Утешение философией

Книга III

1. Уже умолк­ло ее пение, но я все еще жаж­дал вни­мать ему, напря­жен­но стре­мясь удер­жать слу­хом сла­дость умолк­нув­ших песен. Спу­стя мгно­ве­ние я вос­клик­нул: О выс­шее уте­ше­ние изму­чен­ных душ! Ты так согре­ла меня сво­и­ми муд­ры­ми рас­суж­де­ни­я­ми и сла­до­стью пения, что я теперь счи­таю себя выше уда­ров судь­бы. Я уже не толь­ко не боюсь тех силь­но­дей­ст­ву­ю­щих средств, о кото­рых ты гово­ри­ла, но даже тре­бую их и желаю слу­шать тебя. — На это она отве­ти­ла: я почув­ст­во­ва­ла твое настро­е­ние уже тогда, когда ты мол­ча­ли­во и сосре­дото­чен­но слу­шал меня. Я жда­ла его появ­ле­ния у тебя или, вер­нее, я сама это­го доби­ва­лась. Те сред­ства, кото­рые сле­ду­ет тебе при­нять, тако­вы, что если их толь­ко попро­бо­вать, — будут мучи­тель­ны, но при­ня­тые всем суще­ст­вом — при­не­сут усла­ду. Посколь­ку ты гово­ришь, что хочешь меня слу­шать, инте­рес­но, вос­пы­ла­ешь ли ты еще более силь­ным жела­ни­ем, если узна­ешь, куда я пове­ду тебя? — Куда же, — спро­сил я. — К истин­но­му сча­стью, — про­мол­ви­ла она, — о кото­ром гре­зит твоя душа, лишь смут­но улав­ли­вая его образ, но не имея сил про­ник­нуть в его суть. — Тогда я вос­клик­нул: Молю тебя, пока­жи без про­мед­ле­ния, что оно пред­став­ля­ет собой в дей­ст­ви­тель­но­сти. — Хоро­шо, — про­мол­ви­ла она, — ради тебя само­го я попы­та­юсь выра­зить при­чи­ну бла­жен­ства в сло­вах, посколь­ку она все-таки тебе небезыз­вест­на. Чтобы, рас­смот­рев ее, ты мог бы, обра­тив взор в дру­гую сто­ро­ну, познать облик истин­но­го бла­жен­ства.

2. Поту­пив на мгно­ве­ние взор и как бы побы­вав в свя­щен­ной оби­те­ли разу­ма, она про­дол­жи­ла: Забота всех смерт­ных, в кото­рых вопло­ти­лись их раз­но­об­раз­ные уси­лия, устрем­ля­ет­ся раз­лич­ны­ми путя­ми, одна­ко направ­ле­на к одной цели — бла­жен­ству. Бла­жен­ство есть бла­го, кото­рое, когда оно достиг­ну­то, не остав­ля­ет желать ниче­го боль­ше­го. Оно то же, что высо­чай­шее бла­го, содер­жа­щее в себе все дру­гие бла­га, кото­рое, если в нем чего-либо недо­ста­ет, не может быть наи­выс­шим, посколь­ку вне его оста­ет­ся нечто, чего мож­но поже­лать. Оче­вид­но, бла­жен­ство — это совер­шен­ное состо­я­ние, кото­рое явля­ет­ся соеди­не­ни­ем всех благ. Его, я ска­за­ла бы, все смерт­ные ста­ра­ют­ся достичь раз­ны­ми путя­ми, так как неяв­ная жаж­да бла­га от при­ро­ды при­су­ща чело­ве­че­ской душе, одна­ко оши­боч­ное пред­став­ле­ние о нем при­во­дит [людей] в заблуж­де­ние и увле­ка­ет в сто­ро­ну от него. Так, неко­то­рые пола­га­ют, что вла­де­ют выс­шим бла­гом тогда, когда ни в чем не ощу­ща­ют недо­стат­ка, вслед­ст­вие это­го они трудят­ся, чтобы достичь богат­ства. Дру­гие, почи­тая за бла­го быть заслу­жен­ны­ми и удо­сто­ен­ны­ми поче­та, пыта­ют­ся занять почет­ные долж­но­сти и добить­ся ува­же­ния у сво­их сограж­дан. Есть и такие, кото­рые видят выс­шее бла­го в незнаю­щем пре­де­ла могу­ще­стве. Эти или сами стре­мят­ся цар­ст­во­вать, или ста­ра­ют­ся при­бли­зить­ся к пра­ви­те­лям. Те, для кого извест­ность кажет­ся важ­нее все­го про­че­го, спе­шат про­сла­вить свое имя искус­ст­вом вой­ны или мира. Боль­шин­ство же людей изме­ря­ет бла­го по пло­дам радо­сти и при­ят­но­сти, наи­выс­шим сча­стьем они почи­та­ют пре­бы­вать в посто­ян­ном наслаж­де­нии. Нахо­дят­ся и такие, кото­рые сме­ши­ва­ют цель и дви­жу­щие при­чи­ны: они жела­ют богат­ства ради достав­ля­е­мых им могу­ще­ства и наслаж­де­ний или же стре­мят­ся к вла­сти ради богат­ства, либо для про­слав­ле­ния име­ни. У них и у им подоб­ных чело­ве­че­ские дей­ст­вия и побуж­де­ния, [их вызы­ваю­щие], меня­ют­ся места­ми. Так про­ис­хо­дит, напри­мер, когда кажет­ся, что знат­ность и любовь наро­да могут при­не­сти извест­ность, или когда жела­ют иметь жену и детей из-за удо­воль­ст­вия, ими достав­ля­е­мо­го. Лишь обре­те­ние дру­зей, что пред­став­ля­ет­ся мне свя­щен­ней­шим видом бла­га, зави­сит не от Фор­ту­ны, а от доб­ро­де­те­ли, при­чи­ной же стрем­ле­ния к про­чим бла­гам может счи­тать­ся либо могу­ще­ство, либо удо­воль­ст­вие.

Нетруд­но, каза­лось бы, при­чис­лить телес­ные бла­га к выс­шим. Так, сила и высо­кий рост, как пред­став­ля­ет­ся, спо­соб­ст­ву­ют при­об­ре­те­нию могу­ще­ства; кра­сота и лов­кость — извест­но­сти, здо­ро­вье — удо­воль­ст­вия. Оче­вид­но, что для каж­до­го более все­го желае­мо бла­жен­ство; но выс­шим бла­гом чело­ве­ком счи­та­ет­ся то, чего он боль­ше все­го хочет. Но мы уже опре­де­ли­ли, что выс­шее бла­го есть бла­жен­ство, вслед­ст­вие это­го люди могут счесть, буд­то бла­жен­но то состо­я­ние, кото­рое кажет­ся пред­по­чти­тель­нее дру­гих. Ты видишь фор­мы, в кото­рые обле­ка­ет­ся чело­ве­че­ское сча­стье — богат­ство, чины, могу­ще­ство, сла­ва, наслаж­де­ние. Беря в счет толь­ко их, Эпи­кур вполне после­до­ва­тель­но счи­тал, что выс­шим бла­гом явля­ет­ся наслаж­де­ние, пото­му что все дру­гие бла­га достав­ля­ют при­ят­ность душе, удо­воль­ст­вие. Но я сно­ва обра­ща­юсь к чело­ве­че­ским стрем­ле­ни­ям, ибо души людей, несмот­ря на затем­не­ние памя­ти, сно­ва стре­мят­ся воз­вра­тить­ся к сво­е­му соб­ст­вен­но­му бла­гу, но, подоб­но опья­нев­шим, не зна­ют, по како­му пути добрать­ся до его оби­те­ли¹. Раз­ве оши­ба­ют­ся те, кото­рые стре­мят­ся не упу­стить ни одно из этих благ? И дей­ст­ви­тель­но, есть ли что-нибудь иное, что луч­ше соот­вет­ст­во­ва­ло бы бла­жен­ству, чем заклю­чаю­щее в себе все бла­га, ни в чем не нуж­даю­ще­е­ся состо­я­ние само­до­ста­точ­но­сти. Неуже­ли не пра­вы те, кто пола­га­ет, что в наи­боль­шей мере достой­ное ува­же­ния и почи­та­ния и есть наи­луч­шее? Нет, не может быть ничтож­ным и достой­ным пре­зре­ния то, к дости­же­нию чего устрем­ле­ны все помыс­лы и дея­ния. А раз­ве к чис­лу благ не сле­ду­ет отне­сти могу­ще­ство? Что же, неуже­ли мож­но счи­тать лишен­ным силы и ничтож­ным то, что, как уста­нов­ле­но, име­ет пре­вос­ход­ство над все­ми веща­ми? И мож­но ли не при­да­вать ника­ко­го зна­че­ния извест­но­сти? Ведь нель­зя же отри­цать, что все пре­вос­ход­ней­шее долж­но пред­став­лять­ся и наи­бо­лее достой­ным сла­вы. Нет нуж­ды гово­рить, что бла­жен­ство есть состо­я­ние, не под­вер­жен­ное ни тре­во­гам, ни печа­ли, ни тягост­ной скор­би, ибо даже в самых малых вещах, кото­ры­ми люди стре­мят­ся обла­дать, заклю­че­ны радость и удо­воль­ст­вие.

