Т. Моммзен

История Рима

Книга восьмая
Страны и народы от Цезаря до Диоклетиана

Моммзен Т. История Рима. Т. 5. Провинции от Цезаря до Диоклетиана.
Перевод с немецкого под общей редакцией Н. А. Машкина.
Издательство иностранной литературы, Москва, 1949.
Постраничная нумерация примечаний заменена на сквозную по главам.
Голубым цветом проставлена нумерация страниц по изд. 1995 г. (СПб., «Наука»—«Ювента»).

с.217 175

Глава VII

ЕВРОПЕЙСКАЯ ГРЕЦИЯ

Эллинизм и панэллинизм

Общее духовное развитие эллинов не соответствовало уровню политического развития их республик или, вернее, подобно тому как чересчур пышное цветение разрывает чашечку цветка, так и избыток духовных даров не дал возможности каждой греческой общине в отдельности достигнуть таких размеров и такой прочности, какие являлись непременным предварительным условием для развития общины в государство. Множество мелких обособленных городов-государств или их союзов должно было неминуемо либо погибнуть, либо подпасть под владычество варваров. Дальнейшее существование нации и ее развитие в окружении иноплеменных народов мог обеспечить только панэллинизм, достигавшийся тем договором, который царь Филипп Македонский, отец Александра, заключил в Коринфе с государствами Эллады. Формально это был союзный договор, но фактически он означал подчинение республик монархии, однако лишь по отношению к внешнему миру, поскольку неограниченное военное командование в борьбе против национального врага почти всеми городами греческого континента было возложено на македонского полководца, в других же отношениях за ними была сохранена свобода и автономия; в условиях того времени это было единственным способом осуществить панэллинизм; эта форма во многих отношениях определила будущее Греции. При Филиппе и Александре она была прочной, хотя эллинские идеалисты, как это бывает всегда, отказывались признать идеал после того как он воплотился в жизнь. Когда империя Александра распалась, то и самый панэллинизм и объединение греческих городов под гегемонией монархии отошли в прошлое, а греческие республики утратили свои последние духовные и материальные силы в многовековой бесцельной борьбе, в течение которой они то подпадали на некоторое время под владычество более могущественных монархий, то тщетно пытались использовать раздоры последних, чтобы вернуться к своему былому партикуляризму.

Эллада и Рим

Когда затем в борьбу между восточными монархиями, развивавшуюся до сих пор при приблизительно равных силах, вступила могущественная западная с.218 республика, причем вскоре оказалось, что своей мощью она превосходит каждое из участвовавших в этой борьбе греческих государств, то, лишь только она прочно заняла положение первенствующей державы, возобновилась и политика панэллинизма. В полном смысле слова ни македоняне, ни римляне не были эллинами.

Трагическим обстоятельством в развитии Греции явилось то, что аттическая морская держава была скорее мечтой, чем 176 реальностью, и что делу объединения не суждено было совершиться силами самой нации. Если в национальном отношении македоняне стояли к грекам ближе, чем римляне, то общественное устройство Рима в политическом отношении было гораздо ближе к греческому, нежели македонская наследственная монархия. Однако важнее всего было то, что эллинство сильнее и глубже влекло к себе римских граждан, нежели государственных людей Македонии, именно потому, что первые стояли от него дальше, чем вторые. Страстное желание внутренне усвоить себе эллинскую культуру, стать причастными к обычаям и просвещению, к искусству и науке Эллады, по примеру великого македонянина сделаться щитом и мечом эллинства на Востоке и продолжать распространять на этом Востоке не италийскую, но эллинскую цивилизацию — это желание проникает в жизнь Римской республики в последние ее столетия и империи в лучшую ее пору, проявляясь с такой силой и таким одушевлением, которые содержат в себе едва ли меньше трагического, нежели прежние, не достигавшие цели политические усилия эллинов. Ибо в обоих случаях стремление было направлено к недостижимому: греческий панэллинизм был недолговечен, панэллинизм римлян не имел полноты содержания. Тем не менее последний существенным образом определил политику как Римской республики, так и римских императоров. Как ни доказывали греки римлянам, в особенности в последнем столетии республики, что старания последних завоевать себе их любовь были напрасным трудом, ни старания, ни любовь римлян от этого ничуть не изменились.

Августовская амфиктиония

Европейские греки были объединены правительством Римской республики в одно наместничество, получившее свое название по главной стране — Македонии. Если в самом начале империи это наместничество в административном отношении было упразднено, то в то же время все, что носило греческое имя, было объединено в религиозном отношении, причем это объединение примкнуло к старинной дельфийской амфиктионии, созданной когда-то в целях божьего мира, но затем ставшей орудием злоупотреблений ради политических целей. При Римской республике были в основном восстановлены прежние принципы организации амфиктионии: Македония и Этолия, вошедшие в ее состав путем узурпации, были снова исключены, и амфиктиония опять стала охватывать не все, но бо́льшую часть народов Фессалии и собственно Греции. По инициативе Августа союз распространился на Эпир и Македонию с.219 и, таким образом, сделался по существу представителем эллинской страны в более широком смысле, соответствующем только этому времени. Привилегированное положение в этом союзе наряду с издревле священными Дельфами заняли два города: Афины и Никополь, первый — столица старой Греции, второй, согласно планам Августа, — столица новой императорской Греции¹. Эта новая амфиктиония имеет некоторое сходство с сеймом трех Галлий (стр. 92); 177 подобно тому как для этого сейма религиозным центром был алтарь императора в Лионе, для греческих провинций таким центром был храм пифийского Аполлона. Однако в то время как первый наряду с религиозной играл и чисто политическую роль, амфиктионы этой эпохи, кроме устройства собственно религиозных празднеств, заведовали только управлением дельфийским святилищем и распределением его все еще значительных доходов². Если в более позднее время ее глава приписывает себе «элладархию» (власть над Грецией), то это владычество является лишь номинальным³. Тем не менее официальные старания сохранить греческую национальность являются характерной чертой той линии поведения, которой придерживается в отношении к эллинам новая императорская власть, и свойственного с.220 последней филэллинизма, далеко превосходящего все, что проявила в этом отношении республика.

Провинция Ахайя

Одновременно с религиозным объединением Европейской Греции происходило административное расформирование греко-македонского наместничества Римской республики. Оно не было связано с распределением административных ведомств в империи между императором и сенатом, так как вся эта область, равно как и лежавшие перед ней придунайские земли, при первоначальном разделе была предоставлена сенату; столь же малое значение имели здесь соображения военного порядка, так как весь полуостров до самой фракийской границы всегда считался мирной внутренней областью, ибо ее защищали эти придунайские земли и гарнизоны на Дунае. Если Пелопоннес и аттико-беотийские области получили в то время собственного проконсула и были отделены от Македонии (что, быть может, замышлял осуществить еще Цезарь), то наряду с общей тенденцией не делать сенаторские наместничества слишком крупными при этом, вероятно, сыграло решающую роль желание отделить чисто эллинскую область от полуэллинской. Границей провинции Ахайи первоначально была гора Эта; даже после того, как к этой провинции была присоединена Этолия⁴, в ее состав никогда не входили области, лежащие за линией Ахелоя и Фермопил.

Греческие города под властью Римской республики

178 Эти порядки относятся ко всей стране в целом. Теперь мы рассмотрим положение, в какое были поставлены отдельные городские общины под римским владычеством.

Первоначальное намерение римлян присоединить к своему государству всю совокупность греческих городских общин тем же путем, каким были присоединены италийские общины, полностью осуществиться не могло вследствие сопротивления, которое встретили римляне, в особенности вследствие восстания Ахейского союза в 608 г. [146 г.] (II, 46) и перехода большинства греческих городов на с.221 сторону царя Митрадата в 666 г. [88 г.] (II, 270). Союзы городов, эта основа развития политического могущества как в Элладе, так и в Италии, первоначально дозволенные Римом, были затем распущены все без исключения, в том числе важнейший из них Пелопоннесский, или, как он сам себя называл, Ахейский, а отдельным городам было предписано самим привести в порядок свое общинное устройство. Далее, римское правительство установило известные общие нормы внутреннего устройства отдельных общин, причем на основе этой схемы они были реорганизованы в антидемократическом духе. Только в этих пределах за отдельными общинами была сохранена автономия, собственная магистратура и собственные суды; однако наряду с этим на грека распространялась по закону юрисдикция претора с его розгами и топором; по крайней мере, из-за каждого проступка, который можно было истолковать как восстание против господствующей державы, римский чиновник мог подвергнуть грека денежному штрафу, высылке или даже смертной казни⁵. Общины сами устанавливали у себя налоги; однако все они должны были вносить в Рим определенную, по-видимому, не очень крупную сумму. В городах не стояло гарнизонов, как это было когда-то в эпоху македонского владычества, так как расквартированные в Македонии отряды в случае нужды могли быть использованы и в Греции. Однако разрушение Фив не в такой степени пятнает память Александра, в какой римскую аристократию — уничтожение Коринфа, который был срыт до основания. Прочие мероприятия, как ни были они подчас ненавистны и возмутительны, особенно потому, что были навязаны чужеземным владычеством, все же в целом могут быть признаны необходимыми, а их действие во 179 многих случаях благотворным; они представляли собой неизбежный отказ от первоначальной, во многих отношениях весьма недальновидной римской политики постоянных извинений и поблажек по отношению к грекам. Но в расправе с Коринфом купеческий эгоизм оказался сильнее, нежели весь римский филэллинизм.

Получившие свободу общины под властью Римской республики

При всем том Рим никогда не забывал основную идею своей политики — включить греческие города в италийский городской союз. Подобно тому как Александр никогда не хотел подчинить себе Грецию так, как он подчинил Иллирию или Египет, его римские преемники тоже никогда не подчиняли себе Грецию полностью и уже в республиканскую эпоху с.222 существенно ослабили суровое право навязанной римлянам войны. Особенно последовательно проводилась эта политика в отношении Афин. С точки зрения римской политики ни одна греческая община не провинилась так тяжко перед Римом, как именно этот город. Поведение Афин во время Митрадатовой войны неминуемо повлекло бы за собой их полное разрушение, если бы это был какой-либо иной город. Но с филэллинской точки зрения Афины, без сомнения, были единственным, несравненным явлением во всем мире, и для просвещенных кругов за пределами Греции с ними связывались такие же симпатии и воспоминания, какие для наших образованных кругов связываются с Пфортой и Бонном⁶. Как и прежде, такие соображения получили в то время перевес. Афины никогда не подчинялись римскому наместнику, никогда не платили податей Риму, всегда имели с ним утвержденный обоюдной присягой союзный договор и лишь в чрезвычайном порядке, да и то во внешне добровольной форме, доставляли Риму военную помощь. Капитуляция Афин после осады их Суллой, правда, повлекла за собой некоторое изменение общинного устройства, однако союз был возобновлен и Афинам были возвращены все их внешние владения, даже остров Делос, который после перехода Афин на сторону Митрадата отделился от них и превратился в самостоятельную общину, а в наказание за свою верность Риму был подвергнут разграблению понтийским флотом⁷. Столь же осторожно, разумеется, тоже в значительной степени из-за ее великого исторического прошлого, римляне обращались со Спартой. Некоторые другие города из числа освобожденных общин, которые мы назовем впоследствии, занимали аналогичное положение уже во времена республики. Правда, подобные исключения встречались в каждой римской провинции, однако в греческих областях с самого начала именно оба виднейших города не были подданными Рима, и римское подданство распространялось только на второстепенные общины.

Союзы городов при республике

Положение подвластных Риму греческих городов также было облегчено уже в эпоху республики. Первоначально запрещенные союзы городов постепенно ожили снова, причем особенно быстро — 180 более мелкие и слабые, как, например, Беотийский союз⁸. По мере с.223 укрепления привычки к чужеземному господству исчезли оппозиционные тенденции, приведшие к упразднению этих союзов, а их тесная связь с заботливо хранимым традиционным культом должна была в дальнейшем пойти им на пользу, поскольку, как мы уже заметили, Римская республика восстановила и охраняла амфиктионию в ее первоначальных неполитических функциях. К концу республиканской эпохи правительство, по-видимому, даже позволило беотянам заключить общий союз с мелкими граничащими с ними на севере землями и с островом Эвбеей⁹. Заключительным мероприятием республиканской эпохи является искупительный акт за срытие Коринфа; это было делом величайшего из всех римлян и всех филэллинов диктатора Цезаря (III, 461), восстановившего Коринф, этот светоч Эллады, в форме самостоятельной общины римских граждан, новой «Юлиевой славы» (colonia Laus Iulia).

Ахайя при императорах

В таком положении застала Грецию новая императорская власть, которая пошла в своей политике именно этими путями.

Освобожденные от непосредственного вмешательства римской провинциальной администрации и от уплаты имперских налогов греческие общины, к которым во многих отношениях были приравнены колонии римских граждан, составляли самую значительную и лучшую часть провинции Ахайи. В Пелопоннесе такой общиной была Спарта с ее областью¹⁰, правда, уменьшенной, но все с.224 еще включавшей северную половину Лаконии; она, как и прежде, представляла собой противоположность Афинам как своими окаменевшими архаическими учреждениями, так и порядком и выправкой, которые продолжали соблюдаться хотя бы внешне. Далее, такое же положение занимали восемнадцать общин свободных лаконцев, составлявших южную половину Лаконской области, некогда 181 подвластных Спарте, но после войны против Набиса организованных Римом в качестве самостоятельного городского союза и, подобно Спарте, возведенных Августом в ранг свободных¹¹. Наконец в области ахеян к этой же категории, помимо Димы, в которой уже Помпей поселил в качестве колонистов пиратов, а в более позднее время Цезарь — римских жителей¹², относятся прежде всего Патры; этот город благодаря своему удобному для торговли положению из захудалого местечка был преобразован Августом — частью путем присоединения окружающих мелких населенных пунктов, частью путем поселения множества италийских ветеранов — в самый населенный и цветущий город полуострова, причем он был организован по типу колонии римских граждан, которой был подчинен также лежащий напротив на локрийском берегу Навпакт (по-итальянски Лепанто). На Истме Коринф, некогда пострадавший из-за своего выгодного положения, теперь, после своего восстановления, подобно Карфагену, быстро поднялся и сделался самым населенным городом Греции, имевшим величайшее промышленное значение; к тому же он стал постоянным местом пребывания римских властей. Подобно тому как коринфяне были первыми греками, допустившими римлян к Истмийским играм (I, 521) и тем самым признавшими их за своих земляков, так и теперь тот же Коринф, хотя и сделался римской колонией, ведал этим важным греческим национальным праздником. На материке к числу получивших свободу округов относились не только Афины с их областью, охватывавшей всю Аттику и многочисленные острова Эгейского моря, но также Танагра и Феспии, в то время являвшиеся крупнейшими городами Беотии, и, кроме того, Платеи; в Фокиде — Дельфы, Абы, равно как с.225 наиболее значительный из локрских городов — Амфисса¹³. Дело, начатое республикой, закончил Август, в главных чертах создавший обрисованный выше порядок, который в основном продолжал существовать и позже. Если подчиненных проконсулу общин в Греции было больше, чем свободных, и если, что представляется вероятным, они охватывали большее количество населения, то — вполне в духе свойственного римлянам филэллинизма — именно получившие свободу города Греции были наиболее значительными либо по своему 182 экономическому положению, либо по своим великим историческим воспоминаниям¹⁴.

Освобождение Греции Нероном

Дальше, чем Август, в этом направлении пошел последний император династии Клавдиев, бездарный поэт и потому, конечно, убежденный поклонник греков. В благодарность за ту оценку, которую нашли его художественные достижения в отечестве муз, Нерон, как некогда Фламинин (I, 676), и также на Истмийских играх в Коринфе, объявил всех греков свободными от власти Рима, не подлежащими обложению налогами и, подобно италикам, не подчиненными никакому наместнику. Немедленно по всей Греции начались движения, которые могли бы превратиться в гражданские войны, если бы эти люди были способны на нечто большее, чем простая драка; и спустя несколько месяцев Веспасиан снова восстановил провинциальное устройство в его прежнем виде¹⁵, сухо заметив, что греки разучились быть свободными.

Права освобожденных городов

с.226 Правовое положение свободных общин в основном осталось таким же, каким оно было при республике. В делах, не касавшихся римских граждан, эти общины полностью сохранили верховную судебную власть; однако общие постановления об апелляции, с одной стороны, к императору, а с другой — к лицам сенатского управления, по-видимому, распространялись и на свободные города¹⁶. Прежде всего за ними было полностью оставлено самоопределение и самоуправление. Так, например, Афины в эпоху империи чеканили монеты без изображения императора, которое в начале империи очень часто отсутствует и на спартанских монетах. В Афинах сохранился прежний счет на драхмы и оболы; правда, местная аттическая драхма этого времени являлась, конечно, лишь разменной монетой и находилась в обращении в качестве обола — части имперской аттической драхмы или римского денария. Такого рода государствам¹⁷ было даже официально предоставлено отдельными договорами право объявлять войну и заключать мир. 183 Сохранилось множество порядков, совершенно противоречивших принципам италийского общинного строя, как, например, ежегодная смена членов городского совета и получаемые ими и присяжными суточные, которые еще в эпоху империи выплачивались, по крайней мере, в Родосе. Само собой разумеется, что, несмотря на это, римское правительство оказывало решающее влияние на устройство свободных общин. Так, например, афинское государственное устройство либо в конце республики, либо при Цезаре или Августе было преобразовано так, что право предлагать гражданам законопроекты, принадлежавшее ранее каждому гражданину, было предоставлено только определенным должностным лицам, как это было принято по римскому праву, а из большого количества лишь номинально фигурировавших должностных лиц только одному, а именно стратегу, было вверено руководство государственными делами. В том же духе, вероятно, был проведен в дальнейшем еще ряд различных реформ, результаты которых мы замечаем повсюду как в подчиненной Риму, так и в независимой Греции, хотя ни времени реформы, ни повода к ее проведению определить невозможно. Таким-то образом, наверное, в этой провинции также было если не упразднено, то ограничено право убежища или, вернее, связанные с ним беззакония, поскольку сохранившиеся от эпохи анархии убежища превратились теперь в охраняемые с.227 благочестием притоны злостных банкротов и преступников. По-видимому, лишь в начале империи римское правительство упразднило так называемую проксению; первоначально это было целесообразное учреждение, напоминающее современные иностранные консульства, однако вследствие предоставляемого им дарования полных гражданских прав, а нередко и привилегии свободы от податей, в особенности же вследствие чрезвычайно широкого распространения, которое оно получило, право проксении сделалось неудобным в политическом отношении; оно было заменено не имевшим никакого отношения к налогам бессодержательным городским патронатом по италийскому образцу. Наконец, пользуясь своими суверенными правами в отношении этих зависимых республик и вассальных князей, римское правительство всегда считало себя вправе в случае злоупотреблений отменить свободное устройство и передать город под управление римских властей и действительно применяло это право. Однако отчасти благодаря присяге, скреплявшей договоры с этими номинально союзными государствами, отчасти вследствие фактического бессилия последних эти договоры оказывались гораздо устойчивее, нежели договоры с князьями и клиентами Рима.

Съезды греческих городов

Если за получившими свободу общинами Ахайи было в эпоху империи сохранено их прежнее правовое положение, то тем общинам этой провинции, которым не была предоставлена свобода, Август дал новое и более выгодное правовое положение. Сделав общим центром для европейских греков реорганизованную дельфийскую амфиктионию, он разрешил всем состоявшим под римским управлением городам провинции Ахайи организоваться в общий союз и ежегодно собираться на собрания в Аргосе, самом значительном городе несвободной Греции¹⁸. Благодаря этой мере не только был 184 восстановлен распущенный после ахейской войны Ахейский союз, но к нему было присоединено и упомянутое с.228 выше (стр. 222) расширенное объединение беотян. Вероятно, границы провинции Ахайи были установлены именно в результате соединения этих двух областей. Новый союз ахеян, беотян, локров, фокидцев, дорян и эвбейцев¹⁹, или, как его обычно называют по имени провинции, Ахейский союз, имел, по-видимому, не бо́льшие и не меньшие права, нежели прочие провинциальные сеймы империи. Вероятно, при этом предусматривался известный контроль со стороны римских чиновников, и потому из союза были исключены не подчиненные проконсулу города, как Афины и Спарта. В то же время деятельность этого собрания, как и всех подобных ему, вероятно, была сосредоточена вокруг общего религиозного культа, охватывающего всю страну. Но если в остальных провинциях этот местный культ по большей части был связан с Римом, то ахейский сейм сделался скорее фокусом эллинизма, да иначе, пожалуй, не могло и быть. Уже при императорах Юлиевой династии он считал себя настоящим представителем греческой нации и давал возглавлявшему его лицу имя элладарха, а своих членов называл даже панэллинами²⁰. Таким образом, это 185 собрание отошло от своей провинциальной основы, и его скромные административные функции отступили на задний план.

