Утешение философией

Книга II

1. Затем она на несколь­ко мгно­ве­ний пре­рва­ла свою речь и, овла­дев моим вни­ма­ни­ем бла­го­да­ря бла­го­ра­зум­но­му мол­ча­нию, обра­ти­лась ко мне: Если я доста­точ­но глу­бо­ко поня­ла при­чи­ны тво­е­го неду­га, то мне пред­став­ля­ет­ся, что ты чах­нешь из-за непре­одо­ли­мо­го жела­ния вер­нуть себе преж­нюю бла­го­склон­ность Фор­ту­ны. И твой дух поко­ле­ба­ло то, что она, как ты пола­га­ешь, отвер­ну­лась от тебя. Я постиг­ла мно­же­ство обман­чи­вых форм этой чаро­дей­ки и льсти­вую бли­зость, кото­рой она посто­ян­но дарит тех, кого жела­ет обма­нуть, делая это до тех пор, пока не погру­жа­ет [их] в неуто­ли­мую скорбь сво­им неожи­дан­ным ухо­дом. Если же ты при­пом­нишь ее при­ро­ду, обы­чаи и бла­го­де­я­ния, то пой­мешь, что бла­го­склон­ность Фор­ту­ны не содер­жит ниче­го пре­крас­но­го, и ты ниче­го не утра­тил. Я пола­гаю, что тебе не соста­вит боль­шо­го труда вос­ста­но­вить это в памя­ти. Ты ведь имел обык­но­ве­ние, когда она покро­ви­тель­ст­во­ва­ла тебе и осы­па­ла лас­ка­ми, осуж­дать ее испол­нен­ны­ми суро­во­сти сло­ва­ми и пори­цать суж­де­ни­я­ми, выне­сен­ны­ми из нашей оби­те­ли. Но вся­кая вне­зап­ная пере­ме­на жиз­ни, без сомне­ния, про­буж­да­ет в душах какое-то смя­те­ние. Поэто­му и слу­чи­лось, что ты на корот­кое вре­мя утра­тил при­су­щее тебе спо­кой­ст­вие духа. И вот сей­час наста­ло вре­мя, чтобы ты попро­бо­вал мяг­кое и при­ят­ное лечеб­ное сред­ство, кото­рое, про­ник­нув внутрь, откро­ет путь для более силь­ных лекарств. При­зо­вем же на помощь убеж­де­ния слад­кой рито­ри­ки, кото­рая толь­ко тогда ведет вер­ным путем, когда не отсту­па­ет от наших настав­ле­ний и когда ее сопро­вож­да­ет музы­ка, сло­жен­ная лара­ми, и вто­рит ей быст­ры­ми или мед­лен­ны­ми лада­ми¹.

Что же, о чело­век, поверг­ло тебя в такую печаль и исторг­ло скорб­ные сте­на­ния? Думаю, что ты испы­тал нечто исклю­чи­тель­ное и небы­ва­лое. Ты пола­га­ешь, что Фор­ту­на пере­мен­чи­ва лишь по отно­ше­нию к тебе? Оши­ба­ешь­ся. Таков ее нрав, явля­ю­щий­ся след­ст­ви­ем при­су­щей ей при­ро­ды. Она еще сохра­ни­ла по отно­ше­нию к тебе посто­ян­ства боль­ше, чем свой­ст­вен­но ее измен­чи­во­му харак­те­ру. Она была такой же, когда рас­то­ча­ла тебе свои лас­ки и когда, рез­вясь, соблаз­ня­ла тебя при­ман­кой сча­стья. Ты раз­га­дал, что у сле­пой боги­ни два лица, ведь еще преж­де, когда суть ее была скры­та от дру­гих, она ста­ла пол­но­стью ясной для тебя. Если ты одоб­ря­ешь ее обы­чаи, не жалуй­ся. Если же ее веро­лом­ство ужа­са­ет [тебя], пре­зри и оттолк­ни ту, кото­рая ведет губи­тель­ную игру: ведь имен­но теперь то, что явля­ет­ся для тебя при­чи­ной такой печа­ли, долж­но и успо­ко­ить. Ибо поки­ну­ла тебя та, от пре­да­тель­ства кото­рой никто и нико­гда не может быть защи­щен. Неуже­ли име­ет для тебя цену пре­хо­дя­щее сча­стье, и раз­ве доро­га тебе Фор­ту­на, вер­ная лишь на мгно­ве­ние и чуж­дая посто­ян­ства, уход кото­рой при­но­сит печаль. Если же ее невоз­мож­но удер­жать по воле [людей], а, уда­ля­ясь, она дела­ет их несчаст­ны­ми, что иное пред­став­ля­ет быст­ро­теч­ное [сча­стье], как не некое пред­зна­ме­но­ва­ние буду­щих невзгод? Ведь недо­ста­точ­но видеть лишь то, что нахо­дит­ся перед гла­за­ми, — бла­го­ра­зу­мие пони­ма­ет, что все име­ет конец, и что как доб­ро, так и зло пере­мен­чи­вы. И не сле­ду­ет поэто­му ни стра­шить­ся угроз Фор­ту­ны, ни слиш­ком силь­но желать [ее] мило­стей.

Нако­нец, сле­ду­ет тебе запа­стись тер­пе­ни­ем, чтобы пере­не­сти то, что про­ис­хо­дит во вла­де­ни­ях Фор­ту­ны, если уж одна­жды ты скло­нил шею под ее ярмом. И если бы ты поже­лал уста­но­вить закон, чтобы удер­жать ее или пред­у­га­дать уход той, кото­рую ты по сво­ей воле избрал сво­ей гос­по­жой, раз­ве было бы это пра­виль­ным, ведь отсут­ст­вие тер­пе­ния лишь ухуд­ши­ло бы жре­бий, кото­рый изме­нить ты не в силах. Если ты отда­ешь свой корабль на волю вет­ров, он будет дви­гать­ся не сооб­раз­но тво­им жела­ни­ям, а куда повле­кут его их ярост­ные поры­вы. Когда ты засе­ва­ешь паш­ню семе­на­ми, то пред­видишь годы уро­жай­ные и бес­плод­ные. Ты отдал себя во власть Фор­ту­ны, сле­ду­ет, чтобы ты под­чи­нил­ся обы­ча­ям пове­ли­тель­ни­цы. Зачем ты пыта­ешь­ся удер­жать стре­ми­тель­ное дви­же­ние вра­щаю­ще­го­ся коле­са?² О глу­пей­ший из смерт­ных, если Фор­ту­на обре­тет посто­ян­ство, она утра­тит свою при­ро­ду и пере­станет быть зави­ся­щей от слу­чая.

