видом; тол­па не мог­ла выне­сти это­го зре­ли­ща и, при­зы­вая его пере­сесть, кри­ча­ла до тех пор, пока преж­ние кон­су­лы не дали ему места сре­ди них.

20. Пока при­род­ное често­лю­бие Тита нахо­ди­ло себе выход в вой­нах, о кото­рых мы рас­ска­за­ли, он поль­зо­вал­ся ува­же­ни­ем сограж­дан. Уже после кон­суль­ства он сно­ва слу­жил в вой­ске, теперь в долж­но­сти воен­но­го три­бу­на, хотя в этом не было необ­хо­ди­мо­сти. Но когда, поста­рев, он ото­шел от дел, он часто слы­шал упре­ки за то, что, всту­пив в воз­раст, когда мож­но быть сво­бод­ным от вся­ких забот, он, тем не менее, не может сдер­жать сво­ей юно­ше­ской запаль­чи­во­сти и жаж­ды сла­вы. По-види­мо­му, один из таких без­удерж­ных поры­вов при­вел к его столк­но­ве­нию с Ган­ни­ба­лом, после чего он мно­гим стал отвра­ти­те­лен. Ган­ни­бал, тай­но бежав из сво­его род­но­го Кар­фа­ге­на, жил какое-то вре­мя у Антио­ха, но когда Антиох после бит­вы во Фри­гии охот­но при­нял усло­вия мира, Ган­ни­бал сно­ва бежал и после дол­гих стран­ст­вий нашел, нако­нец, при­ста­ни­ще в Вифи­нии, при дво­ре царя Пру­сия, и в Риме все об этом зна­ли, но никто не обра­щал вни­ма­ния на быв­ше­го вра­га — бес­силь­но­го, ста­ро­го и остав­лен­но­го сча­стьем. Одна­ко Тит, послан­ный сена­том к Пру­сию по каким-то делам, увидел Ган­ни­ба­ла и раз­гне­вал­ся, что этот чело­век все еще жив, и хотя Пру­сий неод­но­крат­но и горя­чо про­сил за изгнан­ни­ка, нашед­ше­го у него убе­жи­ще, и сво­его дру­га, Тит не усту­пил. Гово­рят, что суще­ст­во­ва­ло древ­нее про­ро­че­ство о кон­чине Ган­ни­ба­ла:

Сам Ган­ни­бал счи­тал, что здесь гово­рит­ся о Ливии и о моги­ле в Кар­фа­гене, и верил, что там ему суж­де­но уме­реть; но в Вифи­нии, неда­ле­ко от моря, есть место, под­ле кото­ро­го рас­по­ло­же­но боль­шое селе­ние, назы­вае­мое Ливис­сой. Там и жил Ган­ни­бал. Он нико­гда не дове­рял сла­бо­воль­но­му Пру­сию и опа­сал­ся рим­лян, а пото­му устро­ил семь под­зем­ных ходов, кото­рые из его ком­на­ты рас­хо­ди­лись под зем­лей в раз­ных направ­ле­ни­ях и кон­ча­лись тай­ны­ми выхо­да­ми вда­ли от дома. И вот, услы­шав о тре­бо­ва­нии Тита, он попро­бо­вал спа­стись, вос­поль­зо­вав­шись под­зем­ным ходом, но повстре­чал цар­скую стра­жу и решил покон­чить с собой. Рас­ска­зы­ва­ют, что, обер­нув плащ вокруг шеи, он велел рабу упе­реть­ся коле­ном ему в яго­ди­цы и, отки­нув­шись назад как мож­но даль­ше, тянуть, пока он не задох­нет­ся. Дру­гие же гово­рят, что Ган­ни­бал выпил бычьей кро­ви в под­ра­жа­ние Феми­сто­клу и Мида­су¹⁷; но Ливий сооб­ща­ет¹⁸, что у него был яд, кото­рый он при­ка­зал рас­т­во­рить, и взял чашу со сло­ва­ми: «Сни­мем, нако­нец, тяже­лую заботу с плеч рим­лян, кото­рые счи­та­ют слиш­ком дол­гим и труд­ным дождать­ся смер­ти нена­вист­но­го им ста­ри­ка». Одна­ко эта победа Тита ни у кого не воз­будит зави­сти, она недо­стой­на его пред­ков, кото­рые, воюя с Пирром¹⁹ и тер­пя пора­же­ние, тай­но пред­у­преди­ли царя, что его соби­ра­ют­ся отра­вить.