Панэллений Адриана в Афинах

с.229 Итак, эти панэллины именовали себя так не по праву, и правительство их только терпело. Но Адриан, который создал новые Афины, создал и новую Элладу. В его правление представителям всех, как автономных, так и неавтономных, городов провинции Ахайи было разрешено создать в Афинах союз объединенной Греции — Панэллений²¹. Так было создано национальное объединение, о котором греки так часто мечтали в лучшие времена своей истории, но которого они не достигли, и то, чего желала Эллада в своей юности, она получила теперь, в старости, из щедрых рук императора. Конечно, новый Панэллений не получил политических прав; однако он не испытывал недостатка во всем том, что могли дать благоволение и золото императора. В Афинах был воздвигнут храм нового Зевса Панэлления и в связи с этим были учреждены блестящие народные празднества и игры, устройство которых было возложено на коллегию панэллинов, притом в первую очередь на жреца Адриана как живого бога-учредителя. Одним из обрядов, которые ежегодно выполнялись этой коллегией, было жертвоприношение Зевсу-Освободителю, совершаемое в Платеях в годовщину Платейской битвы, 4-го боэдромия, в память эллинов, павших здесь в борьбе против персов, что характеризует тенденцию этого учреждения²². Еще явственнее выступает эта тенденция в том, что находящимся вне Эллады греческим городам, которые считаются достойными принадлежать к греческой нации, собрание в Афинах выдает дипломы на право приобщения их к эллинскому гражданству²³.

Упадок Эллады

с.230 186 Во всей обширной римской державе в наследие императорской власти достались опустошения, причиненные предшествующей двадцатилетней гражданской войной, губительные последствия которой во многих местах так никогда и не удалось загладить; но ни одна область не пострадала от гражданской войны так сильно, как греческий полуостров. Судьбе было угодно, чтобы три великих решающих сражения этой эпохи: Фарсал, Филиппы и Акциум — были даны на территории Греции или у ее берегов; а в результате предшествовавших этим сражениям военных операций обеих сторон именно здесь погибло наибольшее количество людей и были причинены наибольшие разрушения. Еще Плутарху его прадед рассказывал, как офицеры Антония заставили граждан Херонеи, у которых уже не было ни рабов, ни вьючных животных, тащить на собственных спинах хлеб в ближайшую гавань, чтобы погрузить его для снабжения армии, и как вслед за тем, перед самой отправкой второго транспорта, пришла радостная весть об избавлении — сообщение о битве при Акциуме. После этой победы Цезарь прежде всего распределил попавшие в его руки хлебные запасы неприятеля среди голодающего населения Греции. Это тягчайшее бремя страданий усугублялось тем, что население почти полностью утратило силу сопротивления.

Убыль населения в Греции

Уже более чем за 100 лет до битвы при Акциуме Полибий отметил, что в то время повсюду в Греции браки стали бесплодны и население стало сильно сокращаться, хотя стране не приходилось переживать ни моровых язв, ни тяжких войн. Но когда в ужасающих размерах появились эти бедствия, Греция на все последующие времена превратилась в пустыню. Во всей Римской империи, говорит Плутарх, вследствие опустошительных войн население сократилось, всего же более в Греции, которая теперь не в состоянии выставить из лучших кругов гражданства 3 тыс. гоплитов, с которыми некогда сражалась при Платеях самая маленькая из греческих областей Мегара²⁴. Цезарь и Август пытались уменьшить это страшное и для правительства бедствие посредством отправки в Грецию колонистов; в самом деле, оба наиболее цветущих города Греции с.231 являются такими колониями. Однако последующие правительства не повторяли таких переселений. Фоном для прелестной крестьянской идиллии Диона из Прусы служит запустелый город, в котором много домов заброшено, скот пасется у зданий городского совета и городского архива, две трети городской земли лежат без обработки; сообщая все это как собственные наблюдения и переживания, рассказчик дает точное изображение того, что происходит во множестве маленьких греческих захолустных городов в эпоху Траяна. «Фивы в Беотии, — говорит современник Августа Страбон, — в настоящее время едва заслуживают названия большой деревни, и, за исключением Танагры и Феспий, то же самое относится ко всем 187 беотийским городам». Но наряду с убылью населения вырождался и физический тип людей. Красивые женщины еще встречаются, говорит один из самых тонких наблюдателей конца I в., но красивых мужчин уже нет; победители на Олимпийских играх в последний период, по сравнению с прежними, низкорослы и лишены благородства, — отчасти, правда, по вине изобразивших их художников, но главным образом потому, что они и в самом деле были такими. Физическое воспитание молодежи в этой обетованной земле эфебов и атлетов культивировалось в такой степени, словно целью общинного строя было сделать из мальчиков гимнастов, а из мужчин — боксеров; но если ни в одной другой провинции не было такого количества искусных борцов, то ни одна другая провинция не выставляла так мало солдат для имперской армии. Даже из афинского обучения юношества, которое прежде включало метание копья, стрельбу из лука, обслуживание метательных орудий, военные прогулки и разбивку лагеря, теперь исчезают все эти боевые игры. При военном наборе греческие города империи почти вовсе не принимаются в расчет — оттого ли, что поставляемые ими рекруты являются физически негодными, или оттого, что они казались в армии опасным элементом; когда Север Антонин, эта карикатура на Александра Великого, для борьбы против персов пополнил римскую армию несколькими лохами спартиатов, — это было лишь императорской причудой²⁵. Поскольку вообще принимались какие-то меры для поддержания порядка и безопасности, они, должно быть, исходили от отдельных общин, так как римских войск в провинции не было; например, Афины держали гарнизон на о. Делосе, в Акрополе также, вероятно, стоял военный отряд²⁶. Во время кризисов III в. ополчения Элатеи (стр. 209) и Афин (стр. 212) храбро отразили костобоков и готов, и внуки с.232 марафонских победителей, более достойным образом, нежели внуки бойцов при Фермопилах, участвовавшие в персидской войне Каракаллы, в готской войне в последний раз вписали свои имена в летопись древней истории. Но если подобные события не позволяют признать греков этой эпохи просто опустившимся сбродом, то все же упадок населения как в количественном отношении, так и в отношении его физических и духовных сил непрерывно продолжался и в лучшую эпоху империи, пока начавшиеся в конце II в. эпидемии моровой язвы, жестоко опустошавшие эти области, вторжения разбойников на суше и на море, от которых больше всего страдало восточное побережье, наконец, крах имперского правительства при Галлиене не превратили хронические страдания Греции в острую катастрофу.

Настроения в Греции

Упадок Эллады и вызванные им настроения лучших людей в потрясающей форме раскрываются перед нами в речи, с которой один из таких людей, вифинец Дион, обратился к родосцам в эпоху Веспасиана. Родосцы не без основания считались лучшими представителями эллинов. Ни в одном городе не проявлялось столько забот о беднейшем населении, и эти заботы обычно не носили характера милостыни, но проявлялись в предоставлении неимущим 188 работы. Когда после великой гражданской войны Август объявил на Востоке недействительными иски по частным долгам, только родосцы отказались от этой опасной льготы. Если великая эпоха родосской торговли и миновала, то все же на Родосе еще существовало много цветущих торговых предприятий и богатых домов²⁷. Однако и здесь завелось много непорядков, и философ требует их устранения, не столько, как он говорит, ради родосцев, сколько ради всех эллинов. «Некогда честь Эллады поддерживали многие, и многие увеличивали ее славу: вы, афиняне, лакедемоняне, Фивы, некоторое время Коринф, в далеком прошлом — Аргос. Теперь же все прочие города превратились в ничто; ибо некоторые пришли в полный упадок и погибли, а как ведут себя другие, вам известно: они потеряли свою честь и сами погубили свою славу. Остались только вы; только вы еще что-то представляете собой и не находитесь в полном презрении; ибо если бы и вы поступали, как прочие, все эллины уже давно пали бы ниже фригийцев и фракийцев. Если бы какой-либо великий и богатый род был представлен всего одним человеком, то этот последний, с.233 провинившись в чем-либо, обесчестил бы всех своих предков; так и вы теперь стоите в Элладе. Не думайте, что вы просто первые среди эллинов; вы — единственные. При взгляде на тех жалких срамников великие деяния минувших дней кажутся просто непостижимыми. Камни и развалины городов больше говорят о гордости и величии Эллады, нежели эти потомки, недостойные иметь своими предками даже мизийцев. Участь тех городов, которые лежат в развалинах, завиднее участи этих обитаемых городов, ибо они оставили по себе добрую память и их заслуженная слава не запятнана, — ведь лучше сжечь труп, нежели оставить его разлагаться».

Добрые старые нравы

Мы не оскорбим эти высокие чувства ученого, который сравнивал жалкую действительность с великим прошлым, причем неизбежно смотрел на первую с отвращением, а второе видел сквозь все преобразующую призму времени, если укажем на то, что добрые старые эллинские нравы все еще во многом сохранились как тогда, так и много времени спустя не на одном Родосе.

Несмотря на всю постепенно выработавшуюся в них гибкость и на всю унизительность их паразитического существования, эллины того времени не утратили своей внутренней независимости и присущего им чувства собственного достоинства, вполне понятного для нации, все еще стоявшей во главе всего культурного мира. Римляне заимствовали богов у древних эллинов и административные формы — у александрийцев; они старались овладеть греческим языком и эллинизировать стиль и строй собственного языка. Ничего подобного мы не находим у греков даже в эпоху империи. Национальные божества Италии, как, например, Сильван и лары, не нашли себе почитателей в Греции, и ни одна греческая городская община никогда не помышляла о том, чтобы ввести у себя римское политическое устройство, которое их же Полибий провозгласил лучшим в мире. 189 Поскольку знание латинского языка являлось непременным условием как для высшей, так и для низшей должностной карьеры, избиравшие эту карьеру греки усваивали этот язык; ибо, хотя фактически только императору Клавдию пришло в голову лишить права римского гражданства греков, не понимавших по-латыни, все же реализовать связанные с римским гражданством права и обязанности могли лишь те, кто владел имперским языком. Однако вне сферы общественной жизни в Греции никогда не изучали латинский язык так, как в Риме — греческий. Плутарх, который в своей литературной деятельности как бы объединял обе половины империи и чьи параллельные жизнеописания знаменитых людей Греции и Рима были обязаны своей популярностью и своим воздействием на публику именно такому сопоставлению, Плутарх понимал по-латыни немногим больше, чем Дидро по-русски, и, во всяком случае, по собственному признанию, не владел этим языком свободно; действительно, писатели, в совершенстве знавшие латинский язык, были либо чиновниками, как, например, с.234 Аппиан и Дион Кассий, либо людьми нейтральными, как царь Юба. В самом деле, внутренняя жизнь Греции претерпела гораздо меньшие перемены, нежели ее внешнее положение. Управление Афин было весьма скверным, но ведь и в эпоху величия Афин оно далеко не могло считаться образцовым. «В Греции, — говорит Плутарх, — тот же народный дух, те же беспокойные нравы, то же соединение серьезности с весельем, то же обаяние и язвительность, как и в былые времена». Однако даже в эту эпоху в жизни греческого народа еще заметны отдельные черты, достойные исторической роли Греции, как колыбели цивилизации. Гладиаторские игры, которые из Италии распространились по всей империи вплоть до Малой Азии и Сирии, появились в Греции позднее, чем в какой-либо другой стране. Долгое время они были приняты только в полуиталийском Коринфе, и когда афиняне, не желавшие отставать от этого города, ввели их у себя, не внемля предостережениям одного из своих лучших граждан, который спрашивал их, не лучше ли было бы поставить алтарь богу милосердия, — тогда многие из благороднейших граждан с возмущением отвернулись от опозорившего себя города. Ни в одной стране античного мира с рабами не обращались так гуманно, как в Греции. Не право, но обычай запрещал греку продавать своих рабов владельцу негреку, благодаря чему из этой страны была изгнана работорговля в собственном смысле слова. В эпоху империи мы только здесь находим обычай во время пиршеств граждан и раздач им оливкового масла оделять также несвободных людей²⁸. Только здесь несвободный человек, как Эпиктет при Траяне, живший в более чем скромных условиях в эпирском Никополе, мог общаться с высокопоставленными лицами сенаторского сословия так же, как Сократ некогда общался с Критием и Алкивиадом, причем они слушали его устные поучения, как ученики слушают наставника, записывали и опубликовывали его беседы. Смягчение рабства, декретированное императорским правом, по существу, объясняется 190 влиянием греческих воззрений, например у императора Марка Аврелия, в глазах которого только что упомянутый никопольский раб был учителем и образцом для подражания. Автор одного из сохранившихся у Лукиана диалогов с непередаваемым остроумием изображает отношение прекрасно образованного, скромно живущего афинского гражданина к знатным и богатым заезжим иностранцам, образование которых сомнительно, зато грубость часто несомненна; он изображает, как богатого иностранца отучают с.235 являться в общественные бани с целой армией слуг, словно в Афинах иначе нельзя быть спокойным за свою жизнь и словно в стране идет война; он изображает также, как его отучают ходить по улицам в пурпуре, причем его любезно спрашивают, не надел ли он костюм своей маменьки. Автор диалога проводит параллель между жизнью в Риме и в Афинах: там — скука на пирах и еще бо́льшая скука в публичных домах, стеснительный комфорт бесчисленной прислуги и домашней роскоши, несносное распутство, муки честолюбия — все через край; сплошное беспокойство, пестрота и хлопоты столичной жизни; здесь — прелесть скромного существования, свободные речи в дружеском кругу, досуг для духовных наслаждений, возможность мирной и радостной жизни. «Как мог ты, — спрашивает в Риме один грек другого, — покинуть солнечный свет, Элладу, с ее счастьем и свободой, и променять их на эту суету?» Таково мнение всех возвышенных и благородных умов той эпохи; именно лучшие представители Эллады не хотели бы поменяться своим положением с римлянами. Во всей литературе эпохи империи едва ли найдется второе столь же очаровательное произведение, как уже упомянутая выше эвбейская идиллия Диона: она рисует жизнь двух семей охотников в уединенном лесу; все их имущество состоит из восьми коз, безрогой коровы и отличной телки, четырех серпов и трех охотничьих копий; им неизвестны ни деньги, ни подати; затем они попадают в бурное народное собрание города, но в конце концов их отпускают с миром, и они возвращаются к своей мирной радостной жизни.

Плутарх

Настоящим олицетворением этого просветленного поэтического понимания жизни является Плутарх из Херонеи, один из самых обаятельных и начитанных и в то же время один из самых популярных писателей древности. Его родиной был маленький беотийский провинциальный город; он происходил из состоятельной семьи и получил полное эллинское образование сначала у себя дома, затем в Афинах и Александрии; благодаря своим занятиям и разнообразным знакомствам, а также путешествиям по Италии, он хорошо познакомился с римской жизнью. Он не пожелал, по обычаю даровитых греков, поступить на государственную службу или избрать профессорскую карьеру и остался верен своей родине, наслаждаясь вместе со своей любимой женой и детьми в кругу друзей мирной домашней жизнью в прекраснейшем смысле слова, довольствуясь должностями и почестями, которые могла ему предложить его родная Беотия, и пользуясь своим скромным наследственным состоянием. В этом гражданине Херонеи мы видим образец истинного эллина в противоположность всем лишь эллинизированным людям; эллинизм такого рода был невозможен ни в Смирне, ни в Антиохии — он так же сросся с почвой Эллады, как мед Гимета. Есть много более сильных талантов и более глубоких натур, но едва ли найдется другой писатель, который умел бы с таким изумительным чувством с.236 меры и с такой ясностью духа подчиняться необходимости и в своих 191 произведениях запечатлеть свойственный ему душевный мир и спокойное счастье жизни.

Недостатки провинциального управления

В области общественной жизни самодовлеющий эллинизм не мог проявиться с такой чистотой и красотой, как в жизни тихого городка, которой история не интересуется и которая сама, к счастью, не нуждается в том, чтобы быть отмеченной историей. Если мы обратимся к общественным отношениям, то нам придется рассказывать больше о непорядках, чем о порядках как римского управления, так и греческой автономии. Со стороны первого не было недостатка в доброй воле, поскольку римский филэллинизм гораздо решительнее проявляется в эпоху империи, нежели в эпоху республики. Он царит во всем — как в серьезных вопросах, так и в мелочах, в продолжающейся эллинизации восточных провинций и в признании греческого языка вторым официальным языком империи, равно как в вежливых формах, которые употребляет римское правительство при сношениях даже с самой маленькой греческой общиной и которых оно в этих случаях требует также от своих администраторов²⁹. Императоры не скупились на дары и постройки для этой провинции; и хотя бо́льшая часть этих благодеяний предназначалась для Афин, Адриан все же соорудил большой водопровод для Коринфа, а Пий выстроил лечебницу в Эпидавре. Однако несмотря на предупредительное отношение имперского правительства ко всем грекам вообще и особое благоволение, которое оно оказывало Элладе в собственном смысле слова, ввиду того что последняя являлась в глазах римлян до некоторой степени такой же родной страной, как Италия, это не принесло благотворных результатов ни правительству, ни самой стране. Ежегодная смена высших чиновников и слабый контроль со стороны центра привели к тому, что единообразное управление было для всех сенатских провинций, поскольку на них распространялось управление наместников, скорее бременем, нежели благом; для Греции же при ее малых размерах и бедности это было двойной тяжестью. Еще при Августе эти непорядки сказывались так сильно, с.237 что по одному из первых правительственных актов его преемника как Греция, так и Македония перешли в собственное управление императора³⁰, первоначально якобы временно, фактически же на весь срок его правления. Император Клавдий поступил не очень мудро, но зато в полном соответствии с существующими законами, восстановив после своего 192 прихода к власти прежнее положение. С этих пор оно оставалось в силе, и Ахайя управлялась не назначаемыми сверху, но избираемыми по жребию чиновниками, пока эта административная форма вообще не вышла из употребления.

Непорядки в управлении свободными городами

Однако гораздо хуже обстояло дело с изъятыми из компетенции наместника городскими общинами Греции. Намерение давать этим общинам льготы посредством освобождения их от налогов и воинской обязанности, а также посредством предоставления суверенному государству настолько широких прав, насколько это было вообще возможно, привело во множестве случаев к обратным результатам. Приходилось расплачиваться за внутреннюю фальшь этих учреждений. Правда, в тех общинах, которые пользовались меньшими привилегиями или имели лучшее управление, коммунальная автономия, быть может, и достигла своей цели; во всяком случае источники не говорят нам, что в Спарте, Коринфе, Патрах дела обстояли особенно плохо.

Управление Афин

Но Афины не были способны к самостоятельному управлению; в этот период они представляли отталкивающее зрелище опустившейся в финансовом и нравственном отношении общины, избалованной верховной властью. Между тем они должны были бы находиться в самом цветущем состоянии. Если афинянам не удалось объединить всю нацию под своей гегемонией, то все же ни в Греции, ни в Италии не было второго такого города, который полностью осуществил бы свое областное объединение. Ни один город античной древности не имел столь обширной собственной области, какой была для Афин Аттика, занимавшая площадь около 40 кв. миль, что в два раза превышает площадь о. Рюген. Но и вне Аттики за Афинами были оставлены их прежние владения как после Митрадатовой войны, по милости Суллы, так и после сражения при Фарсале, в котором они стояли на стороне Помпея, по милости Цезаря, который лишь задал им вопрос, сколько раз еще они намерены ввергать себя в погибель и затем спасаться благодаря славе своих предков. Афинам все еще принадлежали не только бывшая область Галиарта в Беотии (I, 724), но и о. Саламин у их с.238 собственного берега, древний исходный пункт их морского владычества, во Фракийском море — доходные острова Скирос, Лемнос и Имброс, а в Эгейском море — Делос. Правда, последний остров с конца Римской республики уже не был центром торговли с Востоком, после того как торговые пути переместились отсюда к портам западного берега Италии, что оказалось для афинян невозместимой потерей. Из дальнейших пожалований, которые они сумели выпросить у Антония, Август, политическими противниками которого они оказались, отобрал у них Эгину и Эретрию на Эвбее, но позволил им сохранить более мелкие острова Фракийского моря: Икос, Пепарет, Скиаф и Кеос, лежавший у мыса Суния, а Адриан дал им лучшую часть большого острова Кефаллении в Ионическом море. Лишь император Север, вообще не благоволивший к афинянам, отнял у них часть этих заморских владений. Далее, Адриан гарантировал афинянам поставку определенного количества хлеба за счет империи, и, даровав им эту привилегию, которая до сих пор была предоставлена исключительно столице империи, он как бы признал Афины одной из имперских метрополий. Адриан также распространил на Афины благодетельный институт алиментаций, которым Италия пользовалась со времени Траяна, а нужный для этого капитал, несомненно, был подарен афинянам из собственной казны императора. 193 Водопровод, подаренный им же своим любимым Афинам, был достроен лишь после его смерти императором Пием. К этому следует добавить стечение путешественников и учащихся и все возрастающее число благотворительных и общественнополезных учреждений, возникавших по милости римских магнатов и иностранных правителей. Тем не менее афинская община постоянно находилась в стесненных обстоятельствах. Право афинского гражданства, как и повсюду, приобреталось и давалось за взятки, причем в Афинах спекуляция велась в такой неприкрытой форме, что Август выступил с запретом этого злоупотребления. Время от времени афинский совет принимал решение продать тот или иной из своих островов, и не всегда находился какой-нибудь щедрый богач, подобный Юлию Никанору, который при Августе выкупил обратно для обанкротившихся афинян остров Саламин и за это получил от афинского совета почетный титул «нового Фемистокла»; а так как Никанор к тому же писал стихи, то попутно он получил также титул «нового Гомера», что дало повод для вполне заслуженных насмешек над ним и над благородными членами совета со стороны афинян. Великолепные здания, которые продолжали воздвигаться в Афинах, теперь строились исключительно иностранцами, между прочим, богатыми царями Антиохом Коммагенским и Иродом Иудейским, но прежде всего императором Адрианом. На Илисе он заложил целый город «Новые Афины» (Novae Athenae) и, помимо множества других зданий, между прочим, уже упомянутого нами Панэлления, этого чуда света, успешно докончил достройку начатого еще с.239 Пизистратом семь веков назад огромного здания Олимпейона с его частично уцелевшими до настоящего времени 120 колоннами — крупнейшими из всех, сохранившихся до наших дней. Сам же город не имел денег не только для восстановления стен своей гавани, которые теперь, правда, были не нужны, но даже для того, чтобы содержать в приличном состоянии самую гавань. В эпоху Августа Пирей представлял собой небольшую деревню из немногих домов, посещаемую только ради шедевров живописи в храмовых портиках. Торговля и промышленность в Афинах почти прекратились; для общины в целом и для отдельных граждан сохранился лишь один цветущий промысел — нищенство. Но дело не ограничивалось финансовой нуждой. Во всем мире царил мир, но его не было на улицах и площадях Афин. Еще при Августе в Афинах вспыхнуло восстание, принявшее такие размеры, что римскому правительству пришлось выступить против этого вольного города³¹, и если даже это событие стоит особняком, то волнения на улицах из-за цен на хлеб и по другим, менее значительным поводам были в Афинах обычным явлением. Вероятно, немногим лучше обстояло дело и в других вольных городах, о которых мы имеем меньше сведений. Едва ли можно было доверить столь неблагонадежным гражданам неограниченную уголовную юрисдикцию; тем не менее это право по закону принадлежало общинам, допущенным к международной федерации, каковы были Афины и Родос. Если в эпоху Августа афинский ареопаг отказался помиловать осужденного за подлог грека, несмотря на заступничество одного знатного римлянина, то в данном случае он, 194 наверное, имел на это право. Но когда при Тиберии кизикийцы посадили в тюрьму римских граждан, а родосцы при Клавдии даже распяли одного римского гражданина на кресте, это было уже формальным правонарушением, и при Августе фессалийцы поплатились за выходку такого рода своей автономией. Заносчивость и правонарушения вполне совместимы с бессилием, и нередко к ним прибегают именно зависимые и подчиненные. При всем уважении к великим воспоминаниям и скрепленным клятвой договорам эти свободные государства все же не могли не казаться каждому добросовестному правительству какой-то брешью в общем правовом порядке, точно так же как еще более освященное древностью принадлежавшее храмам право убежища.

