Марциал и его поэзия

с.5 Марк Вале­рий Мар­ци­ал — выдаю­щий­ся рим­ский поэт-эпи­грам­ма­тист, в твор­че­стве кото­ро­го эпи­грам­ма при­об­ре­ла свою окон­ча­тель­ную фор­му и ста­ла тем, что мы пони­ма­ем сей­час под этим лите­ра­тур­ным тер­ми­ном — корот­ким сати­ри­че­ским сти­хотво­ре­ни­ем.

Мар­ци­ал напи­сал свы­ше 1500 эпи­грамм, соста­вив­ших 15 книг. Твор­че­ская про­дук­тив­ность поэта пора­зи­тель­на, ведь речь идет о неболь­ших по раз­ме­ру сти­хотво­ре­ни­ях, состо­я­щих неред­ко из двух-четы­рех строк. Без­упреч­ные по фор­ме, они пред­став­ля­ют собой бле­щу­щие ост­ро­уми­ем и поэ­ти­че­ски­ми наход­ка­ми мини­а­тю­ры, запе­чатлев­шие раз­ные сто­ро­ны окру­жаю­щей поэта реаль­ной дей­ст­ви­тель­но­сти.

Лите­ра­тур­ная извест­ность при­шла к Мар­ци­а­лу сра­зу после пуб­ли­ка­ции пер­во­го сбор­ни­ка эпи­грамм «Кни­ги зре­лищ», напи­сан­ной под впе­чат­ле­ни­ем тор­же­ст­вен­но­го откры­тия Коли­зея в 80 году. С каж­дой новой кни­гой рос­ла его попу­ляр­ность поэта и ост­ро­сло­ва, при­чем не толь­ко в Риме: во всех угол­ках обшир­ной импе­рии самые раз­ные люди, ста­ри­ки и под­рост­ки, муж­чи­ны и жен­щи­ны, чита­ли и заучи­ва­ли наизусть его эпи­грам­мы. Всад­ни­ки и сена­то­ры, стряп­чие и кол­ле­ги по реме­с­лу повто­ря­ли его ост­ро­ты. В дале­ком мороз­ном краю его кни­ги зачи­ты­ва­ли до дыр суро­вые цен­ту­ри­о­ны (XI, 3). Чуже­зем­цы уво­зи­ли их с собой на роди­ну. Цени­те­лей и почи­та­те­лей его поэ­зии ста­но­ви­лось все боль­ше, вме­сте с тем неудер­жи­мо рос­ло и чис­ло недоб­ро­же­ла­те­лей, завист­ни­ков, людей, слу­чай­но или наме­рен­но заде­тых его сти­ха­ми. Но Мар­ци­а­лу была по душе любая, даже непред­ска­зу­е­мая, реак­ция чита­те­лей (VI, 60):

Любит сти­хи мои Рим, напе­ва­ет повсюду и хва­лит, Носит с собою меня каж­дый и дер­жит в руках. Вот покрас­нел, поблед­нел, плю­нул кто-то, зев­нул, стол­бе­не­ет… Это по мне! И сти­хи нра­вят­ся мне само­му.

Мар­ци­ал родил­ся в испан­ском горо­де Биль­би­ле. В одной из эпи­грамм, напи­сан­ной в кон­це 90-х годов, поэт гово­рит о том, что он появил­ся на свет в мар­тов­ские кален­ды, то есть 1 мар­та, и достиг пяти­де­ся­ти­се­ми­лет­не­го воз­рас­та (X, 24). Сле­до­ва­тель­но, дата его рож­де­ния при­хо­дит­ся при­бли­зи­тель­но на 40 год.

с.6 В Биль­би­ле буду­щий поэт полу­чил грам­ма­ти­че­ское и рито­ри­че­ское обра­зо­ва­ние. В 64 году он, воз­мож­но, для того, чтобы под­гото­вить­ся к про­фес­сии адво­ка­та, при­ез­жа­ет в Рим, где сра­зу нала­жи­ва­ет связь с выхо­д­ца­ми из Испа­нии; посе­ща­ет дома сво­их зна­ме­ни­тых сооте­че­ст­вен­ни­ков — фило­со­фа Сене­ки и его пле­мян­ни­ка, эпи­че­ско­го поэта Лука­на. Одна­ко завя­зав­шей­ся меж­ду ними друж­бе не суж­де­но было окреп­нуть. В 65 году после рас­кры­тия анти­не­ро­нов­ско­го заго­во­ра Лукан и Сене­ка пали жерт­ва­ми импе­ра­тор­ских репрес­сий. По при­ка­зу Неро­на они покон­чи­ли с собой, вскрыв себе вены.

Жизнь Мар­ци­а­ла рез­ко изме­ни­лась в худ­шую сто­ро­ну. Он дол­гое вре­мя бед­ст­во­вал и под угро­зой нище­ты был вынуж­ден сми­рить­ся с уча­стью кли­ен­та. Вме­сте с дру­ги­ми таки­ми же, как он, бед­ня­ка­ми, он оби­вал поро­ги вли­я­тель­ных особ, полу­чая от них неболь­шие денеж­ные подач­ки или уго­ще­ние. О сво­ем уни­зи­тель­ном поло­же­нии кли­ен­та поэт сооб­ща­ет с чув­ст­вом нескры­вае­мой горе­чи.