Еще раз пере­чис­лю то, чем люди хотят обла­дать, — они жаж­дут богат­ства, чинов, вер­хов­ной вла­сти, сла­вы и наслаж­де­ния по той при­чине, что наде­ют­ся с их помо­щью обре­сти доста­ток, ува­же­ние, вли­я­ние, извест­ность, радость. Итак, бла­го есть то, к чему раз­лич­ны­ми путя­ми стре­мят­ся люди: в этом лег­ко уга­ды­ва­ет­ся сила при­ро­ды, вслед­ст­вие кото­рой, хотя суж­де­ния людей и раз­лич­ны, одна­ко их объ­еди­ня­ет тяго­те­ние к одной цели — бла­гу.

3. — Вам же, о зем­ные суще­ства, доз­во­ле­но уга­ды­вать как бы во сне чут­ким вооб­ра­же­ни­ем ваше нача­ло и истин­ную цель бытия — бла­жен­ство; хотя вы и не слиш­ком про­зор­ли­вы, одна­ко путем раз­мыш­ле­ния вы при­хо­ди­те к догад­ке о них, и к истин­но­му бла­гу ведет вас при­род­ное стрем­ле­ние, но от него уво­дят мно­го­чис­лен­ные заблуж­де­ния. Посмот­ри­те же, дей­ст­ви­тель­но ли то, в чем люди наде­ют­ся обре­сти сча­стье, может при­ве­сти их к желан­ной цели. Если богат­ство, чины и про­чее в том же роде соста­ви­ли нечто, в чем не отсут­ст­ву­ет ни одно из благ, я бы согла­си­лась, что посред­ст­вом дости­же­ния все­го это­го кто-то может сде­лать­ся счаст­ли­вым. Одна­ко если они не могут дать того, что обе­ща­ют, и лише­ны мно­гих благ, раз­ве не обна­ру­жи­ва­ют­ся в них с оче­вид­но­стью фаль­ши­вые обра­зы бла­жен­ства? Преж­де все­го я задаю этот вопрос тебе, ибо совсем еще недав­но ты уто­пал в рос­ко­ши; раз­ве сре­ди огром­ных богатств, при­над­ле­жав­ших тебе, душа твоя, стал­ки­ва­ясь с неспра­вед­ли­во­стью, не сму­ща­лась внут­рен­ним бес­по­кой­ст­вом? — Да, — отве­тил я, — не могу при­пом­нить, чтобы моя душа была сво­бод­на от вол­не­ний, что-нибудь все­гда тре­во­жи­ло ее. — Неуже­ли не пото­му так про­ис­хо­дит, что или отсут­ст­ву­ет то, чего ты жела­ешь, или нали­че­ст­ву­ет то, чего ты не жела­ешь? — Веро­ят­но, поэто­му, — отве­тил я. — Ты желал бы иметь одно и избе­жать дру­го­го? — Да. — Нуж­да­ет­ся ли чело­век в том, чего жела­ет? — Нуж­да­ет­ся. — Тот же, кто испы­ты­ва­ет в чем-либо нуж­ду, посто­ян­но лишен удо­вле­тво­ре­ния? — Несо­мнен­но. — Неуже­ли тебя, тер­зае­мо­го неудо­вле­тво­рен­но­стью, под­дер­жа­ло бы богат­ство? — Зачем оно мне? — спро­сил я. — Дей­ст­ви­тель­но, богат­ства не могут осво­бо­дить душу от нуж­ды и дать ей удо­вле­тво­ре­ние, а ведь, кажет­ся, они обе­ща­ют имен­но это. Кро­ме того, я пола­гаю, сле­ду­ет еще при­нять во вни­ма­ние, что в при­ро­де богатств не заклю­ча­ет­ся ниче­го тако­го, чтобы они у тех, кому при­над­ле­жат, не мог­ли бы быть отня­ты. — Согла­сен. — Поче­му бы и не согла­сить­ся с этим, когда еже­днев­но более силь­ный гра­бит кого-нибудь. Отче­го же еще суще­ст­ву­ют судеб­ные жало­бы, если не отто­го, что силой и хит­ро­стью богат­ство посто­ян­но отни­ма­ет­ся. — Пра­виль­но, — под­дер­жал я ее. — Это застав­ля­ет того, кто забо­тит­ся о сво­их день­гах, — ска­за­ла Фило­со­фия, — при­гла­шать со сто­ро­ны охра­ну. — Мож­но ли это отри­цать! — ска­зал я. — Но ведь такая необ­хо­ди­мость отпа­ла бы, если бы невоз­мож­на была утра­та богат­ства его вла­дель­цем. — В этом нет ника­ко­го сомне­ния, — под­твер­дил я. — Но мы видим совсем обрат­ное — тот, кто наде­ял­ся най­ти доволь­ство с помо­щью богат­ства, начи­на­ет еще боль­ше нуж­дать­ся в под­держ­ке со сто­ро­ны. Так мож­но ли ска­зать, что богат­ство изго­ня­ет нуж­ду? Раз­ве бога­тые люди не испы­ты­ва­ют голод или жаж­ду? Раз­ве их тела не чув­ст­ви­тель­ны к зим­ней сту­же? Впро­чем, ты воз­ра­зишь мне, что у бога­тых есть, чем уто­лить голод и жаж­ду и защи­тить­ся от холо­да. Но тогда богат­ство может лишь заглу­шить неудо­вле­тво­рен­ность, но иско­ре­нить ее не в силах. Если ее, все­гда жаж­ду­щую и алчу­щую, попы­тать­ся насы­тить богат­ст­вом, то цель эта нико­гда не будет достиг­ну­та. Я умал­чи­ваю о том, что при­ро­да доволь­ст­ву­ет­ся малым, а жад­но­сти — все­го мало. Если же богат­ство не может уто­лить неудо­вле­тво­рен­ность, но само ее порож­да­ет, неуже­ли ты сочтешь, что оно может при­не­сти удо­вле­тво­ре­ние?

4. Но гово­рят, что высо­кие чины при­но­сят почет и ува­же­ние тому, кому доста­ют­ся. Неуже­ли маги­ст­рат­ские долж­но­сти обла­да­ют силой наде­лять доб­ро­де­те­лью души людей их зани­маю­щих, и устра­нять поро­ки? Ведь им более свой­ст­вен­но не иско­ре­нять порок, но делать его явным. Вслед­ст­вие это­го слу­ча­ет­ся, что мы него­ду­ем, когда высо­кие чины неред­ко доста­ют­ся дур­ным людям. Еще Катулл назы­вал Нон­ния злым наро­стом³, хотя тот и вос­седал в куруль­ном крес­ле. Раз­ве ты не видишь, сколь­ко бес­че­стья при­но­сят почет­ные долж­но­сти злым? Ведь менее замет­на низость тех, кто нахо­дит­ся в тени. Мог­ли ли тебя побудить опас­но­сти, сколь угод­но вели­кие, нести маги­ст­ра­ту­ру вме­сте с Деко­ра­том⁴, если ты видел в нем бес­пут­но­го льсте­ца и пре­да­те­ля? Ведь нель­зя же из-за того, что они зани­ма­ют почет­ные долж­но­сти, счи­тать заслу­жи­ваю­щим ува­же­ния тех, кого мы пола­га­ем недо­стой­ны­ми самих почет­ных долж­но­стей, и наобо­рот, если ты видишь кого-то, наде­лен­но­го муд­ро­стью, можешь ли ты счесть, что он недо­сто­ин ува­же­ния или той муд­ро­сти, кото­рой он наде­лен? — Нет. — Доб­ро­де­те­ли при­су­ще соб­ст­вен­ное досто­ин­ство, кото­рое она непре­мен­но изли­ва­ет на сопри­част­ных ей, а посколь­ку возда­вае­мые наро­дом поче­сти не обла­да­ют такой спо­соб­но­стью, то ясно, что они не име­ют соб­ст­вен­ной кра­соты и досто­ин­ства. При этом сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние на то, что чем более кто-нибудь низок, тем боль­шее чис­ло людей кара­ет его пре­зре­ни­ем. Поэто­му нель­зя сде­лать достой­ны­ми ува­же­ния тех, чью низость обна­жа­ют почет­ные долж­но­сти, делаю­щие их еще более ужас­ны­ми, но не без­на­ка­зан­но. Ибо нече­сти­вые люди в рав­ной сте­пе­ни отпла­чи­ва­ют почет­ным долж­но­стям, осквер­няя их сво­ей при­част­но­стью им. Я хочу, чтобы ты понял: истин­ное ува­же­ние не име­ет ниче­го обще­го с чина­ми, обла­даю­щи­ми лишь види­мо­стью досто­ин­ства. Посуди, если кто-нибудь мно­го­крат­но испол­няв­ший обя­зан­но­сти кон­су­ла, слу­чай­но попа­дет к вар­вар­ским наро­дам, при­об­ре­тет ли он бла­го­да­ря кон­суль­ству ува­же­ние вар­ва­ра? А ведь если бы этот дар был от при­ро­ды при­сущ почет­ной долж­но­сти, то она не поте­ря­ла бы зна­че­ния ни у одно­го наро­да, подоб­но тому, как огонь оди­на­ко­во пыла­ет в любых зем­лях. Посколь­ку же соб­ст­вен­ная сила тако­го рода не свой­ст­вен­на почет­ным долж­но­стям, а ее при­пи­сы­ва­ют им чело­ве­че­ские заблуж­де­ния, они сра­зу же утра­чи­ва­ют свое зна­че­ние у тех наро­дов, кото­рые не счи­та­ют их почет­ны­ми. Но так про­ис­хо­дит сре­ди чужих наро­дов. А раз­ве у тех, где они были уста­нов­ле­ны, почет­ные долж­но­сти веч­но сохра­ня­ют свое зна­че­ние? Ведь пре­фек­ту­ра, неко­гда давав­шая вели­кую власть, теперь лишь пустое назва­ние и тяж­кая обу­за сена­тор­ско­му зва­нию; если в дав­ние вре­ме­на кто-то забо­тил­ся о про­до­воль­ст­вен­ных запа­сах наро­да⁵, то теперь же что пре­зрен­ней этой обя­зан­но­сти? Крат­кий итог того, что мы ска­за­ли выше, — чины и почет­ные долж­но­сти не име­ют соб­ст­вен­ной кра­соты, посколь­ку при­об­ре­та­ют или утра­чи­ва­ют свое зна­че­ние в зави­си­мо­сти от тех, кто поль­зу­ет­ся ими. Если же поче­сти не могут сде­лать [людей] ува­жае­мы­ми, если их мара­ет то, что они доста­ют­ся дур­ным людям, если с тече­ни­ем вре­ме­ни весо­мость их умень­ша­ет­ся, если их цен­ность пада­ет в зави­си­мо­сти от мне­ния наро­да, то что́ от желае­мой кра­соты они содер­жат в себе, не гово­ря уже о том, что они не могут делать людей луч­ше.

