Вступительная статья, составление, подготовка текста В. В. Сапова.
М.: Республика, 1995 г.
Перевод с лат. П. Краснова (?), опубликованный в харьковском журнале «Вера и разум» за 1889—1897 гг., без имени переводчика. Комментарии переводчика.
Параграфы проставлены редакцией сайта.
(1) В предшествовавших книгах я, казалось, выполнил свою задачу, обсудив, как следует оказывать и как принимать благодеяния, ибо таковы пределы этой обязанности1. Если я останавливаюсь над чем-нибудь сверх этого, то (уже) — не служу предмету (речи), но благоволю к нему; (между тем как) за ним надобно следовать (только) туда, куда он ведет, а не куда приглашает, ибо (в противном случае) немедленно будет появляться (нечто) такое, что станет привлекать душу благодаря некоторой приятности (такое, что скорее будет) нелишним, чем необходимым. (2) Но так как ты этого желаешь, то, окончив все заключившее в себе предмет речи, станем продолжать рассуждение и относительно того, что, — если хочешь знать правду, — стоит в связи, но не находится в тесном соотношении (с этим предметом). Кто занимается тщательным рассмотрением этого, тот хотя и не делает достойного дела, но тем не менее не теряет даром и труда. (3) Тебя же, Эбуций Либералий, человека превосходного по природе и расположенного к благотворениям, не удовлетворяет никакая похвала им. Никого не видал я, кто был бы таким благосклонным ценителем даже самых легких обязанностей. Доброта твоя простирается уже до таких пределов, что благодеяние, которое кому-нибудь оказывается, ты считаешь оказываемым самому себе. Ты готов уплатить за неблагодарных2, чтобы никто не раскаивался в (сделанном им) благотворении. (4) Сам ты до такой степени далек от всякого хвастовства, имеешь такое сильное желание — немедленно облегчать тех, кого одолжаешь, что хочешь, дабы все, приносимое кому-нибудь тобой, казалось предлагаемым не в дар, а в уплату. И тем обильнее, благодаря этому, возвращается к тебе данное таким образом, ибо благодеяния почти следом идут за тем, кто их не требует обратно. И подобно тому как слава более следует за теми, кто ее избегает3, так и плод благодеяний охотнее произрастает для тех, кто позволяет (облагодетельствованным) оставаться неблагодарными. (5) С твоей стороны не бывает задержки в том, чтобы получившие благодеяния снова просили их: ты не станешь отказываться делать другие (благотворения) и к скрытым и утаенным прилагать еще более многочисленные и важные. Задача достойного и великодушного мужа — до тех пор сносить неблагодарного, пока не сделаешь его благодарным. И этот расчет не обманет тебя. Пороки покоряются добродетели, если не поспешишь скоро относиться к ним с ненавистью.
(1) Тебе единственно нравится такое якобы великолепное изречение: «Позорно быть побежденным благодеяниями». Недаром есть обыкновение исследовать, справедливо ли оно (или нет)4. (Дело) это обстоит совсем иначе, чем ты предполагаешь. Ибо никогда не стыдно быть побежденным в состязании относительно (благородных предметов), только бы не бросать оружия и, будучи побежденным, снова желать победы. (2) Не все с добрым намерением соединяют одинаковые силы, одинаковые способности, одинаковое счастье, от которого зависят по крайней мере последствия — даже самых лучших намерений5. Достойно похвалы самое расположение воли, стремящейся к правде, хотя другой и опережает ее более быстрым шагом. Здесь лучшего не украшает пальма, как в состязаниях, данных для зрелища, хотя и в этих последних часто случай превозносит человека худшего. (3) Если там, где дело идет относительно такой обязанности, которую каждый из двух со своей стороны желает в совершенстве выполнить, один бывает в состоянии (сделать) более и имеет под рукой материал, соответствующий его душевному расположению, если счастье дало ему возможность (осуществить) все то, что он намеревался (сделать), а другой — имеет одинаковое расположение, хотя возвратил и менее полученного или совсем не возвратил, но желает возвратить и всей душой стремится к тому, то этого последнего столько же можно считать побежденным, сколько того, кто умирает в оружии, кого враг легче мог умертвить, чем принудить к отступлению. (4) Что ты считаешь позорным, того не может случиться с добродетельным человеком (не может случиться именно того), — чтобы он был побежден, так как он никогда не подчинится, никогда не отступит6, до последнего дня жизни будет стоять наготове и на этом стоянии умрет, свидетельствуя, что он много получил, но столь же (многое) желал (воздать в благодарность).
(1) Лакедемоняне запрещают своим (согражданам) решать дело борьбою и кулачным боем7, где слабейшего изобличает признание (его) побежденным. Скороход первым касается меловой черты8: он превзошел (своего соперника) быстротой, но не духом. Борец, трижды поверженный9, потерял пальму, но не передал ее. Так как лакедемоняне придавали большое значение тому, чтобы их сограждане были непобедимыми, то они и удалили их от тех состязаний, где победителем делает не судья, не результат этих состязаний сам по себе, но заявление уступающего лица, решающегося протянуть руку10. (2) Что они оберегают в своих согражданах, то добродетель и благое настроение воли сохраняет за всеми, именно (чтобы) никогда не подвергаться поражению, ибо дух остается непобедимым даже среди превозмогающих его (обстоятельств). Поэтому никто не называет трехсот Фабиев побежденными, но — убитыми. И Регул был взят в плен пунийцами, но не побежден; таким же бывает и всякий другой, кто, будучи удручен силою и гнетом жестокой судьбы, тем не менее не падает духом. То же самое и в благотворительности: (3) иной получал и более многочисленные, и более важные и частые (дары), но тем не менее — не побежден. Быть может, благодеяния и были превзойдены благодеяниями, если сравнишь между собой данное и полученное, но если сравнишь дающего и принимающего, душевные состояния которых должны подвергаться сравнительной оценке и сами по себе, то никому из них не будет принадлежать пальма. Обыкновенно ведь бывает так, что даже в том случае, когда один — изрыт ранами, а другой — ранен, и легче, то говорят, что они оба выходят равными, хотя один из них и представляется ниже другого.
(1) Итак, никто не может быть побежден благодеяниями, если умеет быть должником, если питает желание (воздать), если душой достигает того, чего не может достигнуть посредством вещей. Пока такой человек пребывает в этом настроении, пока он сохраняет такое желание, он проявляет во (внешних) знаках благодарность (своей) души: какая важность в том, с чьей стороны числится больше даров? Ты можешь много давать, а я могу только принимать; на твоей стороне стоит счастье, а на моей благожелание; тем не менее я настолько же равен тебе, насколько люди обнаженные и легче вооруженные бывают равны многим, находящимся в прекрасном вооружении (armatissimus). (2) Таким образом, никто не бывает побежден благотворениями, ибо каждый бывает настолько благодарен, насколько этого желал. Если ведь постыдно быть превзойденным в благотворениях, то не следует принимать благотворения от людей, стоящих на высшей ступени могущества, которым нельзя воздать благодарности. (3) Не следует принимать, говорю я, от начальствующих, от царей — людей, которых судьба поставила в такое положение, находясь в котором они могут много давать, но очень немногое и несоответственное данному получать обратно. Я сказал относительно царей и начальствующих лиц, которым тем не менее можно бывает оказывать услуги и превосходное могущество которых составляется из содействия и услуг менее сильных людей11. Бывают некоторые люди, чуждые всякой страсти, которых едва ли касаются какие-нибудь человеческие желания, которым сама судьба ничего не может даровать12. Я необходимо должен быть побежден благодеянием Сократа; необходимо (должен быть побежден) Диогеном, который нагим прошел среди лакедемонских сокровищ, поправ царские богатства. (4) Разве не казался он тогда и себе и прочим, кого мрак не обуял настолько, чтобы лишить способности видеть истину, — стоящим выше того, пред которым все преклонилось? Гораздо сильнее, гораздо богаче был он тогда обладавшего всем Александра, потому что больше было такого, чего он не желал принять, чем того, что тот был в состоянии дать13.