21. Тако­вы сведе­ния о смер­ти Ган­ни­ба­ла. Когда это изве­стие дошло до сена­та, мно­гим из сена­то­ров посту­пок Тита пока­зал­ся отвра­ти­тель­ным, бес­смыс­лен­ным и жесто­ким: он убил Ган­ни­ба­ла, кото­ро­го оста­ви­ли жить, подоб­но пти­це, слиш­ком ста­рой, уже бес­хво­стой, лишив­шей­ся диких пова­док и неспо­соб­ной боль­ше летать, убил без вся­кой необ­хо­ди­мо­сти, лишь из тще­слав­но­го жела­ния, чтобы его имя было свя­за­но с гибе­лью кар­фа­ген­ско­го вождя. При­во­ди­ли в при­мер мяг­кость и вели­ко­ду­шие Сци­пи­о­на Афри­кан­ско­го, осо­бен­но вос­хи­ща­ясь им за то, что, победив в Афри­ке гроз­но­го и не знав­ше­го ранее пора­же­ний Ган­ни­ба­ла, он не толь­ко не изгнал его из Кар­фа­ге­на и не потре­бо­вал у кар­фа­ге­нян его выда­чи, а напро­тив, еще до бит­вы встре­тив­шись с ним для пере­го­во­ров, дру­же­ски при­вет­ст­во­вал его, а после бит­вы, при заклю­че­нии мира, ни в чем не уни­зил и не оскор­бил вра­га, кото­ро­му изме­ни­ла уда­ча. Рас­ска­зы­ва­ют, что в Эфе­се они встре­ти­лись еще раз, и когда они вме­сте про­гу­ли­ва­лись, Ган­ни­бал шел впе­ре­ди, хотя почет­ное место более при­ли­че­ст­во­ва­ло Сци­пи­о­ну как победи­те­лю, но Сци­пи­он смол­чал и шел как ни в чем не быва­ло. А потом он заго­во­рил о пол­ко­во­д­цах, и Ган­ни­бал объ­явил, что луч­шим из пол­ко­вод­цев был Алек­сандр, за ним Пирр, а третьим назвал себя. И тут Сци­пи­он, тихо улыб­нув­шись, спро­сил: «А что бы ты ска­зал, если бы я не победил тебя?» — на что Ган­ни­бал отве­тил: «Тогда бы не третьим, а пер­вым счи­тал я себя сре­ди пол­ко­вод­цев». Боль­шин­ство вос­хи­ща­лось поступ­ка­ми Сци­пи­о­на и пори­ца­ло Тита, кото­рый нало­жил руку на того, кого сра­зил дру­гой.

Но были и такие, кото­рые одоб­ря­ли его дей­ст­вия, а Ган­ни­ба­ла, пока он жив, счи­та­ли огнем, кото­рый сто­ит толь­ко раздуть: ведь и в моло­дые годы Ган­ни­ба­ла не тело его и не руки были страш­ны рим­ля­нам, но искус­ство и опыт­ность в соеди­не­нии с вла­дев­ши­ми им зло­бой и нена­ви­стью, кото­рые не умень­ша­ют­ся в ста­ро­сти, ибо при­ро­да чело­ве­ка оста­ет­ся неиз­мен­ной, а судь­ба в сво­ем непо­сто­ян­стве вся­кий раз драз­нит новы­ми надеж­да­ми и тол­ка­ет к новым начи­на­ни­ям того, кого нена­висть сде­ла­ла веч­ным вра­гом. После­дую­щие собы­тия еще боль­ше под­твер­ди­ли правоту Тита, ибо, с одной сто­ро­ны, Ари­сто­ник, отпрыск како­го-то кифа­ри­ста, зло­употре­бив слав­ным име­нем Эвме­на²⁰, вверг­нул всю Азию в огонь вой­ны и вос­ста­ния²⁰, с дру­гой — Мит­ри­дат, хотя и был раз­бит Сул­лой и Фим­бри­ей, поте­ряв без сче­та вои­нов и пол­ко­вод­цев, вновь высту­пил гроз­ным про­тив­ни­ком Лукул­ла на суше и на море. И все же Ган­ни­бал нико­гда не был в таком уни­же­нии, как Гай Марий. Он до кон­ца оста­вал­ся дру­гом царя, и дни его, как и преж­де, были заня­ты пла­ва­ньем на судах, вер­хо­вой ездой и забота­ми о вой­ске, тогда как Марий, нищим стран­ст­вуя по Афри­ке, был в сво­их несча­стьях посме­ши­щем для рим­лян. Одна­ко спу­стя немно­го вре­ме­ни он вер­нул­ся, и рим­ляне под топо­ра­ми и плетьми уни­жен­но моли­ли о поща­де²¹. Итак, если загля­нуть в буду­щее, ничто в насто­я­щем не может счи­тать­ся ни вели­ким, ни малым, а пре­врат­но­стям судь­бы при­хо­дит конец лишь одно­вре­мен­но со смер­тью. Вот поче­му неко­то­рые утвер­жда­ют, что Тит пред­при­нял этот шаг не по соб­ст­вен­ной воле, но что посоль­ство, в кото­ром он участ­во­вал, вме­сте с Луци­ем Сци­пи­о­ном, не име­ло иной цели, кро­ме убий­ства Ган­ни­ба­ла. Посколь­ку о даль­ней­шей воен­ной или граж­дан­ской дея­тель­но­сти Тита мы ниче­го не зна­ем, а умер он мир­ною смер­тью²², перей­дем к срав­не­нию.