В годы прав­ле­ния Тита (79—81 гг.) и Доми­ци­а­на (81—96 гг.) Мар­ци­а­лу сопут­ст­ву­ет уда­ча. Он поль­зу­ет­ся рас­по­ло­же­ни­ем импе­ра­то­ров и не ску­пит­ся на похва­лы, неред­ко дохо­дя до непри­кры­той лести и заис­ки­ва­ния перед ними. Этим он навлек на себя осуж­де­ние и упре­ки потом­ков, обви­няв­ших его в низ­ко­по­клон­стве и пре­смы­ка­тель­стве перед жесто­ким импе­ра­то­ром Рима Доми­ци­а­ном, кото­ро­го тра­ди­ция рису­ет толь­ко чер­ны­ми крас­ка­ми. В эти годы Мар­ци­ал сбли­жа­ет­ся с писа­те­ля­ми, живу­щи­ми в сто­ли­це, уче­ным-рито­ром Квин­ти­ли­а­ном, поэтом Сили­ем Ита­ли­ком, сати­ри­ком Юве­на­лом, Пли­ни­ем Млад­шим. О них он гово­рит с неиз­мен­ной почти­тель­но­стью, сер­деч­но­стью и вос­хи­ще­ни­ем.

После пуб­ли­ка­ции в 80 году «Кни­ги зре­лищ» после­до­ва­ло почет­ное воз­на­граж­де­ние со сто­ро­ны импе­ра­то­ра: Мар­ци­а­лу было пожа­ло­ва­но «пра­во трех детей» и соот­вет­ст­ву­ю­щие льготы, кото­ры­ми поль­зо­ва­лись рим­ляне, имев­шие не менее трех сыно­вей. Но во вре­ме­на Мар­ци­а­ла это исклю­чи­тель­ное пра­во мог­ли полу­чить даже без­дет­ные и, более того, холо­стые муж­чи­ны. При­ви­ле­гии, даро­ван­ные Титом, были под­твер­жде­ны и рас­ши­ре­ны его пре­ем­ни­ком импе­ра­то­ром Доми­ци­а­ном, награ­див­шим поэта всад­ни­че­ским зва­ни­ем. Надеж­ды на ожи­дае­мое бла­го­по­лу­чие оправ­да­лись лишь частич­но. Зна­чи­тель­но­го мате­ри­аль­но­го бла­го­со­сто­я­ния достичь не уда­лось. Одна­ко Мар­ци­ал мог жить в достат­ке и не испы­ты­вать нуж­ды. Вли­я­тель­ные дру­зья ока­за­ли ему помощь и в окрест­но­стях Номен­та­на у него появи­лось скром­ное, но достав­ля­ю­щее ему покой и уми­ротво­ре­ние поме­стье, а в Риме вбли­зи от Кви­ри­на­ла — соб­ст­вен­ный дом. Тем не менее, в сти­хах он посто­ян­но жалу­ет­ся на свою бед­ность.

К 84 году были напи­са­ны и опуб­ли­ко­ва­ны еще две кни­ги сти­хотво­ре­ний, оза­глав­лен­ные «Гостин­цы» и «Подар­ки». В них с.7 вошли эпи­грам­мы, пред­став­ля­ю­щие собой дву­сти­шия, пред­на­зна­чен­ные сопро­вож­дать раз­но­го рода подар­ки, кото­рые посы­ла­лись дру­зьям и кото­ры­ми обме­ни­ва­лись в декабрь­ский празд­ник Сатур­на­лий. Это были под­но­ше­ния съест­но­го типа («гостин­цы») или дары, разда­вае­мые после празд­нич­ной тра­пезы и уно­си­мые гостя­ми с собой («подар­ки»).

Меж­ду 85 и 96 гг. более или менее еже­год­но появ­ля­ют­ся сбор­ни­ки эпи­грамм Мар­ци­а­ла. Их успех пре­вос­хо­дит все ожи­да­ния. Но несмот­ря на все­на­род­ное при­зна­ние Мар­ци­ал про­дол­жа­ет вести кли­ент­ский образ жиз­ни. Мож­но лишь дога­ды­вать­ся, что вынуж­да­ло его быть кли­ен­том, во вся­ком слу­чае не бед­ность.

В 88 году какое-то бес­по­кой­ство и тре­вож­ное состо­я­ние духа застав­ля­ют Мар­ци­а­ла поки­нуть Рим и уехать в Циз­аль­пий­скую Гал­лию в Кор­не­ли­ев форум, где он изда­ет кни­гу эпи­грамм. Вско­ре он воз­вра­ща­ет­ся в сто­ли­цу импе­рии и там про­дол­жа­ет выпус­кать одну кни­гу за дру­гой.

Смерть Доми­ци­а­на озна­ме­но­ва­ла пово­рот в жиз­ни поэта. Изда­ни­ем оче­ред­ных сбор­ни­ков эпи­грамм он стре­мит­ся снис­кать мило­сти импе­ра­то­ров Нер­вы и Тра­я­на, но, похо­же, это ему не уда­ет­ся, и в 98 году он, теперь уже навсе­гда, остав­ля­ет Рим. С тяже­лым серд­цем, разо­ча­ро­ван­ный и несчаст­ный, он направ­ля­ет­ся в Испа­нию, поки­нув город, в кото­ром про­жил 34 года. День­га­ми на доро­гу его снаб­дил Пли­ний Млад­ший.