(1) Не стыдно быть побежденным такими людьми. Ведь не менее бываю я храбрым в том случае, если заставляешь меня сражаться с таким врагом, который недоступен ранам, — и огонь не становится менее способным жечь оттого, что попадает в материал, не доступный пламени; железо не утрачивает способности рассекать (оттого), (что) надо бывает разрезать не принимающий удара крепкий камень, обладающий от природы свойством не поддаваться твердым телам. То же самое отвечу тебе и относительно благодарного человека. Не стыдно быть побежденным благодеяниями тому, кто бывает обязан таким людям, у которых величие счастья или возвышенная добродетель запирает доступ к благодеяниям, которые хотят воздать им в свою очередь. (2) Нас почти превосходят родители, ибо мы имеем их (живыми) только в течение того времени, когда считаем их (для себя) тягостными и когда еще не понимаем их благодеяний. А когда возраст в нас накопил уже некоторое благоразумие и начало (для нас) становится ясным, что нам надобно любить их за то самое, за что мы их не любили, а именно: за (убеждения), строгость и старательное оберегание безрассудной юности, то они от нас похищаются (смертью). Немногие достигли до получения настоящего плода от своих детей: остальные чувствовали в детях (только) тяжесть. (3) Тем не менее нет стыда быть побеждаемым в благотворениях (своим) родителем; да и какой может быть стыд (в данном случае), когда никакого нет стыда в этом отношении быть побежденным? Относительно иных (людей) мы бываем и равными, и нет: мы бываем равными по душевному расположению, которого единственно они от нас требуют и которое мы единственно обещаем, — и неравными по счастию; кому оно препятствует воздать благодарность, тому еще не следует из-за этого краснеть как побежденному: нет стыда не идти вместе, — только бы идти следом. (4) Часто необходимо бывает обращаться с просьбою о других благодеяниях, прежде чем возвратишь прежние; мы не отказываемся от просьбы — и нет ничего позорного в (этой) просьбе вследствие того, что станем брать в долг, не возвратив прежних, ибо не от нас будет зависеть медленность в принесении возможно большей благодарности, но произойдет некоторое препятствие извне. При всем том духовно мы не будем побеждены и не потерпим позорного поражения от тех предметов, которые не находятся в нашей власти.
(1) Царь Александр Македонский имел обыкновение хвалиться, что он никем не был побежден в благодеяниях. Этот высокомерный человек не обращал внимания на македонян, греков, карийцев, персов и народы, покоренные без (помощи) войска14; он не думал о том, что они доставили ему царство, простиравшееся от угла Фракии до берега неизвестного моря! Тем же самым мог хвалиться и Сократ, и Диоген, которым тот (Александр), во всяком случае, был побежден. В самом деле, разве не был он побежден в тот день, когда, возносясь выше меры человеческой гордости, увидал одного человека, которому ничего не мог дать и у которого ничего не мог отнять15, — (2) царь Архелай16 просил Сократа прийти к себе. Сократ, как передают, сказал, что не желает идти к тому, от которого стал бы принимать благодеяние, не имея возможности воздать ему равных.
Но, во-первых, в его собственной власти было не принимать; затем (в случае прихода) он сам первым начал бы оказывать благодеяния, так как пришел бы по просьбе и даровал (таким образом) то, чего тот (Архелай), во всяком случае, не мог воздать Сократу. Далее, Архелай намерен был дать золота и серебра и в ответ (имел) получить презрение к золоту и серебру. Итак, ужели Сократ не мог воздать благодарности Архелаю?
(3) И что бы такое мог он (Сократ) получить равного тому, что давал сам, если бы показал (в лице своем) человека, опытного в (познании о) жизни и смерти, обладающего (ведением) целей той и другой; если бы дал возможность царю, (слепо) блуждавшему среди света17, познать природу вещей, относительно которой тот до такой степени был несведущим, что в тот день, когда было затмение солнца, он запер дворец и остриг своего сына, что было в обычае делать во время скорби и несчастья?18
(4) Какое благодеяние оказал бы он (Сократ), если бы извлек испуганного человека из его темноты и убедил сохранять бодрость духа, говоря: «Это не ущерб солнца, но сближение двух светил, когда луна, совершая свое течение ниже (солнца), поместила свой диск под самым солнцем и закрыла это последнее положением (своего тела). Она закрывает то малую часть его, если задела слегка, то закрывает большее пространство, если противопоставила бо́льшую часть свою, то совершенно не дает возможности его видеть, если стала прямо посредине между небом и землей!»
(5) «Но эти светила разойдутся в разные стороны благодаря своей быстроте, на земле снова будет день, и такой порядок пойдет на вечные времена, в которых есть определенные, известные дни, когда солнце, вследствие прохождения луны, лишается возможности посылать все свои лучи (сполна)».
«Подожди немного: вот оно выплывет, вот оно покинет это как бы облако, вот, освободившись от препятствий, оно свободно станет посылать свет свой!»
(6) Ужели Сократ не мог бы воздать Архелаю соответственной благодарности даже и в том случае, если бы научил его царствовать?
Неважное же благодеяние, значит, получил бы (Архелай) от Сократа, если бы имел возможность что-нибудь даровать Сократу!
Итак, зачем же Сократ сказал это?
Как человек остроумный, речь которого обыкновенно была образной, смеявшийся над всеми, особенно над людьми сильными, он предпочел отказать лучше с насмешкой, чем с обидой и презрением. Он сказал, что не желает принимать благодеяния от того, кому не может воздать равного: быть может, он боялся оказаться вынужденным принять то, чего не желал, боялся принять что-нибудь недостойное Сократа.
Кто-нибудь скажет: «Он бы отказал, если не хотел».
(7) Но (в таком случае) он раздражил бы против себя высокомерного государя, который желал, чтобы все, принадлежащее ему, ценилось высоко. Все равно — не желаешь ты дать чего-нибудь царю или принять от него: и на тот, и на другой отказ он смотрит одинаково. Для гордого человека — обиднее подвергаться унижению, чем не внушать страха.
Ты хочешь знать, чего действительно не хотелось Сократу?
На вольное рабство не хотелось идти тому, чьей свободы не могло сносить свободное государство!19
(1) Я полагаю, что мы достаточно рассуждали относительно той стороны предмета, (где решается вопрос:) позорно ли быть побеждаемым благодеяниями? Кто занимается исследованием этого вопроса, тот знает, что люди не имеют обыкновения делать самим себе добра, так как (в противном случае) было бы очевидно доказано, что нет стыда быть побеждаемым самим собой. (2) Тем не менее у некоторых стоиков20 идет спор и о том, может ли кто-нибудь самому себе оказывать благодеяние? Следует ли самому себе делать воздаяние за него?
Чтобы этот вопрос казался заслуживающим надлежащего обсуждения, они поставили дело таким образом: мы имеем обыкновение, указывают они, говорить: «я приношу благодарность самому себе»; «я ни на кого не могу жаловаться, как только на самого себя»; «я негодую на себя» и «я предам себя наказанию»; «я ненавижу себя» и много, сверх этого, подобного же рода выражений, в которых каждый говорит о себе как о другом лице. (3) «Но если, — говорят они, — я могу себе вредить, то почему не могу оказывать себе и благодеяния?»
«Кроме того, почему, если я оказал что-нибудь другому, — это называется благодеянием, а если самому себе, — нет; почему, если я получил от другого, то бываю должен, а если дал самому себе, то — нет? Почему я бываю в отношении к себе неблагодарным, что не менее постыдно, чем быть в отношении к себе скупым, суровым, жестоким и небрежно относящимся? (4) Торгующий чужим телом пользуется такой же дурной славой, как и торгующий своим собственным. Ведь льстец и потакающий чужим словам, панегирист, готовый лгать, подвергаются порицанию; не менее подвергается порицанию и самоугодник, и себялюбец, и человек, так сказать, льстящий самому себе. Пороки ненавистны не только тогда, когда в них заключается грех в отношении к другим (foris), но и тогда, когда они направляются на самого себя. (5) На кого станешь более дивиться, как не на того, кто повелевает самим собой, кто самого себя держит в подчинении. Легче управлять варварскими народами, не терпящими чужой власти, чем обуздывать и предавать во власть себе свою душу»21.