Корректоры

В конце концов правительство вмешалось в дело и поставило хозяйственную жизнь вольных городов под верховный надзор назначаемых императором администраторов, которые вначале были охарактеризованы как чрезвычайные комиссары «для исправления (correctio) с.240 возникших в вольных городах непорядков»; поэтому впоследствии им было дано официальное название «корректоров». Самые ранние сведения об этой должности восходят ко времени Траяна: в качестве постоянных чиновников мы находим корректоров в Ахайе в III в. Ни в одной части Римской империи не появляются так рано эти функционирующие рядом с проконсулами и назначаемые императором чиновники и нигде так рано не становится постоянной должность корректора, как в наполовину состоящей из свободных государств Ахайе.

Культ великих воспоминаний

Вполне обоснованное, поддерживаемое отношением римского правительства и, пожалуй, в еще большей степени — римской публики гордое самосознание эллинов, укоренившееся в них сознание своего духовного превосходства над прочими народами порождали среди них культ прошлого, слагавшийся из глубокой приверженности к воспоминаниям о счастливых временах величия Греции и из причудливых попыток вернуть созревшую цивилизацию к ее отчасти очень примитивным началам.

Религия

К иноземным религиозным культам, если не считать уже раньше распространившегося здесь благодаря торговым сношениям почитания египетских божеств, главным образом Изиды, греки в собственно Элладе относились в высшей степени отрицательно; если это наблюдение всего менее относится к Коринфу, то ведь и сам этот город является наименее греческим из всех городов Эллады. Старую религию страны уже не охраняет больше неискренняя вера, от которой эта эпоха давно освободилась³²; но родной быт и память о прошлом Эллады были связаны преимущественно с религией, и потому греки настойчиво стремились сохранить эту религию, которая с течением времени, в значительной степени благодаря ученым толкованиям традиции, все более окостеневает и становится все архаичнее, превращаясь постепенно в предмет занятий ученых.

Родословные

Так же обстоит дело с культом родословных, в котором эллины того времени имели виртуозные достижения, оставив далеко позади себя самых гордых своей знатностью римлян. В Афинах род Эвмолпидов сыграл выдающуюся роль при реорганизации элевсинского 195 празднества при Марке Аврелии. Сын этого императора Коммод пожаловал право римского гражданства главе рода Кериков; из этого рода происходил храбрый и ученый афинянин, который, почти как Фукидид, сражался с готами и затем описал готскую войну (стр. 212). Современник Марка Аврелия профессор и консуляр Герод Аттик принадлежал к этому же роду, и воспевший его с.241 поэт в посвященной ему песни говорит, что высокородному афинянину, потомку Гермеса и Кекроповой дочери Герсы, весьма пристал красный башмак римского патриция, а его панегирист, писавший прозой, чествует его как Эакида и в то же время потомка Мильтиада и Кимона. Однако даже Афины в этом отношении были далеко превзойдены Спартой; неоднократно встречаются спартанцы, которые хвалятся своим происхождением от Диоскуров, от Геракла, Посейдона и тем, что их род на протяжении сорока с лишним поколений давал жрецов этим божественным предкам. Характерно, что этот повышенный интерес к своей знатности начинается главным образом лишь с конца II в.; наверное, и в Афинах и в Спарте составители этих родовых таблиц не отличались чрезмерной щепетильностью в критике оправдательных документов.

Язык: архаизм и варваризм

Та же тенденция наблюдается в отношении языка или, точнее, диалектов. В то время как разговорным языком в Элладе и прочих областях, население которых говорило по-гречески, был в эту эпоху так называемый общегреческий язык, выработавшийся в основном из аттического наречия, литературный язык этой эпохи стремится к устранению вкравшихся в речь ошибок и новшеств, причем нередко воскрешаются особенности различных диалектов, отличные от общепринятого разговорного языка, и в этой области, где это всего менее уместно, нарочитым образом воскрешается старый партикуляризм. На статуях, которые феспийцы поставили музам в Геликонской роще, были начертаны на хорошем беотийском языке имена «Ораниа»и «Талеа», между тем как относящиеся к ним эпиграммы, сочиненные одним поэтом с римским именем на хорошем ионийском языке, называли их «Урание» и «Талей», а неученые беотяне, если они их знали, называли их, как все прочие греки, «Урания» и «Талия». Особенно далеко зашли в этом отношении спартанцы, которые писали более ради тени Ликурга, нежели ради живших в то время Элиев и Аврелиев³³. Наряду с этим Эллада начинает утрачивать чистоту языка; в документах эпохи империи зачастую мирно уживаются рядом архаизмы и варваризмы. Население Афин, где всегда было много чужестранцев, с.242 никогда не отличалось безукоризненным языком³⁴, и хотя городские 196 официальные документы составлены на сравнительно чистом языке, тем не менее со времени Августа здесь также чувствуется широко распространяющаяся порча языка. Строгие грамматики этой эпохи составляли целые книги грамматических ошибок, замеченных у упомянутого нами выше прославленного ритора Герода Аттика и у прочих знаменитых школьных ораторов II в.³⁵, не говоря уже о мудреной вычурности и манерности их речи. Но настоящее одичание языка и письменности начинается в Афинах и во всей Греции, равно как и в Риме, лишь с правлением Септимия Севера³⁶.

Общественная карьера

Внутренний порок эллинской жизни заключался в ограниченности ее горизонта, не дававшего простора повышенным честолюбивым стремлениям; поэтому пышным цветом расцветала низкопробная и принижающая погоня за отличиями. В Элладе было немало местных семей, обладавших значительным богатством и влиянием³⁷.

В общем, страна была бедна, однако в ней имелись дома с крупными земельными владениями и искони упроченным богатством. Так, например, в Спарте дом Лахара в период от Августа по крайней мере до Адриана занимал положение, фактически не многим отличавшееся от княжеского. Самого Лахара Антоний велел с.243 казнить за вымогательство. Зато его сын Эврикл был одним из самых решительных сторонников Августа и одним из храбрейших капитанов в решительном морском сражении, когда он лично едва не захватил в плен побежденного полководца; среди прочих богатых даров он получил от победителя в свою личную собственность остров Киферу (Цериго). Позже он играл выдающуюся и не совсем благовидную роль не только в своем отечестве, где он долгое время занимал главенствующее положение, но также при дворах Иерусалима и Кесарии, чему немало содействовало уважение, которое жители Востока питали к нему как к спартанцу. В связи с этим он неоднократно привлекался к ответственности перед императорским судом и в конце концов был осужден и отправлен в изгнание; однако смерть своевременно избавила его от последствий судебного приговора. Его сын Лакон вступил во владение состоянием, а по существу к нему перешло до известной степени и политическое могущество отца, которым он пользовался, впрочем, 197 весьма осторожно. Аналогичное положение занимал в Афинах род часто упоминавшегося нами Герода. Этот род мы можем проследить по восходящей линии на протяжении четырех поколений до времени Цезаря. Дед нашего Герода по причине его особо выдающегося положения в Афинах был, как спартанец Эврикл, приговорен к конфискации имущества. Огромные латифундии, которыми владел внук на своей бедной родине, большие участки, отводимые для погребения его любимцев-мальчиков, вызвали неудовольствие даже у римских наместников. Вероятно, в большинстве областей Эллады существовали такого рода могущественные семьи, которые обычно вершили дела на провинциальном сейме, но обладали связями и влиянием и в самом Риме.

Карьера государственных чиновников

Однако, хотя для этих знатных греков вряд ли существовали правовые преграды, не допускавшие галла и александрийца, даже получивших римское гражданство, в имперский сенат (напротив, при императорах политическая и военная карьера, доступная италикам, была по закону открыта и эллинам), тем не менее эллины фактически стали поступать на государственную службу лишь в позднюю эпоху империи, притом редко; причина этого заключалась отчасти в том, что римское правительство ранней империи неохотно допускало к службе греков, так как они были иностранцами, отчасти же в том, что они сами отрицательно относились к связанному со вступлением на этот путь переселению в Рим и предпочитали быть первыми у себя на родине, нежели смешиваться с толпой римских сенаторов. Лишь правнук Лахара Герклан в эпоху Траяна, а из семьи Герода, вероятно, впервые его отец в эту же эпоху вступили в римский сенат³⁸.

с.244 Другая карьера, открывшаяся только в эпоху империи, — личная служба при императоре — в случае удачи давала богатство и влияние, и греки начали избирать ее раньше и охотнее, но так как большинство этих постов, притом самые важные, были связаны с офицерской службой, то и они в течение долгого времени, по-видимому, фактически замещались италиками, так что и здесь прямая дорога была для греков до известной степени закрыта. На второстепенных должностях при императорском дворе издавна было много греков, которые окольными путями часто входили в доверенность императора и приобретали влияние; однако обычно это были уроженцы эллинизированных областей, а не самой Эллады, не говоря уже о членах лучших эллинских домов. Законному честолюбию состоятельного молодого человека хорошего происхождения, если он был греком, в Римской империи было открыто лишь ограниченное поприще.

Муниципальное управление

У него оставалась родина; конечно, деятельность на родине ради общего блага являлась почетной обязанностью. Однако это были очень скромные обязанности и еще более скромный почет. «Перед вами, — говорит далее Дион в своей речи к родосцам, — стоит иная задача, чем перед вашими предками. Они могли развивать свою 198 деятельность во многих направлениях, могли стремиться к власти, помогать угнетенным, приобретать союзников, основывать города, вести войны и одерживать победы. Ничего подобного вы уже не можете делать. Вам остается лишь ведение домашнего хозяйства, управление городом, дарование почестей и отличий с вниманием и умеренностью, участие в городском совете и суде, служение богам и торжественные празднества — во всем этом вы можете отличаться перед другими городами. Отнюдь не является мелочью также полная достоинства осанка, тщательный уход за волосами и бородой, степенная поступь на улице, — так что даже иначе воспитанные чужестранцы отучаются у вас бегать, — приличествующая одежда, даже — хотя бы это показалось смешным — узкая пурпурная кайма, спокойное поведение в театре, умеренность в рукоплесканиях. Все это составляет славу вашего города, и именно в этом более, чем в ваших гаванях, стенах и доках, сказывается добрый старый эллинский обычай; и варвар, не знающий имени города, на основании этого узнаёт, что он находится в Греции, а не в Сирии или Киликии». Все это было верно. Но если теперь от гражданина уже не требовалось, чтобы он умирал за отечество, то вставал вопрос, стоило ли жить для этого отечества. У Плутарха имеется рассуждение о положении в его время греческих общинных должностных лиц, где он со свойственными ему беспристрастием и осторожностью исследует это положение. с.245 По-прежнему неразрешенной оставалась старая проблема — как хорошо управлять общественными делами, опираясь на большинство граждан, ненадежных, капризных, часто думающих более о собственной выгоде, чем об общем благе, или даже на очень многочисленный совет — афинский совет в эпоху империи насчитывал сначала 600, затем 500, позже 750 советников. Обязанностью дельного должностного лица является не допускать, чтобы «народ» причинял несправедливости отдельному гражданину, не допускать, чтобы он присваивал себе недозволенным образом частное имущество, чтобы он делил между отдельными гражданами общественное достояние; все эти задачи не становились легче от того, что у должностного лица не было для их разрешения иных средств, кроме разумных увещеваний и искусства демагога; ему рекомендуется не слишком скупиться в мелочах и, если во время какого-нибудь городского праздника поступает предложение об умеренной раздаче среди граждан, не портить из-за таких пустяков своих отношений с людьми. В остальном же положение совершенно изменилось, и правитель должен научиться приспосабливаться к существующим обстоятельствам. Прежде всего он должен каждую минуту помнить сам и напоминать своим согражданам о бессилии эллинов. Свобода общины должна простираться лишь до предела, дозволенного верховным властителем, — предоставление гражданам большей свободы было бы только злом. Надевая знаки отличия своей должности, Перикл сам напоминал себе, что он властвует над свободными и над греками. Теперь же магистрат должен был говорить себе, что он сам является подчиненным владыкой, что он правит городом, который подчиняется проконсулам и императорским прокураторам, что он может и смеет быть только органом правительства, что достаточно росчерка пера наместника, чтобы уничтожить любой из его декретов. Поэтому первой обязанностью хорошего должностного лица является завязать хорошие отношения с римлянами и, по возможности, приобрести связи с влиятельными лицами в самом Риме, дабы эти связи пошли на пользу его родине. 199 Правда, наш честный автор настойчиво предостерегает от сервилизма; в случае нужды магистрат должен мужественно выступать против дурного наместника, а высшим достижением в таких конфликтах является решительное заступничество за свою общину перед императором в Риме. Характерно, что Плутарх резко порицает тех греков, которые — совершенно также, как во времена Ахейского союза, — при каждой местной распре вызывают вмешательство римского наместника, и настойчиво советует лучше разрешать общественные дела внутри общины, нежели обращаться с апелляцией к римлянам и тем самым отдавать себя в руки не столько высшей администрации, сколько действующим при ней адвокатам. Все это разумно и патриотично, — так же разумно и патриотично, как была когда-то политика Полибия, на которую и делаются весьма определенные ссылки. В эту эпоху полного и всеобщего с.246 мира, когда нигде нет ни войны между греками, ни войны с варварами, когда гарнизоны в городах, заключение между городами мирных договоров и союзов отходят в область истории, был весьма уместным совет — предоставить разговоры о Марафоне и Платеях школьным учителям и не горячить такого рода громкими словами головы участников народных собраний, а вместо этого лучше скромно удовольствоваться свободной деятельностью в еще дозволенном узком кругу. Но мир принадлежит не рассудку, а страсти. Эллинский гражданин и теперь мог исполнять свой долг по отношению к родине; но для настоящего политического честолюбия, стремящегося к великим деяниям, для страсти какого-либо Перикла или Алкивиада в этой Элладе не было места нигде, за исключением, пожалуй, письменного стола; и на ничем не заполненном пространстве паразитически разрастались ядовитые травы, которые там, где подавляются высокие порывы, истачивают человеческую грудь и отравляют человеческое сердце.

Игры

Вследствие этого Эллада является также родиной низменной и пустой погони за отличиями, порока, который среди многих других тяжких пороков приходящей в упадок античной цивилизации был, быть может, самым общераспространенным и во всяком случае одним из самых пагубных. В этом отношении первое место занимали народные праздники с их конкуренцией из-за наград. Олимпийские состязания были когда-то красою юношески свежего эллинского народа; общий гимнастический праздник греческих племен и городов, а также сплетенный по приговору общеэллинского судьи венок из оливковых ветвей для лучшего бегуна в невинных и незатейливых формах выражали единство молодой нации. Однако в процессе политического развития эта утренняя заря скоро отошла в прошлое. Уже в эпоху Афинского морского союза и тем более в эпоху монархии Александра этот эллинский праздник становится анахронизмом, детской игрой, продолжаемой в зрелом возрасте. То, что обладатель оливкового венка казался, по крайней мере себе и своим согражданам, первым среди эллинской нации, было приблизительно такой же нелепостью, как если бы в Англии победителей на студенческих лодочных гонках поставили наравне с Питтом и Биконсфильдом. Эллинская нация эпохи колонизации и эллинизации нашла истинное выражение своего идеального единства и реальной раздробленности в этом сказочном царстве оливкового венка; в более позднее время реалистическая политика греческих правительств эпохи диадохов, естественно, обращала на него мало внимания. Но когда империя по-своему восприняла идею 200 панэллинизма и римляне вступили в права и обязанности эллинов, тогда Олимпия осталась — или сделалась — для римской Панэллады подходящим символом; недаром поэтому при Августе на Олимпийских играх впервые победителем вышел римлянин, при этом не кто иной, как пасынок с.247 Августа, будущий император Тиберий³⁹. Неблагородный союз, в который панэллинизм вступил с демоном игры, сделал из этих празднеств учреждение столь же мощное, сколь и вредное как для всех участников вообще, так в особенности для Эллады. Весь эллинский и подражающий эллинскому мир принимал в них участие, посылая на них своих граждан и заводя собственные игры по их образцу. Повсюду возникали такие же предназначенные для всего греческого мира празднества; и ревностное участие широких масс, общий интерес к отдельным участникам соревнования, гордость не только победителя, но и его сторонников и его родины почти заставляли забывать, из-за чего, собственно, шла борьба. Римское правительство не только предоставляло полную свободу этим гимнастическим и прочим состязаниям, но поощряло интерес к ним во всей империи; право торжественных проводов победителя в его родной город зависело в императорскую эпоху не от усмотрения соответствующего собрания граждан, но жаловалось отдельным институтам — организаторам игр — в силу императорской привилегии⁴⁰; в таком случае имперская казна принимала на свой счет также полагающуюся победителю ежегодную пенсию (σίτησις); фактически более крупные институты такого рода приравнивались прямо-таки к имперским учреждениям. Эти игры получили распространение как в самой империи, так и во всех провинциях; но центром всех состязаний и побед была собственно Греция; здесь на Алфее была их родина, здесь возникли древнейшие формы этих игр — Пифийские, Истмийские и Немейские игры, относящиеся еще к великой эпохе Эллады и возвеличенные ее классическими поэтами; Греция же была родиной ряда более новых пышных празднеств, каковы Эвриклейские игры, введенные при Августе уже упоминавшимся выше властителем Спарты, афинские Панафинеи и справляемые также в Афинах Панэллении, с императорской щедростью субсидировавшиеся Адрианом. Могло бы показаться странным, что эти гимнастические празднества, по-видимому, привлекали к себе с.248 внимание всей обширной империи; но нет ничего удивительного в том, что сами эллины в первую очередь одурманивались этим волшебным кубком и что мирное 201 прозябание их политической жизни, рекомендуемое им их лучшими людьми, самым плачевным образом расстраивалось всеми этими венками, статуями и привилегиями победителей.