2. Но я хоте­ла бы немно­го обсудить [это] с тобой, поль­зу­ясь язы­ком самой Фор­ту­ны⁴. Ты же при­ме­чай, како­вы ее пра­ва. «Поче­му ты, чело­век, еже­днев­но пре­сле­ду­ешь меня жало­ба­ми, какую неспра­вед­ли­вость я при­чи­ни­ла тебе? Какие бла­га отня­ла? Порас­суж­дай же со мной об обла­да­нии богат­ст­вом и чина­ми и срав­ни [наши мне­ния]. И если ты дока­жешь, что хотя бы нечто из при­над­ле­жа­ще­го мне явля­ет­ся неотъ­ем­ле­мой соб­ст­вен­но­стью кого-нибудь из смерт­ных, я тот­час сде­лаю так, чтобы ста­ло тво­им то, чего ты потре­бу­ешь.

Когда тебя при­ро­да про­из­ве­ла из мате­рин­ской утро­бы, еще не вла­де­ю­ще­го ничем и бес­по­мощ­но­го, я под­дер­жа­ла тебя, осы­па­ла сво­и­ми щед­рота­ми и бла­го­склон­но, с любо­вью и неж­но­стью вос­пи­та­ла, свер­шив все, что было в моей вла­сти, окру­жа­ла тебя рос­ко­шью и блес­ком, — и все это дела­ет тебя теперь нетер­пи­мым по отно­ше­нию ко мне. Сей­час угод­но мне отве­сти свою руку. Когда ты поль­зо­вал­ся моей бла­го­склон­но­стью, ты обла­дал дан­ным взай­мы, поэто­му ты не име­ешь пра­ва жало­вать­ся, слов­но утра­тил нечто при­над­ле­жа­щее тебе. Поче­му ты сто­нешь? Я не про­яви­ла к тебе ника­кой жесто­ко­сти. Богат­ства, поче­сти и про­чие бла­га тако­го рода нахо­дят­ся в моей вла­сти, слу­жан­ки зна­ют свою гос­по­жу, и, когда я покидаю несчаст­но­го, уда­ля­ют­ся вме­сте со мной. Я реши­тель­но утвер­ждаю, что если бы при­над­ле­жа­ли тебе бла­га, на утра­ту кото­рых ты жалу­ешь­ся, ты бы ни в коем слу­чае не мог их поте­рять. Или мне, един­ст­вен­ной, запре­ще­но осу­ществлять свое соб­ст­вен­ное пра­во? Ведь раз­ре­ше­но небу рож­дать свет­лые дни и погре­бать их в тем­ных ночах, поз­во­ле­но вре­ме­нам года то укра­шать цве­та­ми и пло­да­ми облик зем­ли, то омра­чать его буря­ми и моро­за­ми. У моря есть пра­во то лас­кать взор ров­ной гла­дью, то ужа­сать штор­ма­ми и вол­на­ми. Неуже­ли толь­ко меня нена­сыт­ная алч­ность людей обя­зы­ва­ет к посто­ян­ству, кото­рое чуж­до моим обы­ча­ям? Наша сила заклю­че­на в непре­рыв­ной игре — мы дви­жем коле­со в стре­ми­тель­ном вра­ще­нии и раду­ем­ся, когда пав­шее до пре­де­ла воз­но­сит­ся, а воз­не­сен­ное наверх — повер­га­ет­ся в прах. Под­ни­мись, если угод­но, но при таком усло­вии, что ты не сочтешь неспра­вед­ли­вым паде­ние, когда того потре­бу­ет порядок моей игры. Раз­ве тебе были неиз­вест­ны преж­де мои обы­чаи? Раз­ве ты не знал, что Крез⁵, царь лидий­цев, недав­но еще угро­жав­ший Киру, вско­ре вслед за тем был пре­дан пла­ме­ни кост­ра, что само по себе достой­но состра­да­ния, и не погиб толь­ко бла­го­да­ря дождю, нис­по­слан­но­му с неба? Неуже­ли от тебя укры­лось, что Павел⁶ про­ли­вал бла­го­че­сти­вые сле­зы из-за несча­стий Пер­сея, пле­нен­но­го им? И что иное опла­ки­ва­ют тра­гедии, как не без­жа­лост­ные уда­ры Фор­ту­ны, вне­зап­но сокру­шаю­щей счаст­ли­вые цар­ст­во­ва­ния? А раз­ве ты в юно­сти не учил, что на поро­ге оби­та­ли­ща Юпи­те­ра сто­я­ли δὺο πί­θους, τὸν μὲν ἕνα κα­κῶν, τὸν δὲ ἕτε­ρον ἐάων⁷. Поду­май, не доста­лось ли тебе благ боль­ше, чем горе­стей? Что, если от тебя я не пол­но­стью отвер­ну­лась? Ведь сама моя измен­чи­вость дает закон­ные осно­ва­ния наде­ять­ся на луч­шее. Поэто­му не падай духом и, под­чи­ня­ясь обще­му для всех зако­ну, не стре­мись жить по сво­им соб­ст­вен­ным уста­нов­ле­ни­ям.

3. Если бы Фор­ту­на обра­ти­лась к тебе с такой речью, ты бы не нашел ника­ких воз­ра­же­ний, но если все-таки суще­ст­ву­ет нечто, чем ты мог бы по спра­вед­ли­во­сти под­кре­пить свои жало­бы, тебе сле­ду­ет это выска­зать, я пре­до­став­ляю тебе такую воз­мож­ность. — На это я отве­тил: Твои рас­суж­де­ния убеди­тель­ны и про­пи­та­ны медом слад­кой рито­ри­ки и музы­ки, но они несут уте­ше­ние лишь тогда, когда их слу­ша­ют; более глу­бо­ко сокры­то чув­ство обиды у несчаст­ных, поэто­му, как толь­ко они пере­ста­ют зву­чать в ушах, печаль, про­ни­зы­ваю­щая меня, сно­ва отяг­ча­ет душу. — Она согла­си­лась со мной и про­из­нес­ла: Это еще не лекар­ства от тво­ей болез­ни, до насто­я­щей мину­ты не под­дав­шей­ся лече­нию, но лишь как бы сред­ства, облег­чаю­щие печаль. Но когда при­дет вре­мя, я дам тебе цели­тель­ное сред­ство, кото­рое про­никнет в глу­би­ны тво­е­го суще­ства. Мне хоте­лось бы, чтобы ты не наста­и­вал на том, что ты несчаст­лив, ибо раз­ве ты забыл меру и про­дол­жи­тель­ность сво­его сча­стья? Я умал­чи­ваю о том, что когда ты лишил­ся роди­те­лей, тебя под­дер­жа­ла забота луч­ших людей, на тебя пал выбор, и ты сде­лал­ся род­ст­вен­ни­ком пер­вых лиц государ­ства, что яви­лось наи­бо­лее цен­ным свиде­тель­ст­вом рас­по­ло­же­ния к тебе, но ты был уже дорог им преж­де, чем стал род­ст­вен­ни­ком. Кто же мог не счесть себя счаст­ли­вей­шим из людей, имея столь име­ни­тых тестя и тещу, обла­дая столь цело­муд­рен­ной супру­гой и — послед­няя милость неба — имев­ше­го сыно­вей.