Мар­ци­ал наде­ял­ся обре­сти покой и неза­ви­си­мость в род­ной Биль­би­ле, где он пишет еще одну, послед­нюю, кни­гу эпи­грамм, увидев­шую свет в 101 году. Бога­тая испан­ка Мар­цел­ла, почи­та­тель­ни­ца талан­та поэта, пода­ри­ла ему неболь­шое поме­стье. Но в про­вин­ци­аль­ной Биль­би­ле Мар­ци­ал тос­ку­ет по рим­ским биб­лио­те­кам, зре­ли­щам и сто­лич­но­му обще­ству. Как преж­де, он недо­во­лен сво­ей жиз­нью, пре­да­ет­ся хандре, забра­сы­ва­ет сти­хи.

Умер Мар­ци­ал в 104 году. Когда изве­стие о его смер­ти достиг­ло Рима, опе­ча­лен­ный Пли­ний Млад­ший напи­сал в одном из сво­их писем: «Я слы­шу, умер Вале­рий Мар­ци­ал; горюю о нем; был он чело­век талант­ли­вый, ост­рый, едкий; в сти­хах его было мно­го соли и жел­чи, но нема­ло и чисто­сер­де­чия».

Исто­рия эпи­грам­мы ухо­дит в глубь веков и ко вре­ме­ни появ­ле­ния пер­вых книг Мар­ци­а­ла насчи­ты­ва­ла не одно сто­ле­тие.

Как ука­зы­ва­ет само назва­ние, эпи­грам­ма — пер­во­на­чаль­но над­пись, сде­лан­ная на могиль­ной пли­те, ста­туе, посвя­ти­тель­ной дощеч­ке или пред­ме­те, при­не­сен­ном в дар богу. Пер­вые сти­хотвор­ные эпи­грам­мы на гре­че­ском язы­ке отно­сят­ся к VII веку до н. э. Позд­нее эпи­грам­ма поте­ря­ла свою пер­во­на­чаль­ную функ­цию над­пи­сей и ста­ла фор­мой книж­ной поэ­зии, сохра­нив при этом свое основ­ное свой­ство — крат­кость.

с.8 Лите­ра­тур­ная эпи­грам­ма в пре­де­лах несколь­ких строк фик­си­ро­ва­ла мимо­лет­ное впе­чат­ле­ние, демон­стри­руя игру ума и фан­та­зии поэта. Эпи­грам­ма — это свое­об­раз­ная поэ­зия на слу­чай. Она мог­ла быть эро­ти­че­ской, застоль­ной, напут­ст­вен­ной и т. д. До нас дошло нема­ло любов­ных эпи­грамм, про­ни­зан­ных чув­ст­вен­ной неж­но­стью. От пер­во­на­чаль­ной над­пи­си книж­ная эпи­грам­ма сохра­ня­ет неко­то­рые темы (напри­мер, над­гроб­ные или посвя­ти­тель­ные эпи­грам­мы), кото­рые неред­ко трак­ту­ют­ся в паро­дий­ном, а под­час откро­вен­но сати­ри­че­ском духе. Со вре­ме­нем сло­жил­ся опре­де­лен­ный круг тем, раз­ра­ба­ты­вае­мых в эпи­грам­мах, но этот тра­ди­ци­он­ный репер­ту­ар каж­дый поэт варьи­ру­ет в соот­вет­ст­вии со сво­им талан­том и вдох­но­ве­ни­ем.

Пер­вые извест­ные нам собра­ния гре­че­ских эпи­грамм отно­сят­ся к I веку до н. э. В сво­ем твор­че­стве Мар­ци­ал исполь­зо­вал эти анто­ло­гии, имев­шие широ­кое хож­де­ние в Риме. Но гораздо чаще он обра­ща­ет­ся к латин­ским образ­цам эпи­грам­ма­ти­че­ской поэ­зии. В пред­и­сло­вии к пер­вой кни­ге он пишет: «Игри­вую прав­ди­вость слов, то есть язык эпи­грамм, я бы стал оправ­ды­вать, если бы пер­вый подал при­мер ее, но так пишет и Катулл, и Марс, и Педон, и Гету­лик, и каж­дый, кого чита­ют и пере­чи­ты­ва­ют». И все же глав­ным источ­ни­ком его вдох­но­ве­ния слу­жит сама жизнь, совре­мен­ная ему рим­ская дей­ст­ви­тель­ность и окру­жаю­щие его люди. В эпи­грам­мах бур­лит жизнь сто­лич­но­го горо­да, изо­бра­жен­ная поэтом во всех ее крас­ках.