Платон, говорят, благодарит Сократа за то, что научился от него: почему же Сократу не благодарить себя за то, что он сам научил себя? Марк Катон говорит: «Чего у тебя не хватает, занимай у самого себя». Почему же я не могу дарить себе, если могу давать себе в долг? Есть бесчисленное множество случаев, (6) когда обычная речь разделяет нас (на два лица). Мы имеем обыкновение говорить: «Позволь, я поговорю с собой» — и: «Я подергаю себя (для памяти) за ухо»22.
Если это верно, то подобно тому как надобно бывает на себя гневаться, так надобно бывает и воздавать себе благодарность; как можно бывает порицать себя, так и хвалить, как быть себе в ущерб, так и в пользу.
Обида и благодеяние — противоположны. Если мы о ком-нибудь говорим: «Он причинил себе обиду», то будем иметь возможность и говорить: «Он оказал себе благодеяние».
(1) Естественно ли человеку быть в долгу у самого себя? Естественно прежде всего то, чтобы кто-нибудь был должником, затем чтобы (этот должник) совершал уплату; но должника не бывает без кредитора, точно так же как мужа без жены или отца без сына. Кто-нибудь один должен давать, чтобы другой принимал: переложить из левой руки в правую — не значит ни давать, ни принимать.
(2) Подобно тому как никто не носит себя, хотя бы двигал и переносил свое тело; подобно тому как ни о ком не говорят, что он помог себе23, хотя бы и произнес за себя речь; и никто не воздвигает самому себе статуи24, как своему патрону; подобно тому как больной, выздоровевший, благодаря своему собственному попечению, не требует от себя награды, так и во всяком деле: человек не бывает обязан делать самому себе воздаяния даже и в том случае, когда принес какую-нибудь пользу, не обязан потому, что не будет иметь лица, которому бы мог сделать это воздаяние.
(3) Положим, я соглашусь, что кто-нибудь оказывает самому себе благодеяние, но ведь когда оказывает, он в то же время и принимает его обратно; соглашусь, что кто-нибудь принимает от самого себя благодеяние, но ведь в то же время, когда принимает, он и воздает его. В этом случае заем25 совершается, что называется, дома и название (действующего лица) из одного немедленно переходит в другое, как в игре26, потому что дает не какое-нибудь другое лицо, отличное от того, которое принимает, а одно и то же. Выражение «быть должным» нигде не может иметь места, как только в отношениях между двумя лицами: каким же образом оно может прилагаться к одному лицу, которое, обязывая самого себя, в то же время освобождает себя от обязательства?
(4) Как в круге и шаре нет ни низа, ни верха, ни конца, ни начала, потому что порядок расположения изменяется вследствие движения, и следовавшее после становится на первое место, а приходившее к концу — снова получает начало, и все, как бы ни шло, возвращается к одному и тому же, так, сам посуди, бывает и в человеке: хотя бы ты стал изменять его в многоразличные лица, он тем не менее остается одним.
Он порезал себя: нет лица, против кого бы стал вести процесс за нанесение обиды. Он связал и заключил себя: его не задерживают за причинение насилия. Он оказал себе благодеяние, но одновременно и возвратил его дающему.
(5) Относительно природы говорят, что она ничего не теряет, так как все, что у нее берется, к ней же и возвращается и ничего в ней не может погибнуть, потому что не имеет места, куда упасть, но возвращается туда же, откуда вышло27.
«Что сходного, — говорят, — имеет этот пример с предложенным нами вопросом?»
(6) Скажу. Представь себе, что ты не благодарен (разумеется в отношении к самому себе): благодеяние не пропадет: оно у того, кто оказал его. Представь, что ты не желаешь принять его обратно: оно у тебя находится, прежде чем тебе его возвращают. Ты ничего не можешь потерять, так как отнимаемое у тебя тебе же и достается. В тебе совершается круговое движение: получая, ты даешь; давая — получаешь.
(1) «Надлежит, — говорят, — оказывать себе благодеяния, следовательно, надлежит и делать за них воздаяние».
Ложно первое положение, от которого зависит последующее, потому что никто не оказывает самому себе благодеяния, но повинуется своей природе, создавшей его склонным любить себя, вследствие чего он и заботится всего более избегать вредного и стремится к полезному28. (2) Таким образом, не щедр тот, кто дарит самому себе, не кроток тот, кто себе прощает, не милосерд, кого трогают его собственные беды: что оказывать другим считается щедростью, кротостью, милосердием, то оказывать самому себе есть потребность природы. Благодеяние — дело добровольное, а самопомощь — необходимое. Чем более кто сделал благодеяний, тем более благодетельным тот признается: но кого хвалили когда-нибудь за то, что он помог самому себе, за то, что избавил самого себя от разбойников? Никто не оказывает самому себе благодеяний, точно так же как и гостеприимства; никто не дает себе даров, точно так же как и не верит в долг.
(3) Если каждый человек оказывает самому себе благодеяния, то оказывает их постоянно, неукоснительно — ему нельзя и перечислить своих благодеяний. Когда же, следовательно, он может делать воздаяние, если чрез то самое, что воздает, он уже оказывает благодеяние? Каким же образом он будет в состоянии различать: оказывает ли самому себе благодеяние или возвращает его, как скоро дело делается внутри одного и того же человека?
Я избавил себя от опасности, т. е. оказал себе благодеяние; избавляю себя от опасности в другой раз: спрашивается, оказываю ли я этим благодеяние или воздаю его?
(4) Затем, допустим, я соглашусь с первым положением, именно, что мы оказываем себе благодеяния, но что выводят из этого, с тем не соглашусь, так как мы хотя и даем самим себе, но тем не менее в долгу не бываем. Почему? Потому что одновременно принимаем благодеяние обратно. Ведь сначала надобно бывает принять благодеяние, затем — сознавать долг, потом — возвращать его; но (в настоящем случае) для долга нет никакого места, так как мы безо всякого промедления получаем его.
Всякий дает — только другому лицу, бывает должен — также другому лицу, возвращает назад — другому; того, что столько раз требует взаимоотношения двух лиц, не может совершаться внутри одного человека.
(1) Благодеяние заключается в том, чтобы доставить что-нибудь на пользу. Но слово «доставить»29 имеет в виду других. Не безумным ли покажется тот, кто станет говорить, что продал что-нибудь самому себе, коль скоро продажа заключается в отчуждении и перенесении своей собственной вещи и своего права на нее к другому лицу? Но ведь как продавать, так и давать что-нибудь значит удалять от себя и передавать во владение другому лицу то, чем обладал сам; если это так, то никто не оказывал самому себе благодеяния, потому что никто не делает деяний самому себе, в противном случае соединяются в одно две противоположности, так что давать и принимать становится одним и тем же.
(2) Далее, существует большая разница между даянием и принятием. Разве это не так, коль скоро слова эти выражают противоположные понятия?
Напротив, если кто-нибудь оказывает самому себе благодеяние, то нет (значит) никакого различия между даянием и принятием.
Немного ранее я говорил, что иные понятия употребляются для обозначения наших отношений к другим и образованы таким образом, что все значение их указывает на удаление от нас. Я брат, но брат другого, потому что никто не бывает своим собственным братом. Я равен, но равен другому, потому что кто же бывает равен самому себе? Что́ подвергается сравнению, то не может быть мыслимо без другого; что́ присоединяется, то равным образом не бывает без другого. Таким образом и то, что́ дается, не бывает без другого, — следовательно, не бывает без другого и благодеяния.
