16. 42 Лев выглядит особенно благородно в то время, когда его шея и плечи покрыты гривой; это же характерно для тех половозрелых животных, которые рождаются ото львов; те же, которые произошли от леопардов, лишены этого признака; то же касается и самок. Сексуальное влечение у этих животных очень сильно, и потому самцы чрезвычайно раздражительны. Особенно это видно в Африке, где из-за нехватки воды животные собираются у немногочисленных рек. По этой же причине там очень много смешанных видов — ведь благодаря своей силе или сладострастию самцы спариваются с самками самых разных видов без разбора. Вот почему в Греции широко распространена поговорка, что Африка вечно приносит что-то новенькое 70.
43 Лев узнает об измене львицы с леопардом по <сохраняющемуся у нее > запаху последнего и со всей силой наказывает свою подругу; чтобы избежать этого, львица смывает свой позор в реке или сопровождает льва на некотором расстоянии. Впрочем, я замечаю, что повсеместно распространено мнение о том, будто львица рожает лишь единожды, поскольку во время родов разрывает матку своими острыми когтями 71.
44 Иное говорит Аристотель, человек, мнение которого, как я считаю, следует учитывать прежде всего и которому при изложении последующих сюжетов я буду следовать в подавляющем большинстве случаев.
Царь Александр Великий72, воспылав желанием узнать природные свойства животных и поручив изучение их Аристотелю, человеку необычайно сведущему во всех областях науки, приказал нескольким тысячам людей по всей Азии и Греции: всем тем, кого кормит охота, птицеловство и рыболовство; кто заботится о разведении зверей, скота, рыб; кто занимается пчеловодством и птицеводством, — выполнять распоряжения Аристотеля и сообщать ему о любом животном, где бы оно ни появилось на свет. Расспрашивая всех этих людей, он написал свое знаменитое исследование о животных, насчитывающее пятьдесят томов. Я прошу, чтобы мои читатели благосклонно приняли мое краткое изложение его труда с добавлением неизвестных ему фактов, и совершили под нашим руководством небольшое путешествие среди всех творений природы, что было предметом живейшего интереса величайшего из всех царей.
45 Итак, Аристотель утверждает, что львица в первом помёте приносит пятерых детенышей, а каждый следующий год — на одного меньше и, родив одного, становится бесплодной. Родившиеся детеныши похожи на бесформенные и очень маленькие кусочки плоти, первоначально — размером с ласку; в шесть месяцев они едва могут ходить, а до двух месяцев — даже двигаться. В Европе львы живут только между реками Ахелоем и Местом 73, но намного превосходят силой тех, которых рождает Африка и Сирия.
( 18) 46 Львов, как сообщает Аристотель, существует два вида 74: одни — приземистые и небольшие, с волнистой гривой — они более робки по сравнению со львами другого вида длиннотелыми с прямой гривой: эти не обращают внимания на полученные раны. Самцы мочатся, как и собаки, подняв ногу. Их запах, как и дыхание, неприятны. Пьют они мало, едят через день, а наевшись вволю, иногда не прикасаются к пище в течение трех дней. Они заглатывают целиком то, что могли бы разжевать, а когда их желудок оказывается не в состоянии вместить съеденное ими от жадности, они засовывают когти себе в глотку и вытаскивают всё, что проглотили, так что если им надо вдруг бежать, переедание им не мешает.
47 Поскольку нередко встречаются львы с выпавшими зубами, Аристотель утверждает, что живут они долго. Полибий, спутник Эмилиана 75, говорит, что в старости львы нападают на людей, поскольку для преследования животных у них не хватает сил; в эту пору своей жизни они окружают города Африки. Находясь при Сципионе, Полибий именно из-за этого видел распятых на кресте львов: ведь страх перед таким наказанием вполне мог удержать других животных от нежелательного поведения.
