Утешение философией

Книга IV

1. Фило­со­фия, с лицом, пол­ным досто­ин­ства, мед­лен­но и при­ят­но про­пе­ла эти сти­хи, а я, еще не вполне уте­шив­шись от скор­би, глу­бо­ко про­ник­шей в душу, пре­рвал ее, когда она воз­на­ме­ри­лась про­из­не­сти нечто под­готов­лен­ное ранее. Я вос­клик­нул: О про­воз­вест­ни­ца истин­но­го све­та¹, речи, кото­рые ты про­из­но­си­ла, убеж­дая меня, твои боже­ст­вен­ные рас­суж­де­ния и дока­за­тель­ства невоз­мож­но опро­верг­нуть. И хотя они ранее были забы­ты мною, одна­ко я не могу ска­зать, что суть их была мне совсем неиз­вест­на в преж­ние вре­ме­на. Истин­ная и вели­чай­шая при­чи­на моей печа­ли заклю­че­на в том, что я не пони­маю, как может вооб­ще суще­ст­во­вать или избе­гать нака­за­ния зло, если бла­го — пове­ли­тель все­го суще­го². Поду­май толь­ко, ведь это достой­но удив­ле­ния! Но с этим сопря­же­но нечто боль­шее — ибо когда про­цве­та­ет и пра­вит под­лость, доб­ро­де­тель не толь­ко лиша­ет­ся наград, но, повер­жен­ная, она попи­ра­ет­ся нога­ми пороч­ных [людей] и при­ни­ма­ет на себя нака­за­ния, при­чи­таю­щи­е­ся пре­ступ­ни­кам. И это про­ис­хо­дит в цар­стве все­ве­ду­ще­го, все­мо­гу­ще­го, при­том желаю­ще­го исклю­чи­тель­но бла­га Бога! Нет чело­ве­ка, кото­рый мог бы не удив­лять­ся и не жало­вать­ся, видя это. — На мои сло­ва она отве­ти­ла: Было бы бес­ко­неч­ной глу­по­стью и вели­ким пре­ступ­ле­ни­ем пола­гать, что в содер­жав­шем­ся в столь стро­гом поряд­ке доме, руко­во­ди­мом [Богом] как отцом семей­ства, хра­ни­ли деше­вые сосуды, а доро­ги­ми пре­не­бре­га­ли. Так не быва­ет. И если мои преды­ду­щие заклю­че­ния не были невер­ны­ми, то от само­го твор­ца, о цар­стве кото­ро­го мы теперь гово­рим, ты узна́ешь, что доб­рые все­гда могу­чи, а дур­ные — все­гда отвер­же­ны и сла­бы. Порок нико­гда не оста­ет­ся без нака­за­ния, а доб­ро­де­тель — без воз­на­граж­де­ния. Доб­рые все­гда обре­та­ют сча­стье, а злые — несча­стье. Суще­ст­ву­ет мно­же­ство дока­за­тельств это­го, они смо­гут успо­ко­ить твои жало­бы и при­да­дут тебе твер­дость и силу духа. А так как ты уже видел образ истин­но­го бла­га, недав­но пока­зан­ный мной, и зна­ешь, где его надо искать, и посколь­ку мы уже про­яс­ни­ли все отно­си­тель­но пути, к нему веду­ще­му, то я ука­жу доро­гу, кото­рая при­ведет тебя домой. Я дам тво­е­му разу­му кры­лья, кото­рые помо­гут тебе под­нять­ся ввысь, чтобы ты, отбро­сив смя­те­ние, невреди­мым вер­нул­ся в свое оте­че­ство под моим руко­вод­ст­вом и в моей колес­ни­це.

2. На это я вос­клик­нул: Как мно­го ты обе­ща­ешь! Я не сомне­ва­юсь, что ты можешь сде­лать это, толь­ко при­сту­пи немед­ля. — Во-пер­вых, доб­рые все­гда обла­да­ют могу­ще­ст­вом, дур­ные же лише­ны вся­ких сил, это тебе нуж­но усво­ить. Ведь если бла­го и зло — про­ти­во­по­лож­но­сти, а как мы утвер­жда­ем, бла­го — могу­ще­ст­вен­но, тогда оче­вид­но, что зло — бес­силь­но. Если же извест­но бес­си­лие зла, то еще более замет­ной ста­но­вит­ся сила добра. Но чтобы твоя вера укре­пи­лась от наших рас­суж­де­ний, я пове­ду их дву­мя путя­ми, под­твер­ждая свои выска­зы­ва­ния то с одной, то с дру­гой сто­ро­ны. Суще­ст­ву­ет два нача­ла, от кото­рых зави­сит свер­ше­ние чело­ве­че­ских дей­ст­вий — воля и могу­ще­ство, и если отсут­ст­ву­ет одно из них, то соде­ять что-либо невоз­мож­но. Руко­вод­ст­ву­ясь побуж­де­ни­я­ми соб­ст­вен­ной воли, ни один чело­век не при­ем­лет того, чего не жела­ет, но если он не обла­да­ет могу­ще­ст­вом, его воля бес­силь­на. Сле­до­ва­тель­но, когда ты видишь, что кто-то стре­мит­ся достичь того, чего достичь не в состо­я­нии, мож­но не сомне­вать­ся? У него не хва­тит сил достичь того, чего он жела­ет.

—Это поло­же­ние очень ясно, — ска­зал я, — и его нель­зя отри­цать. — Дей­ст­ви­тель­но, раз­ве мож­но усо­мнить­ся в могу­ще­стве того, кто достиг желае­мо­го? — Нет. — Ведь вся­кий дол­жен счи­тать­ся силь­ным в том, что он может сде­лать, и бес­силь­ным в том, что не может. — Имен­но так. — Пом­нишь ли ты, — спро­си­ла она, — выво­ды из наших пред­ше­ст­ву­ю­щих рас­суж­де­ний? Все чело­ве­че­ские жела­ния, кото­рые при­во­дят в дви­же­ние тыся­чи раз­лич­ных устрем­ле­ний, направ­ле­ны к бла­гу. — Пом­ню, как это было дока­за­но. — Теперь вспом­ни, что бла­жен­ство есть само бла­го. Таким обра­зом, если кто-то стре­мит­ся к бла­жен­ству, то для него пре­вы­ше все­го желае­мо бла­го. — Да, нет нуж­ды напо­ми­нать об этом, посколь­ку это закреп­ле­но в моей памя­ти. — Зна­чит, все люди, как дур­ные, так и доб­рые, оди­на­ко­во стре­мят­ся к бла­гу в еди­ном поры­ве? — Да, так. — Но ведь при­об­ща­ясь к бла­гу, они ста­но­вят­ся доб­ры­ми? — Да. — Полу­ча­ют ли доб­рые то, чего жела­ют? — Так, по край­ней мере, мне кажет­ся. — Злые же, если обре­та­ют бла­го, не могут оста­вать­ся злы­ми. — Да. — Зна­чит, как для тех, так и для дру­гих жела­тель­но бла­го, но неве­ли­ко чис­ло [людей], дей­ст­ви­тель­но обре­та­ют его; тогда нет сомне­ния, что доб­рые могу­чи, а дур­ные бес­силь­ны. — Кто, — ска­зал я, — сомне­ва­ет­ся в этом, тот не пони­ма­ет ни сущ­но­сти вещей, ни разум­ных уста­нов­ле­ний. — Она про­дол­жа­ла: Если суще­ст­ву­ют два чело­ве­ка, один из кото­рых, когда им было бы пред­ло­же­но сде­лать нечто соглас­но при­ро­де, сам испол­нил бы задан­ное в соот­вет­ст­вии с при­ро­дой, а дру­гой был бы не в состо­я­нии сде­лать это; дру­ги­ми сло­ва­ми, не испол­нил бы то, что ему пред­ло­же­но в соот­вет­ст­вии с при­ро­дой, но лишь под­ра­жал выпол­нив­ше­му, кого бы из них счел бы ты более могу­чим? — Хотя я уга­ды­ваю, что ты ожи­да­ешь объ­яс­не­ний от меня, одна­ко я желаю выслу­шать твои. — Раз­ве ты отри­ца­ешь, спро­си­ла она, — что пере­дви­же­ние посред­ст­вом ходь­бы соот­вет­ст­ву­ет чело­ве­че­ской при­ро­де? — Нет. — И ты не сомне­ва­ешь­ся, что ходь­ба есте­ствен­ная обя­зан­ность? — Не сомне­ва­юсь. — Если же некто, будучи в состо­я­нии ходить нога­ми, ходит пеш­ком, а дру­гой, лишен­ный при­род­ной спо­соб­но­сти ходить, будет пере­дви­гать­ся на руках, кого из них мож­но счесть более могу­чим? — Про­дол­жай далее. — Никто не сомне­ва­ет­ся, что чело­век, спо­соб­ный испол­нить долг сооб­раз­но зако­нам при­ро­ды, более могуч, чем тот, кто не может. Выс­ше­го же бла­га, рав­но пред­ло­жен­но­го доб­рым и дур­ным [людям], доб­рые стре­мят­ся достичь путем, пред­пи­сан­ным при­ро­дой, то есть доб­ро­де­те­ля­ми, дур­ные — посред­ст­вом удо­вле­тво­ре­ния раз­лич­ных стра­стей, кото­рые совсем не пред­пи­сы­ва­ют­ся при­ро­дой для дости­же­ния бла­га. Может быть, ты дума­ешь ина­че? — Нет, — ска­зал я, теперь мне ясно, что сле­ду­ет из ска­зан­но­го. Из тво­их рас­суж­де­ний оче­вид­но, что доб­рые обла­да­ют могу­ще­ст­вом, дур­ные же, напро­тив, его лише­ны. — Вер­но, — под­твер­ди­ла она, — и это, посколь­ку вра­чу­ю­щим свой­ст­вен­но питать надеж­ду, при­знак того, что твоя при­ро­да хоро­шо сопро­тив­ля­ет­ся неду­гу. Посколь­ку я вижу, что ты бли­зок к пони­ма­нию, то про­дол­жу цепь рас­суж­де­ний.