(3) То же видно и из самого слова, в котором содержится это понятие — «благотворить» (benefecisse). Никто не благотворит себе, точно так же как не покровительствует себе, не держит своей стороны.
Можно исследовать это более продолжительное время и на большем количестве примеров. (4) Разве не может быть этого, коль скоро благодеяние надобно полагать в числе того, что́ требует (участия) второго лица? Иное хотя и бывает благородно, прекрасно, в высшей степени добродетельно, но тем не менее может иметь место только в отношении к другому лицу. Так, восхваляется и почитается как одно из величайших благ рода человеческого верность, но говорят ли про кого-нибудь, что он оказал доверие самому себе?
(1) Перехожу теперь к последней части. Кто совершает воздаяние, тот должен нечто израсходовать подобно тому, как уплачивающий деньги; но кто совершает это воздаяние самому себе, тот ничего не расходует, точно так же как ничего не приобретает тот, кто получил благодеяние от самого себя. Благодеяние и вознаграждение за него должны переходить с одного места на другое, но внутри одного человека такого обмена быть не может. Итак, кто делает воздаяние, тот приносит в свою очередь пользу тому, от кого что-нибудь получил; но кому приносит пользу тот, кто самому себе делает это воздаяние? Самому себе! Да и кто не представляет себе того, что вознаграждение за благодеяние должно находиться в одном месте, а самое благодеяние — в другом. Кто делает самому себе воздаяние, тот самому себе и приносит пользу. Но какой же неблагодарный когда-нибудь не желал сделать этого? Лучше сказать: какой благодарный делал это?
(2) «Если, — говорят, — мы должны благодарить самих себя, то должны делать себе и воздаяние». Говорим же мы: «Я благодарен себе за то, что не захотел жениться на той женщине и не заключил союз с тем человеком».
Но когда мы говорим это, то хвалим самих себя и, чтобы одобрить свой поступок, злоупотребляем словами благодарящих.
(3) Благодеяние есть то, что́ может не возвращаться обратно и в том случае, когда дано: но кто оказывает благодеяние самому себе, тот не может не принимать назад того, что́ дано, следовательно, здесь нет благодеяния.
Благодеяние в одно время получается, а в другое — воздается. (4) В нем и заслуживает одобрения и уважения именно то, что кто-нибудь для оказания помощи другому предал забвению свою собственную пользу, дал другому, зная, что этим отнимет у самого себя. Этого не делает тот, кто оказывает благодеяние самому себе. (5) Оказывать благодеяние есть дело общения: оно кого-нибудь привлекает, обязывает. Давать самому себе не есть дело общения: оно никого не привлекает, никого не обязывает, никого не приводит к надежде, так чтобы он сказал: «Этому человеку надобно оказывать почтение, — он оказал благодеяние тому, окажет и мне».
(6) Благодеяние заключается в том, что кто-нибудь дает не ради самого себя, но — ради того, кому дает. Кто оказывает благодеяние самому себе, тот оказывает ради самого себя, следовательно, здесь нет благодеяния.
(1) Тебе кажется, что в настоящем случае я не оправдал того, что говорил вначале. Ты говоришь, что я не делаю серьезного дела и даже добровольно теряю весь труд?30 Подожди, ты назовешь это (разумеется, вышеприведенное рассуждение) даже более разумным, как скоро я приведу тебя к таким хитростям, выйдя из которых ничего более не достигнешь, кроме того, что избежишь трудностей, в которые можно было не впадать. В самом деле, что хорошего — старательно распутывать те узлы, которые сам делаешь для того только, чтобы их распутывать? (2) Но подобно тому, как иногда для потехи и шутки завязывают узлы таким образом, что для неопытного бывает трудно развязать их, но завязавший безо всякого труда и развязывает, так как знает связи и препятствия; и тем не менее это имеет некоторую приятность, потому что испытывает остроумие и внимательность души31: так и то, что представляется хитрым и загадочным, — удаляет беспечность и леность ума от таких людей, для которых надобно бывает то уравнивать поле, в котором они блуждают, то подкладывать что-нибудь неизвестное и неровное, дабы они пробирались ползком и осторожно ступали чрез это.
(3) Говорят, что никто не бывает неблагодарным. Это выводится следующим образом.
«Благодеяние есть то, что доставляет пользу32, но никто не может доставлять пользы дурному человеку, как это утверждаете вы, стоики; следовательно, дурной человек не получает благодеяния: таким образом, он не бывает и неблагодарным. Далее, благодеяние есть дело добродетельное или похвальное. У дурного человека нет места никакому добродетельному или похвальному делу, следовательно, нет места и благодеянию, которого если нельзя бывает получить, то нельзя и возвратить: и поэтому он не бывает неблагодарным.
(4) Далее, добродетельный человек, как вы говорите, во всем поступает правильно, но если он во всем поступает правильно, то не может быть неблагодарным».
«Таким образом, человек добродетельный возвращает благодеяние, а дурной — не принимает его; если же это так, то ни один добродетельный, ни дурной человек не бывает неблагодарным, и, таким образом, в существе дела, никто не бывает неблагодарным»33.
Но это рассуждение пустое. (5) У нас есть одно благо — добродетель; оно не может приходить к дурному человеку, потому что он перестает быть дурным, коль скоро в него вселяется добродетель. Пока же он остается дурным, никто не может ему оказывать благодеянья, потому что добро и зло различны одно от другого и не могут приходить к единству. Никто ему не доставляет пользы, потому что все доставляемое ему он портит дурным употреблением. (6) Подобно тому как поврежденный болезнью желудок, в котором скопляется желчь, подвергает изменению всякую пищу, какую бы он ни принял, и всякое питание обращает в причину болезни, так и ослепленный дух делает для себя бременем, пагубой и причиной несчастья все, что бы ты ему ни дал. Таким образом, людям, находящимся на самой высшей степени благополучия и богатства, больше всего бывает присуща страсть к приобретению, и они находят себя тем менее достаточными, чем более выпадает на их долю материала, которым они могут пользоваться с избытком. (7) Следовательно, дурным людям не может доставаться ничего такого, что могло бы им приносить пользу, более того, даже ничего такого, что не приносило бы им вреда. Ибо все, что бы им ни досталось, они уподобляют своей природе, и то, что́ бывает в высшей степени прекрасным и полезным, как скоро доставляется лучшему человеку, для них оказывается вредоносным. Они не могут и оказывать благодеяний по той причине, что никто не может давать того, чего сам не имеет: такой человек бывает лишен желания благотворить.
(1) Но хотя это так, однако и дурной человек может принимать нечто такое, что бывает похоже на благодеяние; не возвратив этого, он будет неблагодарным. Бывают блага духовные, блага телесные и блага фортуны. Духовные блага недоступны для глупого и дурного человека; ему доступны блага последнего рода, которые он может принимать и должен возвращать обратно, и если их не возвращает, то бывает неблагодарен. И это не по нашему только учению. Подобным образом и перипатетики, которые полагают пространные и широкие пределы человеческого счастья, говорят, что маловажные благодеяния могут доставаться и дурным людям; кто не возвращает их, тот неблагодарен.
(2) Таким образом, нам нежелательно считать благодеянием то, что не может сделать душу лучшей; однако мы не отрицаем, что это последнее — выгодно и должно служить предметом наших стремлений. Это и дурной человек может дать добродетельному и принять от него, как, например: деньги, одежду, почести и жизнь. Кто не возвратит этого, тот получит прозвание неблагодарного.
(3) «Но каким образом ты называешь человека неблагодарным за невозвращение того, чего не считаешь благодеянием (в собственном смысле)?»
Иное хотя и не бывает в действительности (тем, чем его называют), но по причине сходства обозначается тем же названием. Так мы называем «pyxis»34 и серебряный и золотой сосуд; так называем необразованным (illiteratus) не совершенно невежественного человека, но не доведенного до изучения высших наук. Так, кто видит плохо одетого и оборванного человека, тот говорит, что видел нагого. (Подобным образом) и все вышеупомянутое не есть благодеяние, тем не менее имеет вид благодеяния.