( 19) 48 Из всех диких животных одному лишь льву присуще сострадание к молящим; он щадит поверженных врагов, а в неистовстве обращает свой гнев скорее на мужчин, чем на женщин; на детей же он нападает лишь в том случае, если ужасно голоден. Юба верит, что до львов доходит смысл мольбы. Во всяком случае, он слышал о нападении в лесу львиного семейства на какую-то женщину из Гетулии, которая была ими захвачена, а потом отпущена. Спаслась она тем, что осмелилась обратиться к ним с речью; она сказала, что она — женщина, беженка, немощная, которая является добычей, недостойной славы льва, и обращается с мольбой к самому благородному из всех зверей, повелителю всех животных.
В зависимости от особенностей характера или от обстоятельств, в которых очутился тот или иной человек, существуют различные мнения относительно того, что диких животных можно смягчить мольбами: ведь на основании жизненного опыта невозможно решить, правдой или вымыслом является и то, что змей можно выманить песней и заставить понести наказание.
49 Показателем настроения льва является его хвост, подобно тому, как у лошади — уши: и в самом деле, природа снабдила именно этими способами выражения чувств всех благороднейших животных. Итак, у спокойного льва хвост неподвижен, у ласкающегося он чуть подрагивает, но это бывает редко, ибо чаще хвост подрагивает, когда лев сердится: в этом случае сначала он постукивает хвостом по земле, а по мере того, как гнев увеличивается, хлещет себя по спине, словно подстегивая. Наиболее крепка у львов грудь. Черная кровь хлещет из любой раны, нанесена ли она когтями или зубами. Те же самые львы безопасны, когда сыты.
50 Душевное благородство льва ярче всего проявляется в опасной ситуации, причем не только в том, что он, не обращая внимания на направленное на него оружие, в течение долгого времени защищает себя одним лишь внушаемым страхом и показывает, что делает это лишь под давлением обстоятельств, а сражаться начинает не столько ввиду грозящей ему опасности, сколько будучи ослеплен гневом, — нет, более благородным признаком его души является другое. Как бы много собак и охотников ни преследовало его, лев и на равнинах и в тех местах, где его легко увидеть, отступает презрительно и часто останавливается; но как только достигает зарослей кустарника или леса, он бежит как можно быстрее, словно сознавая, что деревья прикрывают его позорное поведение. Преследуя добычу, лев продвигается вперед огромными прыжками, а убегая от преследователей, не прыгает.
51 Будучи ранен, он с удивительной прозорливостью узнает своего обидчика и выхватывает его из самой многочисленной толпы. В то же время человека, поднявшего на него оружие, но не ранившего, он хватает, кружит, затем валит на землю, но не кусает. Говорят, что когда львица защищает своих детенышей, она устремляет взгляд своих глаз на землю, чтобы не испугаться рогатины.
52 Что касается остального, то львам не присуща хитрость и подозрительность, они не глядят искоса и не любят, когда таким образом глядят на них. Распространено мнение, что умирающий лев грызет землю и оплакивает свою смерть. Однако даже и столь необыкновенного и столь жестокого зверя пугают крутящиеся колеса и пустые повозки, а еще больше — петушиные гребни и крики <кукареку >; более же всего их пугает огонь. Львы подвержены лишь одному недугу — отвращению к пище, и излечить от этого можно, лишь оскорбив их: лев приходит в бешенство от выходок привязанных к нему обезьян, а вкус их крови действует на него как лекарство.
( 20) 53 Впервые битву одновременно с несколькими львами устроил в Риме, будучи курульным эдилом, Квинт Сцевола, сын Публия 76. Битву же со ста львами первым из всех дал во время своей претуры 77 Луций Сулла, будущий диктатор; после него Помпей Великий показал в Цирке 78 шестьсот львов, из которых триста пятнадцать были с гривами, а диктатор Цезарь 79 выставил четыреста животных.