Муниципальное честолюбие

Правда, таково было положение городских учреждений во всей империи, но особенно это было характерно для Эллады. Когда там еще существовали великие цели, возвышенное честолюбие, средоточием политической жизни в Элладе, как и в Риме, было соперничество из-за общинных должностей и общинных почестей, соперничество, которое наряду со многими ничтожными, смешными и вредными явлениями приводило также к прекраснейшим и благороднейшим результатам. Теперь зерно исчезло и осталась одна шелуха; в Фокидском Панопее дома стояли без крыш, и граждане жили в лачугах; тем не менее это был город, более того — государство, и панопейцы были неизменными участниками процессий фокидских общин. Городские должности и жречество, хвалебные декреты, возвещаемые через глашатаев, почетные места на общественных собраниях, пурпурные одежды и диадемы, почетные статуи во весь рост или на коне — все это в общественной жизни городов являлось предметом честолюбивых вожделений и объектом купли-продажи, и эта спекуляция получила в Греции еще более широкое распространение, нежели среди мелких князей нового времени с их титулами и орденами. И в этой области бывали случаи, когда награды выдавались за действительные заслуги и представляли собой форму проявления бескорыстной благодарности; однако, как правило, это были сделки купли-продажи или, как говорит Плутарх, нечто вроде сделок между куртизанкой и ее клиентами. Подобно тому как теперь щедрость частного лица доставляет ему в обычных случаях орден, а в чрезвычайных — дворянство, так тогда она доставляла жреческий пурпур и статую на городской площади. Однако политика фальсификации такого рода почестей не осталась для государства безнаказанной. Современность далеко отстает от древнего мира в отношении массового характера подобных официальных актов и примитивности их форм. Это вполне естественно, так как недостаточно ограниченная идеей государства мнимо автономная община беспрепятственно распоряжалась в этой области, а издающими постановления властями сплошь и рядом являлись граждане и советы мелких городов. Результаты были губительны для обеих сторон: при раздаче общинных должностей основное внимание уделялось не годности искателей, а их платежеспособности; угощения и раздачи не делали получателей богаче, а дарителя они часто разоряли. Эта ненормальная система во многом способствовала распространению праздности и имущественному захуданию лучших семейств. Приобретение должностей путем лести и прочих неблаговидных с.249 приемов было в то время так широко распространено, что это тяжело отражалось и на экономической жизни общин. Правда, почести, воздаваемые общинами отдельным благодетелям, большей частью соразмерялись с заслугами последних в соответствии с тем же разумным принципом справедливости, которым руководствуются и в наше время при распределении подобных декоративных отличий; а где этого не было, там благодетель сам часто оказывался готовым, например, оплатить из своих собственных средств сооружение декретированной ему статуи. Однако иначе обстояло дело с почестями, которые общины оказывали знатным иностранцам и в особенности наместникам, а также самому императору и членам императорского дома. В соответствии с духом эпохи императорский двор и римские сенаторские круги придавали 202 очень большое значение — правда, меньшее, чем честолюбцы мелких городов, — всевозможным изъявлениям преданности, даже бессодержательным и имевшим чисто официальный характер; само собой разумеется, почести и изъявления преданности с течением времени все усиливались благодаря присущей им способности терять свой эффект, а также пропорционально возрастающему ничтожеству правителей или причастных к правлению лиц. Понятно, что в этом отношении предложение всегда превышало спрос и те, кто по достоинству оценивал эти почести, были вынуждены отклонять их, чтобы избавиться от них; это и происходило в отдельных случаях⁴¹, но, как правило, по-видимому, редко. Тиберию можно, пожалуй, поставить в заслугу то обстоятельство, что в его честь было воздвигнуто сравнительно небольшое количество статуй. Для хозяйства городских общин всех провинций подлинным и все растущим бедствием были расходы на сооружение почетных монументов, часто представлявших собой нечто гораздо более значительное, нежели простая статуя, а также расходы на снаряжение почетных депутаций⁴². Но пропорционально своим слабым возможностям ни одна провинция не тратила без всякой пользы таких огромных сумм, как Эллада, родина почестей, воздаваемых победителям на играх и выдающимся членам общин, — страна, не имевшая в эту эпоху равных себе в отношении унизительного низкопоклонства и изъявлений верноподданнических чувств.

Торговля и торговые сношения

с.250 Едва ли нужно распространяться о том, что хозяйственное положение Греции было незавидным. Страна в целом не отличается плодородием, ее пахотная площадь невелика, виноделие на материке не имеет большого значения, более распространено разведение оливы. Так как залежи знаменитого мрамора — блестящего белого в Аттике и зеленого в Каристе — и бо́льшая часть прочих залежей представляли государственную собственность Рима, то от их эксплуатации силами императорских рабов для населения было мало пользы. Самой развитой в промышленном отношении из всех греческих областей была Ахайя, где держалось издавна распространенное там производство шерстяных материй и в густонаселенном городе Патрах многочисленные прядильные мастерские вырабатывали из тонкого элидского льна платья и головные сетки. Искусство и художественное ремесло по-прежнему сосредоточивались преимущественно в руках греков. И из всей массы использованного в эпоху империи мрамора, в особенности пентелийского, немалая часть была обработана на месте. Однако и искусством и художественным ремеслом греки занимались главным образом вне своего отечества; в эту эпоху почти ничего не слышно об экспорте греческих художественных изделий, ранее имевшем столь широкое распространение. Самые оживленные торговые сношения имел город двух морей 203 Коринф, — по словам одного оратора, общая метрополия всех эллинов, вечно наводненная чужестранцами. В римских колониях Коринфе и Патрах, а также в Афинах, постоянно переполненных людьми, приехавшими посмотреть или поучиться, сосредоточивались крупнейшие банковские операции провинции, которые в эпоху империи, как и раньше в эпоху республики, большей частью находились в руках проживавших там италиков. В городах меньшего значения, как Аргос, Элида, Мантинея в Пелопоннесе, проживающие там римские купцы образовывали свои товарищества. Вообще же торговля и деловые сношения в провинции Ахайе находились в упадке с тех пор, как Родос и Делос перестали быть складочными пунктами для транзитной торговли между Азией и Европой и центры этой торговли переместились в Италию. Морские грабежи были прекращены, сухопутные дороги также стали сравнительно безопасными⁴³; однако это еще не с.251 означало, что вернулось доброе старое время. Мы уже упоминали о запустении Пирея; было целым событием, если туда по ошибке попадал какой-нибудь большой египетский корабль с хлебом. Гавань Аргоса^[2], Навплия, после Патр самый крупный прибрежный город Пелопоннеса, находилась в таком же запустении⁴⁴.

Дороги

В сфере дорожного строительства в этой провинции в эпоху империи также почти ничего не было сделано; римские милевые камни найдены только в самой непосредственной близости от Патр и Афин, да и то они были поставлены при императорах конца III и IV в.: очевидно, прежние правительства отказались от восстановления в этой провинции путей сообщения. Только Адриан позаботился по крайней мере о том, чтобы посредством мощных выдвинутых в море плотин превратить в проезжую дорогу чрезвычайно важный, хотя и короткий, путь между Коринфом и Мегарой через труднейший проход по Скиронским скалам.

Прорытие Истма

204 За осуществление обсуждавшегося с давних пор плана прорытия канала через Коринфский перешеек, задуманного диктатором Цезарем, взялся сначала император Гай, затем Нерон. Последний во время своего пребывания в Греции даже собственноручно произвел на месте будущего канала первый удар киркой, и по его приказанию в течение нескольких месяцев подряд здесь работало 6 тыс. иудейских военнопленных. При возобновленных в наши дни работах по прорытию канала были обнаружены значительные остатки этих сооружений, которые показывают, что к моменту, когда производившиеся там работы были прерваны, они уже зашли довольно далеко. Работы были прекращены, по-видимому, не вследствие вспыхнувшей некоторое время спустя на Западе революции, но вследствие того, что здесь, так же как и при постройке аналогичного египетского канала, ошибочно предположили, что оба с.252 моря находятся на различных уровнях, и потому опасались, что в случае сооружения канала погибнет остров Эгина и произойдут всякие другие бедствия. Конечно, канал этот в случае, если бы он был прорыт, сократил бы сообщение между Азией и Италией, но Греции он не принес бы большой пользы.

Эпир

Мы уже говорили (стр. 220), что области к северу от Эллады — Фессалия и Македония, а также, по крайней мере со времени Траяна, Эпир — в эпоху империи были в административном отношении отделены от Греции. Из этих областей маленькая провинция Эпир, управлявшаяся императорским наместником второго ранга, уже никогда не смогла оправиться от опустошения, которому она подверглась во время третьей македонской войны. Гористая и бедная внутренняя область страны не имела ни одного значительного города, и население ее было чрезвычайно редко. Август старался оживить не менее пустынный морской берег, основав здесь два города: во-первых, он придал окончательное устройство задуманной еще Цезарем колонии римских граждан в Бутроте^[4], не достигшей, впрочем, настоящего процветания, Никополь и, во-вторых, основал греческий город Никополь на том самом месте, где перед решительной битвой при Акциуме находилась его главная квартира — в самом южном пункте Эпира, в полутора часах пути к северу от Превезы. По замыслам Августа, этот город должен был стать вечным памятником великой морской победы и в то же время центром обновленной жизни Эллады. Основание этого города было новым и своеобразным явлением в истории Рима.

Вместо Амбракии и Аргоса амфилохийского,
Вместо Тирейона и Анакториона,
Также вместо Левкады и всех городов в той округе,
Наземь повергнутых Ареса грозным копьем,
Город победный, священный Цезарь воздвиг,
За актийский триумф благодарность Фебу воздав^[13].

Эти слова греческого поэта, современника события, попросту выражают то, что совершил здесь Август: всю окрестную область, южный Эпир, лежащую на противоположном берегу область Акарнанию с островом Левкадой, даже часть Этолии он объединил в один городской округ и переселил всех жителей из еще имевшихся там захудалых местечек в новый город, Никополь, напротив которого, на акарнанском берегу, был великолепно реставрирован и расширен древний храм Актийского Аполлона. Еще ни один римский город не основывался таким способом; это — синойкизм, 205 практиковавшийся преемниками Александра. Точно таким же образом, путем объединения известного числа окрестных местечек, утративших прежнюю самостоятельность, царь Кассандр создал македонские города Фессалоники и Кассандрию, Деметрий Полиоркет — фессалийский город Деметриаду, а Лизимах — город Лизимахию на фракийском Херсонесе. В с.253 соответствии с греческим характером его основания, Никополь, по замыслам своего создателя, должен был стать греческим городом первой величины⁴⁵. Он получил свободу и внутреннюю автономию, подобно Афинам и Спарте, и, как мы уже указывали, должен был располагать в представлявшей всю Элладу амфиктионии пятой частью голосов, притом, как и Афины, постоянно, не уступая их в порядке очереди другим городам (стр. 219). Новое святилище Аполлона в Акциуме было устроено совершенно по образцу Олимпии, с повторявшимся через каждые четыре года празднеством, которое, кроме своего собственного имени, носило еще название Олимпийского, по рангу и привилегиям было приравнено к олимпийским празднествам и имело к тому же собственные актиады, подобные знаменитым олимпиадам⁴⁶; город Никополь был для этого святилища тем же, чем город Элида для олимпийского храма⁴⁷. При установлении гражданских и религиозных порядков города тщательно избегалось все в собственном смысле италийское, как ни естественно казалось бы устроить по римскому образцу этот город, основанный в ознаменование победы Рима и органически связанный с основанием империи. Кто попытается понять общий характер установлений Августа в Элладе, в частности характер этого замечательного их завершения, тот невольно придет к убеждению, что Август считал возможным преобразовать Элладу под покровительством римского принципата и стремился это осуществить. Географический пункт, во всяком случае, был для этого выбран удачно, так как в то время, до основания Патр, с.254 на всем западном побережье Греции не было ни одного более крупного города. Однако того, на что Август мог надеяться в начале своего единовластного правления, он не достиг и, быть может, уже сам отказался от этого впоследствии, когда придал Патрам устройство 206 римской колонии. Никополь, как свидетельствуют об этом его обширные развалины и многочисленные монеты, оставался впоследствии довольно густонаселенным и цветущим городом⁴⁸; однако его граждане, по-видимому, не принимали большого участия ни в торговле и ремесле, ни в каких-либо других видах общественной деятельности.

Северный Эпир, подобно смежному с ним, присоединенному к Македонии Иллирику, был населен преимущественно албанскими племенами и не подчинялся Никополю; в эпоху империи эти племена стояли на очень низком уровне развития, отчасти сохранившемся и поныне. «Эпир и Иллирик, — говорит Страбон, — в значительной своей части представляют пустыню; там, где еще остались люди, они живут в деревнях и в развалинах прежних городов, и Додонский оракул, разоренный фракийцами во время Митрадатовой войны, находится в таком же запустении, как и все остальное»⁴⁹. Фессалия, подобно Этолии и Акарнании чисто эллинская страна, в эпоху империи была отделена в административном отношении от провинции Ахайи и подчинялась наместнику Македонии.

Фессалия

То, что характерно для северной Греции, относится и к Фессалии. Свобода и внутренняя автономия, которые Цезарь даровал всем фессалийцам или, вернее, сохранил за ними, были, по-видимому, отняты у них Августом вследствие злоупотреблений с их стороны, так что позднее это правовое положение сохранил только Фарсал⁵⁰. В этой с.255 области не было римских колонистов. Она сохранила свой особый сейм в Ларисе; кроме того, фессалийцам, как и зависимым грекам провинции Ахайи, было оставлено городское самоуправление. Фессалия — самая плодородная область всего полуострова; еще в IV в. она вывозила хлеб. Тем не менее, Дион из Прусы говорит, что и Пеней протекает через безлюдную страну; в эпоху империи в Фессалии собственная монета чеканилась лишь в очень небольшом количестве. Адриан и Диоклетиан заботились о восстановлении сухопутных дорог; впрочем, насколько нам известно, в этом отношении они представляли исключение среди всех римских императоров.

Македония

В качестве римского административного округа Македония эпохи империи была значительно уменьшена по сравнению с Македонией эпохи республики. Правда, как и в то время, она простиралась от 207 одного моря до другого, поскольку в состав этого административного округа входили берега и Эгейского моря — начиная от принадлежащей к Македонии области Фессалии до устья Неста (Места), и Адриатического — от Аоя⁵¹ до Дрилона (Дрина). Последняя область представляла собой, собственно говоря, не македонскую, но иллирийскую землю, однако уже в республиканскую эпоху она была подчинена наместнику Македонии (II, 44) и осталась присоединенной к этой провинции и в императорскую эпоху. Но мы уже говорили, что области Греции к югу от Эты были отделены от Македонии. Северная граница с Мёзией и восточная граница с Фракией остались, правда, без изменений, поскольку по своим размерам эта провинция в эпоху империи равнялась собственно Македонии эпохи республики, т. е. на севере простиралась приблизительно до долины Эригона, а на востоке — до реки Неста. Однако если в республиканскую эпоху дарданы, фракийцы и все соседние с македонской областью племена севера и северо-востока как во время войны, так и во время мира должны были иметь дело с наместником, и в этом смысле можно было сказать, что границы Македонии простираются до тех пределов, каких достигает римское копье, то в эпоху империи македонский наместник распоряжался только вверенным ему округом, который не граничил с полунезависимыми или совсем независимыми соседями. Так как охрана границы перешла сначала к зависимому от Рима Фракийскому царству, а вскоре затем — к наместнику новой провинции Мёзии, то наместник Македонии с самого начала лишился военной власти. К тому же в эпоху империи на македонской территории едва ли происходили настоящие сражения; только варвары дарданцы, жившие на верхнем Аксии (Вардар), грабили иногда мирную соседнюю провинцию. О каких-либо местных восстаниях в этой провинции источники также ничего не сообщают.

с.256 От южных областей Греции эта самая северная ее область сильно отличается как по своей национальной основе, так и по уровню культурного развития. Македоняне в собственном смысле слова, жившие по нижнему течению Галиакмона (Бистрица) и Аксия (Вардар) до Стримона, являлись по своему происхождению греческим племенем, отличие которого от более южных эллинов для настоящей эпохи не имеет уже никакого значения; к тому же эллинская колонизация распространилась на оба морских берега, причем особенно важную роль играли на западе колонии Аполлония и Диррахий, а на востоке — поселения Халкидского полуострова; однако, с другой стороны, во внутренних областях провинции имелось множество негреческих народов, так что, хотя с тех пор одни народы сменились другими, в общем эта провинция представляла в то время такую же картину, как и в наши дни. После того как кельты-скордиски, достигшие в своем продвижении границ этой провинции, были оттеснены полководцами Римской республики, внутренняя Македония была занята главным образом иллирийскими племенами на западе и на севере и фракийскими на востоке. О тех и других мы говорили уже раньше; здесь важно лишь отметить, что эти племена как в прежнее время⁵², так и в эпоху империи вводили 208 у себя греческие порядки лишь с большими ограничениями. Внутренние области Македонии никогда не знали периода бурного роста городов; более отдаленные области, по существу, едва вышли из стадии чисто деревенского хозяйства.

Сама греческая полития в этой подчиненной царской власти стране выросла не самостоятельно, как в собственно Элладе, но была введена царями, которые являлись эллинами в большей степени, чем их подданные. Нам почти неизвестно, какую форму имела здесь эта полития. Однако регулярно встречающиеся в Фессалониках, Эдессе, Лете не известные в других местах должности городских начальников, политархов, свидетельствуют о том, что македонское городское устройство заметно отличалось от принятого вообще в Элладе, что, впрочем, представляется вполне вероятным. Существовавшие здесь до римлян греческие города сохранили свою организацию и свои права, а самый значительный из них, Фессалоники, — также свою свободу и внутреннюю автономию. Здесь, как в Ахайе и Фессалии, существовал также союз и сейм (κοινόν) македонских городов. Заслуживает быть отмеченным в качестве примера того, насколько прочны были воспоминания о великой древней эпохе, тот факт, что еще в середине III в. н. э. с.257 сейм Македонии и некоторые ее города чеканили монеты, на которых голова и имя правящего императора были заменены головой и именем Александра Великого. Довольно многочисленные колонии римских граждан, которые Август основал в Македонии: Биллис^[5] недалеко от Аполлонии, Диррахий на Адриатическом море, на другом македонском берегу Дий^[6], Пелла, Кассандрия, в собственно фракийской области Филиппы, — представляют собой более древние греческие города, которые просто были пополнены некоторым количеством новых граждан и получили новое правовое положение; все эти колонии возникли в первую очередь вследствие необходимости пристроить в цивилизованной и малонаселенной провинции выслужившихся италийских солдат, для которых в самой Италии более не было места. Италийское право предоставлялось этим колониям также, конечно, лишь с той целью, чтобы сделать для ветеранов более соблазнительным переселение в чужую страну. Однако при этом никогда не предполагалось вовлечь Македонию в круг италийского культурного развития; об этом помимо всего прочего свидетельствует тот факт, что Фессалоники оставались греческим городом и столицей страны; наряду с ними процветали Филиппы — город, основанный, в сущности, ради находящихся по соседству золотых приисков и пользовавшийся особым покровительством императоров в качестве места битвы, обеспечившей основание монархии, а также в качестве поселения многочисленных ветеранов — участников этой битвы. Уже в начале империи получили римское, не колониальное общинное устройство Стобы, уже упоминавшийся нами самый северный город Македонии, лежавший на границе с Мёзией, при впадении Эригона в Аксий, важный в торговом и военном отношении пункт; вероятно, уже в македонскую эпоху он превратился в греческую политию.

В хозяйственном отношении государство в эпоху императоров сделало для Македонии мало; во всяком случае, мы нигде не замечаем признаков особых забот императоров об этой не состоящей под их 209 собственным управлением провинции. Насколько нам известно, проложенной уже во время республики от Диррахия до Фессалоник военной дорогой, пересекавшей всю страну и являвшейся одной из важнейших торговых артерий во всей империи, снова занялись лишь императоры III в., прежде всего Север Антонин; лежащие на ней города — Лихнидун^[7] на Охридском озере и Гераклея Линкестидская^[8] (Битолия) — никогда не играли сколько-нибудь заметной роли. Тем не менее в Македонии природные условия были более благоприятны для развития хозяйства, чем в Греции. Почва Македонии гораздо плодороднее, чем почва Греции; подобно тому как в наше время земледелие Фессалоник стоит на сравнительно высоком уровне и плотность населения этой провинции довольно значительна, в описании империи эпохи Констанция, когда уже существовал Константинополь, Македония также причисляется к особенно процветающим округам. с.258 В то время как в имеющихся в нашем распоряжении документах, относящихся к военному набору в римскую армию, Ахайя и Фессалия попросту не упоминаются, Македония, напротив, давала, особенно для императорской гвардии, большее количество рекрутов, чем многие другие греческие области; это было в значительной степени обусловлено привычкой македонян к регулярной военной службе и наличием у них необходимых для этой службы качеств, а также сравнительно слабым развитием городов. Фессалоники, метрополия этой провинции и ее наиболее населенный город, занимавший в эту эпоху первое место в отношении развития всевозможных ремесел, дали немало представителей литературы и приобрели себе почетное имя и в политической истории благодаря мужественному сопротивлению, которое граждане этого города оказали варварам в страшные годы готских нашествий (стр. 214).

Фракия

Если Македония была наполовину греческой страной, то Фракия была страной негреческой. О большом, но исчезнувшем для нас бесследно фракийском племени мы уже говорили раньше (стр. 182). Эллинская культура была занесена в эту область только извне. Будет нелишне бросить сначала взгляд назад и показать, как часто в прошлом эллинство стучалось у ворот самой южной области, которую занимало это племя и которую мы и теперь называем по его имени, и как малы были до сих пор его достижения внутри страны, чтобы нам стало ясно, что́ оставалось здесь сделать Риму и чего он действительно достиг.