(4) (Нам возражают:) подобно тому как это есть только «как бы» благодеяние, так и этот человек только «как бы» неблагодарен, но не (в действительности) неблагодарен.
Неправда, так как и дающий и принимающий называют это благодеянием. Таким образом, и тот, кто обманул подобием истинного благодеяния, бывает неблагодарным, так же как отравителем бывает тот, кто подмешал снотворного средства, будучи уверен, что это — яд.
(1) Клеанф ведет дело энергичнее. «Пусть, — говорит он, — полученное не будет благодеянием, тем не менее сам получивший остается неблагодарным потому, что не желал возвратить, хотя получил. (2) Так разбойник бывает таковым еще прежде, чем осквернит руки, потому что он уже вооружился на убийство и имеет желание грабить и убивать. В поступке порок только находит свое применение и проявление, а не начало. Само то, что получено, не было благодеянием, но называлось этим именем. Святотатцы несут наказания, хотя никто не может коснуться руками самих богов».
(3) «Каким образом, — возражают (нам), — может быть кто-нибудь неблагодарным в отношении к дурному человеку, когда этому последнему нельзя оказать благодеяния (в собственном смысле)?»
Он может быть неблагодарным потому, что получил от того нечто из почитаемого невеждами за блага; если дурные люди обладают этими последними в изобилии, то и сам (получивший) должен будет воздавать благодарность подобным же материалом, и каковы бы они (эти так называемые блага) ни были, но как скоро он получил их за (действительные) блага, то за таковые же блага должен и возвращать. (4) Имеющим долг одинаково называется как тот, кто должен золотыми монетами, так и тот, кто должен кожей, на которой оттиснут государственный штемпель, — какая была в ходу у лакедемонян, заменяя монету.
Чем задолжал, тем и уплачивай долг.
(5) Что такое благодеяния, должно ли величие славного имени быть низводимо и на ту грязную и низменную материю (о которой было говорено выше)35 — это вопрос, который нас36 не касается: истина отыскивается другими. Вы обращаете душу к подобию истины и как скоро употребляете слово «добродетель», каково бы ни было то, что хвалится именем добродетели, то (это последнее) и чтите!
(1) «Но как никого, по вашему (стоиков) мнению, не бывает неблагодарным, — возражают (нам), — так, с другой стороны, все оказываются неблагодарными. Ибо, как вы говорите, все неразумные люди — дурны, а кто имеет один порок, тот имеет их все; но все люди — неразумны и дурны, следовательно, все неблагодарны»37.
(2) А что же, разве не так? Разве нет отовсюду упрека человеческому роду, разве нет всеобщей жалобы на то, что благодеяния пропадают даром и что весьма немного таких людей, которые не отплачивали бы самым дурным образом тем, кто делает им добро? Не думай, что это ропот, принадлежащий только нам, стоикам, считающим в высшей степени дурным и развращенным все то, что не подошло под норму добродетели. (3) Вот раздается восклицание какого-то неизвестного мне человека и не принадлежащего к семейству философов: из средины толпы исходит голос, осуждающий племена и народы:
«Ни гость не бывает безопасен от хозяина,
Ни тесть — от зятя; редко также бывает согласие между братьями;
Муж грозит гибелью жене, а та — мужу».
(4) Еще более страшным представляется следующее: благодеяния обращены в преступления и не оказывается пощады даже крови тех, за которых надо проливать кровь. Мечом и ядами мы вознаграждаем за благодеяния: налагать руку на самую отчизну и угнетать ее своею властью38 есть признак могущества и достоинства. Считает себя стоящим на ничтожном и приниженном месте всякий, кто не стал во главе государства. Взятые у этого последнего войска обращаются против него же самого, и девизом полководцев служит следующее: (5) «Сражайтесь против супруг, сражайтесь против детей; нападайте с оружием на алтари, жертвенники и пенаты. Вы, которые прежде не должны были, без приказания сената39, входить в город даже для триумфа и которым, при возвращении вами победоносного войска, вне стен города давалась аудиенция сената, теперь с поднятыми знаменами40 входите в город, орошенные родною кровью! Пусть среди воинских доспехов замолкнет свобода и тот народ, который был победителем и умиротворителем наций, — после далекого удаления войн и подавления всякого страха, — осажденный внутри стен, трепещет своих собственных орлов!»41
(1) Неблагодарен Кориолан, поздно и уже после раскаяния в своем преступлении ставший богобоязненным. Он положил оружие, но положил его — среди разорения отечества (in medio parricidio)42. Неблагодарен Катилина: ему казалось мало овладеть отечеством без того, чтобы не разорить его, не наслать на него аллоброгских когорт43, без того, чтобы неприятель, привлеченный из-за Альп, не насытил своей старинной и врожденной ненависти и чтобы римские вожди не расплатились на галльских могилах за долго бывшие за ними в долгу поминки44. (2) Неблагодарен Г. Марий, возведенный на консульство из рядовых солдат; если б он не уподобил римских убийств избиениям кимвров и не только не дал сигнала45, но и сам не послужил сигналом для (начала) изгнания и умерщвления граждан46, то считал бы участь свою мало переменившейся и обращенной в ее прежнее состояние.
(3) Неблагодарен Луций Сулла, уврачевавший отечество средствами более тяжкими, чем были самые опасности. Прошедши от Пренестинской крепости до Коллинских ворот по человеческой крови, он произвел в городе другие сражения, другие убийства. Собрав в тесном пространстве два легиона, он умертвил их после победы, что представляется жестокостью после честного слова, что представляется беззаконием, и выдумал проскрипции47. Великие боги! Кто умерщвлял римских граждан, тот получил безопасность, деньги, — только что не гражданский венец!48
(4) Неблагодарен Гней Помпей: в благодарность республике за три консульства, за три триумфа, за столько почетных должностей, в которые он вступал, по большей части, ранее надлежащего времени, он воздал тем, что ввел во владение его и других лиц, как бы желая отклонить от своей власти ненависть тем, что многим становилось дозволенным то, чего нельзя было дозволять никому. Стремясь к чрезвычайным полномочиям, по своему выбору раздавая провинции и разделив государство с третьим лицом таким образом, что две части оставались все-таки во владении его собственного семейства49, он довел римский народ до такого положения, что тот мог сохранить свое существование только ценою рабства50.
(5) Неблагодарен и сам враг и победитель Помпея, введший войну из Галлии и Германии в Рим51. И этот друг черни, этот любимец простонародья расположил лагерь во Фламиниевом цирке52 — ближе, чем был лагерь Порсенны!53 Правда, он умерил право и жестокость победы, исполнил то, о чем обыкновенно говорил: не убивал никого, кроме вооруженных. Но что же? Другие с большею кровожадностью действовали оружием, однако насытившись, наконец бросали его, а этот скоро влагал меч в ножны, но никогда не полагал его54.
(6) Неблагодарен был и Антоний в отношении к своему повелителю, которого он объявил убитым законно, убийц его разослал по провинциям (в качестве управителей) и сделал начальниками, а отечество, истерзанное проскрипциями, набегами и войнами, после стольких бедствий предоставил в распоряжение царей — даже и не римских55, дабы оно, возвратив ахейцам, родосцам и многим славным городам неприкосновенными их право и свободу с вольностью, само платило дань евнухам56.