Посмот­ри, насколь­ко при­су­ща сла­бость пороч­ным людям, кото­рые не могут достичь того, к чему вле­чет их и почти тол­ка­ет при­род­ная наклон­ность; а что было бы, если бы они лиши­лись под­держ­ки вели­кой и неодо­ли­мой при­ро­ды? Посуди же, сколь вели­ко бес­си­лие дур­ных людей. Раз­ве не к пустым и показ­ным награ­дам они стре­мят­ся, но даже их полу­чить не могут, ибо нахо­дясь, каза­лось бы, вбли­зи само­го выс­ше­го бла­га, они гиб­нут в пучине и при­хо­дят совсем не к тому исхо­ду, к кото­ро­му устрем­ле­ны их помыс­лы и днем и ночью; но в дости­же­нии вер­ши­ны про­яв­ля­ет­ся сила доб­рых. Из двух людей того бы ты счи­тал силь­ным в ходь­бе, кто с помо­щью соб­ст­вен­ных ног может дой­ти до любо­го места, где бы оно не нахо­ди­лось, а не того, кто не может его достичь. Таким же обра­зом ты с необ­хо­ди­мо­стью назо­вешь обла­даю­щим бо́льшим могу­ще­ст­вом чело­ве­ка, знаю­ще­го цель, к кото­рой долж­но стре­мить­ся, как к ника­кой иной. Из это­го сле­ду­ет, что дур­ные люди, по-види­мо­му, пол­но­стью лише­ны сил. В про­тив­ном слу­чае, отче­го же они пре­да­ют­ся поро­ку, отвер­нув­шись от доб­ро­де­те­ли? От незна­ния бла­га? Но что бес­силь­ней сле­поты неве­же­ства? Быть может, они зна­ют то, что нуж­но искать, а стра­сти неодо­ли­мо сби­ва­ют их на лож­ный путь? Но тогда они опять же бес­силь­ны, так как не могут сопро­тив­лять­ся поро­ку. Или же созна­тель­но и по сво­ей воле они избе­га­ют бла­га и устрем­ля­ют­ся к поро­ку? В таком слу­чае они не толь­ко не обла­да­ют бо́льшим могу­ще­ст­вом, но вооб­ще пере­ста­ют суще­ст­во­вать. Ибо люди, устрем­ля­ю­щи­е­ся прочь от общей для всех цели, тот­час утра­чи­ва­ют свое бытие.

Кое-кому пока­жет­ся весь­ма стран­ным наше суж­де­ние, что пороч­ные люди, кото­рых боль­шин­ство, не суще­ст­ву­ют: но так про­ис­хо­дит в дей­ст­ви­тель­но­сти. Я не отри­цаю, что те, кото­рые пороч­ны, суть пороч­ны, но я отри­цаю, что они суще­ст­ву­ют в соб­ст­вен­ном и абсо­лют­ном смыс­ле это­го сло­ва. Ведь назы­ва­ешь ты труп чело­ве­ком мерт­вым, назвать его соб­ст­вен­но чело­ве­ком невоз­мож­но. Так бы я рас­суди­ла и отно­си­тель­но суще­ст­во­ва­ния злых и пороч­ных людей. Итак, я не могу утвер­ждать, что они суще­ст­ву­ют, ибо суще­ст­ву­ет лишь то, что при­дер­жи­ва­ет­ся [обще­го] поряд­ка суще­го и дей­ст­ву­ет сооб­раз­но со сво­ей при­ро­дой, нару­шаю­щее эти прин­ци­пы отре­ка­ет­ся от сво­ей соб­ст­вен­ной при­ро­ды. Но ты воз­ра­зишь: злые все-таки обла­да­ют так назы­вае­мым могу­ще­ст­вом; пусть так, но ведь их могу­ще­ство про­ис­те­ка­ет не из их силы, а ско­рее из бес­си­лия. Они могу­ще­ст­вен­ны во зле, в кото­ром бы мало пре­успе­ли, если бы мог­ли утвер­дить­ся во бла­ге. Такое могу­ще­ство толь­ко еще яснее пока­зы­ва­ет, что они ниче­го не могут. Итак, если, как мы реши­ли немно­го ранее, зло есть ничто, те, кото­рые спо­соб­ны тво­рить толь­ко зло, с оче­вид­но­стью не спо­соб­ны ни к чему. — Это понят­но, — под­твер­дил я. — Но чтобы ты понял, како­ва сте­пень их бес­си­лия, я повто­ряю, что не суще­ст­ву­ет ниче­го более могу­ще­ст­вен­но­го, чем выс­шее бла­го, как мы опре­де­ли­ли немно­го выше. — Согла­сен. — Но оно не может тво­рить зла. — Не может. — Ну а теперь ска­жи: станет ли чело­век утвер­ждать, что он все­мо­гущ? — Нет, если он не безу­мен, — ска­зал я. — И тем не менее люди могут делать зло? — О, если бы было не так! — вос­клик­нул я. — Тогда оче­вид­но, что если сила, кото­рая помо­га­ет свер­шать толь­ко доб­ро, все­мо­гу­ща, а люди, кото­рые могут делать так­же и зло не обла­да­ют ею, то спо­соб­ные делать зло менее могу­ще­ст­вен­ны. Кро­ме того, мы уже пока­за­ли ранее, что вся­кое могу­ще­ство достой­но быть назва­но сре­ди того, к чему сле­ду­ет стре­мить­ся, а все вещи, к кото­рым долж­но стре­мить­ся, отно­сят­ся к бла­гу, как к неко­ей вер­шине их при­ро­ды. Но спо­соб­ность совер­шать зло­де­я­ние невоз­мож­но отне­сти к бла­гу; зна­чит, это недо­стой­ное стрем­ле­ние. Одна­ко вся­кое могу­ще­ство достой­но стрем­ле­ния, откуда ясно, что спо­соб­ность совер­шать зло не есть могу­ще­ство.