Прежде всего Фракию завоевал Филипп, отец Александра, основавший не только Калибу вблизи Византии, но также город в самом сердце страны, который с тех пор носит его имя. Александр и в этой области явился предшественником римлян; он достиг Дуная и перешел эту реку, сделав ее северной границей своего царства. При покорении Азии фракийцы играли в его войске не последнюю роль. После его смерти казалось, что Геллеспонт должен сделаться одним из крупных центров нового государства, а обширная область до Дуная⁵³ должна стать северной половиной единой греческой державы; казалось, что перед основанным на фракийском Херсонесе городом Лизимахией, резиденцией бывшего наместника Фракии Лизимаха, открывается такое же будущее, как перед резиденциями других маршалов Александра в Сирии и в Египте. Однако этого не произошло; самостоятельное существование этой державы окончилось с падением ее первого властелина (в 281 г. до н. э., в 473 г. от 210 основания Рима). В течение столетия, истекшего с этого момента до утверждения на Востоке гегемонии Рима, то Селевкиды, то Птолемеи, то Атталлиды пытались подчинить себе европейские владения Лизимаха, но никто из них не имел длительного успеха. Тилисское царство с.259 в пределах Гема, основанное кельтами в мезийско-фракийской области вскоре после смерти Александра — приблизительно в то же время, когда кельты прочно обосновались в Малой Азии, — уничтожило семена греческой цивилизации в этом районе, однако само это царство во время Ганнибаловой войны пало под ударами фракийцев, которые истребили осевших здесь кельтов до последнего человека. С тех пор во Фракии вообще не было государства, которое значительно превосходило бы остальные по своему могуществу. Отношения между греческими прибрежными городами и князьями отдельных племен были, вероятно, примерно такими же, как в эпоху до Александра; мы можем составить о них представление на основании изображения наиболее крупного из этих городов у Полибия: где посеяли византийцы, там пожинают фракийские варвары, и против них оказываются бессильны и оружие и деньги; если граждане разобьют одного из князей, вместо него в их область вторгнутся три других, и если они подкупят одного, то еще пятеро потребуют такой же ежегодной дани.

Стремлению позднейших македонских властителей снова стать твердой ногой во Фракии и, в частности, подчинить себе греческие города южного берега, воспротивились римляне, целью которых вообще было не допускать роста могущества Македонии, не дать ей овладеть на всем протяжении той важной, ведущей на восток «царской дорогой», по которой Ксеркс шел походом на Грецию, а впоследствии Сципион наступал на Антиоха. Со времени сражения при Киноскефалах пограничная линия не претерпела значительных изменений. Все же оба последних македонских властителя часто пытались либо непосредственно утвердиться во Фракии, либо привлечь на свою сторону ее отдельных князей посредством договоров; последний, Филипп, даже вторично завладел Филиппополем и поставил в нем гарнизон, который одрисы, правда, вскоре снова изгнали. Длительно утвердиться во Фракии не удалось ни ему, ни его сыну, а самостоятельность, предоставленная фракийцам Римом после того, как перестало существовать Македонское государство, уничтожила последние элементы эллинской культуры. Сама Фракия частично уже при республике, более определенно при империи сделалась римским вассальным княжеством, затем в 46 г. н. э. — римской провинцией (стр. 185); однако эллинизация страны не пошла дальше полосы греческих колоний, с давних пор существовавших на этом побережье, но с течением времени пришедших в упадок. Насколько мощно и прочно македонская колонизация захватила Восток, настолько же слабо она затронула Фракию, где ее следы держались очень недолго; даже Филипп и Александр, по-видимому, неохотно основывали поселения в этой стране и не придавали им большой цены⁵⁴. До позднего периода империи страна была предоставлена с.260 211 местному населению, а уцелевшие на берегу греческие города, почти все пришедшие в упадок, не имели опоры во внутренней континентальной области.

Эту гирлянду эллинских поселений, простирающуюся от македонской границы до Херсонеса Таврического, составляли весьма различные города. На юге они тянулись почти сплошной цепью от Абдеры до Византии на Босфоре; но ни один из этих городов в более позднее время не играл заметной роли, за исключением Византии, которая благодаря плодородию своей области, доходной ловле тунца, необычайно выгодному торговому положению, процветанию различных ремесел и твердому, решительному характеру своих граждан, выработанному в значительной мере в связи с положением города, открытого со всех сторон для нападений врагов, сумела перенести даже самые тяжкие времена эллинской анархии.

Гораздо более скудны были поселения на западном берегу Черного моря; на той части побережья, которая впоследствии принадлежала к римской провинции Фракии, некоторое значение имела только Месембрия, а на той, которая позднее отошла к Мёзии — Одесс (Варна) и Томы (Кюстендже). К северу от устья Дуная и римской имперской границы на северном берегу Понта, в варварской стране лежали Тира⁵⁵ и Ольвия; далее эту гирлянду городов импозантно завершают большие древние греческие торговые города в нынешнем Крыму — Гераклея, или Херсонес, и Пантикапей. С тех пор как Рим сделался первенствующей державой на греко-азиатском материке, все эти поселения пользовались охраной со стороны римлян, и сильная рука, часто тяжко ложившаяся на собственно эллинскую страну, в этих местах не допускала, по крайней мере, таких катастроф, какою было разрушение Лизимахии. Защита этих греческих городов в эпоху республики относилась к обязанностям частью наместника Македонии, частью наместника Вифинии, с тех пор как и эта последняя сделалась римской; Византия позже продолжала входить в состав Вифинии⁵⁶. Вообще же в эпоху империи, после с.261 учреждения наместничества Мёзии, а позднее — наместничества Фракии, обязанность защищать греческие города перешла к этим наместничествам.

Рим с давних пор защищал этих греков и относился к ним благожелательно; но для распространения эллинизма ни республика, ни ранняя империя стараний не прилагали⁵⁷. После того как Фракия 212 сделалась римской, она была поделена на земские округа⁵⁸, и почти до конца I в. нельзя указать ни одного случая основания в ней города, за исключением двух колоний Клавдия и Веспасиана: Апра^[9] внутри страны, недалеко от Перинфа, и Деульта, в самой северной части побережья⁵⁹. Домициан начал вводить греческое городское устройство внутри страны, прежде всего в главном городе области — Филиппополе. При Траяне ряд других фракийских населенных пунктов также получил городское право: Топир близ Абдеры, Никополь на Несте^[10], Плотинополь на Гебре, Павталия у Кёстендиля, Сердика, ныне София, Августа Траяна у Стара-Загоры, второй Никополь на с.262 северном склоне Гема⁶⁰, кроме того, на побережье — Траянополь у устья Гебра; далее, при Адриане — Адрианополь, существующий поныне. Все эти города были не колониями иностранцев, но организованными на греческий лад политиями, созданными путем синойкизма по образцу основанного Августом эпирского Никополя. Это было насаждение в провинции цивилизации и эллинства сверху вниз. С этих пор в Филиппополе, точно так же как в собственно греческих областях, существовал фракийский сейм. Этот последний побег эллинизма оказался не самым слабым. Страна богата и привлекательна; одна монета города Павталии восхваляет четыре дара Фракии: колосья, гроздья винограда, серебро и золото; Филиппополь, равно как и прекрасная долина Тунджи, является родиной разведения роз и изготовления розового масла. Могучие силы фракийского племени оставались несокрушимыми. Многочисленное и зажиточное население страны увеличивалось; мы уже упоминали о больших военных наборах во Фракии, а что касается чеканки в городах монеты, то немногие области могут 213 в эту эпоху равняться в этом отношении с Фракией. Когда в 251 г. Филиппополь пал жертвой готов (стр. 208), число его жителей определяли в 100 тыс. человек. Энергичное содействие, оказанное византийцами императору греческого Востока Песценнию Нигру, и многолетнее сопротивление города победителю после гибели Песценния также позволяют составить представление о средствах и мужестве фракийских горожан. Если византийцы и в этом случае потерпели поражение и на некоторое время лишились даже своего городского права, то благодаря подъему Фракии недалеко уже было то время, когда Византия должна была стать новым эллинским Римом и главным центром преобразованной империи.

Нижняя Мёзия

В соседней провинции — Нижней Мёзии — протекали аналогичные процессы, хотя и в меньшем масштабе. Греческие прибрежные города, метрополией которых, по крайней мере в римское время, являлись Томы, были, вероятно, при учреждении римской провинции Мёзии, объединены в «союз пяти городов левого берега Черного моря», или, как он также называется, в «союз греков», т. е. греков этой провинции.

Томы и левопонтийский городской союз

с.263 Позже к этому союзу примкнул в качестве шестого города заложенный Траяном недалеко от берега на фракийской границе и, подобно фракийским городам, устроенный на греческий образец Маркианополь⁶¹. Мы уже указывали ранее, что возникшие при лагерях города на берегу Дуная и вообще населенные пункты, основанные римлянами внутри страны, были организованы по италийскому образцу. Нижняя Мёзия — единственная римская провинция, по которой проходит граница между языковыми областями, причем томитанский городской союз принадлежит к греческой языковой области, а дунайские города, как Дуростор и Эск, — к латинской. В остальном об этом мезийском городском союзе можно сказать то же самое, что было уже сказано о Фракии. У нас имеется 214 описание Том в последние годы Августа, сделанное, правда, человеком, сосланным туда в наказание, но в основных чертах, несомненно, соответствующее действительности. Население состоит в большинстве из гетов и сарматов; подобно дакам, изображенным на колонне Траяна, они носят шубы и штаны, имеют длинные развевающиеся волосы и нестриженые бороды; они появляются на улице верхом, вооруженные луком, с колчаном за плечами и ножом у пояса. Немногочисленные жившие среди них греки усвоили себе варварские обычаи, включая ношение с.264 штанов; они говорят по-гетски не хуже и даже лучше, чем по-гречески; кто не умеет мало-мальски изъясняться по-гетски, тому приходится плохо, и нет там человека, который хоть бы слово понимал по-латыни. Перед воротами города рыщут разбойничьи банды самых различных народов, и стрелы нередко перелетают через городские стены. Кто отваживается обрабатывать свое поле, тот делает это с опасностью для жизни и пашет не снимая оружия; в самом деле, во время диктатуры Цезаря, когда Буребиста совершал свой поход, город был захвачен варварами, и за несколько лет до прибытия в Томы упомянутого выше изгнанника во время далматско-паннонского восстания над этими местами снова разразилась гроза войны. Эти рассказы подтверждаются монетами и надписями Том, поскольку метрополия левопонтийского городского союза в период, предшествующий римскому господству, не чеканила серебряной монеты, что делали некоторые из этих городов, и поскольку монеты и надписи от дотраяновой эпохи вообще встречаются лишь в единичных случаях. Но во II и III вв. характер этого города изменяется, и его можно назвать созданием Траяна приблизительно с таким же правом, как и столь же быстро достигший значительного развития Маркианополь. Упомянутые выше (стр. 198) оборонительные сооружения в Добрудже служили одновременно защитной стеной для города Том. За этой стеной в городе процветали торговля и судоходство. Там существовало товарищество александрийских купцов с их собственным святилищем Сераписа⁶²; что касается муниципальной щедрости и муниципального честолюбия, то этот город не уступает ни одному среднему греческому городу; вплоть до наших дней там сохранилось употребление двух языков, причем рядом со всегда сохраняющимся на монетах греческим языком здесь, на границе областей обоих государственных языков, во многих случаях даже на общественных памятниках употребляется также латинский язык.

Тира

По ту сторону имперской границы, на морском побережье между устьем Дуная и Крымом, поселений греческих купцов было мало; здесь имелось только два значительных греческих города, оба основанные Милетом в глубокой древности: Тира в устье одноименной реки, нынешнего Днестра, и Ольвия в заливе, принимающем в себя Борисфен с.265 (Днепр) и Гипанис (Буг). Ранее мы описывали положение 215 этих эллинов, в эпоху диадохов, а также в эпоху гегемонии Римской республики, совершенно затерявшихся среди теснивших их отовсюду варваров (II, 257). Помощь пришла от императоров. В 56 г., т. е. в момент образцового начала правления Нерона, Тира была присоединена к провинции Мёзии. Ольвия У нас имеется относящееся к эпохе Траяна описание более отдаленной Ольвии⁶³: старые раны города еще истекали кровью, за разрушенными стенами стояли также разрушенные дома, и населенный квартал занимал лишь небольшую часть прежнего довольно значительного городского кольца, отдельные уцелевшие башни которого возвышались далеко за городом, в открытом поле; в храмах не было ни одной статуи, которая не носила бы на себе следов варварских рук; жители не забыли о том, что они эллины, однако они одевались и сражались на манер скифов, схватки с которыми происходили у них ежедневно. Так же часто, как и греческие, они носили скифские имена, т. е. имена родственных иранцам сарматских племен⁶⁴; даже в царском доме имя «Савромат» становится обычным. Даже тем, что они сохранились, эти города были обязаны не столько собственным силам, сколько доброй воле или, вернее, связанным с этим интересам туземцев. Жившие на этом берегу племена были не в состоянии вести заморскую торговлю продуктами только своих собственных рынков. Вместе с тем они не могли и обойтись без такой торговли; в прибрежных эллинских городах они с.266 покупали соль, одежду, вино, и более цивилизованные их князья до некоторой степени охраняли чужеземцев от нападений настоящих дикарей. Первые правители Рима, вероятно, не решались взять на себя охрану этих отдаленных поселений; тем не менее, когда скифы однажды снова осадили их, Пий послал им римские вспомогательные войска и принудил варваров просить мира и дать заложников.

Ольвия была, вероятно, включена в состав империи Севером, и с этого времени она стала чеканить монеты с изображением римского императора. Само собой разумеется, присоединены были только городские области, и римляне никогда и не помышляли 216 подчинить варваров, живших вокруг Тиры и Ольвии. Мы уже говорили (стр. 206 сл.), что эти города были первые, которые, вероятно, при Александре (умер в 235 г.) оказались жертвами начавшегося нашествия готов.

Боспор

Если области к северу от Понта были слабо заселены греками, то значительная часть большого полуострова на этом берегу Таврического Херсонеса, нынешнего Крыма, с давних пор находилась в их руках. Отделенные друг от друга горами, занятыми племенем тавров, дорийский свободный город Гераклея, или Херсонес (ныне Севастополь), на западном конце полуострова и княжество Пантикапей, или Боспор (Керчь), на восточном являлись двумя центрами греческих поселений. Царь Митрадат, находясь на вершине своего могущества, объединил эти два города и создал себе здесь вторую северную державу (II, 258), которая затем, уцелев после крушения его владычества, досталась в наследие его сыну и убийце Фарнаку. Когда этот последний во время войны между Цезарем и Помпеем попытался вернуть себе отцовские владения в Малой Азии, Цезарь победил его (III, 364) и объявил, что лишает его также и Боспорского царства.

Азандр

Тем временем оставленный Фарнаком в Боспоре наместник Азандр отказал царю в повиновении, надеясь оказанной Цезарю услугой приобрести это царство для себя самого. Когда Фарнак после своего поражения вернулся в Боспорское царство, он, правда, сначала завладел было столицей, но в конце концов был побежден и пал, храбро сражаясь в последней битве, доказав по крайней мере, что хотя бы на поле брани он был достойным сыном своего отца. Началась борьба из-за его наследия между Азандром, фактическим властителем страны, и Митрадатом из Пергама, способным офицером Цезаря, которому последний отдал в лен Боспорское княжество; оба старались доказать свою связь с господствовавшей до сих пор в Боспоре династией и с великим Митрадатом, причем Азандр обручился с дочерью Фарнака Динамидой, а Митрадат, отпрыск одной семьи пергамских граждан, утверждал, что он является побочным сыном великого Митрадата Эвпатора; возможно, что именно толки об этом побудили его выступить в качестве претендента, с.267 но возможно также, что самые эти толки начали распространяться ради оправдания такого шага. Так как сам Цезарь был пока поглощен другими, более важными задачами, спор между цезарианцами — законным и незаконным — был решен оружием, и опять в пользу последнего; Митрадат пал в сражении, а Азандр остался владыкой Боспора. Первоначально он воздерживался принимать царский титул, без сомнения потому, что не имел утверждения верховного владыки, и довольствовался титулом архонта, который носили также прежние князья Пантикапея; однако вскоре он добился, вероятно еще от самого Цезаря, утверждения во власти и царского титула⁶⁵. Умирая (Азандр умер в 737/738 г. от основания Рима [17/16 гг.]), он оставил царство своей супруге Динамиде. Полемон Столь велика еще была сила законного преемства и имени Митрадата, что некий Скрибониан, пытавшийся сначала 217 занять место Азандра, а также выступивший после него царь Полемон Понтийский, которому Август обещал Боспорское царство, связывали достижение власти с получением руки Динамиды; сверх того, Скрибониан утверждал, что он является внуком Митрадата, а царь Полемон вскоре после смерти Динамиды женился на внучке Антония, принадлежавшей, таким образом, к императорскому дому. После его ранней смерти — он пал в бою против аспургианов на азиатском берегу — его несовершеннолетние дети ему не наследовали, и его одноименный внук, которому, несмотря на его отроческий возраст, император Гай в 38 г. снова отдал оба княжества его отца, также не долго владел Боспором. Эвпаториды На его место император Клавдий поставил действительного или мнимого потомка Митрадата Эвпатора, и с тех пор, по-видимому, это княжество осталось за домом последнего⁶⁶.

Пределы боспорского владычества

с.268 Между тем как после прекращения первой династии вассальные княжества в римском государстве исчезают и со времени Траяна во всей империи проводится принцип непосредственного управления Рима, Боспорское царство под римским верховным владычеством просуществовало вплоть до четвертого века. Лишь после того как центр тяжести империи переместился в Константинополь, это государство вошло в состав империи⁶⁷, но вскоре затем было покинуто ею на произвол судьбы, и по крайней мере бо́льшая его часть сделалась добычей гуннов⁶⁸. Однако Боспор, в сущности, всегда был скорее городом, нежели царством; он имеет больше сходства с городскими округами Тирой и Ольвией, нежели с царствами Каппадокией и Нумидией. Здесь также римляне защищали только 218 эллинский город Пантикапей и столь же мало заботились о расширении границ и подчинении внутренней страны, как в Тире и Ольвии. Правда, к области князей Пантикапея принадлежали греческие поселения — Феодосия на самом полуострове и Фанагория (Тамань) на противоположном азиатском берегу, но Херсонес к ней не принадлежал⁶⁹ или был связан с ней лишь так, как, например, Афины — с ведомством наместника Ахайи. Город получил от с.269 римлян автономию, и боспорский князь был для него защитником и владыкой; в качестве свободного города Херсонес также и в эпоху империи не чеканил монет с изображением храма царя или императора. На континенте даже важный торговый город в устье Дона, который греки называли Танаисом, основанный, по всей вероятности, не греками, никогда не находился в течение продолжительного времени под властью какого-либо князя — вассала Рима⁷⁰. Из племен варваров на самом полуострове, а также на европейском и азиатском берегах к югу от Танаиса лишь те, которые жили наиболее близко от границ империи, находились в состоянии прочной зависимости от Рима⁷¹.

Военное положение Боспора

Область Пантикапея была слишком обширна и имела слишком большое значение, в особенности для торговли, чтобы ее можно было предоставить, как Ольвию и Тиру, управлению сменяющихся должностных лиц общины и живущего далеко за пределами этой области наместника; поэтому она была вверена наследственным князьям; это имело еще то преимущество, что возлагать непосредственно на имперское правительство сношения с окрестными 219 племенами было не совсем удобно. Несмотря на свою с.270 ахеменидскую родословную и ахеменидское летосчисление, князья боспорского дома чувствовали себя вполне греческими династами и, по чисто греческому обычаю, считали своими предками Геракла и Эвмолпидов. Зависимость от Рима этих греков с их монархическим устройством в Пантикапее, республиканским в Херсонесе, естественно, определялась самим положением вещей, и они никогда не помышляли о восстании против охранявшей их империи. Если однажды при императоре Клавдии римским войскам пришлось выступить против одного непокорного боспорского князя⁷², то, с другой стороны, даже в ужасном хаосе середины III в., от которого особенно тяжело пострадала именно эта область, империя, находившаяся в состоянии полного упадка, все же никогда не покидала эту страну⁷³. Богатые торговые города, всегда нуждавшиеся в постоянной военной защите среди моря варварских народов, ориентировались на Рим, как форпосты — на главные силы. Войско набиралось, конечно, в самой стране, и его создание и начальствование над ним представляло, без сомнения, главную задачу царя Боспора. Правда, монеты, выпущенные по случаю облечения властью одного такого царя, имеют на себе изображение курульного кресла и прочих принятых при таком введении в ленное владение даров; однако наряду с этим на них изображены также щит, шлем, меч, боевая секира и боевой конь: с.271 не мирная должность доставалась в удел этим властителям. Первый из них, поставленный Августом, также вел борьбу с варварами, а из числа его преемников царь Савромат, сын Реметалка, в первые годы правления Севера сражался с сираками и скифами и, быть может, не совсем без основания изобразил на своих монетах подвиги Геракла. Ему приходилось действовать и на море, прежде всего подавлять никогда не прекращавшиеся морские разбои на Черном море (стр. 209); вышеупомянутого Савромата хвалят за то, что он смирил тавров и обуздал пиратов. Однако на полуострове стояли также римские войска, может быть, эскадра понтийского флота и, наверное, отряд мезийской армии; несмотря на их немногочисленность, их присутствие все же показывало варварам, что за спиной 220 греков стоял грозный римский легионер. Империя защищала греков еще и другим способом; во всяком случае, в более позднюю эпоху князьям Боспора регулярно выплачивались из имперской казны денежные суммы, в которых они нуждались, помимо всего прочего, и постольку-поскольку регулярная выплата отступного для предотвращения вражеских нападений здесь, в этой зависимой от империи области, сделалась постоянным правилом раньше, чем где бы то ни было⁷⁴.