(1) Недостанет и дня для перечисления лиц, в своей неблагодарности доходивших до совершенного разорения отечества! Равным образом будет неизмеримым подвигом, если я начну обозревать, как неблагодарно бывало само государство в отношении к наилучшим и преданнейшим себе людям и как оно столь же часто погрешало в отношении к другим, сколько другие погрешали в отношении к нему самому. (2) Оно послало в изгнание Камилла, выслало Сципиона; изгнан был, после Катилины, Цицерон: разорены его пенаты, разграблено имение, — словом, сделано все то, что сделал бы Катилина в случае своей победы. Рутилий57, в награду за свою невинность, должен был скрываться в Азии. Катону римский народ (однажды) отказал в претуре и совершенно отказал в консульстве58. (3) Все мы вообще неблагодарны. Пусть каждый спросит себя: не жалуются ли все на чью-нибудь неблагодарность? Но не может быть того, чтобы все жаловались, если не надо жаловаться на всех. Следовательно, все неблагодарны. Но только ли? Все и жадны, и злы, и трусливы, и прежде всего (трусливы) те, которые представляются смелыми. Прибавь сюда, что все честолюбивы и нечестивы. Но не надо гневаться. Прости им: они все безумствуют! (4) Я не желаю обманывать тебя, говоря: посмотри, как неблагодарно юношество! Кто настолько невинен, что не желает отцу своему последнего дня, настолько скромен, что не ожидает его, настолько богобоязнен, что не думает о нем? Много ли таких людей, которые до такой степени опасались бы смерти своей достойнейшей супруги, что даже и не думали бы о ней? У каждого подсудимого, спрашиваю я, которому оказана была защита, воспоминание о таком важном благодеянии сохранилось долее самых ближайших мгновений? (5) Всем известно следующее (явление), кто умирает без жалобы, кто в последний день жизни решается сказать: «Я жил и совершил тот путь, который даровала мне судьба»; кто уходит из этой жизни, не жалуясь, не сетуя? Но не быть довольным прошедшим есть также свойство неблагодарного. Дней всегда покажется мало, если станешь их считать. (6) Подумай о том, что высшее благо заключается не во времени: сколько бы этого последнего ни было — будь доволен! Ничего не прибавляется к счастью, если для тебя откладывается день смерти, так как от промедления жизнь становится не счастливее, а только — продолжительнее59.
(7) Насколько будет лучше, воздавая благодарность за полученное удовольствие, не считать чужих годов, а высоко ценить и признавать за благо свои собственные? «Бог признал меня достойным этого: этого и достаточно!» Он мог бы даровать больше? «Но ведь и то (что даровано) есть благодеяние». Будем благодарны богам, благодарны людям, благодарны тем, которые что-нибудь сделали для нас самих, благодарны и тем, которые что-нибудь сделали и для наших ближних!
(1) «Ведь ты, — возражают нам, — до бесконечности обязываешь меня, когда говоришь: «и нашим близким». Положи же какой-нибудь предел! Кто оказывает благодеяние сыну, тот оказывает, как ты говоришь, и отцу его. Но, во-первых, спрашиваю, где начало и конец? Затем я желаю, чтобы мне непременно было разъяснено следующее: если благодеяние (оказываемое сыну) оказывается и отцу, то ужели оно оказывается и брату, и дяде (по отцу), и деду, и жене, и тестю? Скажи мне, где надо остановиться и как долго продолжать перечень лиц? (2) Если я возделаю твое поле, то окажу благодеяние тебе, а если потушу пожар твоего дома или предотвращу его падение, то этим не окажу тебе благодеяния? Если спасу твоего раба, то окажу тебе услугу, а если спасу твоего сына, то за тобой не будет моего благодеяния?»
(1) Неподходящие ты предлагаешь примеры, потому что, кто возделывает мое поле, тот оказывает благодеяние не полю, а мне; и кто подпирает дом, чтобы он не падал, тот делает это для меня, так как сам по себе дом не обладает чувством. Такой благодетель имеет своим должником меня, потому что более никого не имеет. И кто возделывает мое поле, тот желает этим оказать услугу не ему, а мне. То же самое скажу и относительно раба: он — вещь, находящаяся в моей власти; его спасают для меня, поэтому я за него и бываю в долгу. Но сын сам имеет возможность принять благодеяние60, поэтому он и принимает его, а я радуюсь (сделанному для него) благодеянию, оно (близко) касается меня, но не делает меня обязанным. (2) Однако я бы желал, чтобы ты, не считающий себя обязанным за благодеяние, оказанное твоим близким, ответил мне: имеет ли отношение к отцу доброе состояние здоровья, счастье и богатство сына? Станет ли он (отец) счастливым, если сын у него будет здоров, и несчастным, если потеряет его? Итак, что же: разве не получает благодеяния тот, кто становится, таким образом, благодаря мне и более счастливым, и освобождается от опасности величайшего несчастия?
(3) «Нет, — возражают нам, — так как иные предметы доставляются другим, но доходят и до нас; требовать же обратно каждый предмет можно только с того, кому он дается, так, например, деньги требуют (только) с тех, кому они поверены в долг, хотя бы они, каким-либо образом, дошли и до меня. Нет благодеяния, польза которого не касалась бы лиц, близких к тому, кому оно оказывается, а иногда и находящихся в более далеком (по времени) отношении. (4) Не спрашивают, куда переносится благодеяние тем лицом, которому оно оказывается, но где оно помещается на первый раз. Тебе надо требовать удовлетворения от самого ответчика и главного виновника!»
Что же отсюда? Послушай, разве не говоришь: «даровал мне сына» и «если б он погиб, я не стал бы жить»?
Разве ты не обязан (отплатить) благодеянием за жизнь того, чью жизнь предпочитаешь своей? Далее, когда спасли твоего сына, ты падаешь на колена и возносишь молитвы богам, как будто сам спасенный. От тебя исходят такие слова: (5) «Нет никакого различия между тем, спас ли ты принадлежащее мне или самого меня; ты двоих спас — и меня даже более». Почему ты это говоришь, как скоро не получаешь благодеяния? Потому что и в том случае, если сын мой возьмет в долг денег, я заплачу кредитору, однако сам от этого не буду должником, и, если сын мой будет захвачен в прелюбодеянии, я покраснею от стыда, но от этого сам не стану прелюбодеем. (6) Я говорю, что обязан (отплатить тебе благодеянием) за сына не потому, что действительно обязан, но потому, что желаю в лице своем представить тебе добровольного должника. Правда вследствие того, что он сохранен целым, я получил величайшее удовольствие, величайшую пользу и притом избежал тягчайшей скорби сиротства. Но в настоящем случае вопрос заключается не в том, принес ли ты мне пользу, но в том, оказал ли благодеяние? Ведь пользу приносят: и животное, и камень, и трава, тем не менее они не оказывают благодеяния, которое никогда никем не оказывается, кроме желающего. (7) Ты же хочешь оказать его не отцу, а сыну; а отца иногда даже и не знаешь. Поэтому, когда говоришь: «Итак, разве я не оказал благодеяния отцу спасением его сына?» — то сопоставь с этим следующее: «Итак, я оказал благодеяние отцу, о котором не знал, о котором и не думал». Что же, значит, может со временем случиться, когда, ненавидя отца, спасешь сына, то ты оказываешься сделавшим благодеяние человеку, к которому относился в высшей степени враждебно в то время, когда делал это благодеяние?
(8) Но, отложив в сторону разговорные препирательства, отвечу прямо, как юрисконсульт61: «Надо обращать внимание на душевное состояние благодетеля: он оказал благодеяние тому, кому желал оказать. Если он сделал это в честь отца, то благодеяние получил отец, но отец не обязывается (отвечать) за благодеяние, оказанное его сыну. Отец не бывает в долгу, хотя и получает наслаждение от этого благодеяния. Но тем не менее, если ему представится случай, он будет иметь желание и сам что-нибудь сделать в благодарность, но не как поставленный в необходимость уплатить долг, а как имеющий повод начать (имеется в виду обмен благодеяний). Благодеяние не должно быть требуемо от отца обратно: если он чем-нибудь вознаграждает за него, то может быть назван справедливым (justus), но не благодарным (gratus), (9) ибо иначе не может быть и конца следующему (умозаключению): «Если я оказываю благодеяние отцу, то оказываю его и матери, и деду, и дяде (по матери), и детям, и родственникам, и рабам, и отечеству». Где же, таким образом, благодеяние остановится? Ведь здесь является тот неразрешимый сорит62, которому трудно положить предел, так как он понемногу идет все далее и далее и не перестает распространяться.