( 21) 54 Поимка львов была некогда тяжелым занятием; для нее использовали главным образом волчьи ямы. Во время принципата Клавдия случай научил какого-то гутульского пастуха способу, которого следует почти стыдиться, принимая во внимание характер этого дикого зверя: после того как пастух набросил плащ на нападающего зверя, что немедленно стало применяться во время игр на арене, необычайная свирепость льва каким-то невероятным образом исчезла. Это происходит даже в том случае, если его голову накрыть хотя бы самым легким покрывалом, так что льва можно одолеть без всякого сопротивления с его стороны. Очевидно, вся львиная сила концентрируется в его глазах, а это делает менее удивительным тот факт, что Лисимах, запертый по приказу Александра в клетке со львом, удушил зверя 80.
55 Надел на львов ярмо и первым в Риме впряг их в повозку Марк Антоний 81 — это произошло во время гражданской войны после решающей битвы на Фарсальской равнине 82, причем не без того, чтобы показать положение дел: это был чудовищный поступок, намекавший на то, что можно укротить даже благородные души 83. А то, что при этом Антоний ехал бок о бок с танцовщицей Киферидой, превзошло все ужасные вещи того страшного времени 84. Первым же человеком, осмелившимся приручить льва и показать его, уже прирученного, был, как говорят, Ганнон, один из самых выдающихся карфагенян, за что и был наказан: ведь рассудили, что человек со столь изобретательным умом способен убедить людей в чем угодно и что они ошибочно доверили свою свободу тому, кто сумел полностью подчинить себе даже свирепость 85.
56 Однако существуют примеры и того, что время от времени львы просят о милосердии. Так, сиракузянин Ментор в Сирии столкнулся со львом, в мольбе распростершимся перед ним на земле; человек испытал такой страх, что бросился прочь, но зверь оказывался перед ним везде, куда бы он ни повернул и, словно ластясь, лизал его ноги. Наконец, Ментор заметил на львиной лапе гноящуюся рану и, вытащив из нее занозу, освободил животное от мучений: свидетельством этого случая является картина в Сиракузах.
57 Подобное произошло и с уроженцем острова Самос по имени Эльпид: сойдя в Африке с корабля, он увидел неподалеку от побережья льва, разинувшего свою ужасную пасть. Спасаясь от зверя, он влез на дерево, взывая к Отцу Либеру: ведь наилучшее время возносить мольбы наступает тогда, когда нет места надежде. Между тем, когда человек попытался убежать, зверь не встал на его пути, хотя и мог сделать это, а улегся под деревом и начал молить о милосердии, разевая пасть, которой он так напугал Эльпида. А случилось, что в зубах льва, слишком жадно поглощавшего пищу, застряла кость, которая причиняла ему страдание не только своими острыми краями, но и тем, что не давала возможности есть, и он смотрел на забравшегося на дерево человека как бы в безмолвной мольбе. И хотя в случайных обстоятельствах полагаться на дикого зверя нельзя, Эльпид находился в нерешительности скорее от удивления, чем от страха.
58 В конце концов он спустился с дерева и вытащил кость из пасти, которую лев подставил ему таким образом, чтобы было удобнее всего действовать. Говорят также, что всё то время, пока корабль стоял у побережья, лев выказывал благодарность своему спасителю, принося ему свою добычу. Это побудило Эльпида соорудить на Самосе посвященный Отцу Либеру храм, а греки в память о случившимся с ним эпизоде дали храму название cechenotos Dionysou ( «Диониса с открытым ртом »).
Так неужели после этого мы будем удивляться тому, что дикие звери распознают человеческие следы: ведь они надеются на помощь исключительно этого представителя животного мира. В самом деле, почему они не идут за помощью к другим животным или откуда знают об исцеляющей руке человека? Единственное объяснение этому то, что тяжесть страданий вынуждает даже диких зверей испробовать все средства.
|
16. [42] leoni praecipua generositas tunc, cum colla armosque vestiunt iubae; id enim aetate contingit e leone conceptis. quos vero pardi generavere, semper insigni hoc carent; simili modo feminae. magna his libido coitus et ob hoc maribus ira. Africa haec maxime spectat, inopia aquarum ad paucos amnes congregantibus se feris. ideo multiformes ibi animalium partus, varie feminis cuiusque generis mares aut vi aut voluptate miscente: unde etiam vulgare Graeciae dictum «semper aliquid novi Africam adferre».