5. А раз­ве цар­ская власть или бли­зость к тро­ну могут наде­лить чело­ве­ка под­лин­ным могу­ще­ст­вом? Или сча­стье пра­ви­те­лей длит­ся веч­но? Ведь пол­ны при­ме­ра­ми ста­рые вре­ме­на и наш век, что и царей покида­ло сча­стье, сме­ня­ясь стра­да­ни­ем. О вели­кое могу­ще­ство, кото­рое и для сохра­не­ния само­го себя ока­зы­ва­ет­ся недо­ста­точ­ным! Поче­му же, если цар­ская власть явля­ет­ся источ­ни­ком бла­жен­ства, она при отсут­ст­вии какой-либо части умень­ша­ет сча­стье? А насколь­ко дале­ко про­сти­ра­ет­ся чело­ве­че­ская власть? Ведь суще­ст­ву­ет мно­же­ство наро­дов, у кото­рых нет цар­ской вла­сти. И в этом отно­ше­нии власть не дает сча­стья, ибо под ней сокры­то бес­си­лие, кото­рое дела­ет [пра­ви­те­лей] несчаст­ны­ми; таким обра­зом, царям неиз­беж­но доста­ет­ся боль­шая доля несча­стий. Тиран, познав­ший опас­но­сти, угро­жаю­щие цар­ской вла­сти, нахо­дит­ся под посто­ян­ным дав­ле­ни­ем стра­ха, как под мечом, вися­щим над его голо­вой⁶. Что же это за власть, кото­рая порож­да­ет горечь тре­вог и не может изба­вить от тер­за­ний и стра­ха. Ведь пра­ви­те­ли сами бы жела­ли жить покой­но, но не могут и лишь выстав­ля­ют напо­каз свое мни­мое могу­ще­ство.

Неуже­ли ты счел бы, что чело­век обла­да­ет могу­ще­ст­вом, если бы ты видел, что он жела­ет невоз­мож­но­го для себя? И ска­зал бы, что явля­ет­ся могу­ще­ст­вен­ным тот, кто гор­до шест­ву­ет в сопро­вож­де­нии слуг, одна­ко сам их боит­ся боль­ше, чем устра­ша­ет; раз­ве обла­да­ет вла­стью тот, кто нахо­дит­ся в руках сво­их при­служ­ни­ков? Сто­ит ли гово­рить о при­бли­жен­ных к тро­ну, если власть пра­ви­те­лей пол­на бес­си­лия? Ведь пра­ви­те­ли, пошат­нув­шись, часто увле­ка­ют за собой неви­нов­ных. Нерон Сене­ку, близ­ко­го чело­ве­ка и сво­его учи­те­ля, заста­вил при­нять реше­ние уме­реть; Анто­нин само­го могу­че­го сре­ди при­двор­ных пре­дал мечу⁷. А ведь и тот, и дру­гой жела­ли бы отка­зать­ся от сво­его могу­ще­ства. Сене­ка пытал­ся богат­ства свои пере­дать Неро­ну и устра­нить­ся от дел. Но повер­жен­ных увлек­ла в про­пасть сама их сила, и ни один, ни дру­гой не смог­ли свер­шить того, что жела­ли. Что же это за могу­ще­ство, кото­ро­го стра­шат­ся сами обла­даю­щие им, под защи­той кото­ро­го невоз­мож­но чув­ст­во­вать себя в без­опас­но­сти и от кото­ро­го нель­зя изба­вить­ся, когда это жела­тель­но? А раз­ве будут тебе заступ­ни­ка­ми дру­зья, кото­рых при­ве­ла к тебе не доб­ро­де­тель, а Фор­ту­на? Ведь того, кого твое сча­стье дела­ет дру­гом, несча­стье пре­вра­ща­ет в недру­га. А ведь чума нане­сет мень­ший вред, чем враг, при­ки­нув­ший­ся дру­гом!

6. Сла­ва часто быва­ет столь же лож­ной, сколь и постыд­ной. Поэто­му спра­вед­ли­во вос­клик­нул автор тра­гедии: Ὦ δό­ξα δό­ξα, μυ­ρίοισι δὴ βρο­τῶν οὐδὲν γε­γῶσι βίοτον ὤγκω­σας μέ­γαν⁹. Мно­гие часто удо­ста­и­ва­лись име­ни вели­ких хва­лой заблуж­дав­ше­го­ся наро­да, а что более ужас­ное мож­но себе пред­ста­вить? Луч­ше бы те, кого пре­воз­но­сят не по спра­вед­ли­во­сти, сами бы усты­ди­лись рас­то­чае­мых им неза­слу­жен­ных вос­хва­ле­ний. Ибо даже если бы эти похва­лы соот­вет­ст­во­ва­ли их заслу­гам, что́ они мог­ли бы при­ба­вить к убеж­ден­но­сти муд­ре­ца, что свое бла­го сле­ду­ет изме­рять не мол­вой наро­да, но осо­зна­ни­ем исти­ны, убеж­ден­но­стью в [сво­ей] право­те. Итак, если пред­став­ля­ет­ся пре­крас­ным про­слав­лять свое имя, то, соот­вет­ст­вен­но сле­ду­ет счи­тать позор­ным его умол­ча­ние. Одна­ко, как я уже гово­ри­ла немно­го рань­ше, неиз­беж­но суще­ст­ву­ет мно­же­ство наро­дов, кото­рых сла­ва одно­го чело­ве­ка не может достичь; слу­ча­ет­ся, что тот, кого ты счи­та­ешь достой­ным сла­вы, даже в сосед­них стра­нах может не счи­тать­ся заслу­жи­ваю­щим про­слав­ле­ния. И затем, что дей­ст­ви­тель­но недо­стой­но упо­ми­на­ния, так это бла­го­склон­ность наро­да, кото­рая не осно­вы­ва­ет­ся на пра­виль­ном суж­де­нии и не быва­ет устой­чи­вым.

А кто не пони­ма­ет, насколь­ко сует­но и бес­смыс­лен­но гор­дить­ся знат­ным име­нем? Оно, будучи покры­то сла­вой, не рас­про­стра­ня­ет ее на нас, [как бы отде­ле­но от нас]. Как пред­став­ля­ет­ся, знат­ность — это про­слав­ле­ние, выте­каю­щее из заслуг пред­ков. Но если похва­ла есть осно­ва­ние сла­вы, то слав­ны те, кото­рые хва­лят; и чужая сла­ва не при­даст тебе блес­ка, если ты не име­ешь сво­ей соб­ст­вен­ной. Если в знат­но­сти и заклю­че­но какое-нибудь бла­го, то, как я пола­гаю, лишь един­ст­вен­ное — необ­хо­ди­мость быть бла­го­род­ным, чтобы не запят­нать доб­лесть пред­ков.

7. Что же ска­зать мне о телес­ных наслаж­де­ни­ях, жаж­да кото­рых напол­ня­ет [душу] бес­по­кой­ст­вом, а избы­ток порож­да­ет рас­ка­я­ние? Сколь­ко непе­ре­но­си­мых скор­бей, какие болез­ни они при­но­сят телу стре­мя­ще­го­ся к наслаж­де­ни­ям. Я не знаю, какой при­вле­ка­тель­но­стью обла­да­ют они, но печаль­ны их послед­ст­вия. Кто же поже­ла­ет пораз­мыс­лить о сво­их стра­стях, пусть пой­мет, что если бы они мог­ли при­ве­сти к бла­жен­ству, то не было бы ника­ко­го осно­ва­ния для отри­ца­ния того, что живот­ным так­же доступ­но бла­жен­ство, посколь­ку каж­дое живот­ное торо­пит­ся удо­вле­тво­рить свои телес­ные жела­ния.

Наи­бо­лее бла­го­род­ный род при­ят­но­сти достав­ля­ют брак и дети, но так уста­нов­ле­но при­ро­дой, — я не пом­ню, кто это ска­зал, — мно­гие обре­та­ют в детях сво­их мучи­те­лей. Нет нуж­ды напо­ми­нать тебе, сколь печаль­но поло­же­ние таких людей, ведь ты сам испы­тал это состо­я­ние, и все еще не сво­бо­ден от бес­по­кой­ства. Я при­во­жу суж­де­ние об этом мое­го Еври­пида¹⁰, кото­рый ска­зал, что явля­ет­ся счаст­ли­вей­шим, кто лишен детей по несча­стью.