Поис­ти­не, надо было обла­дать ост­рой наблюда­тель­но­стью и сати­ри­че­ским даром Мар­ци­а­ла, чтобы так живо и соч­но пока­зать быт и нра­вы сто­ли­цы огром­ной импе­рии. Рим Мар­ци­а­ла напол­нен дель­ца­ми, афе­ри­ста­ми и раз­но­го рода про­хо­дим­ца­ми. На стра­ни­цах его книг ожи­ва­ют раз­бо­га­тев­шие выскоч­ки, фило­соф­ст­ву­ю­щие бол­ту­ны, мерз­кие скря­ги, наг­лые мошен­ни­ки. Наи­боль­шее отвра­ще­ние испы­ты­ва­ет поэт к често­люб­цам, заня­тым пустя­ка­ми и пока­зу­хой. Он созда­ет впе­чат­ля­ю­щую гале­рею отвра­ти­тель­ных обра­зов — воров, охот­ни­ков за чужим наслед­ст­вом, вра­чей-шар­ла­та­нов, без­образ­ных ста­рух, нена­сыт­ных жен­щин, гнус­ных раз­врат­ни­ков — всех тех тем­ных лич­но­стей, кото­ры­ми кише­ли ули­цы Рима.

Тра­ди­ци­он­ные и сде­лав­ши­е­ся уже сте­рео­тип­ны­ми пер­со­на­жи эпи­грам­ма­ти­че­ской поэ­зии, такие, как врач, сво­дя­щий в моги­лу сво­их кли­ен­тов, само­на­де­ян­ный сти­хо­плет, иска­тель наследств, у Мар­ци­а­ла нари­со­ва­ны ярко и само­быт­но, как пра­ви­ло, в шар­жи­ро­ван­ном виде. Изо­бра­жая этих людей, поэт не ску­пит­ся на кол­ко­сти и едкие ост­ро­ты. Но есть неко­то­рые чело­ве­че­ские недо­стат­ки, кото­рые отно­си­тель­но без­вред­ны и явля­ют­ся ско­рее сла­бо­стя­ми, чем поро­ком; над ними Мар­ци­ал не изде­ва­ет­ся, а с.9 толь­ко под­сме­и­ва­ет­ся. В этих слу­ча­ях зло­ре­чие сме­ня­ет­ся у него шут­кой, и сам поэт не язвит, а забав­ля­ет­ся.

Эпи­грам­мы Мар­ци­а­ла от эпи­грам­ма­ти­че­ской про­дук­ции пред­ше­ст­вен­ни­ков отли­ча­ют­ся преж­де все­го сво­им мет­ри­че­ским раз­но­об­ра­зи­ем. Наряду с тра­ди­ци­он­ным эле­ги­че­ским дисти­хом, он исполь­зу­ет гекза­метр, ямби­че­ский три­метр, а так­же излюб­лен­ные раз­ме­ры Катул­ла — фале­кий и холи­ямб. Еще более раз­но­об­раз­ным явля­ет­ся содер­жа­ние эпи­грамм: мы нахо­дим в них автор­ские при­зна­ния, лите­ра­тур­ные декла­ра­ции, пей­заж­ные зари­сов­ки, опи­са­ние окру­жаю­щей обста­нов­ки и отдель­ных пред­ме­тов, про­слав­ле­ние зна­ме­ни­тых совре­мен­ни­ков и дея­те­лей, уве­ко­ве­чен­ных исто­ри­ей, лесть в адрес импе­ра­то­ров и вли­я­тель­ных покро­ви­те­лей, выра­же­ние скор­би по слу­чаю смер­ти близ­ких людей и мно­гое дру­гое.

Глав­ная забота Мар­ци­а­ла — понра­вить­ся чита­те­лю. Как уже отме­ча­лось, его эпи­грам­мы поль­зо­ва­лись успе­хом сре­ди самых раз­ных сло­ев насе­ле­ния. Они часто зву­ча­ли во вре­мя пуб­лич­ных чте­ний, поэто­му поэт все­ми доступ­ны­ми ему спо­со­ба­ми стре­мит­ся про­из­ве­сти неза­бы­вае­мое впе­чат­ле­ние и для это­го обра­ща­ет­ся к все­воз­мож­ным сред­ствам худо­же­ст­вен­ной выра­зи­тель­но­сти, преж­де все­го к тем, кото­рые слу­жат дости­же­нию коми­че­ско­го эффек­та — шар­жу, кари­ка­ту­ре, гипер­бо­ле, гро­тес­ку.

Как пра­ви­ло, эпи­грам­мы Мар­ци­а­ла име­ют удар­ную кон­цов­ку, насы­щен­ную озор­ным юмо­ром и пото­му яркую и ост­ро­ум­ную, остав­ля­ю­щую неиз­гла­ди­мый след в памя­ти слу­ша­те­лей и чита­те­лей. Мастер неожи­дан­ной кон­цов­ки, Мар­ци­ал исполь­зу­ет этот эпи­грам­ма­ти­че­ский при­ем с боль­шим раз­но­об­ра­зи­ем. Неред­ко он обра­ща­ет­ся к сло­вес­ной игре, дости­гая заме­ча­тель­но­го резуль­та­та. Вот с какой язви­тель­но­стью высме­и­ва­ет он неко­е­го кич­ли­во­го чело­ве­ка по име­ни Цин­нам (VI, 17):

Цин­нам, ты назы­вать­ся хочешь Цин­ной. Раз­ве нет в этом, Цин­на, вар­ва­риз­ма? Ведь коль рань­ше бы ты Вора­ном звал­ся, Ты таким же мане­ром стал бы Вором.