Я уж не гово­рю о почет­ных долж­но­стях, полу­чен­ных тобой еще в юно­ше­ские годы, а ведь в них быва­ет отка­за­но и ста­ри­кам. И чтобы воз­ро­дить [в душе] радость, обра­ти взор к глав­ной вер­шине сво­его сча­стья. Ибо если дости­же­ние бла­жен­ства воз­мож­но как резуль­тат чело­ве­че­ских дея­ний, то раз­ве тяжесть обру­шив­ших­ся на тебя несча­стий спо­соб­на уни­что­жить вос­по­ми­на­ния о том дне, когда ты видел, как двое тво­их сыно­вей, избран­ных одно­вре­мен­но кон­су­ла­ми, вышли из дома и шест­во­ва­ли, окру­жен­ные мно­го­чис­лен­ной тол­пой пат­ри­ци­ев и воз­буж­ден­но­го наро­да, когда в при­сут­ст­вии их, вос­седаю­щих в курии в куруль­ных крес­лах, ты высту­пил с речью, про­слав­ляв­шей королев­скую власть, и стя­жал сла­ву за бли­ста­тель­ное крас­но­ре­чие; когда в цир­ке в честь обо­их кон­су­лов ты воз­на­гра­дил ожи­да­ния тол­пы три­ум­фаль­ной щед­ро­стью.

Я пред­став­ляю, как ты воз­но­сил хва­лы Фор­туне, пока она лас­ка­ла и согре­ва­ла тебя, осы­пая сво­и­ми мило­стя­ми. Таки­ми дара­ми, как тебя, она нико­гда не награж­да­ла ни одно­го смерт­но­го. А теперь ты жела­ешь све­сти сче­ты с Фор­ту­ной? Ведь она впер­вые устрем­ля­ет на тебя свой леде­ня­щий взор. Если же ты сопо­ста­вишь меру сво­их радо­стей и печа­лей, то не смо­жешь отри­цать, что до сих пор был счаст­лив. И ты не счи­та­ешь себя счаст­ли­вым лишь пото­му, что неко­гда обла­дал сча­стьем, а теперь то, что каза­лось радост­ным, ушло. Но ведь это­го недо­ста­точ­но, чтобы счи­тать себя несчаст­ным. Ведь и нынеш­ние печа­ли тоже прой­дут мимо. Или, быть может, тебе пер­во­му на этой сцене жиз­ни при­над­ле­жат пра­ва хозя­и­на? Или, воз­мож­но, ты пола­га­ешь, что посто­ян­ство при­су­ще чело­ве­че­ской при­ро­де, и забы­ва­ешь, что само­му чело­ве­ку несет гибель быст­ро­теч­ное мгно­ве­ние. Но ведь если пре­врат­ная Фор­ту­на ред­ко сохра­ня­ет посто­ян­ство, то и послед­ний день [чело­ве­че­ской] жиз­ни тоже зна­ме­ну­ет смерть поки­ну­той Фор­ту­ны. Что ты можешь воз­ра­зить на это? Раз­ве не покида­ешь ты ее, уми­рая, так же, как она тебя, ухо­дя?

4. Тогда я обра­тил­ся к ней: Спра­вед­ли­во все, что гово­ри­ла ты, о кор­ми­ли­ца всех доб­ро­де­те­лей, и я не могу отри­цать стре­ми­тель­ней­ший взлет мое­го про­цве­та­ния. Но это еще боль­ше жжет мне душу. Ведь при вся­кой пре­врат­но­сти Фор­ту­ны самое тяж­кое несча­стье в том, что ты был счаст­ли­вым¹⁰. — Твои несча­стья, — воз­ра­зи­ла она, — явля­ют­ся нака­за­ни­ем за твои заблуж­де­ния, ибо ты не можешь пра­виль­но оце­нить ход собы­тий. Ведь если даже сует­ное вос­по­ми­на­ние об испол­нен­ном слу­чай­но­стей сча­стье все еще вол­ну­ет тебя, сле­ду­ет тебе пораз­мыс­лить вме­сте со мной, насколь­ко вели­ки и мно­го­чис­лен­ны те бла­га, кото­ры­ми ты хотел бы обла­дать. Ибо если наи­бо­лее дра­го­цен­ные, по тво­е­му мне­нию, дары Фор­ту­ны, кото­ры­ми ты вла­дел, по боже­ст­вен­но­му соиз­во­ле­нию остав­ле­ны в непри­кос­но­вен­но­сти, раз­ве име­ешь ты пра­во, сохра­нив луч­шее, сето­вать на несча­стья, оста­ва­ясь при этом спра­вед­ли­вым? Ведь остал­ся еще невреди­мым тесть Сим­мах, муж, про­слав­лен­ный муд­ро­стью и доб­ро­де­те­ля­ми, не раде­ю­щий о соб­ст­вен­ном бла­ге, чьи дея­ния слу­жат вели­чай­ше­му укра­ше­нию чело­ве­че­ско­го рода, и за кото­ро­го ты отдал бы жизнь без про­мед­ле­ния, он опла­ки­ва­ет твои несча­стья. Жива еще супру­га, скром­ная и наде­лен­ная цело­муд­ри­ем, и что более все­го харак­те­ри­зу­ет ее досто­ин­ства, похо­жая на сво­его отца. Она жива, — повто­ряю я, — но, хотя жизнь опо­сты­ле­ла ей, сохра­ня­ет тебе пре­дан­ность, и я согла­шусь, что лишь одно может умень­шить твое сча­стье, — это ее сле­зы и печаль, от кото­рых она чахнет в тос­ке по тебе. Что мне доба­вить о детях, кон­су­ля­рах, их даро­ва­ния, уна­сле­до­ван­ные от отца и деда, были выдаю­щи­ми­ся уже в ран­нем воз­расте.