[Сопо­став­ле­ние]

22 [1]. По зна­че­нию бла­го­де­я­ний, ока­зан­ных Гре­ции, ни Фило­пе­мен, ни мно­гие иные, более слав­ные, неже­ли Фило­пе­мен, не достой­ны срав­не­ния с Титом, ибо они были гре­ка­ми, а вое­ва­ли про­тив гре­ков, тогда как Тит не был гре­ком, а вое­вал за Гре­цию. И в то вре­мя, когда Фило­пе­мен не стал защи­щать соб­ст­вен­ных сограж­дан от напа­де­ния вра­гов и уехал на Крит, в то самое вре­мя Тит одер­жал победу над Филип­пом в серд­це Гре­ции и дал сво­бо­ду всем ее наро­дам и горо­дам. Если вни­ма­тель­но про­следить за сра­же­ни­я­ми, кото­рые давал каж­дый из них, обна­ру­жит­ся, что ахей­ский пол­ко­во­дец Фило­пе­мен погу­бил боль­ше гре­ков, чем заступ­ник Гре­ции Тит — македо­нян.

Что до их оши­бок, то у одно­го они были след­ст­ви­ем често­лю­бия, у дру­го­го же — упрям­ства, один был вспыль­чив, дру­гой к тому же зло­па­мя­тен. В самом деле, Тит сохра­нил Филип­пу цар­ское досто­ин­ство и ока­зал милость это­лий­цам, тогда как зло­ба Фило­пе­ме­на заста­ви­ла его отнять у сво­его род­но­го горо­да близ­ле­жа­щие селе­ния. И далее, один был все­гда неиз­мен­но бла­го­скло­нен к тем, кому одна­жды сде­лал доб­ро, тогда как дру­гой во вла­сти гне­ва в любой момент спо­со­бен был отка­зать в сво­ем рас­по­ло­же­нии. Так, хотя Фило­пе­мен и был бла­го­де­те­лем Спар­ты, он после это­го раз­ру­шил ее сте­ны, умень­шил ее вла­де­ния и, нако­нец, изме­нил и уни­что­жил самые зако­ны горо­да. По-види­мо­му, и погиб он, при­не­ся свою жизнь в жерт­ву раз­дра­же­нию и сопер­ни­че­ству, пото­му что вторг­ся в Мес­се­нию рань­ше, чем поз­во­ли­ли обсто­я­тель­ства, и быст­рее, чем было воз­мож­но. Ибо на войне он не руко­вод­ст­во­вал­ся^[1], подоб­но Титу, голо­сом рас­суд­ка и тре­бо­ва­ни­я­ми без­опас­но­сти.