[43] odore pardi coitum sentit in adultera leo totaque vi consurgit in poenam; idcirco ea culpa flumine abluitur aut longius comitatur. semel autem edi partum, lacerato unguium acie utero in enixu, volgum credidisse video.
[44] Aristoteles diversa tradit, vir quem in his magna secuturus ex parte praefandum reor. Alexandro Magno rege inflammato cupidine animalium naturas noscendi delegataque hac commentatione Aristoteli, summo in omni doctrina viro, aliquot milia hominum in totius Asiae Graeciaeque tractu parere iussa, omnium quos venatus, aucupia piscatusque alebant quibusque vivaria, armenta, alvaria, piscinae, aviaria in cura erant, ne quid usquam genitum ignoraretur ab eo. quos percunctando quinquaginta ferme volumina illa praeclara de animalibus condidit. quae a me collecta in artum cum iis, quae ignoraverat, quaeso ut legentes boni consulant, in universis rerum naturae operibus medioque clarissimi regum omnium desiderio cura nostra breviter peregrinantes.
[45] is ergo tradit leaenam primo fetu parere quinque catulos ac per annos singulis minus, ab uno sterilescere. informes minimasque carnes magnitudine mustellarum esse initio, semenstres vix ingredi posse nec nisi bimenstres moveri; in Europa autem inter Acheloum tantum Mestumque amnes leones esse, sed longe viribus praestantiores iis quos Africa aut Syria gignant.
(18) [46] Leonum duo genera, compactile et breve crispioribus iubis. hos pavidiores esse quam longos simplicique villo; eos contemptores vulnerum. urinam mares crure sublato reddere ut canes. gravem odorem, nec minus halitum. raros in potu vesci alternis diebus, a saturitate interim triduo cibis carere. quae possint, in mandendo solida devorare, nec capiente aviditatem alvo coniectis in fauces unguibus extrahere aut si fugiendum in satietate habeant.
[47] vitam iis longam docet argumento, quod plerique dentibus defecti reperiantur. Polybius, Aemiliani comes, in senecta hominem ab his adpeti refert, quoniam ad persequendas feras vires non suppetant; tunc obsidere Africae urbes, eaque de causa cruci fixos vidisse se cum Scipione, quia ceteri metu poenae similis absterrerentur eadem noxa.
(19) [48] Leoni tantum ex feris clementia in supplices. prostratis parcit et, ubi saevit, in viros potius quam in feminas fremit, in infantes non nisi magna fame. credit Iuba pervenire intellectum ad eos precum; in captivam certe Gaetuliae reducem audivit multorum in silvis impetum esse mitigatum adloquio ausae dicere, se feminam, profugam, infirmam, supplicem animalis omnium generosissimi ceterisque imperitantis, indignam eius gloria praedam. varia circa hoc opinio ex ingenio cuiusque vel casu, mulceri alloquiis feras, quippe cum etiam serpentes extrahi cantu cogique in poenam verum falsumne sit, non vita decreverit.
[49] leonum animi index cauda, sicut et equorum aures; namque et has notas generosissimo cuique natura tribuit. inmota ergo placido, clemens blandienti, quod rarum est: crebrior enim iracundia, cuius in principio terra verberatur, incremento terga ceu quodam incitamento flagellantur. vis summa in pectore. ex omni vulnere sive ungue inpresso sive dente ater profluit sanguis. iidem satiati innoxii sunt.
[50] generositas in periculis maxime deprehenditur, non illo tantum modo, quo spernens tela diu se terrore solo tuetur ac velut cogi testatur cooriturque non tamquam periculo coactus, sed tamquam amentiae iratus. illa nobilior animi significatio: quamlibet magna canum et venantium urguente vi contemptim restitansque cedit in campis et ubi spectari potest; idem ubi virgulta silvasque penetravit, acerrimo cursu fertur velut abscondente turpitudinem loco. dum sequitur, insilit saltu, quo in fuga non utitur.