Положение ленного князя

Есть много данных, свидетельствующих, что централизация управления распространялась и на этого князя и что его положение по отношению к императору не многим отличалось от положения афинского городского головы; следует упомянуть, что царь Азандр и царица Динамида чеканили золотые монеты с собственным именем и собственным изображением; напротив, царю Полемону и его ближайшим преемникам хотя и было по-прежнему предоставлено право чеканки золотой монеты, так как эта область, равно как и соседние заселенные варварами области, издавна привыкла к золотой монете, однако им было вменено в обязанность ставить на монетах имя и портрет правящего императора. Равным образом со времени Полемона властитель этой страны является одновременно пожизненным верховным жрецом императора и императорского дома. Вообще же управление и придворный церемониал сохраняли введенные при Митрадате формы, заимствованные от персидских великих царей, хотя тайный секретарь (ἀρχιγραμματεύς) и старший постельничий (ἀρχικοιτωνείτης) пантикапейского двора в такой же мере могли быть приравнены к знатным придворным сановникам великих персидских царей, в какой враг римлян Митрадат Эвпатор — к своему потомку Тиберию Юлию Эвпатору, предъявившему притязание на боспорскую корону перед судом императора Пия в Риме.

Торговля и торговые связи Боспора

с.272 Этот северный уголок Греции представлял для империи ценность в торговом отношении. Если в эту эпоху торговля имела и меньшее значение, чем в прежние времена⁷⁵, то все же коммерческая деятельность оставалась весьма оживленной. В эпоху Августа степные племена доставляли в Танаис рабов⁷⁶ и шкуры, а купцы цивилизованного мира привозили одежду, вино и предметы роскоши; Фанагория являлась складочным местом для экспорта туземных товаров, Пантикапей — для импорта греческих товаров. Упомянутые выше смуты в Боспоре в эпоху Клавдия были тяжелым ударом для византийских купцов. Мы уже говорили (стр. 211), что готы в III в. начали свои пиратские набеги с того, что насильственно заставили боспорских судовладельцев оказать им помощь. Несомненно, то обстоятельство, что соседние варвары не могли обойтись без этих торговых сношений, помогло гражданам Херсонеса удержаться здесь и после того, как были удалены римские гарнизоны, а позднее, когда в эпоху Юстиниана империя заявила притязания и на эти области, эти греки смогли вернуться в лоно греческой державы.

<<<

ОГЛАВЛЕНИЕ

>>>

ПРИМЕЧАНИЯ

с.219

¹^[1] Об устройстве дельфийской амфиктионии под властью Римской республики мы узнаём из дельфийской надписи C. I. L., III, 987 (ср. Bull. de Corr. hell., 7, 427 и сл.). В то время союз составляли 17 народов, с общим числом 24 голосов, которые все принадлежали к собственно Греции или Фессалии: Этолия, Эпир и Македония среди них не представлены. После произведенного Августом преобразования (Павсаний, 10, 8) эта организация продолжала существовать лишь с тем изменением, что путем сокращения несоразмерно большого числа голосов фессалийцев общее число голосов представленных до сих пор народов сократилось до 18; тогда же в союз вошли Никополь в Эпире с 6 голосами и Македония — тоже с 6 голосами. Никополь навсегда сохранил право подачи 6 голосов, Дельфы — 2 и Афины — 1; остальные же голоса предоставлялись группам городов, так что, например, один голос пелопоннесских дорян доставался поочередно Аргосу, Сикиону, Коринфу и Мегаре. Общим представительством европейских эллинов амфиктионы не были и теперь, поскольку в амфиктионии не были представлены уже раньше исключенные народы собственно Греции, часть пелопоннесцев и не присоединенные к Никополю этоляне.

²^[2] Обычные съезды в Дельфах и у Фермопил продолжались (Павсаний, 7, 24, 3; Филострат, Vita Apoll., 4, 23), равно как и устройство пифийских игр с раздачей наград коллегией амфиктионов (Филострат, Vita soph., 2, 27); коллегия амфиктионов заведовала также управлением «чинша и доходов» храма (дельфийская надпись — Rhein. Mus., N. F., 2, 111); например, в Дельфах она устроила на эти средства библиотеку (Lebas, II, 845) и поставила статуи.

³^[3] Члены коллегии амфиктионов (Ἀμφικτίονες или, как они называются в эту эпоху, Ἀμφικτύονες) назначаются отдельными городами вышеозначенным способом то от случая к случаю (повторное назначение: C. I. Gr., 1058), то пожизненно (Плутарх, An seni, 20) в зависимости от того, был ли голос постоянным или меняющимся (Wilamowitz). Глава коллегии называется в более раннее время ἐπιμελητὴς τοῦ κοινοῦ τῶν Ἀμφικτυόνων (управитель объединения амфиктионов — дельфийские надписи: Rhein. Mus., N. F., 2, 111; C. I. Gr., 1713), позже Ἑλλαδάρχης τῶν Ἀμφικτυόνων (элладарх амфиктионов C. I. Gr., 1124).

с.220

⁴^[1] Первоначальные границы провинции указывает Страбон (17, 3, 25, стр. 840) при перечислении сенаторских провинций: Ἀχαία μέχρι Θετταλίας καὶ Αἰτωλῶν καὶ Ἀκαρνάνων καὶ τινων Ἠπειρωτικῶν ἐθνῶν ὅσα τῇ Μακεδονίᾳ προσώριστο (Ахайя до Фессалии, Этолии, Акарнании и некоторых эпирских народов, живущих по соседству с Македонией), причем прочая часть Эпира, по-видимому, относится к провинции Иллирику, которую Страбон причисляет к сенатским провинциям, что было для его времени неправильно. Слово μέχρι не следует понимать в смысле «включительно», помимо соображений чисто смыслового характера, уже потому, что согласно заключительным словам ранее названные области относились к Македонии. Позже мы видим, что этолийцы входят в состав Ахайи (Птолемей, 3, 14). Возможно, что Эпир тоже принадлежал к ней в течение некоторого времени; об этом говорит не столько свидетельство Диона (53, 12), не выдерживающее критики ни для эпохи Августа, ни для эпохи самого Диона, сколько то, что Тацит, говоря о 17 г., причисляет Никополь к Ахайе (Летопись, 2, 53). Однако, по крайней мере со времени Траяна, Эпир вместе с Акарнанией образует одну провинцию, управляемую прокуратором (Птолемей, 3, 13; C. I. L., III, 536; Marquardt, Staatsverw., 1, 331); Фессалия и вся область к северу от Эты всегда относились к Македонии.

с.221

⁵^[1] Наиболее ясное представление о положении греков в последнем столетии Римской республики дает послание одного из этих наместников ахейской общине Диме (C. I. Gr., 1543). Так как эта община, вероятно при содействии Полибия (Павсаний, 8, 30, 9), установила у себя законы, которые противоречили дарованной всем грекам свободе (ἡ ἀποδεδομένη κατὰ κοινὸν τοῖς Ἕλλησιν ἐλευθερία) и данному римлянами ахеянам порядку (ἡ ἀποδοθεῖσα τοῖς Ἀχαιοῖς ὑπὸ Ῥωμαίων πολιτεία), в связи с чем дело дошло до возмущения, наместник сообщает общине, что он приказал казнить двоих зачинщиков, а третьего, не столь провинившегося, отправил в ссылку в Рим.

с.222

⁶^[1] Автор имеет в виду два прусских учебных заведения: Пфорту, среднюю школу близ Наумбурга в Прусской Саксонии, и Боннский университет. (Прим. ред.)

⁷^[2] Ср. II, 270, 274. Раскопки последних лет на Делосе дали доказательства того, что остров, после того как римляне отдали его Афинам (I, 732), всегда оставался афинским; хотя в результате отпадения афинян от Рима он конструировался в общину «делийцев» (Eph. epigr., 5, p. 604), однако уже через шесть лет после капитуляции Афин он снова принадлежал этому городу (Eph. epigr., 5, n. 184; Homolle, Bull. de Corr. hell., 8, p. 142).

⁸^[3] Точно не известно, относится ли восстановление Ахейского союза (κοινὸν τῶν Ἀχαιῶν), о котором в собственно республиканскую эпоху, конечно, не было слышно, к концу республики или к периоду уже после с.223 введения императорского провинциального устройства. Надписи, как, например, олимпийская надпись проквестора Кв. Анхария, сына Квинта (Arch. Zeitung, 1878, № 114, S. 38), говорят скорее в пользу первого предположения; однако у нас нет уверенности в том, что эта надпись относится к доавгустовскому времени. Древнейшим надежным свидетельством существования этого союза является поставленная им в Олимпии надпись в честь Августа (Arch. Zeitung, 1877, № 33, S. 36). Быть может, это было результатом установлений диктатора Цезаря и стояло в связи со встречающимся в его время наместником «Греции», соответствующей, вероятно, Ахайе императорской эпохи (Cicero, Ad fam., 6, 6, 10). Впрочем, и в эпоху республики по усмотрению наместника многие общины могли в лице своих представителей совместно обсуждать определенные вопросы и принимать решения; так, например, союз сицилийцев постановил соорудить статую Верресу (Cicero, Verr. 1. 2, 46, 114); то же самое могло иметь место при республике и в Греции. Однако регулярные провинциальные сеймы с их постоянными должностными лицами и жрецами представляли собой учреждение императорской эпохи.

⁹^[1] Это — κοινὸν Βοιωτῶν Εὐβοέων Λοκρῶν Φωκέων Δωριέων (союз беотян, эвбейцев, локрян, фокидцев, дорян), упоминаемый в любопытной, поставленной, вероятно, незадолго до Актийской битвы надписи C. I. Att., III, 568. Невозможно согласиться с Диттенбергом (Arch. Zeitung, 1876, S. 220), который относит именно к этому союзу сообщение Павсания (7, 16, 10) о том, что римляне по прошествии «немногих лет» после разрушения Коринфа сжалились над эллинами и снова разрешили им областные объединения (συνέδρια κατὰ ἔθνος ἑκάστοις τὰ ἀρχαῖα); в этом сообщении идет речь о более мелких отдельных союзах.

¹⁰^[2] В эту область входили не только Амиклы, но также Кардамила (в результате дарования Августом — Павсаний, 3, 26, 7), Феры (Павсаний, 4, 30, 2), Фурия (там же, 4, 31, 1) и в течение некоторого времени также Короне^[1] (C. I. Gr., 1258; ср. Lebas — Foucart, II, 305) в мессенском заливе, а далее — остров Кифера (Дион, 54, 7).

с.224

¹¹^[1] В республиканскую эпоху этот район представляет собой τὸ κοινὸν τῶν Λακεδαιμονίων (союз лакедемонян — Foucart — Lebas, II, p. 110); таким образом, Павсаний (3, 21, 6) ошибается, говоря, что он был отделен от Спарты только Августом. Но «свободными лаконцами» (Ἐλευθερολάκωνες) они называют себя только со времени Августа — следовательно, дарование им свободы приписывается последнему с полным основанием.

¹²^[2] Существуют монеты этого города с надписью colonia Iulia Dume (колония Юлия Дима) и изображением головы Цезаря, другие же с надписью colonia Iulia Augusta Dume (колония Юлия Августа Дима) и с изображениями Августа и Тиберия рядом (Imhoof — Blumer, Monnaies Greques, p. 165). Сообщение, что Август приписал Диму к колонии Патрам, вероятнее всего представляет собой ошибку Павсания (7, 17, 5); впрочем, не исключена возможность, что в последние годы своего правления Август действительно издал такое распоряжение.

с.225

¹³^[1] О том, что это было так по крайней мере в эпоху Пия, свидетельствует африканская надпись C. I. L., VIII, 7059 (ср. Плутарх, Аристид, 21). У нас нет никакой уверенности в том, что содержащиеся у писателей сведения об освобожденных общинах дают полный список таких общин. К их числу принадлежит, вероятно, также Элида, которой не коснулась катастрофа, постигшая Ахейский союз, и которая даже в более позднее время вела счет годов по олимпиадам, а не по провинциальной эре; кроме того, представляется невероятным, чтобы город, где справлялись олимпийские празднества, не входил в число общин, занимающих привилегированное правовое положение.

¹⁴^[2] Аристид ярко выражает это в своей похвальной речи Риму, стр. 224 Iebb: διατελεῖτε τῶν μὲν Ἑλλήνων ὥσπερ τροφέων ἐπιμελόμενοι . . . τοὺς μὲν ἀρίστους καὶ πάλαι ἡγεμόνας ἐλευθέρους καὶ αὐτονόμους ἀφεικότες αὐτῶν, τῶν δ’ ἄλλων μετρίως . . . ἐξηγούμενοι, τοὺς δὲ βαρβάρους πρὸς τὴν ἑκάστοις αὐτῶν οὖσαν φύσιν παιδεύοντες (вы неустанно заботитесь об эллинах, словно о своих питомцах… дав лучшим из них, издревле первенствовавшим — т. е. Афинам и Спарте, — свободу и внутреннюю автономию, прочими же управляя с умеренностью, а варварские племена воспитывая сообразно природе каждого).

¹⁵^[3] Однако эллинские литераторы сохранили чувство благодарности по отношению к своему собрату и покровителю. В романе Аполлония (5, 41) великий мудрец из Каппадокии отказывается от чести сопровождать Веспасиана, так как тот сделал рабами эллинов, которые только что собирались снова начать говорить по-ионийски и по-дорийски, и пишет ему различные записки, грубость которых производит забавное впечатление. Некий человек из Сол, который сломал себе шею и затем снова ожил и в связи с этим увидел все, что видел Данте, сообщил, что он встретил душу Нерона, в которую прислужники страшного суда вогнали огненные гвозди и которую они старались превратить в гадюку; однако голос с неба запротестовал против этого и повелел превратить Нерона, ради проявленного им на земле филэллинизма, в менее отвратительного зверя (Плутарх, De sera num. vind.).

с.226

¹⁶^[1] По крайней мере в указе Адриана о возложенных на афинских землевладельцев поставках оливкового масла афинской общине (C. I. A., III, 18) право принимать решение дается буле и экклесии, однако разрешается апелляция к императору или проконсулу.

¹⁷^[2] То, что сообщает Страбон (14, 3, 3, стр. 665) о пользовавшемся в его время автономией Ликийском союзе городов, а именно, что ему недостает права объявления войны и заключения мира, а также права входить в союзы, за исключением тех случаев, когда все это дозволяют ему римляне или когда это происходит в интересах последних, можно свободно отнести и к Афинам.

с.227

¹⁸^[1] Правда, те начальствующие лица «союза ахеян» (κοινὸν τῶν Ἀχαιῶν), родину которых удалось установить, происходят из Аргоса, Мессены, Короны в Мессении (Foucart — Lebas, II, 305), и до сих пор среди них не встретилось не только ни одного гражданина освобожденных общин, каковы Афины и Спарта, но и ни одного члена конфедерации беотян с их товарищами (стр. 223, прим. 1). Быть может, этот κοινόν юридически ограничивался областью, которую римляне называли Ахейской республикой, т. е. областью Ахейского союза в период его упадка, а беотяне и их товарищи были объединены вместе с собственным κοινόν ахеян в тот более широкий союз, существование и съезды которого в Аргосе документально засвидетельствованы в надписях Акрефии (см. стр. 223, прим. 1). Впрочем, рядом с этим κοινόν ахеян существовал еще более тесный союз ахейской земли в собственном смысле слова, представители которого собирались В Эгии (Павсаний, 7, 24, 4), κοινὸν τῶν Ἀρκάδων (союз аркадян) (Arch. Zeitung, 1879 № 274, S. 139) и многие другие. Если, согласно Павсанию (5, 12, 6), в Олимпии οἱ πάντες Ἕλληνες (все эллины) поставили статую Траяну, а города, платящие подать в ахейскую казну, αἱ ἐς τὸ Ἀχαικὸν τελοῦσαι πόλεις, поставили статую Адриану и если это сообщение не основано на недоразумении, то последнее из упомянутых посвящений состоялось, вероятно, на сейме в Эгии.

с.228

¹⁹^[1] Так называется союз на надписи в Акрефии (Keil, Syll. inscr. Boeot., № 31; недостает только дорян, ср. стр. 223, прим. 1). Однако из этого самого документа, равно как из относящейся к тому же времени надписи в C. I. Gr., 1625, видно, что союз при императоре Гае взамен этого, наверное, чисто официального названия, именует себя также, с одной стороны, союзом ахеян, а с другой — τὸ κοινὸν τῶν Πανελλήνων (Всеэллинский союз) или ἡ σύνοδος τῶν Ἑλλήνων (собрание эллинов), а также τὸ τῶν Ἀχαιῶν καὶ Πανελλήνων συνέδριον (собрание ахеян и всеэллинов). Эта хвастливость нигде не проявляется так ярко, как в этом беотийском провинциальном городке; но и в Олимпии, где союз поставил бо́льшую часть своих памятников, он, хотя и называет себя чаще всего τὸ κοινὸν τῶν Ἀχαιῶν, однако нередко проявляет ту же тенденцию, например в следующей надписи: τὸ κοινὸν τῶν Ἀχαιῶν Π. Αἴλιον Ἀρίστωνα . . . σύνπαντες οἱ Ἕλληνες ἀνέστησαν (союз ахейцев П. Элию Аристону… поставили все эллины) (Arch. Zeitschr., 1880 S. 86, № 344). Точно так же в Спарте статую Цезарю Марку поставили οἱ Ἕλληνες ἀπὸ τοῦ κοινοῦ τῶν Ἀχαιῶν (эллины из Ахейского союза) (C. I. Gr., 1318).

²⁰^[2] В Азии, Вифинии, Нижней Мёзии глава принадлежащих к соответствующей провинции греческих городов также называется Ἑλλαδάρχης, причем этим просто лишь выражается отличие от негреков. Но в том смысле, в каком имя «эллины» употребляется в Греции, вместо собственно правильного имени «ахеяне», такое употребление, наверное, внушено той же тенденцией, которая всего явственнее обнаружилась в наименовании «панэллинов» Аргоса. Так появляется στρατηγὸς τοῦ κοινοῦ τῶν Ἀχαιῶν καὶ προστάτης διὰ βίου τῶν Ἑλλήνων (стратег Ахейского союза и пожизненный глава эллинов) (Arch. Zeit., 1877, S. 192, № 98) или, в другом документе того же лица, προστάτης διὰ βίου τοῦ κοινοῦ τῶν Ἀχαιῶν (пожизненный глава Ахейского союза) (Lebas-Foucart, № 305); некий ἄρξας τοῖς Ἕλλησιν σύνπασιν (начальствовавший над всеми греками) (Arch. Zeit., S. 195, № 106) στρατηγὸς ἀσυνκρίτως ἄρξας τῆς Ἑλλάδος (стратег, единолично начальствовавший над Элладой) (там же, 1877, стр. 40, № 42), στρατηγὸς καὶ Ἑλλαδάρχης (стратег и элладарх) (там же, 1876, № 8, стр. 226); все эти наименования встречаются на надписях Ахейского союза (κοινὸν τῶν Ἀχαιῶν). Нетрудно понять, что в этом κοινόν панэллинская тенденция проявлялась нисколько не меньше, несмотря на то, что он охватывал, может быть, только Пелопоннес (стр. 227, прим. 1).

с.229

²¹^[1] Адриановы панэллины называют себя τὸ κοινὸν συνέδριον τῶν Ἑλλήνων τῶν εἰς Πλατηὰς συνιόντων (общее собрание эллинов, сходящихся в Платеях). (Фивы: Keil, Syll. inscr. Boeot., № 31, ср. Плутарх Аристид, 19. 21). κοινὸν τῆς Ἑλλάδος (союз Эллады) (C. I. Gr., 5852), τὸ Πανελλήνιον (Панэллений) (там же) Их глава зовется ὁ ἄρχων τῶν Πανελλήνων (архонт панэллинов). (G. I. A., III, 681. 682; C. I. Gr., 3832, ср. C. I. A., III, 10: ἀντάρχων τοῦ ἱερωτάτου ἀγῶνος τοῦ Πανελληνίου — заместитель архонта священнейших состязаний Панэлления); отдельный депутат называется Πανέλλην (напр. C. I. A., III, 534; C. I. Gr., 1124). Наряду с ними и после Адриана существует еще κοινὸν τῶν Ἀχαιῶν (Ахейский союз), а также его στρατηγός (стратег) или Ἑλλαδάρχης (элладарх), которых, конечно, следует отличать от Адриановых, хотя этот элладарх выставляет теперь свои почетные декреты не только в Олимпии, но и в Афинах (C. I. A., 18; второй экземпляр Олимпии см. Arch. Zeitung, 1879, S. 52).

²²^[2] Замечание Диона из Прусы (Or. 38, p. 148 R.) о споре между афинянами и лакедемонянами ὑπὲρ τῆς προπομπείας (из-за предшествования в торжественной процессии) относится к празднеству в Платеях, что явствует из (Лукиановых) Ἔρωτες, 18: ὡς περὶ προπομπείας ἀγωνιούμενοι Πλαταιᾶσιν (спорившие из-за предшествования в процессии на празднестве в Платеях). Софист Иреней также писал περὶ τῆς Ἀθηναίων προπομπείας (о предшествовании афинян в торжественной процессии). Гермоген (De ideis, II, p. 373, Waltz) в качестве материала для речи дает Ἀθηναῖοι καὶ Λακεδαιμόνιοι περὶ τῆς προπομπείας κατὰ τὰ Μηδικὰ (афиняне и лакедемоняне о первенстве на празднестве в память персидских войн). (Сообщено Вилламовицем).

