Письма Марка Туллия Цицерона

51. Титу Пом­по­нию Атти­ку, в Эпир

Рим, до 18 октяб­ря 59 г.

1. Пись­мом, пере­дан­ным мной Нуме­стию, я вызы­вал тебя как нель­зя более сроч­но и спеш­но. Эту поспеш­ность уве­личь еще, если можешь. Одна­ко не вол­нуй­ся (ведь я знаю тебя и, хоро­шо пони­маю, насколь­ко вся­кая любовь склон­на к бес­по­кой­ству и тре­во­ге): исход это­го дела, как я наде­юсь, не так непри­я­тен, как сооб­ще­ние о нем.

2. Тот Вет­тий, тот мой осве­до­ми­тель¹, как я пони­маю, обе­щал Цеза­рю поза­бо­тить­ся о том, чтобы навлечь на Кури­о­на сына подо­зре­ние в каком-нибудь про­ступ­ке. С этой целью он вкрал­ся в дове­рие к моло­до­му чело­ве­ку и, как ока­за­лось, часто встре­ча­ясь с ним, дошел до того, что рас­ска­зал о сво­ем реше­нии напасть вме­сте со сво­и­ми раба­ми на Пом­пея и убить его. Кури­он сооб­щил об этом отцу, а тот Пом­пею. Дело было пере­да­но в сенат. Вет­тий, будучи введен, сна­ча­ла сто­ял на том, что он нико­гда не оста­нав­ли­вал­ся с Кури­о­ном для беседы, но это, разу­ме­ет­ся, — недол­го, ибо он тот­час же потре­бо­вал без­на­ка­зан­но­сти². Послы­ша­лись воз­ра­же­ния. Тогда он рас­ска­зал о суще­ст­во­ва­нии шай­ки моло­дых людей с Кури­о­ном во гла­ве, в кото­рой сна­ча­ла были Павел³, Цепи­он (это Брут⁴) и сын фла­ми­на Лен­тул, с ведо­ма отца; затем, по его сло­вам, писец Бибу­ла Гай Сеп­ти­мий при­нес ему от Бибу­ла кин­жал. Все это вызва­ло смех: точ­но у Вет­тия не было бы кин­жа­ла, если бы кон­сул не дал ему его? Это отверг­ли тем лег­че, что дву­мя дня­ми ранее Бибул пред­у­предил Пом­пея, чтобы тот осте­ре­гал­ся заса­ды, за что Пом­пей побла­го­да­рил его.