Из все­го это­го сле­ду­ет с оче­вид­но­стью, что доб­ро­де­тель­ные все­гда могу­ще­ст­вен­ны, а дур­ные — сла­бы. И тогда спра­вед­ли­во рас­суж­де­ние Пла­то­на⁴ о том, что толь­ко муд­рые могут дости­гать все­го, чего поже­ла­ют, дур­ные же обыч­но дела­ют то, что угод­но их чув­ст­вен­но­сти, того же, чего дей­ст­ви­тель­но жела­ют, они достичь не могут. Совер­ша­ют же они то, что изби­ра­ют, пола­гая, что смо­гут обре­сти желае­мое бла­го посред­ст­вом вещей, достав­ля­ю­щих им удо­воль­ст­вие, но им это не уда­ет­ся, так как нель­зя прий­ти к бла­жен­ству через порок.

3. Видишь ли ты теперь, в сколь пре­зрен­ную грязь ска­ты­ва­ет­ся порок, тогда как чест­ность рас­про­стра­ня­ет сия­ние. Ясно, что награ­да нико­гда не мину­ет доб­рых дел, а нака­за­ние — дур­ных. Ведь за каж­дое дея­ние в ито­ге пред­по­ла­га­ет­ся воз­на­граж­де­ние подоб­но тому, как бегу­ну на ста­ди­оне в награ­ду доста­ет­ся венок, ради кото­ро­го он и занял­ся бегом. Бла­жен­ство же, как мы пока­за­ли, есть то самое бла­го, ради кото­ро­го все совер­ша­ет­ся. Награ­да, при­чи­таю­ща­я­ся за чело­ве­че­ские дея­ния, заклю­че­на в самом бла­ге. Вслед­ст­вие это­го невоз­мож­но быть отда­лен­ным от бла­га. Поэто­му нико­гда не может слу­чить­ся так, чтобы доб­ро­де­тель и чест­ность не полу­ча­ли соот­вет­ст­ву­ю­ще­го воз­на­граж­де­ния. Сколь­ко бы ни сви­реп­ст­во­ва­ли дур­ные люди, венок муд­ро­го не упа­дет и не увянет. И не уни­что­жит чужая пороч­ность сла­ву доб­рых. А если бы это была сла­ва, заим­ст­во­ван­ная извне, то ее мог бы отнять тот, кто наде­лил ею, или кто-нибудь еще. Посколь­ку же она есть то, что чело­ве­ку при­но­сит его спо­соб­ность тво­рить доб­ро, то толь­ко пере­став быть доб­рым он лиша­ет­ся ее. Напо­сле­док я ска­жу, что если вся­кую награ­ду жела­ют, пото­му что пола­га­ют ее бла­гом, то чело­век, сопри­част­ный бла­гу, раз­ве не полу­ча­ет награ­ду! Самую пре­крас­ную и вели­кую из всех. Вспом­ни же мои недав­ние раз­мыш­ле­ния и сде­лай вывод: если само бла­го есть бла­жен­ство, все доб­рые люди уже тем самым, что они доб­ро­де­тель­ны, дости­га­ют бла­жен­ства. Но те, кото­рые бла­жен­ны, как мы реши­ли, суть боги, для доб­рых же награ­да, кото­рую ни вре­мя не может истре­бить, ни власть умень­шить, ни пороч­ность очер­нить, состо­ит в том, чтобы стать бога­ми. А раз так, то муд­рый чело­век не может сомне­вать­ся в том, что пороч­ные люди будут нака­за­ны с неот­вра­ти­мо­стью. И если бла­го и зло, как и награ­да и нака­за­ние, совер­шен­но раз­лич­ны меж­ду собой, то мы спра­вед­ли­во пола­га­ем, что неиз­беж­но доб­ро заслу­жи­ва­ет награ­ды, а зло — нака­за­ния. Так, награ­дою доб­рым слу­жит сама их порядоч­ность, а нака­за­ни­ем дур­ным — их пороч­ность⁶. Одна­ко любой чело­век, кото­ро­го пости­га­ет нака­за­ние, не сомне­ва­ет­ся в том, что ему при­чи­ня­ет­ся зло. Если же люди поже­ла­ют при­смот­реть­ся к себе, то могут ли они счесть, что их мино­ва­ло нака­за­ния, кото­рые доста­ют­ся злым людям. Я гово­ри­ла немно­го рань­ше: все, что суще­ст­ву­ет, явля­ет­ся еди­ным, и что само бла­го есть един­ство. Отсюда сле­ду­ет, что все, что име­ю­щее бытие, как кажет­ся, есть бла­го. Таким обра­зом, укло­ня­ю­щи­е­ся от бла­га, пере­ста­ют суще­ст­во­вать — поэто­му люди пере­ста­ют быть теми, кем были преж­де. О том, что они были людь­ми, свиде­тель­ст­ву­ют лишь сохра­нив­ший­ся у них облик чело­ве­че­ско­го тела. Но посколь­ку они погряз­ли в поро­ке, их чело­ве­че­ская при­ро­да утра­че­на. Если вер­но, что толь­ко чистые нра­вы могут воз­не­сти кого-нибудь над людь­ми, то из это­го с необ­хо­ди­мо­стью выте­ка­ет, что отверг­ших усло­вие чело­ве­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния пороч­ность по спра­вед­ли­во­сти столкнет ниже чело­ве­че­ско­го рода. Сле­до­ва­тель­но, обез­обра­жен­но­го поро­ка­ми, как ты видишь, нель­зя счи­тать чело­ве­ком. Томит­ся ли жаж­дой чужо­го богат­ства алч­ный гра­би­тель? — Ска­жешь, что он подо­бен вол­ку в сво­ей зло­бе и нена­сыт­но­сти. Наг­ло нары­ва­ет­ся на ссо­ру? — Срав­нишь с соба­кой. Замыш­ля­ет втайне худое, зло­рад­ст­ву­ет неза­мет­но для дру­гих? — Подо­бен лиси­це. Бушу­ет в неукро­ти­мом гне­ве? — Думаю, что упо­до­бил­ся льву. Трус­лив и бежит от того, чего не сле­ду­ет боять­ся? — Похож на оле­ня. Про­зя­ба­ет в нера­ди­во­сти и тупо­сти? — Живет, как осел. Кто лег­ко и бес­печ­но меня­ет жела­ния? — Ничем не отли­ча­ет­ся от пти­цы. Кто погру­жен в гряз­ные и сует­ные стра­сти? — Пал в сво­их стрем­ле­ни­ях до уров­ня сви­ньи. Итак, все они, лишив­шись доб­рых нра­вов, теря­ют чело­ве­че­скую сущ­ность, вслед­ст­вие чего не могут при­об­щить­ся к Богу, и пре­вра­ща­ют­ся в скотов.

4. На это я заме­тил: спра­вед­ли­во то, что пороч­ные хотя и сохра­ня­ют внеш­ность чело­ве­ка, одна­ко упо­доб­ля­ют­ся живот­ным по душев­ным каче­ствам. Но мож­но было бы поже­лать, чтобы яро­сти злых и испор­чен­ных людей не было дано сво­бо­ды угро­жать доб­рым людям. — Дело тут не в сво­бо­де, — отве­ти­ла Фило­со­фия, — и я не пре­ми­ну пока­зать это тебе в под­хо­дя­щем месте. Одна­ко пред­по­ло­жить, что они лише­ны по-види­мо­му име­ю­щей­ся у них сво­бо­ды, зна­чит, по боль­шо­му сче­ту, снять с пре­ступ­ни­ков нака­за­ние. Воз­мож­но, это пока­жет­ся кое-кому неве­ро­ят­ным, но неиз­беж­но дур­ные явля­ют­ся более несчаст­ны­ми в том слу­чае, если совер­ша­ют желае­мое, чем когда то, чего жела­ют, осу­ще­ст­вить не могут. Так, если несча­стье — желать без­за­ко­ния, то еще боль­шее бед­ст­вие — мочь [его совер­шить], посколь­ку в пер­вом слу­чае плод злой воли остал­ся бы несо­зрев­шим. Итак, каж­до­му при­сущ свой род несча­стья и три­жды пре­сле­ду­ют несча­стья тех, кото­рые, как ты видишь, жела­ют зла, могут совер­шить его и совер­ша­ют. — Согла­сен, но думаю, они избег­ли бы их, утра­тив воз­мож­ность совер­шить зло­дей­ство. — Они изба­вят­ся от них ско­рее, чем ты дума­ешь, или, воз­мож­но, чем они сами ожи­да­ют, ибо нет в этих, столь тес­ных, пре­де­лах жиз­ни ниче­го тако­го, ожи­да­ние чего было бы слиш­ком дол­гим для бес­смерт­ной души⁹.