[51] vulneratus observatione mira percussorem novit et in quantalibet multitudine adpetit; eum vero, qui telum quidem miserit, sed non vulneraverit, correptum rotatumque sternit nec vulnerat. cum pro catulis feta dimicat, oculorum aciem traditur defigere in terram, ne venabula expavescat.
[52] cetero dolis carent et suspicione nec limis intuentur oculis aspicique simili modo nolunt. creditum est a moriente humum morderi lacrimamque leto dari. atque hoc tale tamque saevum animal rotarum orbes circumacti currusque inanes et gallinaceorum cristae cantusque etiam magis terrent, sed maxime ignes. aegritudinem fastidii tantum sentit, in qua medetur ei contumelia, in rabiem agente adnexarum lascivia simiarum; gustatus deinde sanguis in remedio est.
(20) [53] Leonum simul plurium pugnam Romae princeps dedit Scaevola P. F. in curuli aedilitate, centum autem iubatorum primus omnium L. Sulla, qui postea dictator fuit, in praetura. post eum Pompeius Magnus in circo DC, in iis iubatorum CCCXV, Caesar dictator CCCC.
(21) [54] Capere eos ardui erat quondam operis, foveisque maxime. principatu Claudii casus rationem docuit, pudendam paene talis ferae nomine, a pastore Gaetuliae sago contra ingruentis impetum obiecto, quod spectaculum in harenam protinus tralatum est, vix credibili modo torpescente tanta illa feritate quamvis levi iniectu operto capite, ita ut devinciatur non repugnans. videlicet omnis vis constat in oculis, quo minus mirum sit a Lysimacho Alexandri iussu simul incluso strangulatum leonem.
[55] iugo subdidit eos primusque Romae ad currum iunxit M. Antonius, et quidem civili bello, cum dimicatum esset in Pharsaliis campis, non sine ostento quodam temporum, generosos spiritus iugum subire illo prodigio significante. nam quod ita vectus est cum mima Cytheride, super monstra etiam illarum calamitatium fuit. primus autem hominum leonem manu tractare ausus et ostendere mansuefactum Hanno e clarissimis Poenorum traditur damnatusque illo argumento, quoniam nihil non persuasurus vir tam artificis ingenii videbatur et male credi libertas ei, cui in tantum cessisset etiam feritas.
[56] Sunt vero et fortuitae eorum quoque clementiae exempla. Mentor Syracusanus in Syria, leone obvio suppliciter volutante, attonitus pavore, cum refugienti undique fera opponeret sese et vestigia lamberet adulanti similis, animadvertit in pede eius tumorem vulnusque. extracto surculo liberavit cruciatu. pictura casum hunc testatur Syracusis.
[57] simili modo Elpis Samius natione in Africam delatus nave, iuxta litus conspecto leone hiatu minaci, arborem fuga petit Libero patre invocato, quoniam tum praecipuus votorum locus est, cum spei nullus est. set neque profugienti, cum potuisset, fera institerat et procumbens ad arborem hiatu, quo terruerat, miserationem quaerebat. os morsu avidiore inhaeserat dentibus cruciabatque inedia, non tantum poena in ipsis eius telis, suspectantem ac velut mutis precibus orantem, dum fortuitis fidens non est contra feram multoque diutius miraculo quam metu cessatum est.
[58] degressus tandem evellit praebenti et qua maxime opus esset adcommodanti. traduntque, quamdiu navis ea in litore steterit, retulisse gratiam venatus adgerendo. qua de causa Libero patri templum in Samo Elpis sacravit, quod ab eo facto Graeci κεχηνότος Διονύσου appellavere. miremur postea vestigia hominum intellegi a feris, cum etiam auxilia ab uno animalium sperent? cur enim non ad alia iere aut unde medicas manus hominis sciunt? nisi forte vis malorum etiam feras omnia experiri cogit.
|