Бес­при­страст­ный наблюда­тель повсе­днев­ной жиз­ни, Мар­ци­ал запе­чат­лел ее в кари­ка­ту­ре, язви­тель­ной ост­ро­те или в ярком опи­са­нии, неред­ко пикант­ном, а иной раз и гру­бо нату­ра­ли­сти­че­ском.

Порой чув­ство меры все же изме­ня­ет ему, как, напри­мер, в сти­хотво­ре­нии XII, 28, в кото­ром он обра­ща­ет­ся к теме, уже раз­ра­ботан­ной до него Катул­лом, создав­шим насто­я­щий шедевр о воро­ва­том сотра­пез­ни­ке. Это сти­хотво­ре­ние Катул­ла вдох­но­ви­ло Мар­ци­а­ла на ряд вир­ту­оз­ных вари­а­ций, но в ука­зан­ной эпи­грам­ме он явно зло­употреб­ля­ет гипер­бо­лой. Если катул­лов­ский Аси­ний кра­дет в гостях плат­ки, то мар­ци­а­лов­ский Гер­мо­ген кра­жей с.10 плат­ков не огра­ни­чи­ва­ет­ся: он тащит ска­тер­ти со сто­лов и, если бы их вовре­мя не спря­та­ли, стя­нул бы из теат­ра зана­ве­си; моря­ки, запри­ме­тив в гава­ни Гер­мо­ге­на, в стра­хе спе­шат убрать с кораб­лей пару­са.

Эпи­грам­мы Мар­ци­а­ла име­ют, как пра­ви­ло, двух­част­ную или трех­част­ную ком­по­зи­цию. При двух­част­ной струк­ту­ре коми­че­ский эффект дости­га­ет­ся смыс­ло­вой анти­те­зой двух пред­ло­же­ний: в пер­вом — содер­жит­ся опи­са­ние, во вто­ром — заклю­че­ние, но не само собой разу­ме­ю­ще­е­ся, а име­ю­щее, вопре­ки ожи­да­нию, неожи­дан­ное раз­ре­ше­ние.

Иллю­ст­ра­ци­ей могут слу­жить сле­дую­щие дву­сти­шия:

Вслух соби­ра­ясь читать, ты что же себе кута­ешь гор­ло? Вата годит­ся твоя боль­ше для наших ушей! (IV, 41) Хлоя-зло­дей­ка семь раз на гроб­ни­цах мужей напи­са­ла: «Сде­ла­ла Хлоя». Ска­жи, мож­но ли искрен­ней быть? (IX, 15) Лес­бия сло­во дает, что любить она даром не станет. Вер­но: все­гда за любовь Лес­бия пла­тит сама. (XI, 62)

В при­веден­ных эпи­грам­мах сна­ча­ла дает­ся опи­са­ние, затем рас­кры­ва­ет­ся его под­лин­ный смысл. Коми­че­ский эффект здесь дости­га­ет­ся несоот­вет­ст­ви­ем меж­ду бла­го­по­луч­ной види­мо­стью и непри­гляд­ной сущ­но­стью. Это обыч­ная схе­ма мно­гих эпи­грамм Мар­ци­а­ла.

При трех­част­ной струк­ту­ре после­до­ва­тель­ность частей такая: опи­са­ние — вопрос — ответ. Напри­мер IV, 51:

Хоть и шести у себя нико­гда ты не виды­вал тысяч, Цеци­ли­ан, но шесть слуг всюду носи­ли тебя. Ну, а когда полу­чил ты боги­ни сле­пой два мильо­на И рас­пи­ра­ют мош­ну день­ги, ты ходишь пеш­ком. Что по заслу­гам тво­им и во сла­ву тебе поже­лать бы? Цеци­ли­ан, да вер­нут боги носил­ки тебе!

В обо­их слу­ча­ях заклю­чи­тель­ная часть сти­хотво­ре­ния содер­жит ост­ро­ту, кото­рая неожи­дан­но рас­кры­ва­ет некое новое каче­ство, выхо­дя­щее из ряда при­выч­ных пред­став­ле­ний, и таким обра­зом застав­ля­ет осмыс­лить ска­зан­ное преж­де в совер­шен­но дру­гом све­те. Тезис и пояс­не­ние к нему, на пер­вый взгляд пара­док­саль­ное, обна­жа­ют самую суть опи­сы­вае­мо­го явле­ния. То, что обыч­но скры­ва­ет­ся от людей, Мар­ци­ал раз­об­ла­ча­ет и выстав­ля­ет на все­об­щее осме­я­ние.

с.11 Ино­гда Мар­ци­ал отсту­па­ет от этой схе­мы и все вни­ма­ние кон­цен­три­ру­ет на опи­са­нии, как в зна­ме­ни­той эпи­грам­ме на смерть девоч­ки-рабы­ни Эро­тии (V, 43) или в поэ­ти­че­ском посла­нии, в кото­ром он опи­сы­ва­ет дру­гу Юве­на­лу, бес­по­кой­но сну­ю­ще­му по шум­ным ули­цам Рима, без­мя­теж­ную жизнь в про­вин­ци­аль­ной Биль­би­ле (XII, 18). Впро­чем, в дру­гом месте те же самые темы Мар­ци­ал трак­ту­ет в при­выч­ной ему мане­ре, снаб­жая опи­са­ние неожи­дан­но шут­ли­вой кон­цов­кой (V, 37; V, 38).