(1) Предлагают обыкновенно такой вопрос: «Два брата находятся между собою во вражде: если я спасаю одного из них, то оказываю ли этим благодеяние тому, кому тяжело будет переносить, что ненавистный брат его не погиб?»
Несомненно, что благодеянием будет оказываться помощь даже и тому человеку, который не желает этого; равно как оказавший помощь против своего желания не сделал благодеяния.
(2) «Ты называешь, — говорят, — благодеянием то, чем тот оскорбляется и мучится?»
Многие благодеяния имеют печальный и скорбный вид, как, например, резать, жечь и заключать в узы с врачебной целью. Надо обращать внимание не на то, не огорчается ли кто-нибудь оказанным ему благодеянием, а на то, следует ли радоваться этому человеку или нет? Не бывает еще негодным тот денарий, который бросил варвар и человек, не имеющий понятия о государственной монете. Благодетельствуемый и ненавидит, и в то же время принимает благодеяние, если только оно приносит пользу, если тот, кто делал его, делал для того, чтобы помочь. Неважно, как скоро и кто примет доброе дело с недобрым расположением духа. (3) А теперь обрати это (т. е. вышеприведенное рассуждение) в противоположное: человек ненавидит своего брата, иметь которого для него полезно. Я убил его (т. е. брата). Этот поступок не будет благодеянием, хотя бы тот (т. е. другой брат) и называл его (этим именем). (4) Я нахожу следующее: известная вещь приносит пользу, поэтому она — благодеяние; приносит вред — и поэтому не заключает в себе благодеяния. А вот я подарю нечто такое, что не приносит ни пользы, ни вреда и тем не менее будет благодеяние.
Я нашел чьего-нибудь отца мертвым в пустыне и похоронил его; я не принес пользы ни самому покойнику, ибо что ему за дело до того, каким способом он превратится в прах63; ни сыну, ибо какая ему будет от этого выгода? Скажу, что приобрел этот последний: благодаря мне он исполнил важную и необходимую обязанность. (5) Я сделал для его отца то, что он (сын) сам желал бы и даже обязан был бы сделать. Однако этот поступок мой будет благодеянием только в том случае, если я оказал его не ради одного только сострадания и человеколюбия, имея в виду лишь только похоронить труп, безразлично, чей бы он ни был, но если я узнал тело, если я тогда же решил сделать это для сына. Если же я покрыл землею неизвестного мертвеца, в этом случае мне никто ничем не обязан за отправление этого долга. Исполняя (в данном случае) долг общего человеколюбия, я не имею никого, кто был бы у меня в долгу за отправление мною этой обязанности.
(6) Иной скажет: «Зачем с таким старанием ты решаешь вопрос о том, кому оказал благодеяние, как будто имеешь намерение со временем потребовать его обратно?»
Есть такие люди, которые полагают, что никогда не следует требовать воздаяния за благодеяние, и приводят следующие основания для этого: «Человек недостойный не воздаст и тому, кто у него требует воздаяния, а достойный сделает воздаяние и сам по себе. Кроме того, если ты оказал благодеяние человеку доброму, то смотри, чтобы напоминанием не причинить ему обиды, как будто (намекая на то, что) по своей воле он и не был намерен возвращать. Если же ты оказал благодеяние дурному, то и неси за это кару. Не унижай благодеяния (чуждым для него) именем, делая его кредитом. Кроме того, чего закон не приказал требовать обратно, то запретил».
(7) Все это верно. Пока ничего не теснит меня, пока судьба ничего от меня не требует, я скорее буду искать случая оказать благодеяние, чем требовать воздаяния за него. Но если дело идет о спасении детей, если подвергается опасности жена, если спасение и свобода отечества посылают меня даже туда, куда идти мне бы и не хотелось, то я поборю свой стыд и буду свидетельствовать, что мною сделано все, дабы не нуждаться в помощи неблагодарного человека; необходимость вновь получить благодеяние, в самое последнее время, победить стыд — требовать воздаяния. Затем, когда я оказываю благодеяние доброму человеку, то оказываю его таким образом, как бы не имею намерения никогда просить воздаяния, если это не окажется необходимым.
(1) «Но закон, — возражает (противник), — не требуя ответного воздаяния благодеяний, тем самым запретил это делать».
Не бывает ни закона, ни судебного следствия на многое, доступ к чему дает обычай жизни людей, сильнейший всякого закона. Ни один закон не повелевает хранить в молчании тайны друзей. Ни один закон не повелевает быть добросовестным даже и в отношении к врагу. Какой закон обязывает нас исполнять то, что мы кому-нибудь обещали? Но тем не менее я стану высказывать свое неудовольствие тому, кто не сохранил сказанного в тайне, и буду сердиться за данное и не сдержанное слово.
(2) «Но ведь ты, — говорят, — из благодеяния делаешь кредит!»
Всего менее, ибо я не требую (воздаяния), но прошу и даже не прошу, а только напоминаю, так как даже самая крайняя необходимость не доведет меня до того, чтобы прийти к человеку, с которым мне долгое время надо бороться. Кто настолько неблагодарен, что для него недостаточно одного напоминания, мимо того я пройду и не сочту достойным побуждения к благодарности.
(3) Подобно тому как ростовщик не подает ко взысканию на некоторых должников, которых знает за обанкротившихся и у которых не осталось никакого стыда, который бы они могли потерять, так и я буду явно и постоянно проходить мимо некоторых неблагодарных и стану просить награды за благодеяние лишь у того, у кого буду не отнимать, а брать обратно (мною) данное.
(1) Много бывает таких людей, которые не умеют ни отпереться от того, что получили, ни вознаградить за это: они и не настолько добры, насколько благодарны, и не настолько дурны, насколько неблагодарны, они медленны и ленивы; это — должники ленивые, но не дурные. Им я стану не выговаривать, но напоминать и возвращать заблуждающихся к их обязанности. И они мне немедленно ответят следующее: «Извини, клянусь Гераклом, я не знал, что ты нуждаешься в этом, иначе я охотно принес бы тебе. Пожалуйста, не считай меня неблагодарным: я помню, что ты для меня сделал!»
Зачем мне колебаться — сделать этих людей лучшими и в отношении к ним самим, и в отношении ко мне? Стану предотвращать от греха всякого, кого только буду иметь возможность; (2) тем более буду предотвращать своего друга, чтобы он не погрешал, и в особенности не погрешал против меня. Не допуская его быть неблагодарным, я тем самым оказываю ему другое благодеяние. И не с грубостью стану я требовать у него вознаграждения за оказанное ему (добро), но, насколько возможно, самым кротким образом, чтобы дать ему возможность сделать воздаяние; я обновлю его память и стану просить его благодеяния; он сам поймет, что я прошу награды.
(3) Иногда я буду употреблять и более жесткие выражения, это в том случае, если буду надеяться на возможность его исправления; окончательно же «отпетого» (deploratum) человека я не стану раздражать и по той причине, чтобы не сделать его из неблагодарного врагом. (4) Если же мы не станем прибегать даже и к словесному наказанию64 неблагодарных, то этим сделаем их еще более ленивыми к воздаянию благодеяний. Ужели же некоторых даже и таких людей, которые могут быть доступны излечению и могут сделаться добрыми, как скоро их что-нибудь уязвит, мы допустим погибнуть, лишая их словесного убеждения, при помощи которого иногда и отец исправлял сына, и жена возвращала к себе заблудшего супруга, и друг снова пробуждал к себе охладевающее доверие друга?
(1) Иных, для того чтобы они пробудились от своей дремоты, надо не бить, но возбуждать; точно так же у иных желание честно расплатиться за добро не пропадает, а только ослабевает; его (это желание) и станем возбуждать. «Не превращай дара своего в обиду, ибо ведь обидою будет, если ты для того не станешь просить воздаяния, чтобы я оказался неблагодарным. А если я не знаю, чего ты желаешь, если, будучи связан занятиями и призван к другим делам, я не нашел удобного случая? Укажи мне, что я могу сделать и чего ты желаешь! Зачем ты отчаиваешься, не испытав? (2) Зачем спешишь потерять и благодеяние и друга? Откуда ты знаешь, не желаю я или нахожусь в неведении? недостает ли мне душевного расположения или возможности? Испытай сам!»