8. Итак, нет ника­ко­го сомне­ния, что эти пути к бла­жен­ству на самом деле уво­дят в сто­ро­ну от него. Они не могут при­ве­сти чело­ве­ка туда, куда, как кажет­ся, обе­ща­ют. Насколь­ко же спу­та­ны они со злом, я вкрат­це пока­жу. Если ты пыта­ешь­ся ско­пить денег, то вынуж­ден будешь их отнять у того, кто теперь вла­де­ет ими. Жаж­дешь почет­ных долж­но­стей — пре­кло­нишь коле­на перед даю­щи­ми их и желая всех пре­взой­ти — обес­сла­вишь себя уни­же­ни­ем. Стре­мишь­ся к могу­ще­ству — на тебя обра­тит­ся веро­лом­ство под­дан­ных, и ты будешь окру­жен опас­но­стя­ми. Ищешь сла­вы — но отре­чешь­ся от нее из-за труд­но­стей и бес­по­кой­ства, свя­зан­ных с ней. Жела­ешь про­во­дить жизнь в наслаж­де­ни­ях — но кто же не станет пре­зи­рать и не сочтет ничтож­ней­шим чело­ве­ка, пора­бо­щен­но­го стра­стя­ми сво­его тела. Ведь те, кото­рые ста­вят бла­га сво­его тела пре­вы­ше все­го, стре­мят­ся к обла­да­нию столь малой и хруп­кой вещью. Ибо раз­ве можешь ты пре­взой­ти сло­нов вели­чи­ной тела, а волов силой, или, быть может, тиг­ры усту­пят тебе в лов­ко­сти? Обра­ти­те же свой взор к про­сто­ру небес, их неиз­мен­но­му и стре­ми­тель­но­му вра­ще­нию и пере­стань­те, нако­нец, вос­хи­щать­ся веща­ми, кото­рые не име­ют под­лин­ной цен­но­сти. Ведь даже небо достой­но вос­хи­ще­ния не из-за это­го вра­ще­ния, но из-за того поряд­ка, посред­ст­вом кото­ро­го оно управ­ля­ет­ся.

Что каса­ет­ся внеш­ней кра­соты, то она пре­хо­дя­ща и более быст­ро­теч­на, чем весен­нее цве­те­ние. Если бы, как гово­рит Ари­сто­тель¹¹, люди бы обла­да­ли гла­за­ми Лин­кея¹², то они сво­им взглядом про­ни­ка­ли бы через покро­вы. И если бы мож­но было увидеть, что нахо­дит­ся внут­ри чело­ве­ка, раз­ве не пока­за­лось бы без­образ­ным тело Алки­ви­а­да¹³, сла­вив­ше­го­ся сво­ей кра­сотой? Сле­до­ва­тель­но, то, что чело­ве­ку кажет­ся пре­крас­ным, выте­ка­ет не из его при­ро­ды, но явля­ет­ся след­ст­ви­ем сла­бо­сти взи­раю­щих на него глаз. Теперь пой­ми­те, сколь тщет­но желать бла­га кра­соты лица и тела. Ведь то, чему пора­жа­ет­ся чело­век, может быть уни­что­же­но жаром горяч­ки за три дня. Из все­го это­го сле­ду­ет, что и эти бла­га не могут дать того, что обе­ща­ют, и не явля­ют­ся собра­ни­ем всех благ; они не ука­зы­ва­ют путей к бла­жен­ству и сами не дела­ют людей бла­жен­ны­ми.

9. Доста­точ­но мно­го гово­ри­лось уже о том, что пред­став­ля­ет собой обман­чи­вое сча­стье. Теперь, если ты обрел про­ни­ца­тель­ность, насту­пи­ло вре­мя рас­крыть, в чем состо­ит суть истин­но­го сча­стья. — Из тво­их рас­суж­де­ний, — отве­тил я, — вижу, что невоз­мож­но полу­чить ни достат­ка через богат­ство, ни могу­ще­ства — посред­ст­вом цар­ской вла­сти, ни ува­же­ния — с помо­щью поче­стей и чинов, ни зна­ме­ни­то­сти через сла­ву, ни радо­сти — посред­ст­вом наслаж­де­ния. А при­чи­ны, вслед­ст­вие кото­рых так про­ис­хо­дит, я вижу, мне кажет­ся, как бы через узкую щель, но мне хоте­лось бы узнать об этом от тебя подроб­нее. — То, что про­сто и неде­ли­мо по при­ро­де, чело­ве­че­ское заблуж­де­ние разде­ля­ет, и это уво­дит от истин­но­го и совер­шен­но­го к лож­но­му и несо­вер­шен­но­му. Может быть, ты счи­та­ешь, что могу­ще­ство не име­ет ниче­го, в чем бы нуж­да­лось? — Нет, — отве­тил я. — Ты прав: ведь если чему-нибудь в каком-либо деле не хва­та­ет соб­ст­вен­ной силы, то оно нуж­да­ет­ся в под­держ­ке извне. — Согла­сен. — Итак, доста­ток и могу­ще­ство одной и той же при­ро­ды. — Да, кажет­ся, так. — И что же, ты счи­та­ешь такое состо­я­ние заслу­жи­ваю­щим пре­зре­ния или же, напро­тив, в выс­шей сте­пе­ни достой­ным ува­же­ния? — В этом, — ска­зал я, — нель­зя усо­мнить­ся. — Тогда при­со­еди­ним к достат­ку и могу­ще­ству еще и ува­же­ние, и будем судить о них как о еди­ном пред­ме­те. — Сде­ла­ем так, если хотим при­дер­жи­вать­ся исти­ны.

—Как ты пола­га­ешь? — спро­си­ла Фило­со­фия, — это соеди­не­ние лише­но сла­вы и цены или же достой­но вся­че­ско­го про­слав­ле­ния? Посмот­рим же, раз­ве то, что счи­та­ет­ся не нуж­даю­щим­ся ни в чем, наи­бо­лее могу­ще­ст­вен­ным и наи­бо­лее достой­ным ува­же­ния, не испы­ты­ва­ет недо­стат­ка в сла­ве, кото­рую оно себе добыть не может? Ему отча­сти недо­ста­ет ее, и вслед­ст­вие это­го оно кажет­ся лишен­ным чего-то. — Не могу не при­знать, — ска­зал я, — что он нуж­да­ет­ся в боль­шем про­слав­ле­нии. — Итак, мы при­шли к согла­сию и при­зна­ли, что и сла­ва ничем не отли­ча­ет­ся от трех выше­ука­зан­ных благ. — Конеч­но, — под­твер­дил я, — итак, раз­ве то, что не нуж­да­ет­ся ни в чем, ему не при­над­ле­жа­щем, что может все­го достичь сво­и­ми сила­ми, что про­слав­ле­но и достой­но ува­же­ния, не явля­ет­ся так­же наи­бо­лее достав­ля­ю­щим удо­воль­ст­вие? — Но не могу понять, — ска­зал я, — как во все это может про­ник­нуть печаль; поэто­му необ­хо­ди­мо при­знать, если при­дер­жи­вать­ся ска­зан­но­го ранее, что оно пол­но при­ят­но­сти [удо­воль­ст­вия]. — В таком слу­чае, оно с необ­хо­ди­мо­стью явля­ет­ся одно­вре­мен­но достат­ком, могу­ще­ст­вом, сла­вой, ува­же­ни­ем, удо­воль­ст­ви­ем: назва­ния их раз­лич­ны, но по сущ­но­сти сво­ей они нисколь­ко не раз­ли­ча­ют­ся. — Несо­мнен­но, — ска­зал я. — То, что по при­ро­де еди­но и про­сто, чело­ве­че­ское заблуж­де­ние разде­ля­ет, и люди пыта­ют­ся при­об­ре­сти часть от цело­го, лишен­но­го частей, вслед­ст­вие чего не полу­ча­ют ни части, кото­рая ниче­го собой не пред­став­ля­ет, ни само­го цело­го, к кото­ро­му мало стре­мят­ся. — Как же так? — Стре­мя­щи­е­ся к богат­ству жела­ют избе­жать бед­но­сти. Они совер­шен­но не заботят­ся о могу­ще­стве, пре­бы­ва­ют в без­вест­но­сти, отка­зы­ва­ют себе в удо­вле­тво­ре­нии мно­гих есте­ствен­ных жела­ний, чтобы не рас­те­рять добы­тое иму­ще­ство. Одна­ко и таким путем не обре­та­ет доволь­ства тот, кого поки­ну­ло здо­ро­вье, пре­сле­ду­ют несча­стья и пора­жа­ют болез­ни, кто пре­бы­ва­ет в без­вест­но­сти.