Вот пре­лест­ная эпи­грам­ма, в кото­рой завер­шаю­щая часть не содер­жит ника­кой насмеш­ки, демон­стри­руя, одна­ко, тон­кое ост­ро­умие и исклю­чи­тель­ную изо­бре­та­тель­ность авто­ра (VI, 15):

Пол­зал пока мура­вей в тени Фаэ­то­но­ва дре­ва, Кап­нул янтарь и обвил тон­кое тель­це его. Так, при жиз­ни сво­ей пре­зи­рае­мый все­ми недав­но, Соб­ст­вен­ной смер­ти ценой стал дра­го­цен­но­стью он.

Неред­ко за язви­тель­ным сме­хом Мар­ци­ал скры­ва­ет свое недо­воль­ство и мелан­хо­лию. Разди­рае­мый непри­ми­ри­мым про­ти­во­ре­чи­ем меж­ду иде­а­лом и реаль­но­стью, меж­ду миром, кото­рый он изо­бра­жа­ет, и тем, о кото­ром он может лишь меч­тать, поэт сбра­сы­ва­ет с себя мас­ку насмеш­ни­ка и ста­но­вит­ся про­стым и милым собе­сед­ни­ком. Хоте­лось бы, взды­ха­ет он, хоть на какое-то вре­мя побыть счаст­ли­вым, иметь немно­го денег, полу­чен­ных без хло­пот в наслед­ство, вла­деть кусоч­ком зем­ли, кото­рый мож­но сдать в арен­ду, забыть все тяж­бы, быть здо­ро­вым, жить про­сто, без тре­вог и забот, иметь воз­мож­ность спать всю ночь и не желать того, чего нет, не боять­ся смер­ти, но и не при­зы­вать ее.

Но даже эти очень скром­ные жела­ния ока­зы­ва­ют­ся недо­сти­жи­мы­ми для него: он не явля­ет­ся хозя­и­ном сво­его вре­ме­ни, ему не уда­ет­ся выспать­ся в Риме, пото­му что все­гда най­дет­ся чело­век, кото­ро­му он нужен по како­му-нибудь неот­лож­но­му делу. Если он хочет раз­бо­га­теть, гово­рит о себе поэт, то вовсе не затем, чтобы пре­да­вать­ся бес­стыд­ной рос­ко­ши, а толь­ко для того, чтобы иметь соб­ст­вен­ный дом, скром­ный доста­ток и не кор­мить­ся чужи­ми щед­рота­ми. Его дав­но уже тяго­тит жизнь кли­ен­та, но, к сожа­ле­нию, в его вре­мя поэты бед­ны, а вре­ме­на Меце­на­та дав­но мино­ва­ли. К этой мыс­ли Мар­ци­ал воз­вра­ща­ет­ся посто­ян­но и вся­кий раз с тяже­лым вздо­хом. Он гово­рит о необ­хо­ди­мо­сти доволь­ст­во­вать­ся малым и с горе­чью взи­ра­ет на раз­бо­га­тев­ших выско­чек.

Хотя Мар­ци­ал сооб­ща­ет нема­ло сведе­ний о самом себе, он, тем не менее, не отно­сит­ся к чис­лу тех поэтов, кото­рые охот­но испо­ве­ду­ют­ся перед чита­те­лем. Гораздо чаще он гово­рит о людях, кото­рые его окру­жа­ют, о чело­ве­че­ской при­ро­де, но рев­ност­но обе­ре­га­ет от посто­рон­них глаз свой внут­рен­ний мир.

с.12 Мар­ци­ал — один из немно­гих рим­ских писа­те­лей, кто избе­га­ет гло­баль­ных фило­соф­ских про­блем и ото­рван­но­го от жиз­ни абстракт­но­го тео­ре­ти­зи­ро­ва­ния в духе мораль­ной про­по­веди. Он руко­вод­ст­ву­ет­ся эти­кой здра­во­мыс­ля­ще­го чело­ве­ка и охот­но сме­ет­ся над окру­жаю­щим его миром, изли­вая душу в насмеш­ли­во-язви­тель­ных сти­хах.

Чер­пая поэ­ти­че­ское вдох­но­ве­ние из реаль­ной жиз­ни, Мар­ци­ал ста­ра­ет­ся отра­зить ее во всей ее пол­но­те. Для это­го, как ему пред­став­ля­ет­ся, луч­ше все­го под­хо­дит жанр эпи­грам­мы. Сама жизнь «узна­ет себя» в его сти­хах, пишет Мар­ци­ал. «Чело­ве­ком у нас каж­дый листок отда­ет» (X, 4). Дей­ст­ви­тель­но, на его стра­ни­цах ощу­ща­ет­ся при­сут­ст­вие живо­го чело­ве­ка. В момен­таль­ных шар­жи­ро­ван­ных зари­сов­ках поэт сооб­ща­ет нам мно­же­ство инте­рес­ных сведе­ний из исто­рии быта и нра­вов совре­мен­но­го ему рим­ско­го обще­ства.