3. Кури­он сын, когда его вве­ли, воз­ра­зил на то, что ска­зал Вет­тий, и Вет­тий тогда под­верг­ся наи­боль­шим упре­кам за то, что он ска­зал, буд­то моло­дые люди реши­ли напасть на Пом­пея на фору­ме вме­сте с гла­ди­а­то­ра­ми Габи­ния⁵ и буд­то гла­ва­рем в этом деле был Павел, кото­рый, как всем было извест­но, нахо­дил­ся в то вре­мя в Македо­нии. Выно­сит­ся поста­нов­ле­ние сена­та о нало­же­нии оков на Вет­тия, так как он при­знал­ся в том, что при нем было ору­жие; тот, кто выпу­стит его, совер­шит государ­ст­вен­ное пре­ступ­ле­ние. Общее мне­ние сле­дую­щее: счи­та­ют, что дело пове­ли так, чтобы Вет­тий, воору­жен­ный кин­жа­лом, а так­же его рабы с ору­жи­ем в руках были схва­че­ны на фору­ме, а затем, чтобы он заявил о сво­ей готов­но­сти дать пока­за­ния. Так и про­изо­шло бы, если бы Кури­о­ны зара­нее не пред­у­преди­ли Пом­пея. Затем поста­нов­ле­ние сена­та было про­чи­та­но перед народ­ной сход­кой. Но на сле­дую­щий день Цезарь, кото­рый неко­гда, будучи пре­то­ром, заста­вил Квин­та Кату­ла⁶ дер­жать речь с более низ­ко­го места, вывел Вет­тия на рост­ры⁷ и поста­вил его на то место, к кото­ро­му Бибу­лу, кон­су­лу, нель­зя было бы даже при­бли­зить­ся. Оттуда тот ска­зал о государ­ст­вен­ных делах все, что хотел⁸, и при­том как чело­век, при­шед­ший туда под­готов­лен­ным и обу­чен­ным. В сво­ей речи он преж­де все­го выго­ро­дил Цепи­о­на, кото­ро­го он ого­во­рил в сена­те самым жесто­ким обра­зом, так что ста­ло ясно, что в про­ме­жут­ке была ночь и ноч­ная прось­ба о поми­ло­ва­нии⁹. Далее он назвал тех, кого в сена­те он не кос­нул­ся даже самым сла­бым подо­зре­ни­ем: Луция Лукул­ла¹⁰, кото­рый, по его сло­вам, обыч­но посы­лал к нему Гая Фан­ния¹¹, того само­го, кото­рый неко­гда был сооб­ви­ни­те­лем про­тив Пуб­лия Кло­дия, а так­же Луция Доми­ция¹², дом кото­ро­го, по его сло­вам, был выбран для того, чтобы напасть на него. Меня он не назвал, но ска­зал, буд­то крас­но­ре­чи­вый кон­су­ляр, сосед кон­су­ла, ска­зал ему, что нуж­но най­ти како­го-нибудь Ага­лу Сер­ви­лия¹³ или Бру­та¹⁴. Под конец, когда народ­ную сход­ку уже рас­пу­сти­ли и Вати­ний позвал его вниз, он доба­вил, что слы­хал от Кури­о­на, буд­то сообщ­ни­ка­ми явля­ют­ся мой зять Писон и Марк Лате­рен­сий¹⁵.

4. В насто­я­щее вре­мя Вет­тий пред­стал перед Крас­сом Бога­тым¹⁶, обви­нен­ный в наси­лии¹⁷, и в слу­чае осуж­де­ния соби­рал­ся сослать­ся на без­на­ка­зан­ность лиц, рас­крыв­ших заго­вор. Если он полу­чит ее, то, по-види­мо­му, пред­сто­ит суд¹⁸. Это­го суда я, как чело­век, не име­ю­щий обык­но­ве­ния что-либо пре­зи­рать, не пре­зи­раю, но и не стра­шусь. Люди про­яв­ля­ют по отно­ше­нию ко мне поис­ти­не необы­чай­ное рас­по­ло­же­ние, но я испы­ты­ваю под­лин­ное отвра­ще­ние к жиз­ни: настоль­ко все пре­ис­пол­не­но вся­ких гадо­стей. Недав­но мы опа­са­лись убийств, но речь муже­ст­вен­но­го стар­ца Квин­та Кон­сидия рас­се­я­ла страх. Одна­ко то наси­лие, кото­ро­го мы еже­днев­но мог­ли боять­ся, вне­зап­но надви­ну­лось на нас. Чего еще нуж­но? Нет чело­ве­ка, более несчаст­но­го, чем я; нет нико­го, кто был бы счаст­ли­вее Кату­ла, кото­рый и про­жил с блес­ком и умер вовре­мя¹⁹. Все же сре­ди этих гадо­стей я сохра­няю твер­дость духа, отнюдь не впа­даю в уны­ние и с вели­чай­шей честью очень забот­ли­во защи­щаю свое досто­ин­ство.

5. Пом­пей велит мне не опа­сать­ся Кло­дия и в каж­дой сво­ей речи выка­зы­ва­ет чрез­вы­чай­ную бла­го­же­ла­тель­ность ко мне. Я жаж­ду иметь тебя пода­те­лем сове­тов, това­ри­щем в тре­во­гах, сообщ­ни­ком во всех мыс­лях. Поэто­му, как я пору­чил Нуме­стию²⁰ пере­го­во­рить с тобой, так же и даже, если это воз­мож­но, еще настой­чи­вее про­шу тебя пря­мо-таки при­ле­теть к нам. Я вздох­ну сво­бод­но, если уви­жу тебя.