Если же важ­ней­шая забота смерт­ных — сохра­не­ние жиз­ни, ты, когда оце­нишь бла­га, остав­ши­е­ся тебе, пой­мешь, что даже теперь они были бы вся­ко­му доста­точ­ны для сча­стья, и никто не усо­мнит­ся, что жизнь мило­сти­ва к тебе. Поэто­му осу­ши сле­зы, еще не обру­ши­ла Фор­ту­на свою нена­висть на тво­их близ­ких, и на тебя насла­ла она не слиш­ком силь­ную бурю, еще удер­жи­ва­ют тебя надеж­ные яко­ря, кото­рые поз­во­ля­ют най­ти уте­ше­ние в насто­я­щем и [воз­ла­гать] надеж­ды на буду­щее. — О! — вос­клик­нул я, — если бы они у меня были! Ведь тогда как бы ни обер­ну­лись дела. Но ты видишь, как поблек мой наряд. — Она отве­ти­ла: Мы уже несколь­ко про­дви­ну­лись, если тебе не всё в тво­ей уча­сти кажет­ся столь безыс­ход­ным, но я не могу вер­нуть тебе [былые] радо­сти, сколь­ко бы ты ни сте­нал в горе­сти и отча­я­нии о том, что недо­ста­ет чего-то из тво­их благ. Кто обла­да­ет сча­стьем столь пол­ным, чтобы не выра­жать недо­воль­ства сво­им поло­же­ни­ем или хотя бы какой-нибудь его сто­ро­ной? Источ­ни­ком мук явля­ет­ся стрем­ле­ние к обла­да­нию мир­ски­ми бла­га­ми, кото­рые или ока­зы­ва­ют­ся быст­ро­теч­ны­ми, или вовсе нико­гда не при­хо­дят. У одно­го есть богат­ства, но он сты­дит­ся низ­ко­го про­ис­хож­де­ния; дру­гой зна­тен от рож­де­ния, но, при­дав­лен­ный нуж­дою, пред­по­чел бы при­над­ле­жать к незнат­ной семье; тре­тий, обла­дая тем и дру­гим, печа­лит­ся из-за невоз­мож­но­сти всту­пить в брак; чет­вер­тый, счаст­ли­вый в бра­ке, лишен детей и копит богат­ства чужо­му наслед­ни­ку; пятый, осчаст­лив­лен­ный потом­ст­вом, печаль­но опла­ки­ва­ет заблуж­де­ния сына или доче­ри. При­бавь к это­му, что у счаст­ли­во­го чело­ве­ка чув­ства лег­ко рани­мы, и он, не при­вык­нув к пере­не­се­нию малей­ших непри­ят­но­стей, быва­ет повер­жен ими, поэто­му ему очень мало нуж­но, чтобы утра­тить ощу­ще­ние пол­ноты счаст­ли­вей­ше­го бла­жен­ства. Сколь мно­го суще­ст­ву­ет людей, кото­рые счи­та­ли бы себя близ­ки­ми к небу, если бы им доста­лась хоть малая часть из остав­ше­го­ся у тебя сча­стья?

Это самое место, кото­рое ты назы­ва­ешь изгна­ни­ем, явля­ет­ся роди­ной живу­щих здесь. И ничто не явля­ет­ся несча­стьем, если ты не счи­та­ешь его тако­вым, напро­тив же, кажет­ся бла­жен­ным жре­би­ем всё, что ты пере­но­сишь тер­пе­ли­во. Есть ли на све­те чело­век, счаст­ли­вый настоль­ко, что когда его выпус­ка­ет невер­ная рука [Фор­ту­ны], он не жела­ет изме­нить сво­его поло­же­ния? С каки­ми вели­ки­ми горе­стя­ми соеди­не­на сла­дость чело­ве­че­ско­го сча­стья, кото­рое, хотя и кажет­ся столь при­ят­ным наслаж­даю­ще­му­ся, одна­ко не может быть удер­жа­но им, когда [Фор­туне] будет угод­но поки­нуть его. Оче­вид­но, что испол­не­но несча­стья бла­жен­ство брен­но­го мира, непо­сто­ян­ства кото­ро­го не могут избе­жать даже тер­пе­ли­вые люди, тем более не раду­ет оно мяту­щи­е­ся души. Что же, о смерт­ные, стре­ми­тесь к внеш­не­му, когда сча­стье лежит внут­ри вас? Сму­ща­ют вас ошиб­ки и заблуж­де­ния. Я очер­чу тебе крат­ко гра­ни­цу выс­ше­го сча­стья. Есть ли что-нибудь более цен­ное для тебя, чем ты сам? Нет, отве­тишь ты. Если бы ты познал себя, ты обла­дал бы тем, что нико­гда бы не поже­лал бы выпу­стить, и что Фор­ту­на, покидая тебя, не смог­ла бы уне­сти. И запом­ни, бла­жен­ство не может быть заклю­че­но в слу­чай­ных вещах. Рас­суди так: если бла­жен­ство есть выс­шее бла­го при­ро­ды, обла­даю­щей разу­мом, то выс­шее бла­го не есть то, что может быть ото­бра­но. Зна­чит, непо­сто­ян­ство Фор­ту­ны может спо­соб­ст­во­вать обре­те­нию бла­жен­ства.

Тот, кого вле­чет быст­ро­теч­ное сча­стье, и зна­ет, и не зна­ет, что оно измен­чи­во. Если не зна­ет, то раз­ве может быть счаст­ли­вой судь­ба из-за сле­поты позна­ния? Если зна­ет, то обя­за­тель­но боит­ся, как бы не упу­стить того, что, как он не сомне­ва­ет­ся, может быть утра­че­но. Поэто­му посто­ян­ный страх не поз­во­ля­ет ему быть счаст­ли­вым. Воз­мож­но, зная, что сча­стье может быть утра­че­но, сле­ду­ет этим пре­не­бречь? Но ничтож­но бла­го, поте­ря кото­ро­го пере­но­сит­ся с лег­ким серд­цем. А так как ты убеж­ден на при­ме­ре мно­гих дока­за­тельств, что души людей нико­им обра­зом не явля­ют­ся смерт­ны­ми, тебе будет ясно, что зави­ся­щее от слу­чай­но­сти сча­стье пре­кра­ща­ет­ся со смер­тью тела; ведь нель­зя усо­мнить­ся, что смерть может уне­сти сча­стье, а в таком слу­чае весь чело­ве­че­ский род дол­жен погру­жать­ся в несча­стье за смерт­ной чер­той. Но посколь­ку мы зна­ем, что мно­гие вку­си­ли плод бла­жен­ства не толь­ко в смер­ти, но и в стра­да­ни­ях и муках, каким же обра­зом такое суще­ст­во­ва­ние мог­ло сде­лать [людей] счаст­ли­вы­ми, если сво­им завер­ше­ни­ем оно не сде­ла­ло их несчаст­ны­ми?