Тот, кто жела­ет толь­ко могу­ще­ства, рас­то­ча­ет богат­ство, пре­зи­ра­ет наслаж­де­ния; при­но­сит в жерт­ву вла­сти почет и сла­ву. Ты видишь, сколь мно­го ему недо­ста­ет при этом. А ведь ино­гда он теря­ет необ­хо­ди­мое, его тер­за­ет страсть достичь желае­мо­го, когда ему это не уда­ет­ся и, таким обра­зом, то, к чему он стре­мил­ся боль­ше все­го, лиша­ет его могу­ще­ства. Подоб­ным же обра­зом сле­ду­ет пораз­мыс­лить о поче­стях, сла­ве и наслаж­де­ни­ях. Ибо каж­дое из этих благ есть то же, что осталь­ные, если же чело­век стре­мит­ся к одно­му из них, остав­ляя в сто­роне все про­чие. Он не полу­ча­ет желае­мо­го. — Как же так? — спро­сил я. — А если кто-нибудь воз­на­ме­рит­ся полу­чить все бла­га одно­вре­мен­но? — Зна­чит, он стре­мит­ся достичь вер­ши­ны бла­жен­ства, но смо­жет ли он обре­сти бла­жен­ство в бла­гах, кото­рые, как мы пока­за­ли, не в состо­я­нии дать то, что сулят? — Нет, — отве­тил я. — В этих бла­гах, в кото­рый каж­дый из жаж­ду­щих их пола­га­ет най­ти бла­жен­ство, нико­им обра­зом не сле­ду­ет искать его, — под­твер­ди­ла она. — При­зна­юсь, — ска­зал я, — нель­зя выра­зить ниче­го спра­вед­ли­вее это­го. — Итак, ты увидел, — про­дол­жа­ла она, — фор­мы лож­но­го сча­стья и при­чи­ны, кото­рые побуж­да­ют стре­мить­ся к нему; обра­ти же теперь взор разу­ма в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну, как я обе­ща­ла, там узришь ты исти­ну. — То, что ты толь­ко что пока­за­ла, когда пыта­лась выявить при­чи­ны лож­ных благ, ясно и сле­по­му. Если же я не заблуж­да­юсь, истин­ное и совер­шен­ное сча­стье заклю­ча­ет­ся в том, что при­но­сит богат­ство, могу­ще­ство, сла­ву и наслаж­де­ние. Но ты долж­на знать, что я еще глуб­же постиг исти­ну; и я утвер­ждаю без коле­ба­ний, что когда все они обра­зу­ют един­ство, так как явля­ют­ся одним и тем же, это един­ство и явля­ет­ся пол­ным бла­жен­ст­вом. — О мой пито­мец, еще вер­нее будет твое суж­де­ние о сча­стье, если при­ба­вишь сле­дую­щее. — Что? — спро­сил я. — Неуже­ли ты пола­га­ешь, что во всех этих обре­чен­ных на гибель вещах заклю­че­но нечто, спо­соб­ное вызвать тако­го рода состо­я­ние? — Нет, и думаю, это так хоро­шо пока­за­но тобою, что боль­ше­го и желать нель­зя. — Все это лишь внеш­ние про­яв­ле­ния истин­но­го бла­га или, как пред­став­ля­ет­ся, они как бы наде­ля­ют смерт­ных несо­вер­шен­ны­ми бла­га­ми, истин­но­го же и совер­шен­но­го бла­га они не могут при­не­сти людям. — Согла­сен. — Как же ты мог счесть истин­ным то, что есть лишь кажу­ще­е­ся бла­жен­ство? Теперь нуж­но, чтобы ты узнал, каким путем мож­но достичь истин­но­го бла­жен­ства. — Я это­го дав­но с нетер­пе­ни­ем жду. — Но, как гово­рил мой Пла­тон в «Тимее», и при совер­ше­нии самых малых дел сле­ду­ет молить о боже­ст­вен­ной помо­щи¹⁴. Как ты дума­ешь, что теперь нуж­но сде­лать для отыс­ка­ния оби­те­ли выс­ше­го бла­га? Долж­но вос­ста­но­вить, — ска­зал я, — Отца все­го суще­го: пре­не­бре­гая этим обы­ча­ем, невоз­мож­но успеш­но начать дело. — Пра­виль­но, — отве­ти­ла она и про­из­нес­ла:

10. Посколь­ку ты уже видел, что пред­став­ля­ют собой совер­шен­ные и несо­вер­шен­ные бла­га, я счи­таю теперь необ­хо­ди­мым пока­зать, в чем состо­ит совер­шен­ное сча­стье. При этом, как я пола­гаю, сна­ча­ла долж­но быть уста­нов­ле­но, может ли каким-либо обра­зом бла­го, опре­де­ле­ние кото­ро­го было дано ранее, содер­жать­ся в при­род­ном мире, чтобы нас не сби­ло с тол­ку рас­суж­де­ние, уво­дя­щее от исти­ны.

Но нель­зя отри­цать, что суще­ст­ву­ет некий источ­ник всех благ. Всё, о чем гово­рит­ся как о несо­вер­шен­ном, пред­став­ля­ет­ся тако­вым из-за недо­стат­ка совер­шен­ства. Так что, если в чем-то обна­ру­жи­ва­ет­ся недо­ста­ток совер­шен­ства, то в нем име­ет­ся и доля совер­шен­ства. Ведь если убрать совер­шен­ство, станет совсем непо­нят­но, откуда про­ис­хо­дит то, что ока­зы­ва­ет­ся несо­вер­шен­ным. Ибо мир вещей берет нача­ло не из ущерб­ной и несо­вер­шен­ной при­ро­ды, но, напро­тив, про­ис­хо­дя от пол­но­го и совер­шен­но­го, вырож­да­ет­ся в нечто ущерб­ное и лишен­ное соб­ст­вен­ной силы. Но мы пока­за­ли немно­го выше, что в пре­хо­дя­щем зем­ном бла­ге заклю­че­но какое-то несо­вер­шен­ное сча­стье; зна­чит, не сле­ду­ет сомне­вать­ся, что суще­ст­ву­ет сча­стье более проч­ное. — Это так, — согла­сил­ся я. — А теперь ты дол­жен хоро­шень­ко поду­мать, где его долж­но искать. То, что Бог — пове­ли­тель все­го суще­го — есть бла­го, явля­ет­ся мне­ни­ем, общим всем чело­ве­че­ским душам. Так как и нель­зя пред­ста­вить себе ниче­го луч­ше Бога, мож­но ли усо­мнить­ся, что тот, луч­ше кого нет ниче­го, явля­ет­ся бла­гом. Ведь разум с такой оче­вид­но­стью свиде­тель­ст­ву­ет, что бла­го есть Бог, что имен­но в Нем заклю­че­но совер­шен­ное бла­го. Если бы это было не так, то Бог не мог бы быть пове­ли­те­лем все­го суще­го, ибо с необ­хо­ди­мо­стью суще­ст­во­вал бы некто, пре­вос­хо­дя­щий [Его] и заклю­чаю­щий в себе совер­шен­ное бла­го, и он бы дол­жен был пред­ше­ст­во­вать Богу и был бы более древним, ибо все совер­шен­ное, конеч­но, пред­ше­ст­ву­ет менее совер­шен­но­му¹⁶. Вслед­ст­вие это­го необ­хо­ди­мо избе­жать бес­ко­неч­но­го аргу­мен­та и выска­зать утвер­жде­ние, что выс­ший Бог пре­ис­пол­нен совер­шен­но­го бла­га. Но, как мы уста­но­ви­ли, совер­шен­ное бла­го есть истин­ное бла­жен­ство. Сле­до­ва­тель­но, оби­тель истин­но­го бла­жен­ства долж­на нахо­дить­ся во Все­выш­нем. — Согла­сен и не могу тебе воз­ра­зить. — Но про­шу тебя, — ска­за­ла она, — убедись, насколь­ко свя­то и незыб­ле­мо утвер­жде­ние о том, что Бог пре­ис­пол­нен выс­ше­го бла­га. — Каким, — спро­сил я, — обра­зом? — Ты колеб­лешь­ся, не зная, то ли Отец все­го суще­го полу­чил выс­шее бла­го, кото­ро­го Он пре­ис­пол­нен, извне, то ли Он обла­да­ет им от при­ро­ды. И вслед­ст­вие это­го ты как бы счи­та­ешь, что у обла­даю­ще­го [бла­жен­ст­вом] Бога и бла­жен­ства, кото­рым Он вла­де­ет, — раз­ные суб­стан­ции. Но ведь если ты пред­по­ло­жишь, что бла­жен­ство обре­те­но Богом извне, то неиз­беж­но выше будет тот, кто его дал, чем тот, кто его полу­чил.