Итак, я стану напоминать без огорчения, не публично, без порицания, так, чтобы ему думалось, будто он сам пришел в память, а не другие вернули его.
(1) У божественного Юлия вел процесс один из ветеранов, употребивший некоторое насилие против своих соседей, и был тесним этим процессом65.
«Помнишь ли, император, — сказал он однажды, — как в Испании, возле реки Сукрона, ты вывихнул ногу?» И когда Цезарь сказал, что помнит, то продолжал: «А помнишь ли, как в то время, когда ты желал присесть под одним деревом, которое распространяло самую ничтожную тень, тогда как солнце страшно палило и кругом была в высшей степени суровая местность, где одно только это дерево и возвышалось среди острых скал, — один из соратников подостлал тебе свой плащ?» (2) Когда же Цезарь сказал: «Разве я не помню этого? И притом, изнуренный жаждою, не имея возможности на ногах дойти до ближайшего источника, я уже хотел ползти на руках, если бы (один) соратник, храбрый и мужественный человек, не принес мне воды в своем шлеме», — он (упомянутый ветеран) продолжал далее: «Можешь ли, император, узнать того человека или тот шлем?»
Цезарь отвечал, что он не может узнать шлема, но человека узнать прекрасно может, и прибавил, рассердившись, как я думаю, на то, что тот отвлек его, среди судебного заседания, к старому рассказу: (3) «Во всяком случае, это был не ты!»
«Справедливо, Цезарь, — отвечает тот, — что ты не узнаешь меня, ибо, когда это случилось, я был еще целым. После того, при Мунде, мне в бою был выколот глаз и в голове вставлены (раздробленные) кости. И шлем тот, если увидишь, то не узнаешь его, так как он разрублен надвое испанским мечом»66. Цезарь запретил вводить его в хлопоты и подарил своему воину те участки земли, где пролегала соседняя дорога, причина раздора и тяжб67.
(1) Так что же? Разве не следовало просить награды за благодеяние от полководца, память которого была затемнена от множества дел, которому его высокое положение, поставив его распорядителем войска, не давало возможности помнить о каждом простом солдате?
Это не значит — просить назад благодеяния, но взять его обратно положенным в добром месте и приготовленным к возвращению, но для взятия которого тем не менее надобно было протянуть руку.
Итак, я стану просить награды за благодеяние, потому что буду вынужден сделать это или в силу необходимости, или ради (блага) того, у кого буду просить (этой награды).
(2) Цезарь Тиберий68 одному человеку, заговорившему было: «Ты помнишь…?», отвечал в самом начале разговора, прежде чем тот представил другие доказательства прежней дружбы: «Не помню, чем я был!»
Разве не надо было у такого человека просить награды за благодеяние? Для него желательно было забвение: он уклонялся от знакомства со всеми друзьями и сверстниками и желал видеть одно только свое настоящее положение, о нем одном только думать и разговаривать; прежнего друга он считал соглядатаем!
(3) С большею осторожностью надо выбирать время для просьбы о награде за благодеяние, чем для просьбы о благодеянии. Надо соблюдать осторожность в словах, дабы и человек благодарный не мог обидеться, и неблагодарный не мог пренебречь. Молчать и выжидать надо было бы только в том случае, если бы мы жили среди людей мудрых; впрочем, и мудрым лучше было бы также показывать, чего требует положение наших дел. (4) И к богам, знания которых не избегла ни одна вещь, мы тем не менее обращаемся с просьбами, и наши молитвы не упрашивают их, но напоминают. И тот жрец, о котором рассказывает Гомер69, совершает священные службы богам и возносит религиозное поклонение алтарям. Желание и способность быть убежденным — добродетель второстепенного достоинства. (5) Послушных коней ты заставишь повиноваться, слегка поводя удилами туда и сюда: у некоторых надо бывает (предварительно) смягчать душу, которая служит наилучшим правителем для себя самой. Всего ближе (к нам) стоят такие люди, которые, после напоминания, снова возвращаются на путь. У них не надо отнимать вождя. (6) Острота зрения присуща бывает и закрытым глазам, но она остается без употребления, и (только) наступление дневного света призывает ее к своим отправлениям. Инструменты остаются в бездействии, если художник не употребит их на свое дело. Иногда доброе желание и бывает в душах, но остается в бездействии — частью благодаря удовольствиям и нерадению, частью — благодаря незнанию обязанностей. Мы должны сделать это (присущее душе доброе) желание плодотворным и, под влиянием гнева, не оставлять людей в пороке, но, подобно наставникам учеников, терпеливо сносить ошибки слабой памяти, и подобно тому как эта последняя часто, после напоминания одного или двух слов, бывает доводима до связанного воспроизведения всей речи, так, при помощи напоминания, надо призывать ее и к воздаянию награды (за добро).
ПРИМЕЧАНИЯ
Cestus — рукавица из толстой кожи, обитая железом, которую обыкновенно надевали кулачные бойцы. Руки при этом также обвивались ремнями, на которые насаживались гвозди и железные шишки. Вооруженный таким образом боец старался поражать своего противника в голову, щеки, шею и грудь. См.: Vergil. Aen. V, 362. В Спарте такого рода состязания были запрещены Ликургом.
| Друг! не тебе ли родитель, Пелей заповедовал старец, В день, как из Фтии тебя посылал к Атрееву сыну? Доблесть, мой сын, даровать и Афина и Гера богиня Могут, когда соизволят; но ты лишь в персях горячих Гордую душу обуздывай; кротость любезная лучше… Так заповедовал старец. |
| (IX. 252— |
Ср. также Horat. Serm. II, 7, 83.
У стоиков — самообладание было возведено в степень одной из главных добродетелей еще Зеноном. Добродетель эта определялась ими как знание того, что надобно избирать, чего избегать и к чему относиться безразлично (Stob. 202). Подавление аффектов, т. е. движений души, выходящих из разумных пределов, должно было составлять важнейшую задачу стоического мудреца.
Сообразно этому различию и разделению благ различались и обязанности в отношении к ним. Обязанность нравственного усовершенствования — стремления к добру — различалась от так называемых «средних обязанностей», т. е. обязанностей стремиться к благам условным и удаляться от противоположных им зол.
Это учение об условных, второстепенных благах и «средних» обязанностях вызвано было необходимостью смягчить первоначальный ригоризм и парадоксальность стоической морали, доходившей в своей крайности до противоречия законным требованиям человеческой природы. Таким образом, уступая этим требованиям, стоики были вынуждены признать благами, хотя и второстепенными, такие вещи, которые в нравственном отношении считались ими за безразличные. Но их уступки этим еще не ограничились. Они должны были умерить до некоторой степени и свои требования «апатии», допустить существование в душе мудреца движений, довольно близких к аффектам. Далее, они должны были закрыть и ту пропасть, которую полагали между мудрецами и невеждами. Не только их противники указывали на то, что в действительности нельзя найти ни одного мудреца, вполне осуществившего стоический идеал, но они и сами почти соглашались с этим (напр., Sen. tranq. an. 7, 4 и др.). Взамен действительной мудрости они допускали существование особого состояния, близкого к мудрости, почти тождественного с ней. Люди, находящиеся в таком состоянии, почти ничем не отличались от совершенных мудрецов, существовавших только в воображении стоиков. К разряду таких людей представители стоицизма относили тех философов и прославленных историей лиц, которые наиболее удовлетворяли их нравственному идеалу. На все же остальное человечество они смотрели, как на массу невежд, которым доступно лишь обладание благами низшего рода, исполнение лишь так называемых «средних обязанностей».