²³^[3] Сохранилось два таких диплома, один выданный союзом Эллады (κοινὸν τῆς Ἑλλάδος), в силу постановления Панэлления (δόγμα τοῦ Πανελληνίου), Кибире во Фригии (C. I. Gr., 5882), и другой — выданный Магнезии на Меандре (C. I. с.230 Att., III, 16). В обоих дипломах отмечается подлинно эллинское происхождение соответствующих корпораций наряду с прочими их заслугами перед эллинами. Характерны также рекомендательные письма, которыми эти панэллины снабжают одного оказавшего им большие услуги человека, адресованные его родной общине Эзанам во Фригии, императору Пию и всем вообще эллинам в Азии (C. I. Gr., 3832. 3833. 3834).

²⁴^[1] Без сомнения, этими словами (De defectu orac., 8) Плутарх хочет сказать не то, что Греция вообще не может выставить 3 тыс. боеспособных мужчин, но что если бы гражданские войска формировались по старому способу, то оказалось бы невозможным выставить 3 тыс. гоплитов. В этом смысле заявление Плутарха достоверно в той степени, какой вообще можно ожидать от такого рода общих жалоб. Число городских общин этой провинции достигает приблизительно ста.

с.231

²⁵^[1] Об этом рассказывает Геродиан (4, 8, 3, гл. 9, 4); к тому же у нас имеются надписи двух из этих спартиатов: Никокла, «который дважды участвовал в походе против персов» ἐστρατευμένος δὶς κατὰ Περσῶν (C. I. Gr., 1253), и Диоскоры «отправившегося в чрезвычайно удачную экспедицию против персов» (ἀπελθὼν εἰς τὴν εὐτυχεστάτην συμμαχίαν τὴν κατὰ Περσῶν, C. I. Gr., 1495).

²⁶^[2] Очевидно, иначе невозможно понимать относящийся сюда термин φρούριον, т. е. «гарнизон» (C. I. A., III, 826).

с.232

²⁷^[1] «В материальных средствах, — говорит Дион (Or. 31, p. 566), — у нас недостатка нет, напротив, здесь существуют тысячи лиц, для которых было бы полезно быть не столь богатыми»; и дальше (p. 620): «Вы богаты, как никто другой в Элладе. Ваши предки не имели больше, чем вы. Остров не сделался хуже; вы получаете доходы из Карии и из части Ликии; ряд городов платит вам налоги; город постоянно получает богатые дары от многих граждан». Затем он сообщает, что новых расходов у родосцев не прибавилось, напротив, почти отпали прежние расходы на войско и флот; они обязаны ежегодно выставлять только один или два маленьких корабля в Коринф (следовательно, для римского флота).

с.234

²⁸^[1] Во время народных праздников, которые в эпоху Тиберия один богатый человек устраивал в Акрефии в Беотии, он наряду со свободными приглашал в гости рабов, а его жена — рабынь (C. I. Gr., 1625). В одном распоряжении насчет распределения оливкового масла в гимнастическом заведении (γυμνάσιον) лаконского города Гифейона предписывается, чтобы в течение шести дней в году рабы также получали свою долю в раздачах (Lebas — Foucart, № 243a). Подобные раздачи имели место и в Аргосе (C. I. Gr. 1122, 1123).

с.236

²⁹^[1] На одну из бесконечных жалоб, которыми малоазийские города докучали правительству в связи с их спорами из-за титулов и рангов, Пий ответил эфесянам (Waddington, Aristide, p. 51), что он рад слышать, что пергамцы титулуют их по-новому; граждане Смирны не сделали этого, конечно, лишь случайно и впредь, наверное, исправят свою ошибку, если эфесяне также будут титуловать их соответствующим образом. Когда один маленький город Ликии ходатайствовал перед проконсулом об утверждении принятого им постановления, проконсул ответил (Benndorf, Lykische Reise, 1, 71), что хорошие распоряжения нуждаются только в похвале, а не в утверждении; дело само говорит за себя. Риторские школы этой эпохи подготовляли специальных составителей бумаг для императорской канцелярии; однако этим дело не ограничивается. Принципату по самому его характеру не было свойственно подчеркивать внешне отношения подданства, в особенности когда дело касалось греков.

с.237

³⁰^[1] Эта перемена сама по себе не повлекла за собой формального изменения податного режима, о чем не говорит и Тацит (Летопись 1, 76); если эта мера была принята ввиду жалоб провинциалов на бремя податей (onera deprecantes), то лучшие наместники могли оказать провинции помощь, распределив целесообразно взносы, а при случае исхлопотав и освобождение от них. Эдикт Клавдия из Тегеи (Eph. epigr., V, p. 69) показывает, что имперская почтовая повинность была для этой провинции особенно тяжелым бременем.

с.239

³¹^[1] Восстание в Афинах при Августе подтверждается заимствованной у Африкана заметкой Евсевия, относящего это восстание к 2025 г. от Авраама (отсюда Орозий, 6, 22, 2). Часто встречаются упоминания о возмущениях против стратегов: Плутарх, Q. sympos. 8, 3; Лукиан, Demonax, 11. 64; Филострат, Vitae soph., 1, 23. 2, 1, 11.

с.240

³²^[1] Всем чиновникам, в том числе и образованным, т. е. свободомыслящим, рекомендовалось приурочивать производимые ими раздачи к религиозным праздникам, «ибо простонародье укрепляется в своей вере, когда оно видит, что знатные люди города также придают какое-то значение богопочитанию и даже производят ради него какие-то расходы» (Плутарх, Praec. ger. reip., 30).

с.241

³³^[1] Настоящим шедевром является надпись (Lebas — Foucart, II, стр. 142 № 162 j) некоего Μᾶρκορ Αὐρήλιορ Ζεύξιππορ ὁ καὶ Κλέανδρορ Φιλομούσω (Марка Аврелия Зевксиппа и Клеандра, сына Филомуса), т. е. современника Пия и Марка Аврелия. Этот человек был ἱερεὺς Λευκιππίδων καὶ Τινδαριδᾶν (жрецом Левкиппидов и Тиндаридов), Диоскуров и их супруг, дочерей Левкиппа, а также, чтобы наряду со старым было и новое, ἀρχιερέος τῶ Σεβαστῶ καὶ τῶν θείων προγόνων ὠτῶ (первосвященником Августа и его божественных предков). Далее, в своей юности он был βουαγὸρ μικκιχιδδομένων, буквально «пастухом малых», т. е. руководителем трехлетних мальчиков; мальчиков зачисляли в Ликурговы отряды с семилетнего возраста, но потомки Ликурга превзошли его и включали в отряды всех мальчиков, начиная с одного года, причем давали им «вожатых». Тот же самый человек победил (νεικάαρ = νικήσας) κασσηρατοριν, μωαν καὶ λωαν — что это значит, известно, вероятно, одному Ликургу.

с.242

³⁴^[1] «Внутренняя Аттика, — говорит один ее обитатель у Филострата (Vitae soph., 2, 7), — представляет хорошую школу для того, кто хочет научиться говорить; напротив, жители Афин, которые сдают квартиры молодым людям, стекающимся сюда из Фракии, Понта и других варварских стран, скорее сами портят свой язык от общения с ними, нежели сообщают им хорошую разговорную речь. Во внутренней же области, жители которой не смешаны с варварами, произношение и язык хорошие».

³⁵^[2] Карл Кейль (в издании Pauly, Realenzykl., 1² S. 2100) указывает на такие формы, как τινός вместо ἧς τινός и τὰ χωρία γέγοναν в надписи супруги Герода (C. I. L., VI, 1342).

³⁶^[3] Dittenberger, Hermes, 1, 414. С этим связано и замечание нелепого представителя Аполлония, герой которого пишет александрийским профессорам (письмо 34), что он покинул Аргос, Сикион, Мегару, Фокиду и Локриду, чтобы в случае дальнейшего пребывания в Элладе не сделаться совершенным варваром.

³⁷^[4] Тацит (под 62 г., ср. Летопись, 15, 20) дает характеристику одного из богатых и влиятельных провинциалов, Клавдия Тимархида с Крита, который в своем кругу был всемогущим (ut solent praevalidi provincialium et opibus nimiis ad iniurias minorum elati — как имеют обыкновение всемогущие среди провинциалов, склонные вследствие своих чрезмерных богатств творить обиды маленьким людям); он распоряжается провинциальным сеймом, а следовательно, от него же зависит и благодарственный декрет, который, хотя и представляет собой формальность, все же весьма желателен для отъезжающего проконсула ввиду возникавших обвинений при сдаче отчетности (in sua potestate situm, an proconsulibus, qui Cretam obtinuissent, grates agerentur — от него зависит, будет ли высказана благодарность проконсулам, получавшим в управление Крит). Оппозиция предлагает запретить эти благодарственные декреты, но ей не удается поставить свое предложение на голосование. В ином свете изображает этих знатных греков Плутарх (Praec. ger. reip., гл. 19, 3).

с.243

³⁸^[1] Герод был ἐξ ὑπάτων — из консулов (Филострат, Vit. soph., 1, 25, 5, стр. 536), ἐτέλει ἐκ πατέρων ἐς τοὺς δισυπάτους (принадлежал среди сенаторов к числу бывших дважды консулом) (там же, 2, стр. 545). Неизвестно, с.244 занимал ли кто-либо из его предков должность консула; во всяком случае точно известно, что речь идет только о восходящих родственниках по женской линии. При Юлиях эта семья не имела права римского гражданства (ср. C. I. A., III, 489) и получила его только при Клавдиях.

с.247

³⁹^[1] Первым римским победителем на Олимпийских играх при состязании на колесницах, запряженных четверней, был, насколько нам известно, Тиберий Клавдий, сын Тиберия, Нерон, без сомнения, будущий император (Arch. Zeitung, 1880, S. 53); эта победа, вероятно, приходится на 195-ю олимпиаду (1 г. н. э.), а не на 199-ю (17 г. н. э.), как это сказано в списке Африкана (Евсевий, ed. Schöne, I, стр. 214). На 199-й олимпиаде победу одержал, вероятно, сын Тиберия Германик, тоже на колеснице четверней (Arch. Zeitung, 1879, S. 36). Среди олимпийских победителей эпонимов, одержавших победу на стадионе, нет ни одного римлянина; по-видимому, Рим старался избегать такого оскорбления греческого национального чувства.

⁴⁰^[2] Имеющий такую привилегию институт называется ἀγὼν ἱερός, certamen sacrum (священное состязание), т. е. состязание, связанное с получением пенсии (Дион, 51, 1), или ἀγὼν εἰσελαστικός, certamen iselasticum (состязание по случаю торжественного въезда): ср., между прочим, сообщение Плиния (Ad Traianum, 118. 119; C. I. L., X, 515). Кситархия (заведывание гимнастическим залом) также, по крайней мере в известных случаях, жалуется императором (Dittenberger, Hermes, 12, 17 f.). Не без основания эти институты называются «вселенскими играми» (ἀγὼν οἰκουμενικός).

с.249

⁴¹^[1] Так, например, император Гай в своем послании к сейму Ахайи не принимает «большого числа» декретированных ему статуй и довольствуется четырьмя статуями: в Олимпии, Немее, Дельфах и на Истме (Keil, Inscr. Boeot., № 31). Тот же самый сейм принял решение поставить императору Адриану по статуе в каждом из своих городов; от статуи, поставленной в Абах, в Мессении, сохранился пьедестал (C. I. Gr., 1307). Для того чтобы поставить статую, издавна требовалось разрешение императора.

⁴²^[2] Ревизуя городскую отчетность Византии, Плиний нашел, что на особые депутации, приносившие поздравления с новым годом императору и наместнику Мёзии, ежегодно отпускалось для первой 12 тыс. сестерциев, а для второй — 3 тыс. сестерциев. Плиний предлагает городским властям впредь посылать эти поздравления в письменной форме, и Траян одобряет это распоряжение (Ep. ad Trai., 43. 44).

с.250

⁴³^[1] У нас нет известий о том, чтобы сухопутные дороги в Греции были особенно ненадежны; сущность восстания, происшедшего в Ахайе при Пии (Vita, 5, 4), совершенно неясна. То обстоятельство, что атаман разбойников — не обязательно грек — играет выдающуюся роль в низкопробной литературе этой эпохи, является лишь обычным приемом плохих романистов всех времен. Эвбейский пустырь, описанный у более тонкого автора, Диона, представляет не разбойничий притон, но развалины большого поместья, владелец которого из-за своего богатства был осужден императором и которое с тех пор лежит в запустении. Впрочем, здесь ясно обнаруживается то, что вполне понятно и без доказательств, по крайней мере людям, не искушенным в науке, а именно, что эта история так же правдива, как большинство историй, с.251 начинающихся с уверения рассказчика, будто он сам слышал ее от действующего лица; если бы описанная конфискация имения была историческим фактом, оно должно было бы отойти к фиску, а не к соседнему городу, имени которого наш автор, впрочем, предусмотрительно не называет.

⁴⁴^[1] Здесь стоит привести наивное изображение Ахайи, автором которого является египетский купец эпохи Констанция: «Страна Ахайя, Греция и Лакония, обладает большим запасом учености, но для удовлетворения других потребностей она недостаточна; ибо это маленькая и гористая провинция, которая не может давать много зерна, но производит некоторое количество оливкового масла и аттического меда и славится более своими школами и красноречием, но в остальном почти ничего собой не представляет. Из городов она имеет Коринф и Афины. Коринф ведет большую торговлю и имеет прекрасное здание — амфитеатр; в Афинах же имеются старинные картины (historias antiquas) и заслуживающая упоминания постройка — акрополь, где стоит много статуй, удивительно хорошо изображающих военные подвиги предков (ubi multis statuis stantibus mirabile est videre dicendum antiquorum bellum). Лакония, как говорят, может похвастаться только мрамором из Крокей^[3], который называют лакедемонским». В варварских оборотах речи этого отрывка повинен не автор, но переводчик, принадлежащий к гораздо более позднему времени.

с.252

⁴⁵^[1] Тацит, называя в Летописи (5, 10) Никополь «римской колонией» (colonia Romana), допускает недоразумение, хотя и не прямую ошибку; напротив, Плиний (H. N., 4, 1, 5) неправильно говорит об «Августовой колонии Акциуме вместе с… свободной Никопольской общиной» (colonia Augusti Actium cum… civitate libera Nicopolitana), ибо Акциум столь же мало можно было назвать городом, как и Олимпию.

⁴⁶^[2] Ὁ ἀγὼν Ὀλύμπιος τὰ Ἄκτια (Олимпийское состязание — Актии) у Страбона (7, 7, 6, стр. 325); Ἀκτιάς (актиада) у Иосифа Флавия (Иуд. в., 1, 20, 4) Ἀκτιονίκης (победитель на Актийских играх) часто упоминается в источниках. Подобно тому как четыре греческих национальных праздника, как известно, носят название ἡ περίοδος (период), а увенчанный на всех четырех празднествах победитель называется περιοδονίκης (победитель периода), так и к Никопольским играм прибавляется обозначение τῆς περιόδου (C. I. Gr. 4472), а вышеупомянутый период обозначается как «древний» (ἀρχαία). Подобно тому как спортивные состязания часто называются ἰσολύμπια (подобные олимпийским), существует и ἀγὼν ἰσάκτιος (состязание наподобие актийского) (C. I. Gr., 4472) или certamen ad exemplar Actiacae religionis (состязание по образцу актийского религиозного празднества. Тацит, Летопись, 15, 23).

⁴⁷^[3] Так, один никополец называет себя «архонтом священного Актийского совета» ἄρχων τῆς ἱερᾶς Ἀκτιακῆς βουλῆς (Дельфы; Rhein. Mus. N. F., 2, 111), а в Элиде в одной надписи сказано: ἡ πόλις Ἠλείων καὶ ἡ Ὀλυμπικὴ βουλή (город элейцев и Олимпийский совет) (Arch. Zeitung,, 1876, S. 57; равным образом там же, 1877, стр. 40, 41 и в других местах). Впрочем, руководство (ἐπιμέλεια) Актийскими играми получили спартанцы — как единственные эллины, принимавшие участие в Актийской победе (Страбон, 7, 7, 6 стр. 325); в каком отношении они находились к Актийскому совету (βουλὴ Ἀκτιακή) Никополя, нам неизвестно.

с.254

⁴⁸^[1] Изображение его упадка в эпоху Констанция (Paneg., 11, 9), может, пожалуй, служить подтверждением того, что в период ранней империи он находился в ином положении.

⁴⁹^[2] Раскопки в Додоне подтверждают это: все находки, за исключением некоторых монет, относятся к доримской эпохе. Правда, там обнаружена реставрированная постройка, время которой определить невозможно; вероятно, она относится к весьма поздней эпохе. Если Адриан, которого называли «Додонским Зевсом» (Ζεὺς Δωδωναῖος — C. I. Gr., 1822), посетил Додону (Dürr, Reisen Hadrians, S. 56), то он сделал это в качестве археолога. Обращение к Додонскому оракулу в эпоху империи упоминается лишь один раз, да и то в форме, не внушающей доверия; это — обращение императора Юлиана (Theodoretus, Hist. eccl., 3, 21).

⁵⁰^[3] Соответствующее распоряжение Цезаря засвидетельствовано Аппианом (Гражд. войны, 2, 88) и Плутархом (Цезарь, 48); кроме того, оно вполне согласуется с его собственным рассказом (Bell. civ., 3, 80*); напротив, Плиний (H. N., 4, 8, 29) в качестве свободного города называет только Фарсал. При Августе один знатный фессалиец, Петрей (вероятно, цезарианец, упоминаемый в Bell. civ., 3, 35), был сожжен заживо (Плутарх, Praec. ger. reip., 19), без сомнения, не как жертва частного преступления, но по постановлению сейма; тогда же фессалийцы были привлечены к императорскому суду (Светоний, Тиберий, 8). Вероятно, оба эти события, а также потеря свободы — стоят между собой в связи.

с.255

⁵¹^[1] В эпоху республики Скодра, по-видимому, принадлежала к Македонии; в эпоху империи этот город и Лисс были далматскими городами, а границей на берегу служило устье Дрины.

с.256

⁵²^[1] Новые городские поселения в этих местах, вне собственно Македонии, носят характер настоящих колоний: таковы Филиппы во Фракии, и в особенности Дерриоп в Пэонии (Ливий, 39, 53), причем, как свидетельствуют надписи, последний имел даже специфических македонских политархов, о чем говорит надпись от 197 г. н. э.: τῶν περὶ Ἀλέξανδρον Φιλίππου ἐν Δερριόπῳ πολιταρχῶν (политархов Александра, сына Филиппа, в Дерриопе — Duchesne et Bayet, Mission au mont Athos, p. 103).

с.258

⁵³^[1] Из Павсания (1, 9, 6) явствует, что Дунай был государственной границей и для Лизимаха.

с.259

⁵⁴^[1] Согласно Страбону (7, 6, 2, стр. 320), Калиба у Византии возникла Φιλίππου τοῦ Ἀμύντου τοὺς πονηροτάτους ἐνταῦθα ἱδρύσαντος (когда Филипп, сын Аминты, поселил там самые негодные элементы). Даже Феопомп с.260 (фр. 122, Müller) говорит, что Филиппополь был основан в качестве Πονηρόπολις (города негодяев) и принял соответствующих колонистов. Как ни мало доверия заслуживают эти сведения, все же своим совпадением они свидетельствуют о том, что эти города основывались с той же целью, как и английский Ботани-Бэй (колония в Австралии, населенная преступниками. — Ред.).

⁵⁵^[1] Однако северная оборонительная линия в Бессарабии, построенная, быть может, римлянами, доходит до Тиры (стр. 196).

⁵⁶^[2] Византия еще и во времена Траяна состояла под властью наместника Вифинии, как это следует из Плиния (Ad Trai., 43). На основании поздравлений византийцев, адресованных легату Мёзии, нельзя делать вывода относительно их принадлежности к этому наместничеству, что представляется маловероятным и ввиду их географического положения; их отношения с наместником Мёзии объясняются торговыми связями города с мезийскими гаванями. Из Тацита (Летопись, 12, 62) явствует, что Византия и в 53 г. была с.261 подчинена сенату, следовательно, не принадлежала к Фракии. Принадлежность в эпоху республики к Македонии не засвидетельствована Цицероном (In Pis., 35, 86; De prov. consul., 4, 6), так как в то время город был свободным. По-видимому, эту свободу Византии, как и Родосу, часто давали и столь же часто отнимали. Цицерон (там же) говорит, что Византия была свободна; в 53 г. она уплачивает Риму дань; Плиний (H. N., 4, 11, 46) называет ее в числе свободных городов. Она лишилась свободы при Веспасиане (Светоний, Весп., 8).