Одна­ко мы с пол­ным осно­ва­ни­ем утвер­жда­ем, что Бог пре­вос­хо­дит все сущее. Если же тако­ва Его при­ро­да, то про­ти­во­ре­чит здра­во­му рас­суд­ку пред­по­ло­же­ние, что Бога, Кото­ро­го мы назва­ли нача­лом все­го суще­го, мог кто-то создать. Раз­ве мож­но свя­зать столь про­ти­во­ре­чи­вые суж­де­ния? Нако­нец, то, что отли­ча­ет­ся от какой-нибудь вещи и про­ти­во­по­лож­но ей, не тож­де­ст­вен­но тому, от чего, как мы пола­га­ем, отли­ча­ет­ся. Таким обра­зом, отли­чаю­ще­е­ся по сво­ей при­ро­де от выс­ше­го бла­га, не явля­ет­ся им, и неле­по думать так о Боге, выше кото­ро­го, как явст­ву­ет, нет ниче­го. Ведь при­ро­да ни одной вещи не может пре­вос­хо­дить свое нача­ло, вслед­ст­вие чего нача­ло все­го суще­го по сво­ей при­ро­де явля­ет­ся выс­шим бла­гом, — так пораз­мыс­лив, сле­ду­ет заклю­чить. — Вер­но, — ска­зал я. — но выс­шее бла­го явля­ет­ся бла­жен­ст­вом, это уже уста­нов­ле­но. — Да. — Тогда, — ска­за­ла она, — необ­хо­ди­мо сде­лать вывод, что Бог есть бла­жен­ство. — Не оспа­ри­ваю, — ска­зал я, — ни преды­ду­щих, ни этих тво­их поло­же­ний, и твои выво­ды согла­су­ют­ся с ними. — Посмот­ри, — про­мол­ви­ла Фило­со­фия, отсюда выте­ка­ет, что два выс­ших бла­га, кото­рые суть раз­лич­ны, не могут суще­ст­во­вать. Ясно, если бла­га раз­ли­ча­ют­ся меж­ду собой, то каж­дое из них не есть дру­гое: вслед­ст­вие чего ни то, ни дру­гое не может быть совер­шен­ным, посколь­ку в каж­дом недо­ста­ет дру­го­го. Несо­вер­шен­ное же, конеч­но, не может быть выс­шим бла­гом, а поэто­му невоз­мож­но одно­вре­мен­ное суще­ст­во­ва­ние двух выс­ших благ, отли­чаю­щих­ся друг от дру­га. Но мы выве­ли, что Бог есть бла­жен­ство и выс­шее бла­го. Отсюда с необ­хо­ди­мо­стью выте­ка­ет, что самое выс­шее бла­жен­ство есть не что иное, как выс­шая боже­ст­вен­ность. — Нет исти­ны, — под­твер­дил я, — более дока­зан­ной и более достой­ной Бога. — Сверх это­го, — ска­за­ла она, — как это было при­ня­то у гео­мет­ров¹⁷, кото­рые для дока­за­тель­ства тео­рем выво­ди­ли нечто, что они назы­ва­ли πο­ρίσ­μα­τα, и я воз­на­гра­жу тебя как бы корон­ным выво­дом (co­rol­la­rium). Посколь­ку обре­те­ние бла­жен­ства дела­ет людей бла­жен­ны­ми, бла­жен­ство же есть сама боже­ст­вен­ность, зна­чит, обла­да­ние боже­ст­вен­но­стью дела­ет [людей] бла­жен­ны­ми, это оче­вид­но. Но так как сле­до­ва­ние уста­нов­ле­ни­ям спра­вед­ли­во­сти дела­ет [людей] спра­вед­ли­вы­ми, муд­ро­сти — муд­ры­ми, то с необ­хо­ди­мо­стью выте­ка­ет, что те, кто при­об­щил­ся к боже­ст­вен­но­сти, ста­но­вят­ся бого­по­доб­ны­ми. В каж­дом, обрет­шем бла­жен­ство, заклю­чен Бог, и хотя Бог един по при­ро­де, ничто не пре­пят­ст­ву­ет мно­гим при­об­щить­ся к Нему. — Пре­крас­но, — ска­зал я, — и цен­но то, что ты назы­ва­ешь πο­ρίσ­μα­τα или co­rol­la­rium. — Но нет ниче­го пре­крас­нее того, что велит разум при­со­еди­нить к выше­ска­зан­но­му. — Что же имен­но? — спро­сил я. — Состо­ит ли бла­жен­ство из мно­гих благ, кото­рые соеди­ня­ют­ся, оста­ва­ясь раз­лич­ны­ми, в еди­ную суб­стан­цию бла­жен­ства, или, может быть, суще­ст­ву­ет в бла­гах нечто, в чем заклю­ча­ет­ся сущ­ность бла­жен­ства и от чего дей­ст­ви­тель­но зави­сят все дру­гие [бла­га]? — Я не совсем понял и хочу, чтобы ты объ­яс­ни­ла это. — Раз­ве мы не посчи­та­ли бла­гом бла­жен­ство? — Да, сочли его выс­шим бла­гом, — отве­тил я. — Допу­стим, что это же при­су­ще всем бла­гам. Ведь бла­жен­ство есть еще, как мы реши­ли, и пол­ный доста­ток, наи­выс­шее могу­ще­ство, и ува­же­ние, и сла­ва, и наслаж­де­ние. Что же? Все это — сла­ва, доста­ток, могу­ще­ство и дру­гие как бы явля­ют­ся частя­ми бла­жен­ства или они соот­но­сят­ся с бла­гом как с неко­ей вер­ши­ной? — Пони­маю, что ты пред­ла­га­ешь иссле­до­вать, но желаю услы­шать реше­ние от себя самой.

—Раз­ли­чие этих вещей мож­но объ­яс­нить сле­дую­щим обра­зом. Если бы все эти [бла­га] были частя­ми бла­жен­ства, в свою оче­редь каж­дое бы из них отли­ча­лось от дру­го­го. Тако­ва уж при­ро­да частей, кото­рые, отли­ча­ясь одна от дру­гой, состав­ля­ют в сово­куп­но­сти еди­ное целое. Но рав­но­знач­ность всех этих благ уже была пока­за­на. Они не явля­ют­ся состав­ны­ми частя­ми [бла­жен­ства], ибо тогда сле­до­ва­ло бы пред­по­ло­жить, что бла­жен­ство как целое состо­ит из одной толь­ко части, а это невоз­мож­но. — В этом нель­зя усо­мнить­ся, — ска­зал я. Но жела­тель­но услы­шать и дру­гие дока­за­тель­ства. — Как явст­ву­ет, все соот­но­сит­ся с бла­гом. Доби­ва­ют­ся богат­ства, посколь­ку счи­та­ют его бла­гом, и могу­ще­ства, так как в нем видят бла­го. То же самое мож­но ска­зать и отно­си­тель­но сла­вы и удо­воль­ст­вий. Выс­шая при­чи­на всех стрем­ле­ний — бла­го, посколь­ку невоз­мож­но желать того, в чем не было бы хотя бы подо­бия бла­га. А поэто­му [люди] жаж­дут того, что им пред­став­ля­ет­ся истин­ным бла­гом, но что на самом деле не обла­да­ет истин­ной при­ро­дой бла­га.

Отсюда выте­ка­ет, что при­ро­ду бла­га мож­но счи­тать основ­ной при­чи­ной и побуди­те­лем всех стрем­ле­ний. То, что пред­став­ля­ет­ся наи­бо­лее желае­мым, и направ­ля­ет поведе­ние [людей]. Напри­мер, если кто-то для под­дер­жа­ния здо­ро­вья жела­ет ездить вер­хом, то для него в дан­ном слу­чае важ­но не столь­ко само дви­же­ние во вре­мя езды, сколь­ко поль­за для здо­ро­вья, полу­чае­мо­го от него. Так же и бла­го­да­ти от всех благ домо­га­ют­ся по той при­чине, что пред­по­чи­та­ют бла­го, заклю­чен­ное в ней, все­му про­че­му. Но мы при­зна­ли, что бла­жен­ство есть то, что мы жела­ем полу­чить во всех наших устрем­ле­ни­ях, зна­чит, един­ст­вен­ная цель, кото­рой люди доби­ва­ют­ся, — бла­жен­ство. Из это­го с оче­вид­но­стью сле­ду­ет, что сущ­ность само­го бла­га и бла­жен­ства одна и та же. — Не вижу ниче­го, что мог­ло бы про­ти­во­ре­чить это­му мне­нию. — Но мы уже пока­за­ли, что Бог и истин­ное бла­жен­ство — одно и то же. — Да, — ска­зал я. — Тогда спра­вед­ли­вым будет заклю­че­ние, что под­лин­ная сущ­ность Бога состо­ит в истин­ном бла­ге, а не в чем-либо ином.

11. Согла­сен с этим, — ска­зал я, — ибо под­твер­жда­ет­ся это убеди­тель­ней­ши­ми дово­да­ми. — Тогда она спро­си­ла: Будешь ли ты при­зна­те­лен мне, когда узна­ешь, что пред­став­ля­ет собой бла­го? — Бес­ко­неч­но, — отве­тил я, — если бы мне уда­лось познать Бога, кото­рый в рав­ной сте­пе­ни есть бла­го. — Я открою это тебе осно­вы­ва­ясь на наи­бо­лее вер­ных суж­де­ни­ях, запом­ни толь­ко наши пред­ше­ст­ву­ю­щие выво­ды. — Запом­ню. — Раз­ве мы не пока­за­ли, что бла­га, желае­мые боль­шин­ст­вом людей, на самом деле не явля­ют­ся истин­ны­ми и совер­шен­ны­ми, посколь­ку каж­дое из них, в свою оче­редь, отли­ча­ет­ся от дру­го­го и содер­жит в себе нечто, не свой­ст­вен­ное дру­гим, вслед­ст­вие чего они не могут доста­вить истин­но­го и абсо­лют­но­го бла­га? Они лишь тогда пред­став­ля­ют­ся истин­ным бла­гом, когда сли­ты в еди­ное целое и ока­зы­ва­ют воздей­ст­вие в сово­куп­но­сти: если богат­ство есть то же самое, что и могу­ще­ство, ува­же­ние, извест­ность и наслаж­де­ние. А если они не явля­ют­ся одним и тем же, то в них нет ниче­го, что застав­ля­ло бы стре­мить­ся к ним. — Это дока­за­но и не может быть под­вер­же­но сомне­нию ни с какой точ­ки зре­ния.