23 [2]. Но, конеч­но, чис­ло войн и побед Фило­пе­ме­на дало ему боль­ший воен­ный опыт. Борь­ба Тита про­тив Филип­па реши­лась в двух сра­же­ни­ях, тогда как Фило­пе­мен одер­жи­вал победы в бес­чис­лен­ных бит­вах, и нет ни малей­ше­го сомне­ния в том, что сво­и­ми успе­ха­ми он обя­зан не уда­че, а соб­ст­вен­но­му уме­нию. И, кро­ме того, Тит обя­зан сво­и­ми успе­ха­ми могу­ще­ству Рима, нахо­див­ше­му­ся в рас­цве­те, тогда как Фило­пе­мен про­сла­вил­ся, когда Гре­ция была уже в упад­ке, и поэто­му успех Фило­пе­ме­на был делом его соб­ст­вен­ных рук, а успех Тита достиг­нут уси­ли­я­ми мно­гих. У Тита под коман­дой были хоро­шие вои­ны, тогда как Фило­пе­мен, коман­дуя, сам сде­лал сво­их сол­дат хоро­ши­ми. И то, что Фило­пе­мен побеж­дал гре­ков, слу­жит убеди­тель­ным, хотя и печаль­ным дока­за­тель­ст­вом его муже­ства, пото­му что там, где все про­чие усло­вия рав­ны, победи­те­лем выхо­дит более муже­ст­вен­ный. Фило­пе­мен борол­ся с наи­бо­лее воин­ст­вен­ны­ми из гре­ков, а имен­но с кри­тя­на­ми и лакеде­мо­ня­на­ми, и пре­взо­шел пер­вых в хит­ро­сти, хоть они были самы­ми ковар­ны­ми, а вто­рых, хоть они и были самы­ми храб­ры­ми, — отва­гой. Еще сле­ду­ет ска­зать, что Тит одер­жал свои победы, исполь­зуя воору­же­ние и бое­вой строй, кото­рые суще­ст­во­ва­ли и до него, тогда как Фило­пе­мен вво­дил новые и изме­нял ста­рые поряд­ки, и все, что обес­пе­чи­ва­ло ему победу, он созда­вал сам, тогда как пер­вый поль­зо­вал­ся гото­вы­ми сред­ства­ми.

Фило­пе­мен дал высо­кие образ­цы лич­ной храб­ро­сти, а Тит не про­явил ее вовсе, и один это­ли­ец, Архедем, даже высме­и­вал его за то, что когда он, Архедем, выхва­тил меч и бро­сил­ся на сомкну­тый строй македо­нян, Тит сто­ял, воздев руки к небу и молил богов о помо­щи.

24 [3]. Далее, все свои слав­ные дела Тит совер­шил, обле­чен­ный вла­стью либо пол­ко­во­д­ца, либо посла, в то вре­мя как Фило­пе­мен, будучи про­стым граж­да­ни­ном, обна­ру­жил не мень­ше пред­при­им­чи­во­сти и при­нес не мень­ше поль­зы, чем в ту пору, когда был пол­ко­вод­цем. Он был про­стым граж­да­ни­ном, когда изгнал Набида из Мес­се­нии и осво­бо­дил мес­сен­цев, когда закрыл ворота Спар­ты при при­бли­же­нии стра­те­га Дио­фа­на и Тита и этим спас лакеде­мо­нян. Обла­дая при­род­ным даром вождя, он не толь­ко умел исполь­зо­вать этот дар в согла­сии с зако­на­ми, но — ради обще­го бла­га — и вопре­ки зако­нам; он не ждал, чтобы народ вру­чил ему власть, но вся­кий раз брал ее сам, когда того тре­бо­ва­ли обсто­я­тель­ства, пола­гая, что чело­век, кото­рый при­ни­ма­ет на себя заботу о дру­гих, — их насто­я­щий пол­ко­во­дец, и даже с боль­шим осно­ва­ни­ем, чем если бы он был ими выбран. Вели­ко бла­го­род­ство Тита, ска­зав­ше­е­ся в той чело­веч­но­сти и мяг­ко­сти, кото­рые он про­явил к гре­кам, но еще более вели­ко бла­го­род­ство Фило­пе­ме­на, ска­зав­ше­е­ся в его неис­тре­би­мой люб­ви к сво­бо­де, с кото­рою он про­ти­во­сто­ял рим­ля­нам, ибо лег­че ока­зы­вать милость про­си­те­лю, чем оже­сто­чать сопро­тив­ле­ни­ем тех, кто силь­нее тебя.

Итак, путем срав­не­ния труд­но уста­но­вить, како­во меж­ду ними раз­ли­чие, а пото­му пусть чита­тель судит сам, не сде­ла­ем ли мы ошиб­ки, если при­судим гре­ку венок за воен­ное искус­ство и талант пол­ко­во­д­ца, а рим­ля­ни­ну — за спра­вед­ли­вость и сер­деч­ную доб­роту.