5. Посколь­ку ты немно­го успо­ко­ил­ся после моих рас­суж­де­ний, я думаю, теперь сле­ду­ет употре­бить более креп­кие лекар­ства. Пораз­мыс­ли, если бы даже дары Фор­ту­ны не были брен­ны­ми и пре­хо­дя­щи­ми, что им свой­ст­вен­но, мог­ли бы они когда-нибудь при­над­ле­жать тебе и нико­гда не утра­чи­вать сво­ей цен­но­сти при более вни­ма­тель­ном рас­смот­ре­нии? Поче­му кажут­ся дра­го­цен­ны­ми сокро­ви­ща — вслед­ст­вие вашей оцен­ки или же по сво­ей соб­ст­вен­ной при­ро­де? Что более важ­но — золо­то или страсть к накоп­ле­нию денег? Но ведь сокро­ви­ща боль­ше свер­ка­ют, когда их тра­тят, а не тогда, когда их хра­нят. Жад­ность все­гда дела­ет [людей] нена­вист­ны­ми [в гла­зах дру­гих], а щед­рость — слав­ны­ми. И сокро­ви­ща лишь тогда при­об­ре­та­ют цен­ность, когда, будучи пере­дан­ны­ми дру­гим из щед­ро­сти, пере­ста­ют при­над­ле­жать [вам]. Рав­ным обра­зом, если все богат­ства будут собра­ны одним, это сде­ла­ет дру­гих нищи­ми. Лишь голос оди­на­ко­во дости­га­ет слу­ха мно­гих [людей], а ваши богат­ства, если не будут раз­дроб­ле­ны, не могут достать­ся мно­гим. О, пусть бы было не доз­во­ле­но всем иметь эти ничтож­ные и бес­по­лез­ные богат­ства, кото­рые доста­ют­ся кому-либо толь­ко через разо­ре­ние дру­гих. Блеск дра­го­цен­ных кам­ней при­вле­ка­ет взгляд? Но то, что заклю­че­но в этом пора­зи­тель­ном свер­ка­нии, это сия­ние кам­ней не при­над­ле­жит людям, и я очень удив­ле­на, чем они вос­хи­ща­ют людей. Как может быть, чтобы нечто, лишен­ное дви­же­ний души и тела, каза­лось дей­ст­ви­тель­но пре­крас­ным оду­шев­лен­но­му суще­ству, наде­лен­но­му разу­мом? В дра­го­цен­ных кам­нях дол­жен при­вле­кать труд созда­те­ля и раз­но­об­ра­зие их кра­соты, но они гораздо ниже вас по при­ро­де и не заслу­жи­ва­ют ваше­го вос­хи­ще­ния.

Вас раду­ет кра­сота полей, не прав­да ли? Она состав­ля­ет пре­крас­ней­шую часть пре­крас­ней­ше­го тво­ре­ния. Ино­гда мы вос­хи­ща­ем­ся видом спо­кой­но­го моря, нас пора­жа­ют небо, звезды, луна и солн­це. Так неуже­ли тебе что-нибудь из это­го при­над­ле­жит? Раз­ве осме­лишь­ся ты обра­тить на соб­ст­вен­ное про­слав­ле­ние их кра­соту? Неуже­ли ты наде­ля­ешь раз­но­об­ра­зи­ем весен­ние цве­ты или отяг­ча­ешь пло­да­ми дере­вья в кон­це лета? Зачем ты стре­мишь­ся к пустым радо­стям? Зачем при­вя­зы­ва­ешь­ся к внеш­ним бла­гам, как буд­то они — твоя соб­ст­вен­ность. Нико­гда Фор­ту­на не сде­ла­ет тво­им того, что при­ро­да сде­ла­ла тебе чуж­дым. Без сомне­ния, пло­ды зем­ли долж­ны слу­жить пищей живым суще­ствам, но если ты поже­ла­ешь удо­вле­тво­рить свою потреб­ность тем, что доста­точ­но при­ро­де, у тебя не воз­никнет стрем­ле­ния к пере­на­сы­ще­нию. При­ро­да доволь­ст­ву­ет­ся немно­гим, когда же ты попы­та­ешь­ся уси­лить ее насы­ще­ние чем-либо лиш­ним, то, чем ты ее пита­ешь, будет ей непри­ят­но или при­не­сет вред.

Быть может, ты пола­га­ешь, что кра­си­во бли­стать раз­но­об­ра­зи­ем одежд, вид кото­рых хотя и при­я­тен взо­ру, но я при­ду в вос­хи­ще­ние от каче­ства тка­ни или искус­ства ремес­лен­ни­ка. А раз­ве при­не­сет тебе сча­стье длин­ная вере­ни­ца рабов? Они, если обла­да­ют дур­ным нра­вом, — опас­ная обу­за для дома и вра­ги сво­его гос­по­ди­на, если же они чест­ны, то каким обра­зом может быть при­чис­ле­на чужая чест­ность к чис­лу тво­их богатств?

Из все­го того, что ты отно­сишь к чис­лу сво­их благ, ни одно не при­над­ле­жит тебе, гово­рю я. А если они не содер­жат ниче­го от желае­мой кра­соты, что же застав­ля­ет тебя печа­лить­ся при их утра­те и радо­вать­ся при сохра­не­нии? Ибо если они пре­крас­ны по при­ро­де, что это дает тебе? Они и сами по себе, будучи отде­лен­ны­ми от при­над­ле­жа­ще­го тебе, нра­ви­лись бы. Ведь их цен­ность не в том, что они нахо­дят­ся сре­ди тво­их сокро­вищ, эти бла­га пото­му и пред­став­ля­ют­ся дра­го­цен­ны­ми, что ты желал бы иметь их в чис­ле тво­их богатств. Чего же ты так гром­ко тре­бу­ешь от Фор­ту­ны? Я думаю, люди жела­ют с помо­щью богат­ства избе­жать нуж­ды, но это жела­ние при­во­дит их к про­ти­во­по­лож­но­му¹³. Нуж­но иметь мно­же­ство сосудов для сохра­не­ния мно­го­чис­лен­ных дра­го­цен­ных пред­ме­тов¹⁴. И спра­вед­ли­во мне­ние, что нуж­да­ют­ся во мно­гом те, кто мно­гим вла­де­ет, и, наобо­рот, очень мало нуж­но тем, кто соиз­ме­ря­ет свои богат­ства с при­род­ной необ­хо­ди­мо­стью, а не с непо­мер­ны­ми потреб­но­стя­ми рос­ко­ши.