Вели­кие упо­ва­ния пороч­ных и нагро­мож­де­ния их зло­де­я­ний раз­ру­ша­ют­ся часто вне­зап­но и неожи­дан­но — и это уста­нав­ли­ва­ет меру их несча­стья. Так, если порок дела­ет людей несчаст­ны­ми, то пороч­ный чело­век ста­но­вит­ся тем несчаст­ней, чем доль­ше длят­ся его зло­де­я­ния. Я сочла бы таких людей самы­ми несчаст­ны­ми, если бы смерть не под­во­ди­ла послед­нюю чер­ту их зло­де­я­ни­ям. И исхо­дя из наших суж­де­ний о при­ро­де без­за­ко­ния явст­ву­ет, что несча­стье [бес­ко­неч­но], если оно длит­ся веч­но. — Твое заклю­че­ние очень стран­но и с трудом укла­ды­ва­ет­ся в голо­ве, но мне кажет­ся, оно не рас­хо­дит­ся с преды­ду­щи­ми выво­да­ми, — ска­зал я. — Пра­виль­но, а тот, кто счи­та­ет эти рас­суж­де­ния не доста­точ­но согла­со­ван­ны­ми, пусть дока­жет, что какие-либо их пред­по­сыл­ки лож­ны, или выявит, что из срав­не­ния со ска­зан­ным ранее не сле­ду­ет такой вывод. Ина­че, если он согла­сен с преды­ду­щим, у него нет ника­ких осно­ва­ний оспа­ри­вать вывод.

То, что я наме­ре­на ска­зать сей­час, кажет­ся не менее уди­ви­тель­ным, но оно выте­ка­ет из изло­жен­но­го выше. — Что же имен­но? — Более счаст­ли­вы­ми явля­ют­ся пороч­ные люди тогда, когда на них обру­ши­ва­ет­ся нака­за­ние, чем когда пра­во­судие не кара­ет их¹⁰. Я не ста­ра­юсь теперь дока­зы­вать, что дур­ные нра­вы исправ­ля­ют­ся с помо­щью воз­мездия и исправ­ля­ют­ся под стра­хом нака­за­ния; и что в этом слу­чае они слу­жат уро­ком для дру­гих, чтобы люди отвра­ти­ли души от пре­до­суди­тель­но­го. Нет, я думаю, суще­ст­ву­ет иная при­чи­на, поче­му пороч­ные несчаст­нее, когда они избе­га­ют нака­за­ния, если даже не брать в рас­чет испра­ви­тель­но­го дей­ст­вия нака­за­ния и его зна­че­ния для настав­ле­ния дру­гих. — Какая же иная при­чи­на? — Так вот: раз­ве мы не при­зна­ли, что доб­рые — счаст­ли­вы, а злые — несчаст­ны? — При­зна­ли. — А если чье-либо несча­стье воз­ме­ща­ет­ся неким бла­гом, раз­ве он не счаст­ли­вее того, кто испы­ты­ва­ет несча­стье само по себе, без вся­кой при­ме­си бла­га? — Кажет­ся, да, — ска­зал я. — Если же на несчаст­но­го чело­ве­ка, лишен­но­го вся­ко­го бла­га, поми­мо того, из-за чего он несча­стен, обру­шит­ся новое зло, раз­ве он не почув­ст­ву­ет себя намно­го более несчаст­ным, чем тот, несча­стье кото­ро­го облег­ча­ет уча­стие бла­га. Гово­рю ли я нечто, не соот­вет­ст­ву­ю­щее истине? Зна­чит, пороч­ные, [люди] полу­ча­ют некое бла­го, кото­рое как бы при­со­еди­ня­ет­ся к ним, когда их нака­зы­ва­ют, то есть само нака­за­ние соглас­но разум­но­му поряд­ку пра­во­судия — бла­го. В резуль­та­те, если они избе­га­ют нака­за­ния, не совер­шая како­го-либо ново­го зла, сама их без­на­ка­зан­ность, пред­став­ля­ет собой зло боль­шее, чем они заслу­жи­ли. — Это­го нель­зя отри­цать, намно­го несчаст­нее пороч­ные, избе­жав­шие спра­вед­ли­во­го нака­за­ния, чем нака­зан­ные по спра­вед­ли­во­сти. — Нака­зы­вать дур­ных людей — спра­вед­ли­во, остав­лять не нака­зан­ны­ми — непоз­во­ли­тель­но. Кто же это отри­ца­ет? — спро­сил я. — Ни один чело­век не будет оспа­ри­вать, ска­за­ла она, — что бла­го есть все свер­шаю­ще­е­ся по спра­вед­ли­во­сти, и, напро­тив, из того, что неспра­вед­ли­во, про­ис­те­ка­ет зло. — Это соот­вет­ст­ву­ет ска­зан­но­му немно­го ранее. Но мне хочет­ся знать, допус­ка­ешь ли ты, что душам пола­га­ет­ся нака­за­ние после смер­ти тела?¹¹ — И вели­кое, — отве­ти­ла она. — Одни из них испы­ты­ва­ют муки, дан­ные в нака­за­ние, а дру­гие очи­ща­ют­ся мило­сер­ди­ем. Но теперь не вре­мя рас­суж­дать об этом.