Когда эти вещи отли­ча­ют­ся одна от дру­гой, они не суть бла­га, когда же они соеди­ня­ют­ся воеди­но, то ста­но­вят­ся бла­гом, и не в един­стве ли заклю­че­но их бла­го? — Вполне воз­мож­но, — ска­зал я. — Но все бла­гое явля­ет­ся тако­вым из-за при­част­но­сти сво­ей бла­гу, согла­сен ли ты с этим? — Да. — Ты дол­жен так­же при­знать, что един­ство и бла­го — одно и то же²¹. Еди­ная сущ­ность заклю­че­на в том, что от при­ро­ды не разде­ле­но. — Не могу отри­цать, — ска­зал я. — Зна­ешь ли ты, — спро­си­ла она, — все, что суще­ст­ву­ет до тех пор лишь про­дол­жа­ет­ся и суще­ст­ву­ет, пока явля­ет­ся еди­ным, но обре­че­но на раз­ру­ше­ние и гибель, если един­ство будет нару­ше­но. — Каким обра­зом? — спро­сил я. — Напри­мер, у живых существ, если они пред­став­ля­ют собой еди­ное целое, в кото­ром сосу­ще­ст­ву­ют тело и душа, это соеди­не­ние и пред­став­ля­ет собой живое суще­ство²². Когда же это един­ство рас­па­да­ет­ся при отде­ле­нии частей друг от дру­га, то оче­вид­но, что живое суще­ство погибнет и пере­станет суще­ст­во­вать. Само тело, когда пре­бы­ва­ет в еди­ной фор­ме бла­го­да­ря свя­зи чле­нов, име­ет облик, при­су­щий чело­ве­ку. Но если раз­ру­шить и разде­лить части тела, един­ство утра­тит­ся, и тело пере­станет быть, чем было.

Таким обра­зом, оки­нув взо­ром все, ты, без сомне­ния, убедишь­ся, что суще­ст­ву­ет все как нечто опре­де­лен­ное до тех пор, пока еди­но, когда же един­ство раз­ру­ша­ет­ся, оно пере­ста­ет суще­ст­во­вать. — Пораз­мыс­лив, я не могу пред­ста­вить себе ино­го, — ска­зал я. — А раз­ве быва­ет так, чтобы создан­ное при­ро­дой настоль­ко утра­ти­ло жела­ние жить, что само поже­ла­ло бы соб­ст­вен­ной гибе­ли и раз­ру­ше­ния? — Если гово­рить о живот­ных, — отве­тил я, — кото­рые в неко­то­рой сте­пе­ни наде­ле­ны от при­ро­ды спо­соб­но­стью желать и не желать, то я не най­ду ни одно­го, кото­рое, если его не при­нуж­да­ет что-либо извне, отверг­ло бы жизнь и доб­ро­воль­но устре­ми­лось к гибе­ли. Ведь каж­дое живот­ное стре­мит­ся под­дер­жать, сохра­нить себя и избе­га­ет смер­ти и раз­ру­ше­ния. Но что каса­ет­ся тра­вы, дере­вьев и всех неоду­шев­лен­ных вещей, то здесь я колеб­люсь, не зная, какое мне о них сле­ду­ет соста­вить суж­де­ние. — Тебе не надо испы­ты­вать сомне­ние отно­си­тель­но них, посколь­ку и тра́вы, и дере­вья, как ты дол­жен знать, рас­тут в наи­бо­лее под­хо­дя­щих для них местах, где, в зави­си­мо­сти от сво­ей при­ро­ды, ока­зы­ва­ют­ся луч­ше защи­щен­ны­ми от ско­ро­го увяда­ния и гибе­ли. Так, неко­то­рые из них рас­тут в полях, дру­гие — в горах, третьи рож­да­ют­ся на болотах, чет­вер­тые цеп­ля­ют­ся за ска­лы, для пятых бла­го­при­ят­ны­ми явля­ют­ся бес­плод­ные пес­ки, при­чем настоль­ко, что если их попы­та­ют­ся пере­не­сти в дру­гие места, они погиб­нут. При­ро­да наде­ля­ет каж­дый вид тем, что ему необ­хо­ди­мо²³, и она забо­тит­ся, чтобы все, пока сохра­ня­ет силу жиз­ни, не погиб­ло. В про­тив­ном слу­чае, — я спра­ши­ваю, — отче­го все рас­те­ния, как бы впив­шись в зем­лю уста­ми, кор­ня­ми тянут из нее пита­тель­ные соки, а через кору и серд­це­ви­ну пита­ют­ся, при­об­ре­тая кре­пость и силу? Ведь вслед­ст­вие это­го их наи­бо­лее мяг­кая часть, состав­ля­ю­щая серд­це­ви­ну, все­гда сокры­та внут­ри, а над ней для кре­по­сти рас­по­ла­га­ет­ся дре­вес­ный слой, кото­рый защи­ща­ет их от пре­врат­но­стей пого­ды. Столь вели­ка забота при­ро­ды, что с помо­щью рас­се­и­ва­ния семе­ни она дала рас­те­ни­ям не толь­ко вре­мен­ное бытие, но и как бы ода­ри­ла их веч­ным суще­ст­во­ва­ни­ем посред­ст­вом како­го-то [таин­ст­вен­но­го] меха­низ­ма. Кто это­го не зна­ет? То же мож­но ска­зать и о вещах неоду­шев­лен­ных, ведь они так же устрем­ля­ют­ся к тому, что соот­вет­ст­ву­ет их при­ро­де. Раз­ве под­ни­ма­лось бы лег­кое пла­мя вверх, а тяжесть не увле­ка­ла бы зем­лю вниз, если бы такие дви­же­ния не были им свой­ст­вен­ны? Далее, если одно соот­вет­ст­ву­ет дру­го­му, то оба эти явле­ния сохра­ня­ют един­ство, тогда как то, что недру­же­ст­вен­но, рас­па­да­ет­ся. В соот­вет­ст­вии с этим зако­ном такие твер­дые тела, как, напри­мер, кам­ни, в кото­рых состав­ля­ю­щие их части­цы соеди­не­ны наи­тес­ней­шим обра­зом, при попыт­ке раз­ру­шить их, ока­зы­ва­ют сопро­тив­ле­ние. То же наблюда­ет­ся и в жид­ко­стях, рав­но как в возду­хе и воде, ибо, хотя они лег­ко под­да­ют­ся силам, их разде­ля­ю­щим, но быст­ро воз­вра­ща­ют­ся в преж­нее состо­я­ние. Огонь же избе­га­ет вся­ко­го рас­чле­не­ния. А ведь в этих слу­ча­ях мы име­ем дело не с воле­вы­ми дви­же­ни­я­ми сознаю­щей души, а с при­род­ны­ми побуж­де­ни­я­ми, кото­рые срод­ни про­гла­ты­ва­нию пищи, свер­ше­нию чего не вызы­ва­ет в нас разду­мий, или дыха­нию во сне, когда мы дышим, не заду­мы­ва­ясь над этим. Так и у живот­ных любовь к бытию про­ис­те­ка­ет не из жела­ния души, но из зако­нов при­ро­ды. Одна­ко часто слу­ча­ет­ся, что смерть, кото­рой стра­шит­ся при­ро­да, изби­ра­ет воля, и она застав­ля­ет так­же отре­кать­ся ино­гда от про­дол­же­ния рода, дара, кото­рым при­ро­да награ­ди­ла всех смерт­ных для под­дер­жа­ния непре­рыв­но­сти их суще­ст­во­ва­ния, и испол­не­ния чего она неукос­ни­тель­но тре­бу­ет. Итак, любовь к жиз­ни про­ис­те­ка­ет не из осо­знан­но­го жела­ния живо­го суще­ства, но из при­род­но­го стрем­ле­ния. К тому же Про­виде­ние вло­жи­ло в создан­ную им вели­кую осно­ву бытия — стрем­ле­ние жить до тех пор, пока это воз­мож­но. Поэто­му ты не дол­жен иметь сомне­ний отно­си­тель­но того, что все­му живу­ще­му от при­ро­ды свой­ст­вен­но желать посто­ян­ства бытия и избе­гать гибе­ли. — При­зна­юсь, — ска­зал я, — теперь мне кажет­ся несо­мнен­ным то, что рань­ше пред­став­ля­лось не вполне ясным. — То же, что жаж­дет суще­ст­во­вать, — про­дол­жа­ла она, — жела­ет быть еди­ным, если же это усло­вие не выпол­ня­ет­ся, оно пере­ста­ет быть тем, про­дол­же­ни­ем чего долж­но быть. — Вер­но. — Все стре­мит­ся к един­ству. — Согла­сен. — Но я пока­за­ла, что един­ство есть не что иное, как бла­го. — Да. — Сле­до­ва­тель­но, все стре­мит­ся к бла­гу, и тебе надо так напи­сать: бла­го есть то, чего все жела­ют. — Ниче­го более убеди­тель­но­го не могу себе пред­ста­вить, — ска­зал я, — и в таком слу­чае нель­зя не при­знать, что или все стре­мит­ся к небы­тию и оди­но­ко, без руле­во­го несет­ся по бур­ной пучине, или же суще­ст­ву­ет нечто, к чему все спе­шит, и оно пред­став­ля­ет собой наи­выс­шее из всех благ. — Мне радост­но слы­шать от тебя это, о пито­мец, ибо твой разум про­ник в самую суть исти­ны. Тебе откры­лось то, о чем ты раз­ве гово­рил как о неве­до­мом. — Что же теперь? — Како­ва цель все­го суще­го? Она заклю­че­на в том, что желае­мо все­ми, и, исхо­дя из наших пред­ше­ст­ву­ю­щих рас­суж­де­ний, цель все­го суще­го есть бла­го.