Итак, не явля­ет­ся ли бла­го при­над­ле­жа­щим вам и рас­по­ло­жен­ным внут­ри вас? Поэто­му не ищи­те его во внеш­них и не при­над­ле­жа­щих вам вещах. Раз­ве таков порядок мира, чтобы суще­ство, при­част­ное боже­ст­вен­но­му разу­му, мог­ло бли­стать не ина­че, как через обла­да­ние неоду­шев­лен­ны­ми пред­ме­та­ми? Дру­гие [суще­ства] доволь­ст­ву­ют­ся при­над­ле­жа­щим им, вы же, разу­мом упо­доб­лен­ные Богу, ище­те в низ­мен­ных вещах укра­ше­ние отлич­ней­шей при­ро­ды и не пони­ма­е­те, какое оскорб­ле­ние вы нано­си­те этим сво­е­му созда­те­лю. Он желал, чтобы чело­ве­че­ский род воз­вы­шал­ся над все­ми зем­ны­ми созда­ни­я­ми, вы же уро­ни­ли свое досто­ин­ство ниже само­го низ­мен­но­го. Ведь если вся­кое бла­го, как явст­ву­ет, выше того, кому при­над­ле­жит, а вы счи­та­е­те пре­зрен­ней­шие из вещей ваши­ми бла­га­ми, тем самым себя вы по соб­ст­вен­но­му соиз­во­ле­нию ста­ви­те ниже их, и вы это заслу­жи­ли. Поло­же­ние, угото­ван­ное чело­ве­ку при­ро­дой, тако­во, что лишь тогда чело­век отли­ча­ет­ся от всех про­чих вещей, когда позна­ет себя, и он же опус­ка­ет­ся ниже живот­но­го, если пере­ста­ет осо­зна­вать свое пред­на­зна­че­ние. Если для дру­гих живот­ных не знать само­го себя соот­вет­ст­ву­ет их при­ро­де, то у людей это — след­ст­вие раз­вра­щен­но­сти. Ваша ошиб­ка про­сти­ра­ет­ся столь дале­ко, что вы счи­та­е­те, буд­то вам могут при­дать блеск укра­ше­ния. Но это невоз­мож­но, ведь если нечто свер­ка­ет бла­го­да­ря укра­ше­ни­ям, то про­слав­ля­ет­ся само укра­ше­ние, сокры­тое же под ним сохра­ня­ет свое без­обра­зие.

Нако­нец, я отри­цаю, что может счи­тать­ся бла­гом то, что при­но­сит вред обла­даю­ще­му им. Не прав­да ли? Ты согла­ша­ешь­ся со мной. А раз­ве богат­ство очень часто не вреди­ло сво­им вла­дель­цам? Поэто­му наи­худ­ший чело­век тот, кто из-за жаж­ды чужо­го золота и дра­го­цен­ных кам­ней счи­та­ет себя наи­бо­лее достой­ным обла­дать ими. Если бы ты, сто­ро­ня­щий­ся теперь в испу­ге копья и меча, если бы ты, как нищий пут­ник, всту­пил на путь этой жиз­ни, то мог бы петь при виде раз­бой­ни­ка¹⁵. О слав­ное бла­жен­ство смерт­ных, заклю­чен­ное в богат­стве, кото­рое когда полу­ча­ешь, пере­ста­ешь быть в без­опас­но­сти!

6. Что же ска­зать мне о почет­ных долж­но­стях и могу­ще­стве, кото­рые вы, не знаю­щие истин­но­го досто­ин­ства и могу­ще­ства, пре­воз­но­си­те до небес. Ведь если ока­жут­ся они в руках како­го-нибудь зло­дея, то раз­ве могут срав­нить­ся их губи­тель­ные послед­ст­вия с извер­же­ни­ем Этны или самым боль­шим навод­не­ни­ем? Я думаю, ты пом­нишь, конеч­но, что еще ваши пред­ки жела­ли упразд­нить власть кон­су­лов, поло­жив­шую нача­ло сво­бо­де, из-за их высо­ко­ме­рия. И еще рань­ше по сход­ной при­чине они запре­ти­ли даже упо­ми­нать цар­скую власть в сво­ем государ­стве²⁰. Если же досто­ин­ства и могу­ще­ство доста­ют­ся чест­ным людям, а это очень ред­ко слу­ча­ет­ся, что иное может при­вле­кать в них, как не чест­ность поль­зу­ю­щих­ся? Отсюда сле­ду­ет, что не доб­ро­де­те­ли от почет­ных долж­но­стей, но почет­ные долж­но­сти от доб­ро­де­те­лей при­об­ре­та­ют ува­же­ние.

В чем же заклю­ча­ет­ся желае­мое вами и, на ваш взгляд, испол­нен­ное сла­вы могу­ще­ство? Раз­ве вы, о зем­ные суще­ства, не зна­е­те, кто вами управ­ля­ет? Если бы ты увидел сре­ди мышей одну, потре­бо­вав­шую себе вла­сти и пра­ва судить дру­гих, неуже­ли ты бы не раз­ра­зил­ся хохотом? То же самое про­изой­дет, если ты при­мешь во вни­ма­ние немощ­ность тела, при­над­ле­жа­ще­го чело­ве­ку, кото­рое, как ты зна­ешь, часто укус мышей или про­ник­но­ве­ние внутрь личи­нок может при­ве­сти к гибе­ли²¹. И каким обра­зом один чело­век может осу­ществлять закон над дру­гим, если не иметь в виду его тело и то, что еще ниже тела, — я гово­рю о Фор­туне. Раз­ве ты можешь управ­лять сво­бод­ным духом?²² И неуже­ли ты можешь выве­сти душу из урав­но­ве­шен­но­го состо­я­ния, свой­ст­вен­но­го [ей], если она сплав­ле­на с твер­до­стью рас­суд­ка? Когда одна­жды тиран счел, что он может пыт­ка­ми при­нудить сво­бод­но­го чело­ве­ка выдать сообщ­ни­ков по заго­во­ру, замыш­ляв­ше­му­ся про­тив него, тот отку­сил свой язык и выплю­нул его в лицо жесто­ко­го тира­на. Так пыт­ки, кото­ры­ми тиран пока­зал свою жесто­кость, муд­рый чело­век обра­тил на дока­за­тель­ство доб­ро­де­те­ли.