Мы мно­го гово­ри­ли о могу­ще­стве дур­ных людей, кото­рое каза­лось тебе вопи­ю­щей неспра­вед­ли­во­стью, а теперь ты понял, что его не суще­ст­ву­ет. Узнай же, что необуздан­ность, кото­рой ты молил поло­жить конец, тех, о ком сету­ешь, что они без­на­ка­зан­ны, и чья пороч­ность, как тебе кажет­ся, избе­жа­ла подо­баю­ще­го отмще­ния, недол­го­веч­на. Кро­ме того, она дела­ет их тем более несчаст­ли­вы­ми, чем доль­ше длит­ся, и была бы пре­ис­пол­не­на несча­стья, если бы про­дол­жа­лась веч­но. Поэто­му, оче­вид­но, наи­бо­лее несчаст­ны зло­деи, избе­жав­шие спра­вед­ли­во­го нака­за­ния, а не полу­чив­шие его. Это­му рас­суж­де­нию созвуч­но, что самое тяже­лое нака­за­ние доста­ет­ся им, если, как пред­став­ля­ет­ся, они оста­лись без­на­ка­зан­ны­ми. — Когда я вни­каю в твои дово­ды, — ска­зал я, — то думаю, что нель­зя ска­зать ничто вер­нее. Но когда я смот­рю на них с обыч­ной чело­ве­че­ской точ­ки зре­ния, в них не толь­ко невоз­мож­но пове­рить, но, более того, они пред­став­ля­ют­ся очень про­ти­во­ре­чи­вы­ми. — Воз­мож­но, — отве­ти­ла она. — Ибо не могут гла­за, при­вык­шие к тем­но­те, обра­тить­ся к све­ту оче­вид­ной исти­ны, и люди подоб­ны пти­цам, чье зре­ние силь­нее ночью, а днем они сле­пы. Люди при­ни­ма­ют во вни­ма­ние не порядок вещей, а лишь свои соб­ст­вен­ные стра­сти, вслед­ст­вие чего сво­бо­ду гре­шить и без­на­ка­зан­ность пре­ступ­ле­ния счи­та­ют сча­стьем. Посмот­ри же, что повеле­ва­ет извеч­ный закон. Если ты укра­сишь душу наи­луч­ши­ми доб­ро­де­те­ля­ми, нет тебе дела до судьи, опре­де­ля­ю­ще­го награ­ду: ты сам себя при­об­щил к наи­луч­ше­му. Если же ты падешь в грязь, не сетуй на нака­за­ние извне: ты сам избрал себе наи­худ­ший жре­бий. Так, когда смот­ришь пооче­ред­но на зем­лю и на небо, кажет­ся, что ты пада­ешь в грязь или воз­но­сишь­ся к звездам. Но тол­па это­го не пони­ма­ет. Что ж из это­го? Ведь не упо­доб­ля­ем­ся мы тем, кото­рые, как мы пока­за­ли, похо­жи на зве­рей. Если бы кто-то, поте­ряв спо­соб­ность видеть, забыл, что преж­де он обла­дал зре­ни­ем, и пола­гал, что ему ниче­го недо­ста­ет для чело­ве­че­ско­го совер­шен­ства, раз­ве не был бы он по наше­му мне­нию незря­чим, сле­пым? Одна­ко есть и еще нечто, столь же твер­до обос­но­ван­ное дово­да­ми разу­ма, с чем люди не согла­сят­ся, а имен­но — что несчаст­нее те, кото­рые тво­рят неспра­вед­ли­вость, чем те, кто стра­да­ет от нее. — Я бы хотел услы­шать дока­за­тель­ства это­го. — Будешь ли отри­цать, — спро­си­ла она, — что каж­дый пороч­ный чело­век досто­ин отмще­ния? — Нет. — Зна­чит, во мно­го раз несчаст­нее те, кото­рые пороч­ны. — Да. — И ты не сомне­ва­ешь­ся в том, что люди, достой­ные нака­за­ния, несчаст­ны? — Нет. — Если пред­по­ло­жить, что ты судья, на кого сочтешь необ­хо­ди­мым воз­ло­жить нака­за­ние, на свер­шив­ше­го неспра­вед­ли­вость или под­вер­гав­ше­го­ся ей? — Не сомне­ва­юсь, я бы нало­жил нака­за­ние на соде­яв­ше­го ее. — Зна­чит, более несчаст­ным тебе кажет­ся тот, кто нанес обиду, чем постра­дав­ший от нее. — Согла­сен. — На осно­ва­нии этих вес­ких дока­за­тельств выяв­ля­ет­ся, что без­нрав­ст­вен­ность по сво­ей при­ро­де дела­ет [людей] несчаст­ны­ми, а допу­щен­ная неспра­вед­ли­вость при­но­сит несча­стье не постра­дав­ше­му, а оскор­би­те­лю

Теперь ора­то­ры в судах посту­па­ют наобо­рот, стре­мясь воз­будить у судей состра­да­ние к тем, кто неми­ло­серд­но и тяж­ко оби­жен, а ведь спра­вед­ли­вей взы­вать о сочув­ст­вии к совер­шив­шим зло­де­я­ние. Их не из-за гне­ва, но из состра­да­ния и мило­сер­дия нуж­но при­во­дить в суд, как боль­ных к вра­чу­ю­ще­му, чтобы болезнь вины была исце­ле­на нака­за­ни­ем. Нака­за­ние же, в зави­си­мо­сти от выступ­ле­ний защит­ни­ков, долж­но или остать­ся суро­вым, или, если полез­но, смяг­чить­ся по мере изме­не­ния обви­не­ния. Сами же, свер­шив­шие зло­де­я­ния, если бы каким-либо обра­зом смог­ли бы взгля­нуть хотя бы в щель на отверг­ну­тую ими доб­ро­де­тель, увиде­ли бы, что грязь вины и поро­ков смы­ва­ет­ся при­ня­ти­ем нака­за­ния. И ради воз­на­граж­де­ния бла­го­нра­ви­ем, к кото­ро­му они воз­же­ла­ли бы вер­нуть­ся, они не сочли бы ника­кие нака­за­ния слиш­ком вели­ки­ми, отверг­ли бы выступ­ле­ния защит­ни­ков и вве­ри­ли бы свою судь­бу во власть обви­ни­те­лей и судей.

Отсюда сле­ду­ет, что у муд­рых нет места нена­ви­сти. Ведь раз­ве нена­видит кто-нибудь доб­рых, если толь­ко он не безу­мен? Нена­висть же к злым — бес­поч­вен­на. Ибо, как суще­ст­ву­ют болез­ни тела, так и пороч­ность — как бы болезнь духа. Боль­ные телом заслу­жи­ва­ют не нена­ви­сти, но ско­рее жало­сти. И тем более не пре­сле­до­ва­ний, а жало­сти достой­ны те, чьи души сви­ре­пей любой болез­ни тер­за­ет порок.

5. Теперь я пони­маю, — ска­зал я, — что сча­стье или несча­стье ста­но­вит­ся воз­на­граж­де­ни­ем бла­го­че­сти­вым и пороч­ным людям. Но мне не совсем ясно, отче­го нет ника­ко­го бла­га в том сча­стье, как его пони­ма­ет тол­па. Никто из име­ю­щих разум не пред­по­чтет ссыл­ку, нуж­ду и бес­слав­ное про­зя­ба­ние обла­да­нию могу­ще­ст­вом, богат­ст­вом, чина­ми, ува­же­ни­ем, поче­том, вла­стью и про­цве­та­ни­ем в сво­ем оте­че­стве. Ярче и опре­де­лен­нее очер­чи­ва­ет­ся долг муд­ро­сти, когда бла­жен­ство пра­ви­те­ля каким-то обра­зом рас­про­стра­ня­ет­ся и на под­власт­ные наро­ды. Так быва­ет, когда тюрь­ма, смерть и дру­гие нака­за­ния, нала­гае­мые зако­ном, обра­ща­ют­ся про­тив наи­бо­лее пре­ступ­ных граж­дан, ведь они для это­го и созда­ны. Если же про­ис­хо­дит обрат­ное, и доб­рые люди пожи­на­ют нака­за­ния за чужие зло­де­я­ния, а награ­ды, при­чи­таю­щи­е­ся доб­ро­де­те­ли, отни­ма­ют дур­ные, — это вызы­ва­ет боль­шое удив­ле­ние, и я желаю знать от тебя, что явля­ет­ся при­чи­ной такой неспра­вед­ли­во­сти и без­за­ко­ния. Я бы мень­ше пора­жал­ся это­му, если бы пола­гал, что в мире пра­вит сле­пая слу­чай­ность. Но мое изум­ле­ние не име­ет гра­ниц, ибо Бог, управ­ля­ю­щий всем, вме­сто того, чтобы дать доб­рым слад­кое, а злым — горь­кое, напро­тив, доб­рых наде­ля­ет суро­вой уча­стью, а злых — такой, какую они жела­ют. Если это не порож­да­ет­ся опре­де­лен­ны­ми при­чи­на­ми то, сле­до­ва­тель­но, назы­ва­ет­ся слу­чай­но­стью. — Не уди­ви­тель­но, — воз­ра­зи­ла Фило­со­фия, — когда то, разум­ное устрой­ство чего не позна­но, кажет­ся слу­чай­ным и неопре­де­лен­ным. Но хотя ты и не постиг еще, поче­му связь при­чин и след­ст­вий имен­но такая, а не иная, не сомне­вай­ся, что все сущее над­ле­жа­щим обра­зом устра­и­ва­ет бла­гой пра­ви­тель, и все в мире совер­ша­ет­ся в соот­вет­ст­вии с уста­нов­лен­ным поряд­ком.