Стрем­ле­ние отра­жать жизнь во всем ее мно­го­об­ра­зии, ост­рая наблюда­тель­ность и вкус к исто­ри­че­ской кон­крет­но­сти обу­сло­ви­ли реа­ли­сти­че­скую мане­ру Мар­ци­а­ла. Погру­жен­ный в реаль­ную дей­ст­ви­тель­ность, он дает рез­кую отпо­ведь люби­те­лям мифо­ло­ги­че­ской поэ­зии, ото­рван­ной от жиз­ни. Его эпи­грам­мы, гово­рит поэт, не явля­ют­ся пустой заба­вой. То, что он пишет, — гораздо серь­ез­нее, чем вос­пе­ва­ние мифо­ло­ги­че­ских пер­со­на­жей — Фие­ста, Деда­ла или Кик­ло­па (IV, 49). В его поэ­зии «жизнь узна­ет свои нра­вы» (VIII, 3).

Не сле­ду­ет, одна­ко, ста­вить знак равен­ства меж­ду жиз­нью поэта и его сти­ха­ми. Он хочет влить в свои эпи­грам­мы «капель­ку горь­кой жел­чи», ведь без нее они поте­ря­ют свою при­вле­ка­тель­ность (VII, 25, 5—6):

Пища и та ведь прес­на, коль не сдоб­ре­на уксу­сом едким; Что нам в улыб­ке, коль с ней ямоч­ки нет на щеке?

Но это вовсе не озна­ча­ет, что сам поэт зло­на­ме­рен. Про­сто он счи­та­ет, что откро­вен­ная мане­ра изъ­яс­нять­ся и назы­вать вещи их соб­ст­вен­ны­ми име­на­ми не вредит его поэ­зии. В этом он лишь сле­ду­ет Катул­лу и Овидию. «Стра­ни­ца у нас непри­стой­на, — при­зна­ет­ся Мар­ци­ал, — жизнь чиста» (I, 4, ср. XI, 15). Поэта мало бес­по­ко­ят цен­зо­ры напо­до­бие Като­на, его сти­хи не пред­на­зна­че­ны этим людям, но если они их все же чита­ют, то долж­ны вос­при­ни­мать таки­ми, како­вы они есть.

«Мои книж­ки, — пишет Мар­ци­ал в пред­и­сло­вии к пер­вой кни­ге эпи­грамм, — под­шу­чи­вая даже над самы­ми незна­чи­тель­ны­ми лица­ми, сохра­ня­ют к ним ува­же­ние». Через мно­го лет он, автор десят­ка поэ­ти­че­ских сбор­ни­ков, вновь счи­та­ет необ­хо­ди­мым разъ­яс­нить свою уста­нов­ку поэта-эпи­грам­ма­ти­ста (X, 33, 9—10):

с.13

Книж­ки мои соблюдать при­уче­ны меру такую: Лиц не каса­ясь, они толь­ко поро­ки гро­мят.

Мар­ци­ал сбли­жа­ет­ся здесь с Гора­ци­ем-сати­ри­ком, кото­рый с бес­по­щад­но­стью отме­чал чело­ве­че­ские поро­ки, не напа­дая при этом на лич­но­сти. Конеч­но, под вымыш­лен­ны­ми име­на­ми у Мар­ци­а­ла часто скры­ва­ют­ся реаль­ные лич­но­сти, но не его вина, если в сати­ри­че­ских пер­со­на­жах его эпи­грамм мно­гие люди узна­ют себя.

Боль­шое коли­че­ство эпи­грамм напи­са­но Мар­ци­а­лом на лите­ра­тур­ные темы. В поле­ми­ке рев­ни­те­лей древ­ней и новой поэ­зии он при­ни­ма­ет сто­ро­ну послед­них, хотя испы­ты­ва­ет явную тягу к рим­ско­му клас­си­циз­му. Он вос­хи­ща­ет­ся Катул­лом и про­дол­жа­те­ля­ми нео­те­риз­ма и дела­ет мише­нью сво­ей кри­ти­ки почи­та­те­лей арха­и­че­ских поэтов. Он искренне воз­му­щен тем, что еще нахо­дят­ся люби­те­ли лите­ра­ту­ры, пред­по­чи­таю­щие Вер­ги­лию древ­не­го Энния. Одна­ко дале­ко не все совре­мен­ные поэты полу­ча­ют его одоб­ре­ние. С вели­чай­шим пре­зре­ни­ем отзы­ва­ет­ся он о само­на­де­ян­ных вир­ше­пле­тах, созда­те­лях лег­ко­вес­ных и мно­го­слов­ных поэм.

Жиз­нен­ность мар­ци­а­лов­ской поэ­зии во мно­гом обу­слов­ле­на ее сти­лем, в кото­ром нет ниче­го искус­ст­вен­но­го. Созда­ет­ся впе­чат­ле­ние, что поэт импро­ви­зи­ру­ет и сти­хи скла­ды­ва­ют­ся сами собой, экс­пром­том. Но это впе­чат­ле­ние кажу­ще­е­ся, пото­му что его эпи­грам­мы — резуль­тат высо­ко­го мастер­ства и тща­тель­ной отдел­ки.