Раз­ве может кто-либо совер­шить отно­си­тель­но дру­гих то, что они не смог­ли бы сде­лать с ним? Извест­но, что Бузи­рис²³ имел обык­но­ве­ние уби­вать гостей, но ведь и он сам был зако­лот гостем Гер­ку­ле­сом. Регул²⁴ мно­гих кар­фа­ге­нян, захва­чен­ных во вре­мя вой­ны, заклю­чил в око­вы, но вско­ре сам вынуж­ден был протя­нуть руки для того, чтобы кар­фа­ге­няне наде­ли на них цепи. Есть ли сила в чело­ве­че­ском могу­ще­стве, если, как видишь, то, что [чело­век] может отно­си­тель­но дру­гих, он не в состо­я­нии пред­от­вра­тить по отно­ше­нию к себе? Кро­ме того, если бы в самих поче­стях и могу­ще­стве было заклю­че­но некое бла­го, соот­вет­ст­ву­ю­щее их при­ро­де, то нико­гда не доста­ва­лись бы они наи­ме­нее достой­ным. Ведь не свой­ст­вен­но бла­гу быть при­со­еди­нен­ным к про­ти­во­по­лож­но­му себе. При­ро­да не допус­ка­ет, чтобы нечто про­ти­во­по­лож­ное сме­ши­ва­лось воеди­но. А так как досто­ин­ства по боль­шей части доста­ют­ся наи­худ­шим [из людей], то не сле­ду­ет сомне­вать­ся, что их при­ро­да сама по себе не явля­ет­ся бла­гой, посколь­ку они поз­во­ля­ют наи­худ­шим обла­дать ими. Это в рав­ной сте­пе­ни мож­но отне­сти ко всем дарам Фор­ту­ны, кото­ры­ми она щед­ро осы­па­ет самых недо­стой­ных. К это­му сле­ду­ет при­ба­вить, что никто не сомне­ва­ет­ся, буд­то силь­ным явля­ет­ся тот, кто явно выка­зы­ва­ет свою силу, а тот, кто обла­да­ет быст­ро­той [дви­же­ний], конеч­но, быстр. Так, если чело­век зани­ма­ет­ся музы­кой, мы назы­ваем его музы­кан­том, если меди­ци­ной — вра­чом, рито­ри­кой — рито­ром; при­ро­да какой-либо вещи про­яв­ля­ет­ся так, как ей свой­ст­вен­но, и не сме­ши­ва­ет­ся с воздей­ст­ви­я­ми: про­ти­во­по­лож­но­го ей, более того, она про­ти­во­по­лож­ное себе оттал­ки­ва­ет. Но богат­ства не могут уто­лить нена­сыт­ную жад­ность, а власть не дает вла­сти над самим собой тому, кого пороч­ные стра­сти опу­ты­ва­ют нерас­тор­жи­мы­ми цепя­ми. Поче­сти и чины, достаю­щи­е­ся зло­де­ям, нико­им обра­зом не дела­ют их достой­ны­ми людь­ми, но лишь еще более обна­ру­жи­ва­ют и под­чер­ки­ва­ют их низость. Отче­го так про­ис­хо­дит? Вы нахо­ди­те удо­воль­ст­вие в том, чтобы вещи, заклю­чаю­щие в себе совер­шен­но иной смысл, назы­вать лож­ны­ми име­на­ми, несоот­вет­ст­вие кото­рых с оче­вид­но­стью сле­ду­ет из их сопо­став­ле­ния с про­яв­ле­ни­я­ми суще­ст­во­ва­ния самих этих вещей. Поэто­му ни богат­ства, ни могу­ще­ство, ни поче­сти и чины, о кото­рых мы гово­ри­ли выше, не могут быть назва­ны тако­вы­ми по пра­ву. И нако­нец, то же самое сле­ду­ет ска­зать и о Фор­туне, в кото­рой, как явст­ву­ет, нет ниче­го тако­го, чего сле­до­ва­ло бы желать, ибо в ней по самой ее при­ро­де не содер­жит­ся ника­кой бла­го­да­ти, ведь нико­гда она не бла­го­во­лит доб­рым людям и не дела­ет доб­ры­ми тех, к кому бла­го­склон­на.

7. На это я отве­тил: Ты сама зна­ешь, что надо мной нико­гда не име­ло вла­сти често­лю­би­вое стрем­ле­ние к дости­же­нию пре­хо­дя­щих благ, и хотя я боль­ше все­го желал сто­ять у кор­ми­ла государ­ст­вен­ных дел, но это не мог­ло спо­соб­ст­во­вать ума­ле­нию доб­ро­де­те­ли. — Тогда Фило­со­фия ска­за­ла: Да, един­ст­вен­ное, что может при­вле­кать воз­вы­шен­ные от при­ро­ды души, еще не достиг­шие выс­шей гра­ни­цы доб­ро­де­те­ли, это жела­ние извест­но­сти и сла­вы вслед­ст­вие дости­же­ния, выс­ших долж­но­стей в государ­стве. И все же пораз­мыс­ли, насколь­ко подоб­ные при­тя­за­ния ничтож­ны и бес­поч­вен­ны. Извест­но, что весь круг земель, как ты узнал из аст­ро­но­ми­че­ских наблюде­ний, пред­став­ля­ет собой точ­ку в систе­ме небес­но­го про­стран­ства²⁷. Если его срав­нить с вели­чи­ной небес­ной сфе­ры, то мож­но ска­зать, что про­стран­ство его ничтож­но мало. Лишь чет­вер­тая часть этой зем­ли, зани­маю­щей так мало места, в мире, как ста­ло извест­но тебе из сочи­не­ний все­ве­ду­ще­го Пто­ле­мея²⁸, насе­ле­на зна­ко­мы­ми нам суще­ства­ми. Если от этой чет­вер­той части мы мыс­лен­но отни­мем пло­щадь, зани­мае­мую моря­ми и болота­ми и отде­лим от нее обла­сти, опу­сто­шае­мые засу­хой, то людям для про­жи­ва­ния оста­нет­ся лишь очень огра­ни­чен­ное про­стран­ство. И заклю­чен­ные в этом кро­шеч­ном мире, как бы ограж­ден­ные ото­всюду, вы помыш­ля­е­те о рас­про­стра­не­нии сла­вы и про­слав­ле­нии име­ни? Но может ли быть вели­кой и зна­чи­мой сла­ва, зажа­тая в столь тес­ном и малом про­стран­стве? К тому же само это огра­ни­чен­ное про­стран­ство чело­ве­че­ско­го убе­жи­ща насе­ля­ют наро­ды, отли­чаю­щи­е­ся сво­и­ми язы­ка­ми, нра­ва­ми и обра­зом жиз­ни, к кото­рым из-за труд­но­стей пути, или из-за непо­ни­ма­ния язы­ка, или из-за отсут­ст­вия тор­гов­ли нико­им обра­зом не может дой­ти сла­ва не толь­ко отдель­ных людей, но и целых государств. Во вре­ме­на Мар­ка Тул­лия, как он сам ука­зы­вал в одном сочи­не­нии²⁹, сла­ва Рим­ской рес­пуб­ли­ки еще не пере­ва­ли­ла Кав­каз­ские горы, а ведь уже в то вре­мя она была могу­ще­ст­вен­на и угро­жа­ла пар­фя­нам и дру­гим наро­дам, живу­щим за эти­ми гора­ми. Пони­ма­ешь ли ты, в сколь тес­ных гра­ни­цах заклю­че­на сла­ва, для укреп­ле­ния и рас­про­стра­не­ния кото­рой вы при­ла­га­е­те столь­ко трудов. Раз­ве там, где не извест­но имя рим­лян, будет иметь зна­че­ние сла­ва чело­ве­ка — рим­ля­ни­на? Ведь суще­ст­ву­ет осно­ва­ние для того, чтобы обы­чаи раз­ных наро­дов и их уста­нов­ле­ния отли­ча­лись [друг от дру­га], и то, что у одних счи­та­ет­ся достой­ным сла­вы, у дру­гих может ока­зать­ся заслу­жи­ваю­щим пори­ца­ния. Поэто­му если кого-нибудь раду­ет дости­же­ние извест­но­сти, пусть не стре­мит­ся он доне­сти сла­ву сво­его име­ни до мно­го­чис­лен­ных наро­дов; дол­жен он удо­воль­ст­во­вать­ся тем, что она рас­про­стра­нит­ся сре­ди сво­их, и слав­ное бес­смер­тие, порож­ден­ное извест­но­стью, огра­ни­чит­ся пре­де­ла­ми одно­го наро­да. Но сколь мно­гих слав­ней­ших в свое вре­мя мужей обрек­ла на забве­ние забыв­чи­вость лето­пис­цев! Впро­чем, какую поль­зу при­нес­ло бы им то, что их дея­ния были запе­чат­ле­ны, ведь и сохра­нен­ное писа­те­ля­ми забы­ва­ет­ся, ото­дви­га­ясь в дале­кую и пре­дан­ную забве­нию древ­ность. Вам кажет­ся, что вы сде­ла­е­тесь бес­смерт­ны­ми, когда помыш­ля­е­те о сла­ве в гряду­щем. Если же ты эти при­тя­за­ния срав­нишь с бес­ко­неч­ной про­тя­жен­но­стью веч­но­сти³⁰, будут ли у тебя осно­ва­ния радо­вать­ся дол­го­веч­но­сти сво­его име­ни? Ведь она соста­вит лишь мгно­ве­ние по срав­не­нию с деся­тью тыся­ча­ми лет, но и мгно­ве­ние и тыся­че­ле­тия — это лишь огра­ни­чен­ная про­тя­жен­ность вре­ме­ни, хотя мгно­ве­ние и несрав­нен­но быст­ро­теч­ней. Любое коли­че­ство лет, сколь угод­но вели­кое, не может быть соот­не­се­но с без­гра­нич­но­стью бес­ко­неч­но­сти. Ибо конеч­ное мож­но срав­ни­вать лишь с конеч­ным, откуда сле­ду­ет, что сла­ва, даже очень дол­говре­мен­ная, если срав­нить ее с неис­чер­пае­мой веч­но­стью, пока­жет­ся столь ничтож­но малой, что смысл ее будет утра­чен. Вам же не ведо­мо ничто иное, кро­ме стрем­ле­ния к рас­по­ло­же­нию наро­да и пустой мол­ве, и, пре­зрев пре­вос­ход­ство сове­сти и доб­ро­де­те­ли, вы ище­те награ­ду себе в чужих пере­судах. Послу­шай, как некто лука­во высме­ял пустоту при­тя­за­ний тако­го рода. Когда он обру­шил­ся с оскорб­ле­ни­я­ми на неко­е­го чело­ве­ка, кото­рый не ради тор­же­ства доб­ро­де­те­ли, но лишь из тще­слав­но­го жела­ния сла­вы лож­но при­сво­ил себе имя фило­со­фа, то заявил [ему], что убедит­ся в том, что тот дей­ст­ви­тель­но фило­соф, если пере­не­сет нано­си­мые ему оскорб­ле­ния спо­кой­но и тер­пе­ли­во. Послед­ний, одна­ко, недол­го сохра­нял тер­пе­ние и как бы в шут­ку спро­сил обид­чи­ка: «Веришь ли ты теперь, что я фило­соф?» На это пер­вый отве­тил с издев­кой: «Я бы пове­рил в это, если бы ты про­мол­чал»³¹.