6. — Согла­сен, — ска­зал я. — Но посколь­ку откры­вать при­чи­ны суще­го и объ­яс­нять [устрой­ство мира] — твоя обя­зан­ность, я, блуж­дая во тьме незна­ния, молю, чтобы ты реши­лась и рас­тол­ко­ва­ла мне то, что при­во­дит мой разум в заме­ша­тель­ство. — На это, слег­ка улы­ба­ясь, она про­из­нес­ла: Пред­мет, о кото­ром ты гово­ришь, отли­ча­ет­ся боль­шой слож­но­стью, и ему едва ли мож­но дать исчер­пы­ваю­щее объ­яс­не­ние. Тако­ва уж его при­ро­да, что когда устра­ня­ет­ся одно сомне­ние, подоб­но голо­вам гид­ры¹⁵, вырас­та­ет бес­чис­лен­ное коли­че­ство дру­гих, и не суще­ст­ву­ет ино­го спо­со­ба покон­чить с ними, как пре­сечь их живей­шим огнем разу­ма. Для это­го сле­ду­ет рас­ска­зать о про­сто­те про­виде­ния, о линии судь­бы, о слу­чай­но­сти, о боже­ст­вен­ном пред­зна­нии, пред­опре­де­ле­нии, о сво­бо­де воли. Насколь­ко это слож­но, реши сам. Но посколь­ку это необ­хо­ди­мо тебе для лече­ния, хотя мы и стес­не­ны пре­де­ла­ми вре­ме­ни, одна­ко кое-что попы­та­ем­ся пред­при­нять. И если музы увле­ка­ют тебя весе­ля­щей пес­ней, то тебе сле­ду­ет несколь­ко ина­че настро­ить­ся, пока я при­во­жу в порядок свои рас­суж­де­ния. — Как тебе будет угод­но, — ска­зал я. — И тогда она нача­ла свою речь как бы с дру­го­го кон­ца.

Про­ис­хож­де­ние все­го суще­го, раз­ви­тие всех вещей, кото­рые изме­ня­ют­ся и дви­жут­ся, име­ет свои при­чи­ны, порядок, фор­мы от неиз­мен­но­го боже­ст­вен­но­го разу­ма. Заклю­чен­ный в сфе­ру сво­ей про­стоты, этот разум содер­жит образ мно­го­об­ра­зия суще­го, под­ле­жа­ще­го управ­ле­нию¹⁶. Этот образ, когда рас­смат­ри­ва­ет­ся в чистом виде в самом боже­ст­вен­ном разу­ме, назы­ва­ет­ся про­виде­ни­ем, если же он сопря­га­ет­ся с веща­ми, под­власт­ны­ми Богу, то, как еще ведет­ся от древ­них, назы­ва­ет­ся судь­бой. Лег­ко заме­тить, сколь эти два поня­тия раз­лич­ны, если толь­ко вник­нуть в их смысл. Про­виде­ние есть сам боже­ст­вен­ный разум, сто­я­щий во гла­ве всех вещей и рас­по­ла­гаю­щий все вещи, судь­ба же есть свя­зу­ю­щее рас­по­ло­же­ние изме­ня­ю­щих­ся вещей, посред­ст­вом нее про­виде­ние упо­рядо­чи­ва­ет их суще­ст­во­ва­ние. Про­виде­ние объ­ем­лет в рав­ной сте­пе­ни все, как отдель­ное, так и бес­ко­неч­ное. Судь­ба же упо­рядо­чи­ва­ет дви­же­ни­ем отдель­ное, раз­ветв­ле­ние вре­мен­но­го поряд­ка, заклю­чен­ное в самом боже­ст­вен­ном разу­ме, есть пред­знаю­щее про­виде­ние, а вопло­ще­ние это­го поряд­ка непо­сред­ст­вен­но во вре­ме­ни зовет­ся судь­бой. Про­виде­ние и судь­ба, хотя и раз­ли­ча­ют­ся, одна­ко вза­и­мо­свя­за­ны меж­ду собой. Порядок судь­бы выте­ка­ет из про­стоты про­виде­ния. Подоб­но тому, как мастер уже име­ет в уме фор­му вещи¹⁷, кото­рую соби­ра­ет­ся сде­лать, как бы дер­жа ее перед сво­им мыс­лен­ным взо­ром всю сра­зу, при­сту­па­ет к ее осу­щест­вле­нию во вре­ме­ни, так и Бог в сво­ем про­виде­нии рас­по­ла­га­ет един­ст­вен­ным и непре­лож­ным обра­зом того, что долж­но свер­шить­ся. Судь­ба же пред­пи­сы­вае­мое про­виде­ни­ем направ­ля­ет отно­си­тель­но вре­ме­ни и места. И не важ­но, ткет ли она свою нить с помо­щью духов, близ­ких к боже­ст­вен­но­му про­виде­нию, или с помо­щью [миро­вой] души¹⁸, или послуш­ной ей при­ро­ды посред­ст­вом дви­же­ния небес­ных све­тил, или силой анге­лов, или хит­ро­стью раз­лич­ных демо­нов, с помо­щью чего-то одно­го из это­го или же посред­ст­вом все­го это­го вме­сте взя­то­го, оче­вид­но, что про­виде­ние есть про­стой и неиз­мен­ный образ все­го того, что пред­опре­де­ле­но к вопло­ще­нию, судь­ба же пред­став­ля­ет собой бес­пре­стан­но меня­ю­ще­е­ся спле­те­ние и вре­мен­ной порядок того, что Бог в сво­ей про­сто­те рас­по­ла­га­ет к воз­ник­но­ве­нию. Отсюда сле­ду­ет: все, под­чи­нен­ное судь­бе, под­власт­но и про­виде­нию, кото­ро­му под­чи­ня­ет­ся и сама судь­ба, но неко­то­рые вещи, под­власт­ные про­виде­нию, нахо­дят­ся выше линии судь­бы.

Дей­ст­ви­тель­но, есть такие суб­стан­ции, кото­рые, пре­бы­вая в непо­сред­ст­вен­ной бли­зо­сти от выс­шей боже­ст­вен­но­сти, избе­га­ют измен­чи­во­сти поряд­ка судь­бы. Ведь из мно­же­ства колес, вра­щаю­щих­ся вокруг одной и той же оси¹⁹, лежа­щее в непо­сред­ст­вен­ной бли­зо­сти от оси ста­но­вит­ся, в свою оче­редь, как бы осью по отно­ше­нию к коле­сам, вра­щаю­щим­ся сна­ру­жи. Внеш­нее коле­со, вра­щаю­ще­е­ся по наи­боль­ше­му кру­гу, охва­ты­ва­ет тем боль­шее про­стран­ство, чем далее оно уда­ле­но от цен­тра. Если же какое-либо из колес соеди­нит­ся и сольет­ся с осью, то оно обре­тет неде­ли­мость и пере­станет внут­ри себя заклю­чать мно­же­ство мест и обшир­ность про­стран­ства. Так и отсто­я­щее даль­ше от сво­его нача­ла — боже­ст­вен­но­го разу­ма — под­вер­же­но боль­шим пре­врат­но­стям судь­бы, ибо под­власт­ность судь­бе зави­сит от сте­пе­ни уда­ле­ния от сре­дото­чия все­го суще­го. То, что боль­ше все­го при­бли­зи­лось к неиз­мен­но­сти выс­ше­го разу­ма, изба­вив­шись от дви­же­ния, избе­га­ет и необ­хо­ди­мо­сти, нала­гае­мой судь­бой. Так что измен­чи­вая линия судь­бы так отно­сит­ся к неиз­мен­ной про­сто­те про­виде­ния, как рас­суж­де­ние отно­сит­ся к пони­ма­нию, как то, что рож­да­ет­ся, к тому, что суще­ст­ву­ет посто­ян­но, как вре­мя к веч­но­сти, как дви­жу­щий­ся круг к сво­е­му поко­я­ще­му­ся цен­тру. Ход судь­бы дви­жет небо и звезды, рас­по­ла­га­ет в долж­ном соот­вет­ст­вии эле­мен­ты и совер­ша­ет цепь изме­не­ний. Она воз­об­нов­ля­ет бытие все­го суще­го, даруя подо­бие через опло­до­тво­ре­ние семе­ни, чередуя рож­де­ние и смерть. Она свя­зы­ва­ет дей­ст­вия и ход жиз­ни людей неру­ши­мой цепью при­чин, беру­щих нача­ло от неиз­мен­но­го про­виде­ния и так­же с необ­хо­ди­мо­стью явля­ю­щих­ся неиз­мен­ны­ми. Так наи­луч­шим обра­зом управ­ля­ет­ся мир — пре­бы­ваю­щая в боже­ст­вен­ном разу­ме про­стота извле­ка­ет из себя неиз­мен­ный порядок при­чин, этот порядок удер­жи­ва­ет измен­чи­вый мир в сво­ей неиз­мен­но­сти и под­чи­ня­ет себе все вещи, нахо­дя­щи­е­ся в дви­же­нии. Отсюда сле­ду­ет, что вам, не могу­щим понять этот порядок, все кажет­ся бес­по­рядоч­ным и неустро­ен­ным, тем не менее во всем сущем заклю­чен порядок, направ­ля­ю­щий его к бла­гу. И нет ниче­го тако­го, что про­ис­хо­ди­ло бы по при­чине зла или пото­му, что оно заду­ма­но сами­ми пороч­ны­ми, а они, как мы уже в пол­ной мере дока­за­ли выше, откло­ня­ют­ся от желан­но­го им бла­га из-за ошиб­ки или заблуж­де­ния, тогда как порядок, кото­рый исхо­дит от выс­ше­го бла­га в миро­вом цен­тре, нико­го не может откло­нить от его начи­на­ния.