Сила Мар­ци­а­ла, вни­ма­тель­но вгляды­ваю­ще­го­ся в окру­жаю­щих его людей и повест­ву­ю­ще­го о них часто с горе­чью и нескры­вае­мым скеп­ти­циз­мом, заклю­ча­ет­ся в его уме­нии вскры­вать смеш­ную сто­ро­ну людей и их поступ­ков и запе­чатле­вать ее с непре­взой­ден­ным искус­ст­вом поэта-эпи­грам­ма­ти­ста.

Поэ­зия Мар­ци­а­ла очень быст­ро полу­чи­ла широ­кое при­зна­ние. Свиде­тель­ст­вом попу­ляр­но­сти рим­ско­го поэта явля­ет­ся боль­шое чис­ло изда­те­лей, кото­рые состя­за­лись в тира­жи­ро­ва­нии и рас­про­стра­не­нии его книг. Меж­ду IV и VI века­ми Мар­ци­а­ла часто цити­ру­ют писа­те­ли-грам­ма­ти­ки. Ему под­ра­жа­ют поэты Авзо­ний (IV в.) и Сидо­ний Апол­ли­на­рий (V в.). В Сред­ние века его сти­хи зна­ли по мно­го­чис­лен­ным анто­ло­ги­ям. В XIV веке Дж. Бок­кач­чо обна­ру­жил и опуб­ли­ко­вал руко­пись с его эпи­грам­ма­ми. Мар­ци­ал был одним из самых читае­мых авто­ров в эпо­ху Воз­рож­де­ния. Его твор­че­ство ока­за­ло зна­чи­тель­ное вли­я­ние на евро­пей­скую лите­ра­тур­ную эпи­грам­му XVI—XVII вв. В XVIII веке Г. Э. Лес­синг под вли­я­ни­ем поэ­зии Мар­ци­а­ла стро­ит свою тео­рию эпи­грам­мы. Его эпи­грам­ма­ми увле­ка­лись И. К. Шил­лер и И. В. Гете. «Кипя­щий Мар­ци­ал, дура­честв рим­ских бич» (по опре­де­ле­нию поэта П. А. Вязем­ско­го) вызы­вал живей­ший инте­рес у А. С. Пуш­ки­на.

с.14 На рус­ский язык эпи­грам­мы Мар­ци­а­ла были пере­веде­ны А. А. Фетом в 1891 году и Н. И. Шатер­ни­ко­вым в 1937 году. Оба пере­во­да без­на­деж­но уста­ре­ли. В 1968 году появил­ся пере­вод Мар­ци­а­ла, выпол­нен­ный заме­ча­тель­ным зна­то­ком антич­но­сти и бле­стя­щим пере­вод­чи­ком Ф. А. Пет­ров­ским. С того вре­ме­ни про­шло чет­верть века и этот пере­вод стал биб­лио­гра­фи­че­ской ред­ко­стью. К тому же в изда­ние 1968 года по неза­ви­ся­щим от пере­вод­чи­ка при­чи­нам не вошли более 80 эпи­грамм. Теперь рус­ско­языч­ные люби­те­ли лите­ра­ту­ры полу­ча­ют воз­мож­ность позна­ко­мить­ся с дей­ст­ви­тель­но пол­ным Мар­ци­а­лом. Мы уве­ре­ны: эпи­грам­мы Мар­ци­а­ла най­дут живой отклик у совре­мен­но­го чита­те­ля; напи­сан­ные без мало­го две тыся­чи лет назад, они по-преж­не­му ост­ры и зло­бо­днев­ны.

ОТ РЕДАКЦИИ

Насто­я­щее изда­ние, вклю­чаю­щее все без исклю­че­ния эпи­грам­мы Мар­ци­а­ла, под­готов­ле­но при дея­тель­ном уча­стии док­то­ра фило­ло­ги­че­ских наук Миха­и­ла Лео­но­ви­ча Гас­па­ро­ва, кото­ро­му редак­ция выра­жа­ет глу­бо­кую при­зна­тель­ность. Извест­но, что для пред­ше­ст­ву­ю­ще­го изда­ния 1968 г. Федор Алек­сан­дро­вич Пет­ров­ский (1890—1978) под­гото­вил пол­ный пере­вод, из кото­ро­го цен­зу­ра исклю­чи­ла 88 сти­хотво­ре­ний, задер­жав к тому же пуб­ли­ка­цию на 30 лет. Часть эпи­грамм недав­но была напе­ча­та­на в при­ло­же­нии к ста­тье М. Л. Гас­па­ро­ва «Клас­си­че­ская фило­ло­гия и цен­зу­ра нра­вов» (Лите­ра­тур­ное обо­зре­ние. 1992 г. Спе­ци­аль­ный вып.: Эро­ти­ка в рус­ской лите­ра­ту­ре… С. 4—6). Ныне все «кра­моль­ные» сти­хи заня­ли свои над­ле­жа­щие места, и в рас­по­ря­же­ние чита­те­лей впер­вые посту­па­ет исчер­пы­ваю­щее наследие Мар­ци­а­ла.