Какой смысл заклю­чен в сла­ве для выдаю­щих­ся людей, о кото­рых идет речь, стре­мя­щих­ся к сла­ве ради доб­ро­де­те­ли? Что, — я спра­ши­ваю, — им до сла­вы после уни­что­же­ния тела смер­тью? Ведь если пред­по­ло­жить то, что наш рас­судок отка­зы­ва­ет­ся допу­стить, буд­то люди уми­ра­ют пол­но­стью³², сла­ва вооб­ще ничто, посколь­ку тот, кому она возда­ет­ся, вооб­ще боль­ше не суще­ст­ву­ет. Если же душа, осо­знаю­щая самое себя, осво­бо­див­шись из зем­ной тем­ни­цы³³, устрем­ля­ет­ся в небо, раз­ве она не посмот­рит с пре­зре­ни­ем на все зем­ные дея­ния, она, кото­рая, вку­шая радо­сти неба, лику­ет, что осво­бо­ди­лась от зем­ных пут!

8. — Но чтобы ты не счел, что я веду про­тив Фор­ту­ны без­жа­лост­ную вой­ну, я долж­на отме­тить, что она заслу­жи­ва­ет и чело­ве­че­ской при­зна­тель­но­сти, будучи ино­гда не совсем обман­чи­вой, а имен­но, когда она рас­кры­ва­ет­ся, обна­жая свое лицо и пока­зы­вая свой нрав. Мне кажет­ся, ты не совсем понял, о чем я тол­кую. Достой­но удив­ле­ния то, о чем я наме­ре­ва­юсь ска­зать, поэто­му я едва могу выра­зить свои суж­де­ния сло­ва­ми. Я пола­гаю, что небла­го­склон­ная Фор­ту­на выяв­ля­ет свою сущ­ность луч­ше, чем даря­щая мило­сти. Она при­об­ре­та­ет обман­чи­вый облик сча­стья, когда кажет­ся лас­ко­вой, но все­гда прав­ди­ва, когда, отво­ра­чи­ва­ясь, рас­кры­ва­ет свое непо­сто­ян­ство. Пер­вая — обма­ны­ва­ет, вто­рая — настав­ля­ет. Пер­вая свя­зы­ва­ет души наслаж­даю­щих­ся обра­зом лож­ных благ, вто­рая — осво­бож­да­ет, давая позна­ния брен­но­сти сча­стья. Итак, ты [можешь] видеть, что она не толь­ко вет­ре­на и пере­мен­чи­ва, не все­гда осо­знаю­щая самое себя, но и бла­го­ра­зум­ная, собран­ная, пости­гаю­щая послед­ст­вия соб­ст­вен­ной враж­деб­но­сти. Нако­нец, Фор­ту­на, при­но­ся­щая сча­стье, увле­ка­ет лас­ка­ми сбив­ших­ся с пути от истин­но­го бла­га, враж­деб­ная — обыч­но тянет крю­ком осту­пив­ших­ся к истин­ным бла­гам. Или, может быть, ты счи­та­ешь, что не заслу­жи­ва­ет высо­кой оцен­ки то, что эта жесто­кая и ужас­ная Фор­ту­на рас­кры­ла тебе души вер­ных дру­зей и отде­ли­ла истин­ных дру­зей от мни­мых, ведь, уда­ля­ясь, она увлек­ла сво­их [за собою], а тво­их — оста­ви­ла. Сколь­ко бы ты отдал, чтобы узнать это, пре­бы­вая в без­опас­но­сти и сча­стье! Пере­стань же опла­ки­вать утра­чен­ные богат­ства, так как ты обрел самые дра­го­цен­ные сокро­ви­ща — дру­зей.