12. Я, в свою оче­редь, согла­сен с Пла­то­ном, и ты мне напо­ми­на­ешь это уже во вто­рой раз, сна­ча­ла я забыл это из-за телес­но­го неду­га, а затем — из-за уда­ров судь­бы. — Фило­со­фия ска­за­ла на это: Если ты сно­ва взве­сишь то, что гово­ри­лось ранее, ты ско­ро вос­ста­но­вишь в памя­ти все, в незна­нии чего ты дав­но при­знал­ся. — Каким же обра­зом управ­ля­ет­ся мир? — спро­сил я. — Хотя я и был невеж­дой в сво­их рас­суж­де­ни­ях, одна­ко пре­д­ви­жу, что ты ска­жешь. Но все-таки я желаю услы­шать это от тебя. — Ты под­твер­дил немно­го ранее, что Бог — пове­ли­тель мира. — Да, это не сию­ми­нут­ное мне­ние, и, без сомне­ния, я буду при­дер­жи­вать­ся его в даль­ней­ших рас­суж­де­ни­ях. Мир этот не мог бы быть согла­со­ван в еди­ное целое из столь раз­лич­ных и про­ти­во­по­лож­ных частей, если бы не суще­ст­во­ва­ло еди­но­го нача­ла, кото­рое соеди­ня­ет столь раз­лич­ное и несо­глас­ное. Не воз­ник бы опре­де­лен­ный порядок при­ро­ды, не были бы рас­по­ло­же­ны в согла­со­ван­ном чере­до­ва­нии места, вре­ме­на, при­чи­ны, про­стран­ство, каче­ства, если бы не было Еди­но­го, Кото­рый, Сам оста­ва­ясь непо­движ­ным, содер­жит в себе все воз­мож­ные пере­ме­ны. То, бла­го­да­ря Чему все создан­ное суще­ст­ву­ет и Чем при­во­дит­ся в дви­же­ние, я наре­каю при­выч­ным для всех име­нем — Бог.

На это она про­мол­ви­ла: Если таков ход тво­их мыс­лей, для тебя не соста­вит боль­шо­го труда, познав, что такое сча­стье, увидеть спа­си­тель­ное оте­че­ство. Давай же при­смот­рим­ся к тому, о чем мы рас­суж­да­ли рань­ше. Не назва­ли ли мы удо­вле­тво­ре­ние состав­ной частью бла­жен­ства и не согла­си­лись ли, что Бог есть само бла­жен­ство? — Да, согла­си­лись. — И для управ­ле­ния миром Он не нуж­да­ет­ся ни в какой помо­щи извне, посколь­ку если бы Он в чем-либо нуж­дал­ся, то не имел бы пол­но­го доволь­ства в себе самом. — Да, конеч­но. — Таким обра­зом, Он содер­жит все в себе. — Это нель­зя отри­цать. — Но было пока­за­но, что Бог есть само бла­го. — Я это пом­ню, — ска­зал я. — С помо­щью бла­га он все рас­по­ла­га­ет; если же Он сам пра­вит всем, а как мы уста­но­ви­ли, Он есть бла­го, то имен­но бла­го и явля­ет­ся как бы кор­ми­лом и управ­ле­ни­ем, кото­рые сохра­ня­ют устрой­ство мира в неиз­мен­но­сти и нераз­ру­ши­мо­сти. — Я пол­но­стью согла­сен с тобой, и то, во что немно­го ранее ты хоте­ла посвя­тить меня, я, хотя и в догад­ках, но пред­видел. — Пра­виль­но, и теперь, я думаю, ты еще более вни­ма­тель­но устре­мишь­ся к позна­нию исти­ны, а сле­дую­щее рас­суж­де­ние не менее важ­но для рас­смот­ре­ния. — Како­во же оно? — спро­сил я.

—Если пред­по­ло­жить, что Бог спра­вед­ли­во управ­ля­ет всем рулем бла­го­сти, и, как я учи­ла, все сущее спе­шит к бла­гу в силу при­род­но­го стрем­ле­ния, то невоз­мож­но усо­мнить­ся, что все по соб­ст­вен­ной воле и охот­но поко­ря­ет­ся воле рас­пре­де­ля­ю­ще­го, и все суще­ст­ву­ет, согла­су­ясь в гар­мо­нии по воле упра­ви­те­ля. — Да, это так. Ведь вряд ли пока­за­лось бы бла­гим управ­ле­ние, если бы оно для скло­нив­ших­ся перед ним было ярмом, а для пови­ну­ю­щих­ся — бла­гом. — Поэто­му ничто, дей­ст­ву­ю­щее соглас­но с при­ро­дой, не совер­ша­ет про­тив­но­го Богу. — Ничто, — согла­сил­ся я. — А раз­ве воз­мож­но совер­шать что-либо про­тив­ное тому, кого мы счи­та­ем обла­да­те­лем неогра­ни­чен­но­го могу­ще­ства и наи­выс­ше­го бла­жен­ства? Одним сло­вом, ничто не обла­да­ет такой силой, не суще­ст­ву­ет в мире ниче­го, что жела­ет или может про­ти­вить­ся выс­ше­му бла­гу. — Да, не суще­ст­ву­ет, — под­твер­дил я. — Выс­шее бла­го же есть то, что управ­ля­ет и рас­по­ла­га­ет [упо­рядо­чи­ва­ет] все могу­ще­ст­вен­но и сла­дост­но²⁵. — Столь силь­но усла­ди­ли мою душу не толь­ко ска­зан­но­го тобой выше, но и сами сло­ва, в кото­рые ты их облек­ла, что мно­гое заста­ви­ло меня усты­дить­ся соб­ст­вен­ной глу­по­сти и нера­зум­но­сти воз­ра­же­ний. — Пом­нишь ли ты, — спро­си­ла она, — леген­ду о гиган­тах, вос­став­ших про­тив неба? Но они были усми­ре­ны бла­гост­ной силой. И раз­ве не сле­ду­ет нам стал­ки­вать меж­ду собой про­ти­во­ре­чи­вые суж­де­ния? Может быть, из тако­го столк­но­ве­ния и высе­ка­ет­ся пре­крас­ная искра исти­ны. По-тво­е­му, — про­дол­жи­ла она, — никто не может усо­мнить­ся в том, что не суще­ст­ву­ет ниче­го, обла­даю­ще­го бо́льшим могу­ще­ст­вом, чем Бог. — Име­ю­щий разум не может отри­цать это­го. — Для того, кто все­мо­гущ, нет ниче­го невоз­мож­но­го. — Ниче­го, согла­сен. — Тогда, зна­чит, Бог может соде­ять зло? — Нет, — ска­зал я. — Ста­ло быть, зло есть ничто²⁶, если его не может соде­ять Тот, Кто может все. — Не сме­ешь­ся ли ты надо мной, созда­вая из рас­суж­де­ний непро­хо­ди­мый лаби­ринт, из кото­ро­го я не могу най­ти выхо­да. Ты то вхо­дишь туда, откуда вышла, то выхо­дишь оттуда, куда вошла. Или же ты таким обра­зом сви­ва­ешь уди­ви­тель­ный круг боже­ст­вен­ной про­стоты? Толь­ко что, начав с рас­суж­де­ний о бла­жен­стве, ты гово­ри­ла, что оно есть выс­шее бла­го и что долж­но нахо­дить­ся в Боге, затем ты дока­зы­ва­ла, что сам Бог есть выс­шее бла­го и совер­шен­ное бла­жен­ство, и как бы пре­под­нес­ла мне сво­его рода пода­рок, ска­зав, что никто не может быть бла­жен­ным, если он не подо­бен Богу; затем ты гово­ри­ла, что бла­го и бла­жен­ство есть сущ­ность Бога, и Его един­ство есть то же самое, что и бла­го, ибо к един­ству устрем­ле­на при­ро­да все­го суще­го. Ты рас­ска­зы­ва­ла далее, что Бог бла­гост­ным управ­ле­ни­ем пра­вит миром, в кото­ром все Ему пови­ну­ет­ся по доб­рой воле, и утвер­жда­ла, что зло есть ничто. И все это ты выво­ди­ла не извне, но одно из дру­го­го, так что каж­дый аргу­мент как бы под­креп­лял свою истин­ность от пред­ше­ст­во­вав­ших ему дово­дов. — На это она мне воз­ра­зи­ла: Нет в этом моей заслу­ги, ведь это бла­го­да­ря Богу, Кото­ро­го совсем недав­но моли­ли о помо­щи, мы достиг­ли вели­чай­шей цели. Тако­ва уж фор­ма боже­ст­вен­ной суб­стан­ции, что из нее ничто не усколь­за­ет, и она ниче­го не вос­при­ни­ма­ет в себя извне, как гово­рил Пар­ме­нид: Πάν­το­θεν εὐκύκ­λου σφαίρης ἐνα­λίγ­κιον ὄγκῳ²⁷. Она вра­ща­ет подвиж­ную сфе­ру Все­лен­ной, но сама оста­ет­ся непо­движ­ной²⁸. Если мы гово­ри­ли не о внеш­них при­зна­ках вещей, но руко­вод­ст­во­ва­лись тем, что состав­ля­ет их сущ­ность, то у тебя не может воз­ник­нуть пово­да для удив­ле­ния, посколь­ку ты учил­ся у тех, кто сле­до­вал за уста­нов­ле­ни­я­ми Пла­то­на, из кото­рых выте­ка­ет, что ска­зан­ное долж­но соот­вет­ст­во­вать суще­ст­ву­ю­щей.