Ты спра­ши­ва­ешь, поче­му воз­ни­ка­ет твой бес­по­рядок, при кото­ром доб­рые быва­ют не толь­ко счаст­ли­вы, но и несчаст­ны, пороч­ные же порой обре­та­ют не столь­ко нена­висть [окру­жаю­щих], сколь­ко богат­ство. Раз­ве столь уж спра­вед­ли­вы суж­де­ния людей, что те, кого они счи­та­ют доб­ры­ми или пороч­ны­ми, на самом деле тако­вы? Суж­де­ния людей силь­но раз­ли­ча­ют­ся, и тех, кого одни пола­га­ют достой­ны­ми награ­ды, дру­гие счи­та­ют заслу­жи­ваю­щи­ми нака­за­ния. Но пред­по­ло­жим — кто-то может отли­чить доб­рых от пороч­ных, а раз­ве он спо­со­бен понять внут­рен­нее состо­я­ние душ так же, как и оки­нуть взо­ром облик тела? Не кажет­ся ли чудом для невеж­ды зна­ние того, поче­му для здо­ро­вья тела одним сле­ду­ет давать слад­кое, дру­гим — горь­кое, поче­му одно­му боль­но­му помо­га­ют сла­бые лекар­ства, а дру­гим — силь­ные. Но вра­чу­ю­щий, уме­ю­щий отли­чить здо­ро­во­го чело­ве­ка от боль­но­го, не удив­ля­ет­ся это­му. Что же иное может быть здо­ро­вьем души, как не доб­ро­де­тель, и что болез­нью ее, если не пороч­ность? И кто хра­ни­тель доб­рых и гони­тель дур­ных, как не Бог, вла­ды­ка и цели­тель души? Он взи­ра­ет с высоты оком про­виде­ния и зна­ет, что ему един­ст­вен­но соот­вет­ст­ву­ет, и в согла­сии с этим каж­до­го наде­ля­ет. От Него берет нача­ло заме­ча­тель­ное чудо поряд­ка судь­бы, кото­рый, про­ис­хо­дя от знаю­ще­го, застав­ля­ет впа­дать в отча­я­ние незнаю­ще­го. Я напом­ню, что сла­бый чело­ве­че­ский разум чер­па­ет силу из боже­ст­вен­ной глу­би­ны: и то, что вы пола­га­е­те спра­вед­ли­вей­шим и заслу­жен­ным, совсем иным пред­став­ля­ет­ся все­ве­ду­ще­му про­виде­нию. Наш Лукан²⁰ ска­зал: «Победив­шая сто­ро­на была угод­на богам, а побеж­ден­ная — Като­ну». Пото­му, если тебе пока­жет­ся, что нечто про­ис­хо­дит вопре­ки тво­им ожи­да­ни­ям, знай, порядок про­ис­хо­дя­ще­го спра­вед­лив, его пре­врат­ность и непо­нят­ность суще­ст­ву­ют лишь в тво­ем вооб­ра­же­нии. Быва­ет, что даже очень доб­ро­де­тель­ный чело­век, кото­ро­го высо­ко оце­ни­ва­ет как боже­ст­вен­ное, так и чело­ве­че­ское суж­де­ние, име­ет недо­ста­точ­но твер­дый дух, и, столк­нув­шись с пре­врат­но­стя­ми судь­бы, он пере­станет забо­тить­ся о доб­ро­де­те­ли, если посред­ст­вом ее нель­зя достичь зем­но­го сча­стья. Разум­ное управ­ле­ние сохра­ня­ет того, кого несча­стье может сде­лать хуже, или кто, как явст­ву­ет, не может пере­но­сить труд­но­сти. Дру­гой укра­шен вся­че­ски­ми доб­ро­де­те­ля­ми, свят и при­бли­жен к Богу: про­виде­ние счи­та­ет, что про­тив­но Боже­ст­вен­ным уста­нов­ле­ни­ям, если с ним слу­чит­ся какое-нибудь несча­стье, и не поз­во­ля­ет неду­гам и печа­лям пора­зить его. Ведь ска­зал же тот, кто выше меня: Ἀνδρὸς δὴ ἱεροῦ δέ­μας αἰθέ­ρες οἰκο­δόμη­σαν²¹. Поэто­му часто быва­ет, что управ­ле­ние государ­ст­вом доста­ет­ся доб­рым, дабы обуздать уси­ли­ваю­щу­ю­ся пороч­ность. Дру­гим же людям Про­виде­ние пред­опре­де­ля­ет раз­ную участь, в зави­си­мо­сти от состо­я­ния их душ: Тех, что испы­та­ли сча­стье, пора­жа­ет, под­вер­гая неко­то­рых тяж­ким испы­та­ни­ям, чтобы укре­пить в них доб­ро­де­тель, уси­лить тер­пе­ние и вынос­ли­вость духа. Одни боль­ше стра­шат­ся того, что на самом деле могут выне­сти, дру­гие пре­зи­ра­ют то, чего выне­сти не могут. Таких на их соб­ст­вен­ном опы­те Про­виде­ние в дей­ст­ви­тель­но­сти учит горе­стя­ми.