⁵⁷^[1] Это непреложно засвидетельствовано отсутствием монет фракийских городов внутренних областей страны, которые можно было бы по их металлу и стилю отнести к более древнему времени. Тот факт, что некоторое число фракийских, особенно одрисских, князей частично чеканило монету уже в очень раннюю эпоху, доказывает только, что они властвовали над прибрежными городами с греческим или полугреческим населением. То же следует сказать о совершенно своеобразных тетрадрахмах «фракийцев» (Sallet, Num. Zeitschrift, 3, S. 241). Найденные в собственно Фракии надписи также сплошь принадлежат римской эпохе. Правда, найденный Дюмоном (Dumont, Inscr. de la Thrace, p. 7) в Бессапаре, ныне Татар-Базарджике, к западу от Филиппополя, декрет какого-то неназванного города принято относить к эпохе процветания Македонии; однако это заключение основано лишь на характере письма, который может быть обманчив.

⁵⁸^[2] Пятьдесят стратегий Фракии (Плиний, H. N., 4, 11, 40; Птолемей, 3, 11, 6) представляют собой не военные округа, но, как это явствует особенно из Птолемея, земские округа, совпадающие с племенами (στρατηγία Μαιδική, Βεσσική — медская, бесская стратегия и т. д.) и не имеющие ничего общего с городами. Обозначение στρατηγός (полководец), как и praetor (предводитель), позже утратило свое первоначальное военное значение. В основе такого устройства лежит, конечно, аналогия с Египтом, который также состоял из городских областей под управлением городских магистратов и земских округов под управлением стратегов. Στρατηγὸς Ἀστικῆς περὶ Πέρινθον (стратег Астики близ Перинфа) римской эпохи упоминается в Eph. epigr., p. 252.

⁵⁹^[3] В Деульте, colonia Flavia Pacis Deultensium (колония Флавия мира деультцев), были поселены ветераны 8-го легиона (C. I. L., VI, 3828). Флавиополь на Херсонесе — древняя Кела^[11], — без сомнения, не был колонией (Плиний, 4, 11, 47), но входил в состав своеобразного поселения челяди императора на этой государственной земле (Eph. epigr., V, p. 82).

с.262

⁶⁰^[1] Этот город, Νικόπολις ἡ περὶ Αἷμον (Никополь близ Гема), у Птолемея (3, 11, 7), или Νικόπολις πρὸς Ἴστρον (Никополь у Истра), как он называется на монетах, нынешний Никуп на Янтре, по своему географическому положению входил в Нижнюю Мёзию и, как показывают имена наместников на монетах, со времени Севера принадлежал к ней и в административном отношении; однако Птолемей называет его в связи с Фракией, и места, где были найдены межевые камни Адриана (C. I. L., III, 736, ср. стр. 992), тоже, по-видимому, свидетельствуют о его принадлежности к Фракии. Так как этот греческий внутренний город не подходил по своему характеру ни к латинским городским общинам Нижней Мёзии, ни к союзу (κοινόν) Мезийского Понта, то при первом же урегулировании внутреннего положения он был отнесен к союзу (κοινόν) фракийцев. Позднее он, очевидно, примкнул к тому или другому из этих мезийских союзов.

с.263

⁶¹^[1] Κοινὸν τῆς Πενταπόλεως (союз Пятиградия) упоминается на одной надписи из Одесса (C. I. Gr., 2056c), которая вполне может принадлежать ранней эпохе империи; понтийский Гексаполь упоминается на двух надписях в Томах, вероятно, относящихся ко II в. (Marquardt, Staatsverw., 1², S. 305; Hirschfeld, Arch. epigr. Mitteil., 6, 22). Гексаполь во всяком случае, а за ним, вероятно, и Пентаполь должны были быть приведены в соответствие с римскими провинциальными границами, т. е. включать в себя греческие города Нижней Мёзии. Эти последние можно обнаружить, если мы будем следовать самым надежным путеводителям, а именно — монетам эпохи империи. В Нижней Мёзии имеется шесть городов с монетными дворами (помимо Никополя, стр. 262, прим. 1): Истр, Томы, Каллатис, Дионисополь, Одесс и Маркианополь; все эти города входили в состав Пентаполя (последний город был основан Траяном). Тира и Ольвия едва ли принадлежали к этому союзу; по крайней мере многочисленные и многословные памятники последнего города ни слова не говорят о его связи с Пентаполем. Κοινὸν τῶν Ἑλλήνων (союз эллинов) — такое название носит этот союз на одной надписи Том, которую я привожу здесь, потому что она напечатана только в афинском журнале «Pandora» от 1 июня 1868 г.: Ἀγαθῆ τύχη. Κατὰ τὰ δόξαντα τῆ κρατήστη βουλῆ καὶ τῶ λαμπροτάτω δήμω τῆς λαμπροτάτης μητροπόλεως καὶ αʹ τοῦ εὐωνύμου Πόντου Τόμεως τὸν Ποντάρχην Αὐρ. Πρείσκιον Ἀννιανὸν ἄρξαντα τοῦ κοινοῦ τῶν Ἑλλήνων καὶ τῆς μητροπόλεως τήν αʹ ἀρχὴν ἁγνῶς, καὶ ἀρχιερασάμενον, τῆν δι’ ὅπλων καὶ κυνηγεσίων ἐνδόξως φιλοτειμίαν μὴ διαλιπόντα, ἀλλὰ καὶ βουλευτὴν καὶ τῶν πρωτευόντων Φλαβίας Νέας πόλεως, καὶ τὴν ἀρχιέρειαν σύμβιον αὐτοῦ Ἰουλίαν Ἀπολαύστην πάσης τειμῆς χάριν^[14]. (В добрый час. Согласно постановлению наилучшего совета и светлейшего народа светлейшей метрополии, а именно славного города Том, что на берегу Понта, в честь понтарха Приския Анниана, достойно отправлявшего высшую должность архонта — эпонима союза эллинов и метрополии, бывшего верховным жрецом и устраивавшего славные военные и охотничьи состязания, а также бывшего членом совета и принадлежавшего к числу первенствующих граждан Новой Флавии, и в честь верховной жрицы, его супруги Юлии Аполавсты.)

с.264

⁶²^[1] Об этом сообщает любопытная надпись у Алляра (Allard, La Bulgarie orientale, Paris, 1863, p. 263): Θεῶ μεγάλω Σαράπιδι καὶ τοῖς συννάοις θεοῖς καὶ τῶ αὐτοκράτορι Τ. Αἰλίω Ἀδριανῶ Ἀντωνείνω Σεβαστῶ Εὐσεβεῖ καὶ Μ. Αὐρηλίω Οὐήρω Καίσαρι Καρπίων Ἀνουβίωνος τῶ οἴκω τῶν Ἀλεξανδρέων τὸν βωμὸν ἐκ τῶν ἰδίων ἀνέθηκεν ἔτους κγʹ μηνὸς φαρμουθὶ αʹ ἐπὶ ἱερέων Κορνούτου τοῦ καὶ Σαραπίωνος Πολύμνου τοῦ καὶ Λονγείνου. (Великому богу Серапису и почитаемым в том же храме богам и императору Т. Элию Адриану, Антонину Августу Благочестивому и М. Аврелию Веру, Кесарю, Карпион, сын Анубиона, для дома александрийцев поставил этот жертвенник из собственных средств в 23 г. в месяце Фармуфи, первый день при жрецах Корнуте, он же Серапион и Полимн, он же Лонгин.) Гильдия корабельщиков Том часто встречается в надписях города.

с.265

⁶³^[1] Постоянно подвергавшаяся вооруженным нападениям, а часто также и разрушениям, Ольвия, согласно сообщению Диона (Borysth., p. 75 R.), за 150 лет до его времени, т. е. приблизительно перед 100 г. н. э., следовательно, по всей вероятности, во время похода Буребисты (III, 246), была завоевана в последний раз, причем подверглась самым тяжелым испытаниям (τὴν τελευταίαν καὶ μεγίστην ἅλωσιν). Εἷλον δὲ, — продолжает Дион, — καὶ ταύτην Γέται καὶ τὰς ἄλλας τὰς ἐν τοῖς ἀριστεροῖς τοῦ Πόντου πόλεις μέχρι Ἀπολλωνίας· ὅθεν δὴ καὶ σφόδρα ταπεινὰ τὰ πράγματα κατέστη τῶν ταύτῃ Ελλήνων, τῶν μὲν οὐκέτι συνοικισθεισῶν πόλεων, τῶν δὲ φαύλως καὶ τῶν πλείστων βαρβάρων εἰς αὐτὰς συῤῥυέντων. (Геты взяли и этот город и прочие города по левому берегу Понта до Аполлонии [Созополис или Сизеболу — последний достойный упоминания греческий город на западном берегу Понта]; вследствие этого местные эллины попали в весьма тяжелое положение, так как некоторые города еще не произвели совместного поселения, некоторые же были наводнены массой враждебно настроенных варваров.) Встреченный Дионом молодой знатный гражданин, по наружности ярко выраженный иониец, который убил и взял в плен множество сарматов и который, правда, не знаком с Фокилидом, но зато наизусть знает Гомера, носит плащ и штаны по обычаю скифов, а у пояса — нож. Все граждане Ольвии носят длинные волосы и длинные бороды, и только один из них постриг волосы и бороду, что ему ставят в укор, как проявление сервилизма перед римлянами. Таким образом, столетием позже жизнь в Ольвии во всем похожа на нарисованную Овидием картину жизни в Томах.

⁶⁴^[2] Очень часто отец имеет скифское имя, а сын греческое, и наоборот; например, одна поставленная при Траяне или после него надпись Ольвии (G. I. Gr., 2074) перечисляет шесть стратегов: М. Ульпия Пира, сына Арсеваха, Деметрия, сына Кессагора, Зоила, сына Аршака, Бадака, сына Раданпсона, Эпикрата, сына Коксура, Аристона, сына Варгадака^[12].

с.267

⁶⁵^[1] Так как Азандр, очевидно, считал годы своего архонтства со времени отпадения от Фарнака, т. е. начиная с лета 707 г. [47 г.], и уже на 4-м году своего правления принял царский титул, то этот год вполне возможно отнести на осень 709/710 г. [45/44 г.]; таким образом, утверждение его могло быть пожаловано Цезарем. Этого утверждения не мог дать Антоний, так как он прибыл в Азию лишь в конце 712 г. [42 г.]; еще меньше оснований думать, что это сделал Август, которого называет Псевдо-Лукиан (Macrob., 15), спутавший отца с сыном.

⁶⁶^[2] Митрадат, которого Клавдий в 41 г. сделал царем Боспора, считал себя потомком Эвпатора (Дион, 60, 8; Тацит, Летопись, 12, 18), а ему наследовал его брат Котис (Тацит, там же). Их отец носил имя Аспурга (C. I. Gr., II, p. 95), но это еще не значит, что он был аспургианом (Страбон, 11, 2, 19, стр. 415). Источники ничего не сообщают о какой-либо смене династии в последующие годы; то обстоятельство, что царь, правивший при Пии, носил имя Эвпатора (Лукиан, Алекс., 57; Жизнь Пия, 9), свидетельствует, что он принадлежал к той же династии. Впрочем, эти более поздние боспорские цари, равно как и ближайшие преемники Полемона, не известные нам даже по имени, вероятно, состояли в родственных отношениях также и с Полемонидами: ведь и сам первый Полемон был женат на внучке Эвпатора. Фракийские имена царей, как Котис и Раскупорид, принятые в боспорском царском доме, идут, наверное, от зятя Полемона, фракийского царя Котиса. Имя «Савромат», часто встречающееся с конца I в., появилось, без сомнения, в результате родственных связей с сарматскими княжескими домами; конечно, оно не может считаться доказательством того, что его носители сами были с.268 сарматами. Зосим (1, 31), по-видимому не без основания, обвиняет в том, что при Валериане готы смогли совершать свои пиратские набеги на боспорских кораблях, ничтожных и недостойных правителей, пришедших к власти после прекращения старого царского рода; при этом Зосим, вероятно, в первую очередь имеет в виду Фареанза, от которого сохранились монеты от 254 и 255 гг. Однако и эти монеты носят изображение римского императора, а позже снова встречаются старые родовые имена (все боспорские цари называются Тибериями — Юлиями) в соединении со старыми именами Савромат и Раскупорид. В общем, и в это время здесь еще сохраняются старые традиции и римский патронат.

⁶⁷^[1] Последняя боспорская монета относится к 631 г. эры Ахеменидов, т. е. к 335 г. н. э.; это, несомненно, стоит в связи с приходящимся как раз на этот год назначением Ганнибалиана, племянника императора Константина I, «царем» (правда, царство его обнимало главным образом восточную Малую Азию, и столицей его являлась Кесария Каппадокийская). После того как этот царь и его царство погибли в кровавой катастрофе после смерти Константина, Боспор находился непосредственно под властью Константинополя.

⁶⁸^[2] Еще в 366 г. Боспор принадлежал римлянам (Аммиан, 26, 10, 6); вскоре после этого Рим перестал заботиться о судьбе греков, живших на северном берегу Черного моря, пока Юстиниан снова не занял полуостров (Прокопий, Bell. Goth., 4, 5). К этому времени Пантикапей уже погиб под ударами гуннов.

⁶⁹^[3] Монеты города Херсонеса, относящиеся к эпохе империи, имеют надписание Χερσονήσου ἐλευθέρας (свободного Херсонеса), в одном случае даже βασιλευούσης (правящего); на них нет ни имени, ни изображения царя или императора (A. Sallet, Zeitschrift für Num., 1, 27. 4, 273). Независимость города документально засвидетельствована и тем, что он так же, как цари Боспора, чеканил золотую монету. Помеченная 109 г. золотая монета «правящего города» была, очевидно, отчеканена в 75 г. н. э., ибо летосчисление этого города ведется, по-видимому, с 36 г. до н. э. (C. I. Gr., № 8621), когда ему была дарована свобода, вероятно, Антонием.

с.269

⁷⁰^[1] Согласно описанию Страбона (11, 2, 11, стр. 495), правители Танаиса стоят самостоятельно рядом с правителями Пантикапея, а племена к югу от Дона находятся в зависимости от тех или других; если, как добавляет он, власть некоторых из пантикапейских князей, а именно, последних из них — Фарнака, Азандра, Полемона — простирается до Танаиса, то это было, по-видимому, скорее исключением, нежели правилом. В надписи, приведенной в следующем примечании, танаиты упоминаются среди подвластных племен, и ряд танаитских надписей подтверждает это для периода от Марка Аврелия до Гордиана; однако выражения Ἕλληνες καὶ Ταναεῖται (эллины и танаиты), ἄρχοντες Ταναειτῶν (властители танаитов) и часто упоминаемые Ἑλληνάρχαι (эллинархи) подтверждают, что город и в то время оставался негреческим.

⁷¹^[2] В единственном имеющемся у нас живом рассказе из боспорской истории, находящемся у Тацита (Летопись, 12, 15—21) и посвященном соперничеству двух братьев, Митрадата и Котиса, соседние племена, дандариды, сираки, аорсы, подчиняются своим собственным правителям, формально не зависящим от римских князей Пантикапея. В более раннее время пантикапейские князья обычно титулуют себя архонтами Боспора, т. е. Пантикапея, и Феодосии, и царями синдов, а также всех маитов и других негреческих племен. Древнейшая из известных мне царских надписей римской эпохи (Stephani, Gomptes rendus de la comm. pour 1866, p. 128) называет Аспурга, сына Асандроха, βασιλεύοντα παντὸς Βοοσπόρου, Θεοδοσίης καὶ Σίνδων καί Μαϊτῶν καί Τορετῶν Ψησῶν τε καὶ Ταναειτῶν, ὑποτάσαντα Σκύθας καὶ Ταύρους (царем всего Боспора, Феодосии и синдов, маитов, торетов, псесов и танаитов, покорителем скифов и тавров). Из этой упрощенной титулатуры невозможно сделать заключение относительно размеров области. Среди надписей более позднего времени один раз при Траяне встречается явно имеющая целью польстить титулатура: βασιλεὺς βασιλέων μέγας τοῦ παντὸς Βοοσπόρου (великий царь царей всего Боспора) (C. I. Gr., 2123). Начиная с Азандра на монетах вообще не встречается иного титула, кроме «царя» (βασιλεύς), и только Фарнак называет себя великим царем царей (βασιλεὺς βασιλέων μέγας). Без сомнения, здесь сказывается влияние римского суверенитета, с которым трудно было примириться вассальному князю, поставленному над другими князьями.

с.270

⁷²^[1] Это был посаженный в 41 г. Клавдием царь Митрадат, который несколько лет спустя был низложен и заменен его братом Котисом; после этого он жил в Риме и погиб в смутах года четырех императоров (Плутарх, Гальба, 13. 15). Однако ни из намеков Тацита (Летопись, 12, 15, ср. Плиний, H. N., 6, 5, 17), ни из рассказа у Петра Патриция (fr. 3) (запутанного из-за того, что автор смешал двух Митрадатов, боспорского и иберского) нельзя понять, в чем заключалась суть дела. Невозможно, конечно, принимать всерьез фантастические рассказы о Херсонесе у более позднего автора, Константина Багрянородного (De adm. imp., 53). Злой боспорский царь Савромат Κρισκωνόρου (не Ῥησκοπόρου) υἱός (сын Крисконора, не Рескопора), который вместе с сарматами ведет войну против императоров Диоклетиана и Констанция, а также против оставшегося верным империи Херсона, очевидно, появился в результате смешения имен боспорского царя и народа, а самое это сообщение представляет точно такой же исторический факт, как и вариация на тему о Давиде и Голиафе — победа маленького херсонесца Фарнака над великаном — царем боспорцев Савроматом. Достаточно уже одних царских имен, например, помимо названных выше, имени Азандра, встречающегося после прекращения рода Савроматов. Однако упоминаемые в этом рассказе городские привилегии и названия отдельных мест города, для разъяснения которых придуманы эти чудеса, заслуживают внимания.

⁷³^[2] Среди монет боспорского царства нет ни одной золотой или псевдозолотой монеты без изображения головы римского императора, причем все эти монеты принадлежат признанным римским сенатом правителям. Тот факт, что в 263 и 265 гг., когда после пленения Валериана Галлиен официально считался единственным императором, на этих монетах появляются две головы, представляет, может быть, только недоразумение; однако не исключена возможность, что в то время Боспор сделал иной выбор среди нескольких претендентов. В это время имена на монетах не ставились, а изображения восстановить невозможно.

с.271

⁷⁴^[1] В этом отношении, вероятно, можно поверить скифу Токсариду, выведенному в одном из диалогов Лукиана (гл. 44); вообще же, он рассказывает не только μύθοις ὅμοια (баснословное), но и настоящий миф, герои которого, цари Левканор и Эвбиот, на монетах, конечно, не встречаются.

с.272

⁷⁵^[1] Относительно вывоза хлеба заслуживает внимания заметка Плавтия (стр. 189 сл.*).

⁷⁶^[2] Предложение одного теснимого римскими войсками поселения сираков (на Азовском море) доставить 10 тыс. рабов (Тацит, Летопись, 12, 17) также свидетельствует об оживленном ввозе рабов из этих местностей.

ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

^[1]Corone — Корона.

^[2]В рус. переводе: «Рагоса», в нем. изд. 1921: «Argos». Исправлено.

^[3]В рус. переводе: «Кроней», в нем. изд. 1921: «Krokeae». Исправлено.

^[4]В нем. изд. 1921: «in Buthrotum, Kerkyra gegenüber» — «в Бутроте, напротив Керкиры».

^[5]Byllis.

^[6]Dium.

^[7]Lychnidos — Лихнид.

^[8]Herakleia Lynkestis.

^[9]Apri.

^[10]Nestos.

^[11]Coela.

^[12]Ἀγαθῇ τύχῃ, Ἀπόλλωνι προστάτῃ οἱ περὶ Μάρκον Οὔλπιον Πύῤῥον Ἀρσηουάχου στρατηγοί, Δημήτριος Ξησσαγάρου, Ζωίλος Ἀρσάκου, Βαδάκης Ῥαδανψῶντος, Ἐπικράτης Κοξούρου, Ἀρίστων Οὐαπαδάκου, ἀνέθηκαν Νείκην χρύσεον σὺν βάσει ἀργυρέῳ ὑπὲρ τῆς πόλεως καὶ τῆς ἑαυτῶν ὑγείας. (G. I. Gr., 2074).

^[13]

Λευκάδος ἀντί με Καῖσαρ, ἰδ’ Ἀμβρακίης ἐριβώλου,
Θυῤῥείου τε πέλειν, ἀντί τ’ Ἀνακτορίου,
Ἄργεος Ἀμφιλόχου τε, καὶ ὁππόσα ῥαίσατο κύκλῳ
ἄστε’ ἐπιθρώσκων δουρομανὴς πόλεμος,
εἵσατο Νικόπολιν, θείην πόλιν· ἀντὶ δὲ νίκης
φοῖβος ἄναξ ταύτην δέχνυται Ἀκτιάδος.

(Anthol. Gr. IX. 553)

^[14]ISM II, 92. Надпись хранится в Британском музее (инв. № 1864.0331.6). Текст Моммзена уточнен.

История РимаКнига восьмаяСтраны и народы от Цезаря до Диоклетиана

Гла­ва VII ЕВРОПЕЙСКАЯ ГРЕЦИЯ

История Рима

Книга восьмая
Страны и народы от Цезаря до Диоклетиана

Глава VII

ЕВРОПЕЙСКАЯ ГРЕЦИЯ