Есть люди, кото­рые пред­по­чи­та­ют обре­сти сла­ву в этом мире, даже если это будет сто­ить им жиз­ни. Не сло­мив­шись под пыт­ка­ми и нака­за­ни­я­ми, они дока­за­ли, что доб­ро­де­тель не может быть побеж­де­на злом²². И нет сомне­ния, что они посту­па­ли столь пра­виль­но и бла­го­нрав­но, ибо бла­го заклю­че­но в них самих. При­но­ся­щее дур­ным людям либо печа­ли, либо сча­стье про­ис­хо­дит по тем же при­чи­нам. Что каса­ет­ся их несча­стий, то им никто не удив­ля­ет­ся, так как все счи­та­ют, что горе выпа­да­ет на их долю заслу­же­но. Если они быва­ют нака­за­ны, то тем самым дру­гие отвра­ща­ют­ся от зло­де­я­ний, пороч­ные же нака­за­ни­я­ми очи­ща­ют­ся. А если они пре­успе­ва­ют, то доб­рым людям это слу­жит вес­ким дово­дом, поз­во­ля­ю­щим подо­баю­щим обра­зом судить о сча­стье, кото­рое, как извест­но, часто слу­жит недо­стой­ным. При этом, как мне кажет­ся, здесь пред­по­ла­га­ет­ся и еще кое-что: если кто-то наде­лен столь низ­мен­ной и гру­бой нату­рой, что его может побудить к зло­де­я­ни­ям бед­ность, его болезнь Про­виде­ние лечит, наде­ляя богат­ст­вом. Дру­гой, при­слу­ши­ва­ясь к сво­ей мяту­щей­ся сове­сти и срав­ни­вая обу­ре­ваю­щие его помыс­лы со сво­ей Фор­ту­ны, побо­ит­ся ужас­ной для него поте­ри того, обла­да­ние чем ему при­ят­но. Он изме­ня­ет свой нрав и остав­ля­ет порок, так как боит­ся утра­тить свое сча­стье. Мно­гие заслу­жен­но ввер­га­лись в несча­стье, недо­стой­но поль­зу­ясь сво­им сча­стьем. Неко­то­рым пре­до­став­ля­лось пра­во нака­зы­вать, чтобы они слу­жи­ли для укреп­ле­ния в доб­ро­де­те­ли доб­рых и нака­за­ния пороч­ных людей. Ведь как для доб­ро­де­тель­но­го чело­ве­ка нет нико­го отвра­ти­тель­нее пороч­но­го, так и пороч­ные люди не име­ют согла­сия меж­ду собой. — Как же так? — спро­сил я. — Они раз­об­ще­ны из-за при­су­щих им поро­ков, кото­рые раз­ры­ва­ют их души, тер­зая, вслед­ст­вие чего они часто совер­ша­ют то, о чем позд­нее сожа­ле­ют. В том и заклю­ча­ет­ся заме­ча­тель­ное чудо про­виде­ния, что пороч­ные могут пороч­ных сде­лать доб­ро­де­тель­ны­ми. Не раз стой­ко сно­ся неспра­вед­ли­вость со сто­ро­ны наи­худ­ших, пылая к ним нена­ви­стью, люди воз­вра­ща­лись на сте­зю доб­ро­де­те­ли и ста­ра­лись отли­чать­ся от тех, кого нена­виде­ли. Един­ст­вен­но боже­ст­вен­ная сила может обра­тить то, что пред­став­ля­ет­ся злом, на бла­го, когда исполь­зуя и про­ти­во­по­лож­ное, над­ле­жа­щим обра­зом обра­ща­ет все к бла­го­му исхо­ду. Ведь боже­ст­вен­ный порядок все так рас­по­ла­га­ет, что даже пред­став­ля­ю­ще­е­ся откло­нив­шим­ся от это­го поряд­ка, хотя и кажет­ся чем-то иным, но все же оста­ет­ся поряд­ком, чтобы не было места слу­чай­но­сти в цар­стве про­виде­ния.

Чело­век же не в состо­я­нии охва­тить умом и опи­сать сло­ва­ми все орудия боже­ст­вен­но­го про­мыс­ла. Доста­точ­но знать, что Бог, созда­тель всей при­ро­ды, рас­по­ла­га­ет все­ми веща­ми, направ­ляя их к бла­гу, и то, что он про­из­вел, стре­мит­ся воз­вра­тить­ся к сво­е­му пер­во­на­чаль­но­му источ­ни­ку. Бог уда­лил вся­кое зло из пре­де­лов сво­его государ­ства посред­ст­вом невоз­мож­но­сти для суще­го избе­жать судь­бы. Тебе кажет­ся, что на зем­ле мно­го зла, но если бы ты смог увидеть замы­сел про­виде­ния, ты бы понял, что зла нет нигде. Одна­ко я уже дав­но заме­ти­ла, что ты подав­лен труд­но­стью вопро­са, устал от про­дол­жи­тель­ных рас­суж­де­ний и ожи­да­ешь сла­дост­ной пес­ни. При­ми же эти сти­хи, с помо­щью кото­рых ты осве­жишь свой дух для про­дви­же­ния впе­ред.

7. Понят­но ли тебе, что сле­ду­ет из ска­зан­но­го нами? — Конеч­но, — ска­зал я. — Все есть бла­гая Фор­ту­на, все есть сча­стье. — Раз­ве так может быть? — Послу­шай, если любая Фор­ту­на, будь то бла­го­склон­ная или несу­щая стра­да­ние, име­ет сво­ей при­чи­ной или награ­ду доб­рым или нака­за­ние и исправ­ле­ние пороч­ных, то вся­кая участь есть бла­го, посколь­ку она или спра­вед­ли­ва, или полез­на. — Это вер­но, — под­твер­дил я. — Из рас­смот­ре­ния соглас­но тво­им ука­за­ни­ям про­виде­ния и судь­бы ста­но­вит­ся понят­но, поче­му они свя­за­ны наи­креп­чай­ши­ми уза­ми. А ведь ранее ты отно­си­ла это суж­де­ние к недо­ступ­ным для пони­ма­ния. — Неуже­ли? — спро­си­ла она. — Да, так как люди при­вык­ли гово­рить, что такой-то име­ет несчаст­ную судь­бу. — Раз­ве тебе хочет­ся, чтобы мы сно­ва обра­ти­лись к про­сто­на­род­ным тол­кам и после­до­ва­ли за ними в сво­их раз­мыш­ле­ни­ях? — Как тебе будет угод­но, — ска­зал я. — Раз­ве ты не счи­та­ешь бла­гом то, что полез­но? — Счи­таю. — Укреп­ля­ю­щее доб­ро­де­тель или исправ­ля­ю­щее порок — полез­но. — Несо­мнен­но, — под­твер­дил я. — Сле­до­ва­тель­но, и бла­го­де­тель­но. — Поче­му? — Раз­ве не бла­гая участь у того, кто, укло­ня­ясь от поро­ков, всту­па­ет на путь доб­ро­де­те­ли? — Это­го нель­зя отри­цать. — Что же каса­ет­ся радо­сти, слу­жа­щей награ­дой доб­рым, раз­ве народ счи­та­ет ее злом? — Нет, спра­вед­ли­во то, что люди счи­та­ют ее достой­ней­шей. — А раз­ве народ пола­га­ет, что суро­вая участь, достав­ша­я­ся пороч­ным как спра­вед­ли­вое нака­за­ние, испол­не­на бла­га? — Напро­тив, его мне­ние про­ти­во­по­лож­но. Он усмат­ри­ва­ет в ней вели­чай­шее несча­стье. — Пораз­мыс­ли же, сле­дуя мне­нию наро­да, не ста­нем ли мы утвер­ждать нечто непо­нят­ное и дикое? — Что же имен­но? — Из наших рас­суж­де­ний явст­во­ва­ло, что вся­ко­му чело­ве­ку, как тому, кото­ро­му при­су­ща доб­ро­де­тель, так и стре­мив­ше­му­ся к ней, доста­ет­ся бла­гая участь, в то вре­мя как наи­худ­шая участь — у погряз­ших в пороч­но­сти. — Вер­но, — под­твер­дил я, — хотя едва ли кто-нибудь дерз­нул утвер­ждать так. — А поэто­му, — про­дол­жи­ла она, — муд­рый чело­век не дол­жен сето­вать, сколь бы пре­врат­ной ни была его Фор­ту­на, как силь­но­му вои­ну не к лицу воз­му­щать­ся, когда бы ни гре­ме­ла бое­вая тре­во­га. Ведь для обо­их из них труд­но­сти дают бла­го­при­ят­ную воз­мож­ность: одно­му для упро­че­ния лич­ной сла­вы, а дру­го­му — для укреп­ле­ния муд­ро­сти²⁴. Пото­му доб­ро­де­тель и назы­ва­ет­ся доб­ро­де­те­лью, что она испол­не­на соб­ст­вен­ной силы и ника­кое несча­стье не может победить ее. И, встав­шие на путь, веду­щий к вер­шине доб­ро­де­те­ли, живе­те не для того, чтобы уто­пать в рос­ко­ши и терять силы в наслаж­де­ни­ях. Вы обя­за­ны всту­пать в жесто­кую духов­ную бит­ву со слиш­ком суро­вой Фор­ту­ной, чтобы не сло­ми­ли вас бед­ст­вия, и с бла­го­при­ят­ной — чтобы не осла­би­ли удо­воль­ст­вия. Укреп­ляя соб­ст­вен­ные силы, дер­жи­тесь середи­ны. Тот, кто сва­лит­ся вниз или воз­не­сет­ся слиш­ком высо­ко, не смо­жет заслу­жить сча­стья и полу­чить награ­ды за труды. От вас самих зави­сит, будет ли горь­кой ваша участь. Запом­ни­те, все кажу­щи­е­ся бед­ст­вия, если они не укреп­ля­ют и не исправ­ля­ют, то зна­чит нака­зы­ва­ют.